[Rozzet]

граждане-товарищи, очень нужна конструктивная обоснованная критика, ну и просто отзывы )))


"Боевик в ритме блюза"


- Ну и?..- спросила Кира.
- Плохо, - честно выдохнула я. – Очень плохо.
- Что ж ты, - раздосадовано произнесла она. – Мы ведь на тебя…
- Попробовала б ты оказаться на моем месте, - огрызнулась я. – Я б посмотрела, как работать надо…. Вы там, в Центре, все умные такие, а как до дела, так сразу наш отдел вызываете…
Кира бросила трубку. Обиделась, значит. Я вздохнула. Черт с ней….
Меня слегка тошнило, и я с трудом вывалилась из телефонной будки. Тенджи сидел прямо на земле, прислонившись спиной к дверце машины. Он чуть повернул голову, заметив мое приближение.
- Сказала, - отмахнулась я. – А толку-то….
- Наверное, нам надо ехать в Центр,- задумчиво произнес он. – Здесь все равно делать уже нечего….
Я плюхнулась рядом с ним.
- Может быть, - пробормотала я в ответ. – Только что там? Все то же… опять скажут, что мы не правы. Лицензии лишат. Запретят работать в паре. Что они еще могут придумать?
- От работы отстранить, - подсказал Тенджи.
- Вот, - кивнула я. – Это они скорей всего сделают. Чтоб остальным неповадно было….
Мы замолчали.
Тенджи поднялся, залез в кабину и крикнул оттуда:
- Пить хочешь?
- Да!
- Держи.
Я вытянула руку вверх.
- Слушай, а ты уверен, что все так…. – начала я, но он меня перебил:
- Уверен. Ты видела, какой взрыв был? Такое точно не простят…. Гараж разнесло – это на сто процентов, а вот что там с этими, я понятия не имею….
Я задумчиво глотала теплую воду. Ладно. Наказания все равно не избежать…..
- Поехали, - произнесла я, поднимаясь и открывая дверцу машины. – Чего тянуть….
Глухо заурчал двигатель. Я еще раз оглядела пустырь с телефонной будкой.
- Да ну все это, - прошептала я. – Где-то же должно быть лучше…
Он ухмыльнулся и включил свой приемник, где всегда гоняли старый добрый блюз. Я откинулась на спинку сиденья.
- Слушай, - вдруг спросила я, - что будешь делать, если запретят работать вместе?
Он взглянул на меня, а затем, задумчиво закурив, произнес:
- Уйду.
Я отвернулась к окну, улыбаясь.
- Я тоже.
* * *
Мы были в Центре только к полуночи. Мелисса была в бешенстве. Нас встретил Николас, с самой серьезной физиономией высказал все, что думает о нашей работе, после чего Тенджи здорово заехал ему в челюсть.
- Клевый удар, - заметила я, когда мы отошли к лифту.
- Фигня, - отмахнулся он.
Я толкнула дверь кабинета шефа. Мелисса оторвала голову от бумаг и хмуро произнесла:
- Ну заходите, чего встали там…
Я тихонько прикрыла дверь. Тенджи уже сидел в кресле напротив Мелиссы. Я встала позади него.
- Почему не запрашивали разрешения на экстренные меры?
- Потому что не было экстренных мер, - в тон ей ответила я.
- А взрыв?
- Это всего лишь уничтожение опасного объекта, - ответил Тенджи.
- Раздел 5.7 Устава, - добавила я.
Мелисса взглянула на меня.
- Спалили гараж, а теперь паясничаете у меня в кабинете, - покачала головой она. – Лицензии вас лишить надо…
Мы покорно молчали.
- Или от работы отстранить…. – Она задумчиво крутанулась в кресле, затем, вставая, спросила:
- Жертвы?
- Да нет там никаких жертв, - поморщился Тенджи, вставая следом за ней. – Они, конечно, обдолбались, но не до такой же степени….
- А вы, значит, не проверили?
- Нет.
- Вот за одно это вас обоих отстранять надо, - раздраженно бросила она. – Только работников и без того мало…. Ладно. Пошли.
Мы вышли следом за ней из кабинета. Я пожала плечами на безмолвный вопрос Тенджи «Куда мы идем?»
- Нечего перемигиваться у меня за спиной, - ворчливо произнесла Мелисса. – Сейчас все увидите.
Мы остановились у двери кабинета.
- Короче, ребятки, - хмуро произнесла Мелисса, вталкивая нас внутрь, - шутки кончены. Работать пора.
Мы оказались внутри кабинета Киры. Ее не было, и только на столе сиротливо лежал небольшой кейс.
- Что это?
- Не важно, - парировала Мелисса. – Главное для вас – отвезти куда надо. Быстро, надежно, и без вопросов.
- Служба доставки к вашим услугам! – съерничал Тенджи, салютуя. – Отвези то, не знаю что, туда, не знаю куда. Слушай, босс, ты только честно скажи – это что, гиперважно?
- Безумно, - кивнула она.
- А какой шанс помереть по дороге? – поинтересовалась я.
- Один к трем, - не задумываясь, ответила она.
Мы переглянулись.
- А как же лицензия? – наконец, спросила я.
- Только из-за этого, - она постучала по крышке сейфа, - я не заберу у вас лицензию. Но еще раз…
- Да поняли мы, поняли, - пробормотал Тенджи, подходя к кейсу. – Взрывчатое?
- Нет, - покачала головой Мелисса. – И не живое. На кейсе печать, и – я вас убедительно прошу – не надо его вскрывать.
- ОК, босс, - бодро произнес Тенджи, перехватывая кейс. – Дай нам только адрес нашего пункта назначения, и мы доставим в кратчайшие сроки.
- Ребята, это очень важно. Это так важно, что даже я не все понимаю в этом. И когда я говорила, что вас могут убить, я совсем не шутила.
- Да, но ты же не заберешь у нас лицензию, - возразила я. – Ты же знаешь, мы профессионалы….
- На сей раз это очень серьезно. Взорвать гараж – это одно, а вот то, что вас могут взорвать по дороге – это вполне возможно…
Тенджи сделал отсутствующее выражение лица и стал с умным видом разглядывать потолок. Мелисса вздохнула.
- Что-то я в вас сомневаюсь…
- А не надо сомневаться, - перебила я. – Ты просто дай карту, и мы уже в пути. Если быстро все сделать, может и пронесет.
- По пути вам встретится дорожная гостиница. Остановитесь на ночлег там, и вас будет ждать Мэй. Продолжать путь будете втроем.
- Зачем нам Мэй? – спросил Тенджи. – Ты что, в нас не веришь?
- Верю, - серьезно ответила она. – Но Мэй не может добраться одна. Просто привезете ее в Центр. Переночуете, и как можно раньше – в дорогу….
- Мы вряд ли там останемся, нам гораздо проще рулить по очереди. Тратить время…. Запасемся провизией, прихватим Мэй – и в путь.
- Делайте, как знаете,- отмахнулась Мелисса, доставая карту. – Крестиком обозначен пункт назначения. Соседний штат, так что уезжаете максимум на двое суток. Когда остановитесь в гостинице, позвоните и отчитаетесь. Звоните из таксофона – на случай прослушки.
- Прослушки?
- Я же сказала – все очень серьезно.
- Ладно, босс,- перебил Тенджи, - это мы поняли. Ехать прямо сейчас?
- Нет. Поедете через три часа, так что можете зайти домой. Вместе с вами отсюда отправятся еще четыре машины.
- Конспирация, - поднял палец Тенджи. – Ладно. Через три часа. Пошли уже, Алекс.
Мы молча зашли в лифт.
- Вот только Мэй нам и не хватало, - наконец, произнес Тенджи, закидывая руки за голову. – Что, сама доехать не может?
- И чего ты так ее не любишь, а? – поинтересовалась я. – Девчонка как девчонка…
- Ничего подобного. Ты взгляд ее видела? Как будто ты – ничтожество… ненавижу феминисток.
Мэй работала одна, потому что напарника подобрать ей не удалось - девчонок у нас мало, а парни работать с ней отказывались. Причиной стал неуемный феминизм Мэй, который стал для нее едва ли не религией. Ребята говорят, что работать с человеком, который готов пристрелить тебя за пару-тройку слов – это суицид чистой воды.
Мы вышли из Центра.
- Ну, раз осталось еще полчаса, пошли ко мне обедать, - предложил Тенджи, закуривая. – На дорожку…
Я взглянула на него.
- Ты по-прежнему с матерью?...
- Угу. Ну не могу я без ее борщей...
Я улыбнулась.
- А сегодня тоже борщ?
- Вроде да.
- Тогда пошли.
Тенджи живет в небольшой пятиэтажке совсем недалеко от Центра. Мы поднялись на пятый этаж. Я смотрела, как Тенджи пытается достать связку ключей из кармана, и поинтересовалась:
- Ты звонил Инесс?
- Нет.
- А она тебе?
- А должна была? – удивился он.
Я пожала плечами.
- Ты ей понравился.
- Это, - он помахал ключами перед носом, - еще не повод. Да и вообще…. Не хочу ни с кем связываться. Ты же вот одиночка, и ничего, вид цветущий.
- Спасибо на добром слове, - усмехнулась я. Он наконец открыл дверь и крикнул в темную квартиру:
- Ма! Мы дома!
- Ты уверен, что я…, - начала было я, стягивая кроссовки.
- Уверен, - перебил он меня. – Надо же где-то пожрать, верно?
Наконец, из глубины квартиры послышались шаги.
- Тенджи, это ты?
- Да, мам. Я тут не один. Здесь одна любительница твоего борща.
В коридор вышла мадам Иов.
- Добрый день, мэм,- поздоровалась я.
- Ага… Александра, если мне не изменяет память?
- Да, мэм.
Она посмотрела на сына.
- Что ж, детки, идите мыть руки, а я пока разогрею долгожданный борщ.
- Ты сказал ей, что мы просто напарники? – шепотом поинтересовалась я, когда мы вошли в ванную.
- Ну да, - ответил он, включая воду. – Еще в тот раз.
Я недоверчиво посмотрела на него.
- А чего тогда она так смотрит на меня?
- Не знаю…. Может, уже забыла?
Он всунул мне мыло и повернулся к двери, вытирая руки.
- Знаешь, - внезапно произнесла я, глядя в зеркало, - как-то это глупо все.
- В смысле?
- Я имею в виду – глупо умереть из-за какого-то кейса.
- Ты чего, хандришь, что ли?
- Наверное…. Просто предчувствие какое-то нехорошее.
Он смотрел на мое отражение, поджав губы, затем аккуратно повесил полотенце и произнес:
- Не бойся, напарник…. Я же с тобой.
Он вышел. Я выключила воду и взяла полотенце.
- Вот именно, друг, - прошептала я. – Сейчас ты со мной, но вдруг потом я останусь одна?..
* * *
Мы сидели в его комнате: я валялась на диване, пялясь в потолок, а он сидел на подоконнике и курил в окошко.
- Так что там было-то с Мэй?
- Да ничего не было…. Я как-то парням в курилке анекдотик один рассказал…. Скабрезный, правда, но смешной, честно. А она мимо проходила…
Он замолк. Я перевернулась на бок и посмотрела на него:
- Стреляла или просто в челюсть?
- Как взбесилась…. Естественно, я уворачивался. Парни ее едва удержали. Говорю тебе, бешеная. Терпеть не могу таких…. Ведет себя, как какая-нибудь крутая наемница, а на самом деле…..
Он отмахнулся.
- Понятно.
- Говорят, она злопамятная, - задумчиво сказал он.
- Наверно, - пожала плечами я, свесив руку на пол и задумчиво обводя узор на ковре. – Все женщины злопамятны. Не будет же она на тебя кидаться…. Ты что, ее боишься?
- Неа, - спокойно покачал головой он. – Просто мне показалось, что она на меня запала. Был момент, во всяком случае.
- Может быть, - согласилась я. – Ты у нас юноша молодой, симпатичный. Только худоват, а так…
Он улыбнулся.
- Мне тоже не нравится ее поведение, - наконец, сказала я. – Глупо.
Мы помолчали.
- Говорят, у нее есть причины.
- Да ну?
- Так говорят.
- Вот увидим ее и спросим заодно, - сказал он, потягиваясь. – Еще пятнадцать минут в запасе. Пойдем?
- Пойдем,- согласилась я, садясь.
На улице похолодало. Я поплотнее закуталась в куртку, подняла голову, взглянув на небо.
- Дождик будет, - сообщила я.
- Угу, - спокойно отреагировал он, шагая вперед. – Идем. Нас ждет дорога.
- Слушай, надо будет его перекрасить, когда вернемся, - сказал Тенджи, открывая дверцу пикапа. – А то вид уже изрядно обносившийся…
- В какой?..
- Ну, не знаю… черный там или красный. Можно синий.
- Синий круче.
- Я тоже так думаю.
Мы сели в кабину.
- Я пойду за кейсом, - предупредила я. – Подъедешь прямо к выходу, чтобы не светиться в лишний раз.
- Легко, - улыбнулся он. – Ты готовься, я веду до шести, а потом смена.
Он остановился у подъезда. Я спрыгнула со ступенек и скользнула за дверь. Возле крыльца уже стояли несколько машин, и Тенджи вышел перекинуться парой слов с ребятами.
Мелисса ждала меня наверху у своего кабинета.
- Знать бы мне еще, кто из вас серьезней, - покачала головой она, увидев меня. – Ладно. Если не вернетесь через три дня, я отправляю ребят следом. Так что – с маршрута, отмеченного на карте, не сворачивать.
- У тебя есть копия?
- Нет у меня копии. И так все помню…. Если что-то вдруг…. Короче, звонишь мне откуда сможешь, и я отправляю вам подкрепление.
- Такой ценный груз? – шутливо поинтересовалась я.
- Нет, - серьезно ответила Мелисса. – Такие ценные сотрудники. Давай, двигай.
Я пошла к выходу, но на полпути обернулась. Мелисса уже спорила с кем-то по телефону, гневно размахивая руками. Вообще-то сентиментальность – не в ее стиле…
Я пожала плечами и рванула вниз. Увидев меня, ребята разбрелись по своим стальным коням – что-что, а с дисциплиной у нас всегда был порядок. Нарваться на Мелиссу даже врагу не пожелаешь.
- Груз у меня, - сказала я, залезая в кабину. – Едем.
Я закинула кейс в тайник под сиденьем, и наконец села.
Тенджи насвистывал какой-то совершенно раздолбайский блюзовый мотивчик. Я уткнулась лбом в окошко и смотрела, как со стоянки одновременно с нами в разные стороны рвануло еще четыре машины.
А что, если кто-то из нас не вернется?
Я вздрогнула, когда по стеклу забарабанил унылый дождик. Взглянула в сторону Тенджи – как обычно, невероятно расслабленный, так, словно мы на пикник едем. «Слишком уж мотивчик пофигистичный, - мелькнуло в голове. – Значит, тоже о чем-то переживает…»
- Тендж…
- А?
- Знаешь, я в первый раз слышу, чтоб человек мог так долго свистеть.
- Талант, - самодовольно усмехнулся он, выворачивая руль. – Стараюсь…
Я улыбнулась.
Ну пока, во всяком случае, все нормально.
- А возьму и полезу прямо на потолок, - насвистывал Тенджи. - В перевернутом виде покемарю часок….
На этом мотиве я задремала.
…. Я зевнула. Третий час ночи, до смены еще далеко, спать хочется невыносимо. Надоело сидеть. Трасса абсолютно пуста, поэтому я ехала на достаточно приличной скорости. На соседнем сиденье мирно посапывал Тенджи, уткнувшись щекой в стекло окна. Вот он, недостаток поездок вдвоем – невозможно спокойно рулить, когда рядом там сладко спит напарник.
Я пошарила рукой в бардачке. Где-то должна заваляться баночка энергетика – приличная порция кофеина мне сейчас не помешает…
Я заметила незнакомую тачку позади слишком поздно, и машину здорово занесло от столкновения.
- Тендж, просыпайся! – заорала я, выворачивая руль. – На нас наезжают!
Он проснулся, обалдело мотая головой.
- Что? – спросонок спрашивал он. – Что случилось?
Нас еще раз здорово толкнули в бампер.
- Наезд, говорю, - мрачно произнесла я, пытаясь выправить курс. – Доставай ружье, а то кранты нам недалеко от дома….
- Эге, - только и произнес он, доставая ружье. – Блин, надо было взять у Чайна дробовик…
- Раньше надо было думать! Стреляй, пока нас не столкнули!
- Не паникуй, друг, - произнес Тенджи, заряжая ружье. – Сейчас все будет ОК….
Он открыл окно и наполовину высунулся.
- Ты только не вывались оттуда, - крикнула я.
- А ты веди нормально! – заорал он в ответ, стреляя.
Что-что, а стреляет Тенджи снайперски. Даже на высоких скоростях.
- Сворачивай, - крикнул он. – Я подстрелил шины, но это ненадолго….
Не раздумывая, я выехала на обочину. Нас изрядно побросало по раздолбанной лесной дороге, и мы ехали так около десяти минут.
- Ладно, тормози, - сказал Тенджи, выглядывая из окна. – Нет там никого.
Мы остановились. Я вывалилась из кабины.
- Тендж, дай закурить…
- Ты же бросила, - удивился он.
- Плевать…
Мы молча курили.
- Там кто-нибудь пострадал? – наконец, спросила я.
- Вряд ли, - пожал плечами он. – Я стрелял по колесам, в них не целился. Ладно, хоть они палить не начали…
Мы снова замолчали.
- Отвыкла я от пальбы, - наконец, произнесла я.
- Я думал, от этого отвыкнуть невозможно.
- Я тоже так думала. Но ведь отвыкла.
Мы еще помолчали.
- Ладно, - наконец, заявил Тендж, - сейчас по кустикам, и в путь. Выедем на трассу на повороте. Думаю, они отстали. Кстати, - ухмыльнулся он, - из-за этого твоя смена кончилась раньше на два с половиной часа.
- Да ты что, - устало усмехнулась я. – Пойду в кустах порадуюсь. Кстати – будешь подглядывать, получишь по шее.
- Я за тобой никогда не подглядывал, - оскорбленно заявил он. – За другими – да, но за тобой ни разу в жизни….
- Знаю. Это так, для профилактики. Напоминание, так сказать.
Остаток ночи прошел спокойно. Уснуть мне так и не удалось, поэтому около семи утра мы снова поменялись. Глядя, как мирно дрыхнет Тендж, я в который раз задумалась: есть что-нибудь такое, что помешает ему спать?
В полдень мы подъезжали к гостинице. Тендж, сидящий за рулем, снова насвистывал какую-то песенку.
- Ты что, нервничаешь?
- С чего ты взяла?
- Так…. Спрашиваю.
- Не особенно…. Просто не хочется лишних в кабину моего пикапа.
- Проснулись собственнические чувства?
- Угу.
Он притормозил у бензозаправки. Подумав, я вышла следом, прикупить воды, потому что пить хотелось ужасно.
В ответ на мою мелочь автомат выплюнул пару банок колы. Я оглянулась по сторонам: до гостиницы оставалось всего несколько миль, но здесь было пустынно и безлюдно.
- Вот ведь уголок дикой природы, - пробормотала я, оглядывая неухоженный лужок возле автомата. Тенджи возился с машиной, возле него вертелся парень с бензоколонки. Они о чем-то спорили, парнишка размахивал руками и злился, Тендж насмешливо слушал его, заправляя машину. Я подошла ближе.
- Я говорю, по 15 долларов! Я единственный, кто знает! Почему не веришь?! – обиженно восклицал парнишка. Он стоял спиной ко мне и не слышал моих шагов.
- Что по 15 долларов? – спросила я.
Он осекся.
- С вас десять долларов, - наконец, буркнул он, опустив взгляд.
Тендж насмешливо глянул на него.
- С чаевыми пятнадцать, - усмехнулся он, всовывая парнишке двадцатку.
- Я правду говорю, - обиженно пробормотал он, на мгновение вцепившись в ладонь Тенджа, и тут же рванул прочь от нас, словно от прокаженных. – Слышишь?! Правду!
Я взглянула на Тенджа. Он задумчиво смотрел на парнишку, слегка склонив голову набок. Я слишком хорошо знала этот жест.
- Тендж, - произнесла я, открывая дверцу машины, - скажи мне только одно…. Что стоит пятнадцать долларов?
- Едем, - невпопад ответил Тендж, забираясь в кабину. - Сейчас едем.
Через несколько минут, когда мы отъехали от заправки, я повторила вопрос.
- А, ты об этом…, - отмахнулся он. – Парнишка явно бредит. Говорит, что дурь здесь сбывают по пятнадцать баксов. В той самой гостинице, куда мы едем.
- Зачем бы ему говорить тебе? – удивилась я. – Ты не очень-то похож на обдолбыша.
- Он знает, кто мы, - ответил Тендж, глядя на дорогу. – Знает, зачем мы туда едем. Знает, кто такая Мэй.
- Откуда?!
Он передернул плечами.
- Хотел бы я знать…. Очень просит, чтобы мы забрали его по пути назад.
Я уставилась на Тенджа.
- А ты?
- Я ничего не ответил. Он боится, и мне не совсем понятно, зачем он сказал мне об этом…. Еще сказал, что их будет пятеро. Все вооружены. Но они еще в дороге.
- Тендж, - пробормотала я, - по-моему, он сам того….
- Нет, - возразил он. – Не того. Точно говорю.
Мы помолчали.
- Что ж, - наконец, произнесла я, расслабленно закидывая руки за голову, нарочно передразнивая Тенджа, - тогда заберем Мэй и дальше на восток. Авось прокатит…
- Угу. Нас не догонят. Прямо как в песне.
- Если Мэй стреляет так же хорошо, как при последней нашей встрече, то точно не догонят. Просто ног не хватит.
Тендж украдкой улыбнулся. За особую кровожадность Мелисса заставила Мэй поклясться, что стрелять на поражение будет только в случае крайней необходимости. И, поскольку Мэй держит свои слова, обыкновенно палит по ногам, за что получила кличку «Прокруст». Только имя ей чем-то не понравилось, и она едва не оправдала свое прозвище в лишний раз.
Вслух он просто сказал:
- Сейчас посмотрим.
Мы подъехали к гостинице. Здание больше походило на дешевый вонючий паб, чем на дорожную гостиницу.
- Рай для обдолбышей, - зло произнес Тенджи. Я промолчала.
Мы вышли из машины.
- Я туда, за Мэй, - сказала я, посмотрела на него и спросила: - Или ты хочешь пообедать?
- Ну, не отпускать же тебя одну, в самом деле….
Я ухмыльнулась.
- Тогда пойдем.
Он пинком распахнул дверь и пропустил меня вперед. Я ответила легким кивком и прошла в зал.
В полутемном зале пахло чем-то кислым. Парень за барной стойкой оторвался от протирания грязных стаканов бумажной салфеткой и взглянул на нас, но уже через секунду потерял к нам всякий интерес. В углу сидела компания подозрительных типов. Что они пили, мне разглядеть не удалось, но, думаю, точно не содовую.
Мы с Тенджи переглянулись.
- Там, - одними губами произнес он, кивая в противоположную сторону. – Ближе к окну.
Я направилась туда, а Тенджи шагнул к барной стойке. За спиной я слышала, как откуда-то вылезла официантка и поинтересовалась, что он закажет. Я усмехнулась, но тут увидела Мэй.
Она сидела у окна и читала утреннюю газету. Перед ней стояла тарелка с недожаренной яичницей, и она по-прежнему не замечала меня.
- Привет, Прокруст, - тихонько произнесла я, присаживаясь напротив.- Приятного аппетита, кстати.
- Ты одна? – удивилась она вместо приветствия. – А где же этот выскочка, что всегда рядом с тобой?
- У барной стойки. Заказывает нам завтрак.
- Кобель, - процедила она, взглянув в сторону стойки. Я обернулась. Тенджи о чем-то болтал с официанткой.
- И сразу кобель, - покачала головой я, открывая баночку колы, которую приобрела в автомате. – Просто обаятельный молодой человек.
- Ладно, оставим пустой треп, - поморщилась она. – Вы с грузом?
- Да.
- Хорошо… - она нервно сложила газету. – Я здесь уже больше двух суток, - зашептала она, перегнувшись через столик. – Мне здесь все осточертело до зубовного скрежета. Я готова была всех перестрелять, но уехать отсюда невероятно сложно. Никаких машин. И до трассы не дойти.
Я нахмурилась, не понимая причин. Она кивнула в сторону подозрительных типов.
- Не выпускают.
- Силой?
- Нет, просто следят. Там капканов…. Не пройти, если не знаешь. Я пробовала, потом плюнула. Если б убрала кого-нибудь, шуму бы было…. А сейчас нельзя.
Мы помолчали.
- Поэтому я еду с вами.
- Нет проблем, - ответила я, делая глоток. – Только моего напарника не обижать.
- Носишься с ним, как…
- Ну вот такая я загадка, - перебила я ее, - и ничего с этим не поделаешь. Зато тройка – счастливое число.
Она покачала головой. Несколько минут мы молчали. Я крутила банку колы, и затем она спросила:
- Мелисса?
- В курсе, разумеется.
- Кто вас знает, вечно вы где-нибудь накосячите…. Этим славитесь, между прочим.
Я вздернула брови.
- Правда? Нет, на этот раз все по приказу.
Я ощутила какое-то движение за спиной и подавила инстинктивное желание обернуться. Мэй уставилась за мою спину и лишь слегка дернула подбородком, подтверждая мою догадку.
- Давай дружить, - произнес кто-то рядом с моим ухом, кладя руку мне на плечо, совсем рядом с горлом.
Я осторожно расправила плечи, слегка подалась вперед, поудобнее сжимая банку, пробормотала:
- А давай, - и, выпрямляясь, с разворота врезала банкой в лицо с такой силой, что она смялась в моих руках. Человек всхлипнул от боли, отвалившись от нашего столика. Не понятно, откуда выскочил Тендж с испуганно причитающей официанткой, я же обернулась в сторону подозрительного столика и поинтересовалась:
- Еще желающие дружить имеются?
За моей спиной рассмеялась Мэй. Я вздрогнула. Смех у нее, как у настоящей маньячки.
- В чем дело? – тихо спросил у меня Тендж. – Уже?
- Не уже, - ухмыльнулась Мэй, как ни в чем ни бывало продолжающая завтракать. – Просто Билли с утра перебрал. Любви захотелось, понимаешь?
Меня передернуло от ее слов.
- Простите, мисс, - запричитала официантка, - у нас такое иногда случается….
Я кивнула, садясь на свое место. Тендж примостился рядом.
- Привет, Мэй, - дружелюбно произнес он, глядя на нее. - Как дела?
- Если ты не заберешь меня из этой дыры, от тебя останутся одни воспоминания, - веско бросила она. – А так - все на уровне.
- Ты как всегда, приветлива, - едко парировал он.
- Остроумный, да? Это лечится. Могу помочь.
- Пока не стоит, спасибо.
Я рассеяно слушала их перепалку. Не похоже, чтобы он нравился Мэй. Я чувствовала это на уровне подсознания. В общем-то, она со всеми так общалась – так, словно бросает вызов каждому парню. Никогда не видела, чтобы она просто мило с кем-то разговаривала.
С другой же стороны – с нашими девчонками она тоже никогда не дружила, так, только по работе…. Вечный изгнанник. Одиночка. Маленький агрессивный комок нервов, готовый порвать каждого.
Я вздохнула.
- Быстренько завтракаем и валим отсюда, - произнесла я. – Время идет. Торопиться надо.
Мэй поднялась.
- Тогда чего же мы ждем?
Дальше все происходило, как в замедленной съемке не особенно удачного блокбастера: Тендж обернулся в сторону окна и тут же кинулся на Мэй, я, ничего не понимая, но действуя исключительно на уровне подсознания, кубарем скатилась под стол и, пожалуй, именно в тот момент началась пальба по стеклам окон.
- Что это?! – крикнула я Тенджу, который отчаянно пытался удержать вырывающуюся Мэй. – Как они появились, мы же не слышали шума мотора?!
- Пешком пришли! – огрызнулась Мэй. – Пусти, говорю, урод!
- Не лезь под пули, идиотка! – кричал Тендж в ответ. – Что, совсем сдурела?
- Отвали!! Или ты так и собираешься под столом сидеть, пока у них патроны не кончаться?
Ей, наконец, удалось заехать Тенджу локтем в нос. От боли он разжал руки, и Мэй вскочила, одновременно вытаскивая оружие из кобуры и начиная стрелять.
- По ногам, Мэй, по ногам!!!
- Отвали!
Мы переглянулись. Из носа Тенджа текла кровь, и он вытирал ее рукавом.
- Ненормальная, - бормотал он. – Истеричка….
Я осторожно выбралась из-под стола и знаками показала Тенджу на заднюю дверь. Оружия у нас нет, но вот подкрасться сзади и надавать по шее мы еще в состоянии.
Он кивнул, и мы, согнувшись пополам, выскочили за дверь. По дороге он прихватил массивный стул, а я биту, валяющуюся возле убитого бармена.
Их было человек пять, и им было не до нас – Мэй стреляла, как бешеная. Как очень меткая психопатка.
Во всяком случае, двое теперь уже никогда не встанут.
- Друг, ситуация стабилизировалась, - тихонько ободрил меня Тендж. – Три против трех – это не так уж и плохо….
Где-то неподалеку взревел двигатель.
- Вот черт, - коротко ругнулась я, а затем, здорово размахнувшись, врезала одному из них по затылку. Он упал. Тенджи уложил двоих одним ударом, и Мэй прекратила стрелять.
- Тендж! – крикнула я. – Кейс!
Он хлопнул себя по лбу и побежал в сторону пикапа. Мэй возилась у окон и крикнула мне:
- Алекс, быстро сюда! Сядь у двери, я прикрою окна, а Тендж – черный вход!
Я кивнула. Тендж пронесся мимо меня, размахивая кейсом.
- Бегом, бегом! – крикнул он, влетая в гостиницу. По дороге я прихватила пару пистолетов, валяющих возле тех парней, что мы вырубили, и кинула один Тенджи.
- Сейчас повеселимся, ребятки, - кровожадно улыбнулась Мэй. Меня колотило. Тенджи стоял возле черного входа, держась за ручку двери. Я огляделась вокруг – за стойкой лежал мертвый бармен, все четверо собутыльников сползли под стол, пол усыпан осколками бутылок и стекол… Откуда-то доносился женский плач.
- Официантка? – удивилась я.
Тендж передернул плечами. Я нахмурилась и сделала грозную физиономию. Он поморщился, страдальчески вздохнул и крикнул в сторону рыданий:
- Мэм, я прошу вас, успокойтесь…. Все будет в порядке, обещаю. Найдите укрытие и не выходите оттуда, а когда все закончится, я сообщу вам….
- Угу. Или они ей сообщат. Смотрят кто останется в конце, - хмыкнула Мэй, закуривая. – Ты хоть иногда думаешь, что несешь?
- Эй, мэм, договорились? – не обращая на нее внимания, спросил Тендж. Откуда-то из угла донеслось согласное всхлипывание.
- Умница, Тендж, - похвалила я. – Пять тебе за ведение дипломатических переговоров.
Он снова передернул плечами. Мы замолчали, и спустя несколько секунд во дворе гостиницы раздался звук затормозившей машины.
- Ну, удачи, ребятки, - рыкнула Мэй, занимая позицию поудобней и целясь на дверцу машины.
И как только она открылась, Мэй прошила обшивку машины вместе с ногами неизвестного.
Раздался чей-то крик, наполненный болью.
- Получай, ублюдок, - ухмыльнулась Мэй.
- Потише, Мэй, - поморщился Тендж. – Иначе….
Дверь черного хода просто вынесло, отшвырнув Тенджа к стене. Страшно закричала официантка. Мы с Мэй наугад выстрелили в сторону двери, отвлекшись от своих позиций и тут же начался рукопашный ад.
Их было слишком много. Дверь вынесли, я не успела как следует прицелиться, как получила удар наотмашь. Зато Мэй не растерялась ни на секунду – зал наполнился одиночными, четкими и меткими выстрелами.
- Убрать, - бросил в ее сторону парень в черной кожаной куртке. Через плечо его висела сумка и смотрел он прямо на меня.
Меня слегка мутило после удара.
- Где кейс?
- Да пошел ты…
- Тендж, беги! – крикнула Мэй, кидаясь в сторону черного хода. Остановить ее не смог никто – не смотря на довольно хрупкое телосложение, она достаточно сильная и ловкая. Я метнулась следом, но парень вскинул руку и засмеялся:
- Не так быстро…
Я никогда не занималась борьбой профессионально, так, как например, Мэй. Все, чем я занималась – это спортивные танцы. Но иногда в моей голове напрочь выключается такое понятие, как самосохранение….
Я врезала ему ногой по уху, и, когда он отбил удар, плавно развернулась и с разбегу врезалась головой в его живот. От боли он коротко всхлипнул и свалился куда-то в сторону. Мне было уже не до него – в здании было пусто, а с улицы доносились звуки борьбы.
Я устремилась туда, но он швырнул меня назад с такой силой, что я свалилась, после чего он пару раз ударил меня головой об пол, а затем, когда я уже ничего не соображала от боли, швырнул меня на один из столов с такой силой, что он просто разломился пополам.
…. А когда я наконец очнулась, было уже тихо. Я с трудом выползла из останков стола. Невыносимо болела голова, но осознание, где я и что происходит, не оставляло меня ни на секунду.
Я прошла к двери, переступая через трупы парней в черном и обломки мебели. Во дворе гулял сухой, шальной ветер, машины были больше похожи на решето и повсюду валялись тела убитых. Меня тошнило, но я шагнула за порог.
На крыльце, привалившись спиной к стене, сидела Мэй.
- Где Тендж? – спросила я.
Она с трудом подняла голову.
- Я же говорила тебе – не ходи за ним, - прошептала она. Я опустила взгляд: она сжимала живот левой рукой, и вокруг все было перепачкано кровью.
- Мэй, - ахнула я, кинувшись к ней. – Погоди, сейчас…
Она вскинула правую руку с револьвером и неожиданно громко крикнула:
- Не смей, слышишь? Стой там, где стоишь.
- Это ведь я, Мэй, - пробормотала я, делая шаг.
- Не подходи! – крикнула Мэй, одновременно выстрелив. Пуля вошла в землю рядом с моей ногой. – Я не сдурела… пока еще соображаю, во всяком случае. Ко мне нельзя подходить.
Я в ужасе смотрела на нее.
Внезапно она засмеялась.
- Дважды подыхать из-за парней, - сквозь смех произнесла она. – Вот ведь дерьмовые у кого-то шуточки…. знаешь, почему я ненавижу парней? Потому что из-за одного подобного я не могу общаться с кем-либо близко. Хотя бы просто болтать с друзьями. Всегда присутствует вероятность заражения, а, черт возьми, как не хочется, чтобы кто-то еще…
Она закашлялась.
- У меня СПИД, - наконец, произнесла она. – Ну, знаешь, идешь домой вечером…. Не очень поздно, часов шесть… И компания неизвестных из подворотни…. Что-то вроде «Здравствуй, красавица»…
Она саркастично усмехнулась и посмотрела на меня.
- Я имела право на ненависть, да?
У меня не было сил сказать ей что-либо. Впрочем, она бы и не стала слушать. Она смотрела куда-то в сторону, и продолжала говорить, только голос ее постепенно становился тише:
- А потом - Мелисса… Она знала…. Я не стала скрывать от нее. Она все поняла. Дала цель. Сделала мою жизнь направленной… и это безумно важно. Я мечтала умереть вот так…. Все лучше, чем маяться всю жизнь одной….
Она смолкла.
- Мэй, - тихонько позвала я.
- Он ушел, - встрепенулась она. – Тендж ушел. Я смогла дать ему шанс. Я надеюсь, они не догнали его, но он смог уйти… Шустрый мальчишка. Наглый и смешной. Непохожий….
Она снова замолчала. Я опомнилась и полезла в карманы за телефоном, но она снова встрепенулась и пробормотала – теперь едва слышно:
- Не надо… Не хочу, чтобы еще кто-то…
Она судорожно втянула воздух, из последних сил подняла голову и взглянула вверх.
- Небо, - улыбнулась она неожиданно детской и теплой улыбкой. – Посмотри, какое небо….
Я едва не завыла от ужаса и, плюнув на все, подскочила к ней. Она снова улыбнулась, склонила голову мне на плечо и пробормотала:
- Главное – забери меня из этой дыры….
- Конечно, заберу, - бормотала я в ответ, гладя ее спутанные волосы. – Далеко-далеко. Вдвоем уйдем. Слышишь? Вдвоем…
- Нельзя вдвоем, - очень серьезно ответила она. – Только мне. А ты подожди, за тобой потом…
Она еще раз вздохнула и затихла. Я тихонько поцеловала ее лоб.
- Прости, дружочек, - как заведенная шептала я. – Прости, прости, прости….
Когда я, наконец, поднялась и закрыла ее глаза, солнце зашло за горизонт. Я села в наш старенький пикап и попробовала его завести. С третьей попытки мне это удалось.
Они не слишком прятались. Там, где этот ублюдок в черной куртке – там и Тендж.
Глухо заворчал двигатель. Я включила радио.
- Ночь на выдох, день на вдох, - тихонько подпевала я радио. – Кто не выжил…..
Через несколько миль кончился бензин. Я вышла из пикапа, закрыла дверь, включила систему сигнализации - не понятно, зачем, - и отправилась дальше. Вперед, по шоссе. Даже если придется идти всю ночь.
…. Мне не пришлось идти всю ночь. Я догнала его спустя три часа.
Он шел, спотыкаясь и едва не падая. В левой руке он нес кейс, а сумка через плечо заметно затрудняла его движения. Даже в темноте было видно, что его курка перепачкана в крови.
Я окликнула его, когда он проходил мимо фонаря.
- Эй, ты! Это ты в нее стрелял?
Он медленно обернулся. Я подошла ближе.
- Я, - внезапно улыбнулся он, засунув руку в свою сумку. - А что?
Он достал пистолет Мэй.
- Я ненавижу таких, как ты, - сообщила я, поднимая хороший, большой камень, что валялся у моих ног.
Он выпрямился и улыбнулся.
- Это имеет значение?
- Ну, я подумала – вдруг тебе интересно, - пожала плечами я, взвешивая булыжник.
- Зачем тебе камень? Ты же понимаешь, что ничего не сделаешь с его помощью.
- А вдруг, - парировала я. – Не поверишь, однажды я вырубила парня банкой из-под колы.
- У тебя есть чувство юмора.
- О да. Определенно.
Он поднял дуло и навел на мой лоб.
- Подумай только, - прошептал он, - один щелчок – и через миг тебя уже нет. Бамм – и все.
Он весело рассмеялся. «Э, нет, - мелькнуло в голове. – Ты не обдолбыш. Нет, кто угодно, только не ты. Ты просто болен и все. И патронов у тебя уже нет… потому что Мэй никогда не умела вовремя остановиться».
- Зачем ты взял пистолет Мэй? – спросила я, делая шаг вперед. – Ты убил ее тогда, но зачем тебе…
- Трофей, - серьезно произнес он и значительно постучал по сумке. - Тут их много. И я уже приглядываю, что можно взять у тебя… Кстати – еще один твой шаг будет равен моему выстрелу.
Я кивнула, шагая.
- Конечно.
Одновременно раздался холостой щелчок и свист от брошенного мной камня. Я не снайпер. Он вскрикнул, выронив пистолет, и схватился за запястье.
Я кинулась вперед. Спортивные танцы плюс немного моего безумия – это вам не штучки с холостым пистолетом.
Я врезала ему в челюсть.
- Где Тендж?
Он поднял лицо. Из рассеченной губы текла кровь.
-Тот долговязый парень? – уточнил он, слизывая кровь с губ. – Не знаю. Когда мы виделись в последний раз, ему было явно не до меня. Ну, стая голодных собак и все такое….
Я попыталась ударить его еще раз, но он перехватил мою руку.
В последующие десять минут я очень жалела, что не догадалась заняться каким-нибудь видом борьбы вместо танцев. Все-таки борьба бывает куда полезнее…
Все, что мне с трудом удавалось – это уворачиваться от его ударов. Мне казалось, что он вымотан и с трудом идет – так вот, я была не права. Его удары были молниеносны и точны, а меня еще никогда так не били.
- Я подарю тебя выбор, - прошептал он, приподняв меня за куртку. – Забить до смерти или одним выстрелом?
Я не знала, что ответить. Мне бы хотелось испытать страх, но что-то внутри меня словно сломалось, и я уже ничего не чувствовала.
Поэтому я хорошенько прицелилась, обхватила его голову руками и врезала ему лбом в переносицу.
Он покачнулся, уронил меня на землю, и, шатаясь, поднялся.
- Это был твой выбор? – удивленно спросил он, сморгнув. Я не ответила. Он полез в сумку, а потом, когда раздался выстрел, удивленно посмотрел на меня, глухо воскликнул:
- Как?! – и рухнул навзничь.
Я оглянулась. Вокруг никого не было.
- Я здесь, - вывалился Тендж из каких-то кустов на обочине. Правая штанина была разорвана, а на ноге краснел след от укуса.
- Тебя не съели?
- Я слишком худой и жесткий, - усмехнулся он, подковылял ко мне и протянул руку.- Пойдем. Надо доставить кейс.
И мы шли по долгой, нескончаемой, ненавистной мне трассе молча. Наконец, я прервала тишину:
- Тендж…
- Да?
- У нее были причины.
Он помолчал, а потом, взглянув на небо, ответил:
- Я знаю, друг. Я знаю…


