[Элис Флэйм]

Добрый вечер!.. Долго я читала сообщество, потом наконец решилась... Очень хочу узнать ваше мнение о нижеследующем. Только пожалуйста, если говорите "понравилось/не понравилось", объясняйте, почему. Если не произвело никакого впечатления - так и скажите. Объяснив причину. Очень, очень на вас надеюсь!



***

В петербургском кафе полутьма, уютно пахнет цитрусами и горячим шоколадом. Где-то там, за стеной, грохочет музыка, пурпурные отблески ласкают твое лицо, крадутся по ободу низкой лампы, играют в бокалах. На стене извиваются танцующие тени. И все спокойно. И все прошло, поверь, и все прошло...

Заиндевелое стекло причудливо искажает улицу, по которой, спеша и торопясь, тащат елки усталые люди, где элегантные мамы ведут за ручку извалявшихся в снегу малышей, где какой-то задумчивый дядька, поскользнувшись, растерял свои авоськи и теперь, беззвучно чертыхаясь, подбирает укатившиеся в снег мандарины.

Ты сидишь напротив меня и чуть заметно улыбаешься чему-то своему. Так всегда улыбаются безвозвратно ушедшему - светло и немножко грустно. И я задумалась тоже, облокотясь край стола и подперев голову рукой. Кто знал, что сегодняшним вечером через семнадцать лет после школьного выпуска нам с тобой суждено было встретиться?..

Удивленно-радостные восклицания, сначала - сбивчивые "Как ты, что произошло за столько лет?...", следом - бесконечные "А помнишь?"... Все это потихоньку иссякло... "Переехал, женился, работал..." Да, это все здорово. И я радостно вру о прекрасной творческой работе (затопленный дождями чердак-студия с видом на романтичные крыши), о горе интереснейших предложений (длительное отсутствие вдохновения, невыполненные заказы и глухо молчащий неоплаченный телефон), о новых идеях в искусстве (брошенный мольберт, засохшая акварель и я на диване, сутками смотрящая в одну точку), о подрастающем малыше (кот -бандюга, не вернувшийся из очередного загула. Похоже, я окончательно превратилась в старую деву..), и о множестве восхитительной чепухи, из которой собирается наша жизнь.

Как можно вот так теряться после выпуска, спрашиваешь ты. Раскидало, говорят, кого куда, а ведь почти все выпускники нашего класса и не переезжали из Петербурга. Жить практически по соседству, поддакиваю я, и не встречаться семнадцать лет. Ровнехонько полжизни, говоря конкретнее. После бурного выпускного - два-три телефонных звонка, ликующие "Поступил" Поступил!.." - и пустота.

И я киваю, киваю и соглашаюсь, что надо, непременно надо организовать встречу одноклассников, а то действительно - не видеться столько лет...

Опять вру.

Ты всегда был очень чуток и мог бы понять меня, если бы я разрешила. Вот сейчас вижу - хочешь спросить: "У тебя что-то случилось, да?"... Но не спросил.

И я благодарна тебе за это.

Благодарность! О, эта благодарность! Как долго мое жалкое существование поддерживала эта самая благодарность. Какой же еще, кроме как не жалкой, может быть жизнь, если она ополовинена? Благодарность за мимолетное "Привет" при входе в школу, за секундный взгляд серых глаз, скользнувший по мне, когда ты искал в толпе кого-то - не меня, за улыбку, адресованную кому-то - не мне... Я была благодарна за то, что могла слышать порой, как ты оживленно рассказываешь друзьям о весело проведенных выходных, и за то, что могла тебя видеть - мельком, украдкой, вполглаза...

Я ничего не требовала, понимая тщетность собственных мечтаний и желая спокойствия тебе - если уж моя собственная глупость терзала меня ежедневно. Мои сверстницы носились по коридорам, забрасывая ворохом любовных записок своих "идеалов", уже озверевших от такого внимания. А у меня даже рука не поднималась написать тебе одно из множества расцветших тогда стихотворений или хоть письмо. Стеснение, боязнь и уверенность в ненужности этого поступка останавливали меня. А потом сверстницы начали так же носиться, но уже по улицам: "Мы ищем своих Принцев!".. У них все было впереди, я же уткнулась в стенку. На меня смотрели с недоумением, усиленно знакомили с завидными женихами на всех вечерах и танцах. А я врала. Сначала о друге в армии - хватило на несколько лет, потом - о муже, работающем за границей. При отсутствии подруг это было несложно. Кавалеров у меня было предостаточно, и расставались мы с ними всегда с недоумением с их стороны.



***



- Да так, на работе! - привычно вырвалось у меня, и я быстро прибавляю: - прости. Рисунки и в фирме, и дома, и всюду - сумасшествие! А... а ты... где сейчас?...

И ты начинаешь как-то смущенно - впервые смущенно! - рассказывать о своей крупной компании, о милой и веселой жене Арине, о даче, о папоротниковых кущах, которые - если повезет - можно взращивать самостоятельно в несколько часов, свободных от бизнеса...

Я чувствую и знаю: в отличие от моего рассказа, это - правда.

Все изменилось, изменились и мы. Но насколько?..

- А ведь ты занимался музыкой... - прерывисто вздохнула я. И запоздало попыталась выдать сорвавшуюся фразу за очередное "А помнишь".

И ты начинаешь так же, пряча глаза, говорить что-то... Какая ирония: большая доля начального капитала была получена с продажи твоего великолепного антикварного фортепиано.

А что делать? Ведь надо жить.

И кормить увеличившуюся семью.



Мягкий снег за окном завертелся, закрутился, залепляя глаза прохожим. Людей на остановке поубавилось...



***



- Что? Да, конечно, я живу в том доме, что и раньше... Домике с

привидениями!

И мы снова хохочем над забытой дежурной шуткой, вспоминая давнюю историю нашего общего "Б" класа.

Вру! Снова я вру! Кто, как не я, металась по всему городу, снимая квартиры то в Купчино, то на "Академической", пока не поняла, что от собственной памяти не уйти и пока не сняла тот живописный чердак, с которого открывалась закатная панорама?

Теперь я часто брожу по изменившемуся Невскому, который все так же ошарашивает огнями. И удивляет случайными встречами.

Разве не тебя я видела через год после выпуска знойным вечером на набережной в дружной студенческой компании? Позже я исходила

эти места вдоль и поперек, пряталась за углами, потом перестала прятаться... А разве не ты через четыре года шел к метро под руку с длинноволосой девушкой в день, когда я, измотанная ежедневной гонкой и бесконечным поиском идей для того, чтобы продать их - будто собственных детей! - и заработать немного денег, остановилась, сгорбившись, у самого края безлюдной мостовой, малодушно мечтая о неисправной машине с пьяным лихачом внутри... Но я видела тебя, и старая рана закрывала новую. И я жила. Ты не узнал меня в кургузом пальтишке. А я все следила взглядом, как ты в очередной раз отдаляешься - и так далекий, как другая галактика.

Прошел еще месяц, был полдень, я в пушистой шубке и на звонких каблуках перебегала дорогу на красный свет, куда-то опаздывая и проклиная весь мир... И снова ты. Мир, грохоча, летел в тартарары, машины гудели и светофор сходил с ума, а я будто наполнилась изнутри теплым светом. Ненормальным романтикам вроде меня приятно лишний раз взбередить любимую рану. А циника по жизни из меня, увы, так и не получилось.

***



Мы выходим на морозный воздух - я побоялась, чтобы встреча не стала затянутой. В снежной метели беснуются комья снега, кидаются в запоздалых прохожих, слипаются и гаснут на шапках и воротниках.

Медленно приближаемся к метро. Рукой в варежке чувствую картонку, на ней крупным почерком - телефон. Ах да, мы же хотели устроить встречу одноклассников. Каждый будет хвалиться достигнутым в жизни. Нельзя лишать людей этой радости!

Вот и все. Попрощавшись, сворачиваю на канал Грибоедова и долго иду, не оборачиваясь. А когда метро остается позади и я знаю, что,

оглянувшись, не увижу его, я тихо, неистово плачу злыми слезами и комкаю, терзаю в руке картонную записку. Сегодня я буду бродить по улицам, пока не наступит утро...

---

Кто плачет по мне? (в подражание малолетним бестолочам).

[floodmaster]

Не плачет по мне:

Ни сестра и ни мать.

Ни Отец, ни друзья.

И даже она

Слезой обо мне глаз не станет марать.

А плачет по мне:

Лишь взведенный курок,

Лишь петля с потолка,

Только с крыши прыжок.

---

Рассказик для начала

[Merfanef]

Привет. Меня зовут Дмитрий. Пишу прозу. Вот один из моих экспериментов.



"Lapsus calami. Рассказ из жизни современного художника".



Сегодня какое-то число такого-то года. Дни я не считал, даты в самом деле не знаю, а вот год… Да бог с ним, с годом. Абсолютно неважно, какой сейчас год. Начало двадцать первого века. И все. Эти сумасшедшие годы летят, стрижей обгоняя; лови их. Один сменяется другим, один сменяется другим, один… а смысл? Разница в чем? Обойдусь без года. Моя жизнь растянулась в один длинный, вязкий, високосный год. Две черные точки на табло электронных часов Casio равнодушно мигают, исчезая и появляясь, а интервал подмигиваний удивительно точен благодаря кристаллу кварца. С каждым новым появлением точек я ощущаю, как уходят секунды, унося что-то ценное, дорогое, важное, невозвратимое. И это очень неприятно. Ведь эти секунды исчезают пусто, бессмысленно, даже если я занимаюсь чем-то «нужным», они уносят мою непонятную жизнь, отсекая по кусочку. Остается горечь, сожаление об утраченном, несбывшимся. Глупо... Не понимаю.

Мне говорят: жизнь так устроена. Я верю, готов согласиться с чем угодно, лишь бы вытрясти из души этот надоевший сор, освободить чувства, чтобы узнать, чего они стоят. Я слепо верил в свою уникальность, независимость, я был уверен, что живу наиболее подходящим для меня образом. А что есть на самом деле?

И на этот вопрос у меня все еще нет приемлемого ответа. Говоря о цели настоящих записок, я не могу найти лучших слов, чем те, что сказал персонаж Альфреда де Мюссе: «Впрочем, если даже никто не задумается над моими словами, я все-таки извлеку из них хотя бы ту пользу, что скорее излечусь сам и, как лисица, попавшая в западню, отгрызу прищемленную лапу».



