читать дальшеЯ разукрасил небо под ногами, Нарисовал там Солнце, звёзды, облака. Попробовал искусство оригами, И птицей улетела ввысь фольга.
Я взял кусочек пластилина, И вылепил долину и холмы. Я растолок таблетки анальгина И высыпал на них вместо травы.
Я выбрал из коробки спички И склеил их в форме домов. Поставил указатели, таблички. И вот мой идеальный мир готов.
Вы спросите: «А как же люди, звери, Ведь идеальный мир не может быть пустым». Я вас прошу на слово мне поверить. С людьми весь идеал исчезнет в дым
Костров, бесчисленных убийств и войн. Зачем мне мир, в котором много боли, Ведь аромат снегов заменит вонь, И люди мне творцу будут кричать: «ДОКОЛЕ?!»
Доколе ты даёшь нам умирать? Доколе наши дети пропадают? Когда же ты научишь нас летать, Накормишь тех, кто страшно голодает?
Когда ты исцелишь старух и стариков? Когда ты дашь нам всем пожить спокойно? Когда ты нас избавишь от оков И разрешишь разгуливать нам вольно?
Они не понимают, что их мир Сначала создан был для наслажденья Творца направленного в тир Мишенью с самого рожденья.
Он думал, что создаст там род Свободный от убийств и от пороков. Но он ошибся и его народ Разбился в несколько враждующих потоков.
Я разукрасил небо под ногами, Нарисовал там Солнце, звёзды, облака. Попробовал искусство оригами, И птицей улетела в высь фольга………
Он тихо, беспечно в тумане из сна, крадется по крыше без крыльев Целует все звезды, что светят, в сердцах безвольных людей-эгоистов. Его взгляд прознает, слова словно нож, сознанье из света и тени. И слышит, как бьется в истерике ночь и с изрядною долей сомненья Он утро несет не в руках, а следах - оно наступает мгновенно. Хозяин страстей и огня без тепла, в душе он посеял смятенье. Обманывал правдой и лгал, словно дождь, и льдом согревал очень нежно. Но время прошло и растаял в глазах, оставив любовь столь небрежно.
Я- никто и ничто, я- лишь воск на свече, И горячее пламя причиняет страдания. Я боюсь только света, не света во тьме, А лампочки блеска на вечернем свидании.
Заменил нам компьютер запах страниц, С помощью микрочастиц мы книги читаем. Все привычные вещи падают ниц Пред машинным прогрессом, а мы продолжаем.
Продолжаем, стремимся добраться до звёзд, Но при этом всё больше земли поглощаем. Не заметили часа, когда рухнул тот мост, Что давал нам возможность встретиться с раем.
Мир наш становится всё более жёстким, Вода постепенно превратилась в песок. Уступают люди утехам плотским, Моральный уровень общества не так уж высок.
И теперь хочешь лети, хочешь падай ты вниз- Никогда тебе не добраться до края. Может быть, зацепившись рукой за карниз, Ты спасёшь свою душу, в любви к жизни сгорая.
Я похожа сейчас на пингвина В своей черной заснеженной шубке. Словно клюв, так же часто и дико На морозе стучат мои зубки. И я склонна всегда к полноте Прячу руки по-птичьи в карманах, И уже давно всем известно О моих дерзко-летних планах. Вот растает лед на воде И я скину зимний наряд, И пешком пойду по стране Мир огромный себе покорять.
Тише, тише… Шуршат, шуршат по крыше наши лапки На крыше, на крыше… Бесшумные полночные загадки. Не видно, не видно… Мы ночи часть, в полуночных охотах Не стыдно, не стыдно… Не думать о проблемах и заботах. Лишь ветер, лишь ветер Лишь ветер здесь да темные окошки Всю ночь до рассвета Хозяевами ночи будут кошки.