Мы вернулись в Центр лишь благодаря Мелиссе – она нашла нас, не смотря даже на то, что мы заметно сошли с намеченного пути. Она покачала головой, увидев наши изможденные лица и приказала:
- Домой. Спать.
- Как я люблю приказы нашего шефа, - пробормотал Тендж, когда мы вместе уселись на заднем сиденье ее Шевроле. Я не успела даже ответить ему – так быстро я уснула.
Я проснулась в комнате отдыха в Центре; вокруг меня ходили люди, совершенно не обращающие на меня внимания. Я хорошенько потянулась, слезла с дивана и отправилась к Мелиссе, за некоторыми вопросами.
- Проснулась? – поинтересовалась она, увидев мое помятое лицо в своем кабинете. – Доброе утро. Да ты присаживайся, не стесняйся.
- Вы забрали Мэй?
- Разумеется…. Похороны через два дня.
Я кивнула.
- И ты никому ничего не говорила…
- А зачем? – спокойно спросила она, откидываясь на спинку кресла. – Мэй – отличный сотрудник. Была, к сожалению. Но мы вместе решили, что такой конец значительно лучше.
Я смотрела на нее во все глаза.
- Ты отправила ее на убой?!
- На прикрытие, - поправила меня Мелисса. – И она сама этого очень хотела.
- Но… ее одну…
- Двое – это подозрительно. Честно говоря, она сама вызывала подозрение. Неужели ты не понимаешь, из-за чего она пошла на это?
Я молча смотрела на Мелиссу во все глаза.
- Тенджи, - тихо произнесла она. – Потому что считала его не таким, как все.
Мы замолчали.
- А родные?
- Они отказались от нее. Когда узнали.
- Но почему? – наконец, воскликнула я, вскакивая. – Если ты знала, то как могла позволить….
- Вот так вот, - отрезала она. – Как тебе тогда позволила уйти после разборки в Бостоне…. И после смерти Джима. Замуж тебе позволила выйти. Хотя все знают – если ты из Центра, нормальной жизни у тебя никогда не будет. А потом, когда увидела, что все-таки – так, и что ничего у тебя не вышло, взяла обратно.
Я молчала. Замужество, пожалуй, было самой большой моей ошибкой. После разборок в Бостоне, где погиб основной состав Центра, включая Джима, жизнь как-то рассеялась. Нельзя было просто вернуться домой и сделать вид, что ничего не было. Ну, например, устроится на работу, выйти замуж и попытаться забыть обо всем. Нельзя, хотя очень хотелось.
Я это быстро поняла. Правда, никогда не думала, что Мелисса позволит мне вернуться. И никто не думал.
- Все, что ей было нужно, - это жить для чего-то. И хоть иногда забывать, что скоро она умрет.
- Понятно. Теперь все понятно. Почему ты никогда не отстраняла ее от работы, хотя по уставу – следовало бы. Почему она всегда держалась особняком…
- В последнее время она все равно стала скрытной, - пожала плечами Мелисса. – По выходным мы вдвоем куда-нибудь ходили, - обычно в ресторанчик здесь, неподалеку…. Но в последнее время она заметно отдалилась. Стала замкнутой. Старалась избегать. А потом сама вызвалась в эту дыру.
Она потерла переносицу.
- Я ей сказала, что это может стать последним ее заданием. Знаешь, что она ответила? «Когда-нибудь все равно будет последнее». Она чувствовала, что скоро конец. И нельзя сказать, что очень уж убивалась по этому поводу.
Она взяла стакан воды, задумчиво посмотрела на него, затем глотнула.
- Я все же рада, что все закончилось. Нельзя было продолжать это дальше. Она и сама это понимала…
Я медленно поднялась с кресла.
- Конечно, - наконец, пробормотала я. – Конечно….
- Тенджи в больнице.
- Что?!
- Ну, во-первых, его здорово покромсали собаки, а во-вторых, у его матери был сердечный приступ. Сейчас он там. Хочешь его увидеть?
- Да.
- Попроси ребят подбросить… По-моему, Николас как раз свободен. Он знает, в какой больнице.
Я поморщилась. Не особенно люблю Николаса, впрочем, он нас с Тенджи тоже не особо приветствует, но, похоже, выхода не было.
Я спустилась вниз, на стоянку.
- Привет, Ник, - поздоровалась я, подходя к его тачке. Он, как обычно, копался в недрах своего железного коня.
- Чего тебе? – хмуро откликнулся он, поворачиваясь ко мне. На правом глазу синел здоровенный синяк.
Я закусила губу. Это дело рук Тенджа, очень хорошо помню.
- Ник, помоги, пожалуйста. Подбрось до больницы….
- Делать мне как будто больше нечего, - проворчал он. – Пешком дойдешь…
- Ник…
- Отвали.
- Ладно, черт с тобой…
Разумеется, я понимала, что это его нормальная реакция. Я бы тоже злилась.
Я была уже у выхода стоянки, как он окликнул меня:
- Эй, Алекс… Говорят, Мэй погибла.
- Да.
- Она была с вами?
- Да.
- Ладно…. Садись. Попробуем доехать.
Я обернулась.
- Ты серьезно?
- Садись, говорю…
Мы ехали молча. Николас сосредоточенно крутил руль, я пялилась в окошко, стараясь ни о чем не думать.
- Он на третьем этаже, 208 палата, - хмуро возвестил Николас, паркуясь у больницы. – Я здесь подожду.
- Спасибо, Ник, - воскликнула я, выпрыгивая из кабины. – Выручил, за мной должок….
- Ловлю на слове, - ухмыльнулся он.
Мы столкнулись на лестнице.
- Тендж! – воскликнула я, хватая его за руку.
Он посмотрел на меня.
- О, прости, я тебя не узнал, - рассеяно улыбнулся он.
- Как дела?
- Так… Кризис миновал, пока лежит здесь. Недели на две точно.
- А ты?
- В смысле?
- Нога как?
- Нога…. – Он озадаченно потер щеку. – А чего нога…. Так, забинтовали. Болит иногда…. Да не до нее сейчас, ей - Богу…
- Ясно, - облегченно выдохнула я. – Ты есть хочешь?
Он посмотрел на меня, потом рассмеялся.
- Хочу, - наконец, ответил он. – Пока не спрашивали, не думал, а теперь понял – есть хочу ужасно….
- Пошли в буфет, потом зайдем к мадам Иов.
- Самое время, - кивнул он. – Мама спит, пока можно отдохнуть…
В буфете я усадила его за столик, и пошла к кассе. Выглядел Тенджи ужасно: и без того худой, сейчас он осунулся еще больше, глаза запали… Я покачала головой и заказала обед из трех блюд.
- На убой, - прокомментировал Тендж, оглядывая поднос. – Закормить решила?
- Нет, но зимовать-то как–то надо, - парировала я. – Ешь давай.
Минут пятнадцать я молча наблюдала, как все исчезает с подноса.
- Безумно рад, что ты приехала, - наконец, сообщил он, удобно утраиваясь на стуле и делая глоток чая. – Тут, понимаешь, такое дело.. Маму тревожить нельзя. Совсем. И она заладила: того и гляди, помру, а ты не то что женится, ты даже девушку себе найти не можешь….
- Ну и?
- Слушай, ну нельзя ее волновать… Давай скажем, что ты моя невеста.
Я поперхнулась.
- Да ты сдурел, Тендж! Какая невеста, меня после развода к Загсу калачом сахарным не заманишь!
- Это ведь понарошку! Ну не могу я сказать ей, что не женюсь… Пожалуйста, Алекс. Тут ведь вопрос жизни и смерти…
Я молчала.
- Алекс, скажем и все. Ничего не надо делать. Это ведь легко… А вдруг с ней что-то случиться, я же не прощу себе!
- Ладно. Ладно, ладно, ладно, ладно… Но ничего больше делать я не буду.
- А больше и не надо, - обрадовано воскликнул он. – Просто – молчи и кивай.
Я недоверчиво посмотрела на него.
- И ты думаешь, поверит?
- Не знаю…. Но очень надеюсь на это.
Мы поднялись на третий этаж и вошли в просторную одноместную палату. Кровать мадам Иов стояла у самого окна. Она не спала – читала какую-то газету полулежа.
- Мама! – воскликнул Тендж, закрывая дверь. – Почему ты не спишь?
Я никогда не видела такого Тенджа. Он никогда не говорил, что мама для него – самый дорогой человек, я просто знала это, но и подумать не могла, что Тендж способен за кого-то так переживать
- Потому что я уже проснулась, - парировала мадам Иов. – Здравствуй, Александра.
- Добрый вечер, мэм, - вежливо ответила я.
- Тенджи, конечно, безумно заботлив, но все-таки – он мужчина, а мужчины – как дети…, -начала мадам Иов, и я покорно уставилась в пол, заняв позицию «Разумеется, вы правы, мэм». Спорить с ней абсолютно бессмысленно. – И меня не оставляет мысль о том, кто будет следить за ним, когда меня не станет.
- Мэм, не стоит так говорить, - начала было я, - вы молоды и полны сил….
- Детка, - перебила она меня, - женский век короток. Сорок лет, и глядишь, ты уже на помойке. Замуж не выйдешь, работа заканчивается….
При слове «замуж» меня передернуло. У меня на сей счет было свое мнение, которое я благоразумно придержала при себе.
- Собственно, поэтому мы и пришли, - радостно сообщил Тендж. – Знакомься, ма: моя невеста.
- Где? – удивилась мадам Иов.
- Э…. Собственно, это я, мэм.
Мадам Иов оглядела меня еще раз. В палате воцарилась тишина. Тендж упорно избегал моего взгляда.
- Дети, а вы хорошо подумали? – наконец, поинтересовалась она. – Не обижайся, Александра, ты замечательная девочка, но Тенджи слегка…. как бы сказать… экстравагантен…
- Вы о его привычке насвистывать блюз постоянно или о его езде за рулем?- уточнила я.
- Обо всем сразу…
- Не стоит переживать об этом.
- Да, но ведь и ты тоже, наверное…
Она замолчала, заметив, наконец, взгляд Тенджа.
- Мама, это моя невеста, - тихо произнес он. – Из миллиона я выбрал одну. И это не обсуждается.
Я была примерно в таком же трансе, что и мадам Иов. Тендж явно переигрывал, и я начинала опасаться, как бы чего не вышло…
- Хорошо, сын, - наконец, согласилась она. – Тогда целуйтесь.
Я замешкалась.
- То есть… в смысле…
Тендж молча прижал меня к себе и поцеловал. В губы.
Примерно в этот же миг в палату ворвался Николас с криком:
- Алекс, ты чего тут застряла…, - но, увидев нас, тут же осекся: - Понятно… Могла бы предупредить, - развернулся, и недовольно что-то бурча, вышел.
Меня трясло.
- А вот так мы не договаривались, - зло прошептала я ему на ухо и выскочила следом за Ником.
В Центре запрещены личные отношения между сотрудниками. Потому что никто из нас на любовь не способен, и нельзя отвлекаться на личные мотивы во время работы. Личное и важное – совсем не одно и то же…
- Ник! – крикнула я, догоняя его. – Ник, это совсем не то….
- Да ладно, - отмахнулся он, нагло ухмыляясь мне в лицо. – Трепаться не буду. Хотя, честно говоря, слухи давно ходили…
- Какие слухи, Ник?! Да нет между нами ничего, просто надо было, чтобы его мама….
- Ага. А что вы будете делать ради папы?
Я не нашлась, что ответить. Сжав кулаки, я просто выскочила из больницы и пошла в сторону Центра.
….. Прошло около двух недель. Я не видела Тенджа, все силы уходили на борьбу со слухами. В конце концов я махнула рукой на это дело, с горечью осознавая, что наши дружеские отношения канули в лету.
Вечером, когда я красила наш пикап в синий цвет, ко мне подошла Мелисса.
- Привет, Алекс, - окликнула она меня.
- Привет, босс.
Она с интересом наблюдала за моей работой.
- Цвет отличный, - наконец, заметила она.
- Угу.
- Ты видела Тенджа сегодня?
- Неа.
- Сегодня его мать выписала. Кризис прошел…. До меня дошли слухи, что вы…..
- Да нет у нас ничего…. Просто хотели порадовать мадам Иов. А тут – Николас….
Она задумчиво кивнула.
- Это-то я еще могу понять… Но вот почему вы поругались…
- Мы не ругались. Просто так вышло.
- Понятненько, - кивнула Мелисса. – Тогда имей в виду, - ну, так, на всякий случай, - у вас завтра дежурство.
- В смысле?
- В самом прямом, - парировала она. – Завтра вы патрулируете южные кварталы. Там какие-то беспорядки… Кстати, гаражи не взрывать.
Небрежно махнув мне рукой, Мелисса удалилась. Я очумело смотрела ей в след. Какое к черту дежурство?
Вечером того же дня в моей квартире раздался звонок. Я открыла дверь.
- Я тут… это… Ну… - мучительно промямлил Тендж, стоя на пороге. Я опустила взгляд.
- Проходи, - пробормотала я, краснея и злясь на саму себя. В чем дело? Мы же напарники, мы же друзья, мы же постоянно рядом, даже если далеко друг от друга, а сейчас вели себя, как два детсадовца.
Он неловко задел меня плечом, проходя мимо. Мы оба вздрогнули.
- А я чего зашел, - болтал Тендж, стягивая ботинки, - маму выписали, а мы с тобой не виделись две недели, и я подумал: чем не повод?..
- Соскучился? – тихо спросила я.
- Да.
Мы прошли на кухню. Он достал из пакета сыр, вино, коробку конфет и несколько пачек сигарет.
- Отметим? – как-то неловко спросил он.
Я пожала плечами.
- А почему бы и нет?
Мы молча резали сыр, ставили бокалы, разливали вино… Первый бокал выпили молча, не сговариваясь, хоть и не положено: за Мэй. Потом я спросила у него:
- Тендж….
- Да?
- Все по-старому?
Он облегченно улыбнулся.
- Конечно, друг.
Я улыбнулась и протянула ему руку.
- Так будет всегда, - серьезно произнес он, стискивая мою ладонь.
- Конечно, - улыбнулась я.

….А на следующий день нас ждал наш старенький пикап, перекрашенный в синий цвет, и южные кварталы, в которых царили беспорядки.

@темы: Творчество

---

Ну чтож... Рискнем)

[Северный Шторм]

"Солнца нет"

Закрыты глаза, здесь не на что больше смотреть. Слабые мысли умерли не родившись.

Их призраки вечно будут здесь. Но у наших снов теперь другие лица.

Погасший маяк в прошлом остался живым. Он ведет корабли к их дальним причалам

Где солнечный свет еще дарит жизнь, а не убивает, сам умирая…

Холодные окна, за ними вроде бы свет… Но солнца нет.


И жгут свои черные маски, отрывая от лиц. И смотрят и смотрят, друг друга не узнавая.

И рождаются заново. Заново учатся жить. Попытка № 2020 пройти мимо края.

Эксперимент не удался. Звери мертвы. Если только именно это и не было целью.

Путь свернулся узором замысловатой петли. Загоняя в тупик, все сильнее сжимает шею…

И в его конце всё чудится отблеском свет. Не смотри туда. Солнца больше нет

---

ПЫДЫЩЬ!

[Achenne]

Память в бутылках

Ахтунги стандартные: слэш, расчлененка, сюр. А, ну и еще это рассказ-на-конкурс вообще-то был

Странствуя между мирами,
Я храню в себе память
О каждом моём воплощении.
И в назначенный час
Я узнаю тебя
По первому прикосновению.