Моя первая, большая, но еще не разрешенная переоценка ценностей явилась следствием определенной цепи событий.

Ключевой день минул два месяца тому...



* * *



Григорий копошился в ящике стола, выдавая глухим кряхтением и бурчанием недовольство сложившейся ситуацией. Он искал какие-то бумаги еще когда я вошел в кабинет. Выглянул из-под стола, крякнул, показывая чрезвычайную занятость в данный момент, да «нырнул» обратно. Разглаживая ступнями вздувшийся от старости линолеум, я присел у окна на массивный журнальный столик. Мне сегодня с утра отчего-то все было противно. Вроде бы весна, солнце светит, а все равно противно. Ничего не радовало глаз; хмурый и раздраженный поездкой в общественном транспорте я хотел поскорее разрешить дело. Григорий не зло выругался, опустошил часть стеллажа советских времен. Высыпал бумаги на стол.

–– Подожи. Не даром «бюрократия» переводится как «власть канцелярий»… Да что ж это такое!

Видок отсюда открывался скучнейший. Окна кабинета выходят в тесный дворик, сырой, неухоженный, один из тех двориков, где по ночам тусуются наркоманы и кончают жизнь самоубийством отчаявшиеся. В высотке напротив окна тусклые, безжизненные, потрепанные временем деревянные рамы, с крыши тянется перебитый в нескольких местах дождевой слив. Неужели в таком доме могут жить счастливые люди? От стен отразилось эхо хлопнувшей двери, из подъезда вышли двое –– бабка с тусклыми, погруженными в серое морщинистое лицо глазами, и девочка-школьница лет десяти. Обгоняя бабульку, ученица унеслась вперед, навстречу новому дню. Я подивился грузу «знаний» у нее на спине. Что по поводу этого огромного параллепипеда, вполовину ребенка ростом, сказал бы ортопед?..

–– Тэ-эк. Щас-щас. Вот она, сволочь! Скажите на милость, каким хреном она оказалась здесь, а? Не, фантастика просто. Одну минуту.

–– Что так томит твою бессмертную душу? –– я повернулся к Григорию.

–– Прочь пошлую иронию из моего кабинета. Мы-ы-эх... Да бланк один. Понадобился ни с того, ни с сего. Э, неси им. Срочно, блин. И, главное, где я его нашел!

Гришка не толст, но всегда вызывает у меня ассоциацию с Карлсоном. «В меру упитанный мужчина в самом расцвете сил» –– о нем. Он страдает рассеянностью, чего сильно стесняется. Когда что-то теряет или забывает о важной встрече у него находится отговорка, виноватый коллега, заготовленное впрок объяснение или набор настоящих историй с приключениями и преодолением препятствий.

Собранную тонкую стопку бумаг он опустил в файлик, файлик убрал в скоросшиватель, а скоросшиватель в зеленую папку с заклепкой. Этого я не понимал и вряд ли пойму в ближайшем будущем.

–– Скрепкой пользоваться не получается?

Он убрал папку в стол.

–– Ты меня учить собрался, что ли? Я лучше знаю, как надо. Так. Теперь с тобой. Вот, Лёнь, твое родное. Держи у самого сердца, –– руководитель художественного отдела протянул мне конверт с гонораром за последнюю коллективную работу. –– Композицию уже увезли в Нижний Новгород. Заказчик на сей раз не обманул, радуйся.

–– Я в восторге.

–– Лёня! Все, свободен.

–– Ничего не наклевывается? –– спросил я с надеждой. Народный рецепт –– когда подкатывает тоска, лучше увлечься работой.

–– Ну-у, как посмотреть. Ты, верно, слышал про памятник Сталину. Коммунисты настаивают, собирают подписи там, и вообще. Готовы заплатить даже за рабочий образец.

От изумления я выпрямил шею.

–– Ну чего ты вылупился? Такой себе памятник, метра два.

–– Зачем?

–– Чего зачем?

–– Памятник зачем?

–– Лёнь, ты меня расстраиваешь. Ну как зачем? А зачем памятники? Юбилей победы, в благодарность вождю, наведшему в стране порядок, вытянувшему государство на передовую мировой экономики и-и, значит, промышленности, приведшему народ к победе над фашизмом. Лёнь?

–– Но какой ценой?!

–– Подумай, какие тогда были обстоятельства. Тогда, знаешь ли, не до того, это, было. Цена ему.

–– Чушь. Ставить памятник деспоту, практиковавшему беспредельную жестокость в ответ на обстоятельства, рожденные беспредельной глупостью. Такой чепухи я в жизни не слышал.

–– М-м-брх, твое дело. Мое дело предложить. Твое –– упереться.

Я направился к выходу. У дверей приостановился, обратился к Григорию:

–– Гриш, ты звякни, если что. А по поводу памятника... Хм, когда в Германии увековечат в мраморе Гитлера, я подумаю.

–– У-у, а Гитлер-то что хорошего сделал увековечивать его?

–– Как что? Дал немецкому народу большую, красивую мечту.

–– Лёнь, знаешь что?

–– Ну?

–– Да иди ты!..

–– Я и иду.



После шутливой словесной перепалки с Григорием я почувствовал себя на порядок лучше. Каждая наша беседа сопровождается препирательствами и уколами. Так всегда, когда общаешься с человеком, начисто лишенным чувства юмора.

Нельзя не отметить особую прелесть природы в это время года. Толстой верно писал, что весна –– она даже в грязном, каменном городе весна. Я никуда не спешил, спокойно прогуливался по московским улицам, жадно вдыхая пропитанный некой особенной, весенней сыростью и свежестью, прохладный воздух, по которому за зиму так соскучились легкие. Сейчас бы на природу – думал я –– тут от автомобильной дряни спрятаться негде.

Судя по лицам встречных, они не разделяли моих мыслей. Зря. Каждая весна на счету, следующей может и не быть.

В метро я устроился на сиденье в самом углу. В воскресенье, в десять утра вездесущая толпа смилостивилась, избавила меня от нужды вставать в неудобные позы зажатым в тиски потных тел. Тебе же лучше, народ. Лет с пятнадцати у меня появилась привычка в таком случае наступать людям на ноги, давить широким каблуком ботинок на вычищенные, новенькие туфли. Наверное, я так снимаю напряжение. Очень плохая привычка.

Вагон тронулся, бетонные ограждения и клочки земли с залитой солнечным светом травой понеслись в сторону. Невольно я обратил взор внутрь соседнего вагона. Там, прямо напротив, я увидел юную особу, лет на десять моложе меня. Рассматривая девушек я всегда испытываю стеснение, словно совершаю что-то постыдное. Но порой трудно удержаться. Взгляд художника требует досконального анализа. Мягкие, округлые, открытые, спокойные черты лица здорового, теплого цвета, приближающегося к загару; аккуратный, чуть вздернутый нос; веки с тихими, спящими ресницами закрыты, голова слегка понурена; длинные, ниже плеч, прихваченные заколкой каштановые волосы, живые, сильные, сочно пропитанные цветом; всем обликом она излучала мирность, спокойную, органичную красоту, немного равнодушие. Я замер. Мысленно снял тени и изгибы линий, создающие объем, и представил их на бумаге. Интересно, рефлекс у людей такой есть –– безошибочно угадывать, когда на тебя смотрят? Недаром в кино герой говорит: «Кажется, за мной кто-то наблюдает». Я не раз на этом попадался. Состав начал притормаживать, она внезапно распахнула ресницы и, как бы зная мое местоположение, посмотрела мне прямо в глаза. Испугавшись, я прервал наблюдение, выбрав новую точку –– пустую бутылку из-под пива, катающуюся перед дверьми. Стало страшно стыдно. Больше я не поворачивался в ту сторону.

На плечи навалилось что-то грузное, опустилась апатия. Бытие свернулось в трубочку и залезло в бутылку, вместе с ней звякая от ударов в стенки. Звяк-звяк.

Н-да, едет себе человек по делам и не знает, что некто запомнит его и воспроизведет на картине. У меня целая коллекция женских образов в шкафу, полотен сорок, не меньше. Можно спросить, куда столько, зачем? Странная, томительная потребность заставляет меня их рисовать. Когда я вижу эффектную, выразительную женщину, или общаюсь с ней, во мне что-то кричит, скрипит, грозит сломаться. Рисуя портрет, я провожу ремонт побеспокоенного внутреннего порядка. Хорошо это или плохо, что с этим делать, я не знаю. Никогда особенно не задумывался.

Невеселые размышления вовремя прервали трое бывших вояк в камуфляже, с гитарами. Один передвигался на костылях, без ноги. Раздались первые, извлеченные крепкой мужской рукой аккорды, и ветераны новых войн заревели, заглушая рев моторов, жесткую, грустную песню про далекий Афган. Скорее бы уж прошли. Надоели со своей войной. Вспомнились слова знакомого, профессора из института нейрологии: «Материальный мир-то он один, а нервные связи у нас в мозгу организованы по-разному». Потом пришлось выслушать инсценированные мольбы попрошаек и узнать о чудесных качествах новейшей ручки с ультрафиолетовой подсветкой.

Выйдя из подземки я потерял последний вкус к жизни.

Прошелся вдоль рядов в супермаркете, купил мороженое в палатке, научно-популярный журнал в «союзпечати». Стоп, дома нужно проверить запас бумаги, угля, растушевок... ах, да, Беячка обеспечила мостику бесславный конец. И фиксатив на исходе. Нафиг. Сегодня я никуда не пойду.

На углу я наткнулся на вывеску арт-салона. Зайду, посмотрю, как торговля.

Запахи ароматических палочек и масел, звон китайских колокольчиков и пестрые цвета тяжелых фолиантов, багетов, изделий из всевозможных разновидностей халцедона привычно наполняли лавку. Я приблизился к представительного вида господину, с любопытством рассматривавшему широкий, сто двадцать на пятьдесят, пейзаж, затесавшийся среди дорогих постеров Дали и Ван Гога.

–– По-моему, оригинальное цветовое решение. Необычная передача потока солнечных лучей, неправда ли? –– адресовал я фразу любителю искусства. Он басовито хмыкнул. Ответил с легким английским акцентом, не взглянув на меня:

–– Есть что-то, есть. Излучает, в общем-то, тепло. Чем она написана?

–– Акварель.