*** Збышко Войтек, великий рыцарь из Плавикена, сидел в придорожных кустах и хлюпал расквашенным носом. Рыцарем он пока значился только в мечтах, а вот великим дурнем был уже сейчас. Ну, надо же было попасться на глаза ватаге сельских парней, именно в тот момент, когда он неловко перелезал через плетень с брюквой, десятком луковиц и парой яиц, утащенной из курятника. Ох, и настучали же хозяева по загривку незадачливому воришке – еле-еле ноги унёс! Крепких поселян совсем не устрашила хилая железяка, которую Збышко привык считать своим мечом, и добытая (попросту говоря, опять-таки упёртая) им ещё весной у хуторянского кузнеца. А на его обиженные вопли: «Я буду лыцарем! И тогда вы пожалеете! Пожалеете, холера вас побери!» отвечали паскудным смехом и издевательствами. Рыцарь разбитого носа, Збышко Войтек, урождённый холоп, ещё раз громко шмыгнул, потёр щёку замызганным рукавом свитки и мстительно пробурчал: - Ничего, вы ещё пожалеете, пёсье племя! Когда князь посвятит меня в лыцарство, тогда приду я конным топтать вашу пашню! Токмо дождитесь – и вы пожалеете! Несмотря на обиду, саднящие бока и предвечернюю прохладу, пробирующуюся по кустам, Збышко опять погрузился в мечты. Там, в грёзах, он восседал на гнедом – нет, лучше на сером в яблоках! – коне, гордо подбоченясь и презрительно поглядывая на копошащихся у стремян оруженосцев. За спиной у него реял штандарт с фамильным рыцарским гербом – точно таким же, как и на плаще, небрежно накинутом на блестящие латы. И обращались к нему не «Эй, Збышек, тащи свою тощую задницу сюда, да побыстрее!», а «Милсдарь Збышко фон Плавикен» или «Ваша светлость Збышко Плавикенский, лыцарь княжеский». Эх, добраться бы только до города… Вечерняя роса, осевшая на вороте потрёпанной свитки, заставила парня поёжиться и очнуться. В животе настойчиво забурчало, и будущий рыцарь с гордостью отметил, что, не смотря на внезапное подлое нападение численно превосходящего противника, он сумел унести с собой почти всю свою добычу. И даже умудрился не разбить по дороге одно из яиц! Сей факт показался несчастному Збышку добрым знаком и он, наконец, решился выбраться из кустов – насобирать хвороста и развести где-нибудь в отдалении крохотный костерок, чтобы состряпать скудный ужин. Но стоило ему выйти на прогалину и нагнуться к поваленой берёзе, обдирая с неё засохшие ветки, как невдалеке вдруг послышалось ржание и частый стук копыт идущих рысью лошадей. Збышко заметался по дороге, точно затравленный заяц, не зная, то ли бросать хворост, то ли бежать в гущу леса, то ли прятаться за стволом ближайшего граба. В итоге он так и замер у обочины, сжимая в руках несколько хворостин, и всеми силами пытаясь слиться с придорожными кустами лещины. Кавалькада приближалась. Судя по звуку, лошадей было три или четыре, шли они ходко и вот-вот должны были показаться из-за поворота. Збышко зажмурился – вот и кончилась его вольница. Сейчас его увидят, опознают в нём сбежавшего холопа и, отстегав как следует кнутами, сдадут местному войту, который, в свою очередь, отправит его к пану в поместье. А уж тот-то шкуру спустит. До самых до костей спустит… Прощайте, дурные, как говаривала его тётка, мечты. Прощай плащ с гербом и уважение с восхищением. Кому ты нужен, Збышко Войтек… Далее- Эй, друже, до Вызимы далеко? - властно окликнул его женский голос. Збышек втянул голову в плечи и попытался заслониться хворостом. Это ему плохо удалось. - Эй, ты чего, немой? До Вызимы, спрашиваю, далеко? - Недалече, - пискнул парень, невольно поражаясь ломкости собственного голоса, - Вёрст пять, коли