Могила

[Mary B.]

Оцените, пожалуйста. Скажите что исправить. Понимаю, тема избитая, но очень захотелось почему-то именно на неё написать рассказ.

Раннее утро… Рассвет уже близок и, кажется, вся природа приготовилась к этому событию. Тишина и лёгкий туман окутали всё вокруг. Воздух пахнет свежестью. Деревья едва заметно покачиваются на ветерке, шелестя листьями.

Кладбище… Место памяти и скорби. Место плача. Место растоптанных чужих надежд, желаний, планов, по крайней мере, всем хочется в это верить. Для некоторых, это действительно так, а для остальных… Не более чем мелькнувшее за окном автомобиля пятно, хорошая земля, на которой можно было бы построить какой-нибудь развлекательный центр, повод для того чтобы выпить за усопших, причина никогда не забывать свои ошибки, преступления, поступки, а для многих просто укромный уголок памяти, в который человек никогда не заглянет.

Уже самый разгар лета, а на этой могиле всё ещё лежат пожухлые листья, оставшиеся с осени. У этой могилы нет оградки и нет креста. Есть лишь могильная плита, которая тоже почти вся ушла под землю и можно различить лишь часть надписи: за то, что была и годы жизни 1993 – 2009.

За могилой никто не ухаживает, и на ней не лежат букеты цветов и дорогие венки, сюда не протоптана тропинка и всё же, она совсем не забыта и сильно отличается от других, привлекая всеобщее внимание. На ней лежит собака. Обычная дворняжка, но с ошейником. Она лежит на маленьком холмике все дни напролёт. По ночам она воет на луну, совсем как дикий волк. Сторож кормит её вот уже шесть лет. Шесть лет. Так много для собачьей жизни и так мало для человеческой.

Почему же она не оставляет свою хозяйку и после смерти? Причина всему преданность. То, чего никогда не будет у людей. Преданность и любовь… Не слепая, а всего лишь истинная. Хотя, даже истина для каждого своя.

@темы: Мысли вслух, Рассказ, Творчество

---

[deleted one]

Всё, что ты скажешь, станет твоим,
Всё, что ты знаешь, сгинет во тьме.
Бог безмятежен и невредим,
Он улыбается только во сне.

Всё, что исчезнет, - значит, мираж,
Всё, что забыто, - значит, обман.
Бог - невидимка, сказочный страж,
В сети сплетает видений туман.

Всё, что извечно, разрушит миг,
Всё, что бесценно, покроет прах.
Богом станет печальный старик,
Нити судьбы державший в руках.

---

В продолжение мысли о неумершем авторе.

[Марина_]

По окнам бил дождь. Мерзкий дождь со снегом. Упругие струи обливали пол, мочили сбившуюся под порывами ветра занавеску. В темноте, освещенный лишь алым светом давно выкипевшего чайника, перед пустой бутылкой водки, зябко сжавшись, сидел человек.
На чужом языке, навязчиво, как затертая временем грампластинка, раз за разом повторялись слова: «И как такового мы тебя извергаем словесно из духовного сана и объявляем, чтобы ты и в действительности был, согласно нашему приказанию и повелению, лишен всякого великого и малого церковного сана, в каком бы ни находился доныне, согласно установлениям святых канонов. Ты должен быть отлучен, как мы тебя отлучаем от нашего церковного сонма и от нашей святой и непорочной церкви, милосердия которой ты оказался недостойным…»
- Недостойным…
- Недостойным…
Человек засмеялся, потянулся за бутылкой. Она упала и скатилась со стола, со звоном присоединившись к остальным трем уже, валявшимся внизу. Человек попытался подняться, дотянуться до холодильника. Чуть не упав, он все же вернулся в исходное состояние на табуретку.
Нет, решительно сегодня ему не везло. Также как не везло в ту промозглую февральскую ночь четыреста лет назад. И, несмотря на все выпитое, его, как и той страшной, последней ночью, бил озноб, и он не мог согреться…
Он очнулся от того, что кто-то колотил в дверь, и соседка по площадке кричала, что, если это немедленно не прекратиться, она вызовет милицию. А в ушах звенел Зов. Зов…
О, боги! Как тяжело подняться… Но милиция сегодня? Это был бы уже перебор…
Он не додумал мысль до конца, поднялся и, держась за стену, добрался-таки до двери.
- Какого черта! – он отодвинул непослушными пальцами защелку, - Ты полагаешь, что псалмы современных служителей порядка помогут мне скоротать эту ночь? Или ты сам будешь мне петь эту гадость?
Он попытался загородить проход пришедшему:
- Я не желаю никого видеть. Это можно понять?
Гость засмеялся:
- В этом я не сомневаюсь. Но вот от этого, я думаю, ты не откажешься?
Перед носом хозяина образовалась бутылка.
- Черт с тобой! Заходи, - он оттолкнулся от двери, пытаясь освободить проход, и, наконец, не удержавшись на ногах, сполз по стенке на пол.

@темы: Мысли вслух, Рассказ

---

[moonfaced]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Кто-то

[rony-robber]

Я не поэт — я прозаик. Но иногда и меня пробивает на стихосложение.
Судите как судится.

Серый ветер
Тускло воет.
Кто-то тут
Чего-то стоит.
Кто-то там
О чём-то грезит.
Кто-то в душу
Тихо лезет.
Кто-то спит,
А кто-то бредит,
Кто-то ждёт,
А кто-то верит.
Кто-то – в тьму,
А там болото.
Все мы тут друг-другу
Кто-то.

@темы: Стихи

---

Размышления о том, что Автор не умер.

[Князь Процент]

Давным-давно – относительно моего возраста – я написал рассказ и дал нескольким людям прочитать его. Один из них решил поделиться со мной своими впечатлениями и прямо-таки обескуражил меня тем, что разгадал фигуру главного героя совсем по-другому, чем это сделал я. Когда я подрос, мне встретилась фраза «критик это человек, который разъясняет изумленному автору смысл его произведения». Сдается мне, что этих самых смыслов вполне может быть столько же, сколько читающих, а потому вкладываемый Автором смысл вряд ли может рассматриваться как что-то, что читателю нужно понять.

Конечно, читатель вполне может озадачиться разгадыванием смысла, который вкладывал в произведение Автор. Однако во многих случаях сделать это не так-то просто, а порой и попросту невозможно – если, разумеется, Автор после написания произведения не пускался в пошлые рассуждения о том, что его сподвигло на эту работу, что он хотел выразить и о прочих глупостях. И если разгадать авторский смысл не получается, то это вовсе не значит, что Автор написал произведение так скверно, что его замысел невозможно понять, - ведь не существует обязательных для авторов правил написания текстов. Да и потом, как знать, может быть, он попросту ручку расписывал, а не замыслы воплощал?

Я убежден, что прочтение и осмысливание произведения является субъективным. И любая критика, на мой взгляд, также субъективна, потому что выражает мнение данного критика. Вот и все. А если этот критик начинает копаться в биографии Автора, выискивать в ней параллели с рассматриваемым произведением и указывать, что именно в этом тексте явилось воплощением на бумаге событий биографии Автора, то критик этот либо наспех поделился с нами своими впечатлениями, либо является элементарным пошляком, не более.

Как известно, если взять бесконечное число обезьян, усадить их всех за печатные машинки и заставить печатать, то рано или поздно одна из них слово в слово выдаст «Гамлета». Имя Шекспира ввиду различных обстоятельств окружено некоторой тайной; частенько высказывается мнение, что автором приписываемых этому человеку произведений был некто иной – личность, не пожелавшая быть известной в силу своего пола, положения, скромности или иных причин. Давайте представим, что реально существовавший человек по имени Уильям Шекспир не писал ни «Гамлета», ни «Ромео и Джульетту», ни всего прочего. Их писал кто-то другой. Ну и для чистоты эксперимента представим, что писал эти тексты не человек, а обезьяна – самая обычная обезьяна, делавшая это неосмысленно.

Неужели от этого что-то меняется? Неужели имеет значение, что «Гамлета» написал не человек, а примат? Сдается мне, что не меняется ничего. Текст остается текстом, Гамлет остается Гамлетом. Фигура Автора попросту не имеет значения. И не важно, насиловал Достоевский проституток или нет, был Фредди Меркьюри голубым или не был, злоупотреблял Булгаков алкоголем или был трезвенником. Даже если настоящий текст печатает обезьяна, на смысловую нагрузку, воспринимаемую читателем сей факт влиять не должен. Ибо нагрузка эта у каждого будет своя.

Самый однозначный на первый взгляд текст при должном умении и должном старании можно истолковать так, что очевидный его смысл будет представлен ошибочным. Как показывает практика Конституционного Суда РФ, слово «кандидатуры» вполне можно прочитать в единственном числе. Пусть для этого придется совершить «некоторое насилие над семантикой русского языка», но ведь это возможно. И того же самого Гамлета можно представить не в привычном большей части публики облике нерешительного мямлика, а в виде расчетливого и умного интригана, который стремится отобрать у дяди уведенную у него из-под носа корону - об этом см. у Азимова.

Когда критик пишет о своих впечатлениях от созданного другим лицом произведения, он осуществляет такой же по своей природе акт творчества – думаю, нет оснований не согласиться в этом с Оскаром Уайльдом. Получившееся в результате критическое произведение является таким же произведением. Вообще, не имеет значения, что стало основанием для создания произведения – хорошее настроение, боль в желудке, расставание с любимой или чтение другого текста. Это так же неважно, как и смысл, который Автор вкладывал в свое произведение. Он единожды вложил его и будет молодцом, если не станет более об этом распространяться.

Однако умер ли Автор? Даже абстрагируясь от основного смысла глагола «умереть», я бы не стал так говорить. Автор попросту написал произведение, а дальнейшее вряд ли должно интересовать добросовестного и честного исследователя. Думаю, правильным отношением было бы не видеть в Авторе личности, а представлять его в виде пишущей руки, на которой висит соответствующая бирочка – «Артуро Перес-Реверте», «Гомер», «Жан-Мари Гюстав Леклезио». Бирочка это некоторая уступка перед презумпцией неважности фигуры Автора; эта бирочка нужна для того, чтобы читателю в книжном магазине было возможно найти новые для него произведения той руки, которая написала понравившуюся ему книжку.

Таким образом, Автор не умер, однако мы имеем все основания презюмировать порочность осмысления его фигуры и выискивания вкладываемого им в произведение смысла как единственной цели исследования.

У-ук, пойду съем парочку бананов.

@темы: Мысли вслух

---

[deleted one]

Зарешёчено тучами Солнце,
Так тревожно и резко бьётся
Толстым шмелем сердце в груди.

Так бессмысленно и нелепо
Разрисованы ставни ветром,
Там написано - лишь иди.

Лишь беги к позабытой цели,
Воем ветра, жужжащим шмелем,
И всё прочь от того, что внутри.

---

[Sadie.]

Вот такой рассказ. Пыталась сделать конец неожиданным - не знаю получилось ли. Перечитала несколько раз - уже глаз устал, своих ошибок не вижу, покритикуйте, пожалуйста. Желательно - стилистические ошибки, пунктуация, ну и прочие нелепые образы, сравнения и т.п...
Конечно, как вам задумка рассказа в целом - это в первую очередь интересует. =)

Название еще не придумала

Роман

Я просыпаюсь от стука в дверь. Стучат настойчиво, уходить не собираются. Я знаю, кто это, но все жду, может быть, он уйдет. Рядом со мной спит красивый мальчик Артем. Спит крепко, не слышит. Я ищу на холодном полу тапочки, накидываю халат и иду открывать. Страшно.
- Это ты? – громко спрашиваю. За дверью секунду молчат.
- Я.
Не ошиблась, пришел. Пол года прошло, на часах без пятнадцати два – самое время нанести мне визит. Из проема двери хлынул яркий голубоватый свет. Стоит, улыбается…
- Не ждала?
Вот нахал!
- Ждала… - коротко отвечаю я, - Ждала еще месяц назад. А теперь нет. Лучше тебе уйти.
- А я ненадолго. Кое-что принес. Может, впустишь? – не дожидаясь ответа, Ян переступает порог, и мы стоим теперь совсем близко. За ту секунду, что понадобилась мне, чтобы отступить назад, я успеваю уловить знакомый запах, от которого мгновенно оживают воспоминания. Он подходит еще ближе. Я снова отступаю и включаю свет в прихожей. Теперь я, морщась от неожиданно яркого освещения, вижу его лицо, его смеющиеся глаза. Боже, мне надо спрятаться, срочно.
- Ночные визиты уже не в моде… - говорю я.
- Почему же?
Я не успеваю ответить, как из спальни, сонной шаркающей походкой выползает Артем в одних трусах – у него прекрасная фигура. Артем по-настоящему красив – широкоплечий, светлые волосы спадают на лоб,
Ян издевательски присвистнул, увидев Артема.
- Ого! И это вас трахает, мадам? – обратился он ко мне, с насмешкой, - Повезло же!
Заспанный Артем не понимает что к чему. Я бы ударила Яна по лицу, не знай его сто лет, но я привыкла к подобному хамскому тону. Худой, бледный, в старых поношенных джинсах, он бы жалко смотрелся рядом с Артемом-Аполлоном, если бы не бес в глазах и феноменальное дьявольское обаяние. Я уже продала душу. Я бы волновалась и нервничала при своем любовнике и своей любви, будь подобный визит первым, но Ян уже много лет уходит и приходит, и раньше я сопротивлялась, теперь же сдаюсь сразу, без боя – это все равно бесполезно.
- Артем, познакомься, этот тощий козел – мой бывший возлюбленный. Не удивляйся, он всегда так ходит в гости. Чай, кофе?
- Давай чай, - отвечает Ян и спокойно проходит на кухню.
Артем наконец просыпается и задает законный вопрос:
- Вы что тут все с ума посходили что ли?
- Тема, только не бей его, ладно?
- Тогда выгони его сейчас же, пока я это сам не сделал!
Ян невозмутимо сидит за столом и, кажется, не слышит ничего. Чайник закипел и щелкнул, Ян по-хозяйски достает из шкафа чашку, наливает себе чаю, шумно отпивает первый глоток и вздыхает. Я стою в дверях, сохраняя внешнее спокойствие, а сама задыхаюсь от нахлынувших чувств.
- Выгони его! – резко говорит Артем, - Или я ему врежу или он уйдет!
- Артем, не трогай его, прощу тебя…
- Ты не хочешь, чтобы он уходил? Что это вообще за хрен? Почему он приходит к тебе среди ночи, и ты впускаешь?
- Так надо…
- Да пошли вы! – он решительно разворачивается и уходит в комнату. Через пару минут хлопает дверь – Артем ушел. И он не придет больше – ни днем, ни среди ночи.
- Доволен, любимый? Каждый раз, когда в моей жизни появляется хоть какое-то равновесие, приходишь ты и снова все ломаешь! Неужели я чем-то так насолила тебе, что ты поставил себе цель испортить мне жизнь? – я почти кричу.
Ян спокойно отхлебывает чай. Мы смотрим друг на друга несколько минут, смотрим и молчим. Он подходит ко мне, проводит кончиками пальцев по моей щеке, и целует в уголок рта – нежно…

Остаток ночи мы провели в постели. Ночь была долгая, снежная, белые хлопья прилипали к карнизу, собирались в голубые горки у основания стекла, а под одеялом было жарко, и мы дышали друг другу в шею, и он шептал мне на ухо самое главное. И я верила каждому слову, произнесенному в этот момент. Утром он сидел на краю постели, повернувшись ко мне спиной, согнувшись так, что проступал позвоночник, и мне хотелось провести кончиками пальцев по этой бугристой дорожке. Я, шурша простыней, подползла к нему и стала целовать плечи, спину, мочки его ушей…
- Я тебе кое-что принес.
- Да, я совсем забыла… Ты еще в дверях это говорил. Что же?
- Возьми там, у меня в сумке.
Сумка валялась в углу, под стулом. Я открыла ее и увидела пачку бумаг, он кивнул – да, это. Я достала толстую стопку листков.
- Что это? Какой-то текст…
- Это роман, я написал.
Роман! Ян страдал, Ян писал его несколько лет, но я так и не увидела ни одной строчки, он говорил, что не получается, злился на себя, забрасывал это дело, занимался какой-то ненужной работой, писал странные, непонятные стихи, говорил, что он должен что-то оставить после себя, что у него есть талант, но он никак не может раскрыться в полной мере… И вот, роман готов. Эта мятая стопка бумаги – его роман. Я прижимала эту бумагу к груди, и мне почему-то хотелось плакать от счастья и целовать листы! От радости за него!
- Ты смог! – я целовала его щеки, он был неподвижен. – Ты написал! Я знала, знала!
- Сначала прочитай.
- Я сейчас же начну читать! Сейчас…
- А я пойду.
- Нет, пожалуйста!
Но он уже надевал на голое тело жесткий шерстяной свитер…
- Я приду еще. Сегодня вечером.
И ушел.

Весь день я сидела в постели голая, грызла сушки и читала роман, подчеркивая карандашом особо удачные места. Порой я останавливалась, чтобы дать глазам отдых, или просто мне хотелось плакать – это было прекрасно. Теперь я понимала, что не зря все эти годы мучилась с Яном, это того стоило! Он гений, и ему все можно простить! Это был чудесный талантливый роман, написанный прекрасным живым языком. Здесь была мысль и размышления, которых я не ожидала от Яна. Я не умею писать, но я умею ценить. «Ты гораздо глубже, гораздо талантливее, чем я думала…» - проскальзывало у меня в голове. «Как я только могла не верить в тебя?»
Когда я закончила чтение, уже снова была ночь. Стоит ли говорить, что Ян так и не пришел вечером? Впрочем, я и не ждала его. Он никогда не держал обещаний. Но сейчас, восторженная, восхищенная, я не находила в себе сил обижаться – я вообще считала, что я не вправе теперь на него обижаться, я была готова смотреть на него сверху вниз, как на человека во многом меня превосходящего. Но очень-очень хотелось выразить свои чувства, сказать ему, что раньше я была не права. Я не верила в его гений. Я даже советовала ему бросить свое перо! «Не надо, - говорила я, - не получается же, перестань, займись чем-то другим!» Мне теперь было стыдно за эти слова.
За ночь я прочитала роман еще раз. Под утро уснула неспокойным тревожным сном, боясь не услышать знакомый стук в дверь.
Но никто не стучал. Уже два дня.