Между третьей и семнадцатой улицей, в сером переулке, похожем на окурок в луже, окурок, выброшенный архитектором города, ненужный, и грязноватый; жил человек по имени Саймон Томпсон, который не был человеком.
Саймон был ищейкой.
Еще, конечно, он был клерком и прилежно трудился в офисе с восьми утра до шести вечера, ни единое создание тысячи миров - из тех, кто обладает разумом или полагает, что обладает, не сумело бы определить сущность работы Саймона. Перекладывание бумажек? Сортировка отбросов целлюлозной промышленности?
Саймон никогда не интересовался.
На самом-то деле он был... да, ищейкой, хотя самому ему не слишком нравилось это слово, но истинного не помнил, как имени.
Поэтому - искал.
Среди девушек и юношей - искал ответ на вопрос, и в густых комьях плоти, в телах таились искорки понимания, но ни разу Саймон не вдохнул до конца.
Он спал не более пары часов в сутки. Он бродил по улицам, по третьей и семнадцатой, а еще по сорок седьмой и шестой, иногда заглядывал на площади, полные мутированного света, тусклого лягушачьего света фонарей, или слишком яркого - рекламы; Саймон кутался в плащ-дождевик, вдыхал аромат камня, влаги в венах и на крышах, аромат кошек и алкоголя, парфюма, денег и гильотин.
Он выбирал.
Так коллекционер вин выбирает бутылку. Что сегодня к ужину? "Lafite" или "Branne Mouton"? Или дешевый сидр из разбухшей, словно живот у беременной, дубовой бочки?
Саймон бредет сквозь толпу, пронизывается - как игла с длинной нитью через легкую ткань, нитью коснется того, кого пожелает открыть сегодня, и выбранному не уйти.
- Ты, - говорит он. Например, проститутке с размалеванным кукольным лицом, алые губы напоминают свежую вырезку, космы-парик - плесень на кафеле в ванной; Саймон изучает ее подергивая кадыком и теребя пуговицы брезентового плаща, а потом повторяет увереннее, - Ты.
У проститутки короткая юбка и белые ноги в росчерках колготок-сеточек. От нее пахнет собачьей шерстью якобы "беличьей" шубки и дешевыми духами. Каблуки цокают следом за Саймоном, табачный дым складывается в цену, называемую "за ночь", Саймон не спорит.
За поиски надо платить.
Проститутка морщится, входя в квартиру Саймона.
- Темно. И воняет трупярней, - она хохочет надсадно, гортанный клекот дикой утки; Саймон хрустит костяшками пальцев и вешает плащ на крючок. Пытается помочь раздеться и даме, но "дама" посылает его нахер.
- Деньги вперед, парниша.
Саймон честно выкладывает смятые купюры. Проститутка забирает их цепким жестом. Мышиным, думает Саймон, мыши цепки...особенно когда тщатся вырвать сыр из мышеловки.
Включает свет, и проститутка брезгливо морщится, Саймон отлично знает, почему. Дело даже не в косматой бахроме ободранных обоев, инопланетных карт ржавчины на трубах и промозглом холоде, а в атмосфере.
- Это поиск, - говорит Саймон. Женщина оборачивается к нему, и хочет закричать: в руках Саймона нож, один из материальных символов запаха...и атмосферы, но он привык опережать.
Открыть человеческое тело куда легче, чем бутылку с шампанским. Сходство велико. Саймон слизывает кровавую пену, что выбилась из горла, когда лезвие пронизало легкие, пена комьями стекает с губ, он пытается перехватить ее...и вспомнить, назвать имя, он бьет ножом мягкое пластично-кукольное тело, когда попадает в артерии - вздымаются фонтанчики. Тело подергивается - внутренние механизмы, сплетения нервов, еще не загустели, и реагируют как живые. Слипшийся парик Саймон отшвыривает пинком, точно блохастую кошку.
Он вспарывает дрябловатый живот, с методичностью грузчика выгружает оттуда внутренности. Отделяет органы от сосудов-стебельков, и женщина становится пустой, как бутылка вина наутро после вечеринки.
- Не то, - хрипло шепчет Саймон, - Опять не то.
Впрочем, потроха съедобны, а оболочку можно искупать в формалине - ванная удивительно полезное изобретение - и оставить. Как всех прочих.
Наверное, глупо хранить пустые бутылки - обманчивые бутылки, Саймон ожидал джина, а получал каждый раз дешевый сидр; и все повторялось. Глупо хранить бутылки. Но каждый (не)человек имеет право на слабости.
Мальчиков нить выбирала чаще.
Рослых угрюмых парней, запахнутых в дутые куртки и наушники плейера - парни курили крепкие сигареты, и внутреннее вино их тоже пахло табаком; Саймон морщился, разделывая костлявые, тяжелые за счет крупных костей и туго прилаженных мышц, тела. С боку на бок перекатывались вялые пенисы, иногда Саймон со свистом втягивал нежную кожу в рот, и прикусывал крайнюю плоть. Изысканное блюдо. И все-таки - не то.
Очередная пустота.
Невысокие хрупкие мальчики - из тех, кого не отличить от девочки, пока не разденешь догола; к тому же они длинноволосы. Саймон подолгу засматривался на таких, и всегда выбирал. Обматывал нитью, точно паутиной, и крохотные слюдяные крылья мальчиков-девочек, мальчиков-стрекоз, звонко подрагивали в полумраке. Они кричали. Они всегда кричат, и Саймону приходилось сначала вырезать язык и голосовые связки. Он не любил это. И назначал награду самому себе - вталкивать полувозбужденный член в кровоточащий изорванный рот. Иногда удовольствие портилось: мальчики-стрекозы несдержанны. Их тошнило кровью и желчью, а порой пытались прикусить Саймона. Тогда он выбивал зубы молотком. Или отрезал голову.
На память о мальчиках-стрекозах он оставлял длинные волосы, кольца-пирсинг и сморщенные, как китайские грибы, пенисы.
Мальчики-стрекозы - красивая упаковка, блеск этикетки и... и тот же тухлый сидр внутри.
Как жаль.
Однажды Саймон понял, что места не хватает, воспоминания забили обе комнаты маленькой квартиры, с потолка связкой колбас свешивались чьи-то кишки, а окровавленные и гниющие от крови и паразитов волосы смешались в единый колючий поток, во всех тарелках - пальцы, в стаканах - глаза, шкурки на стенах и чей-то мозг в ванной.
Воспоминания переполняли его обитель, словно галлюцинации - разум безумца.
Саймон понял, что должен завершить поиски в ближайшее время, и более не размениваться на дешевый сидр.
Нужная бутылка - одна.
Бутылка, в которой будет джин или послание от терпящего кораблекрушение - или карта сокровищ на желтом заскорузлом пергаменте, пергамент немного изъеден временем, но стекло - хорошая оболочка и хранит от воды, времени, тлена и насекомых. Нужно только найти. В океане улиц, лиц, фонарей, машин, кошек, ботинок - выловить драгоценный резервуар.
Иногда Саймону страшно: а что, если так и не найдет? Он скрючивается на грязном и всегда влажноватом полу, обнимая отрезанную голову с взъерошенными белыми волосами, этот мальчик-альбинос был красив, как ангел с полотен Возрождения, и Саймон не осмелился портить красоту; обнимает и молится, целуя подгнившие губы: найти, я хочу найти.
Понять.
Надежда капает сукровицей с ароматом кладбища.
Саймон ловит капли ртом.
Надеется.

Джереми исполнилось восемнадцать ровно в полночь, и, не дожидаясь рассвета, он ушел из дому. Он сбегал от родителей каждый сезон, и бонусом в межсезонье, каждый раз полиция возвращала его, родители били, ругали, запирали в комнате-чулане, пропахшем сыростью и грибными спорами. Иногда Джереми сидел в чулане неделями. Выпускали только справить нужду, и то не каждый раз, порой приходилось помечать углы, отчего к запаху сырости добавлялся резкий запах мочи.
"Это научит тебя", говорил отец Джереми, повторял фразу и во время порки - порки дорогим кожаным ремнем с посеребренной пряжкой; каждый раз Джереми размышлял, что сломается раньше - его позвоночник или пряжка? Пока выдерживало и то, и другое. Но он размышлял, оценивал шансы и делал ставки - иначе сошел бы с ума от боли. Отец не жалел его.
"Это научит тебя", повторял он. После экзекуции - отшвыривал, зачастую в лужу блевотины и пены, сорвавшейся с губ во время порки.
Джереми всегда падал неловко - на больную спину и задницу, коротко взвывал, орать сил не было; моргал длинными белесоватыми ресницами, приглаживал взлохмаченные волосы - темно-платиновые когда чистые, грязные они становились мышиными. На ладони оставались сальные следы. Джереми хотелось оставить отпечаток на серебряной пряжке.
Отомстить, вероятно.
Он так и не выполнил задуманного. В восемнадцать лет ушел из дому, предварительно трижды плюнув на порог, и хрипло рассмеялся, мешая имя отца с ругательствами и проклятиями.
Джереми был свободен.
Отсутствие денег, жилья - не важно. Он размышлял, стоит ли пойти мойщиком посуды или сразу на панель - приходилось во время побегов подрабатывать задницей, и у Джереми получалось неплохо, ему действительно нравилось, когда в него входили сзади, если только клиент был чуть посимпатичнее бульдога или орангутанга.
Моральные принципы? Чушь. Джереми решил, что принципы остались серебром на пряжке...и кровью на ней же.
Выбор в пользу второго сделан куда быстрее, чем Джереми потерял из виду родные улицы.
Панель так панель. Джереми фантазировал о том, как переоденется в обтягивающие виниловые шорты и топик, сбреет брови и накрасит губы. И однажды отец увидит его - но ничего (ты слышишь, гребаный ублюдок?!) ничего не сумеет сделать. Джереми вне его власти. Совершеннолетний.
Отец с его Библией, правилами и брызжущей желчью ненавистью к "содомитам" будет осмеян. Осмеян полуобнаженным сыном-блудником.
Картинка откликнулась возбуждением. Джереми пришлось остановиться, снять штаны и сбросить белесые капли на тротуар. Ночью его никто не видел - а если и видели, Джереми мало волновался.
Он повторил бы на бис - специально для обывателей с кастрюлями вместо черепов, с телами-жирными колбасами и йогуртом вместо мозгов.
Все для вас.
Все для вас, леди и джентльмены, смеялся Джереми.
Смеялся, пока не заболела диафрагма.
Решено.
Так он стал проституткой.

Нить тянулась, длинная и голая, как крысиный хвост. Саймон злился. Лето наступало - в городе лето короткое и душное; злейший враг Саймона. Летом его обитель привлекает внимание. Прохожие, случайно забредшие в переулок между третьей и семнадцатой улицей подозрительно водят носами и спешат убраться, но Саймон опасался, что однажды позовут...
Чужаков. Полицию.
Полиция не оценит коллекции Саймона, определенно не оценит.
Поэтому он ненавидел лето.
А содержимое квартиры разбухало, точно дрожжи, норовило полезть из окон - чьей-нибудь отрезанной рукой, посиневшей, с прожилками багрянца и черноты и посмертно отросшими ногтями. Саймон нервничал.
Мало времени, очень мало времени.
Если не найдет в ближайшее время...
Он не продолжал мысль. Хвост-нить тянулась за ним, обвивая каждого прохожего; Саймон краем глаза оценивал - и отбрасывал. Не то, не то. Прошли времена, когда он мог позволить себе открывать каждую интересную бутылку. Сейчас - все или ничего.
Саймон брел полуслепыми переулками, загребал ил днища города, мутная вода, словно из живота утопленников, колыхалась между домов и фонарей.
Он остановился, когда увидел...
Очередного парня-стрекозу? Наверное. Но Саймон замер, ослепленный сиянием почти белых волос - настоящих волос, Саймон умел отличать подделку от натурального, парик от живой плоти. Волосы - тоже плоть. Несъедобная, зато хранится дольше. Помимо волос были короткие кожаные шорты, обтягивающая майка с надписью "ТРАХНИ МЕНЯ" и безвкусно наляпанная косметика на лице, но Саймон воспринимал лишь волосы.
Эту бутылку он должен открыть. Духи и демоны, джинны и призраки - все живет в волосах, в этих волосах.
- Пойдем со мной, - сказал Саймон беловолосому.
Тот курил ментоловую сигарету, выдохнул горькое облако - Саймон проглотил его, хотя терпеть не мог табачный дым.
- К тебе? Это дороже.
- Пойдем.
Джереми в свою очередь оценил клиента. Долговязый тощий тип лет тридцати, не слишком приятный, но и не урод - костистое лицо с резкими, но правильными чертами, под бесформенной рубахой угадывалась худая, но жилистая фигура; по-настоящему отталкивали только крючковатые пальцы, похожие на когти стервятника. Джереми решил, что не позволит совать пальцы себе в задницу. Ну...или за очень дополнительную плату.
Во всем остальном клиент устраивал.
Он вильнул бедрами и отправился вслед за человеком, подергивая плечами, когда мерещилась клейкая паутинная нить.

- Ну и вонь, - с порога сморщил нос Джереми, потом настороженно втянул воздух снова. - У тебя кошка сдохла?
- Нет, - Саймон не видел причины лгать. Так или иначе, купленная бутылка не покинет стола, - Это пахнут те, кто приходил до тебя.
Джереми клацнул зубами и прикусил язык.
- Эй, ты чего?
- Проходи, - Саймон толкнул его внутрь, пальцы-когти царапнули сквозь тонкую майку, и Джереми отшатнулся.
Томный, волглый запах тлена. Липкая паутина в горле, на коже, капает с ногтей стервятника. "У меня на спине пятно", подумал Джереми, "Из него прорастут ядовитые цветы".
Он закрыл ладонью рот, чтобы не вытошнило. Запахами и обстановкой обитель клиента смахивала на чулан, и Джереми боялся обернуться, боялся открыть глаза. Чулан...и его отец. Серебряная пряжка. Возвращение.
"Добро пожаловать домой, сынок!"
На стенах, поросшие ворсистой бело-зеленой плесенью, точно куски дорогого сыра, висели тела. Опустошенные тела людей, выпотрошенные, как рыба на рынке. Но отсутствие ливера не спасло от гниения, мертвецы тлели, текли и загустело оседали на плинтусе, прежде чем опуститься лужами на пол.
Джереми предположил, что его место где-нибудь еще. Комнаты-то забиты доверху.
Он заорал, но стервятник зажал рот.
- Тихо. У тебя волосы. Красивые волосы, я должен был привести тебя. Ты правильная бутылка. Если не ты, все пропало. Могут прийти, - бормотал человек, и Джереми не пытался даже мысленно именовать его "психом". Почему? Не более, чем отец. Не более, чем он сам.
Удалось высвободиться. Джереми заметил длинный нож, темно-бурый от засохшей крови, стервятник его не чистил.
Если Джереми заорет снова, нож окажется между лопаток. Там, где засеяны семена ядовитых цветов.
- Эй, давай я отработаю. Мы договаривались, не так ли? - сказал он с ухмылочкой.
Оттянуть время. Поиграем в Шахрезаду, тысяча одна мертвая ночь. Джереми облизал темно-багровую помаду с губ.
- Нет, - говорил стервятник, - Мне не нужно твое тело. Если внутри сидр, я выкину тебя. И других тоже. Я устал от сидра. Я ищейка. Я чую в тебе...правду.
- Ну же, красавчик. Я никуда не денусь. Ты получишь все...и еще чуть больше, - кислинка тлела под языком, шипела, как аспирин-Упса; Джереми колотило, будто в лихорадке, но он умел подать это под соусом страсти.
"Да ты, парень, VIP-клиент".
Рот стервятника, против ожиданий, не вонял сырой землей и дождевыми червями, а пах мятой, и зубы оказались ровными. Джереми почти понравился поцелуй. Но в последний момент, когда слюна их соединилась, Саймон вонзил в плечо беловолосого нож.
Джереми почудилось - кровь течет отовсюду. Свернулась в слюне, брызнула из глаз. Из ушей. Из-под локтей и ногтей, вместо спермы и капель пота в пупке.
Боль в плече забилась вторым сердцем.
Два сердца - это перебор, подумал Джереми.
Вторая мысль: я не хочу умирать.
Как будто его спрашивали. Он уставился на стервятника жалобно, словно ребенок, у которого отняли леденец, и мерещилось серебро и пряжка, и чулан. Безысходность.
Джереми сполз на заляпанный трупными выделениями пол, злясь на себя, что проиграл чересчур быстро.

Саймон выронил нож. Тот воткнулся в ободранный линолеум между указательным и средним пальцем беловолосого. Саймон дико вращал глазами, отчего белкИ перехватывали блики тусклого света; он попытался вдохнуть полной грудью, но летняя духота давила вроде тесного корсета.
Саймон наклонился к беловолосому.
- Это ты.
Не так. Саймон поцеловал рану на плече парня, поцеловал его самого, потом вытащил нож.
- Не сидр.
Запрокинул голову назад, держа нож на вытянутых руках, будто посвящая жертву в рыцари неведомого ордена.
- Вспомнить. Вспомнить. Я...
От туш на стенах отделилось несколько мух. На пол сыпались опарыши, а взрослые мухи подлетели пировать на свежую кровь. Одна поползла по лезвию. Саймон поймал насекомое. Хрупнул хитиновый панцирь.
Саймон рассмеялся.
От его смеха заколыхался густой смрад квартиры. Задрожали стены, будто от землетрясения; мир приветствовал его - вспомнившего; мир отвергал его - потому что вспомнил.
- Ты знаешь мое имя? - обратился он к беловолосому. Тот не ответил, и Саймон поднял его с полу, шлепнул по щекам. Нечего отрубаться. От раны в плече никто не умирал...не так быстро.
- Чего?
Саймон слизал кровь с ножа. Вместе со свежим багрянцем осела гниль, несколько мушиных личинок. Джереми затошнило, и в который раз он принялся часто сглатывать. Вряд ли клиенту понравится, если его обблюют.
Даже теперь Джереми продолжал думать о клиенте.
- Ты знаешь мое имя? - повторил вопрос Саймон. Откуда-то врезался багряный всполох, упал на дно зрачков. Зрачки полыхнули кровавым. Джереми предположил, что его кровь поднялась к глазным яблокам клиента.
- Ты... эта... ищейка, - морщась, проговорил Джереми.
Ошибся. Грязный нож полоснул кожу на щеке.
- Ошибаешься, - Саймон слизал проступившую каплю. - Я - Гадес. Бог подземного мира.
Джереми не выказал эмоций. Как пожелает клиент. Ролевые игры...только не убивай меня, Гадес, не сейчас. Джереми, впрочем, мало надеялся выйти живым. Выкатилась луна - серебряная пряжка, и забитый мальчишка покорно скрючился в чулане.
- Ты не понял? Я - Гадес! - выкрикивал Саймон, потрясая ножом-скипетром, а вокруг жужжали мухи и осы, где-то лаяли псы. В переулке часто бродили псы, они чуяли подтухшее мясо. - Я открыл бутылку с памятью... ты моя память. Моя верная бутылка. Мой джинн.
Джереми снова заваливался в беспамятство. Потеря крови или обычная усталость. Или то и другое. Чего точно не было - паники, Джереми приучился терпеть боль и стоически принимать ее; смерти он не пробовал, но...
"С Гадесом не должно быть слишком страшно. Пусть проводит, если что", подумал он.
Потом он понимает - умирать не хочет.
Совсем.
- А еще ты, - нож падает на пол с серебристым звуком. Джереми следит на ним, и прикрывает веки, боясь, что лезвие отпечаталось на сетчатке, точно моментальное фото. - Ты... ты знаешь кто ты?
Гадес ухмыляется идеальными зубами, а костистое лицо подвижно, точно игрушечная змейка из тысячи пластин, имитация живой. Джереми тянет погладить "Гадеса" по лицу.
"Серебро", думает Джереми. - "Серебряная пряжка и луна".
По спине ползет кровь, и к ней липнут мухи.
- Кто я? - удерживая улыбку спрашивает Джереми. Внутри - омерзение, а вдруг мухи отложат личинки в ране, от подобных опасений мошонка втягивается в живот, это неприятно. Джереми ведь хотел обслужить клиента. Джереми нравилось обслуживать клиентов.
"Гадес", ты придурок. Ты сам отказался от настоящего кайфа ради каких-то... бутылок.
Обида линяет в ненависть. В темноте и в лунных луча "Гадес" делается похожим на отца Джереми, и этого достаточно для алой и сочной, как спелое яблоко, ненависти.
"Я хотел как лучше".
И "Гадес" прижимает его, тесно, плотно, душно - его объятиям следует быть холоднее, думает Джереми, если он правда мнит себя хтоническим богом; затем поцелуй, "Гадес" кусает его губы, глотает слюну и кровь.
- Персефона, - наконец, говорит он.
В ту секунду Джереми бьет клиента подобранной (пряжкой) ножом. Без промаха. В сердце.
Проще некуда.
- Персефона, - деревенеющим ртом проговаривает Саймон, ослепленный сиянием белых волос. Это рассвет. Это понимание.
Он сожалеет - искал так долго, и всего несколько минут сознавал себя.
Неважно.
Он счастлив.
...Джереми откидывает нож прочь. Слишком его...много. Зажимает рану на плече и бредет к двери.
Оборачивается.
- Бутылки памяти разбиты. Ты Гадес, а я Персефона, - произносит он. Выдыхает тлен вместе с болью и закуривает сигарету. Луна по-прежнему сияет, но пряжка померкла. Джереми ощущает свободу куда ярче, чем в полночь своего побега.
Он смеется.
- Но ты не имеешь на меня прав. Сейчас лето.

@темы: Рассказ

---

Да осилят некоторые)

[Vistrel]

Исчезновение

Тогда стихли и шёпоты, и крики…
Ингмар Бергман

За окном стояла поздняя осень. Был вечер.
Он ходил по комнате и изредка посматривал то на раскрытый ноутбук с отвратительно чистым word’овским документом, то чуть выше - на громадную плотную осень, тесно ворочущуюся за двойным стеклом. Он её боялся, и, когда их взгляды встречались (ему казалось, что она тоже на него смотрит), он принимался бегать, метаться в натужном свете пары лампочек от одной твёрдой стены к другой, будто птица в клетке. Сергей хватал себя за голову, теребил волосы и крепко сжимал зубы, а потом снова и снова с тайной надеждой, что на экране ноутбука сами собой всплывут нужные слова рассказа, оглядывался - но ничего не происходило. Тогда он, делая редкие глубокие вдохи, медленно проводил потными жаркими ладонями по лицу и ложился на разложенное узкое кресло и затравленным, измученным взглядом смотрел в потолок, тонущий в мутноватом свете. Он надеялся, что на этот раз сможет отыскать верное настроение, верный цвет для начала новой прозы, которая вертелась у него в голове вторые сутки…
Но у него ничего не выходило. Его взгляд бессмысленно погружался в желтоватую зыбь - и только: ни откровений, ни слов, ни букв… Теперь с ним часто это случалось. Дело было в том, что долгое время его мучила совсем не проза (и даже сейчас она его не сильно волновала), а одно стихотворение, которое Сергей силился написать - и не мог. Не мог.
***
Он увидел его несколько месяцев назад - глубокой ночью, когда уже несколько часов не мог заснуть. На границе сна и яви ему отчетливо представился вкус, запах, дрожащий звук убегающих спелых строчек и Сергей готов был за ними погнаться, он даже встал с кровати и пытался поймать их тёплыми руками, но ловил только густой тёмный воздух - он страстно хотел, он не знал, как вернуть их, как уйти в тот белёсый столб, что рос от земли к небу, в котором растворились сладостные образы, и вырвать из него драгоценные буквы, слова... Он тогда впервые схватился за волосы и широко раскрытыми глазами долго смотрел в потолок, а потом тихо ходил по комнате, припадая ухом то к холодной стене, то к мягкому ковру в надежде найти следы ускользнувших строчек - но всё было бесполезно. Он пытался успокоиться, прилежно умывал лицо в ванной и смотрел на своё отражение, в глаза, и всё-таки не мог справиться с лихорадочными мыслями.
Мучило Сергея то, что он запомнил только общие черты стихотворения, только его контуры - и поэтому каждую ночь он ждал повторения чуда. Но оно не случалось. Измучившись бессонницей и смирившись с тем, что это никогда больше не произойдёт, он принялся собственными силами выуживать из себя, из плотного неба стихи, но чего-то не хватало и леска на половине пути обрывалась.
Тогда он решил допытываться ответа на страшный, грубый вопрос - почему же не выходило?.. Сергей боялся ответа. Одними губами он шептал его в поздние ночные часы, когда можно давать себе любые обещания, и даже в эти моменты при неудобных словах у него всё внутри дрожало. «Неужели, - думал он, - у меня нет… таланта? А что же тогда всё, всё, что я писал до этого момента - мусор… дрянь? - он произносил это ребристое слово и хотел, но не мог с ним смириться. - Нет, я чувствую, что это не может быть так, не может быть! - Сергей ворочался на узкой кровати, не мог заснуть и ему вдруг становилось душно, жарко, хотя пальцы были ледяными. - А если дело в опыте?..». И он побежал по этой спасительной тропинке.
Он принялся читать больше известных поэтов, ходить на выставки выдающихся художников, смотреть фильмы талантливых режиссёров… - и по началу всё шло хорошо: его стихи, правда, становились лучше, правда и то, что их даже кто-то с любовью читал, а уважаемые в литературе люди находили его творчество весьма интересным, но ему становилось с каждой неделей всё хуже, всё нестерпимее жгло в груди, словно в ней был заперт крик, который выпустить нельзя - голоса не хватит.
Сергей измучил себя. Он постоянно был недоволен своими работами - читал современных поэтов и видел, что проигрывает им, что уступает по силе слога, по форме, по чувству… рвал плотно исписанные тетрадки и выбрасывал их в окно - и стыдился потом себя, боялся смотреться в зеркало. Но все эти неудачи, все силы, которые он тратил, чтобы сохранить спокойствие, все стихи, хорошие, написанные им в пол-огня, пусть и пользующиеся успехом, ни на каплю не иссушали бездонного колодца той боли, того крика, что таился внутри его тела - он чувствовал это. Он также понял, правда, чуть позже, что все фильмы, выставки, которые он смотрел, которые ему до горечи нравились, не вынимают у него из души невысказанности, занозу, глубоко сидевшую в сердце, а наоборот, только изо всех сил вгоняют её дальше в тело, в плоть… Но Сергей верил, что всё это делает его сильнее и подготовленнее к тому, чтобы в одну страшную, прекрасную ночь вспомнить, увидеть то стихотворение.
Он это чувствовал почти физически, когда, после фильмов, ходил по квартире и не знал, куда себя деть и что с собой делать - у него лёгкие разрывались от душившего отчаяния и от боли, от отчетливой боли, которая поднималась изнутри и разливалась по коже: он хотел, он пытался плакать, уходя в ванну и с усердием, ожесточением чистя зубы, но у него не получалось: слёз не было, и только. Точнее, они падали как будто с обратной стороны лица - и эти невыплаканные слова, чувства тоже оставались внутри него - их не могли облегчить даже оставшиеся знакомые, которых было немного, но которые пока не позволяли ему полностью окунуться в собственное, запертое в тонкой оболочке море.
Сергей иногда сам удивлялся, что до сих пор терпит всё это и не разойдётся по швам, обрывками фраз, мечтаний упав на пол - в такие моменты на него находило равнодушие и он неделями не думал ни о прозе, ни о том стихотворении. Но он никогда не отступался от своей цели - вытянуть, вытянуть из широкого белёсого столба ускользнувшие однажды строчки - пусть даже он и захлебнётся в себе… Он видел, что ещё немного - и он поднимется выше на одну ступеньку лестницы, в конце которой заветная мечта - талант.
И поэтому терпел.
***
Сергей вспомнил всё это и вдруг соскочил с кресла и заметался по комнате, не зная, куда выплеснуть, как избежать моря, которое клокотало, выло внутри него. Он упал на пол и посмотрел опять в потолок - он часто смотрел в потолок - и попытался молиться: как умел, по-своему. Он хотел надеяться, что его хотя бы там услышат и облегчат невыносимую жизнь - и сейчас Сергею этого хотелось, как никогда раньше. Он, как в одном стихотворении Набокова, шептал: «Господи, я требую примет…». Но примет не было: потолок не уходил в небо, не раздвигался и не исчезал - никого и ничего там не было. Не было. Только шершавая светло-розовая поверхность.
У него защемило в груди, но он всё продолжал смотреть на низкий потолок - уже не с надеждой, а словно собираясь с мыслями для каких-то слов: угроз, проклятий, раскаяния… Тут на него с невиданной силой нахлынуло запертое море из чувств и ошибок - он подался грудью и головой вверх, но вдруг обессилел и упал на пол: он с ужасом чувствовал, как тонкие стенки его мирка трескаются, разъедаются, будто кожица лопается на переспелой черешне, и скоро рухнут под мощным напором моря. Он плотно зажал ладонями рот, озираясь дикими глазами, и пытался удержать невозможное жжение внутри себя, потому что выпустив это на волю однажды - уже не вернёшь его, сколько бы сил не потратил, сколько бы не просил… А Сергей не хотел расставаться с внутренним морем навсегда: хоть и больно ярилось оно внутри его тела, но всё же он любил свои стихи, прозу, всё же он любил понимать фильмы и хороших поэтов - а без всего, что было заключено им в себе, Сергей остался бы только пустой оболочкой, которая наверняка захлебнётся в потоках боли и крика, выпущенных наружу…
И он, зажимая рот и не видя ничего вокруг, сжавшись от невозможности на полу, вдруг вспомнил, скольких усилий ему стояло это море сдерживать, сколько здоровья, нервов, времени было потрачено, сколько тепла он недополучил… И вот эти последние, эти страшные горькие слова заставили его подумать: а ведь правда, ему не достало той простой, пахучей любви и тех обычных объятий, когда чувствуешь, что не один, когда чувствуешь, что рядом с тобой живое, бьющееся тепло, которое бесплатно, за спасибо и за красивые глаза дарит его - бери, сколько нужно. И он уже не знал - мучает ли его неизведанное стихотворение или собственные потери на пути к нему.
Он разжал сцепленные на губах потные пальцы и опустил их на мягкий ковёр - а всё же ещё не кричал, ещё силился покрепче стиснуть зубы, запрокидывал голову… Когда на него предательски нахлынули воспоминания о фильмах, которые он посмотрел и после которых ему было тошно, что у него то нет такой мощи таланта, что он не обладает таким сильным голосом, чтобы шёпотом сказать где-то в Дании или Японии тихие слова - и их бы услышали по всему миру, по всему свету… И вернулось к Сергею та единственная строчка из мучительного стихотворения, которую он боялся, которая вся была для него пропитана щемящим чувством и острым вкусом, словно он слизывал с пальцев крупную растёртую клюкву: моих стихов никто не слышит…
Он повернулся набок, весь как-то напрягся, сжал руку в кулак и… заплакал, и просил, и просил у кого-то: заберите всё это, заберите и дайте мне обычную жизнь - или ничего не давайте, только эту, эту возьмите - нет, нет сил больше!.. Растягиваясь и ворочаясь на пыльном ковре, он плакал долго, долго и не мог остановиться - он не видел, как от неба к земле развернулась из яркой точки тонкая бледно-алая полоска и мигом исчезла в темноте…
***
Когда утром Сергей проснулся, голова не болела. Не ныли затёкшие руки. Ему было хорошо и спокойно: за окном часто падал мелкий снег, крохотными бугорками собираясь на обледенелом асфальте. И впервые молчали стихи и проза - сладостно молчали. Он даже жмурился от тихого своего, долгожданного счастья.
Встав, он пошёл умываться и, чистя зубы, посмотрел в зеркало - от удивления Сергей замер. Он видел себя в зеркале, но едва узнавал: кожа слегка порозовела, мешки под глазами исчезли и всё лицо стало таким чистым и правильным. Приятным. Быстро позавтракав отваренными и очищенными непонятно кем яйцами и крепким чаем, он принялся одеваться, с удовольствием глядя на себя в зеркало - спина стала ровнее, а плечи чуть шире. Весь он сделался ладным и милым. Сам себе он нравился - глядел на отражение и широко улыбался.
Накинув приталенную чёрную куртку и надев дорогие полусапожки, которые тоже неизвестно откуда появились у него, Сергей вышел на улицу - довольный и радостный.
На работе, казалось, никто не подал вида, что заметил изменения в нём: только все стали более приветливыми и радушными. Часто поглядывали на него, но когда он это замечал - тут же отворачивались. Через день они уже хотели общаться с ним, чего давно не случалось, а если и бывало иногда, то лишь по глупой прихоти первых.
И, да, Сергею было хорошо.
С каждым днём он всё с большей радостью смотрелся в зеркало и не задавался вопросом: отчего он так изменился? Он вообще мало стал задавать себе вопросов. Они стали лишними - у него, почти нелюдимого когда-то, про которого говорили «гордый», появилось много знакомых… нет, много друзей. Он сам их так называл (а старых своих друзей, державших так много раз его в шаге от падения в пропасть, он никак не называл, поскольку прогнал их. В старых друзьях больше не было ему нужды). Они часто ходили вместе гулять, часто ездили на природу, на выставки, в кино: и всё это было радостно, широко и весело. Даже грустные фильмы вызывали улыбки и смех после выхода из зала. И ему было хорошо, хорошо!
Он стал сильно любить свою жизнь: суетливую, забавную и спокойную поэтому. Сергей всегда был либо в мерном, либо в хорошем настроении: томление, грусть поздних вечеров исчезли для него. Только изредка он на чьей-нибудь part’и посмотрится в зеркало, не узнает своего лица и испугается, быстро отгоняя эти мысли и проводя пальцами по чистой, красивой коже, улыбнётся сам себе и успокоится, подзываемый этими смеющимися, глупыми и верными друзьями. Или вдруг кольнёт его в сердце посреди улицы и он, остановившись, озираясь, всё боится чего-то, пока не дойдёт до дома, где его обязательно кто-нибудь ждёт, и не успокоит своё внезапно неровно забившееся сердце - эхо угасающих внутри него сочных и грустных цветов шиповника.
И вот, в один из таких дней, он пришёл домой странным: в плохом настроении. Ему никого не хотелось видеть, но, как только он открыл дверь квартиры и ему бросилась на шею очередная милая, милая девушка, которой он и имя то путал (таша, катя, юля?..), Сергей вдруг ожил и улыбнулся - хорошо ему было в тот момент, хорошо!! Он скинул с себя куртку, быстро снял ботинки, пока она его ждала, кокетливо прислонившись к стене в мягком коротком халатике и покусывая вишнёвые губы, и бросился к ней: обнимать и целовать это трепещущееся, бьющееся в твёрдых ладонях… тепло? Тепло, - шептал он, душно прижимаясь к ней, - тепло, - со вздохом, с мелькнувшей скукой отвечала она, ведя его за руку в голубоватую спальню с широкой кроватью…
Он тогда не любился - занимался любовью: больно и крепко. А потом, когда она мерно дышала, отвернувшись от него, без одеяла, он не мог заснуть. Сергей смотрел на её нежный изгиб локтя, на гладкую спину… и ему было плохо и каждой секундой становилось только хуже. Он заставлял себя провести ладонью по её волосам, по приятной бархатной коже, медленно поцеловать в плечо, чтобы успокоиться, - и не мог. Его начинало тошнить.
Он широко раскрыл глаза, лёг на спину и посмотрел, как было когда-то, в потолок - и он показался ему совсем, совсем низким, таким, что уже не то что встать, выпрямить спину не получится - даже сесть никогда не будет возможности. Он вдруг сжался весь на этой широкой белой кровати - красивый и, правда, хороший - и попытался описать всё это - в прозе, в стихах, в образах, в мыслях…
А слов не было.
«А слов нет…» - сказал он одними губами, поняв вдруг, как тогда, давно-давно, ему помогали драгоценные буквы и строчки, но было поздно - он резко дёрнулся, почувствовав, что внутри него всё обнажается, что рушатся крепкие перегородки - и Сергей только начинал видеть в своём ладном теле зияющую пустоту - и уже её безмерно боялся и уже от неё некуда было бежать, некуда спрятаться.
Крепко стиснув зубы, Сергей встал и обошёл кровать, чтобы быть лицом к девушке. Наклонившись к полу возле её свисавшей милой руки, он поднял пистолет, который (он почему-то знал это) лежал у выбившейся, не заправленной простыни. Выпрямившись, он пошёл по коридору, ставшему вдруг длинным и тёмным, хотя окна были везде открыты и на улице стоял приятный зимний день. Он чувствовал, что как только досчитает до 12, все плотные покрывала внутри него будут сдёрнуты, и он увидит страшную, немыслимо разросшуюся за несколько месяцев пустоту, с которой нельзя справиться.
Тяжело шагая и изо всех сил сжимая в холодной ладони пистолет, Сергей встал на пороге кухни, в окне которой виднелись улица и снег, но через которое не проникал свет в квартиру.
Смотря перед собой, не зажмуривая глаз, он чуть дрожащей рукой поднял пистолет и плотно прислонил его дуло к мокрому красивому виску. И, когда Сергей досчитал до 12, когда все - и прошлый мальчик и будущий мужчина - утонули в пустоте, заразившей бледное тело, он выстрелил, кровью плеснувшись на белые стены.
Тогда всё исчезло и прекратилось.

