Рассказ, 4 302 знака с пробелами. Это примерно полторы странички и четыре минуты потраченного времени.
Продажная музаУ Януша Полонского было пять вариантов проведения вечера, и каждый из них включал в себя девушку. Более того, девушку его мечты, с Большой Буквы. Поэтому не было ничего удивительного в том, что он торчал в пабе, натирая мелом бильярдный кий, лихорадочно промахивался мимо луз, поглощал уже третье пиво и поминутно бегал смотреть на часы. А ещё Януш трепался. Про то, как он её ждал и какая она необыкновенная. У Роберта Красовского было пять вариантов проведения вечера, но ни один из них не включал в себя девушки. А это было неправильно, потому что планы Красовского всегда включали в себя девушек. Много, и самых разных. Роберт пользовался ими с тем же упоением, с каким сами девушки использовали пробники духов. Поэтому не было ничего удивительного в том, что трёп Януша привлёк к себе его внимание, Девушки Мечты – всегда и у всех народов остаются самой желанной добычей. Одним словом, во всей этой истории не было ничего удивительного. Кроме неё. Она была удивительной.
Когда она появилась на том старом кладбище, кашляя и вбирая пыль подмётками дырявых туфель, Роберт решил, что ошибся. Правда, он ещё до этого решил, что ошибся - с адресом. И, тем не менее, – вот она, Девушка Мечты, в маленьком платьице неопределенного цвета с пальцами, пожелтевшими от никотина, с круглой косточкой запястья, почти прорывающей тонкую кожу, с дешёвым ридиклюем и кое-как наложенной косметикой на глазах. Она упала на могильную плиту, подобрав под себя голые ноги, но, как он ни старался, в этой наготе очень мало оставалось от женственности и совсем ничего от романтики. Девушка Чужой Мечты была желчной, а под наслоениями этой желчи раззявила свою пасть истерика, и повадки у неё были, хуже, чем у трипующей хиппи времён Вудстока. Если представить хиппи с настроением дарк. Она смеялась надтреснутым голосом, а смотрела с прищуром семидесятилетней старухи, и этот взгляд до жути напоминал бы рентгеновский луч, если бы в рентгеновском луче вмещалась хоть десятая доля её презрения. - А знаешь, - внезапно сказала она, когда беседа окончательно утратила вектор, и Роберта унесло на льдине по арктической радужке её тёмных глаз и безмолвия. – Знаешь, я рада, что ты пришёл вместо него. - Почему? – недоумённо спросил он, разминая в руках сигарету. - Потому, - она подвинулась ближе, а он с трудом подавил желание отстраниться; обнимать эту странную женщину с глазами семидесятилетней старухи казалось ему чем-то богомерзким, запретным. – Потому, что тебе от меня ничего не нужно. Потому, что ты не знаешь, кто я. Потому, что ты думал увидеть здесь смазливую дурочку и пожелать для себя ещё один кусочек человеческой плоти. А этот мальчик… Януш, так, кажется? Он бы желал от меня другого. Он, как и все эти странные дети, как картонные короли и пластмассовые капитаны готов был из чего угодно сооружать трон для своего божка по имени «я», из чего угодно, всё равно из чего, асбест или папье-маше – материал бы здесь не имел никакого значения. Она отстранилась, спрятала лицо в ладонях, и зашептала - лихорадочно, отчаянно, тихо: - Я не понимаю их. Не понимаю, почему им так отчаянно нужно жить. Жить дальше, жить в памяти, в каких-то строчках, в других людях. Почему все они так отчаянно жаждут бессмертия – жалкого, мимолётного, бессмертия любой ценой? Мои сёстры ездят на бентли, а я прихожу к паре-тройке бездомных поэтов. И только поэтому они считают меня настоящей. Но что с того, что я прихожу, если в моей корзине тоже не осталось ничего, кроме шелухи и пепла, просто я не стремлюсь выдавать их за сласти и конфетти. …Она долго ещё что-то говорила, надорванным, задыхающимся голосом, пока Роберт скучающе крошил в руках сигарету, проклиная тот миг, когда ему пришло в голову разбавить пиво Полонского водкой, чтобы этот сумасшедший дрых в дальней комнате за бильярдом, а он поехал на свидание с его идеальной возлюбленной. И, когда она попросила поцеловать её, он выполнил просьбу без малейшей искры желания, хотя её губы жгли так, словно она намазала их кайенским перцем. А потом он смотрел, как она уходит, как её неловкий, спотыкающийся силуэт растворяется в предрассветной дымке, как он истончается, не оставив за собой ни крупицы надежды, только сверкающий горестный след, который под утро склюют воробьи. Вот оно. Надежда. У этой девушки её больше не было.