Поиски

Китайгородские переулки – узкие и тихие, спуски и подъемы, церквушки и офисные жалюзи… Ян жил в Колпачном переулке.
Я поднялась на 5 этаж старого панельного дома. На лестничной клетке две квартиры – Яна и алкоголика Лени, которому Ян периодически сочувствует. Можно сказать, что они своеобразно дружат, Ян иногда дает ему деньги на водку в бессрочный долг, а Леня одинокими вечерами развлекает его разговорами. О бренности бытия, конечно.
Я нажимала на звонок, пока не устал палец. За тонкой дверью хорошо слышно как раздается эта противная трель. Я посидела еще минут десять на ступеньке, пыталась считать квадратики белого кафеля на полу. Позвонила в дверь соседу Лене – тот нескоро, но все-таки открыл. Он был пьян.
- Где Ян? – спросила я, не тратя время не приветствие.
Красные глаза смотрели мимо меня. Опухшее лицо не выражало совершенно никаких эмоций или хотя бы движения мысли.
- Ян где?
- Нету! – на меня пахнуло перегаром.
- Нету… нету… И не было?
- Не… и не было! – нечленораздельно промычал Леня. – Не знаю. Не знаю…
Я вышла на улицу, не зная где еще его искать. А зачем вообще его искать? Захочет – сам придет. А вдруг не придет? Вдруг что-то случилось? Хотя нет. С ним ничего не случилось, я бы почувствовала. Просто он опять со мной шутит, этот шутник…
Шел крупный, мокрый снег, как в стеклянном шарике… Лавочку на детской площадке совсем замело, я отряхнула себе кусочек и уселась на край, потирая руки – как всегда забыла перчатки. В сумке лежал роман, весь помятый, в пометках… Хотелось курить, но сразу после первой затяжки меня затошнило. Грустно, очень грустно, и разреветься бы, да не получается! Стемнело, и окно окружающих площадку пятиэтажек начали по очереди зажигаться желтыми огоньками, и только два окна квартиры Яна зияли как пустые глазницы. У Лени на кухни горел тусклый оранжевый свет. Леня сейчас пьет горькую и смотрит новости. И я уже вот-вот расплакалась, представив несчастного одинокого пьяницу за кухонным столом с цветастой клеенкой, как вдруг почувствовала, что кто-то взял меня за плечо. Я от неожиданности вздрогнула и обернулась – это Петя!
Петя, добрый, круглолицый парень, что живет на два этажа ниже Яна. Они когда-то дружили, еще в старших классах школы, а потом Ян почему-то резко перестал с ним общаться. Я не верила, что Петя сделал ему что-то плохое. Просто Ян выдумал какую-то проблему и несовместимость их взглядов на жизнь… Теперь они виделись редко.
- Петя, привет! Рада тебя видеть!
- А ты чего тут сидишь? – здоровяк Петя сел рядом со мной прямо на снег. У него были очень добрые глаза, простые, серые. И все в нем было простое и доброе, полная противоположность Яну. Моему любимому Яну.
Петя был из тех людей, через три минуты знакомства с которыми, хочется им все-все доверить и рассказать, и даже расплакаться при них не стыдно. Что я и сделала.
Он утешал меня, это было уже не в первый раз…
- Яна ждешь? Я видел его дня три назад. С тех пор не встречал…
- А я его тоже видела. На днях. До этого пол года не появлялся, потом пришел, и вот уже два дня как снова пропал, а обещал в тот же день вечером вернуться!
- У тебя руки красные… - он сжал мои пальцы в своей огромной ладони. – Ледяные! Пойдем чай пить, потом поднимешься, проверишь не вернулся ли он. Какая разница, где ждать, правда?
Петина маленькая кухня окнами выходила во дворик. И чай был очень вкусный, и замечательные шоколадные конфеты, и печенье в вазочке… Мои руки постепенно отогревались об горячую чашку, пальцы уже обретали способность чувствовать. Петя расспрашивал меня о жизни, ненавязчиво. Я рассказывала, украдкой поглядывая в окно, в надежде увидеть, как Ян бредет через площадку к дому…
- Очень у тебя уютно, мне давно не было так уютно…
Петя смущенно улыбнулся и подвинул ближе ко мне вазочку с печеньем.
- Почему Ян с тобой перестал общаться?
- Он всегда странный был! – усмехнулся Петя.
- Да, это точно… Я вообще догадываюсь. Помню, что ты сначала актером хотел быть, а потом передумал и на экономический поступил…
- Да, да, иногда мне кажется, что он меня именно с тех пор как будто презирать стал… Экономист это так банально! Я даже ему тогда говорил, что у меня нет возможности лицедействовать, что мне надо деньги зарабатывать… А Ян ответил, что разочарован, что я посредственность, серость.
- Похоже на него…
- Но возможно есть и другая причина, - вздохнул он.
На часах было уже почти двенадцать. Где же Ян? Было ясно, что он сегодня домой не придет, и совершенно никаких идей, где он может пропадать.
- Пора мне.
- Да оставайся, поздно!
Предложение было заманчивым. Я очень устала – и физически и эмоционально. Лень было ехать к себе домой, и вообще выходить куда-то в такой холод после столь уютного чаепития – меня даже передергивало от этой мысли.
- Я на диване лягу, ты не думай! – Петя, смеясь, предугадал мои мысли. -Оставайся, я Яну не скажу, что ты тут ночевала, но все-таки поздно очень и холодно.
Так мы и просидели еще часа два, разговаривая о чем-то легком, а потом я пошла спать, но еще около часа щелкала телек и думала о том, какой все-таки Петя хороший и порядочный парень… Почему я в него не влюбилась? Почему Ян, этот моральный садист? Но ответ я знала наперед – потому что Ян талантлив, он выше нас… А это его обаяние, эта улыбка, от которой у меня внутри все сжимается! Мне хотелось быть рядом с ним, чтобы прикасаться к прекрасному… Я буду ему помогать, - думала я, - буду с ним рядом, буду поддерживать его, он в этом нуждается. Ему тяжело. Взять хотя бы этот роман. Сколько же мыслей, глубоких мыслей в его голове! И он все это держит в себе, все это варится у него в душе, мучает его… Хорошо, что роман такой удачный. Надо попробовать его издать. Только Ян не захочет, скажет, что это ему не надо. А сам просто боится, что ему откажут! Да, да так и будет…
А Петя? Ну что Петя? Да, добрый. И простой, очень простой – как на ладони весь! И такой не придет через пол года молчания, не будет стучать в дверь среди ночи. Но разве это хорошо?
С такими мыслями я медленно засыпала. А с неба продолжал сыпаться снег…

Вернулся

Я мыла полы в прихожей, когда в дверь постучали. Это было на второй день, после того, как я ночевала у Пети. Вернулся Ян, я даже не спрашивая кто там, в полной уверенности, что это он, открыла дверь. И не ошиблась.
- Где ты был?
- Какие ножки! – воскликнул он - я была в одной растянутой домашней майке и в трусах.
- Я полы мою!
- Я заметил.
- Где ты был?
- Дела были. А Леня мне сказал, что ты приходила.
Я снова надела резиновые перчатки и хорошенько выжав тряпку начала возить ею по полу.
- А откуда Леня знал, что это именно я приходила?
- Не знаю. Он сказал, что какая-то девушка меня искал, ну а кому кроме тебя придет в голову меня искать? Да еще и соседям в дверь звонить. – он сделал шаг вперед навстречу мне.
- Эээ! Уважайте труд уборщиц! Ботинки снимай!
- А я ненадолго. Пришел только спросить как тебя роман.
- Ян! Я тебя все эти дни каждую секунду ждала, чтобы сказать, что роман замечательный!
Он присел на корточки на пороге и как-то странно усмехнулся. Закрыл лицо руками и шумно вздохнул.
- Прекрати, Ян! Я серьезно! Этот роман – это лучшее, что ты создал! Совсем на тебя не похоже… Я не знаю, что так повлияло… Ты так изменил стиль, и язык, сюжет… Да, что говорить! Все прекрасно! Сейчас я домою, ты раздевайся, обсудим все спокойно, я многое хотела у тебя спросить…
Он посмотрел на меня с нескрываемой злобой и отвращением.
- Теперь ты мной довольна, да, милая? Теперь я гений, да?
- Ян, что с тобой? – я испугалась этого тона.
- Раньше ты говорила, что мне надо бросить писать! Что у меня не получается! Ты же у нас известная ценительница талантов… Ты меня ни во что не ставила, не верила в меня! А теперь из-за этого романа ты меня разыскивать пошла. И сидишь смотришь глазами преданными, как собака!
- Ян! Успокойся!
- Теперь я в твоих преданных глазках – герой, гений! И ты, наверное, решила себя в жертву принести. А ты всегда об этом мечтала, я замечал. Стать спутницей гения! Принимать его таким, какой он есть… все прощать…
- Да ты точно с ума сошел…
Он встал и презрительно посмотрел на меня сверху вниз. Я не понимала, что случилось.
- Ян, ты знаешь, что я всегда ценила тебя и любила! Я тебя среди ночи впустила! Если ты не забыл, я ради тебя спокойно дала уйти своему парню, Артему! Я тебя жду, кажется, всю жизнь! И я всегда верила, что ты это напишешь! Потому что ты особенный… По тебе сразу видно, что ты не прост. Я знала это, Ян, дорогой, я была уверена, что ты талантлив, очень талантлив!
Он рассмеялся мне в лицо.
- Значит теперь, когда я гений, могу об тебя ноги вытирать?
- Больной что ли?
- Ты меня готова теперь за один-единственный роман боготворить, восторженная ты моя! А это вовсе не я его написал.
- Успокойся, прошу тебя!
- Не я, дура, не я!
Я ничего не понимала! Не понимала, что с ним происходит, зачем он это говорит, зачем отрицает свое авторство, смеется и так смотрит на меня…
- Да что я тебе плохого сделала?
- То, что ты МЕНЯ никогда не ценила! Никогда! Ты ценила одну надежду, что я будущий великий писатель! А теперь готова ценить меня только за роман! А его вовсе не я написал. Я ничего вообще не написал. А вся графоманская чушь, что раньше была – я все удалил или сжег. Вот так-то!
- Я не верю, что это не твой роман!
- Ты сама сказала, что стиль у меня стал необычный, - он хихикнул нервно, противно.
- И кто же тогда автор романа?
- Петя.
- Кто???
- Петя. Мой сосед, Петя. Такой парень добрый, круглолицый. Ты еще его как-то простачком называла. А это он такое написал! Можешь побежать, броситься ему в ножки и предложить свое много раз пользованное тело!
Я стояла онемев, я смотрела сквозь него. С грязной тряпки у меня в руках текла на пол вода, я сжимала ее еще крепче и мутная жидкость струилась по моим ногам… Я плакала в три ручья, чувствовала влажность слез даже у себя на шее.
- За что, Ян? – я еле выговорила эту простую фразу.
- За то, что ты сказала, мне все бросить! Ты меня растоптала!
- Ян… Я только хотела…
- Молчи! Твой гений – Петечка. Это он мне прислал почитать, я распечатал и принес тебе, идиотке. А сам я по твоим меркам – ничтожество. За что меня любить, дорогуша? Я же не творец! Я так… Моль.
Я ревела уже вслух, забыв про то, что входная дверь открыта и эту сцену наверняка слышат все соседи.
- Ян, ты не прав! Я никогда не относилась к тебе так!
- Да у меня еще были сомнения, пока я не увидел этот щенячий восторг из-за романа. Прощай, дорогуша. Я не приду уже больше, не переживай.
Он повернулся и пошел по коридору, я хотела кинуть ему в спину мокрую грязную тряпку, но не нашла силы поднять руку.
Ян снова меня одурачил.

@темы: Рассказ

---

Миниатюра/зарисовка

[~Терра~]

Она и он



Он бесшумно отворил дверь в спальню, ожидая увидеть ее на кровати. Но она стояла возле окна. Ее печальные глаза были устремлены на ночное небо. Затаив дыхание, она смотрела на далекие светила, дарующие свой холодный свет, и именуемые в нашем мире - звездами. Он подошел к ней и легонько коснулся хрупкого плеча. Вздрогнув, она перевела на него свой печальный взгляд.
- Привет, - чуть заметная улыбка на губах. Ее бледное личико в свете звезд казалось совсем бескровным. Но что самое интересное, ей это шло. Ее глаза темно-серого цвета казались черными. Густые ресницы отбрасывали тень на ее белую кожу... - Что привело тебя в столь поздний час? - ее голос заставил его вздрогнуть и вернуться на землю от созерцания ее внеземной красоты.
Красоты, которую видели другие. Красоты, которую он открыл для себя лишь недавно.
Теперь же он узнал о ее болезни, и тут же примчался к ней, чтобы пасть к ногам, моля о прощении, что был слеп.
Слеп к ее чувствам. Чувствам к нему. К ее трепету, волнению, любви… И вот он стоял перед ней, глядя в ее глаза и ему было страшно. Страшно оттого, что столько лет он был слеп.
- Я слышал - ты заболела, - произнес он тихо.
Ее глаза потемнели сильнее.
- Да, - кивок, к чему скрывать правду?
- Мы справимся, - прошептал он, поддаваясь своему порыву и крепко обнимая ее за плечи, прижимая к себе.
К его удивлению, она не отстранилась, а лишь положила голову на его плечо.
- Мы? - переспросила она удивленно.
- Мы. Ты и я...
Она отстранилась, посмотрев в зеленые глаза.
- Слишком поздно, - горькая усмешка. - Слишком поздно, - повторила она еле слышно, пряча взгляд.
- О чем ты? - он встряхнул ее за плечи.
- Я больна... Но врачи бессильны, - она вновь посмотрела в его глаза. - Мне осталось полгода, - ее голос был тих, но спокоен. Она смирилась.
Смирилась...
- Это невозможно! - он с яростью ударил по стене. - Это неправда! Неправда... - его крики были все тише и тише... Он бессильно осел на пол, хватая голову руками и раскачиваясь взад-вперед. - Это неправильно... - шептал он. - Несправедливо...
Она опустилась подле него на колени, прижимая его голову к своей груди. Он вцепился в нее, как в соломинку, боясь отпустить. Она укачивала его, как младенца, что-то шепча на ухо. Его всхлипы и стоны становились все тише.
- Я люблю тебя, - прошептал он. - Люблю...
- Это все, что мне хотелось бы знать, - она коснулась губами его лба, и вновь начала убаюкивать.
-----
Ее не стало через полгода, как и прогнозировали врачи. Все это время он был рядом, стараясь не оставлять ее ни на минуту. Он делал все, что в его силах, чтобы она не расставалась с улыбкой. И она не расставалась. И он был рядом, держа ее за руку, когда ее не стало.
Он успел сказать:
- Я люблю тебя, - перед тем, как она закрыла глаза навсегда. Он сказал это впервые с той ночи, как пришел к ней. Он готов был говорить о своих чувствах каждый день, каждый час, каждую минуту. Но она не позволила ему этого делать. И он знал почему.
Он сделал все, чтобы ее похоронили там, где она того хотела. В том самом саду, под тем самым деревом, где она любила бывать в одиночестве, где любила мечтать, где читала и писала стихи.
Из множества людей, пришедших проводить ее в последний путь, лишь он один принес лилии. Белые лилии, под цвет ее волос. Ее любимые цветы.
Уже прошло много лет, а ее улыбка все еще озаряет своей красотой могильный камень. А темно-серые глаза смотрят с него с озорным блеском. Эту фотографию он сделал за несколько дней до ее кончины.
Не смотря на зиму или осень, ее пристанище всегда в чистоте. Ее могилка ухожена. А у гранитного камня неизменно стоят белые лилии.

@темы: Рассказ, Творчество, Чувства, Отношения

---

Зарисовка

[~Терра~]

Фраза


Утро, будильник, ванная, люди, работа, обед, день, метро, вечер... Давно заученный маршрут обычной будничной недели. Солнце садится за горизонтом, воздух пропитан выхлопными газами, а в голове мечты об отпуске на море, который обязан подарить измученному сердцу покой и смирение. Но вместо этого все та же тропинка по вымощеному бетонной плиткой тротуару. Все дальше. Вперед. К дому. Все дальше. Назад. От грез и желаний. Все дальше... Через давно заброшенное кладбище. Через могильные кресты, покосившиеся от времени и заросшие зеленью. Хруст веток под ногами. Завывание ветра в ушах. Покосившаяся сторожка, в выбитые окна которой видна полуразрушенная кладка русской печи. И фраза перед глазами, прочитанная несколько дней назад на одном из надгробий, и не дающая покоя до сих пор. Фраза в которой заключен весь смысл существования. Фраза, которая заставляет задуматься. Фраза, которая перевернула чью-то жизнь. "Любовь - это мгновение, дающее жизнь вечности". Фраза, которая заставила жить дальше.

@темы: Зарисовка, Рассказ, Творчество

---

Рассказ

[грустный _Эл]

Название/ "Без названия"
Рейтинг/ NC-17
Warning: slash!
Примечание: незакончен.