по прямой. - Пять! - послышалось восклицание, - Цири, мы уже битый час скачем туда-сюда, чтобы попасть в нужное место. Может, по-простому попробуем – так и доедем быстрее! - Йен, - прозвучал недовольный девичий голосок, - Я ж хотела как лучше! Сами говорили – давай, мол, без шуму, без гаму, а то пойдут сплетни про призраков на дорогах. «Призраков?» - Збышко встрепенулся и против воли уставился на проезжих. Пожалуй, больше собственного пана он боялся только призраков. А тому, что страшит более всего, нужно смотреть прямо в глаза – авось, оно не такое жуткое окажется. В вечерних сумерках на лесной дороге маячили силуэты трёх всадников. Судя по голосам, это были мужчина и две женщины, все трое в дорожных костюмах и плащах. У мужчины за плечами как-то подозрительно топорщилось сукно – не иначе как рукоять меча мешала. Збышко сглотнул – в тусклом свете вечернего зарева он до жути отчётливо разглядел белые пряди волос, виднеющиеся из-под капюшона, и сжимающие узду руки в чёрных перчатках, сплошь усеянных металлическими заклёпками. «Дикий гон!» - вспышкой лучины мелькнула мысль, и тут же захолонуло сердце – всё, пропал. От навьев не уйти, как ни беги. Ни глухая чащоба, ни городское торжище не спасёт его. Пропал Збышко, ой, пропал! Две женщины, сопровождающие страшного всадника, тем временем оживлённо спорили самым что ни на есть простецким образом. - Геральт! - обратилась, наконец, к спутнику та, что постарше, - Ну что ты молчишь как пень! Скажи, наконец, своё мнение! - Мнение? - глухо донеслось из-под капюшона, - Моё мнение таково, милсдарыни, что жаркое стынет, а горилка греется. И что ни Лютик, ни Ярпен Зигрин, ни уж, тем более, Золтан Хивай точно не будут просто так пялиться на мандрагоровый самогон Региса. Ещё немного, и мы точно поспеем к выносу объедков собакам. - И что ты предлагаешь? - проворчала собеседница, - Не портал же мне ворожить ей-ей! - Вот уж чего точно не нужно, так это портала, - запротестовала девушка, похлопывая по шее тонконогую вороную кобылу, - Не хватает, чтобы нас засекли нынешние магики! - Айда конным ходом, - решила та, что грозилась ворожить, - И через час будем в Вызиме. - Но! - Цири, девочка, не будь такой мнительной. Нас уже и не помнит никто – лет тридцать как минуло… - Я помню, - пискнул Збышко и обмер от собственного безрассудства. Всадники обернулись, все разом. Молодая женщина тронула кобылу и подъехала почти вплотную к Збышку, почуявшему на своём озябшем лице тёплое лошадиное дыхание. - Чего ты помнишь, паря? - голос у неё хоть и был достаточно мелодичный, но вот тон был на редкость неприятный, будто она его вот-вот мечом резать собиралась. - П-помню, кто вы есть… - И кто же мы есть? - приблизилась вторая женщина, - Говори. - Вы, - в горле у Збышка пересохло, но он с мужеством обречённого продолжал, - Вы, милсдарыня, Йеннифер, чародейка из Венгерберга. Вы, мазель, Цирилла, Львёнок из Цинтры, дитя Предназначения. А вы… - он робко глянул на фигуру чуть поодаль – всадник и не думал приближаться, - Вы Геральт из Ривии, ведьмак. Я знаю легенды о вас… Наступившее молчание нарушал лишь далёкий посвист какой-то ночной пичуги да шелест листвы. - Ишь ты, - произнесла старшая из женщин, и в тоне её уже не было недоброй настороженности, - Ишь ты, - повторила она, спуская на плечи капюшон – в полумраке блеснули чёрные кудри и обсидиановая звезда на шее. - Слышь-ка, Цири, думается мне, лучше в обход пойти, если даже на пустой лесной дороге первый же пацан узнаёт нас! - Да уж, - проворчала девушка, - Вот уж воистину каждая собака знает. - Не каждая… - Збышко