---

Джошуа молчит

[rony-robber]

Этот маленький фантастический рассказ мне самой кажется несколько странным.
Поэтому с благодарностью приму любые тапки)

Один хлеб, и мы многие одно тело;
ибо все причащаемся от одного хлеба.
(Новый Завет, 1Кор.10:17)

***
Руки тряслись мелкой дрожью запойного пьяницы, ощупывающего пальцами узор на бутылке водки. Джошуа нервно облизнул шелушащиеся губы и крепче сжал упаковку – неужели нашёл?
«Господи, не зря я сюда приехал! В эту глушь, в это грязное захолустье, в эту мерзкую, воняющую аммиаком и горелой резиной дыру! Не зря!..»
Он воровато оглянулся через плечо – вдруг кто заметил, как он копается на полках с распродажным товаром. Нет, никого. Тогда он стал быстро-быстро грузить в тележку упаковки с лапшой быстрого приготовления. Шуршащие ядовито-жёлтые пакеты то и дело сыпались на плиточный пол супермаркета, и Джошуа тут же подбирал их по-прежнему трясущимися руками.
«Чистая, боже мой, чистая еда! Я знал, что где-то здесь ещё есть чистая еда!»
Всего-то глутамат натрия, модифицированный крахмал да с десяток консервантов и эмульгаторов. Но ведь есть же ещё настоящие мука и яичный порошок! Как же давно он не видел на упаковке надпись «мука 1 сорт» – воистину, стоило забираться сюда, где мессенджер едва ловит сигнал с вышек связи.
«Я оказался прав! Вдали от Иерихона ещё есть пища, не осквернённая лонгинием…»

...

***
Джошуа всегда было интересно – хоть кто-нибудь из многочисленных инвесторов Экспериментального исследовательского института здорового питания, Experimental Research Institute of Health Food, представлял, чем на самом деле занимается это заведение?
Институт ERIHF, за сходство звучания прозванный некоторыми особо эрудированными сотрудниками «Иерихоном», официально вёл исследования в области пищевых добавок и новых продуктов питания. Неофициально же, на базе десятков его лабораторий велись многочисленные работы в области биофизики, генетики и нанотехнологий для выполнения правительственных заказов.
Восемнадцать лет назад, во времена открытия самой первой лаборатории генной инженерии, Джошуа поступил на работу в Институт на должность младшего лаборанта. Может, кто-то презрительно скривит губы – мол, мелкая сошка. Но надо же кому-то и пробирки мыть, пока другие ворочают судьбами мира.
То, что в Иерихоне озабочены отнюдь не проблемами здорового питания, Джошуа понял очень быстро. Хотя, в условиях ухудшающейся экологической ситуации миллениума, казалось бы, эта тема должна была стать ведущей. Но нет, лучшие умы корпели не над созданием биологически-активных добавок или выведением очередных сортов картошки. В теплицах и на грядках, греющихся под солнцем Аквитании, выращивались продукты, в которые были внедрены новые психотропные вещества.
Джошуа узнал об этом совершенно случайно. Вообще, природа наградила его уникальной особенностью – быть фантомом, человеком, на которого буквально никто и никогда не обращает внимания. Даже бухгалтер, выдавая зарплату, порой раза по три переспрашивал фамилию и недоверчиво вглядывался в худое землисто-бледное лицо работника. Что уж говорить о светилах науки, которые и вовсе не замечали скромного лаборанта, аккуратно вынимающего из центрифуги очередную обойму пробирок.
В один из серых будничных дней его жизни, когда Джошуа составлял в шкаф колбы с реагентами, он услышал разговор нескольких профессоров. Один из которых оживлённо излагал коллегам принцип действия вещества, недавно полученного им и его исследовательской группой.
- Это потрясающе! Мы сами сначала не поверили: абсолютная абсорбция, совместимость с молекулами аминокислот – эффект безупречный. Просто идеальная встраиваемость в организм. Один из моих ребят назвал его «лонгинием».
- Это что, от копья Лонгина?
- Именно.
- А причём здесь христианство, позвольте спросить?
- Да ни при чём – шутка это. Мол, этим копьём сотник Лонгин прекратил мучения Христа, а мы прекратим мучения людей. Ведь проблема выбора порой становится настолько тяжёлой! - профессор рассмеялся густым сочным смехом.
- М-да, коллега, ну и схоласты у вас трудятся…
Джошуа тщательно упаковал в бокс пакеты с отработанным биоматериалом и неслышно закрыл за собой дверь лаборатории, где учёные продолжили оживлённо обсуждать открывающиеся радужные перспективы.

***
С тех пор он изменил своей привычке не обращать внимания на мир, раз уж миру всё равно, есть он или нет. Теперь он ещё более тщательно стал выполнять свои обязанности, дотошно проверяя все стерилизаторы, холодильники и шкафы для препаратов. Он делал всё, лишь бы чуть дольше задержаться там, где вдохновлённые успехом учёные были полностью поглощены совершенствованием нового вещества.
В чьём-то забытом на столе рабочем журнале Джошуа вычитал заумную формулировку. Мол, лонгиний – это вещество из группы нейропсихотропных веществ. Он влияет на химические связи в центральной нервной системе и угнетает передачу импульсов в коре головного мозга.
Страх, что он натерпелся, листая повлажневшими пальцами гладкие белые листы, не оправдал его надежд – он понимал едва ли десятую долю того, о чём так легко говорили учёные. Но со временем, прислушиваясь к окружающим разговорам, он составил довольно ясную картину. Лонгиний с едой (хоть с картошкой, хоть с бифштексом) попадал в организм, накапливался там и постепенно влиял на мозг. Точнее, на его кору. Лонгиний способствовал отупению – нейронные связи в мозге нарушались и мышление замедлялось. Становилось вялым и беспомощным. Человек, в чьём организме лонгиний накапливался больше пяти лет, по уровню развития напоминал школьника старших классов. А чем дальше – тем больше. Точнее тупее.
Подопытные теряли способность к анализу, обобщению, абстрактному мышлению. О, Джошуа видел это своими глазами! Ведь это именно он на протяжении стольких лет убирал жестяные банки и пластиковые обёртки из наблюдательных камер. Он видел, с каким бессмысленно счастливым выражением лица «обьект №3» или, например, «объект №147» пялились в телевизор и одинаково верили счёту футбольного матча или новостям о том, что в южноамериканской пустыне выпал метровый слой снега.
Джошуа смотрел и не понимал – как, как же это возможно! Он даже один раз совершил над собой нечеловеческое усилие и робко заговорил с одним из подопытных – тучным мужчиной с жёлтым одутловатым лицом. Его порядковый номер был 82 и в электронной карточке значилось: менеджер по продажам. Тот лениво смотрел ролик, смонтированный в стиле передач BBC о том, как учёные якобы доказали, что Наполеон был далёким потомком египетских фараонов и что он регулярно устанавливал астральную связь в жителями галактики Альфа Центавра. Убирая стопку коробок из-под пиццы, Джошуа, дрожа от приступа собственной смелости, едва слышно спросил: «И вы в это верите?». На что рыхлый менеджер, даже не поворачивая головы, невнятно прочавкал: «Да чего только в мире не бывает…»
Джошуа стало страшно. Но истинный ужас, заставляющий холодеть кончики пальцев, он испытал, когда услышал радостное «Есть добро! Внедряем в производство!» от одного из младших научных сотрудников, ворвавшегося в лабораторию. Колбы зазвенели, а его отчаянный затравленный взгляд отразился в стеклянной стенке шкафа, но кому до этого было дело – все торжествовали.
Е851 – теперь, заходя в супермаркет, он выискивал взглядом на каждой упаковке этот значок. И когда находил, то едва справлялся с собой, чтобы не отдёрнуть руку как от ёмкости с соляной кислотой. Пока Джошуа встречал код лонгиния всего на паре-тройке товаров (какая-то газировка да полуфабрикаты), но спустя месяц он решил, что это выше его сил – выискивать проклятое обозначение на каждом пакете, постоянно опасаясь его найти – и стал покупать продукты на рынке. Потом он понял, что лонгиний может оказаться и в той капусте с сельдереем, что он брал у знакомой торговки. Ведь она как раз на днях хвасталась, что купила новое удобрение, разрекламированное по телевизору. В тот вечер он так не смог заставить себя съесть эту капусту и поужинал кукурузными хлопьями, купленными давным-давно и потому ещё казавшимися ему безопасными.
А тем временем в Иерихоне с удовлетворением обсуждали, что одна правительственная организация очень заинтересовалась результатами исследований и что планируется запуск целого завода по изготовлению лонгиния.
Джошуа боялся. И это превращалось в настоящую паранойю – он перестал ходить в институтскую столовую, не говоря уже о каких-то городских кафе. Стал ездить в выходные почти за сотню километров от города, чтобы на одной маленькой ферме купить продуктов на неделю. Он постоянно ловил себя на мысли, что не может спокойно сесть вечером перед телевизором и смотреть на то, как ведущий ток-шоу или диктор новостной программы шевелит пухлыми напомаженными губами, произнося очередной бред, и честно глядит в него сквозь экран.
Он никогда не считал свои умственные способности выдающимися – куда там! Он и из младших-то лаборантов выбился только к сорока годам. Но Джошуа очень ценил возможность наблюдать за ситуацией, не имея ни силы, ни смелости хоть как-то на неё воздействовать. И этого он не мог лишиться – не мог! Иначе в жизни бы больше ничего не осталось. Серый беспомощный человечек, не способный отличить правду от лжи хотя бы для того, чтобы понять, что он это ещё может делать… Зачем же тогда жить?
Однажды он понял, что полностью поглощённый своими собственными переживаниями и страхами, он перестал прислушиваться к окружающему. А ведь в Иерихоне уже давно перестали говорить о лонгинии, а та группа учёных, что занималась разработкой вещества внезапно покинула стены института.
Но Джошуа не верил этому молчанию. Всё обман, думал он, всё обман. И поэтому продолжал бояться – год, два, пять лет… А потом пришло время уходить на пенсию.

***
Джошуа сгрёб все до единой упаковки лапши, заглянув не только на соседние полки, но и пошарив под самим стеллажом. Нет, ни одного жёлтого пакета не завалилось нигде. Хорошо, что даже в этой дыре на выходе из магазина стояли картоприёмники и туннельные сканеры – не нужно было, как в старину, показывать все свои покупки кассиру.
Бывший лаборант, ссутулившись больше обычного, посеменил к выходу. Впрочем, опасения его были напрасны. Вряд ли хоть кто-нибудь из немногочисленных посетителей здешнего супермаркета обратил бы внимание на пожилого потрёпанного мужчину, быстро катящего тележку, доверху набитую яркими упаковками дешёвой лапши. Подумаешь, обычный «джонни» – эмигрант из Америки или Европы. Таких тут навалом – тех, кто сбежал с насиженных мест от очередного кризиса.
Сейчас вот Джошуа загрузит свою добычу в багажник старенького мерседеса и медленно, боясь попортить подвеску на местных дорогах, поедет к себе домой. Скромные запросы и неплохая иерихонская зарплата вкупе с выходным пособием позволили ему переехать сюда и жить совсем отдельно в небольшом, обветшавшем под стать ему, домике на окраине одного ближайшего города. Там было так удобно бояться. Ни телевизора, ни спутника, ни компьютера – Джошуа сознательно не стал их покупать. Лишь книги да мессенджер, на случай если придётся вызвать врача…
Ему просто хочется жить. Как всем и каждому. Как любому. Так разве ж можно его винить в том, что он боится?

***
Бедный Джошуа, если бы он только знал... Спрятавшись в себе, отгородившись от всего бронёй подозрений, он не ведал, что группу исследователей, создавших лонгиний, расформировали ещё в его бытность в институте. Это случилось после того, как обнаружили, что треть людей, принимавших лонгиний с пищей, заболели раком. Так и не было налажено его широкомасштабное производство. А все научные материалы отправлены в архив. И что Иерихон давным-давно заботили совсем другие гипотезы и исследования.
Ничего так и не было.
Были только молчание и страх Джошуа.

@темы: Фантастика, Рассказ

---

[freedomisfree]

Вот вступил в ваше сообщество =). И вот мой первый стих у вас.

читать тут

Дьявол, деньги, человек.

Время течет, дьявол думал свой план,
Как мир захватить,ну а кто бы не знал,
Ведь дьявола шкура известна нам всем.
Так вот: встретил дьявола чел то есть man.

Лукавый говорит ему прямо в лицо,
Открыто, спокойно, подливая винцо:

"Сломай свой забор, что таиться во тьме
Души своей юной, отдай ее мне.
Зачем тебе жить, если ты одинок,
Ты просто раздавлен толпою дорог.
Продай свою душу за полную власть
Над миром ненужным. Твоя злая масть
Иная, другая - не то, что у всех
Ты можешь сломать легионы систем
(Простите что нету тут рифмы совсем)"


Но тут человек вдруг дает свой ответ:
"Ты прав, дьявол, - денег то у меня нет!"
"Без денег сегодня нет жизни вообще"
Сказал тут прохожий в зеленом плаще.

И взял человек тот десяток рублей,
Точнее десяток миллионов рублей.
(Хорошая рифма однако пришла =) )
И дьявола тень тут же сразу ушла.


Мораль сейчас скажу я вам,
И сразу будет стыд да срам:
"Ведь даже дьявол начал понимать,
Что деньги стали мир порабощать.
Хоть иногда творят они добро,
Но зла идет ведь больше от него.
За деньги можно щас купить,
Снимать, давать - да хоть убить.

Какое всетаки оно
Ненужное, большое зло!
Пойдем избавимся от них,
В кабак иль бар иль на двоих,
Закажем водки литра два.
Смотря на сколько хватит "зла"."

@темы: ироничное, Стихи, Философия

---

[Achenne]

Лоуренс

Предупреждения: слэш, сюр, некрофилия. Кто не спрятался - я не виноват!

В мире столько историй о любви - очередная упадет снежинкой на Южном Полюсе, искристо блеснет и сольется с мириадами сородичей. А если считать истории о несчастной любви, то придется исчислять единицей в энной степени.
Моя - только одна из них.
Однако нюансы - подобно кристальным структурам пресловутых снежинок, оттеняют даже такую банальность, как истории о любви. В моем случае речь о некрофилии.
Всего-навсего.
В современном мире не так и много видов любви действительно подвергаются остракизму. Давно реабилитирован однополый секс, различные виды "узаконенного насилия" - их именуют красивым термином "BDSM-культура". И так далее. Некрофилия же по-прежнему остается вне закона, и что хуже - вне человеческого понимания. Таких как я считают безумными маньяками, а то и сразу монстрами из преисподней.
Это ошибочно.
Некрофилия - самый чистый, самый отстраненно-прекрасный вид любви. Многие мужчины и женщины расценивают сердечные порывы как выгодное вложение - денег в том числе, но и иных "акций" - чувств, эмоций, внимания, времени.
Только некрофилы ничего не требуют взамен.
Но я отвлекся. Я ведь обещал историю о несчастной любви.
Лоуренс вошел в мой дом так же, как и прочие мои возлюбленные - тонкие веки загрубели и мне пришлось аккуратно разлеплять их, чтобы увидеть глубокие васильковые глаза. Взгляд его оказался внимательным и настороженным. Мой красавец точно вопрошал: не причинишь ли ты мне зла?
Нет, отвечал я ему, никогда. Ты слишком прекрасен, чтобы я оставил тебя.
У Лоуренса, умершего от потери крови вследствие суицида, каждое запястье до локтевой ямки перечеркивали уродливые шрамы, похожие на стежки слепой портнихи. Я забинтовал тонкие руки. Затем я расчесал длинные золотистые локоны, а покрытую комьями земли и слизи одежду и кожу (несколько улиток осмелились забраться под капризную складку твердых губ) тщательно обработал формальдегидом.
Резкий запах возбуждал меня - как всегда. Но Лоуренс - иное.
Я поклялся, что оставлю его навсегда.
Единственный способ - избавить прекрасного Лоуренса, мальчика-суккуба из царства Аида, от плоти. Погляди, думал я, порой проговаривая вслух, твои любовницы и любовники тянулись к плоти, но кто из жаждал постичь то, что... глубже?
Кто по-настоящему любит тебя?
Я тщательно изучил его тело. Длинное и тонкое, будто при жизни подготовленное для того, что я собирался с ним сделать, оно легко поддавалось остро наточенному ножу. Сначала я снял кожу - плюс практически отсутствующий жировой слой. Скальп волос - длинных, цвета растоптанных осенних листьев, перемешанных с водой, я не решился выбросить. Пригодится. Позже.
Особые трудности возникли с внутренними органами. Извлечь сердце, не сломав ребер, извлечь мозг, не затронув черепной коробки. Я воспользовался длинными иглами, загнутыми в виде гигантских крючков, на какие можно поймать целую акулу, и на манер египетского бальзамировщика вытянул лишнюю плоть. Ноздри, конечно, разорвал в бахрому, мягкую и слегка осклизлую на ощупь (я долго держал в руках потеки сероватой и буро-черной жижи, прикоснулся языком , не страшась трупного яда).
Затем упаковал в пластиковый пакет и сжег на свалке. Прости, Лоуренс, но плоть - это прах. Мне нужно то, что приравнено к вечности...
Я вываривал его скелет в гигантской посудине. Лоуренс сидел в чане, словно римский аристократ в терме. Без плоти, как ни странно, он выглядел менее хрупким - человеческий скелет прочен. Это основа всего.
Я чувствовал себя библейским богом на шестой день творения.
Только в отличие от бога - ничего не требовал от моего Адама... Я шептал ему слова любви и лил розовое масло в кипящую воду, чтобы перебить характерный запах, похожий на запах студня.
В ту ночь мы спали в одной постели. Конечно, Лоуренс не мог удовлетворить меня, как другие мертвые: мне нравилось заталкивать в себя холодные половые органы, гладить отверделый лобок. Однако наслаждения с милым самоубийцей, наслаждения иного рода, были еще изысканнее - отверстия в бедренных костях, чудные фаланги - длинные, как костяные иглы, и эта улыбка... Я целовал его в заголенные зубы, а Лоуренс ухмылялся, пусто и темно наблюдал за мной.
- Тебе понравилось, любовь моя? - спросил я у него, когда излил семя в провал глазницы.
Он промолчал. Лоуренс немногословный мальчик.
Утром я отнес его на кухню - пить кофе. Коричневая жидкость текла в раззявленную челюсть, а потом Лоуренс щелкнул зубами.
- Что случилось, любовь моя? Чересчур много сахара? Или добавить сливок?
Кремово-желтоватый череп опрокинулся на грудь.
Я едва не зарыдал: Лоуренс не желал видеть меня? Но я ведь люблю его... я спас его от гнили и смрада, я сделал его совершенным...
Мертвые не предают, повторял я себе, и снова поцеловал ровные белые зубы. Лоуренс отвернулся - шейные позвонки хрупнули, прямо под моими пальцами, и снова раззявился в безмолвном крике рот.
Лоуренс... за что ты сердит на меня?
Волосы! - осенило меня, - он наверняка жаждет получить обратно свои волосы. Я порадовался, что не уничтожил скальп вместе с остальной плотью. Вторую половину дня прилаживал задубелую кожу к кости, а потом заплетал в золотые локоны ярко-алые банты. Лоуренс не возражал. Сидя перед дубовым трюмо, он отражался сразу в трех зеркалах - аккуратный, миниатюрный, косточка к косточке. Разве я мог удержаться?
Мы занялись любовью подле зеркал, точно два Нарцисса.
Я уложил его спать, не расплетая бантов.
А проснулся среди ночи оттого, что Лоуренс рыдал. Из провалов глаз текли вязкие восковые слезы, он постукивал челюстями, всхлипывал и в лунном свете, призрачном, извилистом, похожем на слизневый след, руки его корежило неизбывным страданием.
- Что случилось, дитя мое? - в панике я рванулся с кровати, включил свет.
Ничего. Лоуренс лежал тихо и покойно.
Но я ведь видел... слезы и рыдания.
- Мой мальчик, - я погладил прохладный лоб, - не таись, скажи мне, чего тебе не хватает? Быть может, ты желаешь одежды? Черный бархатный футляр для каждой кости?
Мне показалось, будто дернулись вилы-ребра. Однако Лоуренс молчал. Молчал тяжким грузным молчанием - несчастной юной девы, чей тиран-муж запер ее в золотой клетке четырех стен.
Тогда-то я осознал, что не всегда моя любовь - счастливая, и желая подарить счастье нам обоим, я причинил мальчику боль.
Я встал перед ним на колени. Целовал голени и гладил коленные чашечки. Теребил ребра и умолял о прощении - и дать мне знак, сигнал, что же мне сделать, чтобы удовлетворить его.
Но молчал мой златовласый костяной ангел... и мне оставалось лишь погасить свет.
Миновало три дня.
Лоуренс положительно сводил меня с ума. Тоскою и страданием - он рыдал каждую ночь, плотными густыми слезами, похожими на мясной отвар; он отстранил меня от себя, каждый фрагмент сделался колючим и неприятным. Куда только делась первоначальная ласковая гладь...
Иногда он вставал и бродил по квартире. Конечно, я не видел этого - но чувствовал, слышал его шаги, а когда открывал глаза, этот тихоня оказывался рядом. А затем вновь бродил и жаловался, невнятно бормотал то ли молитвы, то ли проклятия.
И, разумеется, усмехался.
Меня не проведешь, мальчик. Я знаю... ты хочешь сбежать. Покинуть меня - своего бога, блудный сын, златокудрый Люцифер с пустым черным взглядом и неизбывной ухмылкой.
Я решил обхитрить его.
На четвертую ночь я прикрыл глаза, и сделал вид, что сплю. Дожидался - когда же мальчик предпримет очередную попытку к бегству.
Долго ждать не пришлось. Он поднялся, постукивая остовом ступней, словно каблучками итальянских туфель, двинулся прочь. Полнолуние текло по его черепу, меж ребер и бедренных костей, рук и ног.
"Наконец-то. Сейчас... отойдешь подальше от кровати, и я поймаю тебя, щенок!" - злорадствовал я.
Лоуренс двинулся далее. К полке, на которой лежал тот самый нож, что избавил его от бренности и тлена плоти.
Костяные фаланги обвились вокруг рукояти, а потом он развернулся ко мне.
Я похолодел.
От ужаса? Нет. Я не боялся смерти - как может тот, кто служит темной богине, бояться ее? Дети не боятся собственной матери...
Но Лоуренс... я не ожидал подобного предательства.
Внутри меня поднялось что-то горячее и горькое, и лопнуло, разбрызгиваясь каплями - подобно мыльному пузырю. Я спрыгнул с кровати.
- Ты! Глупый щенок! Решил убить меня - за что?! Если бы не я, ты гнил бы в смрадной могиле!...
Он шел на меня. Покачивался. Нож сиял осколком луны.
Я ударил первым - краем глаза уже видя, что нож лежит на месте, Лоуренс не трогал его...
Поздно.
Он рассыпался на месте - он был так хрупок, мой неверный ангел, и звякнул нож печально, будто погребальный колокол. И тогда я на пол, судорожно бросился к костям - тщетно пытался собрать их.
Вдребезги. Вдребезги, как древняя фарфоровая ваза династии Мин.
Я закричал.
Я звал его. Я умолял вернуться. Уверял, что люблю его. Напрасно... мальчик-самоубийца довершил дело руками того, кто хотел подарить ему вечность.
Я пролежал на полу без движения до утра - может быть, до утра следующего дня. Прижимал к груди череп, от коего отвалилась нижняя челюсть, а волосы расползлись безобразной паклей.
Потом собрал кости и отнес их в сад.
Календула, думал я, на второй могиле Лоуренса должна расти календула - оранжевый священный цветок мексиканцев, посвященный мертвым.
Рыжие цветки проклюнулись через месяц, напоминая об очередной маленькой истории несчастной любви.