"Рассказ"

Стандартное безрадостное утро обещало быть еще более безрадостным, потому что приближался Судный День. Подача курсовых кураторам. И все бы ничего, только все идеи (коих и было то немного) исчерпались, Гугль давал ссылки на одни и те же, давно использованные сайты, и ни одна сволочь не делала обновлений по нужной теме. Еще в конце прошлой недели весь поток носился, как в бреду, задавая друг другу одни и те же глупые вопросы, отмахиваясь друг от друга какими-то бумажками, все нервно курили, а особо чувствительные даже плакали. Лишь редкий ботаник умудрялся сохранять присутствие духа на фоне всеобщего безумия.
Алекс ботаником никогда не был. Еще на первом курсе, когда все прилежно учились, он сдавал работы за минуту до дедлайна, а теперь, к третьему, распоясался совсем.
Но Судьба все же иногда настигала. Незачетами, пересдачами, в лучшем случае «трояками». Его даже не смутил тот факт, что экзамены в этом университете не покупались и не продавались, поскольку ВУЗ и без того был платным, причем, абсурдно дорогим. Политика была следующей: «Если уж ваши родители платят за ваше обучение такие баснословные суммы, будьте так добры – УЧИТЕСЬ!»
Хреновая была политика, потому что учиться хотелось меньше всего, и Алекс с завистью слушал рассказы друзей из «бюджетных» ВУЗов о том, как они покупали оценки у профессоров, а лаборанты за пару бутылок коньяка были готовы, если не на все, то хотя бы закрыть глаза на отсутствие лабораторных работ.
Новый понедельник стремительно приблизил дедлайн, и Алекс проснулся с головной болью, однако, не посталкогольного, а, как ни странно, интеллектуального характера. Первой парой была физкультура, которую Алекс всегда игнорировал, поддерживая форму исключительно в элитных спортзалах. А значит, можно было не спешить, а подумать о чем-нибудь приятном. Давалось это с большим трудом. Просмотр журнала, с красивыми девочками и мальчиками не возбудил его с обычной быстротой, и он тоскливо отложил его в сторону. Вместо глянцевых моделей, перед глазами возникало лицо кураторши со строгим выражением а-ля «Ай-яй-яй, что же вы делали весь семестр?». И это абсолютно не возбуждало.
Все сегодня шло наперекосяк. Кофе, вместо того, чтобы бодрить, клонил в сон, по телевизору вместо любимых развлекательных передач, нон-стопом крутили нудные программы о здоровом образе жизни. Алекс собрал жалкие бумажки, которые носили гордое название «Проект курсовой работы», и вышел из дома.
Машина завелась с третьего раза. И это Тойота Королла? 2008-го года?
Казалось, сама природа была сегодня против него.
На пару он опоздал. Причем к самому занудному, педантичному и злому преподавателю, если не в мире, то уж точно в этом университете.
- Метро… - промямлил Алекс на входе в аудиторию, - эээ… вагон застрял в перегоне и…
Лысеющий мужик лет шестидесяти, из тех, что еще носят двубортные костюмы и очки в роговой оправе, навсегда застряв в середине восьмидесятых, недобро улыбнулся.
- Сначала уберите ключи с брелком «Тойота» в карман, молодой человек. А потом продолжайте врать.
Ну, все, подумалось Алексу, весь день к черту из-за этого мудака.
Кто-то с задней парты еще раз подковырнул его по поводу ключей от метро, и настроение упало совсем. После большой перемены нужно было топать к кураторше и показывать наработки. С прошлой консультации работа увеличилась на пару ничего не значащих абзацев, и Алекс уже практически видел, как она будет с умным видом изучать его писанину, качать головой, и говорить:
- Александр, вы льете воду.
А что еще остается делать, если он уже предпринял все возможные (в его субъективном понимании) попытки связать воедино маркетинг и юриспруденцию, и собственные идеи оказывались «слабоватыми», а слизанные из Интернета «шаблонными»?

- Александр, вы, очевидно, льете воду.
Все так, только еще и «очевидно» ввернула. Алекс посмотрел на кураторшу с самым умоляющим видом, на который был способен.
- Боже… Я уже не знаю, что писать, - обреченно и честно сказал он.
- У вас есть огромный список литературы, который я вам дала. Вы все книги нашли?
- Эээ… Да.
Кураторша пожала плечами.
- Ну, так в чем проблема? Читайте, разбирайтесь. Через неделю жду готовую работу. Если по ходу будут возникать вопросы, номер моего мобильного у вас есть.
Засунуть бы тебе этот мобильный, овца, подумалось Алексу. Но он осекся. Он набрал в библиотеке целую стопку книг еще в начале семестра, и, кроме их названий, ничего оттуда не прочел. Точнее, он пытался, но все было написано так мудрено, и он даже не знал, что из всего этого бреда относится к его теме.
- Все, Марго, мне пипец.
Ритка шла следующей в очереди сдаваться. У них были похожие темы и одна кураторша.
- Что, рвет и мечет?
- Нет пока, но, думаю, скоро начнет. Удивляюсь даже, как ты в этом разобралась…
Ритка состроила гримасу.
- Ой, я что, идиотка, в этом разбираться? Мне помогли.
- И ты молчала?! Ну, блин!
Ритка приблизилась к Алексу и шепнула ему на ухо. Ее помада пахла ванилью и карамельками.
- Только я тебе ничего не говорила. Есть кое-кто, кто может помочь. Чувак гениальный, все разжует, как надо, а может, еще и сам за тебя все напишет. На меня не ссылайся, он просто не хочет рекламы, чтобы к нему под сессию всякие остолопы не лезли. Он с юрфака, но и в маркетинге шарит, так что…
- Номер его есть?
- Неа. Принципиально не дает. Но он часто тут ошивается. Заметный очень, красотуля такая. О, кстати, смотри! Да не на палец мой смотри, дебил, а куда он показывает!
Алекс всматривался в толпу снующих студентов.
- Да вон же! Сидит у стены на корточках, видишь? Давай, беги, пока не просрал свое счастье!
Приближаясь к уютно устроившемуся у стены парнишке, будто не замечающему людей, проносящихся мимо, Алексу смутно что-то вспомнилось. Кажется, еще сегодня с утра это личико взирало на него со страницы журнала.
Денис проснулся от грохота собственного тела, рухнувшего с дивана. Последние пару лет, со дня гибели родителей, он часто метался во сне и просыпался на полу в холодном поту.
Слабо приоткрыв глаза, он полюбовался стопкой книг на рабочем столе. Ни одна из этих книг не имела отношения к его собственной учебе. Иногда ему казалось, что он учился за всех, кроме себя самого.
Всю субботу напрочь отняла фотосессия для рекламы белья, а все воскресенье он просидел за чужими курсовыми. Собственная работа жалкой стопочкой валялась в уголке стола. В нее ежедневно вписывалась одна-две дежурные фразы, но на большее ни сил, ни времени не хватало.
В пятницу он получил позорный нагоняй от куратора.
- Вы подавали огромные надежды на первом курсе, - выговаривал профессор, - вы – неординарный, не побоюсь этого слова, молодой человек. Куда же вы катитесь теперь?!
На вопрос, куда он катится, Денис предпочитал не отвечать даже самому себе. Он просто молчал и смотрел в пол. Выслушав, что «такая работа никуда не годится», что «при таком раскладе по вам плачут вооруженные силы», что «талант можно, если не пропить, то уж точно зарыть в землю», что «если бы ВУЗ не был платным, вас бы давно уже отчислили», он тихо вышел из кабинета, сжимая в руках тоненькую стопку бумаг.
Сегодня, в понедельник, предстояла вторая серия. Но для начала его ждала приятнейшая прелюдия: раздача готовых чужих наработок и сбор средств. Цены Денис не ломил, потому что не был до конца уверен в качестве своей работы, но, как показывала практика, выполненные им контрольные и курсовые, обычно заслуживали хороших результатов. И мало помалу, такса росла.
Глянув в зеркало в ванной, Денис поежился. Еще в субботу, под светом софитов и прицелом объективов, он сиял, как начищенная монетка, но воскресный день и бессонная ночь за чужими учебниками давала о себе знать. Он умылся, почистил зубы, кое-как пригладил темные каштановые пряди, натянул джинсы и футболку, покидал в рюкзак распечатки и, на ходу глотнув кофе, выбежал из дома.
В метро его изрядно подавили, кто-то наступил на обе ноги сразу и испачкал светлые кеды, на выходе его легонько прижало турникетом, дежурная прокричала что-то непристойное в его адрес. В общем, день начался паршиво.
- Ну че? – кто-то налетел на него сзади, - принес?
Денис обернулся и увидел своего однокурсника, здоровенного детину, который, судя по его обычному выражению лица, вообще непонятно как затесался в стены alma mater.
- И тебе привет, - ответил Денис без улыбки, - принес. Сначала бабло.
Здоровяк отсчитал нужное количество купюр, которые Денис с деланной небрежностью запихнул в карман. Потом он порылся в рюкзаке, достал нужные листки и отдал парню.
- Учись, студент. Да пребудет с тобой Сила.
Перед первой парой он успел раздать все, и пачка купюр в кармане стала толстенькой и приятной на ощупь. Но веселее от этого не становилось.
Кое-как он отсидел на первых двух парах, беспрестанно думая, как бы исхитриться и написать-таки собственную работу, а большую перемену прослонялся, думая, чего бы такого съесть, ибо позавтракать дома он не успел. Наконец, запихнув в себя пирожок с мясом, он устроился в коридоре точно напротив факультета экономики и финансов и достал свои наработки, чтобы хоть немного почитать и вдуматься.
Думать не получалось, потому что мимо проносилась бешеная толпа, Денис убрал листки обратно в рюкзак, и решил просто посидеть и дождаться звонка.
Внезапно он почувствовал чей-то взгляд, и над ним нависла какая-то тень. Подняв глаза, он увидел симпатичного светловолосого парня примерно одного с ним возраста, одетого в кричаще дорогие плащевые брюки с множеством карманов и темную обтягивающую майку.
- Ээээ… Пардон, - произнес парень.
У Дениса была плохая память на лица, поэтому он силился, но никак не мог вспомнить, видел он этого субъекта или нет.
- Что?
Настроения любезничать не было.
- Мне тут кое-кто сказал… В общем… Что ты как бы…
- Ну? – Денис смотрел ему прямо в глаза, пытаясь вызвать хоть какой-то дискомфорт со стороны блондина, но парень взгляда не отводил, - Рожай уже.
- В общем, говорят, что ты типа… умный и…
- И курсовую делать не буду. – оборвал Денис, - у меня своя не готова. Все, исчезни.
- Ну, пожалуйста! – не унимался блондин, и Дениса даже развеселила эта интонация и умоляющий взгляд, - у меня такой завал! Я тебя не прошу за меня писать, хотя бы разобраться помоги. Ну, чувак…
- Будет дорого, - уже более мягко сказал Денис.
- Да сколько угодно. Деньги не проблема.
Вот позер. Ну, ладно.
- Номер телефона не дам. До конца дня тебя сам найду, объяснишь толком, что к чему. Окей?
- Конечно! Конечно, конечно! Если что, я буду в…
- Я найду. Все, до связи.

До конца большой перемены оставалось пять минут. Денис встал и медленно побрел по коридору своего факультета. Когда он притормозил возле расписания, чтобы посмотреть в какой аудитории будет следующее занятие, кто-то легонько тронул его пониже спины, и прикосновение тут же прервалось. Денис обернулся.
- И чем ты, собственно, занимаешься?
Декан юрфака смотрел ему прямо в глаза. Во взгляде была какая-то насмешка, но не злая.
- Я… расписание смотрю.
- Вижу, - голос декана был тихим, но не вкрадчивым, жестким, но добрым, - но я, собственно, не об этом. В пятницу у меня был твой куратор по курсовой работе.
Денис закатил глаза.
- Бля… Ой, извини… те.
- Именно. Вот я и интересуюсь, чем ты все-таки занимаешься, если с курсовой у тебя полнейший провал.
- У меня… съемки.
- Ну, да. Видел. Красиво. - декан слегка улыбнулся, - Но учебы это не отменяет. Короче. Зайди до конца дня. Будем думать, что делать.
Проводив декана взглядом, Денис прислонился к стене с расписанием и медленно сполз вниз.
Ему вспомнилась избитая и затертая до дыр фраза «понедельник-день тяжелый», блин, ну не настолько же?
Разговор с Алексеем Владимировичем, пожалуй, был самой неприятной частью всего дня. Денис так надеялся, что сможет расквитаться с долгами, раньше, чем до декана дойдут слухи, что он катится к дверям отчисления. Но куратор, видимо, не терял не минуты, и сразу после их с Денисом встречи, побежал жаловаться на парнишку, к которому у него с самого начала не лежала душа.
Отсидев последнюю в этот день пару, он пошел искать декана. Тянуть с неприятным разговором не хотелось, слишком мучительно было ожидание. Денис догадывался, чем закончатся сегодняшние нравоучения. Точнее, успел почувствовать по тому, на первый взгляд, невинному жесту, когда они еще в коридоре встретились. Стоит ли объяснять, как чувствует себя парень, который ничего в жизни не имеет, кроме симпатичного лица и хорошего склада ума, который еще даже не оценили по достоинству.
Надо как-то пробиваться! Как? Когда у тебя нет связей, нет дельных друзей, которые бы помогли. Есть только огромное желание, стать больше чем просто один из среднестатистических студентов, да просто людей. Серость - в виде его знакомых и приятелей детства, которая окружала Дениса, как раз и толкнула к действиям. Ведь все сильные мира сего, добиваются успеха сами и, к сожалению, не всегда чистым способом.
Он стал играть не совсем честно, когда понял, что может легко получить то, что требуется к достижению его цели, всего лишь немного пофлиртовав с администрацией проекта, с режиссером, фотографом.
Когда Денису было лет 12, он любил утренние передачи по ТВ, и мечтал стать ведущим, потом после просмотра очередного боевика, он хотел стать актером, а потом еще кем-то, но так или иначе, все его представления о будущем пересекались с жизнью публичной. И вот теперь в 19 годам он был в меру известен в творческих кругах, участвовал в фотосъемках, играл эпизодические роли в сериалах, и даже не гнушался рекламой Макдоналдса. Но этого было мало..
После школы он поступил в престижный Вуз. Родители лезли из кожи вон, чтобы оплатить огромные счета за обучение. Летом, когда он только сдал свою вторую в жизни сессию и перешел на второй курс, родители разбились насмерть, возвращаясь на машине с дачи домой. Жизнь перевернулась с ног на голову. Денис остался один в пустой квартире в центре Питера. Без денег. Без родственников. Без настоящих друзей. Все летние каникулы он просидел дома, питаясь полуфабрикатами и заливаясь слезами. К концу августа наметились съемки в какой-то рекламе, и не имея ни малейшего вдохновения, он все же пошел позировать перед камерами, дабы заработать хотя бы на пропитание и оплату жилья. А потом наступил сентябрь, и надо было что-то делать с университетом. Первым порывом было забрать документы, поскольку платить за элитное обучение было нечем. Но потом он подумал, что мама с папой меньше всего хотели бы увидеть его опустившимся, без диплома, на обочине жизни. Хотя они и не знали, каких трудов ему стоило поступление, и наивно полагали, что он на общих основаниях сдавал экзамены. Будучи еще шестнадцатилетним абитуриентом, Денис догадался, что родители категорически не терпят взяток, верят в справедливость и силу знаний. Сам он ни во что это не верил, и твердо знал, что если не найдет запасного выхода, не видать ему элитного юрфака, как своих ушей. Перед экзаменами он прошвырнулся по факультету и рассмотрел руководство. К счастью или к сожалению, деканом оказался мужчина. Причем не какой там маразматичный старикан, помешанный на советских дисциплинах, а приятный сорокапятилетний мужчина, с редкой сединой в волосах. Нужен был план. Причем, немедленно.
Когда он опомнился, документы уже были поданы, все его знакомые уже раздали взятки, а преподы облюбовали своих протеже. Отступать Денис не привык, жизнь хорошо закалила его.

@темы: Рассказ

---

[No_Revelations]

Рассыпаюсь, как тот песок
Из разбитых вчера часов.
Возвращаю себя в исток,
Обретаю непрочный кров.
Там – сплетенье чужих теней,
День и ночь всё ведут вражду –
Кто способен пронзить больней?
Кто из них навлечёт беду?
По ночам мне так нужен свет,
Но от света бросает в жар...
Так реален прозрачный бред,
Страх мой до неприличья стар.
По ночам превращаюсь в прах,
А при свете – горю огнём.
Мой безумный, мой дикий страх,
Мы остались с тобой вдвоём.

@темы: Стихи

---

Написано от самого сердца и частично сбывшееся...

[Pakema]

Простая история.