Если выпить тебя до дна этой ночью, что останется на весну? Видишь, кофе сбежал и на пальцах растаял сахар, Дождь опять барабанит по лужам, а небо стекает в люк. Я хожу по канату, лицо в ладонях, тело в кресле, душа на весу - Что ж, только сердце на месте. В моем рваном календаре, что на кухне, не хватает бумажных дней: Если верить его листам, март придет через семь страниц, Но и это, пожалуй, слишком для тех, кто не слушает блюз. Я хожу по канату, я вновь пьяна и, ты знаешь, почти на дне, Но я пишу эти песни, И они бьются под кожей, а кто-то ведь скажет, что просто неровный пульс - Слишком много ненужных слов или выпитых чашек кофе. Улыбаюсь глазами, сигарета истлела, я, должно быть, тебя люблю. Я хожу по канату, мои пальцы замерзли, но я курю эту зиму, пусть И на двоих в одном кресле.
Кто может мне возразить? А может большего и не надо, чем написать свой стих лицом и наждачной бумагой?
Меня ловили руками ливня Я линия. Луч. Луч же – Лучше! Ищу себе месяцы к ужину, Ужимки уже мимикрируют в ружья, Улыбки зубами заточенными, Как у акулы, читать дальшеВ аулах все проще – Тела вмещают баулы или окопы, Вы знаете, жизнь это копоть, А не поэзии строфы И лучшее не трогать или искать другие тропы, Проверяя ее прочность сапогами опыта. Я выпотрошил микроба, Как инквизиции святой отец И вот последствие - Небо ломается с треском И ему (наплевать) похуй Есть человек или он исчез. Мы лучи от рождения до окончания еще одной главы По прямой. (я буду брызгать слюной) Никто не скажет что я слишком громкий, Потому что скорее воронка, Ворон - кА Р. Разом, Как бомбардировкой точечной, Черный, Смотрит, наклонив голову. (значит все закончено) Вот вам штампы, Такие же, как миллионы лучей в штатах Каких либо корпораций – Давайте продавайте жизней акции, Чтобы они беленькими зайцами займ на новые взяли только других, а не себя ли? (луч имеет две точки начала? Врядли) И точно вот в ожидании недавних сенсаций – Готовятся папарацци, Переговариваются по рации, чтоб нарыть еще немного грязи. (болото бывает вязким и лучше туда вовсе не попадаться) Я жду. И дальше что будет покажет время, Но времени я разучился верить, Потому что оно беспрестрастно и бесповоротно, Смотрите сквозь окна там падает снег. Но средний обыватель к таким чудесам По обыкновению слеп.
Снежинки безликие странники белого цвета Вмещают в себя вселенные, Вы в это не хотите верить и никогда не поверите Ну и хуй с вами, Топите свои лучики в ванне или режьте ножами вены. - вы здесь ненужные и никто вас сюда не звал - никто никого никогда не попросит вернуться назад.