@темы: Рассказ

---

Жизнь как в кино

[l0nelyGirl]

Опять я не успела хоть спешила
Ну ладно вру мне было все равно
Меня моя судьба одна страшила
Хотелось чтоб все было как в кино

А жизнь она ведь рядом незаметно
Проходят дни Летит за годом год
А я все молода и я все так беспечно
Иду по жизни без тревог или забот

И вот приходит день когда ненастье
Ворвется в жизнь и изменит тот ход
Привычный Что казалось бы приносит счастье
И навсегда тебя от нас он заберет

Ну вот и все тебя я не узнала
И больше не узнаю никогда
Не думала что времени так мало
И что навек закатится звезда[/читать дальше]

@темы: Мысли вслух, Стихи

---

[MoonShadovv]

Ты знаешь, мне ведь совсем не больно,
А руки режу от "нефиг делать",
И если ты до сих пор не понял,
Судьбою правит слепая смелость.

С тобою птицей взлетаю в небо,
Но ударяешь ухмылкой в сердце,
Я рассыпаюсь по ветру пеплом
И завываю тем самым ветром.

Но ты целуешь и воскрешаешь,
Надеюсь, завтра всё будет лучше.
Холодным пламенем согревая,
В кусочки льда превращаешь душу.

Проводишь пальцами по ресницам,
Как будто руки мои в розетку.
А может мне это счастье снится?
Но я не стану терять надежду.

@темы: Чувства

---

[Achenne]

а поскольку можно до трех штуков в день %) то вот еще %)
Варнинг: слэш, да =)

Птаха

Томный вечер, душный вечер - солнце плещется в морской воде, лениво, словно светская дама в благоуханной ванне с розовой водой. Море кажется иззолото-багряным, слепяще-ярким, а по улицам разносится запах ванили, жимолости и листвы. Но чем ближе к рынку, тем пестрее палитра, и благородством запахи здесь уже не блещут: конский пот, сыр, свежее и не очень мясо. Рыба и моллюски...
Моллюски. Именно их и тащит Феличиано, поставив огромную корзину себе на голову. Он надеется на неплохую оплату, хватит и матери отдать, и самому поужинать горстью жареных каштанов, а может, и куском рикотта.
Утром Феличиано уже притаскивал такую корзину, но торговка Мария, смуглая почти до черноты женщина с двумя бородавками на носу и шепелявая, сообщила - у господ нынче праздества, слуг присылают на рынок чуть не каждый час.
От тяжести ломило шею. Еще хотелось почесать ухо, но Феличиано во-первых торопился, во-вторых знал: если корзину снять, а потом снова поднимать, она покажется втрое тяжелее.
Поэтому он отвлекался как мог. Феличиано пел.
Если не считать ловли моллюсков, это было то, что он действительно хорошо умел. Соседские девки частенько просили мальчишку спеть - что-нибудь веселое, площадные песенки, но иногда и протяжные заунывные церковные песнопения-молитвы. Хвалили его знатно. Даже падре говорил - "у тебя, Феличиано, лучший голос в Неаполе".
А девки прозвали его Птахой. Так он и сам иногда представлялся. Прозвище идеально подходило ему - невысокий, легконогий и тонкий, но сильный и гибкий; Феличиано недоставало лишь крыльев, дабы действительно стать птицей.
Итак, душным июльским вечером, он тащил здоровенную корзину моллюсков, надеялся на оплату и ужин, и жмурился от солнца - а оно золотило его волосы цвета древесной коры. И пел.
Голос его, легкий и серебристый, словно колокольчики, разносился по улицам. Прохожие улыбались мальчишке, одобрительно кивали. Феличиано чувствовал себя вполне счастливым - неважно, что устал и голоден, неважно, что дома мать и восемь братьев и сестер, а он - старший, единственный кормилец после того, как рыбак-отец пропал в море.
Феличиано в тот вечер исполнилось двенадцать, и он еще не умел слишком всерьез раздумывать о горестях.
Он почти допел несколько непристойную песенку о благородной синьоре и кучере, когда его окликнули.
- Эй, парень, - обращались несомненно к нему. Феличиано даже оглянулся, хотя непросто то было с тяжелой-то корзиной. Но других парней на улице не оказалось, разве вдали пытался загнать гусей в дом старик Джузеппе... но его можно не считать.
- Добрый вечер, сеньор, - вежливо ответил Феличиано. Тот, кто позвал его, был рослым мужчиной, одетым в поношенные, но когда-то довольно дорогие одежды. Феличиано даже показалось, что пуговицы на камзоле сеньора золоченые, а то и вовсе золотые. Может, даже слуга какого-нибудь богатея, из тех, о ком Мария болтала. Он опустил корзину. - Не угодно ли моллюсков, свежие, только из моря?
- Моллюсков, говоришь? - усмехнулся мужчина. - Нет, моллюсков оставь себе...
- Ну тогда я пошел, - пробурчал Феличиано. Он немного разозлился: вот и стоило звать? Окликать? Время потеряно, да и корзину опять поднимать...
- ...Но я готов заплатить вдесятеро против того, что ты просишь за нее, - продолжил мужчина, и шагнул в сторону мальчишки. Тот невольно вытаращился на незнакомца. Камзол... хороший камзол, и пуговицы дорогие. А сам молодой, может, лет на семь старше Феличиано, светловолосый - венецианец, поди. Или вовсе иноземец.
"Чего ему надо?" - Феличиано не двинулся с места.
- Если ты пойдешь со мной, - проговорил мужчина, склонившись. Глаза его, цвета прелой травы, казались совсем кошачьими, а губы - полными и влажными. Феличиано слегка передернуло.
Ему исполнилось двенадцать, но Феличиано родился и вырос в Неаполе... и отлично понимал, что значит такой взгляд и такое предложение.
Ночь любви, вот чего надо сеньору. Мальчишка вздрогнул всем телом. Торговать собой... это ему еще не приходилось. С другой стороны, а чего дурного? Все знают, что плотник Алессандро, двадцатилетний красавец, словно сошедший с фрески в Сикстинской Капелле, заглядывает к богатой вдовушке, и явно не дрова колоть.
Феличиано ощутил, как пересохло во рту, и несмотря на зной по коже пробежался колючий мороз.
Но он подсчитал сумму... и кивнул.
- Плати скудо, - заявил он. - Дешевле не пойдет.
Зеленоглазый расхохотался, и смех его был похож на перестукивание раковин, если бить их друг о друга.
- Идет. Зови меня Леоном, парень. А тебя как кличут?
- Феличиано, - буркнул мальчишка, - а еще Птахой зовут, потому что я петь умею. Небось, слыхали сейчас.
Зачем он добавил это? Наверное, чтобы сеньор не пожалел, что платит скудо - не за какого-то грязного рыбацкого сына, мол. Какие-никакие таланты имеются.
Незнакомец по имени Леон вновь рассмеялся, и вновь явился мороз - или целая стая мурашей на кожу Феличиано.
- Птаха, это хорошо. Да, я слышал как ты поешь...

Леон привел Феличиано на постоялый двор, достаточно дешевый, чтобы не привлекать ненужного внимания, но достаточно приличный,чтобы Феличиано немного успокоился: богатые сеньоры не обманывают, платят. Хотя, скудо... это, пожалуй, Феличиано лишку хватил. Ой, отрабатывать придется...
В комнате, пахнущей сеном и горячим деревом, настоящая кровать с соломенным тюфяком и даже относительно чистой тряпкой в роли простыни. А на столе - поднос с фруктами, сыром и кувшином вина.
Леон наливает себе и гостю:
- Угощайся, Птаха... разреши я тебя так называть буду? Настоящее таурази.
Феличиано ничего не смыслит в вине, но храбро пьет. Вино на вкус сладкое, терпковатое и моментально оседает в голове, заставляя улыбаться невпопад и даже хихикать.
- А чего, сеньор, часто вы мальчишек на улицах подбираете? - смеется он, рискуя огрести затрещину. Но Леон расстегивает камзон, оставаясь в не очень чистой льняной рубашке, и гладит парня по щеке, по шее:
- Случается, случается... когда мальчишки того стоят. Птаха, а спой-ка ты еще для меня. Только не площадную песенку. Спой "Stabat Mater".
Несмотря на опьянение, Феличиано смущен. Ему прежде не предлагали спеть что-то настолько серьезное, да еще в подобных условиях. Он думает о богохульстве, однако... однако скудо надо отрабатывать, и Феличиано думает: "это ради матери и братьев с сестрами, Иисус и Дева Мария, простите меня".
Он выполняет просьбу. Поет, чуть склонив голову набок, разглядывая Леона. А тот, оказывается, красивый... лицо как у ангела, и волосы золотые, что его пуговицы. И глаза зеленые.
Феличиано вытягивает высокие ноты, сам наслаждаясь красотой своего звонкого мальчишеского голоса, плавной и гибкой - под стать его телу, смуглому горячему телу, и когда Леон прерывает его поцелуем, попутно касаясь талии, Феличиано замолкает с коротким полувыдохом.
Он чувствует себя пойманной птицей.
Маленькой пойманной Птахой.
И он не против.
Леон аккуратно снимает с него лохмотья-одежду, Феличиано рвет одну из небольших дыр, пытаясь освободиться. Он никогда не испытывал подобного прежде, но теперь... он рад, что Леон пообещал скудо, рад тому, что будет. Рука Леона ласкает его в паху, Феличиано дрожит от нетерпения, и думает: невежливо, если я выплеснусь прежде него, прямо ему в руку.
Он обнажен, он весь - в золоте заката. Стройный и смуглый, он кажется бронзовой статуэткой. Леон ласкает его, раздвигая ягодицы, массируя яички - пока безволосые, пройдет еще пара лет, прежде чем лобок покроется курчавыми темными волосами, а на лице станут расти усы.
Феличиано тихонько стонет. И когда Леон укладывает его на постель, и входит внутрь, это почти не больно - вернее, больно, но терпеть удивительно легко, потому что Леон утоляет его жажду, утоляет невыносимой сладостью, дорогим вином.
Таурази, думает Феличиано. Таурази.
И выплескивается на простыню, а Леон - в него.
Потом они лежат, обнявшись, и Леон целует мальчишку, а тот пребывая в полудреме размышляет о том, что никогда деньги не доставались столь приятно. Феличиано немного хочется пить. Леон охотно наливает ему еще вина... и еще...
Вскоре мальчик засыпает, счастливый как никогда прежде.

А просыпается он от ощущения тепла. Море, сквозь сон думает Феличиано, я в море... в теплом ласковом море, надо рассказать Леону... как здесь хорошо.
Он полуоткрывает глаза. И обнаруживает себя в круглой ванне, пахнущей благовониями. Леон стоит спиной и возится с чем-то. Феличиано умиротворенно улыбается.
- М... спасибо, Леон. Ты такой добрый. Искупать меня решил... - однако при попытке пошевелиться Феличиано выясняет, что руки и ноги его связаны. Веревки размокли, и не впиваются в кожу, но держат крепко. Веревки - ласковые объятия. Как у Леона.
- Эй... Леон, что за шутки!?
Тот разворачивается к мальчику, и Феличиано кричит, срываясь на визг, кричит, пока рот ему не затыкают куском простыни, той самой простыни, пахнущей семенем и потом.
В руках Леона нож.
И Феличиано понимает, что с ним сейчас сделают.
Полубессознательно он следит, как лезвие ныряет в воду. Рука, недавно ласковая и несущая наслаждение, оттягивает яички, Феличиано кажется, будто кишки его и все нутро холодеет - изморозью подергивается, вот как. Несмотря на горячую воду.
Когда нож вспарывает его мошонку, Феличиано прокусывает кляп. Он откусил бы язык - и испортил себя как "товар", если бы не простыня с ароматом спермы. Как смешно, думает Феличиано, я дышу собственным семенем... которого у меня больше не будет.
Вода становится алой.
Феличиано плачет, и слезы тоже смешиваются с водой.
"Почему?" - он смотрит в глаза цвета прелой травы, сквозь боль и ужас, пытаясь понять.
Леон отвечает.
- Так будет лучше. Ты еще возблагодаришь меня и этот день.

Много лет спустя, Феличиано - чье настоящее имя давным-давно забыто, высший свет знает его как великого Узиньоло-Соловья; вспоминает тот душный и томный, как объятия куртизанки, вечер.
У его ног в гримерной - роскошный костюм с бриллиантами (и, конечно, птичьими перьями). Сейчас он смоет грим, переоденется и предстанет перед самим маркизом... Дева Мария, как его зовут... маркизом...
"Ди Содерини", кажется, так.
На званом вечере он будет улыбаться, чувствовать себя драгоценной жемчужиной в бархатной шкатулке, а сеньориты и сеньоры - заглядываться. И может, в конце его ждет надушенное письмо с приглашением в чьи-нибудь покои.
И быть может, Феличиано даже примет его.
Феличиано-Узиньоло залпом осушает бокал терпкого и багряного (как кровь) вина.
Он смеется.
Рыбацкий сын, он стал великим певцом, и благодаря чему - случаю. Кому - Леону и его ножу.
Evviva il coltello, как кричат в исступлении восторга зрители, расплескивая вино из золотых кувшинов и рассыпая леденцы, когда он, рыбацкий сын Феличиано - лучший сопранист Неаполя, Венеции, Рима и Тосканы, - исполняет арию.
Прошло больше десяти лет, но Феличиано помнит слова Леона.
"Ты возблагодаришь меня и этот день". И сейчас, задаваясь вопросом, изуродовал или благословил его зеленоглазый любовник - был ли он ангелом или посланником нечистого, Феличиано-Птаха так и не находит ответа.

@темы: Рассказ

---

Нет, это не дневниковая запись. :)

[missgreed]

День начался неплохо. Под утро мне снилась какая-то детективно-фантазийная чушь - приключения в стиле Дж. Бонда со мной в главной роли. Тайное проникновение в дом какой-то ведьмы, а может быть и вампирши, стрельба из пистолета, выпрыгивание из окон, бег по пересеченной местности, магия… Помощь доброжелательного существа и даже перемещения во времени – все это присутствовало. Сны мне обычно снятся интересные и цветные, так что я никогда не жалею, отправляясь спать. Неплохо провожу время. Жалко даже, что ни разу не сподобилась записать содержание и отослать в Голливуд – денег бы огребла!..
Последние полгода я работала с восьми и на другом конце города, так что вставать приходилось в полседьмого. С работы я уволилась, но организм привык просыпаться рано и теперь категорически отказывался валяться в постели до полудня. Привычно помучавшись до девяти, я слезла с кровати и побрела умываться. В планах было – пробежка, уборка, стирка, готовка, еще я планировала сходить в банк и снять немножко денег, посетить два супермаркета и спортивный магазин (купить наконец форму для карате). В общем, грандиозные были планы.
Бегать было лень. Я позевала, глядя в окно, для очистки совести проверила в Интернете погоду – ура, облачно! Не побегу, - позавтракала и открыла книжку... В общем, из всей программы я выполнила только стирку, зато на ура. Даже съездила к брату с одеялом, которое не влезло в мою машинку, - наверное, оно весит больше трех килограмм. Из-за того, что не нашла паспорт, накрылось сразу несколько дел. Без паспорта в банке делать нечего, следовательно, не на что покупать вещи. А на карате я не пошла уже по двум причинам. Во-первых, у меня не было формы, что логично вытекало из отсутствия паспорта. А во-вторых… я поехала водиться в дэнжин.
Кто не знает, объясняю: дэнжин - это такая игра, где вместо правил бросок кубика, а мир творят сами игроки во главе с дээмом, дэнжин-мастером.
Дэнжин – это моя самая большая слабость. Вообще во время сессии – так называется период с момента начала игры и заканчивая выходом из нее самого последнего, самого стойкого игрока, - забываешь обо всем. Обо всем, кроме мира, где в данный момент живет или выживает твой персонаж...
Как начинается игра. Дээм обзванивает людей, которых лично он хотел бы наблюдать в течение следующих нескольких часов или дней… Хотя нет, нет! Сначала дээм создает Мир. Это он решает, технологическая будет реальность или магическая, обитаемый мир или нет; какие существа его населяют и какие из них разумны, какие физические законы действуют в этом мире… И только когда он считает, что его Мир создан и может существовать, он приглашает игроков.
Сколько людей будут играть, решать тоже ему. Кто-то любит общаться один на один. Кто-то – с парой или тройкой приключенцев. Кому-то по нраву большие компании, хотя если игроков больше пяти человек, начинаются сложности – каждый ведь желает быть услышанным, особенно если ситуация становится критической. Такой гам поднимается! А ведь мастеру надо запомнить, какой игрок как действует и адекватным образом отреагировать на это действие!.. Поэтому чаще всего устанавливается очередь, игроки высказываются попеременно. А если кто-то вызывает неудовольствие мастера, он очень быстро умирает. В смысле, его герой умирает. От яда, стрелы, укуса насекомого…
Вот мир прописан, люди собраны. Теперь надо выбрать себе героя и прокидать навыки. Классов немного: воин, вор, целитель, маг, охотник, жрец, бард. Впрочем, мастер может добавить что-то еще, а может получится смешанный класс. Он же называет расы, которыми можно играть. Опять-таки, самые распростаненные – люди, эльфы, гномы, орки (из классической фэнтази) и оборотни, вампиры, … из триллеров. Плюс все то что придумает игрок и пропустит мастер. Кстати, от расы зависит и набор навыков. К примеру, у эльфов хорошее зрение и по умолчанию стрельба из луков, а иногда и магия на два-три уровня выше, чем у других рас, у гномов силы немерено, орки живучи как черти-что, вампиры владеют магией крови… Люди? У людей обычно нет особых плюсов. Но и минусов нет, в отличие от остальных, ведь если эльфу, к примеру, добавляют пару очков на параметр «зрение», то с параметра «сила» эти очки, соответственно, снимаются.
Хотя систем прокидки много. Все зависит от мастера. Кто-то пользуется одним кубиком, кто-то двумя, кто-то тремя. Кто-то предпочитает кубик с двадцатью граанями. Конечно, и количество параметров варьируется, от шести до двадцати-двадцати пяти. Основные – сила, сложение, ловкость, интеллект. Часто встречающиеся – скорость, внешность, восприятие, мудрость… и так далее. Когда параметры прописаны в левой верхней части листа, в столбик, каждый игрок берет в руки кубики и под внимательным взглядом мастера начинает прокидку. Сверху вниз, по очереди, обычно без права перекинуть, под зубовный скрежет или радостные крики игрока. Иногда до смешного доходит: как-то у меня была красота на 12 и ловкость с восприятием на 2 и 3. Как метко выразилась мастер – «слышишь – имеют, оборачиваешься – тебя имеют». Представляете, как трудно было моей героине жить в том мире? Да еще с интеллектом на четверку…
После параметров идут навыки. И вещи. И деньги. И социальный статус… В общем, вы поняли – закидываются игроки долго. И очень обидно бывает потерять героя в первые минуты игры! А ведь такое случается. Мир дэнжина обычно жестокий мир. И мастер – не добрая волшебница, хотя волшебных тварей в иных мирах зачастую хватает. Забыл сказать вначале игры «беру запас иды и воды на неделю», обычно это дается бесплатно, - загибайся от голода и жажды. Или пытайся кого-нибудь поймать, а потом сожрать. И мастер еще посмотрит, не вывернет ли тебя от сырого мяса, ведь огниво-то тоже заказать забыл…
Но зато и играть интересно. Дэнжин намного многогранней шахмат, здесь та же игра ума плюс закон Мерфи, плюс воля кубиков. В самом деле, иногда кажется, что мир действительно живет своей жизнью. Он может принять героя, и тогда ему будет просто везти, а может и отторгнуть – и тогда персонажа будут подстерегать коварные засады и падающие деревья, а сам игрок будет выкидывать прискорбно малые значения на кубиках. Помню я двух горе-вампиров, которые никак не могли убежать от толпы крестьян, притом что средняя скорость вампира в два раза больше человеческой. А вот, выкидывали двойки, тройки, они падали, спотыкались, их подкалывали вилами, тогда скорость на время увеличивалась до пятерки… Презабавнейшая была ситуация, хохотали все до колик!..
А иногда бывает не до смеха. Бывает, переживаешь ощущения персонажа на собственной шкуре, особенно когда попадется действительно талантливый мастер. Вот ради этого и играешь.
Гриша позвонил мне в самый последний момент. «Ты где?» «В центре». «Подъезжай к Хоффину, гоняться будем». Ни здраствуйте, ни до свиданья. Такой он, Гриша. И я, конечно, свернула свои дела и поехала к ним.
Итак.
Меня зовут Маргаритой, и я послушница Синильского монастыря. Умна на семерочку, красива на одиннадцать. То есть очень красива. (Ну, я говорила, что у меня большинство персонажей выходят красотками.) По своему профилю – похоже, клирик, святая магия, все дела. Попытаться вылечить при случае могу.
Навыки развиты как-то не очень. Совсем не очень, честно говоря. Зато талантищев – аж на деннадцать! Мда… Из серии «могу, но не хочу». Ну, ловкость, скорость, сила, выносливость – все для меня обычно, на среднем уровне. Зрение хорошее. Вы верите в магию кубиков? У меня все персонажи похожи друг на друга.
И в чем-то, наверное, на меня.
Таак, а что у нас с историей? Девушка из бедных, которую взяли в монастырь в первую очередь из-за красивого личика. В услужение богатым дамам, скрывающимся от мирского окружения из прихоти или по необходимости. Верую ли я? Абсолютно нет. С равным цинизмом отношусь и к злу, и к добру. Хотя зло маленько перевешивает. Ну там, вкусненькое из кухни стащить, красивое колечко потерять в передник, с конюхом при случае в сене поваляться. Девственность, кстати, потеряла в четырнадцать. А сколько мне сейчас? Ах, шестнадцать! Что ж, девушки в наших местах взрослеют рано. И женщины – стареют тоже.
Вот скорее даже пока я не красивая, а миловидная. Беру юностью и прелестью. Собственно красива буду годам к двадцати пяти, когда сойдет девичья округлость черт. А пока что Маргарита чертовски мила. Да-да, и в монастырь-то ее взяли из-за невинного личика, не тронутого печатью порока (ха-ха!).
Сколько я в монастыре? Полгода. Ага, этим, видимо, и объясняется то, что при своих способностях я практически ничего не умею. Видимо, подглядывала за старшими, за священниками, разучивающими молитвы, и пыталась втихаря освоить материал самостоятельно. Мне кажется, могла бы и побольше уметь, при таких-то способностях!.. О, да я неграмотная. Ни читать, ни писать не умею. Не спорьте с мастером, называется. Все, хорошо-хорошо, я дура. Хорошенькая дурочка, да.
И не переходи на личности, Гриша, а то сейчас кастрюлей отоварю.
Пока закидывались остальные, я возила карандашом по бумаге – рисовала свой портрет. Пухлые губы, глаза с поволокой. Голубые, конечно. У настоящей принцессы должны быть голубые глаза и длинные белокурые волосы. А? Глаза черные? При белых-то волосах? Гриша, так не бывает, давай хотя бы карие! Золотисто-карие, ага. Этот цвет называется ореховый, Гриша, хватит заглядывать мне через плечо. И вообще рисунок черно-белый, где ты другие цвета увидел? Все, отвернись.
Чтобы стать принцессой, нужно выйти замуж за принца, это же элементарно. Я нарисовала маленькую корону на пышной прическе, потом нахмурилась и спрятала волосы под капюшоном серой монашеской рясы. Из-под капюшона выбилось несколько кудрявых прядей и завлекательно легли на грудь, подчеркивая соблазнительные даже сквозь такую асексуальную одежду очертания.
Не-не-не. Не нужна мне такая грудь. Как я бегать-то буду? Пусть персонаж будет стройным и изящным. Иди в баню, Гриша, может, у меня в предках затесалась пара аристократов. Бабушка была княжной, усек? Хорошо, дедушка. Князем, хватит ржать. И вообще, мы сегодня водиться будем?

@темы: Творчество

---

[Achenne]

И он улыбается

Рассказ, изначально написанный на Сквик-фест
Варнинг: Слэш, киберпанк, НЦ-21 за расчлененку, и вообще малолетние беременные монахини - кыш!