даже почти не обиделся на такую характеристику, - Не каждая, я… я просто легенды люблю. И про вас знаю… И быть хочу таким же! - внезапно выпалил он, осмелев от внимания, с которым его слушали. - Таким? – магичка хмыкнула, - Это каким же? - Сильным, смелым, знаменитым… Хочу быть лыцарем! Йеннифер тихо покатилась со смеху, а Цири унизительно фыркнула. Збышек почувствовал себя жестоко обманутым – надо же, встретить в лесной глуши свою мечту, которая вот тат вот возьмёт, и посмеётся над тобой надменным женским смехом. - Рыцарем хочешь быть? - раздался рядом резкий глуховатый голос, - И что же ты сделаешь, когда станешь «лыцарем»? Збышко благоговейно взирал на ведьмака, который соизволил подъехать ближе и тоже опустил капюшон, позволяя смотреть себе прямо в лицо. Глядя на него, парень не осмелился даже вспомнить, о чём грозил сельским парням, отмутузившим его. Не думал он и о том, что желал порой денег и славы, и того, чтобы не он, а ему в глаза глядели с трепетом и страхом. Нет, не об этом вспоминал Збышко Войтек, холоп, и сын холопа из хутора под Плавикеной. А припомнилось ему то, что чувствовал он, слушая старые сказы и новые легенды. - Оборонять буду, защищать… Всех, кого обижают задарма, кого ни за что палкой по хребтине гладят да голодом морят, забирая урожай да хабарь. Буду сильным, будут бояться те, кому надобно! Буду правду блюсти людскую, а не барскую… Неведомое ранее вдохновение покинуло Збышека так же стремительно, как и нахлынуло, и он понурил вихрастую голову, готовый к новому взрыву издевательского смеха. Но тишина всё длилась. - Понарожают идиотов, - пробурчала Цири и в её голосе – почудилось иль нет? – просквозило приглушённое чувство вины, - Идеалист, холера ясна. На, держи! Збышко, не веря себе, поднял голову и еле успел подставить ладони, чтобы поймать какой-то предмет, блеснувший в свете молодого месяца. - Эт тебе на пропитание, а то гляди, заморыш какой! Ведь ещё и в рыцари метит! Парень разжал дрожащий кулак и уставился на большую серебряную пуговицу с жемчужиной, покоящуюся на ладони. Пуговица стоила как минимум десяти нормальных обедов в придорожных трактирах. На глаза Збышеку навернулись непрошенные слезы, и он надрывно засопел, боясь, что кто-то заметит его слабость. - Рыцари не ревут, - на его макушку тяжёлая рука, - Выше нос, милсдарь, - промолвил белоголовый ведьмак и протянул засапожник – простой прямой клинок с плетёной петлёй на рукояти. - Это что ж получается, и мне его надо чем-то одарить? - иронично поинтересовалась чародейка и вынула из-за обшлага дорожной куртки носовой платок, - Держи уж, воитель хоробрый. На память, чай! Збышко боялся вздохнуть, прижимая к тощей груди полученные сокровища. Умом он понимал, что нужно поблагодарить дарителей, но предательски дрожащие губы не позволяли выдавить из себя даже звук. Но легендарная троица и не ждала благодарностей. - Цири, доченька, постарайся хоть в этот раз попасть не к Галахаду на подворье или к эльфам на стрельбище, а куда-нибудь поближе к Вызиме. - Думаешь, это так легко! - вспылила девушка, натягивая поводья. - Я знаю, что это трудно, но ещё труднее будет отбирать последний ковш горилки у Ярпена из лап. Вперёд! Лошади дружно припечатали копытами лесную дорогу, промчали мимо остолбеневшего Збышека, и пропали, не домчав до поворота какой-то дюжины шагов. Лишь задорный прощальный крик Цири ещё несколько мгновений таял в лесном воздухе. Збышко Войтек, будущий великий рыцарь Збышко фон Плавикен, стоял под кустом лещины и дрожал от ночного холода, прижимая к груди подарки из легенды.