Вы можете брызгать ядом И говорить что правы, Но это не важно - Вы иллюзорны, Я знаю что ночами каждому Являются толпами Прокипяченных микробов зомби и пьют мозг, Поэтому дети наивнее взрослых, Но никто не воспринимает их всерьез. А вы спросите их- -мало информации, пустые носители- Зато развиваются слезами, а не статикой из глаз вытекли. вы же текли ручьями параллельно друг другу, Но обязательно по парам - я думал ты бухгалтер, а ты в списке товара- И правильно что они собираются в группы, Пока еще не отупели от зомбирования ежеминутного, -вода кристально чистая, но видно как-то мутно-
Михаил и Александр вышли на летнюю террасу. Ветер, залетевший через окно, трепал легкие тюлевые занавески, а солнце играло с зелеными папоротниками в цветочных горшках, выставленными на подоконник. Круглый стол, стоявший посреди комнаты, укрытый белой скатертью уже был уставлен Ангелиной всевозможными тарелочками и мисочками, полными до краев. Каких только яств не было там: небольшие хрустящие круассаны, разнообразные джемы и масло, жареный золотой бекон и вареные яйца на подставках, столь горячая, что еще дымящаяся каша, разложенная в две большие пиалы, жирные сливки в молочнике, мед и сахар, свежий зеленый виноград и еще много чего ароматного и вкусного. В самом центре стола красовался изящный чайник китайского фарфора, расписанный серыми журавлями, под рукой художника застывшими в танце, а рядом с ним стояли на блюдцах две чашечки из того же сервиза. Молодые люди мягко опустились в плетеные кресла и приступили к завтраку. - А Мария Дмитриевна последнее время ведет себя странно, я бы даже сказал неприлично, - произнес Михаил, намазывая круассан сливочным маслом. - Вы не правы, мой друг. Я на днях имел честь близко общаться с дочерью нашего генерала и могу объективно сказать, что она барышня очень достойная, а странности ее, как Вы изволили выразиться - это все из-за крайней молодости, и они ей простительны и даже к лицу. Мы-то с Вами, поди, уже тысячу лет на подобные безрассудства не способны, - Александр разбил яйцо мельхиоровой чайной ложкой и осыпал его солью. - Знаете, сударь, объективность - штука сомнительная, равно как и свежесть этих булочек, - Михаил отложил надкусанный круассан, - а вот то, что молодым девушкам не пристало себя так вести - это точно.
Люблю эту жизнь, пусть немного и странно. Люблю этот мир, не смотря ни на что. Хоть все, что в нем есть – спорно, непостоянно, Он тем и прекрасен, люблю и за то.
Люблю этот город, родной и привычный. Тут легче дышать, даже петь – веселей. Другим – надоел, для меня – необычный, Он – лучше столиц и далеких морей.
И я улыбнусь – мне улыбкой ответит Случайный прохожий иль давний мой друг. И серости будней никто не заметит, Откроет путь к Солнцу мой пламенный дух.
Такой наивненький стишок, с такими простыми (чтоб не сказать "заезджеными") рифмами... И ладненько, я же только учусь) Увы, к словам "веселей" и "друг" получается придумать намного меньше рифм, чем к "бездне", "крови", "тьме" и т.д.)
Жду с нетерпением вашей критики) Лучше дальше писать мрачно-философское, или развить тему?)
Бег. Крик. Падение. Занавес. Разбитая сцена. Аплодисменты. Кукловод, словно поднявшийся бес, Ловит в сети свои моменты.
Сломанные марионетки, Разорванные нити в руках, Словно милостыни монетки, Подачка бедняку в ногах.
Я платила лишь кровью, по капле, А в ответ ты ломала мне сцену. Ты ненавидишь всех кукол, не так ли? И на моих повышаешь цену.
И в центре – карточный пасьянс, Противоречия – как на ладони. Я вижу весь твоей души альянс, Ни кто, кроме меня, его не тронет.
Ты борешься, ты мчишься, вижу, Ты рвешься ввысь, паденья не страшась. И с губ срывается: «Тебя я ненавижу», Слова, что говоришь, меня боясь.
И к цели нужной ты идешь упорно, Кидая шелк, сбивая пальцы в кровь, Бросая маску, падая, бесспорно, Вставать ты будешь вновь и вновь.
Моя арена – наши жизни, Марионетки – люди, что вокруг. Ты закрываешь путь им в бездну, Ты хочешь разорвать порочный круг.
Я не сопротивляюсь, малодушно Будет, со стороны моей, тебе мешать. Я лишь смотрю на все попытки равнодушно, Бессмысленно мне заточением тебя пугать.
Сломай. Разбей. Освободи Всех пленников моей темницы. На путь фальшивый ты их приведи, Пусть на мгновение раскроют крылья птицы.
Для вас я выстрою мираж, Иль сон, что все увидеть так желали. Пусть думают они, что этот антураж – Свободы клич, что вы призвали.
Но нити снова свяжут их тела, Скуют друг с другом и со мной в движеньях. Ты встанешь новой, вдоль их стройного ряда, И будешь нежиться в моих благословеньях.
Я не учла лишь одного – Что ты проворней оказалась. И твой захват, и мой капкан, Все это лишь на мне сыгралось.
Щелчок, закрытый пусть назад, Ты перекрыла все ходы для отступленья. Ты цель достигла, и требуешь наград, Поставив на колени, ожидая извиненья.