–– Возвращаюсь в детские годы, когда мы с семьей жили за городом, далеко от Лондона. На меня производила большое впечатление природа тех мест. Что это может быть? Художник придумал это или рисовал с натуры?

–– Во время путешествия по Италии художник взял за основу одно тихое местечко близ Рима. Отсюда и гамма. Маяк существует на самом деле.

–– Надо же. Не думал, что в Италии есть такие места. Простите, а ви, собственно, кем являетесь?

Я скромно потупился:

–– Автором этой картины.

–– О-о! –– только сейчас он повернулся ко мне всем туловищем. Я рассмотрел его получше: до чего хрестоматийный персонаж! Таких выращивают исключительно в окрестностях Лондона. Усы, и те аристократические, осанка настоящего джентльмена. Не хватает тросточки, сигары и цилиндра. Какая нелегкая занесла его в забытый богом арт-салон? –– Ви бы сразу представились. Давайте отойдем в сторону.

–– Я большой поклонник классической живописи, –– продолжил подозрительный тип, подведя меня к аквариуму. Жирная золотая рыбка показала пасть из мутной жижи и печально хлюпнула. –– И если бы я не спешил, то с удовольствием поговорил с вами об искусстве. Надеюсь, возможность представится. Э-э, видите ли, я здесь не просто так. Скоро у моей супруги праздник, birthday party. День рождения, по-вашему. Я хотел сделать ей сюрприз –– подарить ее же портрет, настоящий, не суррогат. Но столкнулся с неожиданной преградой –– нет подходящего художника. Понимаю, портретистов много, есть и хорошие, прекрасные, талантливые люди, но мне они не подходят.

–– Почему же? Объясните, что вам нужно, толковый художник исполнит заказ по высшему классу.

–– Верю, верю. Я говорил с несколькими. Они дьявольски, чудовищно, невыносимо высокомерны. Моя фирма переживает не лучшие времена (хотя и не худшие, поверьте), однако же, м-м, удовлетворить ненасытные потребности современных, как бы помягче, мазил, я не способен решиться. И поймите, не один же единственный портрет дарить в такой день самому любимому существу на свете.

Не коллекционер ли он –– подумал я. Очевидно, он хочет сделать заказ. Мило. Это именно то, чего мне не хватает –– интересная работа, за которую, надеюсь, сносно заплатят.

–– Ваша манера зачаровала, уважаемый. Чего скрывать чувства –– я в восторге, я восхищен и сражен наповал. Судя по ценнику, ви достаточно скромны в финансовом вопросе... –– господин бизнесмен сплел пальцы замком, отвел взгляд.

–– Ой, не смотрите на ценники. Магазин взял картину всего за три тысячи.

–– О!

–– Рублей, естественно.

–– А! У-у... Ви себя совсем не цените. Как же на такие деньги живет ваша семья?

–– Никак она не живет. У меня нет семьи.

–– А родители.

–– Папы, мамы, бабушки, дедушки, тети, дяди, кузины и т.д. давно канули в лету; кто умер, а кто рассеялся в разреженном ветре времени, –– сказал я, почему-то вздохнув.

–– Неужто возможно такое?.. Хм. В жизни всякое бывает. Вот моя визитка, позвоните завтра после обеда и скажите секретарю, что ви художник. Вам назначат время и место нашего свидания. Я побегу. Вернее, поеду, хе-хе. Я должен принести какие-нибудь фотографии или что в этом роде?

–– Да, фотографии сгодятся, и чем больше, тем лучше.

–– Благодарю за внимание. До встречи.

–– М-хм, приятно было познакомиться.

Ну вот. А я боялся погрязнуть в безделии. Отсюда мораль –– почаще заходить в магазины.



На пороге квартиры, стоило открыть дверь, к ногам прильнуло нечто живое и мурлыкающее. Оно требовательно мявкнуло, намекая на долг и обязанность владельца домашнего питомца.

–– Вот он я пришел. Погоди, разденусь. Кыш, дай ботинки снять. Я не какой-то там Брюс Уиллис, я не забыл взять тебе покушать. Вот так. Пошли, Беатриче. Киска, готовь-ка миску.

Давно, лет шесть-семь назад, я возвращался из больницы после тяжелого воспаления легких. На привокзальной площади, рядом со входом в метро, выстроились в ряд люди, держащие на руках маленьких животных. Жалобное пищание заставило меня пройти ближе и скользнуть взглядом вдоль торговцев. Одна женщина держала щенка таксы, худое, беспокойное тельце из последних сил вырывалось из ее рук; стоявшая рядом утомленная жарой тетка ухитрялась демонстрировать с рук сразу четырех котят. Они тоненько голосили, моля о еде и защите. Я загляделся на кошачью идиллию. Естественное человеческое чувство жалости и умиления к беззащитным детенышам животных пронзило меня всего, чуть было не выдавило слезу. Один «малек» затесался у основания кисти, уткнувшись головой в изгиб локтя. Женщина неудачно поправила руку. Соня очнулся, открыл невидящие пока глаза и издал единственный звук, данный ему природой. Его голова качалась под собственной тяжестью, на солнце переливалась серовато-белая молодая шерстка. Я спросил, сколько стоит котенок. «Бог с ними, с деньгами. Хороший человек, возьмите так, их мамка, дура, выродила, а девать их некуда. Не кормить же, зверинец разводить. Берите, берите, котятки хорошие, прямоухий бритиш-скотт, бракованный только». Бритиш, не бритиш, а синие глазки котенка меня покорили. В тот же день я малость разорился, купил миску, питание для котят, переноску и туалет. «Тебе покамест рано, но ты знакомься» –– сказал я Чуи, разобрав сумки. Спустя немного времени я снова внимательно посмотрел приобретению под хвостик и понял, что это никакой не Чуи, а скорее... нет, в Лею переименовывать у меня наглости не хватило. Остановились на Беячке.

Я оторвал верхнюю полоску упаковки с мясным гуляшом и вывалил часть в красную пластиковую мисочку.

–– Представляешь, мне сегодня прет нереально.

–– Мяу.

–– Случайно встретил потенциального заказчика. Хочет порадовать жену. Прикинь. Денег нема, а запросы ого-го.

–– Мяу.

–– Ты бы его видела. Чудо в перьях. Мы ему покажем, что мы умеем. Да, Беатриче?

–– Мяу!

–– То-то.

Единственный, помимо меня, житель двухкомнатной квартиры на полусогнутых лапах принялся за трапезу.



Вечером, наведя порядок в рабочей комнате, я устроился на диване перед телевизором с бутылкой пива. По «Discavery» шла интересная передача про саморепликацию РНК. Беатриче по привычке расположилась у меня на коленях. Она мурлыкала, я иногда чесал ей за ухом.

Покой разрушил прерывистый звонок в дверь.

–– М-рр.

–– Согласен. Какой хрен?..

Хреном оказался мой старый друг.

Мы знакомы со школьных лет. Игорь –– шустрый, умеющий найти подход к людям, амбициозный человек; своего он добивается самозабвенно, отчаянно. Мы вместе поступили в один ВУЗ, на актуальную в современном мире специальность, и первое время я учился хорошо. Но вскоре мне надела высшая математика, механика, физика и десяток близких предметов, мне опротивела каждая ступенька в университете, что не замедлило сказаться на успеваемости. В это время у отца, всегда много курившего и много злившегося по пустякам, случился геморрагический инсульт. Так я лишился последнего родителя. Обязанность казаться стремящимся к высоким целям отпала, я занялся тем, к чему у меня с детства была страсть. У Игоря в это время все шло как по маслу. После учебы он устроился быстро и удачно. Часто приходил хвастался. Я раньше не задумывался, откуда берутся все эти пылесосы, утюги, часы, телевизоры, напичканные техническими хитростями...

Как всегда щегольски одетый, с зализанными назад волосами, Игорь со счастливым видом вошел в прихожую, потрясая в правой руке бутылкой вина.

–– Привет. Как дела? –– спросил он приподнятым тоном.

–– Привет. Жизнь бьет ключом. И притом всегда по голове.

–– Обышное твое состояние. Хоть бы шторы раздвинул.

–– Вид нехороший. С чем пожаловал?

–– О-о! –– он поднес к моему носу бутылку.

–– С этим ясно. А в честь чего?

–– Н-ну ты даешь! В паспорт давно заглядывал, чудило?

Я задумался. Паспорт...

–– А-а, ну да. Сегодня же у меня день варенья, –– виновато ответил я.

–– Точно. Удивлен, что ты вспомнил.

–– И сколько мне настукало?

–– Прошлый раз было двадцать... э-э, восемь. Сле-едовательно, чичас будет двадцать девять. А через год аж тридцать.

–– Через тридцать –– шестьдесят.

–– Пригласи гостя. Беячку угостим, если ты не против.

–– Ей вреден алкоголь, по котам пойдет. У меня коньяк вроде где-то завалялся. Проходи, не топчись. Спасибо за заботу.



–– Значит, говоришь, женишься? –– сказал я, разливая армянский звездный в граненые стопки. Бесцельный треп двух охмелвших жлобов длился третий час. Испитая бутыль из-под вина валялась под креслом. Беатриче дремала на краю обшарпанного письменного стола, время от времени неодобрительно смеряя нас лукавым взглядом.

–– Да, я все-таки сделал ей предложение.

–– Отпиралась? Сомневалась?

–– Не-ет, тут же согласилась. Расписываемся в июне.

–– Как же так? Ты вроде не собирался пока с этим делом. Мол, семья сдерживает самораскрытие мужчины, мешает ему реализовать себя в полной мере.

Игорь указательным пальцем повертел за ободок рюмку. Та выскользнула и грохнулась на бок.

–– Понимаешь ли, как сказать... Ты, конечно, прав. У тебя вообще жесткие взгляды на институт семьи. Я уже шестой год самораскрываюсь. Занимаю руководящую должность. Езжу по миру, где я только не был, аж во Вьетнаме. Мне в любой западной стране сейчас было бы вольготно. Работаю, работаю, как балбес закатанный. И так шесть лет, Леня. Шесть лет я встаю утром в пять часов, бреюсь, умываюсь, запиваю чаем бутерброды, тащусь в офис на метро (чтобы в пробку не попасть), пашу полный рабочий день... Нет, мне нравится моя работа, не спорю. Раньше было интересней, но и нынешняя должность меня устраивает. Особенно по зарплате. После работы той же дорогой, но в обратную сторону еду домой помыться, поесть, поиграть в компьютер, повисеть в Нете, ответить на несколько десятков писем по имэйлу и звонков по телефону, и лечь спать. Хочется привнести что-то новое в свою жизнь. Детей хочу... Знаю, знаю, рождать человека в таком отвратительном мире жестоко и эгоистично, не повторяй. За годы дружбы с тобой я наслушался. А вот мне хочется. Главное, чтобы они не были такими же, как ты, и не пожалели, что родились. Люблю я ее, Лёня. Не ухмыляйся! Что, я не могу нормально, по-человечески влюбиться?