Она была студенткой. А он простым фотографом. Они случайно встретились поздним вечером в снежную вьюгу. Она возвращалась домой, а он любовался свирепой природой. Они прошли мимо друг друга и влюбились сразу, с первого взгляда. Он предложил подвести её до дома, чтобы её не замело где-нибудь в сугробе. Он был поражен её милой и тихой красотой, и сделал свой первый кадр с её участием. Она засмущалась, пролепетала что-то и села к нему в машину. Они разговаривали как старые добрые друзья, которые давно знают друг друга, а в конце встречи она забыла дать ему свой номер. Он был очарован. Она так и не смогла заснуть этой ночью, вспоминая его глубокие морщинки у глаз. На следующий день выглянуло солнце, и весь город засверкал от искрящегося снега. И у них в сердце поселилась любовь.
Вечером они снова встретились на том же месте в тот же час, как будто заранее договорились о встрече. Они гуляли, смеялись, пили горячий кофе, чтобы согреться. Он фотографировал, а она с удовольствием ему позировала. Они много говорили о себе, о жизни, о политике, но оба забыли сказать самое важное, что они не свободны. Он был женат, а она без пяти минут замужем. Им было так хорошо вместе, что они просто не заметили, как небо покрылось звёздами, и взошла луна. Их мобильники разрывались от звонков. Но они не слышали, они никого не слышали кроме друг друга. Она утопала в его богатых опытом глазах, а он растворился в её детской непосредственности. И когда настал долгожданный момент им слиться губами в одно целое, она поскользнулась и упала, а он не смог её удержать. Они оба рассмеялись, хотя было совсем не до смеха. И она решилась. «Я не свободна!» - выдавила сквозь смех она. «А я женат!» - он опустил глаза. И улыбка сползла с их лиц. Они несколько минут смотрели друг на друга, как будто стараясь запомнить каждую черточку дорогого лица, которое возможно больше никогда не увидят. Он первым нарушил молчание: «Вставай». Она поднялась и они, молча, побрели к машине. За всю дорогу по пути к её дому они не проронили ни слова. Он затормозил около её подъезда. И ещё минут пять она не решалась выйти, потому что знала, что может его больше не увидеть, а ей так этого не хотелось. «Но мы ведь можем быть друзьями!» - выкрикнул он. И она повернулась к нему, и в её глазах и на лице засияла улыбка. Она кивнула головой, дала ему свою визитку с номером телефона и вылетела из машины.
Они оба жили в сказке, только она настоящей, а он придуманной. У неё было всё. Всё, что она захочет, всё, что пожелает, ей всё доставалось легко с того момента, когда она встретила своего жениха. Он же довольствовался малым - уютная, тихая, размеренная семейная жизнь, детей у них не было. Хотя в его возрасте должны уже давно были быть. Он был творческим человеком: строил воздушные замки и трудился на государство. Ей было 22, а ему 44.
Они стали дружить. Проводили вместе многие вечера. Жаловались друг другу на жизнь, радовались победам, огорчались поражениям. Им было хорошо, уютно и тепло вместе. Они не переставали любить друг друга. В их бесцельных маленьких жизнях появился смысл. Каждый день считать минуты до новой встречи. Они не различали дней и не замечали, когда кончался один месяц и начинался другой. У каждого из них была своя жизнь, построенная по определенным правилам. И только за очередной фотосессией всё забывалось, весь мир переставал существовать, когда ярко сверкала фотовспышка, и затвор объектива отсчитывал секунды счастья.
Так пролетел год. Встречая Новый год в разных местах, они мысленно были вместе. Они загадали одно желание на двоих.
Наступила самая суровая и снежная зима. Почти каждый день была вьюга, солнце выходило редко, было просто серо и пасмурно. Приближался её диплом, а потом и когда-то долгожданная свадьба.
Они стали реже видеться, и от этого их любовь только крепла. Они оба знали, что сходят с ума друг без друга, хотя никогда не говорили об этом вслух, зная, что их любовь не проживет долго, что она обречена, хотя бы из-за разницы в возрасте. Целая жизнь прошла, прежде чем на свет появилась Его половинка.
Она окончила университет с отличием. Была назначена дата свадьбы и подано заявление в ЗАГС. Она перестала отвечать на звонки, боясь расплакаться и дать надежду. А в ответ он не настаивал на встречах. Постепенно их общение свелось на нет. Он ушел от жены, не видя смысла в их отношениях. За эти два мучительных месяца они старались забыть друг друга. Но все было безрезультатно. Ей казалось, что она поступает правильно, что с милым рай в шалаше не построить. Ей не хотелось бросать, быть может, комфортную, но, по сути, не её жизнь. Где-то в глубине души она ждала знака от судьбы и дождалась.
До свадьбы оставалось несколько дней. На улице шёл проливной дождь. В такие дни ничего не оставалось делать, как смотреть в окно и наблюдать, как капли разбиваются о землю, появляются лужи, и от окна начинала исходить прохлада. Но вдруг она увидела его – мокрого и беспомощного. Он стоял перед её окном и неподвижно смотрел в её сторону. Она выбежала к нему так быстро, что забыла взять зонт и надеть обувь. Они, молча, обнялись крепко-крепко. И им стало так тепло в объятиях друг друга! Потом они рассмеялись. О! как ему не хватало её задиристого смеха, прямого носа и этих прекрасных, бездонных карих глаз. Она мысленно пересчитала его морщинки, их оказалось чуть больше, чем при прошлой встрече.
«Ты прекрасна. Я скучал по тебе!»
«Я ждала тебя. Почему ты не звонил?»
«Потому что…потому что… не мог…»
«Что-то случилось?»
«Да…и уже давно…»
В воздухе повисла пауза, они держались за руки, и в её голове пронеслись тысячи мыслей.
Он набрал воздух в лёгкие, закрыл глаза и произнёс:
«Я люблю тебя! Я не могу без тебя! Я полюбил тебя с первого мгновения. Но… я знаю это неправильно и ты выхо….»
«Тише, ты уже сказал достаточно! Я тоже тебя люблю!»
Они слились в поцелуе. Две половинки стали одним целым.
Он почувствовал клубничный вкус её губ, а у неё по щекам потекли слёзы. Но он этого не заметил, потому что дождь полил с новой силой. Сверкнула молния, по небу прокатился раскат грома.
Холод заставил их, весёлых, мокрых и счастливых, побежать в машину.
Он спросил: «Куда?»
Она без колебаний ответила: «В гостиницу»
По дороге они разговаривали, как в старые добрые времена, а на заднем сидение лежал его фотоаппарат. Она взяла его в руки и начала снимать дождь, молнию, размытую дорогу, потом Его. Впервые вспышка ослепляла его глаза, впервые на него был направлен объектив его же фотоаппарата. И один глаз, прищуриваясь, улыбался. Они поселились в самом уютном номере. Заказали шампанское. И не могли оторваться друг от друга. Всё было чудесно. Они сутки не вылезали из постели. Он был нежным и чутким любовником, она таяла от его поцелуев. Он изучал каждую её родинку, наслаждался видом её тела, запоминая его особенности. Она же была робка и стеснительна, краснея от наслаждения. Ей казалось, что время остановилось, что весь мир - это Он, и она была готова на всё, чтобы ощущать прикосновения его рук и губ, чтобы слышать его голос, чтобы повторять искреннее «люблю». Они забыли обо всем на свете, и в этом суровом мире жили только они вдвоем, а все преграды и проблемы испарились. Они опьянели от любви, столь необыкновенной и запретной.
«Я рад, что нашел тебя! Я тебя никому не отдам»
«А я тебя»
С такими словами они засыпали, крепко-крепко обнимая друг друга.
Но настал день её свадьбы, и она сбежала из прекрасной сказки рано утром, пока он ещё спал.
Он проснулся и не почувствовал её присутствия. Её не было. Он остался один. Подушка ещё хранила запах её волос. Он тихонько поднялся с кровати, прошёл в ванную и увидел, лежащую под фотоаппаратом записку с надписью «Прости, но это безумие…» « Хотя и чудесное»- добавил мысленно он.
Он быстро собрался, схватил фотокамеру и помчался за ней, он хотел её остановить, он хотел, чтобы она была с ним, чтобы жизнь снова приобрела смысл. Он ехал, не замечая дороги. Во всех пешеходах, встречных машинах он искал её. Он объездил почти весь их маленький город, но нигде её не нашел. Он уже отчаянно выходил из последнего ЗАГСа, когда вдруг… увидел её. Она была ослепительна. Он застыл в изумлении. Её платье четко подчеркивало все изыски её тела, которые ещё этой ночью он любил. Волосы, запах которых он запомнил навсегда, были аккуратно убраны в изумительную прическу, и только некоторые локоны подчеркивали её круглое личико. Губы, которые сводили его с ума, улыбались всем проходящим мимо. И только глаза казались печальными. Она была королевой. На своём бале. И её король следовал рядом. Он впервые увидел их вместе, они казались счастливой парой, и замечательно подходили друг другу. Она сдержанно улыбалась своим подругами, перешептывалась со свидетелями и уверенно шла по направлению к залу бракосочетания. На небе не было ни тучки, ни намёка на дождь, только ветер, набиравший силу с каждой секундой. Он больше не мог смотреть на их счастье, он последний раз автоматически направил фотокамеру на неё. Вспышка. Щелчок объектива. И слеза скатилась по его грубой щеке и упала на землю. Он понял, что потерял её навсегда. Она выбрала не его.
Порыв ветра, её смех, улыбки окружающих, восхищенные взгляды, боль, пронзающие его сердце.
Кортеж проплыл мимо, совершенно не замечая его. Он бросился прочь и, уже добежав до угла, споткнулся и выронил фотокамеру, она с грохотом упала на асфальт и разбилась на мелкие части. Снова порыв ветра, её фата слетела, и ураган понес её в его сторону. Она побежала за ней, подняла с земли и в это мгновение увидела его, собиравшего остатки фотоаппарата. Она застыла на несколько секунд, совершенно забыв о гостях, он не оборачивался, спешно нашёл карту памяти, сунул её в карман и скрылся за углом. Они не встретились взглядами, он думал, что остался незамеченным и не хотел мешать её счастью, потому что безумно её любил. Она же после его внезапного появления растерялась, её взгляд был устремлен на осколки от фотоаппарата, она поняла - это её будущее. Она своими руками рушит свою жизнь. Её сознание вдруг ощутило, что в день, о котором мечтают с детства, она не чувствует себя счастливой, что всё чужое, и человек претендующий на её руку и сердце совсем не родной и не любимый. Мир рухнул. И вместе с ним опустилась на колени она, выронив из рук фату, на удивление слез не было, ощущалась только пустота. Подбежали её подружки, подоспел жених, никто не понимал, что произошло, её глаза были пусты, она побледнела, перед глазами мелькали моменты из ТОЙ счастливой жизни: первая встреча, прогулки долгими вечерами, бесконечная череда фотосессий, задушевные беседы, его слова «люблю», их поцелуи, страстные ночи, и он - спящий и беспомощный в тот миг, когда она его покидала утром. Она облизнула губы, пытаясь вспомнить вкус его кожи, и поняла, что теперь на его лице станет на несколько морщинок больше.
Свадьба не состоялась. Она ушла в себя. Всё как могли, заботились о ней, жених был всегда рядом. Так прошло ещё два месяца. Она почти не разговаривала, мало ела, и каково было ее удивление, когда она у врача встала на весы и обнаружила три лишних килограмма. Была уже осень, когда она беззвучно шла за результатами обследования. Деревья становились голыми, разноцветная листва приятно шуршала под ногами, было уже холодно, но в этот день выглянуло солнце, она впервые за многое время заметила его и даже подняла голову, чтобы полюбоваться им несколько секунд. Так она добрела до поликлиники. Медсестра усадила её в кабинете врача, при этом загадочно улыбаясь. Через несколько минут зашёл врач. Сел напротив неё и постановил:
«Девушка, вы ждёте ребёнка!»
Она подняла глаза, пытаясь понять, не ослышалась ли она.
«Что?!»
«Вы беременны, предположительно срок беременности восемь с половиной недель»
Волна эмоций захлестнула её, она вскочила, готовая закричать от радости, потом внезапно села, опустив взгляд, потом снова поднялась, потом снова села, и так несколько раз пока доктор не предложил выпить успокоительное. Но лекарство не подействовало. Её колотило от счастья, впервые за несколько недель всё встало на свои места.
«Так вы будете оставлять ребёнка?»
Она непонимающе посмотрела на врача.
«Конечно! Спасибо доктор, вы вернули меня к жизни!»
С этими словами она выбежала из кабинета. Мир снова стал прекрасным. Медсестра не казалась уже такой противной. На улице светило солнце, и его лучи задиристо играли с разноцветной листвой, окрашивая её в различные цвета радуги. Она шла, подпрыгивая от радости, собирала руками листву, подкидывала её вверх над головой и смеялась, смеялась, смеялась. Она не могла остановиться, прохожие оборачивались на неё, не понимая, что происходит. Ей было всё равно, уже всё равно, на всех, на погоду, на проезжавшие мимо машины. Она была счастлива. И теперь она точно знала, что такой будет всегда, что теперь всё будет хорошо. Теперь каждый последующий шаг она знала наперёд – она сразу рассталась с женихом и уехала от родителей, купила фотоаппарат и стала ждать зимы. Ожидание было приятным и даже почти не волнительным.
За окном снова закружила вьюга. Настал день их первой встречи. Она поспешила на набережную, где они впервые встретились, в руках она сжимала фотокамеру. Она ему не позвонила, не зашла, но точно знала, что он придёт. И оказалась права. Он бродил по снегу, закутавшись в воротник, так грустно и бесцельно, руки были спрятаны в карманы, и сумка с фотоаппаратом отсутствовала на шее. Она бросилась к нему. Подошла сзади, закрыла одной рукой глаза. Он сразу почувствовал её запах. Но не мог поверить своему счастью и потерял дар речи. Он резко повернулся к ней лицом, убедившись, что это точно она, его лицо расплылось в улыбке. Он крепко обнял её.
«Неужели это ты?! Я так рад тебя видеть!»
«Да, я! У меня для тебя два подарка»
Он заинтересованно посмотрел на неё, но внезапно спросил
«Как муж? Как совместная жизнь?»
Она не ответила на вопрос и протянула ему коробку с фотоаппаратом.
«Спасибо. Но я уже этим не занимаюсь»
«Почему?»
Она вопросительно посмотрела на него.
«После того как разбил свой, я никак не могу найти подходящий»
«Тебе обязательно подойдёт этот. Иначе как ты будешь снимать нашего малыша»
Он подумал, что ослышался.
«Ты беременна?!»
«Да»
«Что ж, поздравляю, и мужу передавай поздравления»
«Дурачок, я не замужем. И этот ребёнок твой»
Он засиял, его глаза округлились.
«Не может быть!»
«Может»
Она радостно прищурила глаза. Щеки налились румянцем. Лучезарная улыбка ослепила его. От их безграничного счастья у них на душе стало тепло.
Он обнял её и немножко приподнял.
«Осторожно, твоя радость может пагубно сказаться на ребенке»
«Ой! Прости!!! Я рад! Я счастлив! Я Люблю тебя! Теперь ты моя навсегда!!! Будь моей женой!»
«Я тоже люблю тебя! И буду твоей женой и матерью твоего ребенка! И никогда, никогда больше не сбегу от тебя»
«А я тебе больше этого не позволю!»
Пошел снег. Он падал красивыми, большими хлопьями, кружась в воздухе под мелодию нереального мира и под звуки такой обычной любви!!!

@темы: на конкурс, Рассказ, Творчество, Чувства, Отношения

---

Одно из первых и самых любимых

[Pakema]

Воспоминания

Мне нравиться ходить в те места, где я была счастлива. Смотреть бездвижно и вспоминать минуты забвения. Как бы перелистывать страничку за страничкой. Наслаждаться моментами счастливой жизни. На душе появляется тепло, и оно медленно распределяется по всему телу, ему не хватает места и оно рвется наружу. В такие моменты мне хочется целовать каждого проходящего мимо человека. Улыбка озаряет моё лицо. Глаза становятся мечтательными. И кадр за кадром пролетает время душевных переживаний. Я углубляюсь в свой мир. Я становлюсь счастливой. Ведь это так просто - быть счастливыми. Но мы всегда об этом забываем.
Чувствовать. Я хочу чувствовать. Не хочу понимать, вникать и разбираться. Мне важны эмоции. Я ими живу. Поэтому страх остаться одной меня не покидает. Я люблю зиму, снежную, красивую. Мне нравиться гулять одной по набережной в снегопад. Смотреть, как снег покрывает землю и на улице становиться светлее. Я протягиваю руку, чтобы поймать несколько снежинок, но они мгновенно тают от теплоты моей руки. Через несколько часов я замерзаю. От холода и от воспоминаний. Я возвращаюсь в реальный мир, где так тепло на душе не бывает.

@темы: Мысли вслух, Творчество, Чувства

---

Могильщик.

[Князь Процент]

Это история, написанием которой я развлекался этой зимой. Хотелось написать что-то более доброе, но вышло, увы, только это. В сущности, этот текст лишен нравственной нагрузки, поэтому не следует его читать. И уж точно не следует над ним размышлять.

Могильщик.

- Конституция Польши была принята в 1791 году, - раздался мужской голос.
- Точно, - ответил другой, - кажется, это была вторая Конституция в мире.
Могильщик отвлекся от дела и поднял голову. На Кладбище крайне редко заходил кто-то, кого он не знал; и обычно он не страдал от одиночества. Однако сегодня ему было немного скучно – Могильщику выпало хоронить картонную фигуру с биркой «Дориан Грей», а это было занудным занятием. Конечно, все претензии можно было предъявить только господину Оскару Уайльду. Тоже, кстати, покойному.
Сбросив картонку в могилу, он пошел на голоса.
Пришельцев было двое. Могильщик поленился разглядывать их и, не озаботясь внешностью незваных гостей, выступил из-за памятника Дон Кихота, позволяя им увидеть себя.
- Эй, старик! – окликнул его один из людей; судя по голосу тот, кто говорил первым, - А мы уж думали, Кладбище заброшено.
Сама мысль о том, что кто-то мог счесть весьма аккуратное Кладбище заброшенным, показалась Могильщику забавной. Еще более веселым было то, что пришельцам он виделся стариком – Защита, как всегда, работала на славу.
- Я бы на твоем месте отвечал, когда с тобой разговаривают, - угрожающе проговорил второй. У него, как видел Могильщик, была жена Мэри и дочь Анна, хотя сам Могильщик предпочел бы иметь жену по имени Анна и дочь по имени Мэри – куда как удобнее, когда имя представителя более старшего поколения начинается на букву из самого начала алфавита.
- Ты знаешь, - задумчиво проговорил второй человек первому, - я тут подумал, а какого черта мы назвали дочь Анной? Конечно, Мэри на этом настояла, и я не то чтобы был против, но вот что я тебе скажу: если бы мы назвали дочь Мэри, это было бы более правильно. А родителям моей Мэри было бы неплохо покрестить свою дочь как Анну…
Защита работала.
Теперь главным было не переборщить. То, что гости перестали обращать внимание на Могильщика, было явлением вполне нормальным – другое дело, что однажды Могильщик так надавил на память не в меру резвого кентавра, забредшего на Кладбище, что тот разучился говорить, понимать речь и, что самое скверное, ходить, так что пришлось тащить конскую тушу до самой Ограды. Тогда, вытолкнув получеловека-полуконя за пределы Кладбища, Могильщик с некоторым облегчением наблюдал, как кентавр задумчиво бредет по дороге, которая принесла его сюда, - память и навыки общения должны были вернуться к нему несколько позже. Однако сейчас у Могильщика не было желания тащить на закорках двоих людей, а потому он методично, но осторожно очищал память пришельцев от воспоминаний о дороге на Кладбище.
Первый из гостей на секунду сумел сосредоточить взгляд на фигуре Могильщика и потянулся к висевшему на поясе револьверу.
- Не стоит, - мягко сказал Могильщик, - у меня больная печень.
Вообще-то он прилгнул. Печень у него была в порядке.
- Если болит печень, - серьезно заявил первый забираясь на плечи второму, - то нужно покупать больше антиквариата. За тем кэбом, - обратился он ко второму.
- Да, святой отец, - отозвался второй. Уже подходя к Ограде, немного покачиваясь под своей ношей, он патетически рявкнул: «Не требую награды!» - и вместе с первым рухнул за пределы Кладбища. Проследив за ними взглядом, Могильщик повернулся и зашагал к свежевыкопанной могиле. Каким бы бездарным творением не был Дориан Грей, его нужно было закопать.