Ты хочешь и томишься, ловишь тон, Ты ждешь раскаянья, признанья, Что мастер-кукловод, что он, Просил от тебя созиданья.
«Не судишь больше окружающих сердца, Дерись ты, бейся, но окончание одно. Хватит ломать людей, топтать их до конца, Решай, сдавайся, я тяну тебя на дно!»
Та сила безрассудностью рожденна, Что колет, давит, режет, пьет всю кровь мою неумолимо, Сдаюсь ли я? Ведь мир не бесконечен. Ну а желание твое не обжигает так беспечно.
Я слышу снова крик, отчаянье в твоих словах. Я вижу муку на лице, печаль в твоих глазах. Ты веришь в ту любовь, которую пред мною говоришь? Дитя, не унижай себя! Ты смыслишь, что творишь?
Чувств нет, особенно ко мне. Ты видишь оболочку, как и другие куклы. Все любят маску, приравняв к себе Её сознанье, равнодушие, фигуры.
Я – тень, что может лишь издалека смотреть, Что убегает, прячется, скрывается. И ведь паденье для меня – как смерть, Когда начало и конец сливаются…
Для того, кто искусен в изменениях, даже хаос упорядочен.
Долгие ночи глухого молчанья, Тоски безграничной И в двери скребущейся грусти. Тихие шорохи где-то в тени мирозданья. Под простынею больничной Буйство глаголов безличных. Скорбный мотив доиграв, Замирают устало цикады. Вновь тишина рассыпается градом, В черепе взрыв погасив, Боль коньяком притупив (Думать и помнить не стоит, не надо!) Ласкою струны стонать заставляешь, Пьешь и взлетаешь, И крыльями солнце другим заслоняешь, И звезды с корнями с небес вырываешь. Стук. Замерла, не дойдя до оргазма, гитара. Друг мой, ты болен? Он наделен восхитительным даром: Друг мой не волен Сердце свое удержать, Друг мой рожден побеждать.
Один мужичок поздней ночью возвращался домой. Пьяный и довольный он решил срезать дорогу и пошел лесом. О лесе том давно ходила дурная слава, старики поговаривали, будто в глухой чаще водятся черти – большие любители подшутить над запоздалым гулякой. Но мужик был несуеверен, а хмель в крови прибавлял сил и отваги. Но не успел он преодолеть и половину пути, как из-за дерева выскочил черт и с криком «попался!» запрыгнул мужичку на спину, впился когтистыми пальцами в шею и приказал скакать на край света. «Теперь ты моя лошадка! — визжал черт. — Теперь ты мой на веки вечные!» Мужик жутко перепугался, слезы брызнули из глаз. «Пощади, — взмолился он. — У меня жена и двое детей! Как они без меня? Пропадут ведь! Пусти меня на волю, а я отдам тебе все, что пожелаешь!» Всем давно известно: черти падки до людского имущества, а в особенности до человеческих душ. Черт подумал-подумал и согласился. «Что ж, пожалуй, я тебя отпущу, — сказал он. — Но взамен заберу самое дорогое, что у тебя есть!» С этими словами черт исчез. Мужичок долго не мог сдвинуться с места, дрожа от страха, потом перекрестился и опрометью бросился домой. «Что я наделал! — стонал несчастный мужичок. — У меня же ничего нет, кроме жены и детей! Корова, и та на прошлой недели издохла! Господи, помилуй!» читать дальшеВозвратившись домой, мужичок первым делом проверил все ли живы-здоровы. Убедившись, что жена и дети в порядке, снова перекрестился и лег спать. На душе было скверно. Сердце громко стучало в груди. На следующее утро в обед в дом постучались. — Стой, жена! — крикнул мужичок, вскакивая с печи. — Я сам открою! А мысленно добавил: «Черт пришел долг забирать!» Дрожащей рукой он отворил дверь и приготовился дать отпор рогатому. Однако на пороге не обнаружилось никакого черта. Только три вчерашних собутыльника в помятых шапках и с красноватыми носами на опухших лицах. — Пойдем с нами! — предложил один из них. — У нас уже и бутылочка припасена! Славно повеселимся, не хуже вчерашнего! — Нет! Я с сегодняшнего дня не пью! — неожиданно для самого себя выпалил мужичок. — Пить – себя не уважать. Я это бросил, и вам не советую! Мужики переглянулись: — Ну, и черт с тобой! — сказали они и убрались восвояси. С тех пор мужичок не брал в рот ни капли. Жить стало скучно и тягостно, зато жена перестала браниться и даже как-то похорошела, а дети прекратили шалить, сделались ласковыми и послушными. Кто ж знал, что «самым дорогим» у мужичка окажется любовь к выпивке? Разве что черт... Он все знает...