–– Не нравится мне это слово, –– ответил я, разливая по новой.

–– Да, в наше время оно звучит фальшиво и чуть ли не похабно. Это все массовая культура, друг мой. С экранов жвачников и книг на нас льются в неисчислимых количествах слюни и сопли с сахаром. А что такое настоящая любовь знают только единицы... А может и нет никакой настоящей любви. Есть жизнь. И все, что лежит в ее основе, поддерживает и развивает ее и есть любовь, а, каково?

–– Ух, расфилософствовался ты. Выпьем лучше.

–– Поддерживаю. За твое здоровье, –– он залпом осушил стакан, закусил лимоном. –– Кстати, о здоровье. М-м?

–– Хороший коньяк. А вот лимоны полный отстой. На здоровье не жалуюсь. Голова часто болит, разве что. В боку что-то покалывает. И под сердцем тоже. И еще...

–– Хорош, поехал. Физкультурой занимаешься?

–– Практикую потиху. Слушай, а где ты ее встретил, все забываю?

–– У-у, –– Игорь подпер голову кулаком и мечтательно посмотрел вверх, –– Лангедок-Русийон, Монпелье, колизей Нима, Ле-Гро-дю-Руа, Каркасон, м-м-м, что были за дни. Но сначала незабываемая суббота в Монпелье. Стояла жара, жуть просто. А она приехала во Францию в качестве переводчицы на художественное, или архитектурное, не помню, что-то спиртом выветрило из головы, биеннале с мудреным названием...

–– Эту историю я знаю, –– прервал я его рассказ, собирая рюмки. –– Хоть роман пиши. Лена красивая женщина. Складная, умная, успешная, а на лице, как говаривал мой любимый писатель, отсвет больших пространств, хе-хе. Вы вместе отлично смотритесь.

–– Знаю. У меня губа не дура.

–– У нее тоже.

Я поставил опустевший пузырек на пол. Игорь откинулся на спинку стула, задумался, раздувая щеки. Я по-прежнему завидую его прямому носу и глубоким голубым глазам. Девчонки на нем со школы виснут. И Маринка купилась на эти глаза, до самого выпускного с Игорем бегала. Мне все равно, я никогда со своей рожей не осмелился бы проявить чувства, которые питал к ней. Молодые годы, черт их возьми, иллюзии и всякая подростковая дрянь.

–– Помнишь Маринку с передней парты? –– продолжил я беседу. Не стоило бередить старое.

–– А, да. Она с медалью школу кончила. Мы оба медалисты были. Ты нас познакомил. Все расхваливал ее положительные качества. А Мариночка такая, а Мариночка сякая, а вот Мариночка, и так далее. Не жмись, когда я подрос, после школы, я понял, что ты имел ввиду. Признайся, тебе было неприятно видеть, как на прощание, после уроков, она целовала меня в щеку?

–– Тьфу, мерзость какая. Мы же тогда были сущие дети. Что мы о жизни знали? Ты ведь не говоришь об этом всерьез? Противно.

–– Что противно?

–– Все это противно. Весь этот дибилизм противен.

–– Какой дибилизм?

–– Игорь, не строй из себя идиота! Ты меня понимаешь...

–– А нихрена я тебя не понимаю. И не понимал. Скажи, что у тебя не противно. Между прочим, целовать любимого человека приятно...

–– Хватит, закрыли тему!

–– Эту тему ты никогда не закроешь. Эта тема камнем на тебе висит. Строишь из себя незнамо кого, а чтобы скрыться от соблазнов и сомнений, закрылся в конуре с кошкой. Голову даю на отсечение, ты постоянно разговариваешь с ней. А она тебе отвечает: «Мяу», –– глаза Игоря заблестели, он экспрессивно жестикулировал.

–– А мне больше не нужно, –– парировал я, сам раскрасневшись. –– Мир бесконечно разнообразен и сложен. Не существует канона, что для каждого из нас лучше, а что хуже. Каждому свое. Я рисую и ваяю, живу потихоньку, умру, как и все. Мне хорошо. Я никому не должен, ни государству, ни родителям, ни соседу с пятого этажа. Мой мир абстрактен, идеален, ну и плевать, Игорь, плевать. Настоящее и ненастоящее в этом мире не имеет границы...

Стопка, измученная ранее Игорем, не выдержала новой атаки, и со звоном раскололась, упав на паркет. Спор прервался.

–– Лёня, –– сказал Игорь, –– мы, как обычно, зашли в один и тот же тупик. Из него, опыт показывает, выхода нет. Ложись-ка ты, дорогой мой, отсыпаться, а я побреду в родную хату.

–– Добредешь?

–– Я крепкий. Покедова...



Скоро заказчик назначил встречу. В кафе мы обсудили все тонкости предстоящей работы. Я предложил исполнить картину в черно-белой палитре с последующим нанесением цветных тонов, своеобразной вуали, заостряющей те или иные важные моменты и добавляющей в картину красок. Он одобрил. Потому как времени у меня было в обрез, я приступил к делу без отлагательств.

Дома вокруг себя я вытряс из толстой папки внушительную кучу фотографий. Ожидая увидеть если не ровесницу г-на Грандье, то по крайней мере женщину подобающего типажа, я оказался изумлен. Первое, о чем подумал: «Не перепутал ли иностранец фотоальбомы? Это, скорее, его дочь, или близкий родственник, нежели жена». Но обороте одной из фотографий, где героиня торжества, согнувшись в приступе хохота, стояла с испачканным в креме носом среди толпы веселых людей, я прочитал английскую надпись: «Дорогой Эвелин двадцать четыре! Чикаго, отель «Пэйнтед-Билдинг», гости давно пьяны...» Подивившись изяществу каллиграфического почерка автора подписи, я стал перебирать глянцевые прямоугольники, сосредоточенно всматриваясь в линии лица и фигуры женщины. Меня заворожил взгляд больших, бездонных серовато-зеленых глаз, полных жизни и беспечной радости. С каждого снимка от девушки исходило дыхание свежести, энергии молодости и здоровья, ее словно окружало невидимое облачко тепла и доброты. В упоении я всматривался в открытое, пропорциональное, почти девичье лицо, вьющиеся белокурые пряди, ровные белые зубы, чуть наметившиеся от улыбок морщинки у рта. Нарисовать такое –– и честь, и гордость. Спустя час я выбрал десятка полтора подходящих фотографий, кнопками прицепил их на стену перед мольбертом. По окончании всех приготовительных процедур, разложив поудобнее рисовальные инструменты и принадлежности, я провел на поверхности холста первые легкие линии...



–– О багете я позабочусь сам, –– еле слышно пробурчал господин Грандье себе под нос. Достаточно долго, чтобы я устал ждать и немножко занервничал, он водил носом над работой, удовлетворенно фыркал, крутил головой, шептал отрывки английских фраз, шевеля густыми, черными усами. Они жили собственной жизнью, перемещались по верхней губе, следя за ходом мысли хозяина.

Наконец, он надел на картину, зафиксированную деревянными рейками, чехол из зеленого сукна, отдал носильщику. Я мысленно попрощался с исчезнувшей в огромном дверном проеме, в руках у грубого, лысого мужика, белокурой красавицей. Сколько души, любви отдано ей!

Заказчик вздохнул, причмокнул, собираясь заговорить.

–– Леонид. Когда в магазине я, как говорится, «насыщал кристалл очей» моих дивным художественным произведением местного мастера, о вас говорю, и когда я заказывал вам, э-э, рисунок моей любимой супруги, Эвелин, я и вообразить не мог... –– он достал из кармана темно-серого пиджака от Версачи блестящую серебром табакерку, хотел закурить, но передумал, убрал назад. –– Чего ви добиваетесь в жизни, Леонид?

–– Трудно сказать, –– я пожал плечами. –– Просто живу, как мне нравится. От больших дел голова кружится, зачем они. Покой и умиротворение –– все, что мне нужно.

–– Русские, –– сказал он с негодованием. –– Правильно говорил Петр великий: ленивый народ... Вознаграждение возьмите внизу у секретаря. Однако скажу вам: ви стоите большего.

Я усмехнулся про себя чему-то, поблагодарил этого милого человека за все, зашагал к лестнице. Только я ступил на первую ступеньку, господин Грандье окликнул меня:

–– Не стесняйтесь, звоните, когда воспрянете духом. Я знаю несколько человек на Западе, которые будут рады с вами познакомиться, и оценят вас по достоинству.

–– Что ж, спасибо. Я подумаю.



Ближе к вечеру, поглядывая вдоль горизонта сквозь солнцезащитные очки, я сидел за столиком на террасе ресторана «Макдональдс» и потягивал через соломинку холодную колу, млел под солнцем. Сталкиваясь, гремели льдинки в стакане; смятые оберточные бумажки от гамбургеров лежали придавленные подносом, чтобы их не унесло ветром. Вспомнились слова одного революционера: «Россию нельзя победить с помощью тринитротолуола, но можно с помощью Кока-колы». Скривил в усмешке губы. Ох уж эти антиглобалисты...

Последние дни давит на виски странная, тягучая сила. В груди покалывает холодком. Хочется чего-то нового, светлого, хорошего. Заставляет дергаться мерзкое беспокойство, оно то нарастает до невротического приступа, сопровождающегося чесоткой, раздражительностью, быстрыми движениями глаз, депрессией, то сникает на время, оставляя беспричинный страх и паутину, сжимающую внутренности. Пик этого дурацкого состояния приходится на весну и осень. Вот опять возвращается. На сей раз с новым, нехорошим «привкусом». Непонятную тоску не прогнала неожиданная находка в конверте, распечатанном лишь только что. Мельком я пересчитал деньги и убрал их в карман ветровки. Пять тысяч евро... За десять лет я столько не заработал. Что теперь? Лучше и не думать. Положить на счет, а там уж посмотрим. Пригодится. Можно что-нибудь купить. А что мне нужно? Многое нужно. И в то же время ничего. Поехать за границу, посмотреть места? Я давно хотел. Можно купить хороший компьютер, провести интернет. Можно купить домашний кинотеатр. Можно вставить пластиковые окна, стеклопакеты, чтобы ничего с улицы не слышать. Обязательно куплю фотоаппарат с новейшей световоспринимающей матрицей. Ох, вот дела... Антидепрессанты не лишние.