***

- Зову я смерть; мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянье,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье…
Могильщик покосился на сидящего рядом с ним персонажа.
«Зову я смерть», - усмехнулся он про себя.
Они сидели на мраморной скамье у роскошного склепа Гамлета, принца Датского, - Могильщик и один из очень немногих, кто попал на Кладбище живым. И едва ли не единственный, кто находился тут живым на законном основании. Подумав о законном основании, Могильщик усмехнулся: он вспомнил веселое приключение, бывшее с ним после того, как Гробовщик привез на Кладбище одного из Дракул, разгуливавших во множестве по страницам книг. Тогда ему даже пришлось провести эксгумацию одного из охотников на вампиров и оживить его при помощи знакомого Некроманта. Имени охотника Могильщик не помнил – он вообще гораздо лучше запоминал окружающих по роду занятий, а не по именам.
- Его Высочество Гамлет, принц Датский, - прочитал собеседник Могильщика, - скромно ты его пометил.
- Нормально, - сухо ответил Могильщик. За годы своей долгой и, очевидно, нескончаемой, жизни его приятель стал очень уж умным.
- Смотри, как бы тебе не пришлось отправиться в Королевство Датское, - на его строгий тон не обратили внимания, - там сейчас мрачновато.
Перспектива отправиться в Королевство Датское маячила перед Могильщиком уже давно – с тех самых пор, когда на Кладбище прибыл призрак отца Гамлета – кстати, еще один свободно разгуливающий по Кладбищу персонаж. Призрак вел себя спокойно и замкнуто, по воскресеньям неизменно приносил цветы к склепу, где были похоронены его сын, жена и брат, но Могильщик прекрасно знал, что рано или поздно придется отправиться в Данию за тем, чего не было в семейном склепе. За телом отца Гамлета. Его, кстати, тоже звали Гамлетом.
- Отправлюсь, - пожал плечами Могильщик, - бывали путешествия и похуже.
- И будут, - задумчиво откликнулся его приятель, - то-то ты так внимательно читал «Владетеля Баллантрэ» намедни.
Могильщик не любил автора указанной книги, Роберта Стивенсона. Безусловно, читать его романы было увлекательным занятием. Само собой, следовало отдать должное этому человеку, мечтавшему о путешествиях в экзотические страны, но месяцами прикованному к постели. Однако нельзя было не признать, что он очень уж легкомысленно обращался с созданными его фантазией злодеями. В «Острове сокровищ» он оставил в живых Джона Сильвера, которого отчаянно демонизировал на протяжении всей книги, превратив к финалу из веселого всезнайки-кока в сущего дьявола. К счастью, Сильвер и впрямь нашел свою чернокожую жену и жил себе спокойненько в Саутгемптоне, не замышляя новых злодеяний и содержа номера для постояльцев. В «Черной стреле» от мести ускользнул священник сэр Оливер, но тот всерьез обратился к вере и также не подумывал о том, чтобы вернуться к прежним темным делишкам. Хотя, как показывала практика, такие славные для Могильщика исходы были лишь удачей, не более того. Он бы спал куда более спокойно, если бы Стивенсон описал, как Сильвер утонул, сбежав с «Эспаньолы», а сэр Оливер сломал шею, упав с ослика.
Впрочем, эти персонажи вели себя терпимо, и Могильщик не собирался путешествовать, чтобы доставить их на Кладбище. Другое дело, владетель Баллантрэ, персонаж одноименного романа. Освежив в памяти текст данной книги, Могильщик уловил главное: поименованный герой, умный, жестокий и беспринципный малый, затеял кровную вражду с родным братом, строил козни всем и вся и исколесил полмира в поисках легкой наживы. В основном ему не везло, что было прискорбно. В конце концов, он оказался в Новом свете, вынудил своего единоутробного врага организовать для него экспедицию к оставленным им прежде в дебрях индейских лесов сокровищам, повздорил с попутчиками, заболел и скончался. Его похоронили, однако спустя несколько дней выяснилось, что Баллантрэ (и ранее проявлявший чудеса живучести – однажды он выжил после, казалось бы, смертельного удара шпагой) вовсе не заболел, а проглотил язык, как его научил его индийский слуга Секундра Дасс. Баллантрэ можно было оживить, чем славный Секундра, мать его за ногу, и занялся на глазах у изумленных спутников брата Баллантрэ, по такому случаю явившегося на могилу своего врага. Раскопав тело своего хозяина, индиец принялся дышать ему в рот, в результате чего труп открыл глаза. Этого проявления жизни хватило для того, чтобы брат Баллантрэ умер окончательно и бесповоротно. Самого же Баллантрэ оживить не удалось, поскольку, по словам индуса, холодный климат ему сильно мешал в этом деле. В итоге в могилу к Баллантрэ подзахоронили его брата, и книжка закончилась.
А Секундра, мать его, о женщина, после этого вернулся, раскопал своего хозяина и оживил его без свидетелей.
- Куда сперва, в Данию или за Баллантрэ?
- Пока еще не решил, - Могильщик задумчиво посмотрел на свои руки, привыкшие не только к лопате, но и к оружию, - Все равно сперва нужно дождаться Гробовщика и посмотреть, кого он нам привез.
- Держи в курсе, - бросил на прощание приятель. В Церкви – единственном месте за пределами Ограды, бывшем с Кладбищем одной природы – начиналась вечерняя служба, и ему была пора.
Могильщик смотрел ему вслед. Персонаж, размеренным шагом шедший в Церковь, был обречен оставаться живым благодаря жестокости и изощренности человеческой фантазии. Его вымышленность была причиной – как и у всех похороненных тут – его вечного пребывания на этом Кладбище, а не на Земле. Только он, в отличие от всех других, был жив. В действительности он никогда не существовал, однако сразу несколько авторов в разные эпохи ухватились за популярный апокриф и возродили к жизни несчастного приятеля Могильщика. Могильщик с трудом вспомнил имя одного из этих молодчиков – японского писателя, написавшего рассказ про его приятеля, звали Акутагава Рюноскэ или как-то вроде того.
Проследив путь Вечного Жида до самой Ограды, Могильщик усмехнулся неожиданно пришедшей на ум мысли: при всей его заумности без него на Кладбище иногда было бы скучновато.
Пробившийся сквозь тучи луч солнца упал на строчки на стене склепа, указывающие, кто здесь покоится. Могильщик покачал головой и припомнил первую строчку сонета Шекспира, которую Вечный читал несколько минут назад. Зови смерть, не зови – некоторые авторы чересчур жестоки. И безответственны. А ошибки исправлять ему, Могильщику.
Вздохнув, он встал и пошел точить лопату.

***

Повозка, ужасно скрипя, въехала в Ворота. Могильщик посмотрел на Гробовщика, а Гробовщик посмотрел на Могильщика.
- Без груза?
- Без груза.
Сегодня покойника не было, следовательно, не нужно было идти в Церковь, копать могилу. Можно было расслабиться и рассказать друг другу по интересной сказке.
- Но кое-что у меня все-таки есть, - заявил Гробовщик и взял в руки свой красный колпак. Запустив в него пятерню, он сделал серьезное лицо и продекламировал:
- У девочки Мэри был барашек,
Белый и нежный, точно пушок.
Как только Мэри выходит за двери,
Барашек за нею сразу – скок!
С этими словами он извлек из колпака белого кролика. Глаза у того были, против ожидания, голубые, а не красные, и это немного смягчило Могильщика.
- Беги, кролик, беги, - проворковал Гробовщик, выпуская зверька на свободу. Отбежав на приличное расстояние, кролик присел на задние лапки и принялся рассматривать друзей.
- Это еще что? – поинтересовался Могильщик, зная ответ.
- Это кролик.
- Я не люблю кроликов.
- Ты не любишь кентавров, - мягко возразил Гробовщик.
- И кентавров тоже, - согласился Могильщик, - но и кроликов. И вообще, я не люблю Джона Апдайка.
- Ты не любишь Джона Апдайка, - отозвался Гробовщик, - кстати, кролика зовут Навуходоносор.
- В честь негра?
- В честь негра, - важно наклонил голову набок Гробовщик, - и в честь царя немного. Сокращенно можешь звать его Набом.
Пока Гробовщик распрягал лошадь, Могильщик погрел котелок с похлебкой на костре и разломил буханку хлеба на две части.
- Я тебе изюму привез, - вспомнил Гробовщик, - и грецких орехов. Только их колоть надо.
- Расколем.
Некоторое время они молча жевали.
- Покойника ты не привез, памятник Рабо Карабекяну я поставил – один к одному, скоро отправлюсь в Америку.
- За Баллантрэ?
- Ага. Да еще и с Вечным об этом на днях говорил. Выходит, пора.
Обычно Могильщик неохотно покидал Кладбище. И дело было даже не в том, что из мест, в которые он направлялся, назад можно было не вернуться, - просто по натуре он был домоседом и привык к Кладбищу.
- Однажды, - молвил Гробовщик, раскуривая трубочку, - в древней Ирландии три монаха подвизались вдали от людского жилья. Они жили в пещере, спали на тонких подстилках, почти не заботились о пропитании и все время проводили в молитвах. Так минул год, и вот один из них сказал:
«Разве не исполнена наша жизнь благодати?»
Двое других промолчали, и прошел еще один год – такой же, как предыдущий. В конце его второй монах ответил:
«Исполнена.»
И минул третий год, неотличимый от первых двух. Когда он закончился, третий монах встал, подпоясался, взял свою Библию и сказал:
«Я ухожу. Здесь для меня слишком много речей.»
Они немного помолчали.
- Хорошая сказка. Я расскажу ее Вечному, - сказал Могильщик.
- Я думаю, он ее знает.
- Он чего только не знает, - заложил руки за голову Могильщик, - но эта сказка наверняка доставит ему удовольствие. Потому что он ее поймет. Ведь однажды он молчал сорок лет подряд.
Сам он тоже понял сказку. Однажды он молчал три года.
Пока Гробовщик устраивался поудобнее в своем походном мешке, Могильщик, как всегда перед сном, обходил Кладбище. На памятнике Рабо Карабекяну сидел белый кролик с голубыми глазами по имени Навуходоносор, которого сокращенно можно было звать Набом. Он посмотрел на Могильщика и изрек:
- По Кладбищу бродит свирепый Могильщик,
Мыслями чистый, на сапогах – грязь.
Лишь только чужой придет на Кладбище,
Могильщик его лопатой – хрясь!
- А ты не так плох, - заметил Могильщик. Кролик склонил голову, подмигнул правым глазом, спрыгнул с памятника и поскакал к центральной части Кладбища, ничего не ответив. Он тоже понял сказку.

***

Могильщик подошел к скромной надгробной плите сзади и задумчиво облокотился на ограду. Перед новым путешествием он никогда не приходил на могилу того, за кем отправлялся в предыдущий раз – не из суеверия, просто у него была такая традиция, а заведенные им самим традиции Могильщику нравились. Тело персонажа, у могилы которого он стоял, принес сюда не он; оно попало на Кладбище в обычном порядке, на повозке Гробовщика. Правда, было оно в цинковом закрытом гробу – настолько его изуродовали парижане.
Могильщик не очень любил писателя, который написал книгу про того, кто лежал в находящейся перед ним могиле. У него была не особо хорошая память на имена, он помнил лишь, что в имени персонажа сочетались буквы Г и Р и предпочитал называть его, как и большинство своих знакомцев, по роду занятий. Так что упокоенный здесь был для него просто Парфюмером. Да и для самого себя, наверное, тоже.
Могильщик вообще не особо любил авторов, которые порождали чудовищ – ведь всегда существовал риск, что чудовище или завладеет разумом своего создателя и вынудит почти добровольно оставить его жить, или перехитрит писателя, убедив в своей неопасности либо даже смерти. Потому – то, порицая игру господина Зю, как он называл творца Парфюмера (фамилию он забыл), с чудовищем, он все же не мог не быть признателен ему за то, что он это чудовище истребил – да еще таким образом, что никаких сомнений в его смерти и быть не могло. А значит, Могильщику не было нужды отправляться в знойное парижское лето 1767 года и исправлять чужие ошибки. Он, в отличие от описанных господином Зю могильщиков, не был склонен пасовать перед зловонием – пусть даже оно и было зловонием идей некоторых авторов; но все равно было здорово, что ему не пришлось срываться со старого уютного Кладбища за Парфюмером.
А еще господин Зю подозрительно путался в датах. На страницах небольшого романа он умудрился присвоить Парфюмеру целых два дня рождения – сперва 17 июля, а затем 25 июня.
Могильщика редко обманывало его предчувствие. Он стоял и смотрел на могилу Парфюмера.

***

«ДЖ. Д., наследник, древнего шотландского рода, человек, преуспевший
во всех искусствах и тонкостях, блиставший в Европе, Азии и Америке, в
военных и мирных делах, в шатрах диких племен и в королевских палатах,
так много свершивший, приобретший и перенесший, лежит здесь, позабытый
всеми.
Г. Д., прожив жизнь в незаслуженных огорчениях, которые он мужествен-
но переносил, умер почти в тот же час и спит в той же могиле рядом со
своим единоутробным врагом. Заботами его жены и его старого слуги возд-
вигнут этот камень над могилой обоих.»

Могильщик постоял над надгробием, отдавая дань указанным на валуне личностям, а затем поплевал на руки и принялся копать. Почва была довольно каменистая, и копать было непросто.
Так и вышло, ожидания не обманули его. Они его вообще редко обманывали – собственно, потому-то Могильщик редко ожидал хорошего, дабы не обманываться. В могиле оказался лишь второй из обозначенных на валуне господ, тогда как первый куда-то запропастился. Луна на небе была далеко не полная, да и о возможном вурдалачестве Баллантрэ в книге не говорилось ни слова, а потому Могильщик стоически принял подтверждение своих домыслов, следование которым и привело его сюда. Секундра Дасс все-таки отрыл живучего и непутевого наследничка славного семейства. Сперва он отрыл его, не уберегшись от свидетелей, что описывалось в книге и объяснялось тем, что надолго оставлять заглотившего свой язык Баллантрэ в земле без всякой поддержки было рискованно. Будучи застигнут, он наврал с три короба про то, что оживить сагиба в таких суровых климатических условиях не представляется возможным. Все в это поверили, включая и автора книжки. Никто отчего-то не принял в расчет, что сагиб открыл глаза после непродолжительного теплового воздействия, оказанного на него Секундрой. И никому и в голову не пришло, что Дасс может преспокойно вернуться, подышать в сагиба, как следует, и тот вскочит за милую душу и будет как новенький.
Право же, если бы Могильщик писал книжки и хотел истребить какого-нибудь персонажа, он бы делал это способами, не вызывающими сомнения в летальном исходе – например, следовал бы примеру господина Зю, образцово-показательно уничтожившего Парфюмера. Впрочем, иногда авторы, казалось бы, изничтожив героя наивернейшим способом, как ни в чем ни бывало возвращали ему жизнь в следующей книге или через более продолжительное время. Так было с Шерлоком Холмсом, погибшим в «Последнем деле Холмса» и бодро вылезшем из водопада в «Пустом доме». Так было и с Жоффреем де Пейраком, супругом маркизы ангелов (не доверяя памяти ветреной Анжелики, Могильщик собственнолично устанавливал тот факт, что Рескатор и граф Тулузский, принц Аквитанский суть одно лицо). Бывало и так, что герой погибал в одной книге, а в другой необъяснимым образом воскресал. Как пример такого рода Могильщик частенько вспоминал лекаря из «Графини де Монсоро». Звали его, кажется, Реми ля Одуен, или как-то очень похоже. В любом случае, дело было не в имени, а в том, что в конце данного романа Реми вроде бы наверняка погиб – ему в упор прострелили голову из пистолета. Однако затем он, пусть и украшенный шрамами во все лицо, появился в романе «Сорок пять».
А нынешняя книга закончилась на том, что героя вполне можно было оживить – что и было сделано, когда последняя страница перевернулась.
Могильщик закопал многострадальную могилу землей с камнями и принялся чистить лопату. Закончив с этим, он стал ее точить. Когда и это дело было сделано, Могильщик пристроил ее на плече поудобнее и, глянув на небо, пошел по направлению к Олбени. Путь дотуда был неблизкий, и следовало поспешать.

***

На пути от места неудачного захоронения Баллантрэ к Олбени Могильщика здорово выручило умение читать следы и продвигаться незаметно и бесшумно. Местные индейцы не отличались дружелюбием – впрочем, постоянством они также не отличались. Вообще, Могильщик придерживался мнения, что в голове у большинства дикарей невероятная каша, благодаря которой они далеко не всегда могут придерживаться единожды принятого решения. Памятуя об этом, он шел по лесам осторожно и тихо – погибнуть, даже не выследив неубиваемого владетеля, ему нисколько не улыбалось.
На исходе восьмого дня пути он добрался до Олбени. Карта местности, датированная 1764 годом и взятая им в Библиотеке, почти не подвела его, хотя периодически заставляла сквозь зубы желать всяческих неблагополучий ее составителю, а также его родственникам по нисходящей и восходящей, как прямым, так и косвенным. Как бы там ни было, поздним апрельским вечером он добрался до Олбени и тут же отправился в один из публичных домов города, дабы совместить приятное с полезным и разузнать последние новости.
Там – то его и поджидал неприятный сюрприз. Выяснилось, что на дворе уже весна 1767 года, в связи с чем определить нынешнее местоположение Баллантрэ, а равно род его занятий и намерений представлялось задачей весьма непростой. Периодически при путешествии из Кладбища в иной мир временные сбои случались, но такие сильные были редкостью. Несколько огорчившись, Могильщик немедленно нашел и несомненный плюс сложившейся ситуации, а именно то, что хоть один вечер он может отдохнуть всласть и делами не заниматься. Приняв такое решение, он немедленно заказал щедрую выпивку, лучших сигар (пригодился толстенный кошелек, который он добыл, совершив разбойное нападение на какого-то толстосума, встреченного им в дне пути от города) и за вечер и незаметно наступившую ночь мило пообщался с тремя лучшими девочками борделя мадам, имя которой он позабыл, едва услышав. Закончив все дела в веселом доме к первым проблескам зари, он узнал адрес Джона Маунтена (единственного оставшегося в живых спутника Баллантрэ и Секундры в их экспедиции) и покинул гостеприимное заведение с чувством выполненного долга.
Дом Маунтена оказался крепким двухэтажным зданием, обнесенным высоким частоколом. Судя по рычанию и звону цепей, которые раздавались из-за забора, по двору шастали две собаки внушительных размеров. Вообще, дом производил впечатление маленькой, но неприступной крепости, и Могильщик сразу догадался, отчего в голову Маунтена взбрела идея так укрепить свои тылы. В отличие от беззаботного господина Стивенсона, он вовсе не исключал возможности того, что Баллантрэ оживет и вернется. Более того, господину Стивенсону владетель не был опасен, а вот Маунтену мог весьма сильно навредить. Покружив вокруг забора и придя к выводу, что собак за ним определенно две, Могильщик пожал плечами и отправился назад в бордель. Следовало выспаться хорошенько, а вечером пойти в какой-нибудь трактир, угостить тамошних парней выпивкой и разузнать, сколько вооруженных человек скрывается за частоколом дома Маунтена, а также насколько сильно продвинулся хозяин импровизированного форта в своей паранойе.