Ребята,хочу,насколько это возможно, конструктивной критики.поняли ли вы смысл?Как вам стилистика?Ни на что не обижусь,но только с объяснениями,хорошо?
Made in Convulsive Hallucinate Insecured Neurotic Affection. Made in C.H.I.N.A.
Каждый коллоидный шрам моего желатинно-водяного "всемогущего" фарша,покрытого 3,073 мм`овой корочкой индифферентности,в совокупности выделяет энергию равной мучительному копытоотбрасыванию по схеме "палочка,муравей,асфальт".Вся эта энергия в лузерных попытках выкарабкаться из 54х кг`го 20типалого существа разрушает его(мою) дезоксирибонуклеиновую кислоту,которая как и положено,раза 1,5 каждую секунду "подставляет" и так безбилетую,а`акклиматизированную 4х-клапанную рану.Раны не может не быть,и рана не может зажить,поэтому все,что можно-не можно,нужно-не нужно складируется туда даже без,казалось бы, обязательной "государственой" сертификации!Мое "Я тебя ненавижу!" плавно превращяется в "Хорошо.Хорошо.",и я эпилиптично трясу головой.Ты на совсем крошечную мсек приостанавливаешь деятельность своего глазного волосяного покрова,и затем небрежно,и еле-еле заметно блаженно ухмылнешься.Мне?не мне?моим словам/молчанию?Моим действиям/бездействиям?Я знаю точно, это связано с моим на-земле-существованием.Затем,незадержавшись,ты войдешь в дверь и очутишься на другой стороне.Я знаю,теперь ты не вернешься.Я обойду дверь,и буду смотреть,смотреть на тебя.Но меня для тебя уже нет.Ты стоишь,словно ждешь своей очереди за картошкой.Здесь только ты,я,дверь и тропа...Моя тропа,вытоптанная CAT`ом, с табличкой у начала "Это конец".Чуть дальше,стоит еще одна с надписью "Чуть не разросся^_^",и чем то крошечным под ней .Это росток...Росток сильнейшего Cleaning effect`а.Росток того единственного "Положения о необходимой vitaвозвращяющей сертификации имеющихся у государства hope запасов".Росток был ты.Но ты пошел за картошкой.Мои нервные кивания сменяются 6 секстиллионно-тонной слезой,но я нахожу силы и ставлю еще одну табличку: "Your potatoe is Made in China".
Наедине с собой я боюсь… Никогда не признаюсь себе в этих страхах. Я делаю вид, что я злюсь, Но ежедневно взбираюсь на плаху.
Люблю тишину – но никто не поверит, Люблю темноту – может кто-то узнает. И время шагами мне комнату мерит, Безмолвие путь в мою жизнь избирает.
И кто-нибудь скажет: «Зачем тебе это?», И дрожь пробежит по недвижному краю. И вдруг неожиданно кончится лето, Прошепчет чуть слышимо: «Я умираю».
То холод ли, или болезнь неизбежная, Задела мне душу по самому краю? Я чувствую вновь ту походку небрежную, И заново страхи свои выбираю.
«Умри безвозвратно»- скажу я с улыбкой, «Замри безнадежно»- скажу я с усмешкой, Взмахну белоснежной, как грязь, я одеждой, И пусть называют меня бессердечной!
"Поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души" (В.Высоцкий)
В небе морозном радугой – Млечный Путь. Скоро луна переродится снова. В мире февраль – лужи ещё в оковах. Звёздная даль снова не даст уснуть.
В мир ожидания жинзь непроверенным курсом Льётся с небес – кто не закрыл краны? Звёздный потоп – в иние – даже странно... Бьётся весна в окна спутаным пульсом.
Спутаный бег бессилия и злости. Звёздный февраль поцарапал о месяц пальцы. Что ж я морочу голову этим танцем? Ты – моя башня слоновой кости.