Пока я думал, закончился напиток. Температура упала, ветер огрубел. Солнце висело в небе уверенно, но я почувствовал, что заметно похолодало. Потянул воротник ветровки повыше на шею.

Отвлекла пара молодых людей впереди, у края ограды. Они собирались уходить и отчего-то были крайне веселы. Складный юноша-блондин спорил с миловидной девушкой. Со стройными загорелыми ногами, в светлой юбочке выше колен, в белой кофточке, она крутилась около него, и ее что-то жутко веселило. В какой-то миг она удачно повернулась, смотря вдаль и прикрывая глаза от солнца ладонью. В следующее мгновение все кончилось, они ушли, взявшись за руки. Я зажмурился, повторил в воображении исчезнувший фантом. Эх, жаль, жестоко время, рассеиваются в небытие такие моменты...



Домой я ввернулся со звенящим внутри металлическим колокольчиком. По телу проходили волны дрожи. Нехорошо мне, нехорошо.

Облизывая засохшие губы, я прошел в комнату к аппарату, снял трубку, набрал номер.

–– Здарова, Тасик... Ничего, потиху... М-хм... Куда там... Я так и понял. Слушай, мне глина нужна позарез, скульптурная... Ага... Не меньше центнера... Именно... Нужно, и все, увидишь... Щаз-з, сами бездельники, я-то занимаюсь делом... На дом, на дом, я заберу... Хорошо... У меня есть, хотя ты бы мог мне и скидку сделать, или вообще бесплатно... Не гони, ничего никто не смотрит, не ломайся... А это не твоего ума... я же говорю, что не сидел без дела... Спасибо... Нет, сейчас не могу... Пусть делает что хочет, тут же прибежит как миленький, еще просить будет... Пока, пока, будь здоровее.

Беатриче закончила умываться и мявкнула, как бы говоря: «Чую кошачьим чутьем, задумал ты, балбес, нечто эдакое. Не к добру. Подумай. Подумай хорошенько». Вероятно, она просто хотела есть.



Приготовления не заняли много времени. За день я натаскал домой сырье, заказал новые импортные инструменты, набросал десяток эскизов на бумаге. За основу взял виденную в ресторане девушку; в основном, чувство, испытанное мной в тот момент. В конечном варианте я маленько изменил позу модели, добавил движения-устремления вперед и вверх, увеличил напор ветра, чтобы развевались волосы и полы юбки.

Как серийному маньяку-убийце вплавляется в мозг одна-единственная могучая, неодолимая мысль-желание: «Убить, убить, убить, убить...», так и я помешался на идее слепить идеальную скульптуру женщины. И родилось это внезапно, взорвалось мириадами ярких искр у меня в голове, заразило, словно вирус, чума, лихорадка. Кому это нужно? Зачем? Мне все равно. Я перестал о чем либо думать. С пылом бросился комкать материал, наваливать комки грязи друг на дружку, намечать будущую форму...



Первый день я был в хорошем настроении, работал без устали, куча грязи в середине комнаты еще мало напоминала человека.

Пол промок от воды, на стенах и мебели появились шлепки глины. Отвлекаться не хотелось, но я вынес все лишнее в соседнюю комнату. Шторы задвинул от солнца, свет давала люстра и две люминесцентные лампы, расставленные по углам. Счастливый, в состоянии экзальтации, я возился с размягченными комьями, добавлял где нужно, убавлял лишнее. Футболка и шорты, руки, ноги, лицо испачкались. Меня захватила волна необычайного подъема, даже вдохновения, я не мог оторваться ни на минуту, не ел и забывал покормить кошку. Беатриче мой проект не интересовал, она приходила, становилась передо мной и настойчиво мяукала, прося положить ей поесть. А также сменить наполнитель. В туалет я бегал лишь в случае крайней необходимости. Благодаря тому, что я ничего не ел и почти не пил, отвлекаться на отправление природных потребностей вскоре почти не приходилось. Спал меньше Ленина, часа по два, по три. Я думал о результате, сравнивал пропорции, отмерял, искал ошибки, исправлял. Говорил вслух: «Ты у меня будешь красавицей. Ты будешь самой красивой, ослепительной, сверкающей. Потерпи малость, скоро ты будешь готова. Ты у меня будешь такой, какой ни у кого нет и не было. И никогда не будет...» Представлял ее живой, в лучах дневного светила, прикрывающей глаза от ярких лучей...



Звонил Игорь, куда-то звал. Я сказал, что болен, из дома не могу выйти. Отчасти это было правдой. Истощение дало о себе знать, пришлось заказать пиццы и газировки на две недели. Шли дни, я приступил к проработке деталей. Несколько дней корпел над лицом. Мучился с головой, досконально, любовно выводил ноги, руки, бедра, талию, грудь, складки одежды... Комната превратилась в помойку, а я отходил в сторону, любовался, выяснял, где допущена неточность, оплошность. Ювелирно подтачивал неровности. Скоро, скоро...



Ей надо дать имя. Но какое? Как она красива! Мне не дано придумать соответствующее имя...



Отощавший, утомленный, лохматый я продолжал трудиться. Энтузиазм начал покидать меня. Вроде бы конец, все готово, но... Я подтачивал и подтачивал, ровнял, сглаживал, дорабатывал, но никак не мог остановиться. Готово, а чего-то нет. А чего –– не понимаю.



Звонили с работы, ругали, грозили уволить. Я послал звонившего в место, куда скоро не дойдешь. На том конце провода охнули и бросили трубку.



Вот она, в полете, в парении, какому Тальони позавидовала бы, с поднятой кверху рукой, тонкая, воздушная, идеальная... Но... Не могу, не могу...



Все плыло перед глазами, мысли разлетались в стороны, чувство времени растворилось. Я лежал на полу, у стены, в помещении пахло сыростью и потом, сквозь неплотно сдвинутые шторы пробивался мутный голубоватый свет фонарей автостоянки, в ночной тиши проносились автомобили, светлые пятна от фар проскальзывали по ее телу. Я бесцельно смотрел вперед и мелко дрожал. Холодновато. Описать в словах невозможно, что творилось у меня внутри, в душе. И боль, и горечь, и отчаяние, и злоба, и жалость, и...

О-о-о-о! Все не так, не так, черт возьми! В ней есть дефект, неуловимый, но решающий. Я допустил-таки роковую ошибку, недочет, промах, ляпсус калами.

НО ГДЕ???



Утром я проснулся с тупой головной болью и камнем в животе, на подкашивающихся ногах поплелся в ванную. Помылся как следует, унял нервную дрожь. Когда чистил зубы не сдержался, сломал зубную щетку тремя пальцами. Выпил горячего чая с лимоном, потом заварил крепкого кофе. Сидел, думал. Неясно, радужной игрой, мельтешили перед глазами кадры из жизни. В душе пусто. Потом достал из ящика в кладовке молоток, встал у скульптуры, со смешанным ощущением подавляемой жалости к себе и злобы ко всему на свете посмотрел на нее. Вдохнул полную грудь, замахнулся и-и... вмазал железной головкой инструмента прямо по затвердевшей глиняной макушке. Хрустя, голова разлетелась вдребезги, сотни осколков разной величины усеяли пол. Еще несколько ударов –– осталось одно напоминание в виде основания стопы и груды камешков.

Напялил ветровку, затолкал в нагрудный карман кредитную карту. На улице поддувало холодком, солнце часто и надолго пряталось за облаками. Скрипели качели на площадке, по шоссе шелестел транспорт, с дерева пытался слезть загнанный кем-то кот, чирикали пернатые, голуби толклись у горбушки... Да, здесь ничего по сути не изменилось. Я задумался, куда бы пойти погулять. На Красную площадь, посидеть на скамейке в Александровском саду? Или зайти на работу, узнать, как дела? Не исключено, что напишу заявление об уходе. Лады, сначала надо подышать свежим воздухом и перекусить...









Май-июнь 2005 г.





Спасибо.

Всем мир

---

"Семь навылет" - отрывок

[insolence.]

Нужно ваше мнение... Отрывок:

Read!!!

Семь навылет

Странная штука - жизнь. Одним она дает удачу и счастье, а другим, порой заслуживающим не меньше, - ничего.



Их было семеро.

Заметили ли вы, что каждые компании устроены по-своему? Иногда члены этой компании группируются попарно. Иногда - половина на половину. А иногда, у каждого из них особые отношения со всеми; и есть кто-то один, кто обязательно поддерживает все эти отношения. Своеобразный лидер. Но не тот, который все организует или коммандует, а настоящий... тот, кто способен сохранять хладнокровие в самых безвыходных ситуациях, кто способен сделать ради подруг все - подставить себя под удар, когда надо их защитить. Одним из таких людей была Эллисон.



Эта отважная девчонка перенесла уже то, что не каждый взрослый человек выдержит. Однажды ее похитили. И мучали около 2х лет. Ей удалось сбежать, и уже 3 года она живет обычной жизнью, если такую жизнь можно назвать обычной. Конечно, в памяти Эллисон навсегда останется темный подвал, вагон, черная машина, кинжал...

Темное пятно, в той светлой, наивной и глупенькой еще голове... гвоздь в том чувствительном и нежном сердце... Душа ее была переполнена болью и стремлением обрести свободу - внутреннюю свободу и физическую.

Каждую ночь, она вскакивала с постели после очередного кошмара и первым делом осматривала свою комнату - она ли это? нет ли кого за дверью? Подходила к окну. А вдруг внизу ее уже поджидает тот жуткий черный джипп, который так часто уносил ее прочь от родного дома, семьи, друзей и всего, что было ей так близко и дорого?

Навсегда, та рана в ее нервной системе - навсегда, словно выжженная метка на коже. Ее невозможно смыть, залечить и просто забыть о ней.

Но друзья помогали ей. Кими... Особенно Кими. Она помогала ей больше всего - была ее лучшей подругой. Что бы ни случилось, все девочки старались сделать как можно больше, чтобы Элли забыла тот кошмар, чтобы бедная Элли вернулась к нормальной жизни.