***

- Старик Маунтен свихнулся поди уже года два как, - доверительно склонившись к Могильщику, прошептал здоровенный парень, которого звали, кажется, Том. Всего их за столом было четверо, и Могильщик сумел лишь запомнить, что его новых приятелей, которых он щедро потчевал виски, звали Том, Кларк и Джонни, - как раз опосля того, как вернулся из той экспедиции, черт бы ее побрал. Тогда погибло много славных парней, а сам Джон приехал сюда сам не свой. Видать, много чего там навидался.
- С ним живет кто-нибудь? – поинтересовался Могильщик, наполняя стаканы товарищей до краев.
- Только собаки, - покачал головой второй, самый старший из всей компании. У него были черные с проседью волосы, шрам на лице, и звали его вроде бы Кларком, - три здоровенных и злющих волкодава. Сперва-то с ним жили сыновья, но не так давно у старика совсем крыша съехала. Понимаешь, раньше он боялся только какого-то черта из Индии, а теперь всех людей, каждого подозревает. На улицу выходит только с оружием и псом на поводке, да и то все реже и реже, если только купить чего хочет. И что тебе до него за нужда?
- Узнать кое-что хочу, - искренне ответил Могильщик, - и узнать поскорее.
- Рискованное предприятие, - хмыкнул Том, - вполне можешь получить пулю в лоб.
- Знаю. Поэтому и решил обратиться к вам, парни.
- Вряд ли мы сможем тебе чем-то помочь, - покачал головой Кларк, и Могильщик окончательно понял, что он старший в этой компании, - нам не охота иметь неприятности с шерифом.
- Сколько? – поинтересовался Могильщик, обводя всю троицу дружелюбным взглядом.
- По семьдесят фунтов на брата, - не моргнув глазом, заявил Кларк. У Могильщика в кошельке было лишь пятьдесят фунтов, но это покамест не было помехой для выполнения намеченного плана.
- Сбрось немного, - поморщился он, - двести десять фунтов это целое состояние.
- Не могу, дружище, - честно глядя ему в глаза, сказал Кларк, - ей же ей, не могу. В случае чего, нам придется иметь дело с шерифом, а это будет стоить дорого.
- Ладно, - кивнул Могильщик, решив про себя, что за такую твердолобость Кларк еще поплатится, - по рукам. По семьдесят на брата. Мне нужно поговорить с Маунтеном, не опасаясь за свою жизнь. Лучше всего будет, если мы ночью нагрянем к нему, перестреляем собак, свяжем его, и я с ним пообщаюсь. Каждому даю пятнадцать фунтов задатка, - он потряс мешочком.
- По рукам, - Кларк обвел глазами своих парней и протянул Могильщику свою широкую ладонь.

***

Следующие сутки Могильщик, ожидая, пока нанятые им проныры проспятся, провел в полюбившемся ему борделе. На сей раз платить ему было нечем, но он уже был на короткой ноге с хозяйкой (на короткую ногу они перешли после короткого, но тесного общения), так что мог позволить себе чувствовать себя вполне по-хозяйски.
Когда пришло условленное время, он распрощался с гостеприимной хозяйкой, сказав, что, скорее всего, вернется вечером. Могильщик вообще не любил обманывать и предпочитал в щекотливых случаях пользоваться обтекаемыми формулировками. У него как-то не повернулся язык сказать, что они видятся в последний раз, что он не заплатит ей долг и не вернет револьвер покойного мужа, который позаимствовал для грядущего ночного приключения. Не то чтобы у него была совесть – Могильщику это вовсе ни к чему, и, насколько он знал, его предшественники совестливостью не отличались – но все же сказывалось воспитание.
Троица наймитов ждала его на пустыре за несколько домов от обиталища Маунтена.
- Здрасьте, - кивнул приятелям Могильщик, - все готовы?
- Готовы, - откликнулся Кларк, - пошли. Надеюсь, мне не придется зашивать свою задницу после укуса его сумасшедших собак.
- Ничего, за такие деньги зашьешь, если понадобится, - усмехнулся Могильщик.
- Кстати, о деньгах, - Кларк на ходу зыркнул глазами в его сторону, - оплата сразу же после дела. У тебя с собой?
- А как же, - Могильщик подпустил обиженной гордости в свой тон, - оставшиеся сто шестьдесят пять фунтов у меня с собой.
- Покажи, - невоспитанно потребовал, кажется, Джонни. Могильщика это огорчило, и он сказал:
- Сынок, я могу тебе показать твои зубы. Тебе будет хорошо видно в темноте, потому что у тебя под глазом будет хороший фонарь, если ты еще раз обратишься к старшим в таком тоне.
- Заткнись, Джон, - примиряющее произнес Кларк, - он не дал нам повода сомневаться в себе. Кстати, мистер, как тебя величать? Чтобы было на кого ссылаться перед шерифом в случае чего.
Могильщик вспомнил книжку про британского суперагента, которую читал в Библиотеке не так давно. Фамилии автора он не упомнил, а имя у него было какое-то польское.
- Бонд, - ответил он, немного пораскинув мозгами, - Джеймс Бонд.
Наконец, они оказались у частокола Маунтена. Постояв пару минут, они уловили собачьи шаги за забором и рычание.
- Она вроде бы одна, - заметил Могильщик, тщетно стараясь найти в заборе хоть маленькую щелочку, - давайте мне фонари, парни, и полезайте наверх.
- А сам ты намерен отсидеться тут, мистер? – вновь схамил Джонни.
- Мальчик мой, делай, что сказано, - назидательно произнес Могильщик, ставя один фонарь на землю, а другой поднимая повыше, - и обретешь радость и довольство на земле этой.
Том первым взобрался на частокол. Псина по ту сторону немедленно принялась лаять, и счет пошел на секунды. Могильщик мгновенно подтолкнул к забору Кларка, подсадил его и всунул в руки фонарь. Ухватившись одной рукой за один из кольев, Кларк при помощи фонаря выхватил из темноты силуэт собаки, на которую Том немедленно направил ружье. Раздался выстрел, и собака жалобно заскулила.
- Одна готова, - бодро заявил Том, перезаряжая ружье. Судя по звукам, к забору мчалась вторая псина, и Могильщик приготовился услышать второй выстрел. Практически сразу же вслед за ним в доме Маунтена хлопнуло открываемое окно, после чего раздался больной голос:
- Я ждал тебя, Баллантрэ, ты покойник!
- Давай сюда фонарь, - обратился Могильщик к Кларку, – и марш к дому, иначе он вас обоих сейчас подстрелит.
Кларк мгновенно передал фонарь в руки Могильщика и бодро спрыгнул вниз. Том последовал за ним. Спустя мгновение со стороны дома раздался выстрел.
- Твою мать! – вскрикнул Кларк за забором, - Сукин ты сын!
Судя по надорванному голосу, Маунтен в него попал.
- Баллантрэ это твое настоящее имя? – поднял бровь Джонни, не очень-то спешивший последовать за своими товарищами.
- Нет, он меня перепутал с одним моим другом, - отозвался Могильщик, - ступай-ка помоги ребятам.
- Смотрите, не прикончьте его! – прокричал он, что было сил, - он мне нужен живым!
Ему вовсе не светило отправляться назад на Кладбище с телом подбитого Маунтена, а потом возвращаться сюда за проклятым Баллантрэ.
- Живым ты меня не получишь, дьявол! – раздалось следом за вторым выстрелом из дома, - Будь ты проклят!
- Ишь, как разоряется, - заметил Могильщик, - а ведь все дело в больной печени.
- Я, пожалуй, подожду тут, - нагло заметил Джонни, направляя на него ружье, - заодно послежу, чтобы ты никуда не сбежал с нашими деньгами.
- Какими деньгами? – пожал плечами Могильщик. Мысль о польском имени создателя Джеймса Бонда заставила его обратиться к польскому кинематографу, и он добавил, - Вы меня с кем-то путаете. Я музыкант.
- Какой еще музыкант? – не понял Джонни, неуверенно глядя на странного собеседника.
Со стороны дома раздался залп из трех стволов сразу.
«Пожалуй, эти идиоты вполне способны прикончить рехнувшегося собаковода, - подумал Могильщик, - да еще это дитя Нового света целит в меня своей пушкой. Эх, сынок, зачем только твоя матушка раздвигала ноги…»
- Надеюсь, что хороший. Но вообще-то я зайчик, - улыбнулся Могильщик и, припомнив навыки чревовещателя, заставил мрачный голос за спиной Джонни грозно прорычать нечто угрожающее. Мальчишка немедленно обернулся, Могильщик подпрыгнул к нему и крепко ударил его по затылку. Джонни бесшумно рухнул к его ногам. Предшественник Могильщика, предыдущий Могильщик, обожал оставлять за собой трупы. Отправляясь в очередное путешествие, он убивал практически каждого, с кем общался на пути к главной цели. Это его, в конце концов и сгубило. Нынешний Могильщик такой кровожадностью не отличался – вовсе не потому, что ему было жаль персонажей, за которыми он не охотился; просто-напросто, он не любил попусту рисковать жизнью и предпочитал убивать лишь по необходимости – главным образом тех, за кем направлялся в путешествие. Так что он просто пару раз пнул свалившееся к его ногам тело и перемахнул через частокол, не опасаясь привлечь внимание Маунтена, занятого Кларком и Томом.
Едва он оказался по другую сторону забора, как со стороны дома раздалась еще пара выстрелов, после чего все затихло. Не было слышно ни звуков перезаряжаемого оружия, ни шагов, ни проклятий хозяина дома. Приготовив револьвер, который в силу того, что на дворе стоял лишь 1767 год, был далек от совершенства, Могильщик медленно шел к строению, присматриваясь и стараясь ступать бесшумно. Подойдя к дому почти вплотную, он, наконец, сообразил, где находится крыльцо, и осторожно направился туда.
У крыльца кто-то лежал. Не поворачивая за угол, Могильщик заметил, что человек лежит неподвижно, и разглядел в неверном свете Луны и звезд лицо Тома. Он не смог определить, мертв тот или только тяжело ранен, поскольку глаза парня были закрыты. Из дома, где, очевидно, должны были находиться Кларк, Маунтен и третья собака, по-прежнему не раздавалось ни звука. Не желая соваться под пули, Могильщик заставил человека-невидимку произнести у самого крыльца:
- Мистер Маунтен, нам нужно поговорить.
Окончание фразы потонуло в звуке выстрела, после чего из дома раздался голос:
- Ублюдок, вот и тебе досталось. Осталось подождать, когда сюда заявится твой черномазый друг.
Поняв, что Маунтен настроен биться до победного конца, Могильщик решил сменить тактику. В конце концов, эти три остолопа были наняты им для того, чтобы получить возможность поговорить, а говорить можно было уже сейчас, не дожидаясь, когда хозяина дома свяжут.
- Мистер Маунтен, - начал он, по-прежнему расположив невидимку у крыльца, - я вовсе не Баллантрэ, и со мной нет Секундры Дааса. Однако я бы очень хотел найти этих людей.
- Найти? – в голосе Маунтена вмиг перестало слышаться давешнее безумие, и Могильщику показалось, что хозяин заинтересовался его словами, - Зачем они тебе нужны?
- У меня есть небольшой должок к господину Баллантрэ, - ответил невидимка, - и я бы хотел его вернуть.
- Какого рода должок? – голос звучал все более и более нормально. Похоже, Маунтен не успел свихнуться.
- Я бы хотел вышибить Баллантрэ мозги, - честно признался Могильщик, - если представится возможность сделать тоже самое с нечестивыми мозгами индуса, я вряд ли откажусь и от этого удовольствия.
- Это не так-то просто, учти, - теперь голос прозвучал просто немного устало, - слушай, тут твой приятель лежит у меня под ногами, может, посмотришь, что с ним? Кстати, за каким чертом ты натравил на меня этих придурков? Нельзя было просто поговорить?
- Меня не особо интересует, что с ним, - честно сказал Могильщик, - с меня хватит того, что он жив. Он ведь жив?
- Жив, вроде дышит.
- Прекрасно. Далее, ответьте честно, если бы я пришел к вам и сказал, что хочу поговорить, что бы вы сделали со мной?
Повисло молчание. Наконец, Маунтен сердито засопел в темноте:
- Ладно, чего уж там. Собачек только жалко. Впрочем, мой любимый Малыш Бобби сейчас со мной.
- Ну вот и славно. Кстати, у вас не так много времени, чтобы собраться.
- Куда собраться? – в голосе хозяина послышалось беспокойство.
- В путь-дорогу. Скоро сюда нагрянет шериф. Искать будут главным образом меня, поскольку на то есть некоторые причины. Ну а ваше уединение мгновенно нарушат, и вы станете легкой мишенью. В том числе и для сами-знаете-кого, если он захочет вас прикончить.
- Проклятье, - проговорил Маунтен, но в его голосе слышался не гнев, а задумчивость, - подожди там, мне нужно несколько минут на сборы.
Ожидая, когда Маунтен соберется в дорогу, Могильщик осторожно подошел к лежащему у крыльца Тому. Тот был жив, грудь его тяжело вздымалась. Поплескав на него водой из своей фляжки, Могильщик обернулся к заскрипевшему на крыльце хозяину дома. Тот оказался невысоким крепким мужчиной лет пятидесяти, с черными, тронутыми сединой волосами и залысинами. У его ног послушно замер мощного телосложения пес – по виду помесь волка с домашней собакой.
- Свой, Бобби, свой, - проговорил мужчина на крыльце, - Я Джон Маунтен, приятель.
- Бонд. Джеймс Бонд, - ответствовал Могильщик, - Думаю, сэр, нам самое время пуститься в дорогу, путь до Нью-Йорка неблизкий.
- А мы собрались в самый Нью-Йорк? – не очень-то удивился Маунтен.
- Ну, по крайней мере, там жил наш общий друг до того, как сделать Олбени перевалочным пунктом на пути к сокровищам.
***

- Они вернулись где-то через месяц, и без всяких сокровищ, - рассказывал Маунтен, пока они, тщательно заметая следы, уходили все дальше от Олбени, - Баллантрэ этих сокровищ так и не видал, должен я тебе сказать. Так он и убрался отсюда, несолоно хлебавши и злой, как собака. Но, скажу я тебе, парень, это не человек, а дьявол! Уму непостижимо, как можно было выжить, пролежав столько в земле. Ну, то есть, я, конечно, понимаю, мать его, что это всякие индийские штучки этого его черномазого черта, но все же это непостижимо.
Могильщик, которому однажды пришлось искать персонажа, заживо закопавшегося в землю и спавшего там, не считал историю оживления Баллантрэ чем-то непостижимым. Однако, отдавая должное уму Маунтена, искавшему разгадку не в суевериях, а в индийских штучках, он не стал говорить об этом, а лишь заметил:
- Баллантрэ вовсе не дьявол. Не дьявол и Секундра. Просто-напросто они крепкие орешки, но мы их расколем. Главное напасть на след.
- Поздновато же ты хватился, мистер Бонд, - заметил Маунтен, снова меняя направление движения, - где ты пропадал до этого?
- Дела были, - не соврал Могильщик.

***

- Скверный городишко, - сплюнул в грязь Маунтен, обозревая представшую перед ним картину, - ну очень скверный.
- Ну, мы здесь, к счастью, жить не собираемся, - ответствовал Могильщик, почесывая у Малыша Бобби, попривыкшего к нему, за ушком, - правда, Бобик?
Псина высунула язык и заулыбалась.
- Сколько у тебя с собой денег? – поинтересовался Маунтен.
- У меня с собой нет денег, - Могильщик почти не солгал, не желая пускать в ход последние пять фунтов, - а у тебя?
- Сотня фунтов, но это все, что у меня есть. В последнее время дела шли неважно, сам понимаешь. Они даже совсем не шли.
- Я крепко подозреваю, что Баллантрэ мог отправиться в Европу, Джон, - честно признался Могильщик, - очень крепко подозреваю. Конечно, мы сейчас наведаемся в ткацкую лавку, которую он тут содержал…
- Что за бред? – не поверил Маунтен, - Баллантрэ содержал ткацкую лавку?
- Да, представь себе, содержал. Ну, знаешь, такие странности случаются с некоторыми незаурядными личностями. Один русский химик, к примеру, занимался тем, что изготовлял чемоданы.
- Занятно, - усмехнулся Маунтен, - и давно это было?
- Это… - замялся Могильщик, - довольно давно, да. Точно и не помню уже. Думаю, нам самое время подкрепиться.
В трактире было душно и прокурено. Могильщик жестом подозвал хозяина и обратился к нему, когда тот подошел:
- Любезный, покорми уставших путников. И скажи, когда отправляется следующий корабль до Европы.
- Следующий кораблю отплывает через три дня во Францию, сэр, - необычайно важно ответил трактирщик, - чего желаете?