Фабрика была грандиозна и неприступна.
Исполинский монолит посреди мегаполиса, краеугольный камень нового мироздания, Фабрика казалась не чем-то рукотворным, и даже не призванным производить, но сродни древним мрачным храмам, где вырывали трепетные сердца и скармливали уродливым богам младенцев.
Здание Фабрики растянулось на несколько километров, а самая высокая труба расцарапывала до крови небеса.
Вокруг Фабрики - черного солнца, вращался весь город, и каждый второй служил ей. И ее Мастеру.
Фабрика производила киберимплантанты, наркотические вещества - разумеется легализованные купленным правительством; производила мирную технику, оружие... и людей.
Нелюдей, точнее. В мегаполисе их именовали химерами. Действительно, в состав "нелюдей" входили гены многочисленных животных, насекомых, иногда растений, выглядели они как люди, но являлись людьми не более, чем сама Фабрика - благотворительной организацией.
Химер использовали как охранников, как бесплатную рабочую силу. Кто-то даже - в роли сексуальных игрушек, впрочем, любителей искореженного генетиками мяса брезгливо именовали зоофилами.
Многие работали на Фабрику - в зловонных шахтах по добыче необходимого для работы ядерных реакторов урана, среди кислоты и ядовитого газа, среди скользкой жижи полимеров, в огне и холоде.
Фабрика была адом.
Но не только. Раем тоже - для "высшего звена", ученых-генетиков. Похожие на гигантских бледных личинок, они елозили в верхних артериях Фабрики. Работа генетиков - чиста и прекрасна.
Сродни божественной. Именно генетики разрабатывали и производили химер.
Мегаполис вращался вокруг Фабрика, а Фабрика зависела от генетиков. Выше них был только сам Мастер. Недосягаемое божество, царь и повелитель каждой души.
Так же известный, как дьявол, разумеется.
Однако и боги порой спускаются с небес... а демоны выходят на поверхность из душных, полных криками, недр преисподней. И Мастер, хозяин Фабрики, изредка обходил свои владения... во всяком случае на верхнем уровне, уровне генетиков.
Порой полезно лично проверить подчиненных.
Освещение в просторных залах-лабораториях отливало синеватым, отчего цвет лица живых смахивал на цвет лица мертвых. Ровно гудели мощные генераторы и автоклавы, суетились люди в белых халатах. Каждый старался не попастся на глаза Мастеру, а коль неприятность случалась - подобострастно кланялся, почти целуя - да и не почти бы охотно! - лакированные ботинки хозяина.
Мастер отмеривал шаги длинными ногами. Более всего бог и дьявол мегаполиса походил на журавля, выкрашенного в черно-белый. Темный костюм, белая рубашка. Темные волосы - длинный хвост, зачесанный назад. Неброско, стильно. Из дорогих вещей - лишь антикварные золотые часы и аккуратный платиновый перстень с розовым бриллиантом, отнюдь не самым крупным, зато чистоте его позавидовал бы родник живой воды.
Несколько химер-охранников сопровождали Мастера, принюхивались и водили узкими, похожими на кошачьи, головами. Мастер скучал. Обход - дежурная формальность, галочка в обитом кожей ежедневнике... не более.
Фабрика слишком грандиозна, чтобы кто-то осмелился бунтовать.
Сто тридцать четвертый отсек, секция "Z" - финальный этап пути. Такой же скучный, как прочие. Мастер предвкушал обед с вырезкой... и может быть, немного мартини. Он с трудом сдерживал зевки, когда мимо юркали крысами генетики. Ровная череда автоклавов, похожих на прозрачные змеиные яйца - яйца дракона, издавала негромкий гул.
От гула клонило в сон.
Он пропустил бы последний, скромно пристроенный в полутемном - едва ли не заросшем пылью, если бы в верхних отсеках Фабрики допускалась хоть пылинка, автоклав. Если бы не запнулся за провод, протянутый к нему.
Так случайности решают многое.
Мастер отвлекся от приятного предвкушения. На отражающей бледно-синие блики туфле появилось пятно...и даже зазубринка. Мастер скрежетнул зубами.
- Кто ответственен за этот автоклав?
Химеры-охранники мгновенно оскалились. Напряглись мускулы под смуглой кожей, послышалось тихое шипение. Одно междометие - и они разорвут в клочья виноватого.
Рядом с массивным сооружением возился невысокий худощавый человечек. Обычный генетик-белая мышь. Хотя данный более смахивал на воробья, слегка взъерошенного, немного пощипанного. Он кинулся к Мастеру, мелко дрожа и вращая круглыми серыми глазами.
- Простите, господин... - начал генетик. Мастер все-таки зевнул - раболепие тоже утомляет, если его явная передозировка, но тут взгляд его упал на причину инцидента. На автоклав.
На его содержимое.
Химеры различались в зависимости от отсека. В сто тридцать четвертом обитали "кролики" - сверхбыстрые альбиносы, чьим базовым материалом как раз и служила ДНК вымерших пушистых зверьков. "Кролики" использовались как ассассины - неуловимые, ловкие, идеальные в молниеносной атаке.
Фабрика делала убийцами даже "потомков" столь безобидных зверьков.
Однако химера, что покоилась в прозрачной жидкости-анабиозе ничуть не походила на маленьких юрких "кроликов.
Мастер оттолкнул генетика и шагнул ближе к автоклаву. Тонкие брови на лице-маске вздернулись вверх. Генетик тихонько пискнул, кинулся вперед. Охранники сцапали его за руки, ученый повис в их "объятиях", будто туша на крюке мясника. С той разницей, что "туша" обреченно подрагивала.
В расширенных зрачках бился ужас. Генетик часто дышал и сглатывал. Казалось, он старается проглотить собственное сердце - а оно того гляди, вырвется из глотки с приступом рвоты.
Мастер постучал по стеклу. Ему чудится? Что за существо сокрыто под слоем жидкости?
Рослый мужчина, на голову выше самого Мастера, крупный и широкоплечий, настоящий гигант. Таких габаритов разве боевые киборги попадаются, да и то не каждый. Спрятанному за стеклом парню можно дать лет двадцать пять - стандартный внешний возраст химеры, однако лицо с правильными мягкими чертами казалось почти детским.
Почему-то Мастера передернуло. Тело бойца-гладиатора и лицо ребенка. Жутковато.
Затем явилась злость - тягучая, скучная, и все же злость. Мастер почти обрадовался эмоции.
- Как твое имя, генетик? И что это значит? Используешь оборудование Фабрики для незаконных разработок?!
Охранники подтащили ученого, ткнули лицом в гладкую поверхность автоклава, словно нашкодившего котенка в собственную лужу. Тот сполз на пол.
- М-мартин... - выдохнул ученый. Воробьиный взгляд скользнул на лицо Мастера, и он зажмурился. - Мартин Ретто, - нервно пригладил бесцветные коротко стриженные волосы. - Мастер, послушайте... это не то, что вы думаете...
- Незаконная разработка, - владелец Фабрики почуял кровь. Нет, не совсем кровь. И не буквально. Пока. - Извольте объяснить.
От холодной вежливости химеры-секьюрити поджали несуществующие, но заложенные в хромосомной памяти хвосты.
Ученый по имени Мартин Ретто поднялся на ноги. Руки его дрожали, и он долго отряхивал несуществующую пыль с халата. Под языком густел липкий ком, а в черепе будто просверлили дырочку и выпустили все мозги.
- Его зовут Эдвард... Эдди, - начал генетик, и прикусил язык. Не то. Он не объяснит странной трепетной нежности к существу из пробирки, не объяснит, как тот дорог Мартину. Да и не то нужно Мастеру... - Он... Донор, понимаете? Да... вы правы, господин, новая разработка... простите, что не показал вам чертежи проекта...
"Я не мог. Я бы сошел с ума, если бы вы запретили. А за объяснение "он явился ко мне во сне, в облике архангела Рафаила - целителя"... вы бы просто пустили мне залп плазмы в лоб. Как бешеной собаке".
- Донор... это значит, он... он сильнее людей и химер, да, приблизительно втрое... но он не воин... Он может лечить, - Мартин сообразил, что сбивчивыми фразами только ухудшит положение. Вообразил стальной колпак с надписью "рациональное объяснение", и принялся говорить другим тоном:
- В генетическую структуру опытного образца под кодовым наименованием "Эдвард" внедрена способность к сверхбыстрой регенерации, причем как своего организма, так и чужого. Он может излечить даже смертельные раны. Знаете, господин, это как переливание крови. Только данный образец будет "переливать" все, что угодно. Или же наоборот, втягивать токсины в собственное тело и затем их нейтрализовывать, - Мартин облизал пересохшие губы, - Совместимость со всеми группами крови и тканями идеальна.
Мастер склонил голову набок. Тонкие губы кривились, извивались могильными червями. Теперь он чуял кровь... о да, он чуял кровь и забаву.
- Мистер Ретто, - ласково выговорил он, и телохранители снова едва слышно проскулили, - Мне нет дела до того, насколько совершенно ваше... хм... изобретение. Вы нарушили правила. Вы обязаны были показать наработки лично мне, а уже потом создавать своего... дитятку, - последнее Мастер выплюнул с открытой издевкой.
Розовые ногти коснулись подбородка ученого:
- Донор, говорите? Сверхбыстрая регенерация?
- Т-так точно, господин, - Мартин больше всего боялся заплакать. А по сути - не за себя, за Эдди боялся. Хозяин узнал сотую часть, только о функциях искусственного совершенства.
Ни слова о том, как Ретто синтезировал ткани, мучительно морщась и вспоминая лицо ангела из сна. Ни слова о том, как впервые открыл глаза Эдди, как дотронулся сильной и ласковой рукой до создателя. Как Мартин учил его ходить, говорить и понимать. И чувствовать.
О том, как солоновато-сладки губы голубоглазой Галатеи Мартина Ретто - тоже не полсловечка...
"Он прикажет аннигилировать его", - обреченно думал Мартин, пока ноготь Мастера вычерчивал тонкую ранку. - "Превратить в девяносто килограммов мяса и аминокислот. В корм другим химерам".
Уголки глаз щипало. Мартин прокусил язык до крови.
Владелец Фабрики отбросил ученого, поправил и без того идеальную прическу.
- Что ж. Тогда продемонстрируйте мне это, мистер Ретто.
- Так точно... так точно, господин. Прикажете исцелить, или...
- Нет. Я прикажу, чтобы ты, - Мастер осклабился, демонстрируя зубы - акульи зубы, их явно больше, чем тридцать два, - Разрезал его на куски. Медленно. Причиняя боль. Много боли. А чтобы тебе не было... скучно, Мартин, ты параллельно будешь трахать его. Впрочем, ты ведь и так этим занимался со своей химерой, верно?
Мартину почудилось, будто его самого затолкали под стеклянный колпак. Что... хочет хозяин?
Сделать больно Эдди? Зачем, почему... Донор, да. Спаситель. Архангел. Он не заслужил боли. Не заслужил агонии, даже если сумеет восстановиться...
Мартин трогает подбородок. Крохотную саднящую ранку. Он запускает ноготь внутрь, выворачивая наизнанку.
Потом вскидывает голову на Мастера.
- Как прикажете, господин.
Ему показалось, что потерял сознание.
Очнуться заставили невежливые толчки в спину. Откуда-то появился передвижной столик с разнокалиберными ножами, щипцами. Дымился нагретый прут-шокер. Мартина передернуло от одного зрелища.
"Пыточный набор. Он хочет, чтобы я пытал своего... ребенка. Своего любимого".
- Чего ждешь, Ретто? - Мастер уже устроился поодаль в кожаном кресле. Достаточно близко, чтобы видеть все в подробностях, достаточно далеко, чтобы не испачкаться.
Мартин переключил управление автоклава с зеленого на красное.
Жидкость, в которой покоился во сне-анабиозе Эдди, булькнула и стала отступать. Дверь раскрылась с тихим шорохом.
Химера шагнул из своего убежища. Он улыбался. Он видел своего создателя, своего единственного хозяина - и не знал ни о каких других. Мартин невольно отметил, что голубые глаза блестят искренней радостью, а первое движение - обнять, прижаться.
"Он похож на ласкового щенка", подумал Мартин.
Мартин провел по коротким мокрым волосам. Медово-каштановые, когда сухие, сейчас они были почти черными. Влажная кожа пахла хвоей и ромашкой, анабиозным раствором. Мартин уткнулся носом в грудь химеры.
- Ну же, Ретто, - поторопил Мастер.
"Ненавижу", - подумал генетик. Пальцы казались сделанными из скверных полимеров - не гнулись, не слушались. Он криво подхватил со стола какой-то нож, кривой, словно его копировали с серпов - тех самых, коими когда-то косили траву...
Мяту и ромашку.
Именно.
Серп вошел под ребра химеры с мясным всхлипом. Эдди дернулся и тихонько вскрикнул:
- Зачем?
- Стой на месте. Нет. Подчиняйся. Понял? - Мартин смотрел в сторону, но против воли видел полумесяц разреза. Бледная кожа Эдди уже заалела от крови. Вместе с рукавом халата.
Руки в крови. Вот это как, когда руки в крови.
- Ты скучен, Ретто, - зевнул Мастер. - Поживей, а то я прикажу стереть тебя в порошок вместе с твоим любовничком из пробирки...
"Ненавижу".
Был серп. И много ножей, а еще щипцы и шокер. Следующий удар пришелся ровно в то же место - и заново открылся удивленный алый рот раны: за несколько минут промедления Эдди успел регенерировать.
- Я считаю до трех. Раз, два... - вновь Мастер. Ретто чудится: есть его голос и пустота. И алое.
Предательство.
Он рассекает диафрагму пополам, словно вспарывая тюк с тряпьем. Эдди запрокидывает голову назад. Ему больно, очень больно, но раз хозяин так хочет...
- Как хочешь... хозяин... - шепчет он, и темно-розовые пузыри на губах напоминают розы.
Удар - и рука повисает на кости и пол-клочке плоти. Эдди регенерирует чересчур быстро, надо торопиться... надо доставить наслаждение Мастеру, будь он проклят... надо...
Щипцы - годятся, чтобы выкрутить, вырвать с корнем темно-коричневый сосок с бледно-русым пушком вокруг, швырнуть клок на пол, а затем погрузиться глубже и выцарапать осколок ребра. Тесаком Мартин сначала отрубает обе руки (у Эдди пальцы - как вторые глаза, он просто ребенок и ему так нравится прикасаться... всюду прикасаться). Тяжелые плети с напрягшимися мускулами подергиваются на полу в скользкой кровавой луже, непроизвольно сжимаются кулаки.
Мартину чудится, будто его Галатея... его безрукая Венера... умоляет о пощаде. Но позади - их общий хозяин, и он должен получить... свое.
Длинный скальпель, годный, чтобы оперировать слона, а не человека - вонзить в мягкий расслабленный живот, а потом выволочь длинную связку кишков.
- Достаточно? Достаточно? - каркает он, сам себе напоминая стервятника.
- Нет. Продолжай.
Мартин скользит в крови. Он захлебывается ею.
А еще - молчанием Эдди, тот даже не кричит, только смотрит, и глаза у него сейчас почти черные - зрачки расширились от болевого шока.
Но губы улыбаются.
Мартин почти ненавидит Эдди.
Глаза... и губы...
Он вонзает раскаленный шокер прямо в сердцевину правого глаза, тот лопается с каким-то нежным хлюпом, и течет по щеке, словно гигантская слеза. Поднимается сизый дымок, аромат какой-то... детский. Будто жарят барбекью.
Мартин повторяет то же с левым, несколько раз проворачивает шокер в глазнице.
Теперь Эдди не смотрит?... Пустыми дырами, кровавыми дырами - только белесо-желтые глазные нервы торчат.
Не смотрит. Хорошо.
Вокруг висит запах скотобойни. Или камеры пыток. Мартин дышит им и думает, что это запах любви.
- Мило, мило, - позади аплодисменты. - Теперь трахни его, Ретто. Только предварительн уложи... ты знаешь как.
Да, знает. В который раз пригодится тесак.
Ноги. Эдди пытается встать с колен... ноги... надо убрать их. Мартин тихонько матерится сквозь зубы: тесак рубит бедерную кость нелегко, мышцы лопнули сразу, податливо и мягко разошлись на волокна - так странно, ведь у Эдди сильные крепкие ноги, он даже не устает никогда. А вот кость дробится с трудом.
Хватает и левой ноги. Эдди падает в лужу собственной крови лицом вниз. При этом вытекшие слезы-глаза разбрызгиваются по всей лаборатории. Щекой он утыкается в свою же мертвую ладонь. Вывернутый канаты-кишки протягиваются почти до стула Мастера, и тот брезгливо отодвигается.
Мартин оглядывается.
- Трахни его, - повторяет Хозяин.
Кивок.
Трахать это... как-то странно. Изрубленное тело. Скорее можно поджарить по кусочкам и съесть - натуральный протеин нынче дорог, а химеры почти натуральный протеин. Трахать... как?
Мартин стаскивает когда-то светло-серые, а теперь багровые от впитавшейся крови штаны. Член его вял, и кажется, он никогда не встанет.
"Черт...как же трахать".
- Эдди, хороший мой... - палец скользит в анальное отверстие. Эдди совсем как человек, у него все есть...и член тоже. Мартин ласкает себя и свое полумертвое дитя.
У Эдди член затвердевает первым.
Кажется, он даже шепчет что-то ласковое. Что-то похожее на обычное "сделай мне хорошо".
Мартин входит с усилием - член еще недостаточно тверд. Фрикции вялые, но Эдди выгибается вперед; безрукий одноногий обрубок с выпущенными кишками (Мартин даже не хочет думать, в какое место он сейчас вошел!) - хочет его.
Любит его.
Мартин опускается вниз, целует окровавленные волосы, слизывает кровь с обрубков рук. Ласкает осторожно, чтобы не наткнуться на продольную рану. Теперь Эдди уже не пахнет мятой и ромашкой - пахнет железом и выделениями... но это хорошо, даже так - хорошо.
Он кончает первым. А через секунду после того, как Эдди выстрелил спермой в ладонь создателя-палача - единым ударом срезает генитании и швыряет под ноги Мастеру.
Из отсеченного члена еще капает сперма.
Эдди дергается, словно раздавленный червяк. Он и есть раздавленный червяк. Каким-то образом ему удается перевернуться на спину - словно он желает продемонстрировать Мастеру: посмотри, мой создатель угодил тебе, все так?
Сочные культи помахивают. Бедра извиваются, словно Эдди пытается упросить о повторном акте любви - упросить срезом на лобке и дырой в тазовой кости. Шевелится от обрывистого дыхания связка кишков, и можно разглядеть, как бьется в открытой груди сердце.
А еще Эдди улыбается.
- Достаточно? - Мартин вновь одет. Он отступает. Он боится, что его стошнит от зрелища... стошнит прямо в пустые глаза "Галатеи", и наполнит их, словно чашу Грааля.
- Почти, - владелец Фабрики усмехается. Он по-прежнему чист, идеален и мил. И любезен. Смуглые лица химер-охранников сделались свинцово-серыми, а Мастер - свеж и бодр.
И, разумеется, по-прежнему мечтает о вырезке и мартини.
- Вырви ему сердце, - приказывает он.
Мартину уже все равно. Он такой же... истерзанный, как и Эдди.
Наклоняется и исполняет приказ. Аорты выстреливают очередным фонтаном крови, прямо в лицо - Мартин не смеет отплевывается и глотает соленую жидкость. Сердце на ощупь скользкое и норовит выпасть. И горячее. Того гляди, выронишь... прямо на грязный пол.
Мартин подходит и протягивает сердце Эдди Мастеру.
Мартин ненавидит... нет, не Мастера.
Себя.
"Это мое сердце".
- Твой парнишка, кажется, издох, - в темных глазах божества Фабрики отражалось сердце. Божества любят жертвоприношения. Мастер - не исключение.
А Эдди и впрямь не шевелится. Просто груда истерзанной падали.
- Как жаль, а, Мартин? Зато научит тебя не пользоваться чужими автоклавами для личных целей.
Он кивнул охранникам:
- Заберите. Я съем его на обед. До свидания, Мартин... не забудь принять душ и вычистить здесь все. Воняет, будто на помойке.
Мастер поднялся с кресла.
Визит на Фабрику окончен. И он рад, как все прошло. Маленькое развлечение... такое милое и невинное - тем лучше.
Мартин остался наедине со своим созданием.
С мертвым созданием.
"Унес сердце", думалось Мартину. "Он унес сердце моего Эдди..."
- Будь ты проклят, - игнорируя камеры слежения, проговорил ученый.
"Унес сердце, наше сердце", - Мартин смотрит куда угодно, только не на останки Эдди. Кажется, он стоит так несколько минут...или часов, а может и дней.
Но кровь подтекает к ступням, словно после смерти Эдди продолжает спрашивать: почему ты сделал это?
Разве не любил меня?
Разве *я* не любил тебя?
Кровь липкая и требует ответов.
- Я... я не знаю, Эдди, - Мартин слизывает с пальцев кровь и сперму, едва не поскальзывается на куске кишки.. потом на мошонке. - Прости меня... нет, никогда не простишь. Я тебя похороню. Как человека. Почему как? Ты и есть человек. Лучше. Похороню... Да...
- Зачем ты хочешь хоронить меня, Мартин?
- Эдди?
"Еще жив... но умрет, наверное. Даже он без сердца не выживет", - Мартин не оглядывается.
- Губы. Мне надо было изувечить тебе рот тоже. Чтобы ты сейчас не говорил со мной. Умирая. Не говорил. Не надо. Я вот сейчас с тобой должен сидеть, а не могу. Повернулся задницей. Проклятье.
Мартин плачет. Слезы размывают запекшуюся кровавую корку.
- Тебе плохо, Мартин? Почему? - прикосновение. Рукой к плечу, и рука принадлежит кому-то высокому, выше Мартина на голову, а то и больше...
- Эдди?!
Он оборачивается, и отшатывается с полувскриком. Нет, не от ужаса. Просто тело Эдди, цельное, нетронутое, как девственная плева четырехлетней девочки, - ослепляет. Он как никогда похож на... архангела.
И глаза у него по-прежнему голубые.
И, конечно, он улыбается.
В голове Мартина проносится тысяча мыслей - надо бежать с Фабрики, выживем, прорвемся, бежать из города, Эдди жив и восстановился, как же сильна его способность...
Он прижимается к созданию, вновь осязая запах мяты и ромашки - сквозь вонь запекшейся крови. Говорит Мартин лишь одно.
- Как здорово, когда ты улыбаешься.

@темы: Рассказ

---

Говори со мной (пожалуйста, хоть тапками побросайте)

[|Иона|]

Ночь слизала все фонари, как ребенок розочки крема.
Опыт жизней лежит внутри библиотекой тлена.
Говори со мной, говори, мне так мало себя самой,
Почитай мне книги свои, приобняв за плечо рукой,
Назови меня той, что ты видел в самом волшебном сне,
Перебрось в пустоте мосты через ночь от тебя ко мне
Расскажи как звучит твой май, для кого зажигаешь свечи...
Если нужно сыграть - сыграй, я так жду хоть какой-то встречи...

---

Ангелы с бубликами

[Фея в укропе]

Когда я стану умирать,
Я попрошу всех ангелов играть
Вальс

Когда я стану умирать,
Я буду бубликами угощать
Всласть

И маковые крошки
покатятся с небес
По узенькой дорожке
прямо в лес

Все удивятся: «Ну и ну!
Откуда крошки наверху,
Откуда музыка играет?»
Никто не знает, никто не знает!

А ангелы танцуют и бублики жуют,
и умереть спокойно бедняге не дают.

@темы: Стихи

---

островные вселенные

[|Иона|]

Они тоже согласны быть островными вселенными -
Так любуются каждым камнем в волнах соленых,
Что их души всегда одинокими будут и пленными,
Как отчаянная попытка слиться влюбленных,
Что не могут никак бросить ветру свои имена,
Что всегда говорят о себе будто пишут пером.
Но они так тоскуют, так искренне ищут огня,
Так измучались и так устали не знать где их дом!
Боже мой! Где находится общая эта страна?
Я попробую все: гипноз, йогу, наркотики даже
Есть наружная и есть внутренняя сторона
Почему нам никто пути на нее не укажет?!

---

Привет всем, я начинающий графоман, не могли бы вы покритиковать мое произведение?

[Astrid Magnussen]

Рассказ не закончен, я пишу по частям, когда есть время. Заранее спасибо.


Я была обычной восьмилетней девочкой, которую восхищало все,
происходившее вокруг, которая носила белые носки и сандалии, любила
мороженое и карусели.
Я не думала о глобальных проблемах, мне было
интересно, почему небо голубое, как в яйце получается цыпленок и что он
чувствует, когда из него делают яичницу.
Из-за проблем со сверстниками мама и папа решили перевести меня на домашнее
обучение-каждый день к нам приходили учителя и пытались обучить меня
всему, что знали сами.
У меня не было ни братьев, ни сестер, но я не чувствовала себя одинокой. Все свободное время ч играла в куклы или читала.
В тот памятный день мы с мамой гуляли в парке. Я захотела сахарной ваты,
и мама, строго-настрого велев никуда не отходить, пошла к ларьку.
Я стояла у моста, щурясь на солнце, и любовалась облаками в виде
животных. Изредка мимо меня проезжали автомобили, я их очень сильно
боялась и изо всех сил прижималась к парапету, чтобы машины меня не
задели.
Мама задерживалась в очереди. Мне было очень жарко,
разболелась голова, поэтому я решила слегка наклониться к воде, чтобы
стало прохладнее. Вцепившись руками в перила, я нагнулась и опустила
голову, и тут с оглушительным ревом на мост въехал автомобиль. Я
испугалась, хотела побежать к маме, но для этого нужно было перейти на
другую сторону улицы, а машина все приближалась. "успею!"-подумала я и
побежала. Я бежала через мост, по неровному асфальту, правая сандалия
соскальзывала с ножки, зачесался нос, но у меня не было времени, чтобы
остановиться и почесать его. Я бежала, машина и не думала
останавливаться, до мамы оставалось метров 20, до машины и того меньше.
Я бежала изо всех сил, мне было страшно, слезы текли по лицу, я думала
"мама, мамочка", мне очень хотелась скорей оказаться возле нее,
вдохнуть запах ее духов, прижаться к ее телу.
Последнее, что я помню, это визг тормозов. Скорее всего, этот автомобиль меня сбил. Я не помню.

Я очнулась в больнице, в палате с белыми стенами и голубой кроватью,
маленьким телевизором и окном, выходящим во двор. Врачи не гооврили
мне, где мои родители, спрашивали о самочуствии каждый и день и
записывали мои жалобы в толстую тетрадь. медсестры молча меняли утки,
молча протягивали таблетки, молча смотрели, как я их пью, молча делали
уколы и так же молча уходили.
Хотя телефизор и был, смотреть его мне не разрешали, книг тоже не приносили, и от скуки я считала полоски на
стенах-184 полоски нежно-голубого цвета на снежно-белых стенах.
Я лежала пластом в кровати, не могла пошевелиться. Если руки меня кое-как
слушались, то ноги отказались повиноваться. Я искренее надеялась, что
скоро все это закончится.
Через несколкьо дней ко мне пришла мама. Утром я проснулась, а она сидела возле меня, гладила по руке и плакала.
-Мама,-прошептала
я и тоже зарыдала. Я была настолько рада ее видеть, что готова была
умереть от счастья прямо в в этой больнице.
-Варя, Варенька...милая моя, я так скучала..
-Мам, я тоже скучала! Почему ты раньше не приходила? мне тебя так не хватало!
-Меня
не пускали к тебе в реанимацию.. Ничего, все будет хорошо, я здесь, я с
тобой, мы выкарабкаемся и все снова станет по-прежнему!
Почему-то в тот момент словам мамы я не поверила.
В свои неполные девять я многого не знала. Для меня моей самой любимой
энциклопедией была моя мамочка. Я не понимала, как мама может, посмотрев на
странную стеклянную ручку, сказать, тепло ли на улице. Как она может,
взглянув на небо, сказать, будет ли дождь. И уж совсем я не понимала,
когда она говорила, что тот или иной человек плохой. Я всегда
изумлялась-откуда она столько знает? Не понимая маму, я всегда ей
верила. Верила, когда она говорила, что моя разбитая коленка
скоро заживет, что я скоро перестану кашлять и чихать. Я всегда верила
ей. Но почему же сейчас, после такой просто фразы "все будет хорошо" я
сомневаюсь?

@темы: Рассказ

---

"Город"

[Shadow of my Heaven]

Очень хотелось бы увидеть развернутые отзывы и конструктивную критику. Заранее благодарю.

I
- А ты умеешь летать? - Спросила маленькая девочка в огромной розовой шапке, подергав меня за край куртки. У ребенка были большие, то ли напуганные, то ли наполненные какой-то невезучей надеждой глаза, настроение было ни к черту, поэтому вместо ответа я просто дернула плечом и поглубже зарылась в теплый черно-бордовый шарф. Девочка разочарованно отпрянула и что-то прошептала. Глупенькая, ищи своего ангела не на вокзале и не после рабочего дня...
Девочка прошлась по всей остановке, пытаясь хотя бы случайно заглянуть в глаза людям, но те отворачивались или просто были слишком далеки от поисков девочки. Она только один раз остановилась, как мне показалось, от удивления, при виде какого-то человека, а потом быстро зашагала прочь. И ветерок легко заиграл концами розового шарфика.
Я села в автобус и постаралась замереть как можно удобнее на ближайшие полчаса до своей остановки. Сзади упорно давил народ, заставляя меня чуть ли не ложиться на сидящих впереди людей. Не забыть сделать извиняющееся выражение лица и попробовать все же вытащить зажатую ногу из-под чьей-то тяжелой сумки. Вдруг получится. Сзади послышалось натужное сопение. Боже, дай надежду, что сзади не стоит пьяный...
- Деееевушкааа, - довольно протянули с правого бока. Черт, вот невезуха. Теперь главное дышать через раз...
- Дееееевушкааа, а давайте познакомимся... Меня Проней зовут...- и, довольный собственной шуткой, захихикал.
Не слушать. В жизни всякое бывает, а настроение лучше окончательно не портить - еще же нужно в магазин зайти... Лучше вспомнить про эту девочку в розовой шапке. О чем там она говорила? Летать?.. Мда, это бы мне сейчас совсем не помешало.
Мужичек вышел через пару остановок, попытавшись забрать меня с собой, но какой-то добрый человек таки не дал меня уволочь. Не хочу быть мухой в гостях у паука. Я кивнула в знак благодарности пареньку. Он улыбнулся. Такой светлой и простой улыбкой, что было просто странно для этой грязной осени. Губы непроизвольно повторили чужую мимику, после чего я отвернулась обратно к окну. Странно все это.
- Знаешь, а ведь летать не больно, ты только попробуй расправить крылья, а ветерок сам подскажет, куда лететь. И не бойся ничего, - сказал некто сзади, едва выговаривая слова. Видимо, они предназначались только мне, и никто другой просто не должен был их услышать, что уже довольно таки проблематично в переполненном автобусе.
Кажется, я даже не удивилась - слишком непонятным был этот день. А эти поиски ангела, странные вопросы-ответы-подсказки так вписывались в эту мозаику, что мне осталось только принять это и сойти с автобуса...