И казалось, все было уже нормально.

Да, возможно Эллисон стала чрезвычайно подозрительной, отчужденной и нелюдимой, но она всегда пыталась улыбаться, даже когда на душе у нее вновь и вновь сердце разрывалось на части. И праздники ее проходили все так же весело, как и всегда. И вечеринки она устраивала все такие же живые, интересные и яркие, как никто другой в школе.



И вот очередной день. Эллисон возвращается домой после школы. Солнце, пока еще не такое теплое, как летом, но все же ласковое, заходит за горизонт. Прохладный вечерний ветер уже колышит позолоченные верхушки деревьев.

- А я вас не боюсь... - словно обратившись к угрожающе покачивающимся деревьям, прошептала девочка.

- Ты чего? - удивленно спросила Кими.

- Да так, пытаюсь вот наладить контакт с нашими зелеными, то есть вскоре позеленеющими, братьями... - как ни в чем не бывало улыбаясь, бросила Элли, бодро взглянув на утомившихся подруг. Те лишь слабо улыбнулись. - Да что с вами? Чего такие кислые? А ну-ка быстро улыбнулись!! - все также бойко прикрикнула она. Девчонки переглянулись и засмеялись. Да, день пожалуй выдался нелегким, но они были не против поднять себе настроение. Надо же было начать хотя бы с простой улыбки.



А какая у Эллисон была улыбка. Словами описать очень трудно. В ней было что-то такое чудесное и божественно гармоничное. Когда я видел ее улыбку, мне было тяжело говорить и даже порой дышать - настолько она завораживала. Добрая, солнечная... теплая, летняя... И в то же время, настолько детская и наивная... ей нужен был покровитель. Такая улыбка... Такая хрупкая душа - она не могла находится в этом грешном и жестоком мире без покровительства. Кого-то сильного и грозного...

Пожалуй тогда, весело шутив друг над другом и играя в снежки, никто из них не знал, какая жестокая участь их всех ждет. Что сотворит с ними жизнь. Нет... не жизнь...

Жалкое создание - человек... Порой даже настолько низкое, что из мести способен убить хрупкое и беззащитное существо. Существо, которое возможно и так уже достаточно избито жизнью и своей судьбой. Чье сердце пыталось выжить во что бы то ни стало. Даже когда его так подло и гадко делят между собой разные люди.

Никто, даже сама Эллисон не могла ни в коем случае предположить, что очень скоро наиболее часто произносимой фразой ее в повседневной жизни станет: “Все живы?” - причем, в прямом смысле. Когда ни крепкая дружба, ни просто сплоченность коллектива не помогут... когда их начнут тихо губить... по-одиночке...



Среда. По мнению Элли - самый жуткий день недели. Когда и сил учится уже не остается, но и до выходных еще далеко. Да и вообще, тот день был очень серым и противным - морочил мелкий дождь и периодически громыхал гром. Такая погода не предвещала ничего хорошего. Да и в колледже проблем было все больше и больше...

- Мисс Стоунмэн, ваша контрольная работа по теме: “Логарифмические функции” оценена в ноль баллов... - холодно бросил учитель по алгебре и положил на ее стол исчерканный красной ручкой листок с работой.

- Ох, нет... засада... Ну почему? - прошептала Эллисон. Она неплохо знала алгебру и почти всегда получала положительные оценки. - Я столько к ней готовилась! - сетовала она.

- Не волнуйся, у меня всего на 3 балла выше... - грустно бросила Кими. - Я же не расстраиваюсь. - Надо сказать, Кимберли никогда особо не интересовалась математикой и получить для нее оценку выше нуля было даже странно... Хотя 3 балла из 100 это тоже немного...

- А я-то надеялась, что получила хотя бы 50 ну или на крайний случай 40 баллов! За что такая несправедливость?? - убивалась Элл. - Как вообще возможно получить 0 баллов из ста?

- Спроси у меня! - немного язвительно буркнула Кими.

- ...Разве что сдать чистый лист?? - уже на весь класс крикнула Эллисон.

- Если вы не можете сдерживать себя, Мисс Стоунмэн, покиньте класс! - обернуля учитель.

- С радостью! - огрызнулась девочка и выбежала из класса...

В среду после школы, девочки были как обычно подавлены и грустны. Еще бы... Да и результаты контрольной по алгебре не добавляли радости. Как всегда они вместе возвращались домой. Но на этот раз никто не шутил и не смеялся. Эллисон и Кими шли и молчали. Энни затеяла глупый спор с Амандой и Кейт. А Алисия из-за чего-то ругалась с Тобби. Возможно такой тоскливый день располагал к ссорам, но именно сегодня эта компания уже не казалась такой дружной, как всегда.

Перейдя через дорогу, Эллисон вдруг замерла - посреди аллеи она увидела человека, который показался ей знакомым. Мужчина, который так долго отравлял ей существование. Человек, который держал ее в плену.

То ли Элл просто чересчур испугалась, чтобы закричать, то ли она просто плохо соображала сегодня, но она просто молча пошла дальше. Кими заметила странное поведение подруги и шепотом, чтобы остальные не услышали, спросила:

- Что случилось? - большинство подруг не придавали значения излишней подозрительности Эллисон, но Кими всегда очень хорошо чувствовала ее.

- Мне кажется я видела его...

---

Чёрная метка.

[тень птицы]

Расписалось одиночество

На челе твоей судьбы,

И теперь его пророчество,

Словно крест, тебя клеймит.

Для людей ты прокажённый,

Бог весть как попал в их мир,

Ну а боль твоя упорно

Рвёт в душе десятки дыр.



Дом твой пуст после пожарищ,

Горя полон.

Лишь один здесь твой товарищ-

Чёрный ворон.

Он, совсем как ты когда-то,

Вырвался из клетки

И кружит с тобою рядом

Чёрной меткой.

---

[alvik]

Своей наивностью я поражаю всех,

Меня воспринимают глупым и слепым.

Я становлюсь предметом издевательств и потех

И перед равными себе немым...



Моя натура вызывает только смех,

И для людей я не могу предстать иным.

Да, я смешон, но между тем...

И я смеюсь над человечеством тупым!

---

Доброго пути! Иногда вот и такое получается...

[мара и летуценник]

Отрывая безумье от пальцев,

На лицо надеваешь маску.

И так хочется сразу смеяться,

Окунув свои кисти в краску.



Ярость рвет твои крылья в клочья.

Сколько можно дышать болью?

Ты опять умираешь ночью.

Возвращаясь, плюешься кровью.



И молчанье, вгрызаясь в кости,

Оставляет на теле шрамы.

Распиная себя злостью,

Ты мечту превращаешь в мрамор.



Почти призрак, почти безумна,

С одиночеством за руку ходишь.

Ударяя душой в бубны,

Ты с собою сама хороводишь.

---

[Putc]

Здравствуйте, вот, наткнулась и решила поучаствовать. пишу я маленькие рассказы, размышления...вот один из:



Я искал любовь по всей Земле. Ходил, звал, но не мог найти. И тогда я обратил взор на небо. Там была она: такая красивая, такая манящая. И я пошел за ней. Долго пробирался через тернии и поднялся на небо. Я протянул к ней руки и отпрянул, обоженный ее огнем. Она была яркой ослепительной Звездой.

И я спустился на землю, а она пошла за мной. Подбираясь ближе, она ранила меня снова и снова. Я рыдал и умолял уйти, а сам мечтал коснуться ее безболезненно.

И однажды она перестала сиять, чтобы я смог подойти. Окрыленный любовью и счастьем я подбежал...и увидел, что под блеском и огнем скрывался камень. Слезы катились по моим щекам, а она не спешала меня утешить. Холодный камень не мог понять в чем дело. Тогда я снова зажег ее и отпустил на небо.

Прошло время. Сошли ожоги. И я встретил любовь.

Она была земной и не пылала. Но, будто, светилась изнутри только для меня. этот огонь не обжигал. Наоборот. Он согревал и указывал верный путь.

И мы стали жить счастливо рука об руку. А иногда, вечерами мы лежим под раскидистым деревом, разговариваем и смотрим на ночное небо. Звезды светят так ярко. А одна, кажется, расположена всех ближе к нам. Наверно, она тоже смотрит...

---

...

[kocapb]

Перед смертью всем в Рай очень хочется,

Кто-то миг этот сам приближает:

Кто в петлю, кто-то в речке утопится,

Кто-то в ванне вены вскрывает...



И в последний миг одиночества,

Когда жизнь угольком угасает,

Каждый верит в свое пророчество

И надежда сердце ласкает.



И тебе остается надеяться

Что тебя ожидает большее,

Что не зря Земля наша вертится

И достанется тебе все хорошее.

---

ночной бред...

[Вольх@]

вот по поводу сего моего очередного бреда очень бы хотельсь услышать ваши комментарии...



***

В рассвет свеча слепая догорает,

Как жизнь моя,

Безмолвна и грустна.

И лучик солнца с пламенем играет,

И где-то далеко

Торопится весна.



Там, где-то за холмом слепящей чистой сини,

Где места боли нет,

Ненастью и тоске,

Где соткан целый мир из ясных солнца линий

И бликов яркий сонм

Пестреет на листве.



И в этот миг так жаль, что ты меня покинул,

Действительно родной,

Мой лучший в мире Друг.

И теплый ветерок, сменившись бурей, сгинет,

И валится перо

Из ослабевших рук…



…Я мир люблю таким, каков он есть, реальный,

Но знать ему цену,

Не наш, увы, удел.

И провожая в путь, короткий или дальний,

Не верим в правоту

И смысл Божьих дел.



Бежим от правды мы, того не замечая,

Бросая на пути

Знакомых и друзей.

Пройдет немного лет – и новых мы встречаем,

По глупости забыв

Про близких нам людей.



Врагам даруем власть и ждем награды свыше,

И чествуем грехи,

И жертвуем собой…

…Вот поднялся рассвет, искрят на солнце крыши.

Нарушив этим мой

Задумчивый покой.



Ищи, живи, прощай! Пускай тебе дорога

Откроет целый мир

И тайны бытия.

Но знай, мой Друг, лишь знай, сколь было воли рока,

А все равно с тобой

Была душа моя.

---

Greetings:hi2:

[тень птицы]

Хочу к вам. Возьмёте?)

"Я экономна, я грешу мыслью, словом и делом" (с) Набоков)

Для знакомства - вот вам образчик моего творчества. ТО, то оно такое детское - это вышло случайно... Просто решила отойти от привычно-мрачного)



Крылья.