я сломал иглу о свои стальные вены что вы курили, когда красочно описывали, как я буду гореть в аду? вы, сутенёры своих душ несчастные, неужель не знаете, что никто не даст ни копейки за проститутку, не умеющую ни чер- -та. я не хочу знать ту хуйню, которую вы вливаете мне бесконечным потоком только потому, что -я- живу. сегодня я уйду, а завтра нас будет целая армия. и останется пустым Город на расхват воспоминаниям.
а потом изобрели аспирин - популярное лекарство от того, от чего помогает аспирин. приводит к бешенству.
ништяк
сегодня тучи чище, и ярче лампа светит, сегодня я рад слышать, как рядом плачут дети, как мучают кого-то, постарше, развлекаясь, как где-то стонет кто-то, наверно, умирая.
и счастлив, что пока я живой и теплый, вроде. я рад не опускаться до тех, кто есть в народе. я рад, что те деревья, умершие недавно сегодня стали битой, скиновской и кровавой.
тебя я обожаю, о, свет очей моих! давай сейчас сыграем в "убей или умри"? и не смотри с укором, качая топором. дай мне ещё гранат - сегодня ночь взорвём!
давай, очков до десяти, тех убивать, кто не смирился. ты хочешь правды?.. я, прости, сегодня снова накурился.
Любовь существует- это худшее, что есть на земле. Она тебя как жвачку пресует, а потом выплёвывает непонятно где. Она смотрит на тебя, как волк из подворотни, Она хочет побыстрее тебя убить, Хочет сердце вырвать, отрезав корни, И, бросив под ноги, его раздавить. Уничтожив надежды и разбив мечты, Втыкает нож в спину и поджигает мосты. Нет пути к отступленью, нет надежд на спасенье. Остаётся смотреть и хавать варенье, В котором нет ничего кроме кислого лимона И горькой полыни, выжигающей мозг. Ощущения такие же как у скорпиона, Которого окунают в горячий воск.
Наше небо сгорело, превратилось в золу. Наши руки по локти оказались мертвы. Наше Солнце потухло и убило Луну. Наши реки усохли, и теперь нет Невы.
Наши лёгкие стонут от дыма клубов, Наши улицы гарью и грязью забиты, Наши дворики жаждут зелёных садов, Наши предки давно и безвозвратно забыты.
Наши дети не знают, что такое весна, Наши жёны не помнят, что такое любовь, Наши слёзы исчезли, побелев до красна, Наши слёзы давно поменялись на кровь.
Наша жизнь заменилась на срашные сны, Наши сны издают нестерпимую вонь, Наши пары - сто двадцать минут пустоты, Пустоты, не спасающей от ужаса войн.
Моя любовь нежна, как дождь, Сильна, как ураган. И никому на всей земле Тебя я не отдам! Я знаю, ты не любишь…что ж… Ты выбрал правду, а я – ложь. Я всё надеюсь, всё тихонько жду, Что ты однажды скажешь: “Я приду”. Ты думаешь, я отступлюсь, Но я преграды не боюсь! Хоть ты уйдёшь, я буду ждать И тихо – тихо повторять: “Вернись ко мне, моя любовь, Чтоб счастлива я стала вновь!”. А ты опять: “Я не приду…” Но ничего….Я подожду…
За наивность рифм не бить - писалось давно, лет в 14) Просто оно одно из любимых у меня - хотелось бы видеть критику по нему.
Через месяц или через год Я найду, наверно, что сказать: Научусь смотреть в глаза - не в рот, Ждать, молчать и не перебивать. читать дальше Через год, а может, через три Я найду лекарство-антидот - От хандры, холеры, мозга и чумы, На учебниках поставлю свой штрих-код.
Через год, а может, через жизнь Разучусь ловить снежинки ртом, Брошу ногти грызть, курить и пить И Мохито разлюблю со льдом.
Через жизнь, а может через две Я надену платье, каблуки, Буду ездить в красном "Шевроле" - Мне сигналить будут мужики.
Через две, а может, через пять - Надо. Буду. Больно. Не смешно. Повзрослею. Разучусь мечтать. Больно - но придется. Все равно.