***

Оставив Маунтена с Бобби и деньгами в снятой комнате, Могильщик отправился на поиски домишки, где некогда располагалась лавчонка Баллантрэ. В том, что хозяин лавочки сменился, у него почти не было сомнений – не таков был Баллантрэ, чтобы зарабатывать себе на хлеб шитьем.
Могильщик помнил, что в романе было написано о расположении лавочки – находилась она в беднейшей части города. Припомнив, что в этой же лавочке Секундра занимался ювелирным делом, он решил, что нужно искать либо ткацкую лавочку, либо лавку ювелира. Потерпев неудачу в нескольких местах, он, наконец, обнаружил лавку ткача, который признался, что купил ее у Джеймса Дьюри.
- Давненько это было, сэр, - прохрипел старик, посасывая трубочку и поправляя очки на сизом носу, - больше года минуло.
- Вы не припомните, куда собирался направиться этот Дьюри после продажи вам лавки, мэтр? – спросил Могильщик по-французски, безошибочно угадав в своем собеседнике француза.
- Ооо, - протянул старик и блаженно прикрыл глаза, - дорогой мой друг, он вместе со своим компаньоном из Индии отправлялся во Францию, храни ее Господь! – на глазах у старика выступили слезы, - Во Францию, где, видит Бог, я бы так хотел очутиться!
- Пусть Бог благословит Францию! – воскликнул Могильщик, - Моя мать француженка, и сам я родился во Франции.
Тут он немного прилгнул. Матери своей он не помнил.
- О, сын мой! – завопил старик и бросился Могильщику на шею, - О сын мой, я сразу, сразу почувствовал в тебе француза!
Они крепко обнялись и целый час говорили о подобных отвлеченных вещах. Прощаясь, Могильщик еще раз уточнил время отплытия Баллантрэ и порт назначения их корабля. Старик, судя по всему, знал, что говорил. Нужно было во что бы то ни стало попасть на корабль, отходивший через три дня на его далекую родину.

***

- Куда прешь, быдло? – рявкнул на них матрос, собиравшийся уже убирать сходни, - а ну назад.
Маунтену, Могильщику и Бобику следовало произвести хорошее впечатление на капитана судна, а потому никто из них не отреагировал так, как им хотелось, и как парень того заслуживал.
- Сынок, ты нас с кем-то спутал, - приветливо сказал Могильщик, - нам нужно поговорить с капитаном этого славного судна. Это распоряжение начальника порта, - кивнул он в сторону подбежавшего лейтенанта.
- Именно, - подхватил вновь прибывший запыхавшимся голосом, - немедленно позвать сюда капитана корабля.
Спустя минуту со сходней уже спускался капитан судна, про себя, вне всякого сомнения, проклинавший начальника порта, приходившегося Маунтену старым приятелем. Выслушав, что от него требуется всего лишь взять на борт двоих пассажиров и собаку, он заметно подобрел и, пожав охотникам за Баллантрэ руки, пригласил их на корабль.
- Неплохо иметь в друзьях начальника порта, не так ли? – подмигнул Могильщику Маунтен, устраиваясь на своей койке в отведенной им немного тесноватой каюте.
«Да уж, - подумал Могильщик, - а еще лучше иметь Смерть в попутчиках».

***

Осень оказалась на редкость теплой. Стоял ноябрь, а погода была под стать сентябрьской. Его Величество Людовик Пятнадцатый, блистательный монарх, все сидел в своем чудесном Оленьем парке под Версалем, предоставив стране самостоятельно зализывать раны и заделывать пробоины после Семилетней войны, потери Индии и Канады. Провинции бедствовали и порой начинали гудеть, Париж гнил в отходах своих горожан, и среди этого вялотекущего содома Маунтен, Могильщик и Бобик, ставший совсем своим, искали неуловимого Баллантрэ. Искали и покамест не могли найти ни единой зацепки. Владетель провалился как сквозь землю. С большой долей вероятности можно было предположить, что он во Франции и домой не собирается – супруга его брата с сыном находились в Новом Свете, а более ничто не могло привлечь его у родного очага. Однако найти его покамест не представлялось возможным. Впрочем, Могильщик не расстраивался. Романы Стивенсона были щедры на совпадения и удачные встречи, а потому он просто продолжал искать, зная, что рано или поздно найдет Баллантрэ и заберет с собой.
Каждое утро они отправлялись бродить по Парижу, иногда вместе, все чаще порознь. Маунтен потихоньку набирался французских слов и умел изъясняться на ломаном французском. Впрочем, пользы от него было мало. Могильщик рассчитывал только на себя, хотя и не показывал этого полностью оправившемуся от нервного потрясения Джону, чтобы не обидеть его.
Очутившись в ноябрьских сумерках на Новом мосту, он перешел на правый берег Сены и направился к рынку, а затем и к Кладбищу Невинных. Его потянуло посмотреть на место смерти Парфюмера. Когда он подошел к кладбищу, то обнаружил, что оно по-прежнему было зловонной свалкой смерти. Несколько могильщиков копали могилы, он достал свою лопату и присоединился к ним.
Некоторое время они работали молча, затем один из его молчаливых товарищей, кривой малый лет тридцати пяти поинтересовался:
- Новенький? Что-то я тебя не припомню.
- Да, - ответил Могильщик, - меня зовут Жан.
- Я Луи. Кривой Луи. Может, чего слышал обо мне. Для новичка ты староват.
- Нужда заставила. Раньше я был солдатом, но это дело мне приелось, - почти не солгал Могильщик, - надоело рисковать своей жизнью.
- Воевал в эту войну? – спросил еще один, голубоглазый молодой парень с волосами цвета соломы.
- Пришлось, - хмыкнул Могильщик, - после этого и ушел.
- Ишь ты, - с уважением покачал головой Луи, - Не больно-то Франция чтит своих героев.
- Что поделать, - философски пожал плечами Могильщик, - руки-ноги целы, и на том спасибо. Господь не выдал, а уж свинья не съест.
- Это верно подмечено, - хлопнул его по плечу третий могильщик, назвавшийся, кажется, Марселем.
Выкопав немеченое количество могил, они убрались с кладбища, предоставив его всяческому сброду, стекавшемуся сюда по ночам.
- А ведь я вырос среди этих ублюдков, - заметил малый с соломенными волосами. Его имя Могильщик позабыл совершенно, - Совсем недавно от них отбился. Почитай, после того жуткого летнего случая.
- Какого случая? – полюбопытствовал Могильщик, практический уверенный, что знает, о чем идет речь.
- Какой-то странный человек однажды ночью оказался на кладбище… - начал свой рассказ Соломенный. Как и предполагал Могильщик, он рассказывал о смерти Парфюмера. Изобразив на лице вежливый интерес, он вполуха слушал мальчишку.
- Когда… когда с ним было покончено, мы все… все не знали, что и думать, - тщательно подбирал слова парень, - а один из нас, шотландец, вечно таскавшийся со своим индусом, нашел скляночку, из которой странный человек облил себя, и положил к себе в карман.
- И что с ним было потом? – поинтересовался Могильщик.
- А мы его, почитай, ни разу и не видели с той поры. Как сквозь землю канул.
- Спасибо за компанию, ребята, - поднялся Могильщик со своего места, - До встречи.
Больше он их никогда не видел.

***

- И хорошо, что эта лярва Помпадур сдохла, да простит Господь мою душу, - трактирщик, с которым Могильщик завел дружбу, наклонился поближе к нему, - ведь она все мозги запудрила Его Величеству. Его Христианнейшее Величество удивительной души человек, скажу я вам. Он щедр почти как сам Господь, прости меня Бог за такое сравнение. Но всякие там маркизы никак не дают ему заниматься делами своего народа. Но подождите, - убежденно проговорил он, - подождите! Франция еще узнает, каков ее король! Французский народ еще увидит, что правит нами Христианнейший из всех монархов, или не сойти мне с этого места! Франция еще узнает…
- А разве после кончины, ммм, маркизы, Его Величество не обратил свой, ммм, Христианнейший лик к делам государства?
- Но-но! – нахмурился трактирщик, - Что суть дела государства? Государь наш, Его Величество Людовик, продли Господь его дни и ниспошли ему всех благ, терпения и сил, только и делает, что занимается делами государства. Другое дело, что у него при этом не всегда хватает времени, чтобы заниматься делами своего народа. Ибо, друг мой, - назидательно поднял палец старик, - государственные дела суть личные дела монарха. А дела народа суть то, что он для своего народа находит необходимым сделать своей монаршей милостью, да продлит Господь его дни.
- Да-да, вы совершенно правы, мэтр, - с готовностью согласился Могильщик, - так что же, государь в последнее время не обратил свой лик к делам народа? Да продлит Господь его дни.
- Как вам сказать, друг мой, как вам сказать, - собеседник Могильщика был большой любитель пофилософствовать, - я, право же, прихожу к выводу, что когда мужчиной, а ведь и государь наш, да продлит Господь его дни и ниспошлет здоровья и благополучия, тоже мужчина… Так вот, когда мужчиной, так сказать, помыкает… Ну, то есть, когда мужчина, пусть даже и Его Величество король, испытывает некоторое, пусть и не всегда благотворное, да простит меня Господь за подобные речи, воздействие со стороны женщины, это, на мой взгляд, а я многое повидал на своем веку… Так, вот, - решительно закончил он, - когда государь испытывает воздействие женщины, это лучше, чем когда он испытывает неблаготворное воздействие мужчины.
- Воистину, друг мой, вы мудрый человек, - с уважением посмотрел на старого пьяницу Могильщик, - Но разве государь испытывает влияние мужчин?
- Друг мой, мой драгоценнейший, любезнейший друг, - с пьяным умилением воззрился на Могильщика трактирщик, - у Его Величества, да продлит… Мда, у Его Величества есть и друзья, как вы можете легко понять. И вот, как мне рассказывал племянник кучера Его Величества – а и кучер этот был моим приятелем долгие годы, но сейчас мы совсем редко видимся ввиду обоюдной занятости… Так вот, его племянник… племянник… Ах да, рассказывал мне, что у Его Величества появился новый друг… Кто он, откуда, никому неизвестно, и дружбе их не более двух жалких месяцев, но, как говорят, он человек невероятно обходительный… А откуда он, того никто не ведает. Почитай, из самой Индии – из центра земли, то есть. У него с собой целая рота индусов-головорезов, так и есть… Ну да будет нам с вами о нем…
Некоторое время они сидели молча, затем старик неуверенно добавил:
- Вот потому-то я и говорю, что женское, скажем, воздействие, куда менее неблаготворно…
- Опять нажрался, старый хрыч! – раздался голос почтеннейшей супруги трактирщика, - А ну немедленно иди сюда!
- Честь имею кланяться, - попрощался Могильщик.

***

Следующим вечером на Маунтена в темном переулке неподалеку от постоялого двора, где они жили, напал какой-то бандит с огромной бородой и сломал ему ногу. К тому времени, когда несчастный Джон, в тот день не взявший с собой Бобика, допрыгал до дома, Могильщик успел выбросить накладную бороду и немедленно принял меры по вызову лекаря. Он окружил негодующего на судьбу Маунтена всяческой заботой, а на следующий день заявил, что ему следует отлучиться, чтобы проверить одну свою догадку. Маунтен орал благим матом, проклиная свирепого бородача, лишившего его возможности передвижения в самый нужный момент. Могильщик успокаивал его, прекрасно понимая, что другого выхода у него не было – у Баллантрэ наверняка еще оставалось немного духов из склянки Парфюмера, а потому сообщники Могильщику могли только повредить. Пообещав, что он вернется к Маунтену, как только проверит свою догадку, Могильщик строго-настрого приказал Бобику, порывавшемуся его сопровождать, беречь и охранять хозяина, после чего вышел из гостиницы, снял сапоги и босиком потопал к городской окраине.

***

Насморк был жутким. К тому времени, как Могильщик добрался до Версаля и нашел Олений парк, он весь истекал носовыми выделениями и подбадривал себя лишь мыслями о том, что он прикончит Баллантрэ, вернется на Кладбище, дождется Гробовщика, расскажет ему и Вечному о своих полугодовых поисках и будет спокойно жить еще некоторое время.
По ночам было уже очень холодно, и Могильщик в ожидании того дня, когда двор наконец-то вернется в Париж, занял заброшенную хижину, обнаруженную им в лесу. Там он разводил небольшой костерок и грелся. За неделю, которую он провел в окрестностях Версаля, он успел изучить эти самые окрестности как свои пять пальцев, а также научился различать карету, в которой в Олений парк привозили очередных девушек для Его Христианнейшего Величества; карету самого Христианнейшего Величества и разные хозяйственные транспорты. Пару раз по вечерам незнакомые кареты выезжали из ворот Версаля и двигались по направлению к Парижу – тогда Могильщик осторожно подбирался к ним, забирался на заднюю подножку и прислушивался к разговору путников. Ни в одной из карет Баллантрэ не было, но в одной из них о нем говорили – Могильщик, в частности, расслышал о странном очаровании этого человека, которое рассеивается, едва только ты теряешь его из виду.
На исходе восьмого дня своего пребывания в версальском лесу Могильщик, как обычно, прогуливался перед коротким сном. Спал он на своем наблюдательном посту, откуда было хорошо видно и слышно, что кто-то выезжает из главных ворот. В хижине же он только грелся, всеми способами стараясь не уснуть в тепле. Послушав, как ветер завывает в кронах деревьев, с которых облетели все листья, Могильщик уже собирался устроиться подремать, как вдруг заметил, что ворота открываются и пропускают карету. Чертыхнувшись, он проверил, заряжен ли револьвер, и помчался вперед, чтобы успеть проверить, кто едет в карете. Револьвер этот он недолюбливал – к сожалению, шел всего лишь 1767 год, и хороших, удобных, а главное, обеспечивающих непрерывную стрельбу револьверов еще не было. Вот и в этот приходилось подсыпать порох после каждого выстрела, что в устоявшейся сырости было вовсе неудобно. Поэтому Могильщик в большей степени рассчитывал на кинжал да на любимую остро заточенную лопату.
Несясь, сломя голову, он вдруг заметил впереди, почти прямо по курсу кареты, отблески света. Могильщик тут же сбавил ход и пошел вперед осторожнее, внимательно прислушиваясь. Судя по звукам, которые он услышал, когда подкрался ближе, в зарослях у дороги, по которой ехала на время скрывшаяся за холмом карета, переодевались два человека.
- Мать твою, Рыжий, - ругался один, - я никак не могу влезть в его камзол. Что за идиотская идея с переодеванием…
- Заткнись, - шикнул второй; его голос звучал гораздо более уверенно, - одевайся быстрее, а я пока оттащу трупы подальше от дороги. Карета вот-вот будет здесь.
Поняв, что сейчас, очевидно, состоится нападение на карету, Могильщик устроился поудобнее, чтобы видеть все происходящее, и приготовился к зрелищу. Конечно, он немного рисковал, поскольку могло статься так, что карета ускользнет от разбойников, и тогда он не узнает, кто в ней ехал. Но в случае чего он приготовился помочь двоим ряженым.
Карета не заставила себя долго ждать. Выехав из-за холма, она потихоньку выползала из опустившегося на землю тумана, и Могильщик увидел, что по богатству убранства она мало чем уступает королевской карете. Да хранит ее Господь вместе с Христианнейшим содержимым.
- Ночная стража, ночная стража! – громко завопил товарищ Рыжего, выходя на середину дороги, - Кто едет?
Он бесцеремонно подбежал к поравнявшейся с ним карете и распахнул дверцу. Изнутри раздался негромкий голос, после чего ряженый стражником разбойник постоял, как зачарованный, несколько мгновений, затем отвесил глубокий поклон и благоговейно произнес:
- Доброй дороги, сударь, доброй вам дороги! Не извольте гневаться, мы, стало быть, дороги проверяем…
- В чем дело, твою ты мать?! – заорал Рыжий, - Сперва ты заставляешь меня рядиться в это барахло, а затем… - он было бросился вслед отъезжавшей карете, но был свален на землю могучим ударом кулака своего товарища.
Отбросив осторожность, Могильщик сделал пару шагов, набросился сзади на стоящего на ногах разбойника, повалил его на землю, оглушил, ударом сапога (в последние дни он иногда позволял себе ходить с обуви, чтобы не окочуриться) в лицо отбросил назад в грязь Рыжего и что было сил побежал за каретой. Развив предельную для себя скорость, он с удовлетворением заметил, что расстояние между ним и каретой постепенно сокращается. Наконец, он сумел устроиться на задней подножке и перевел дух. Стараясь дышать как можно тише, Могильщик прислушался к тому, что происходит в карете. Судя по тишине, или в карете был один пассажир, или компания там подобралась неразговорчивая.
Чутье редко подводило Могильщика. И сейчас оно подсказывало, что в карете сидит тот, кого он искал последние полгода.

@темы: Рассказ

---

[Зернова]

Название: На грани
Автор: Daylighter
Статус: закончен
Предупреждение: наверное, излишне сентиментально, куча очучений
Жанр: драма, фэнтези
Глава 1.
Видима и свободна.
Она шла по улице, ничего не замечая. День стремительно приближался к концу, заходило кровавое солнце. Кровавое. Ее темные с поволокой глаза были сощурены до щелочек, зубы крепко сжаты... чтобы не застонать от дикого желания.
Девушка не была красавицей. Излишне резкие неровные, даже рваные движения, напряженное неулыбающееся лицо с ввалившимися щеками и длинные спутанные волосы вряд ли можно считать эталоном красоты. Но в ней было что-то, заставляющее прохожих оглядываться на нее, а ее саму нервно передергивать плечами и глубоко вдыхать вечерний воздух.
Только бы дойти, только бы дойти, пожалуйста, пусть у меня и на этот раз все получится. Пожалуйста…
Она вошла в подъезд и, задыхаясь, взбежала на пятый этаж. Дернув дверь, она влетела в прихожую и упала на колени, скорчившись в безумном припадке боли.
Успела…успела!
В следующую секунду она потеряла сознание.