Не помнят в том городе люди уже,

То было ли сказкой иль былью…

Жила там девчушка со светом в душе,

И люди её не забыли.



Отец той девчушки ушёл на войну.

Следы замелись его пылью.

Девчушка в слезах побежала к орлу:

«Ты мне одолжишь свои крылья?

Отца отыщу и тебе их верну,

Ты дай мне, пожалуйста, крылья…»



Орел смотрел долго на слёзы её:

«Меня никогда не просили…

Но крылья — вот всё, что по праву моё.

Я дать не могу тебе крылья».



Девчушка в слезах побежала к садам,

Где птицы дома свои свили:

«Я всё, что хотите, взамен вам отдам,

А вы одолжите мне крылья?

Я вас не забуду, друзья, никогда,

Но дайте, пожалуйста, крылья…»



А птицы летали и пели вокруг:

«Мы, правда, б тебе одолжили,

Но детки без помощи нашей умрут,

Не можем мы дать тебе крылья».



Девчушка в слезах побежала к ручью,

Где бабочки усики мыли:

«Я не потревожу окраску ничью.

А вы одолжите мне крылья?

Я гусениц ваших летать научу,

Но дайте, пожалуйста, крылья…»



А бабочки дружно вели хоровод:

«Ты видишь цветов изобилье?

Без крыльев никто не узнает пород,

Не можем мы дать тебе крылья».



Девчушка в слезах побежала домой

И слезы водицею смыла.

И ангел спустился с седой головой:

«Смогу я отдать мои крылья,

Но после на небо пойдешь ты со мной.

Лишь так я отдам тебе крылья».



Девчушка согласна и, крылья надев,

Она полетела по ветру.

Там люди шагают в строю, нараспев,

Вот только улыбок там нету.



И где-то в бою, в мертвой схватке с врагом

Отец её ранен серьёзно.

Девчушка нашла его. Вместе с отцом

Она полетела на звёзды.



Не помнят в том городе люди уже,

То было ли сказкой иль былью…

Жила там девчушка со светом в душе,

Но люди и это забыли.



Вот только порой поднимают они

Глаза к небесам, чтоб простили,

Чтоб вспомнить, что, всё же, они не одни.

И видят девчушкины крылья.

---

[anomalia]

Здравствуйте! Вступила в сообшество недавно и в качестве дебюта представляю вот что:



Дни облачают потери,

Ночи снами не дышат

И в приоткрытые двери

Твой шёпот не слышан.



Пепел моего ожидания

Разбросает по ветру заря

И тлеющее осознание

Станет приметой ноября.



Пусть нервы на пределе

Пусть всё короче дни-

Но в телефонной трубке

Всё те же длинные гудки.







Не судите строго и не обессудьте!)

---

Пустое

[Chemical sister]

Ты хочешь со мной говорить ? Говори ,

Набитая ватой и маслом облита

Я чувствую : что-то твориться внутри

Я знаю : еще ничего не разбито.



Не надо курить. Умоляю . Прошу.

Малейшая искра и масло взорветься.

Я слушаю , вижу и даже дышу

А ты , ты прости , ничего не вернеться



Коварно томиться и ночь за окном

А стекла испачканы уличной пылью.

Ты бросишься вниз ? Не сегодня ? Потом ?

А что если это окажеться былью ?



Ты хочешь со мной говорить ? Говори !

О стены разносяться голоса звуки...

Но в комнате тихо, мне зябко , прости.

И крепко сожму я замерзшие руки.



Мой ангел , ты хочешь молчать ? Помолчим.

А в окна вода еле слышно стучится..

Кто первый расстает ? Сейчас поглядим.

Наверное, чахлая Синяя Птица...

---

Карие глаза

[oksana_]

Карие глаза напротив

Смотрят на меня упорно.

Ты, конечно же, не против,

Но веди себя достойно.



Невозможно повернуться,

Чтобы не столкнуться взглядом.

Нужно просто улыбнуться.

Сразу станешь с милым рядом.



Ты в душе своей рисуешь

Милого портрет прекрасный

И по вечерам целуешь,

Только это труд напрасный.



Ты не знаешь, как стать ближе,

Чтоб никак не навязаться.

Ты ведешь себя потише

Незаметно чтоб подкрасться.



Ты на праздник всех влюбленных

Подари ему открытку.

Напиши о чувствах томных

И вложи свою улыбку.

---

[Lisa Lins]

Полночью месяц укутался,

Жёлтые листья шуршат.

Ветер в деревьях запутался

Шумно куда-то спеша.



Полночь глухая, глубокая.

Что-то не спится совсем

Грустная тень одинокая

Бродит вдоль каменных стен.



Снова глазами мы встретились,

Чей-то настойчивый взгляд.

Словно стекло, не столетия

Вновь между нами стоят.



Имя опять с губ срывается

Странный забытый язык

Кто-то во тьме отзывается,

Голос сквозь стены проник.



Тень что сознанием скована

Память хранила на дне

Светом луны обрисована

Встала в моём окне.

---

не о чём...

[Lisa Lins]

Не вернуть рассвета,

Сумерки пришли,

В середине лета

На краю земли.

Выцвели страницы

Пожелтевших книг,

Не измерить вечность-

Вечность это миг.

Бродит тень в тумане не найдя покой,

Травы не согнуться под её ногой,

Ветер не коснется сонного лица.

Не вернуть начала, не найти конца.

---

Все сдохнем.

[floodmaster]

Все сдохнем, так чего же ради

Бумаги чистый лист марать?

Строчить напрасные посланья,

Давать пустые обещанья.

Божиться, верить, умолять.

Зачем просить? Зачем прощать?

Придумав ложь, над ней страдать?

Зачем стремиться к вышине,

Ведь все окажемся в земле.

А ей, поверьте, все равно

Буть человек ты, иль говно.

Буть гений ты или дурак,

Буть ты король или батрак.

Пусть даже светишь как звезда,

Ты все равно кусок дерьма.

Для вас, кто ненавидит ложь

Сей стих придумал я, ну что ж

Здесь только правду я писал,

Ну, кто из вас щастливей стал?

---

Комар

[Paralysed]

По венам отныне течет пустота -

Узнал, отперев их холодным ключом.

И дверь, что когда-то была заперта,

Открыла похожий на рану проем.

А там - лишь клубящийся черный кошмар

Из тысячи вечно голодных зрачков.

И я - словно жалкий осенний комар,

Влетевший в жилище огромных врагов.

Теперь только тщетно бросаюсь в стекло,

Обратно на свет, что был раньше не мил.

Стараясь не думать, куда занесло

Стремленье добраться до мира могил.

И рад бы вернуться туда, где не смог

Прожить, как собратья, в холодной тюрьме.

Но только уже неизбежен хлопок

И месиво на пожилой бахроме.

---

Илюхе

[Вкус яда]

Мне нечего тебе сказать!..

И я молчу, глотая слезы,

Словами ведь не описать

Мои надежды, вздохи, грезы,

Мою тоску, мою печаль –

Твои улыбки в полутьме,

Прикосновенья невзначай,

Бумажные листы в огне,

Сиянье темно-карих глаз…

Наверно, все же влюблена?

И молчаливый твой приказ –

Уйди…Любовью шутит сатана.

Я не болею тобой, просто…

Не сознаю своей ошибки.

Ты мне снова даришь звезды,

А мне достаточно улыбки.

Мне нечего тебе сказать.

Прости, прощай – оно не ново.

И остается лишь ронять

Глухие слезы, снова, снова…

Живу всегда на лезвии –

Меча, ножа? Не знаю… -

Но ты пойми, я не железная!

Я просто тихо угасаю.

И вновь я раскаляю нервы –

Умею раны я вскрывать…

Был неправ сказавший первым,

Что не больно умирать.

Кто ты? Ангел или Дьявол?

Кто ты? Бог, лукавый бес?

Коварный разрушитель правил

Или изгнанник всех Небес?

Ты безрассуден, романтичен,

Задумчив и печален взгляд,

Немного горько ироничен,

И не смотришь вдаль, назад.

Нам нечего сказать друг другу,

Мы улыбнемся на прощанье.

А завтра – вновь словесной грудой

Скрась трагичность расстоянья!

---

Всем доброго времени суток...

[Vessna]

Выкладываю здесь свой рассказ, который я назвала "Свадьба". Хотелось бы услышать ваши мысли...Буду рада выслушать вашу критику)

Аромат роз остро ранил ее легкие, она откашлялась, постепенно привыкая к нему. Розы в помещении были самые разные: кроваво-красные, символизирующие страсть, белые – невинность, розовые – молодость и юность… Всех их через три дня соберут в букеты, украсят ими зал для проведения банкета, а некоторым из них особенно повезет – они будут в букете у невесты…



Кроме роз, здесь были также белые лилии – самые любимые цветы девушки. Она наклонилась над ними, вдохнула приятный сильный запах, и в этот момент почувствовала острую боль в душе, боль, не дающую покоя ни днем, ни ночью, боль, словно пытающуюся предупредить о чем-то…



- Глейз! Нам пора! – знакомый с детства голос мамы… Она так волнуется, так переживает… И с чего? Ведь все идет так, как она хотела. Она выдает единственную дочь за состоятельного мужчину, который старше ее раза в два, с ним она должна быть счастливой, должна полюбить его… По крайней мере, у нее на это есть три дня…



- Иду, мам! – Глейз направилась к выходу из павильона, случайно наступив на лепесток белой розы, хрустнувший у нее под каблуком. Глейз остановилась, внимательно изучив растоптанный лист. Он был плоский, черный по краям, немного засушенный.Почему-то ей показалось, что собственная жизнь очень похожа на этот сухой лепесток. Он был еще полон жизни и свежести, но уже обречен на смерть, ведь его разлучили с цветком. Глейз быстро отогнала от себя эту мысль, и вышла, наконец, на свежий воздух.



***



- Глейз… Ты помнишь тот летний домик на берегу моря? – Голос Альтера всегда нравился Глейз, она любила его и всегда была рада слышать. Но сейчас что-то пошло не так. Выпитые подряд три коктейля явно были лишними…



- Помню… Но зачем ты вспоминаешь?



- Потому что тогда ты была счастлива, а теперь? Теперь ты можешь честно сказать, что тебе хорошо и что ты выходишь за любимого человека?