II
Чашка кофе на столе. Если ее вылить, то скорее всего останется черный кругляш. Конечно, нечего до двух часов делать набросок для сайта, да и еще прихлебывать жуткий растворимый напиток, что по ошибке гордо зовется кофе. Благо, можно все следующее утро проспать – нужно появиться только на третьей паре по социологии, отсидеть лекцию, потом заглянуть к физруку – заискивающе глянуть и протянуть бутылку коньяка в пакете за следующий месяц. Везде и со всеми можно договориться. Главное знать подход.
Только утро все равно началось как-то непривычно. Казалось, что сзади за лопатками что-то свернулось и теперь нагло мешало перевернуться, отчего вся спина затекла, а по шее то и дело бегали мурашки. Со стоном я рискнула перевернуться. Перевернулась, теперь осталось набраться смелости встать, пока этот противный будильник не заверещал как сумасшедший.
Уже потом, когда я заправляла постель, то среди сбитого за ночь одеяла и простыни (ну да, меня мучают кошмары, но ведь это со всеми бывает?) было выужено перо. Простое черное перо. Можно было бы сослаться на подушку, мол лезет, зараза, но…Но - как я не люблю это заядлое но – перо было чересчур большим для перьевой подушки. Размером с ладошку. Скорее всего, каким-то непонятным образом в открытое окно на балконе залетел какой-то голубь, пробил клювом замок на двери, влетел ко мне в комнату, облинял на моей же постельке и чудом испарился, не оставив после себя более никаких приятно пахнувших предметов… Бред, конечно. Ну а где взять разумное объяснение? Да и нужно ли оно вообще? Особенно, если это вдруг какой-то черный юмор соседки?
По телевизору крутился клип одной известной группки, и ангелы там тоже были. Плакали. Черт, что ж за жизнь то такая? Куда ни глянь, везде они. Преследуют меня что ли?
Ладно, в ванную вползла несколько недовольная, но сонная – хоть убей. Включила холодную воду, протерла глаза. Взгляд все равно расфокусированный какой-то. Пасту на щетку и чистить зубы. Только уже когда стала смывать пену, что-то нехорошее шевельнулось внутри. Темновато что-то для ванны со сто ватовой лампочкой. Когда я бросила взгляд на зеркало, чтобы проверить, почему так темно – вдруг увижу чего – непроизвольно вырвалось:
- Ой, бля…

III
За спиной шевельнулся какой-то размытый темный образ непонятно чего, на секунду приобрел сходство с крыльями, а потом также быстро растаял. Вот черт… Это с недосыпа что ли так глючит? Или просто все эти разговоры о «А не полетать ли нам?» достали мою бедную подкорку?
Кажется, на кухоньке должна была заваляться где-то начатая пачка сигарет. Кто-то из парней соседки забыл. После таких миражей еще только глюков от сигарет как раз и не хватает. К сожалению, после пачки сигарет в пятнадцать лет, мой организм решил сам, что ему явно не хватает фантазий в мыслях, и он стал изображать мне монстров из аниме наяву. Ага, все, капец… Если я уже пошла к глюкам привычным и новые меня попросту пугают, остается только позвать в гости Beast и забить на пары.
Собственно, я это и сделала. Может быть, я и перегибала палку, но меня несколько все задолбало, что захотелось просто пачку сигарет, бутылку водки, вместо закуски – чипсы, и Биста под бок, чтоб теплее было, когда в одном топике решу выскочить покурить.
Друг явился через час. Несколько хмурый, с не поставленным хаиром и толком не накрашенный, но пришел. Мы с ним видимся довольно редко, но что называется, метко. Познакомились мы с ним пару лет назад, на каком-то форуме по отделке сайтов. Как обычно бывает, первые пару недель цапались по поводу и без. У меня тогда за плечами была только одна работа, неплохая, не халтурная, с вложенной душой, да только он все равно разнес ее в пух и прах. Для профилактики… Так и началось наше знакомство.
Пока он расшнуровывал свои бутсы, я оттащила пакет на кухню и вернулась, прислонившись к косяку. Темные волосы заслонили лицо, так что я и не видела, что у него опять синяки под глазами, хотя прекрасно об этом догадывалась. Вся современная молодежь – дети ночи. Просто каждый из нас – собственная разновидность, новый подтип, который видит ночь в своем свете – розовом, черном, синем, со звездами или со светом от экрана монитора, с мигающими огнями клуба или взбесившимися искрами от травки… Мы видим эту ночь, освещенной монитором, всегда и везде. Аминь.
Еще у него похоже новый шрам на руке – иногда он начинает резать руки только ради самой крови, когда уже по-хорошему нужно звать друзей и пить до умопомрачения, исстрачивая так бережно скапливаемый запас хрустящих бумажек.
- Улыбнись, - кажется, я действительно сильно увлеклась обдумыванием непонятно чего, а Бист уже стоял рядом, улыбаясь только глазами, чуть склонив голову на бок. Он выше меня, и, что пожалуй самое поразительное в нем, имеет какое-то свойство завораживающего спокойствия. Я толкнула его в бок, чтобы он хоть немножко отодвинулся, и не старался прочесть меня этим своим взглядом. Он усмехнулся, а я прошлепала на кухню вытаскивать все из пакетов и готовить завтракообед.
Мы сидели на кухне, болтали долго и увлеченно, потом переползли в комнату за компьютер, соорудили какой-то набросок для сайта, попытались его загрузить… Где-то упорно шла ошибка, отчего весь текст смещался в бок и его просто было не возможно нормально читать. Это все было какие-то совсем не важные мелочи, нечто, что должно было стать прелюдией к нашему странному разговору. Бист, скорее всего, понимал это, поэтому пока сильно меня не торопил и наслаждался этим безобразием, которое мы так упорно творили.
- Все, бросаем это дело, - я отодвинулась от ноута, прикованного к стенке шнуром телефонной сети, и пересела на свой диван. Бист еще пару минут побился над созданием этого несчастного сайта больной фантазии двух подвыпивших ребят и тоже последовал моему примеру. Я тут же улеглась к нему на колени и стала смотреть в потолок…
- Знаешь, у меня все чаще возникает такое ощущение, что кто-то следит за мной…
- Мания преследования? – усмехнулся он, поглаживая меня по растрепавшимся волосам.
Я нахмурилась. Знаете, иногда вот так запросто приходит раздражение, при этом, самое обидное, что раздражение приходит из-за очень близких людей.
- Нет, забей… - может быть, после этого нужно было бы и встать, но я продолжала лежать.
- Рассказывай, - со вздохом потребовал он. Рассказывать обо всех этих странностях теперь было как-то неприятно, будто бы я действительно превратилась в психа, а мы даже и не заметили когда.
Я смотрела в потолок и говорила обо всех этих глупостях, что почему-то так сильно задевали мою душу. Возможно, от постоянных нагрузок мои чувства обострились и давили теперь мои мысли, как тараканов, заменяя их инстинктами или иной какой подобной чушью?
Он послушно принимал все мои излияния и даже дернулся один раз, когда я рассказала ему о сегодняшнем утре и темных крыльях за моей спиной. Он поднял и обнял меня, позволяя зарыться в его длинные волосы, дышать его ароматами, чувствовать его тепло.
- Глупенькая, тебе просто нужно немного отдохнуть, - говорил он, а я просто сидела у него на коленках и утыкалась куда-то ему в шею. Такие странные чувства – будто бы я ему дорога точно также, как и матери, которую последние два года я стараюсь просто не подпускать к себе слишком близко…
Он ушел, когда с учебы вернулась моя соседка. Улыбнулся на прощанье и исчез в лифте.

IV
Перед сном впервые в жизни напилась снотворного. Чтобы точно выспаться и завтра все же сходить на пары. Ведь я, кажется, должна. Эти маленькие беленькие таблеточки лежали передо мной на кухонном столе, а я смотрела на них и тянула свою минералку. Пузырьки шипели во рту, и я с каким-то отвращением к себе думала о них; о кровати, на которую мне нужно будет опять лечь, чтобы завтра проснуться и, не дай бог, обнаружить черные перья в пододеяльнике.
Мне снился голубь. Тот самый, который случайно забыл у меня в гостях свой лучший костюм, и теперь он, бедняжка, щеголял то ли топлес, то ли будучи полностью обнаженным по моему сумасшедшему сну. Потом у него резко выросли перья, и он превратился в черную ворону, которая повернула ко мне голову и сказала, укоризненно глядя: «Почему ты до сих пор не пристегнула свои крылья?». Я растерянно пожала плечами и зарылась в свой черно-бордовый шарф. Но ворона не отставала от меня: она летала вокруг, каркала и повторяла, чтобы я сходила в магазин и купила новенькие белые крылья. На вопрос «Почему белые?» она ответила, что черные - нынче дефицит, а завоз в магазине будет только через два месяца. Так что мне придется довольствоваться тем, что дают. Я решила обидеться, но внезапно перед моим носом открылась дверь, чуть ли не стукнув меня. Я попыталась оглядеть здание, куда меня так ненавязчиво заставляли входить, но оно уходило куда-то в высоту, теряясь в тумане и смоге большого города. Кажется, я попыталась разглядеть его название, дом или хотя бы улицу, но у меня попросту не получилось, ведь здание было рассчитано явно на великанов, и двери уходили в немыслимые высоты…
Я вошла в этот дом, и сон вдруг резко изменился. Такое ощущение, что я попала в лавку древностей – все здесь было пропитано ароматом старинных книжек, каких-то пряностей и ладана… Там было огромное количество деревянных полок, множество красивых и в то же время непонятных вещей. Напротив входа была стойка, за которой сидел человек с темными длинными волосами, скрывающих его лицо. На стойке горела древняя керосинка, в неровном свете которой по стенкам плясали рваные синие тени то ли необычных предметов, то ли невидимых существ. От человека пахло сказкой. Наверняка, это был добрый чародей, зачем-то навестивший мой неспокойный сон.
- Проходи, пожалуйста, - его голос был мягок и терпелив, и мне вдруг показалось, что в этом маленьком магазинчике я смогла бы найти покой, пускай временный, но так необходимый мне сейчас. Я шагнула вовнутрь, и солнечная керосинка наконец полностью осветила меня. За захлопнувшейся дверью вдруг взвыл зимний ветер, но и тот мгновенно стих, стоило мне только оглянуться назад и увидеть прочную дубовую дверь, которой, казалось, уже исполнилось не одна добрая сотня лет, но она еще долго собиралась служить своим хозяевам от мороза и вьюги…
Я подошла почти вплотную к стойке, но до сих пор не могла разглядеть его лицо. Да, в принципе, мне было даже и не важно красив он или страшен, если только позволит мне остаться в этом месте хотя бы не на долго, хотя бы только для того, чтобы отдохнуть, ведь я так сильно устала…
- Сядь, пожалуйста, в кресло. Нам предстоит долгий разговор. – Предупредил он, указывая на уютное креслице песочного цвета, вдруг появившегося рядом с невысокой стойкой. Знаете, а она вдруг стала больше походить на дубовый рабочий стол. Да и вообще у меня сложилось впечатление, что этот магазинчик древностей менялся по желанию этого странного человека…
Теперь я, наконец, увидела, чем был так увлечен этот человек. Он что-то упорно писал тем самым черным пером из моего вчерашнего дня и не отвлекался ни на секунду, даже хотя бы посмотреть – выполнила ли я его указание или нет. Может быть, этот человек-чародей знал, что я совсем не откажусь от теплого кресла, которое напоминало мне мое детство?..
Через пару минут он отложил перо и откинул свои волосы назад. Сверкнули спокойствием темно-синие глаза, улыбка коснулась знакомых губ, и я, не удержавшись, вскрикнула:
- Бист?
- Тебе только так кажется, дорогая. – Он внимательно осматривал меня, не шевелясь и нисколечко не обращая внимания на мою полную растерянность. – Тебе нравится это место?
Боже, до чего странный вопрос в такой ситуации. Ты ведь прекрасно знаешь, что да, очень.
- Сюда не так часто приходят гости. Еще реже наведываются враги… Думаю, теперь ты понимаешь, почему здесь так тихо? – За дверью недовольно заурчал зимний ветер, пытаясь пробиться в тепло, закидывая магазинчик снаружи сотней колючих снежинок. – Сегодня, ты здесь почетная гостья. И я надеюсь, что никогда не придешь в этот дом как враг…
По комнатке пролетел ветерок, и внезапно передо мной оказалась небольшая кружечка горячего шоколада с корицей. Я вздрогнула, но эти темно-синие глаза моего лучшего друга так добро смотрели на меня, что я все же решилась взять эту парящую в воздухе кружку и, дуя, чуть-чуть попробовать.
- Нравится?.. Это хорошо. А теперь послушай, пожалуйста, внимательно то, что я тебе сейчас расскажу. – Он сделал паузу, давая возможность мне сделать еще парочку глотков замечательнейшей жидкости. – Иногда так случается, что люди уже не могут просто оставаться людьми. На то бывают разные причины, и разное количество времени проходит, прежде чем они это осознают. Иногда им приходиться идти сквозь года, оглядываясь на редкие события в их жизни, пытаться связать их воедино, или же просто однажды утром проснуться и понять, что что-то произошло… И теперь им уже не суждено быть теми, кем они были еще вчера.
- Я не понимаю…
- Не бойся, ты поймешь все со временем, а теперь – спи…
- Но…
- Спокойной ночи…

V.
На паре по экономике природопользования я откровенно зевала. Ну скажите честно, зачем мне знать все нормативные документы по этому предмету, какие-то проценты допустимых свалов отходов? Почему-то я более чем уверенна, что в жизни мне это не пригодится. Если я и не пойду работать по своей специальности, то наши маленькие познания в устройстве сайтов, баннеров и прочей приятной мелочи неплохо скрасят наши кошельки отнюдь уже не звенчащими рублями. Поэтому, прослушав лекцию от силы полчаса, я перешла к одному заказу. Пробный вариант можно было соорудить и на коммуникаторе, потом более подробно рассмотреть все детальки и нестыковки уже на компьютере…
Скажем так, именно поэтому мне было мягко говоря не до этого, когда в большую аудиторию влетел воробей. Бедняга долго и упорно кружил где-то под небеленым потолком, потом пробовался в роли камикадзе – бился маленькой головкой о стеклопакеты и тихонько себе верещал. Препод пытался, конечно, не замечать пернатого и продолжать лекцию, но народ все больше шумел, подбадривая воробья криками, и, соответственно, абсолютно не давал проводить занятие.
Потом этот комочек перьев спикировал вниз, чуть ли не приземляясь каким-то незнакомым девчонкам на прически, и уселся на мою парту. Серо-коричневый пушистик чуть наклонил головку и неотрывно смотрел мне в глаза, вполне осознанно, как мне тогда показалось. Конечно, наслушаешься, насмотришься всякой всячины про крылатых зверюг, вот и понесет тебя вперед ногами по волнам шального разума…
Но он сидел и сидел, и совершенно точно никуда не хотел улетать. Ему понравилась моя парта, разукрашенная какими-то надписями, полуанимешными набросками нефоров и клубом «знакомств». До чего странно было глядеть на это реальное «чудо в перьях» и не замечать больше никого вокруг. Как будто бы этот птенец – никто иной, как парень твоей мечты, которого вот-вот уведет другая. До чего же странно…
Наверное, потому мы с ним и не увидели, как к парте подобрался коварный препод, защитник природы, блин. Именно потому мы с ним и не заметили руку «карающего», когда та только начала свое движение. Однако, моя птаха в последний момент с истошным писком вырвалась из «оккупации» и рванула прямиком к открытому окну, на встречу сладкой свободе.
Эпп-шник разочарованно вздохнул. Сейчас он напоминал лисицу, у которой увели добычу прямо из-под носа, при этом не просто увели, а дали понюхать, почувствовать ароматик жаренького, чтоб слюнки потекли, а потом – бац! – и жареная пташка улетела, помахивая покрытыми сытной корочкой крылышками. Ладно, птиц, пускай наша встреча была и короткой, но на недовольную рожицу препода все же стоило посмотреть…
Эпп-шник начал читать свою лекцию, не отходя от моей парты, поэтому пришлось понуро уткнуться в открытую тетрадку и старательно выводить буковки. Странно, но почему-то до прилета этого японского камикадзе вот ту надпись я не видела.
Размашистым подчерком было выведено: «Ты выбрала?».
И что я должна выбирать? Эпп как основной предмет? Дурдом…

VI.
Под ногами шуршали опавшие листья – желтые, красные. Пока их так много вокруг – таких радостных, ярких – что мысли о зиме уходят, даже не успев уютно усесться посредине всей этой красоты. Шур-шур – шуршат разноцветные кеды по асфальту, заваленному всей этой прелестью… А вот если я сейчас посмотрю направо, то увижу скамейку – немного вычурную, с чугунной спинкой и деревянной сидушкой – где мы впервые встретились с Бистом. До чего странно, ведь я до сих пор помню, как это было здорово, увидеть такого незнакомо-знакомого человека в реале. Посмотреть, врали ли присланные фотки или полностью соответствовали каким-то выдумано-надуманным ожиданиям. На ту встречу он пришел с кактусом и парочкой бубликов. Кактус был старый и колючий, но как раз для моего ноута (тот, привезенный еще из родного дома, пал смертью храбрых в борьбе с вредными компьютерными излучениями). Бублики мы раскрошили сбежавшимся на кормежку воробьям, и долго смеялись, увидев, как один, юркий и упрямый, умудрился утащить хороший кусочек прямо из-под носа у голубя. Благословенны старые времена…
Видимо, я слишком увлеклась теми счастливыми воспоминаниями, теми радостными минутами впервые не разочаровавшей встречи, что не заметила, как стала переходить дорогу на красный свет. Только взвизгнули тормоза, и показался кусочек серого неба…
…- Жаль, я планировал следующую нашу встречу провести не в подобной обстановке, но…что поделаешь… - когда я осторожно открыла один глаз, то на краю больничной койки сидел знакомый человек с длинными темными волосами и до боли знакомыми темно-синими глазами, почти как у моего друга.
- Бист, где я? – В руку воткнута иголка от капельницы. Боже, и что такого могло случится за те несчастные пару…минут?
- Знаешь, девочка, все же ты довольно странный экземпляр на моем веку. – Он чуть наклонил голову, разглядывая меня. Темные волосы легко скользнули вниз по плечу, закрывая половину лица. – Ты в больнице. Иногда все же не стоит глядеть по сторонам, особенно когда переходишь дорогу.
На тумбочке пищал какой-то аппарат, то ли отсчитывая количество ударов сердца в секунду, то ли – секунды до моей выписки из больницы. Кто его знает? Но почему-то больше ничего мне не удавалось разглядеть в этой комнатке, как я ни старалась. Все остальное напоминало какой-то сгусток материи, прозрачной и непрозрачной одновременно, бело-черной и какой-то потерянной в жизни, что ли? Такое ощущение, что ее не должно было быть в нашей реальности – тогда что же это?
Человек, которого я так старательно называла своим другом Бистом – одно лицо, не считая этих странных синих глаз – поправил белый халат. Он не стал одевать его как полагается, и теперь тот то и дело сваливался с плеч.
- Помнишь, вчера я начал рассказывать тебе сказку про людей? – По трубочке текла какая-то белая жидкость, исчезая где-то в моем теле… - Про то, что некоторые из них уже не могут оставаться простыми людьми? Некоторые из них успевают сойти с ума, или покончить жизнь самоубийством, или просто испугаться своей особенности и запереть ее где-то в себе, прежде чем такие как я смогут найти и помочь…
- Мы… тоже в сказке? – Бист, или «почти что Бист» доверительно улыбнулся и удовлетворенно кивнул.
- Ты быстро соображаешь, девочка…
- Значит, я могу опять попросить того шоколада, которым ты меня уже поил вчера?.. – Это всего-лишь проверка с моей стороны. Считает ли он меня мелочной?..
- Можешь, но ты ведь на самом деле этого не хочешь… - Он провел рукой по простыне, едва не коснувшись моих ног.
- Да, не хочу. Тогда почему мы здесь? – Я обвела взглядом это «недоделанное помещение». Видимо, этот человек просто не успел как следует склеить эту комнату, поэтому я и видела этот странный фантомный сгусток времени и пространства. – Почему бы нам не вернуться в ту комнату? Зачем нужны эти иголки, больница, вся эта показуха?
- А потому что сейчас ты лежишь на асфальте, водитель машины бегает вокруг тебя и не знает, чем помочь, а скорая попала в пробку… Ты понимаешь, девочка, мы не должны терять таких как ты. Вас слишком мало, а городов слишком много, и у каждого есть своя душа…
- Постой-постой… - Мне стало казаться, что образ этого странного чародея из моих снов стал растворяться, а у меня еще было слишком много вопросов, чтобы так просто уходить. Но сон есть сон, и его улыбка вдруг сменилась разогнавшим тучи солнцем.

VII.
Сидеть на холодном асфальте казалось слишком даже для меня. Рядом ругался водитель, скорее просто радуясь, что я жива и «руки, ноги – целы», чем хоть как-то ругая меня за попытку суицида. Какая-то сердобольная женщина уже собирала мои рассыпанные вещи, окончательно перегораживая уличное движение своими яростными попытками поиска несуществующей ручки или еще какой мелочи… Кто-то протянул мне отлетевшую в сторону шапку – мокрую и грязную, как я и моя куртка. Кедам и полосатым колготкам тоже досталось. Эх, непутевая я…
Потом, сквозь вопли надрывающихся водителей, я, кажется, услышала, как кто-то зовет меня по имени. А может мне показалось? Ведь в голове сейчас шумит почище морского прибоя после шторма…
Черное мужское пальто, руки в кожаных перчатках, знакомый аромат и большие – не синие, голубые – напуганные глаза. Потом он со всего маха уселся на коленки – может будет дырка? – и обнял меня, попутно ощупывая на предмет переломов. Он, видимо, что-то говорил, а мне опять виделось, как мы сидим в моей комнате на том полураздолбанном диване, и я утыкаюсь куда-то ему в плечо…
Потом меня дернули, поставили на ноги, кое-как оттряхнули, забрали сумку у той доброй женщины, и потащили куда-то вперед, полностью наплевав и на вызванную скорую, и на тот поднявшийся ажиотаж, на все и всех…
У него сильно дрожали руки, когда он открывал моим ключом входную дверь. Да у него все время тряслись руки, пока мы шли – глупый, ну зачем?.. Когда железная дверь распахнулась, все происходило так странно, так быстро и запутанно. Нет, он не кричал, не сверкал злобно глазами, просто затащил в ванную – стянул часть грязных вещей, настолько, насколько позволяли его моральные принципы - и засунул под душ, по пути пытаясь выискать ссадины и синяки.
Вдруг потекла тушь и тени – кто здесь плачет? Никто, это просто вода, а что соленая – так ее ж пробовать никто не будет. Значит не соленая, пресная.
И были эти глаза – темно-серые от пережитого. Наверное, он действительно сильно напугался, когда увидел меня на асфальте, почти что под машиной. А ведь он всего-навсего возвращался домой. Непутевая, не дала другу спокойно отдохнуть после пар – вон у него какие синяки под глазами от недосыпа.
Мыло, пена – черной водой уходит осенняя грязь, и выпутанный желтый – все еще радостный и почти непомятый – лист из заклоченных волос… Он осторожно вытер меня и вытащил из ванны. На руках дотащил до моего дивана. Аккуратно положил, где-то из под моих завалов вытащил теплый плед, и укрыл. Я больше не плакала, но и толком не осознавала, что происходит вокруг. Потом был горячий чай с медом и сон…
На этот раз никто мне не снился, не было ни больницы, ни того волшебного домика. Даже никаких попугаев или голубей. В комнате был почти что полный мрак – за зашторенными окнами солнце уже давно село. Когда я перевернулась на другой бок, то увидела его. Бист лежал и глядел в темноту. Не щурясь, не закрывая глаз – просто смотрел. Можно подползти чуть ближе, уткнуться в теплое плечо и опять заснуть. Надеюсь, сегодня он не уйдет, не бросит?..
Только потом он повернулся и увидел, что я проснулась. А в комнате было так тихо-тихо, только слышно, как мы дышим, да и сердечко почему-то стучит так громко, что становится страшно.
Потом был поцелуй – совсем не дружеский. И как-то так само собой получилось, что опять вернулся тот шумный прибой, а потом он заставил меня улететь куда-то далеко-далеко к волшебным звездам…

VIII.
Просыпаться было жалко и даже обидно. Но за спиной, такое ощущение, что-то поселилось и теперь упорно давило на лопатки. Почему-то я была уверена больше чем на сто процентов, что это ни рука Биста, и даже ни его голова. Поворачиваться было немножко страшно, ведь, кажется, это уже было пару дней назад…
С трудом встав – всю спину как будто заклинило, превратив в один каменный истукан – я медленно побрела в сторону ванны. В глаза лезла челка, но поднять руку и убрать ее сил не было. Как будто бы весь прошедший день я работала внаклонку, и теперь мое тело мне же навязчиво мстило. Конечно, быть может так на меня повлияла та злокозненная встреча с чужим автомобилем, а может…
Не знаю зачем, но в нашей ванной какая-то добрая душа еще из прежних хозяев установила ночник. Скорее всего из тех побуждений, что дверь в ванную по какой-то странной прихоти имела большущее матовое стекло, и если кто-то вставал ночью чтобы навестить умывальник, то, чтобы не зажигать свет (который мог легко перебудить все спящее население нашей квартирки), включался маленький ночничек. Прошлепав в ванну и притворив за собой почти бесполезную дверь, я глянула в зеркало. Было темно, но ночник включать категорически не хотелось. Наверное, где-то в глубине души я все же знала, чем это закончится. И, наверное, я почти не удивилась, когда зажегшийся огонек осветил нечто явно лишнее…
Из ниоткуда появилась рука и зажала мне рот. Вовремя, потому что через секунду я перебудила бы всех своим воплем.
- Тихо-тихо, девочка… Не пугайся, все в порядке. Почти. – За спиной стоял полураздетый Бист. Волосы запутаны, глаза горят…горят ярким синим огоньком. – Пойдем, - шепнул он мне и вывел из тесной ванны. Черным мраком скользнули следом новые крылья.
Он довел меня до комнаты, все также продолжая сжимать мне рот. Заходить в комнату совсем не хотелось, будто бы крылья могли растаять под светом случайного лунного луча.
- Что же ты? – Волосы на затылке шевельнулись от его дыхания, посылая по телу волну страха. Затем он отпустил меня, приглашая сесть на расстеленный диван.
- Все же вовремя твой друг пришел тебе на помощь, да и то, что он провел сегодняшнюю ночь у тебя – прямо подарок судьбы для меня… - Он игриво улыбнулся незнакомой улыбкой и запустил в волосы пятерню. А я стояла рядом, в короткой маечке, растрепанными волосами и черными недо-крыльями. В горле стоял ком, спина жутко болела, и становилось с каждой минутой все страшнее – ведь, пришло осознание, что этот человек в теле моего друга – это совсем не тот заботливый паренек, который вчера ласково меня обнимал, сидя посреди улицы на асфальте.
- Кто ты? – Мне удалось хрипло выдохнуть эти два слова, после чего я тут же пожалела – в горле провело наждаком и засыпало все солью.
- Мы с тобой уже пару раз встречались в твоих снах. Я надеюсь, ты это помнишь? – Бист уселся на кровать, подобрав под себя ноги.
- Кто ты? – Еще раз с не меньшим трудом выговорила я.
Человек, прищурившись, наблюдал. Он не спешил отвечать, не спешил объяснить мне, как Он оказался в теле самого дорогого мне человека?
- Чтож, если ты так хочешь это знать… Я – хранитель душ. Я помогаю таким людям как ты войти в новый мир. В какой-то степени мне приходится выполнять роль проводника и учителя. Ну и конечно же, роль человека, который подталкивает таких как ты к краю. Помнишь, я говорил про сумасшествие – это не правильно рассчитанная доза жизненных препятствий… Но давай по порядку. Больше я не буду не договаривать, не привирать… В жизни людей во все времена, как только стали образовываться города, стали происходить определенные события, после которых некоторые личности оказывались на перекрестке. Его нельзя назвать случайным перекрестком. Здесь человек оказывался перед самым важным выбором – иногда вполне осознанным, иногда предопределенным, как у тебя – своей жизни: стать ли тем, кем он должен был стать или нет. Некоторые из них не могли принять свою сущность, и уходили в другие миры. Другие были не способны принять новые возможности и превращались в маленьких птиц, не решаясь вернуться в проблемы жизни. Последние, кто мог принять свою сущность и завладеть способностями, становились ангелами.

IX.
- Ты знаешь, что такое Город? – Он зажевал губу и покосился на меня. – В смысле, не место, где живут люди, такие как мы с тобой? Нет?.. Чтож, Город – это чистая квинтэссенция душ людей, собранных в одном месте. Еще с древних времен, как наши предки стали вести оседлый образ жизни, в местах, где появлялись общины, у воздуха возникал какой-то особый привкус. Это сейчас все вы привыкли к нему и совсем не замечаете, а тогда… Тогда было все по-другому… - Как-то грустно сказал он, уставившись на меня своими темными – чужими – глазами. Начало было многообещающим, поэтому я решила присесть, дабы в самый ответственный момент раскрытия «тайн» бытия ножки мои не подкосились, и я не поцеловалась бы с полом от избытка чувств. – Сначала люди боялись его, точно также как и диких зверей. Потом стали привыкать. Да и этот «аромат», если его вообще можно назвать таковым, тогда был совсем другим – слабым, неоформившимся мотыльком. Он был активным в центре, а к краям общины растворялся в воздухе, будто бы его и не было.
- А сейчас? – Крылья неудобно давили на спину, и у меня появилась какая-то мазохистическая мысль пойти на кухню и отпилить их тупым ножиком.
- Сейчас… - Бист опять зажевал губу, подбирая нужные слова. – Сейчас он другой. Да и люди другие. Он, как бы так сказать, эволюционировал вместе с ними – смотрел на них, рос, услужливо предоставляя свои дома, площади, мосты, лишь бы только стать чуточку сильнее. По мере своего роста, этот «аромат» превратился в «Город». Нет, уже совсем не в место, где строятся многоэтажки-многоквартирки… У него появилась Душа, сотканная из энергии простых людей, кто когда-либо жил или живет в этом городе. Она пронизывает все: улицы, квартиры, нас с тобой. Она везде и нигде. Более тонкая, более изящная и не заметная – но, по-прежнему, наивная, как котенок. Есть на ней и свои черные пятна – чувства озлобленных людей, скопленных в одних местах, будто стянутые в узел… Их не так много, если посмотреть на процент преступности в твоем городе. Но они есть, и они щелочью разъедают благополучие остальных…
- То есть, ты хочешь сказать, что город сам по себе – живой? И у него есть душа, точно также как и у меня? – Воспитание. Я атеистка, я не верю в бога, не верю в реинкарнацию душ, даже просто не верю, что у меня есть эта «душа».
- Язвишь? – Вздохнул он, и я мысленно зааплодировала – давай-давай, добей меня. – Город – сама по себе мертвая штука без людей. Они – есть кровь: лейкоциты, эритроциты, что несутся по венам и артериям – улицам. Убери людей из города, и вся «одухотворенность» распадется на атомы в одночасье, будто бы ее и не было никогда. Если ты хочешь знать, живой ли город, то я скажу так – он мертв, для тех, кто не верит в души. Он мертв, потому что он не чувствует боли, как другой нормальный живой организм. Он мертв, потому что с ним невозможно поговорить – ведь у него нет рта. Он мертв, потому что он – не мыслит, следовательно, он – не существует. Ты ведь это хотела узнать? – Этот учитель с телом моего друга сидел и злился. Возможно, он считал, что объясняет очевидные вещи, возможно, он уже считал меня бездарной ученицей. Но – не мог ничего поделать, впрочем, как и я.
- Тогда, если Город – мертв, откуда у него берется душа? – Луна заглянула в гости на наши посиделки и тонким лучом заискрила синие глаза.
- Душа… Хм… Стены тоже живут своей жизнью, просто более медленной, нерасточительной. Так и Город – копит силы, стягивает их и – в какой-то момент – из тупого животного превращается в нечто, что уже выходит за рамки простой человеческой логики. Я… - Бист как-то внезапно весь выгнулся, и с губ сорвался легкий стон. Глаза моего друга закрылись, и он погрузился в глубокий липкий сон.