…

Очнувшись на полу, она медленно, качаясь, поднялась сначала на колени, затем на ноги. Пальцы дрожали, ноги подкашивались, но сейчас не время ныть. Сейчас время отдыха - бесконечной ночи и наслаждения.
Хорошо, что мама с папой на даче. Если бы они были здесь…
Она передернулась, дошла до кухни, распахнула окно, поставила чайник на плиту и села.
Свет лампочки заставлял щуриться, прохладный летний ветерок касался ее горящих щек, но не приносил облегчения. Деревья что-то шептали, ночные птицы изредка перекликались. Луна была окаймлена светящимся венчиком - гало, признаком близкой непогоды.
Как красива ветреная летняя ночь. Необыкновенно. Возможно, я могла бы... я никому не причиню вреда…
Тревога охватила девушку, она встала, прошла в свою комнату и быстро переоделась. Расчесав волосы и пригладив складки черной летней ветровки, она вернулась в кухню. Налив в стакан кипяток, она залпом выпила. Горло приятно защекотало, но это было явно не то, чего так просил воющий желудок.
Нельзя…нельзя, это слишком опасно, я просто погуляю…
Когда чайник опустел, девушка ткнула пальцем в выключатель, и ее глаза засветились хищным желтым светом. Она улыбнулась, влезла на подоконник и расхохоталась.
Я так похожа на Маргариту, что страшно подумать... Хотя нет, не похожа. Она - ведьма от горя, а я?..
Невидима и свободна! И опять все не так! Я связана и видима, но кто помешает мне немного пошалить?!
Эта мысль так вдохновила ее, что девушка, не теряя больше ни секунды, оттолкнулась руками от рамы и выпрыгнула в окно.
Куда она неслась? Волосы безжалостно трепал ветер, в глазах тлели угли неутолимой кипятком жажды, но ей было все равно. Она кричала от сладости полета, а редким ночным путникам слышалось бешеное рычание зверя, заставлявшее ускорить шаг, сердце учащенно биться от странного смятения, а ноги спотыкаться.
Внезапно она остановилась около пустой детской площадки. Ощущение далекого прошлого всколыхнулось внутри.
Точно на такой же я играла, когда была маленькой. Как странно…
Втянув носом жестковатый запах железа и дерева, она изумленно, словно впервые делала это, провела пальцем по дощечке, заменявшей сиденье качели. Она осторожно села, обвив руками железные цепи.
А я любила такие качели… да, точно помню, что любила. Мне так нравилось взлетать, когда папа толкал меня вперед, я смеялась и кричала от восторга... я уже тогда любила летать…
Тут тишину разрезал пьяный хохот. Девушка оглянулась, и нехорошая улыбка зазмеилась на выбеленном лице. Трое явно подвыпивших парней вырулили из-за угла дома, и, заметив ее, одиноко сидевшую на чуть качающихся качелях, направились прямо к ней.
Она с интересом наблюдала за ними, сощурив хищные глаза и втягивая их дразнящий запах. Но ночь была ясная, и запах хмеля быстро достиг ее ноздрей, тут же затрепетавших от отвращения.
Когда они приблизились, блондин хрюкнул и, ухмыляясь, прогнусавил сладким пьяным голосом:
-Девушка, а вы знаете, что ночью... ночью... бродить одной о-опасно?
Она старательно изобразила неподдельное изумление, отметив, что остальные двое чуть отошли, встав по бокам от нее.
Она частенько развлекалась таким способом.
-Именно…детка, хочешь…мы тебя…проводим? - продолжил он, беззастенчиво разглядывая ее тело.
Надо бы проучить сукина сына... а ведь ему и восемнадцати нет... подрастающий подонок…
Двое подошли к ней сзади вплотную, она с еле скрываемым удовольствием почувствовала, что их напряжение достигло пика.
Легко, осторожно она оттолкнулась ногами от земли, но этого оказалось достаточно, чтоб качели отбросило далеко назад. Раздался глухой удар и крики боли, и двое отлетели назад. Изящно спрыгнув вниз, она лукаво улыбнулась остолбеневшему и внезапно протрезвевшему парню. Ее ужасные глаза расширились, волосы всколыхнулись над головой, она подпрыгнула и, взлетев, хищно облизнулась и поманила его пальцем.
Парень дико по-девчоночьи взвизгнул и рванул куда подальше.
Девушка расхохоталась и, мгновенно догнав его, преградила дорогу.
Он бросился в другую сторону, она не отставала, не прекращая безумный хохот и хватая его за отвороты рубашки и рукава. Она давала ему время, чтобы убежать чуть дальше, но никогда не отпускала, появляясь перед ним, скалясь и облизываясь. Наконец он обессилел, споткнулся и очень удачно свалился в вонючую бензинную лужу, которая и спасла ему жизнь.
Дернувшись от неприятного запаха, она зависла над ним, обрамленная ядовитым желтым светом окон домов, жильцов которых встревожили вопли юного маньяка. Желание убить и использовать мясо по его прямому назначению стало так велико, что она еле удержалась, до боли закусив нижнюю губу. Протянув неестественно белую руку с посиневшими ногтями, она схватила его за шиворот рубашки и без труда приподняла его голову.
-Будешь дальше пить, сволочь? - прошипела она ему в ухо, встряхивая и впиваясь глазами в грязное лицо. - Будешь, я тебя спрашиваю?
Ее длинные волосы скользнули к его шее, намереваясь удушить, но она и не думала их останавливать.
Парень дернулся, его глаза были широко раскрыты, а рот перекошен от страха.
-Не буду…только…только отпусти…
-Еще раз увижу пьяным, убью. Прикоснешься к бутылке или к беззащитной девушке, убью. А пока живи, мразь.
И она отпустила его, взлетев высоко над двором и глубоко вдыхая свежий воздух.
Мне пора…времени, его осталось так мало…его всегда мало…
И снова ветер, заглушающий все остальные звуки. Долгий, мощный, освежающий. И ничего нет, кроме нее, звезд и светлеющей полоски неба.

@темы: Творчество

---

История звезды

[Naerin]

Название: История звезды
Автор: АВК aka Naerin
Рейтинг: G
От автора: ...короче просто читайте.

***
Она была звездой - большой, яркой, светящей неистовым беловато-голубым светом. По официальной научной классификации она именовалась: O1II. Ее характеристики были самыми-самыми: температура поверхности ~ 50 тыс. К, класс яркие гиганты, колоссальная светимость, огромная масса. Каждую секунду в ее недрах сотни миллионов тонн водорода превращались в гелий. Ее свет был настолько ярок, что он затмевал свет других звезд на несколько парсеков вокруг. Она была невероятной звездой, но, увы, чем больше звезда, чем она массивней, тем ярче она светит и тем меньше она живет. Такие звезды очень быстро исчерпывают свое ядерное горючее и век их недолог - несколько миллионов лет против миллиардов лет жизни нашего Солнца. Яркая жизнь, но не долгая. Когда она подошла к финальной стадии эволюции, ее оболочка раздулась до невероятных размеров, именно в оболочке и шли все процессы ядерных превращений, а внутри находилось маленькое, очень горячее ядро, имеющее большую плотность. И вот в какой-то момент, когда внутренние часы дошли до нулевой отметки, она взорвалась. Невероятное зрелище! Колоссальное количество энергии выделилось в один миг. Ее свет на некоторое время затмил свет всей галактики, в которой она находилась. Это был, несомненно, триумф - даже ее смерть как звезды была не менее, а может, и более яркая, чем вся ее жизнь. Звезда умерла, но она не исчезла бесследно. Да, она перестала называться звездой, но она осталась - не рассеялась бесследно. Еще раньше она выбрала свою дальнейшую судьбу. У нее было три варианта развития: белый карлик, нейтронная звезда или черная дыра. Она стала нейтронной звездой – пульсаром – маяком космоса. Она быстро вращалась в бешеном танце, посылая импульсы в ту сторону, в которую поворачивалась. Частицы срывались с ее поверхности и разлетались во все стороны, подпитывая своей энергией окружающую туманность. Очень красивую туманность: тонкие волокна, опутывающие облако газа, переливающиеся всеми цветами. А в центре - нейтронная звезда. Сейчас она уже не та, что раньше, ее размеры ничтожны - порядка 10 км, но она обладает чудовищной плотностью и вращается с невероятной скоростью. Импульсы, которые она посылает, не спутаешь ни с чем - они уникальны и индивидуальны. Туманность, которая окружает ее и которая является остатком ее оболочки, светится за ее счет, это уникальное творение. Ее творение. Пройдут десятки и сотни тысяч лет, и туманность рассеется, растворившись в межзвездной среде, а нейтронная звезда все будет вращаться; пройдут миллионы лет, и пульсар постепенно замедлит свое вращение, а потом и остановится. Пройдут миллиарды лет, а нейтронная звезда все будет жить. Пусть она будет всего лишь осколком, обломком себя прошлой, но она будет жить. Она увидит, как из газопылевых туманностей в результате неустойчивости зародятся протозвезды, которые все больше и больше сжимаясь, будут нагреваться и, когда их температура станет достаточно высокой, в их недрах зажгутся ядерные реакции. И среди этих новорожденных звезд будут звезды такие же яркие, как и она сама когда-то. И она будет гордиться ими всеми, как своими детьми, ведь в них будет частичка ее, частичка той туманности, которая распылилась по безграничным просторам космоса.

@темы: Рассказ, Творчество

---

Прощай

[MoonShadovv]

без ритма, чистые чувства

Я пришла сегодня к тебе одна,
Как приходит неожиданно тихо весна.
Ведь ты не прогонишь меня с порога, нет?
Я прошла милион шагов за немного, но сотню лет.
Я бежала, чёртовы каблуки, стёрла все ноги в кровь.
Что же делает с нами эта прОклятая Любовь?

Без тебя очень плохо и больно, мир полон теней,
С тобой же невыносимо, холодно, только ещё больней.
Но ты, послушай, останься, не уходи.
Я сама себе выбрала жизнь на таком пути.
Думаешь глупая или сошла с ума?
Скорее чуть-чуть безумная, но это уже не я.

Помнишь тот вечер зимний, когда от меня уходил?
Ведь ты не заметил даже, как этим меня убил.
Я больше не смеюсь искренне, даже когда смешно,
И мне не страшнА истина, мне уже всё равно!
Ночью кричу от боли, вою на эту Луну,
Утром с пустой улыбкой снова друзьям совру...

Что, тебе уже весело? Смейся что хватит сил!
Живу я только затем, что ты меня попросил...
И вот я пришла, незванная, сквозь холод и темноту,
Нашла только тучи рваные и белую пустоту.
А, ну да, ты же меня не ждал,
И даже твой запах отсюда уже пропал.

Я упаду на пол и к следам твоих ног прижмусь,
Так и засну, а на утро живой проснусь.
И станет всё это глупо и так смешно.
Слышишь, я снова смеюсь? Мне больше не всё равно!
Дверь заперта, я выпорхну из окна
И полечу вверх, за белые облака.

Так легко и тепло, а где-то бушует дождь,
И в этом дожде ты кого-то к себе прижмёшь.
Но я улетаю, мне больше не нужен сон,
И в мыслях моих уже будешь не ты а он.
Жалеешь? Не надо, ты сам этого хотел,
Частичку себя оставляя, прошу чтоб ты улетел.

Встретит объятьями тёплый и нежный май,
Всё, до свидания... Хотя нет, прощай!

Автор не я.

@темы: Чувства

---

Камнем в ладонь

[Rowana]

Камнем в ладонь, кругами в морскую гладь.
Будет ли сладкой боль или мягкой плеть?
Сложно, поверь, ответить и не солгать.
Хочется плакать, значит придется петь.

Камнем в ладонь, за пазуху острием.
Сотни дорог, но каждая - в никуда.
Сколько шагов осталось, куда идем?
Хочется плакать, значит придется ждать.

Камнем в ладонь, зов прошлому: что ж, прощай.
Будет ли сладкой боль, коль остры ножи?
Время водой разъело подол плаща.
Хочется плакать, значит придется жить.

Хочется плакать - значит мы будем жить.

@темы: Стихи

---

Церемония

[Кошка на крыше.]

Черный лимузин тяжело остановился у крыльца. Дом был небольшой, - всего два этажа - но аккуратный и ухоженный. Крохотный садик перед ним (какой еще можно было позволить себе в городе Ангелов?) подсказывал, что у хозяина много времени и терпения.
- Джеймс, будь так добр, позвони в дверь.
- Да, сэр.
На улице дождь, и капли попадают в приоткрытое окно. Джеймс хороший, но дурак. Водитель хороший, но... Дурак. А Его ведь еще надо уговорить. Мелкий стал ворчлив с годами, и уговорить его сегодня вытащить себя из дома было довольно трудно - Тому пришлось несколько недель подготавливать почву.
Дверь открылась, на пороге стоял Джерри: брови сведены, между ними залегла складка, сам весь надулся, чтобы казаться больше - совсем как в старые добрые времена. Не обращая внимания на мгновенно раскрывшего над ним зонт Джеймса, Джерри обратился прямо к старому другу.
- Том, я никуда не поеду!
Ну конечно же не поедешь. Именно поэтому ты уже по фраке и даже нацепил галстук-бабочку. Но - надо. Таков Джерри.
Том распахнул дверцу.
- Джерри, прошу тебя. Мы ведь уже договорились.
- Я не давал своего окончательного согласия! - А нога уже тянется вперед, чтобы сделать шаг. Не пытайся обхитрить старого плута, Джерри, ты уже слишком давно сидишь в своем домике и ничего не делаешь, чтобы пропустить такое мероприятие.
- Ну, тогда ты можешь просто прокатиться со мной. Мы давно не виделись.
Джерри уже внутри. Он уже устроился поудобнее на черном кожаном сиденье и скептически оглядывает салон.
- Если бы ты почаще вылезал из своего дворца, мы бы виделись чаще!
- Ты же знаешь, мне трудно выходить на улицу. Я старше тебя, не забывай.
Какое-то время они едут молча. В машине играет старая музыка - музыка их молодости. Джаз, блюз, рок-н-ролл... Все то, что было саундтреком их славы.
- Помнишь тот прикол с пластинкой, а? - глаза Джерри вдруг загораются, и на мгновение Тому кажется, что ему и сейчас не миновать удара пластинкой по голове.
- Помню, Джерри. Поэтому мы туда и едем. Именно за эти наши приколы нас и помнят.
Мышонок деловой. Он уже шарит в баре, выискивая что-нибудь выпить, и вытаскивает бренди. Вопросительно встряхивает в сторону Тома, но тот отрицательно поднимает лапу:
- Мне нельзя.
- Глупости это все! - Джерри выдирает пробку зубами, и Том невольно поражается до сих пор бушующей в нем энергии, - Жить надо на полную катушку!
Он наливает себе, медленно, смакуя пьет, закуривает сигару. Дорога неблизкая, хоть Голливуд и под боком. Голливуд,.. Как изменились Холмы с их молодости! Тогда люди делали искусство, а сейчас лишь бы юбка покороче, а декольте поглубже. Поэтому он и не смотрит новые фильмы. Кто-то говорит, что это снобизм, и что старикашка отстал от жизни, но "Серенада Солнечной Долины" ему милее "Ангелов Чарли".
- Напомни мне, зачем мы туда едем? - в сотый раз спрашивает Джерри.
- Они хотят вручить нам почетный "Оскар" за вклад в кинематограф, - в сотый раз отвечает Том. Он знает, мышонок прекрасно все помнит. Ему просто нравится, как это звучит.
Когда они начинали снимать это откровенно тупое шоу, Том не верил в его успех. Ну бегает один за другим, ну бьют друг друга всем, чем можно... Чего тут такого интересного? Но публика приняла их на "Ура" и требовала еще и еще. Временная подработка превратилась в основную работу, и скоро уже все знали его как "того самого кота Тома". И он им стал. А кто теперь вспомнит, как он хотел сыграть кошачий аналог "Лесси"?
- Оскар... - кажется Джерри пробует это слово на вкус. Вкупе с сигарами и бренди оно звучит неплохо. - Один? Они что, ждут, что кто-нибудь из нас огреет им второго по голове?
- Надеюсь, что нет, - Том улыбается и смотрит на насупленного Джерри. Ну конечно, статуэтку придется отдать ему. Иначе он обидится и не будет разговаривать. Нет, что намного хуже - он расстроится. Милый маленький мышонок с маленькими потребностями...
- Джерри, а кем ты хотел стать до шоу?
- Механиком-часовщиком, - отвечает мышонок не задумываясь, и Том друг понимает, что впервые задал этот вопрос, - я думал, что по размерам подхожу под механизм.
По салону витает дым и запах бренди. Слава Богу, Джеймс достаточно туп, чтобы не встревать в разговор. Он просто едет, куда ему велят, носит зонт и открывает двери.
- Надеюсь, там не будет Спайка, не люблю эту груду мяса! - Джерри наливает себе еще бренди, - надо же было догадаться: баллотироваться на пост губернатора штата!
- Да еще и получить его! Какой позор! - улыбается в усы Том. В душе он согласен с мышонком, но не может не поддеть приятеля. Тот минуту сверлит кота свирепым взглядом, а потом машет лапой, и они оба смеются.
- Подъезжаем, сэр.
- Отлично, Джеймс.
Он и сам видит, что подъезжают. Джерри заметно нервничает, ерзая на сиденье. Это Том уже устал от светской жизни, а маленькому затворнику она внове.
Снаружи бушует толпа. Самая желанная в мире красная ковровая дорожка блестит от капель дождя, намокшие папарацци уже тянут вперед свои камеры. Мелькают логотипы всех каналов телевидения, охранники едва сдерживают журналистов. Еще бы - легенды кинематографа! С отбитыми мозгами...
Рука служащего уже тянется к двери. Через мгновение весь этот шум и свет ворвется внутрь, а потом они ворвутся в него.
Том смотрит на напряженного мышонка.
- Готов?
- Готов!
Дверь открывается. На мгновение повисает тишина. И через секунду все вокруг взрывается криком "Том и Джерри!!"

@темы: Рассказ