- Альтер… Пойми меня, я не хочу ни вспоминать о прошлом, ни думать о будущем…



- Почему?



- Мне больно…



- Я знаю. – Альтер встал из-за столика, подавая ей руку в знак приглашения на танец.



Приятная музыка, звучащая откуда-то издалека, пьянящий аромат одеколона, исходящий от Альтера, приглушенный свет – все это не давало Глейз отказать. Сильные руки Альтера обвили талию девушки, он притянул ее к себе, и они медленно слились в танце… Альтер нежно, как он всегда умел это делать, поцеловал Глейз, на губах у которой еще остался сладкий вкус коктейля. Глейз уже не могла справиться с собой, она ответила на его поцелуй страстно, едва сдерживая себя от желания.



- Поднимемся наверх, ко мне? – Эти слова Альтера прозвучали немного пошло, но Глейз было уже все равно. Уже через два дня она станет замужней женщиной и больше никогда не сможет провести ночь с молодым и полным страсти и любви человеком, тем более с Альтером… Возможно, Глейз его все еще любила.



В ту ночь оба были страстными как никогда. Влюбленный Альтер сделал все для того, чтобы Глейз почувствовала себя горячо любимой и желанной, а она, между тем, ответила ему взаимностью… Мало кто знал о ее чувствах, девушка всегда была очень скрытной, очень замкнутой в себе. Альтер так и смог понять ее за все те года, что они были вместе…



***



Глейз проснулась рано утром. Она быстро собралась и покинула номер отеля, когда Альтер еще спал. Не то чтобы она не хотела видеться с ним, разговаривать о страстной ночи… Просто у нее на душе остался какой-то неприятный осадок. Впрочем, это не слишком заботило Глейз: сейчас для нее главное было вовремя успеть на примерку платья.



***



Выходя из ателье после примерки, Глейз внезапно остановилась и заглянула в окно, где только что стояла она в своем свадебном платье. Теперь же там красовалась совсем юная невеста, лицо которой украшала неподдельная улыбка, возможно, что она даже была счастлива. «Почему у меня все так? Неужели я не счастлива?». Глейз снова прогнала тяжелые мысли, и по дороге домой старалась думать о чем угодно, но только не о свадьбе…



***



Маленькая девочка, идущая по темному лесу. Она одета в белое платье, ее маленькие туфельки осторожно ступают по веткам и листьям. В руки – кукла.



- Мама… - Жалобный зов раскатывается по всему лесу. – Мама…



Сзади к ней подкрадывается волк, мечтающий о такой добыче. Бесшумно и осторожно он ступает, все ближе подбираясь к девочке.



«Малышка, беги! Беги скорее!» - она хочет предупредить ее об опасности, спасти, но понимает, что сделать уже ничего нельзя…







До боли знакомая и противная мелодия будильника разбудила спящую Глейз.



«Очередной день. Хотя нет, он последний… Последний день моей жизни… Свободной жизни. Наверное, эта девочка и есть я…»



- Доченька, вставай! – Вошедшая в комнату мать девушки, несла в руках серебряный поднос, на котором лежала красная роза и белый конверт. – Это тебе, родная, от твоего жениха, как романтично!



Глейз передернуло от такого обилия сахара в словах матери. Она приподнялась на кровати, взяла конверт и открыла его. Письмо.



«Дорогая моя невеста! Завтра ты наконец-то станешь моей навеки, я очень жду этого момента! Роза, которую я присылаю тебе, должна передать малую часть той любви, которую я несу в своем сердце, любви к тебе, дорогая! Жду не дождусь нашей свадьбы, целую,







Твой будущий муж.»



Глейз пару минут вчитывалась в содержание написанного, пытаясь понять, что это: отрывок из дешевого любовного романа, школьная валентинка или что-то еще. Она убрала произведение обратно в конверт и взяла розу. Опять этот приторный запах! Неужели все розы в стране и в мире так противно пахнут?! Странно, она всегда любила их аромат…



- Ну что там, доченька? – В глазах матери было такое любопытство, что Глейз стало еще неприятнее.



- Там… - Она не сразу среагировала на вопрос, - там признание в любви. Пишет, как он счастлив.



- Как чудесно! – Она вскрикнула. – Я рада, что вы счастливы вместе! Ведь любовь – это прекрасно! Ладно, доченька, ставлю тебя. Дела не ждут, собирайся с силами перед завтрашним венчанием!



Оставленная в одиночестве, Глейз долго смотрела в одну точку, пытаясь собраться с мыслями.



«Любовь? Мама, что ты знаешь о любви?»



***



Шум прибоя всегда успокаивал, всегда был надежным средством от депрессии и мрачных мыслей. Она всегда приходила на побережье, когда ей было плохо. Первый раз Глейз пришла сюда, когда умер ее отец, тогда ей было около восьми лет. Океан может выдержать и принять все: печаль, обиду, горе и слезы, мечтания и сны… Она чувствовала себя единой с ним, ей хотелось только броситься в его объятия, утонуть в пене, глотая соленую воду.



«Здравствуй, стихия. – Глейз считала себя обязанной поздороваться с океаном, относясь к нему не просто как к живому существу, а как к единственному другу. – Наверное, я больше никогда не смогу разговаривать с тобой. Ты знаешь обо мне все, я пришла попрощаться». Глейз уселась на песок, так, чтобы до ее изящных ножек докатывалась волна. Тяжело вздохнув, она любовалась на закат, на солнце, ныряющее в воду, слушала шепот воды, а слезы тихо катились по ее щекам. Ведь только здесь она могла позволить себе поплакать…



***



Белые облака ткани, корсет, туго сжимающий небольшую грудь, туфли, врезающиеся в пальцы, белые перчатки, доходящие до сгиба руки – неужели все это и есть мечта девушки? Глейз стояла перед зеркалом, смотря в глаза своему отражению. Вокруг суетливо бегали какие-то люди, у каждого из которых была своя роль во всем этом спектакле, который творился здесь с самого утра. Руки молодой девушки пристегивали к волосам Глейз фату, а она все смотрела и пыталась понять, что же было не так?



Утро родилось пару часов назад, а Глейз уже казалось, что прошел целый день. Наконец, с платьем было покончено. Воспользовавшись моментом, Глейз улизнула от надоедливых нянек, пытающихся нарядить ее, словно куклу.



Глейз вышла в коридор, пол которого украшал красный ковер. Она шла и шла, пока, наконец, коридор не вывел в ее зал, где должно было начаться венчание через несколько часов. На удивление невесты, здесь никого не было. Стены и столики были украшены огромным количеством цветов, которыми Глейз наслаждалась три дня назад, везде стояли белые свечи в золотых подсвечниках, а на расписном потолке красовалась огромная хрустальная люстра.



- Глейз… - Альтер осторожно подошел, словно боясь испугать Глейз. – Ты… прекрасна… - В его словах звучала печаль, а голос был полон слез, хоть он и старался держать себя в руках.



- Спасибо, Альтер. Я рада, что ты пришел. – Она обняла его так крепко, как никогда не обнимала, наверное, никого.



- Глейз, я давно должен был сказать… Я люблю тебя! – Он взял ее за руку. – Глейз, я знаю, сейчас не время, но потом уже будет слишком поздно…



- Альтер, ты что, не понимаешь?! Уже поздно, уже слишком поздно! – Глейз вырвала свою руку из его ладони.



- Глейз, нет! Все еще можно исправить! Ты же еще свободная девушка!



- Нет, Альтер, нет! Ты не знаешь всей ситуации… Я принадлежу ему, он купил меня, понимаешь? – Глейз всхлипнула, а слезы градом полились из ее глаз. – Я очень хотела бы быть с тобой, но не могу… Для меня теперь только две дороги: либо с ним, либо смерть.



- Глейз, - Альтер обнял ее, успокаивая. – Мы убежим в другую страну, далеко отсюда, так, чтобы он не нашел нас!



- Нет, Альтер… Все кончено. И между нами. Я буду рада видеть тебя на свадьбе. – Она приподняла подол платья и быстро направилась прочь. Остановившись в дверях, она добавила. – Он найдет нас везде. – И скрылась за стенами.



***



- Какая же ты прелесть, моя доченька! – Вот уже который час мать Глейз восхищалась красотой не столько дочери, сколько дорогим платьем, туфлями, косметикой и прочей мишурой. А Глейз между тем было ненавистно ожидание, уж лучше сразу весь этот кошмар! До венчания оставалось около получаса…



- Мам, - Глейз поднялась с бархатного дивана, - ты можешь оставить меня одну перед венчанием?



- Конечно-конечно, - заторопилась та, поспешно прихорашиваясь, поправляя платье невесты и выходя из комнаты.



Глейз закрыла за ней дверь, щелкнув замком, и подошла к зеркалу. Невысокая, немного худенькая девушка смотрела на Глейз, совсем еще ребенок… Глаза детские. Она закрыла лицо руками и заплакала.



- Почему? – Прошептала она. – Почему все должно было так пойти? Глейз, ты дура! Зачем ты пошла на это в погоне за деньгами, почему твоя циничность подвела тебя? Ты считала, что богатый муж – это все, что нужно от жизни, но ты забыла… Забыла про любовь, в которую так усердно пыталась не верить! Ты не доверилась сердцу, и вот результат… - Глейз случайно наткнулась взглядом на свою сумочку, лежавшую в углу. Она схватила ее, высыпала все, что там было, нервно пытаясь найти что-то.



- Вот оно! Наконец… - Небольшое лезвие, завернутое в бумагу. Глейз развернула его, проведя по острию. – Острое, - тонкая струйка крови побежала по пальцу. – Надо написать… - Она схватила ручку и стала быстро писать дрожащими руками записку. – Готово… - Оставив записку на столе, она снова подошла к зеркалу. – Глейз, все это для тебя!



Полоснув лезвием по венам, она чуть не выдала себя криком, но вовремя заткнула себе рот рукой, в которой держала лезвие.



- Быстрее, они идут. – Послышались шаги вдалеке, Глейз стала жестоко и быстро резать себе руки.



Белое платье постепенно становилось красным от крови, капающей с рук. Обессилев, Глейз упала на пол, едва находя в себе силы снова и снова заносить над рукой свое маленькое оружие. Ее глаза стали закрываться, она почувствовала легкость и свободу, свободу полета… Все дальше и дальше были слышны крики, стук, потом и вовсе ничего, а дальше – спасительная Тьма.