X.
Солнечные лучи бывают изрядно надоедливыми. Особенно если случайно с вечера забыть задернуть шторы, а наваленный хлам на подоконнике в лучшем случае загородит тебя только на четверть. Рядом сопело тело. Хм, странно, обычно я никого лишнего в постель не таскаю – в детстве, конечно, были и игрушки, и котята, но чтобы… э-э-э…парни?
Тело заворочалось, и из-под сбитого за ночь одеяла показалась черная макушка. Вот это еще интереснее. Кого там вчера ко мне нелегкая занесла, и почему я ничего толком не помню? Мозги тихонько щелкали себе на полочке, отсчитывая возможных кандидатов с черной макушкой на мой старенький, местами продавленный диванчик. Выходило не так уж и много. А точнее – один. И как только в голову крадучись заползла предательская мысля с знакомым до чертиков именем, кто-то там наверху включил таки передатчик, и в голове услужливо запрыгали новые интересные факты. Первым дерганным движением я полезла проверять наличие недо-крыльев за своей спиной. К счастью, этой прелести на месте не оказалось – и ладно, не надо мне такой радости, я и так как-нибудь проживу… Второй мыслью было воспоминание о вчерашней аварии, причиной которой собственно я и являлась. Может, это у меня какое-то временное помутнение рассудка, раз такое мерещиться начало? Потому что верить во весь тот полуночный бред, пока ярко светит солнце, не хотелось совсем. Значит, пока будем считать инцидент с крыльями исчерпанным – рано нам еще нимбом обзаводиться, сайт новый не доделали и кофе утренний не выпили. Дальше стало еще веселее – в голову полезли непрошенные воспоминания о прошлой ночи, вернее о самом ее начале. Это вчера было хорошо и как будто бы все в порядке, сегодня же было в пору хвататься за голову и думать, как быть и что делать.
Рядом заворочался Бист. Высунулся, сонно поморгал и глупо улыбнулся. Мама, таким лучшего друга я еще точно не видела. И это меня, мягко говоря, пугало. Он вдруг удивленно посмотрел на меня и ухмыльнулся. Э-э-э, и что со мной не так? Выяснилось все довольно просто – на мне каким-то чудом оказалась его футболка. Интересно, мне вчера лень было свою искать, или еще чего? Благо, мальчишеская футболка оказалась порядочно длиннее, чем была бы моя, поэтому, когда я все же решила направиться в ванную, то одежка все целомудренно скрыла.
Все же утро было каким-то странным и не таким. Проснувшись окончательно, Бист мрачно перенял мое молчание и что-то себе тихо там думал. Про то, что вчера ночью он мне рассказывал какую-то смутную байку про «Город», он почему-то не вспоминал. Возможно, это все же были пост-стрессовые глюки, или мне вообще это просто приснилось?
Из подъезда мы вышли тоже как-то молча. Даже толком не попрощались – так, кивок в сторону и все. Черт, терять лучшего друга из-за такого…
В институте перед парой ко мне подбежала какая-то накрученная первокурсница. Якобы фотомодель и все остальные бла-бла-бла. Заискивающе глянула и предложила халявку – решить за нее контрольную работу по пределам за первый курс. Да легко, к вечеру будет решение. Ага, деньгу в конвертике. Все как обычно. Когда девчонка скрылась в толпе студентов, я тяжело вздохнула. Деньги лишними никогда не бывали, осталось только правильно рассчитать свободное время. Ведь раз пришла одна – скоро прибегут и другие, а набирать кучу индвидуалок в мои планы как-то не входило, ночью ведь тоже спать надо. И даже теперь чуть-чуть грустно, что в одиночку…


Стоит ли выкладывать продолжение?

@темы: Рассказ, Город

---

Подарок Кирина

[Ticky]

Подарок Кирина

Когда Надилля была маленькой, по Тимиазу ходила пословица: "Кирин всегда приходит неожиданно", и смысл ее был близок к фразе "беда нечаянно нагрянет…" Кирин и правда появлялся чаще всего там, где его не ждали и видеть совершенно не желали. В отличие от легендарного существа, чье имя он так гордо носил, чудаковатый музыкант не обладал мудростью и не задумывался о справедливости. Он просто приходил, – когда хотел, – и уходил, – когда все надоедало. Бард упорно следовал древней эйновской традиции, по которой на сцену нужно было пробиваться, причем в самом прямом смысле этого слова. С утра пораньше музыкант собирал свою группу – жутких тварей из самых отдаленных уголков мироздания – и тащил их через весь Тришольд в направлении первого приглянувшегося кабака.
Зная, какой погром учинит вооруженный эйн и его друзья – порождения ночной бессонницы Творца, – владельцы кабаков заранее готовились к обороне, на радость зевакам и Кирину. Но сопротивление в большинстве своем оказывалось бесполезным, потому что музыкант умел выбрать самое незащищенное место, подкрасться к нему незаметно и погрузить охрану в сон с помощью одного из магических амулетов, которыми Кирин был обвешан, словно елка – игрушками.
Итак, охрана снята, зеваки счастливы, Кирин влетает в кабак, осторожно, словно фарфоровую статуэтку, снимает со сцены молоденькую альфари со скрипкой. Опасаясь погрома, кабатчик тут же сдается, и начинается концерт.
Надо отдать Кирину должное: при всем своем легкомыслии, поет и играет он изумительно. И поэтому люд не бежит из кабака, а радостно валит в него всей толпой, чтобы послушать легендарную и неуловимую группу "Смарагд"…
Голос барда и мощь музыки заполняют зал. Эйн поет об упоении битвой, о бесконечном пути к недостижимой цели, об одиночестве победителей и печалях победы… Но в голосе его звучит такая сила, что хочется бросить все и отправиться в странствия, сражаться, рискуя жизнью… Но гореть, а не тлеть! И если придется бесславно погибнуть – не страшно! Мы живем не ради славы, не ради почета или памяти! Мы ложимся костьми под этот мир, чтобы следующие поколения смогли пройти по нам и подняться на ступеньку выше! Если будущее – это здание, то кирпичи его – наши жизни.
Немногие барды могли бы спеть об этом… Но только эйн мог находить в подобных мыслях радость, упоение и волю к жизни. Только эйн мог заставлять грустить о войне и жаждать ее одновременно.
Впрочем, вы, слыхом не слыхавшие о Тимиазе, должно быть, понятия не имеете о том, кто такие эйны, альфари и какую такую нечисть Кирин может таскать за собой, если не бродячий цирк с немытыми клоунами. Я не буду грозить вам ненаписанным талмудом "Житие Тимиазовское" и обещать в скором времени стопку статей. Я лишь скажу: альфари выглядят как люди – пока не разрежешь и внутрь не заглянешь, эйны выглядят как люди даже в разрезе – пока не посмотришь в глаза. Нечисть же на людей не похожа совершенно, и может напоминать как языческую тварь, так и порождение нетрезвого ума художника–абстракциониста. Например, в "Смарагде" замечательно играет на электролютне с двумя грифами четырехрукая нагиня.
Впрочем, история не о том, кто такие эйны и как их готовить. История даже не о том, сколько раз в году выступает Кирин и почему он так плохо ладит с жителями Тимиаза.
История – о Надилле.

Все родители прекрасно знали, что Кирин – бездельник, с которым лучше не связываться. Они заранее предупреждали влюбчивых и бестолковых дочурок, что приятная наружность, проникновенный голос и умение обхитрить врагов – далеко не те качества, которые ценятся в мужьях и отцах. Поэтому в объятия к Кирину рвались только легкомысленные искательницы приключений на мягкое место.
Но совсем иначе дело обстояло с детьми. Дети к бродячему музыканту всегда тянулись. Он умел рассказывать изумительные сказки, сочинять песни на ходу, из кусочка высохшего дерева мог за пару минут вырезать куклу, а еще он придумывал великолепные игры. Взрослые всегда впадали в панику, едва услышав имя "Кирин", и видели в эйне если не педофила, то маньяка. Им, давно отвыкшим от игр, было не понять, зачем взрослому (и достаточно успешному) мужчине проводить сутки напролет с маленькими детьми.
Поэтому Надилле, как и остальным детям, приходилось пробираться к музыканту тайком, дрожа от мысли, что родители узнают о ее маленькой тайне. Ведь она искренне любила Кирина и надеялась, когда вырастет, стать его женой. Наполнить жизнь приключениями, вырваться из скучного взрослого быта – что может быть прекраснее?
Родители тайну Надилли не узнали, просто однажды, когда рассвет приласкал древний каменный город персиковыми лучами, они заявили: "Завтра утром мы уезжаем из Тришольда. Попрощайся со своими друзьями". Со слезами на глазах выбежала девочка из дома и принялась рассказывать о грядущем отъезде. Дворовая ребятня грустила, но реветь не собиралась. Даже лучшая подруга Сай только обнимала девочку и просила не плакать.
Именно тогда маленькая и наивная Надилля осознала весь ужас своего отъезда. Завтра утром, когда солнце еще не успеет прогреть камни мостовых, они сгрузят свои вещи на повозки и отправятся искать счастья в чужих землях, а здесь, в этом уютном веселом дворике, все останется как прежде. Также будет стекаться детвора, будет играть, и веселиться, и ловить Кирина по подворотням, чтобы спел песню или рассказал историю. Также будут пугать друг друга страшилками и потом бояться каждой тени, также будут вместе сбегать в "дома с привидениями" и пробираться в чужие сады. Будут гонять голубей, лазить по деревьям и воровать яблоки… Все будет, как прежде, – только Надилли не будет. И понимание этого было так горько, что девочка возжелала сохранить хоть что–нибудь… Если не друзей, не игрушки, не любимый двор, то хотя бы героя своих грез, Кирина, с остриженными, вопреки эйновским традициям, волосами, с красочной татуировкой на левой щеке и доброй улыбкой…
Солнце стояло уже высоко, и Надилля не хотела терять время. Вытерев слезы, она сказала друзьям:
– Я хочу попрощаться с Кирином.
Детвора радостно поддержала ее, но вскоре сникла. Они встречались с музыкантом по воскресеньям в условленном месте на окраине города, среди поросших зеленью развалин. Но до выходного было еще три дня, а Надилля уезжала завтра, и где искать неуловимого эйна, никто из детей не представлял.
Осознав, что даже попрощаться с другом не удастся, девочка совсем затосковала. Чтобы ее развеселить, друзья предложили искать эйна "наугад". На каждом перекрестке они кидали монетки, определяя, куда идти. Краснокожий Чак искренне верил, что "судьба" выведет их к цели. И судьба вывела. Только неожиданным образом.
Начало темнеть, и дети разошлись. Спохватившись, Надилля бросилась домой, срезая путь через задворки. И в одной из подворотен увидела Кирина. Узнать великого музыканта и выдумщика было легко: по черной одежде, плотной, как доспех, по скрещенным за спиной скимитарам, по небрежно остриженным волосам и мерцающим даже в темноте амулетам: перстням на пальцах, медальону на груди, клипсе на левом ухе.
Надилля хотела позвать друга, но замерла… В полумраке дворика Кирина обнимала какая–то девица. И, что самое ужасное, мужчина совсем не переживал по этому поводу, улыбался и даже что–то ей отвечал. Неизвестно, решилась бы Надилля окликнуть его или нет, но Кирин заметил ее первым. Девица была оставлена в стороне, и эйн, присев на корточки рядом с девочкой, спросил:
– Что–то случилось? Ты почему здесь одна, да еще и такая грустная?
Он ласково улыбнулся. Слезы сами потекли из глаз, и Надилля, всхлипывая, произнесла:
– Родители уезжают… завтра… и меня увозят… я тебя больше никогда не увижу…
– О, да ты популярен у маленьких девочек, – съязвила девица. Кирин ничего ей не ответил, лишь одарил ледяным взглядом.
– Не грусти, – заметил он и начал рыться в карманах в поисках платка. – Там, куда ты уедешь, будет множество замечательных людей. Кто–то из них тоже умеет рассказывать сказки, кто–то – петь песни и придумывать игры. Да и видеть меня – не такая уж большая радость… Вот, возьми платок, – Кирин протянул девочке квадратик белой ткани. – Я, правда, понятия не имею, сколько он у меня в карманах провалялся, но все лучше, чем ничего. Вытри слезы и не плачь…
Надилля послушно вытерла слезы, но успокаиваться не собиралась.
– Я не хочу других замечательных людей, я тебя хочу… – пробормотала она.
Девица хихикнула, но прежде, чем она успела выдать очередной комментарий, Кирин достаточно грубо затолкал ее в ближайшей подъезд и сказал что–то совершенно непечатное.
– Я думала, – продолжала девочка, – я вырасту, и ты меня замуж возьмешь… Ты ведь такой хороший…
Музыкант опустился на ступеньки крыльца и запустил пальцы в волосы.
– Кирин! Кирин! – звала Надилля. – Когда я вырасту, ты меня замуж возьмешь?
– Ты вырасти сначала, – пробормотал мужчина.
– Ты не переживай, я вырасту и стану красавицей. Мама многое про тебя говорила, и папа тоже, но я их не слушаю. Я откажусь от дорогих платьев, буду путешествовать вместе с тобой и спать под открытым небом. Если не будет денег или еды – это неважно. Я все решила. Только скажи, что возьмешь меня замуж!
Кирин поднял взгляд и долго пристально смотрел на девочку. Потом, сняв потемневший серебряный перстень с мизинца, покрутил его в руках и протянул Надилле.
– Возьми. Храни его… или не храни… Это очень необычная вещь. Захочешь – не потеряешь. Когда вырастешь, сожми его в руке и позови меня. И я приду – сразу или спустя какое–то время, но я приду.
Тяжелый перстень лег в маленькую ладошку. Девочка сжала его крепко, впилась взглядом в печатку с неизвестным зверем и произнесла, не веря в свое счастье:
– И мы будем вместе?
– Знаешь… – музыкант слегка смутился. – Если ты передумаешь, то…
– Я не передумаю! – перебила его Надилля. – Не передумаю ни за что! Обещаю!
И, поцеловав на прощание своего "будущего мужа" в щеку, она вприпрыжку понеслась по дороге, не замечая грустного взгляда смотревшего ей вслед Кирина.
Прибежав домой, девочка спрятала кольцо под подушку и отправилась спать.
А утром с изумлением обнаружила подарок на безымянном пальце. Неожиданно зябко стало Надилле при виде диковинного зверя на печатке. Ей показалось, что существо ехидно ухмыляется, а от самого кольца веет холодом… Быстро сняв подарок, девочка сунула его в карман и бросилась помогать родителям.

Оно стало ночным кошмаром, ужасом… Каждое утро, как ни прячь, кольцо все равно оказывалось на пальце.
Поначалу это не особенно беспокоило Надиллю, но время шло, она росла. Путешественники из Тришольда до их поселения доходили редко. Но если уж появлялись, то привозили к товарам обильную приправу из слухов. Любопытная девочка обязательно прибегала узнать, что твориться в родных краях, и время от времени робко спрашивала о Кирине.
Ответы ее не радовали. Нет, музыкант был жив, здоров и свободен. Его голос все также звучал в кабаках Тришольда, завораживая слушателей, выходки, как и прежде, порождали множество разговоров… Да вот только не казался он теперь таким замечательным и добрым. Драки, пьянства, загулы, даже слухи об убийствах.
Раз за разом повторяли взрослые, что давно пора Кирина поймать и посадить в тюрьму.
– Мало ли, какие у этих эйнов обычаи, – говорили люди. – Тимиаз уже много тысяч лет стоит, у нас своя история, свои законы. И куда власти смотрят? Если этот Кирин хочет жить с нами, пусть ведет себя соответственно!
Но власти спускали музыканту все выходки с рук. Кирин продолжал петь и будить жажду битвы. Он даже внешне не менялся… Эйны стареют медленнее, чем люди, и спокойно живут и пятьсот лет, и тысячу...
А Надилля менялась.
На ее глазах родственницы и знакомые обзаводились семьями…
Айрен нашла себе талантливого художника, и была счастлива – но недолго. У мужа наступил "творческий кризис" и день за днем женщина искала его по городу, вытаскивала из кабаков, отбирала выпивку. А он лишь жаловался на бросившую его "музу" и сетовал на быт. Айрен не могла заставить его работать, а разве может женщина в одиночестве поднять семью с двумя детьми? Время от времени Айрен приходила к ним в гости, говорила за жизнь с матерью Надилли, и разговоры эти были совсем безрадостными…
Котори вышла замуж за совершенно обычного мужчину, трудолюбивого, простого, непритязательного. Через несколько лет у них уже был собственный домик с садом, и Котори всегда носила такие замечательные платья… Муж нигде не появлялся без своей жены, и все вокруг говорили: "Какая крепкая семья… Какая замечательная пара!"
Надилля училась на чужих примерах. Ей совсем не хотелось разыскивать Кирина по всему Тришольду, вытаскивать его из объятий любовниц, лечить полученные в драках раны, плакать по ночам и ходить в старье. Ей не хотелось стыдиться мужа перед собственными детьми. Ей не хотелось скитаться по разным городам. Годы летели, и Надилля понимала, что хочет простой жизни: домик с садиком, надежный, любящий, стареющий вместе с ней муж, пускай даже немного пьяный по праздникам, дети, растущие и взрослеющие с обычной человеческой скоростью.
Между счастьем и девушкой не стояло ничего – кроме кольца. И тогда Надилля решила от него избавиться. И почему она не дослушала Кирина до конца? Почему не узнала, что делать, если передумает? Вряд ли музыкант обрадуется, если его притащат в другой конец Тимиаза, чтобы сообщить об отказе. Значит, надо просто избавиться от подарка – пока никто его не увидел.
Недолго думая, девушка отправилась к реке и, хорошенько размахнувшись, зашвырнула перстень подальше. Тихонько булькнув, кольцо пошло ко дну, на прощанье пустив круг по воде. Надилля улыбнулась, но радость ее была тревожной… Она чувствовала: так просто расстаться с подарком не удастся. Предчувствие не обмануло: на следующее утро кольцо вернулось назад.
Нахмурившись, Надилля закрыла подарок в шкатулке. Наутро крышка оказалась сломана.
Тогда девушка отправилась на рынок и предложила кольцо Сан Линю, известному мошеннику и вору. Сан радостно взял украшение, принялся рассматривать печатку, что–то тихонько бормоча на китайском, а потом неожиданно взвизгнул. Он попытался оторвать кольцо от пальцев, но оно словно прилипло, и отставало только с кусочками кожи. Пронзительно вереща, китаец бросил товар под ноги девушке и обвинил ее в попытке наслать проклятие.
Вокруг них быстро собралась толпа. Один мужчина поднял украшение, и тоже вынужден был отдирать его с кожей. Разозлившись, он схватил Надиллю за руку и надел кольцо ей на палец. И – о чудо! – оно тут же отклеилось от его ладони.
Всей толпой девушку потащили к главе города, обвиняя в колдовстве и попытке убить Сан Линя. Надилля испуганно отпиралась:
– Я не знала! Я правда не знала, что кольцо так себя поведет!
Глава Города, Николо Паулини, задумчиво набивал трубку, такую же хищно изогнутую, как и его итальянский нос. На столе перед ним положили перстень, и Надилле мерещилось, что металл стал чуть розовее, будто его окрасила впитанная кровь.
– Девочка, – спросил наконец глава Города тягучим басом, – откуда у тебя это кольцо?
Надилля рада была бы промолчать, но как иначе себя оправдать, не представляла. Едва слышно девушка пролепетала:
– От Кирина…
Наверное, не было хуже способа рассказать о своей тайне, чем на людном собрании. В небольшом городке слухи разлетелись с невероятной скоростью, и уже к вечеру не в меру ехидные сверстники пытались узнать у Надилли, чем отличается физиология эйна от человеческой.
– Да что вы к ней пристали, – заметил кто–то из мальчишек. – Откуда ей знать? Она ведь людей не любит!
Девушка плакала, спорила, убеждала, но над ней лишь насмехались. Мечта об уютном домике и любящем муже утекала песком сквозь пальцы.
Дома было не лучше. Отец грозил отречься от дочери, мать заступалась, но читала длинные лекции.
– Давайте уничтожим кольцо, – предложила Надилля.
– Ты ведь сказала, что уже выбрасывала его и запирала, – ответила мать.
Девушка не отступала:
– Может, его можно расплавить?
Всей семьей они отправились в кузницу, завернув ненавистный подарок в платок. Кольцо послушно нырнуло в расплавленный металл, но таять не собиралось. И наутро вновь было на пальце у девушки.
Желая избавиться от подарка, семья съездила к бездонной пропасти в центре Тимиаза. Но даже из бездны кольцо умудрилось вернуться назад. На рассвете оно словно обретало безграничную силу, и способно было гнуть и рвать металл, крошить камень, преодолевать огромные расстояния.
Мать чуть не лишилась пальца, решив носить перстень вместо дочери; экзорцист пытался найти и изгнать демона – безуспешно. Священник облил подарок святой водой, удивился отсутствию реакции и сказал задумчиво:
– Сделано эйнами… А эйны эти – хуже чертей! Их прародитель когда–то уничтожил самого Сатану – нашего Сатану! Родного, можно сказать, своего, хоть и падшего, но, все–таки, ангела. И вы говорите, подарил это Кирин?
– Кирин–Кирин! – кивнула мать Надилли. – Слышали о нем?
Священник чинно кивнул и задумался еще глубже.
– С Кирином этим все неясно… Если я не ошибаюсь, эйнам волосы остригают только перед казнью, а вы представляете, что нужно натворить, чтобы эти нехристи додумались, что гада казнить надо? Это же как надо было нагрешить…
Женщина посмотрела на Надиллю устало, не скрывая своих мыслей о дочери, связавшейся с неизвестным уголовником.
– Что же он мог натворить? – спросила мать.
–Да Дракон его знает… Я же не изучал их. Редко у нас эйны появляются – и слава Творцу!
– Но можно хоть как–то узнать, в чем он обвинялся? – не отставала мать Надилли.
Вздохнув, священник ответил:
– Я не очень во всем этом разбираюсь, но сбежать из–под стражи, да еще и в наш мир перебраться – это вам не девок портить. Этот Кирин явно не так прост, как кажется.
А Надилля своего "жениха" простым и не считала. С каждым годом она все лучше понимала, как влипла. Она росла, хорошела, но молодые люди говорили с ней пренебрежительно, а то и подшучивали, зная об ее "помолвке". Кирин поймал ее в ловушку, и никуда ей теперь не деться. Мать исправно собирала о своем "зяте" все слухи, какие только возможно. Кто–то обвинял музыканта в мужеложстве, кто–то – в педофилии. Надилля уже готова была поверить чему угодно. Разве добрый, любящий мужчина может сделать подобный подарок? Жить изгоем – и то лучше, чем скитаться без крыши над головой и работы по Тришольду… Лучше дожить до старости в одиночестве и унести кольцо с собой в могилу, чем оказаться в объятиях у нелюдя.

Но могила Надилле пока не грозила. Едва ей исполнилось семнадцать, как в ее жизни появился мужчина… Его звали Джамаль, и он признался девушке в любви при первой же встрече.
– Я слышал о тебе раньше, и о твоей "помолвке", но я и представить не мог, что ты такая красивая…
Надилля расцвела. Она впервые слышала подобные слова от мужчины. А Джамаль и не думал останавливаться на достигнутом. День за днем он восхищался скромностью и покорностью девушки, ее волосами цвета горького шоколада и длинными глазами цвета корицы. Время шло, пара решила пожениться. Но церковь, к всеобщему изумлению, отказалась проводить венчание.
– Она обещала выйти замуж, пусть и за эйна–уголовника, а теперь хочет нарушить обещание, – заявил священник, высоко поднимая палец. – А если этот эйн явится за ней? Сколько будет крови и смертей, вы представляете?
Люди замечательно представляли. Поэтому Джамаль сразу отмел предложение венчаться в другом городе. Вместо этого он сказал своей девушке:
– Я даю тебе год. За этот год ты должна избавиться от кольца или вернуть его Кирину. И тогда я женюсь на тебе.
Слезы, уговоры, стенания – ничто не помогало. Собрав вещи, девушка в одиночестве отправилась искать мудреца, который смог бы ей помочь. Она обошла всех известных магов, но те лишь пожимали плечами, да говорили, что очень уж заклинание сложное.
Она использовала все способы, какие только приходили в голову. Однажды девушка незаметно подкинула подарок в чей–то гроб, в другой раз подговорила кого–то изобразить покупку кольца…
Но неизвестная магия оказывалась сильнее всех ухищрений. Надилля засыпала под открытым небом, проводила сутки в пути… По ночам она мерзла, по утрам доставала из складок одежды запутавшихся насекомых. Ночь в придорожном трактире казалась девушке раем. "И я хотела так жить?" – ужасалась она, глядя в зеркало на свои потрескавшиеся губы, спутанные волосы, грязную одежду. Ноги в мозолях, руки в занозах… Теперь ей вовсе не казалось, что с милым рай и в шалаше…
Наконец, после долгих скитаний и поисков, по чужим подсказкам Надилля нашла легендарного Мерлина. Но великий маг не пожелал с ней разговаривать: он смерил девушку недовольным взглядом и буркнул: "Ты и сама все знаешь". Захлопнул дверь перед ее носом и на стук больше не отзывался.
А год тем временем подходил к концу. Надилле пришлось отправиться домой, попутно пытаясь выкинуть кольцо. Каждое утро она встречала в слезах, обнаружив подарок на пальце. Джамаль не женится на ней, а значит, больше никогда она не обретет счастья. Ей останется две дороги: к эйну или в могилу…
Поэтому в одно прекрасное утро девушка сжала кольцо в ладони и позвала Кирина. И тот явился вечером к ее костру. Едва заметив музыканта, Надилля вскочила и закричала:
– Ты мне всю жизнь испортил! Из–за тебя я не могу выйти замуж, надо мной насмехаются горожане, меня третируют родители! Да будь ты проклят!
Кирин поглядел на нее безразлично, чуть наклонив голову набок. Надилля с изумлением поняла, что они почти одного роста.
– Хочешь вернуть мне кольцо и обещание? – спросил он.
– Да! Хочу! – воскликнула девушка. Ей было нечего терять.
Эйн улыбнулся и протянул ладонь:
– Так возвращай.
Девушка попыталась отдать кольцо, но оно словно приклеилось к пальцам. Когда Надилля пыталась его отлепить, следом отрывались кусочки кожи. Боль обожгла ладони, руки быстро покрылись кровью. Она пыталась выбросить подарок, но он впивался в пальцы и не желал ее покидать. Наконец, обхватив кольцо подолом платья, девушка сумела оторвать его – и бросила наземь.
Она глянула напоследок в глаза усмехающемуся Кирину, схватила свои вещи и бросилась бежать.
Раны со временем зажили, Джамаль взял ее в жены. А Надилле до конца дней в каждом невысоком черноволосом путнике мерещился Кирин, и она понять уже не могла, ждет его или боится встретить…

Может, она отнеслась бы иначе к этой истории, если бы услышала разговор, который вели Мерлин и эйн:
– Ну как, избавил девушку от лишних сомнений?
– Да, испугал напоследок… Теперь, даже если муж будет с ней груб, она никогда не подумает: "А что, если…"
Мерлин усмехнулся и подлил в стакан настойки.
– Женщины – существа ветреные, – заметил великий волшебник. – Приласкал бы ее – она бы и оттаяла. Она ведь искала сказку. И продолжает ее искать.
Музыкант вздохнул, покачал головой.
– Я никому не навязываю своих решений. Это ее жизнь, и она сама выбирает свой путь. А я лишь бродяга, которого она как-то очаровала в детстве. Только и всего…

@темы: Рассказ, Творчество

---

Виденье

[Yunesco]

Мир пуст без тебя,
Но нельзя жить не любя.
Всё это в мечтах,
А может это бой на ножах?

Бегу по воде,по долгому сну
Только нужно ли это?Зачем всё к чему?
Зачем мы живём не понять никому...
Лишь эхо из прошлого.. на яву?

Горячее,яркое солнце в огне,
Растопит все льдинки зимы!
А как же тот тихий молебен души?
Лучам ярким солнца не достать темноты..

Разбить те льдинки под силу тебе,
Дыханием ветра впусти лишь к себе.
Цветы расцветут на обрубленных скалах,
Всё это случиться в мгновениях малых..

Но стоит проснуться,
Тебе улыбнуться,
Исчезнет виденье
В любое мгновенье

@темы: Стихи

---

Лучик

[Yunesco]

Лучик

Тихо шепнув твоё имя в ночи,
От тебя уже невозможно уйти,
Ты светел и мягок как солнца лучи,
Ты радуга ночью и темень средь дня

Ты лучик Луны,что цветёт на волнах,
И звёздочный свет,что укажет дорогу,
Всё это не сказка и совсем не в мечтах,
Всё это случиться! Осталось лишь верить

Прошу оставайся таким какой есть,
В любой ты опасности лучик надежды.
Спасибо тебе за то что ты есть!
Ты рядом всегда и лишь этим живу я!

@темы: Стихи