Подражание Киплингу

[demodok]

Живя в глуши или по белу свету шастая
от тихой гавани до диких островов,
не верь тому, кто говорит:
«Нет в жизни счастия!» —
чужое счастие не радует его.

Преодолев шажок от радости до хмурости
и заподозрив, что обратный путь — нелеп,
не верь тому, кто говорит:
«Нет пользы в мудрости!» —
он тщится баксами измерить интеллект.

Не всё оценено, не всё на свете взвешено
на Божьем безмене и дьявольских весах,
не верь тому, кто говорит:
«Нет тайны в женщине!» —
он тайну женщины искал в её трусах.

Когда, вернув долги, в долги залезешь заново,
ещё живой, почти дитя уже,
не верь тому, кто говорит:
«Нет Бога на небе!» —
он не имеет Бога в собственной душе.

@темы: Стихи, очень хорошие стихи

---

[Мастер-]

Или кони распряглись,
рассупонились.
Или мысли понеслись,
успокоились.
Их стремительный разбег-
тихим шепотом.
Позабытый конский бег-
звонким цокотом.
Было так во мне всегда-
удивительно.
Если в сердце маета-
мысль стремительна.
Если на душе покой-
нету мыслей.
Хоть кричи, хоть волком вой-
всё без смысла.

@темы: Стихи

---

Позвизд. Отрывок из ненаписанного

[demodok]

Интересно, подумал я, что делает здесь тётя Нюра из Житомира? Как она умудрилась выправить визу и на какие шиши сумела приехать, да ещё подгадав точнёхонько к новоселью?.. И почему она приехала одна, без дяди Жеки и без Олюшки?.. И кто таков этот мальчик в углу, слева от камина, пристроившийся возле телевизора со стареньким пультом Анжелкиного «Саракша» на коленях и, судя по всему, азартно изничтожающий имперские белые субмарины? Почему я с ним не знаком, и чей он?
Этот вопрос мне почему-то показался самым важным. Я протолкался к незнакомому мальчику и для начала помог ему заманить белую субмарину в бухту, под перекрёстный огонь трёх танков Береговой Охраны, а потом показал, как взрывать лучевые башни и чем это чревато для Береговой Охраны в частности и для Страны Отцов в целом.
Но социальная стратегия, даже в соединении с военной, оказалась для него скучна, и он поведал мне, что вот у Коськи в Житомире были «Звёздные войны», вот это да! Бабах — и звездолёта как не бывало! Если, конечно, угадаешь, куда бабахать, и успеешь прицелиться, а нет ли в этом ящике такого, чтобы в тебя бабахали, а ты увёртывался?
На Саракше всё есть, ответил я, и мы с ним похитили на базе гвардейцев летающую платформу и полетели на юг, в страну мутантов. Мы летели над радиоактивными джунглями, нашпигованными боевой автоматикой, нам то и дело приходилось увёртываться от зенитных ракет, и разговаривать стало некогда, а потом нас сбили. Мы приземлились на авторотации далеко за Голубой Змеёй, где уже кончались джунгли и начиналась пустыня, тоже радиоактивная. Но джунгли всё-таки ещё не совсем кончились, и, чтобы благополучно добраться до страны мутантов, я незаметно переключил игру на нулевой, обучающий уровень.
В джунглях было полным-полно замаскированной смертельной дряни: скорострельного железа, газомётов, минных ловушек и следящей электроники, — нашу прогулку никак нельзя было назвать безопасной. Однако в поле нашего зрения то и дело появлялись небольшие группы сапёров-смертников, и на их примере мы могли понять, что надо и чего не надо делать, чтобы остаться в живых.
По пути я узнал, что моего спутника зовут Визей, или Витькой, а если полностью — Позвиздом, что через полгода ему будет восемь, и что Олюшка, тёти Нюрина дочь — это его мама, а папы у Позвизда никогда не было, пусть мамка не врёт, что его убили при обороне Чернигова. Мамку прошлым летом увезли в больницу, а деда Жека пропал без вести в Южно-Крымской блокаде: ещё до блокады поехал в Севастополь за тётей Машей, мамкиной сестрой, и не вернулся. А бабу Нюру целых три месяца мурыжили в коридорах и не давали визу, потому что в степях под Житомиром начались НАТОвские учения. Коська бегал туда самый первый и хвастался, что союзники дали ему взаправду бабахнуть по москальскому бомбовозу, и он его сбил. Но Коська, конечно, брешет: Позвизду, например, бабахнуть не дали, а дали только посмотреть в прицел, и никакого бомбовоза он в прицеле не увидел, потому что учения — это когда всё понарошку. Солдаты у союзников все здоровенные и добрые, и совсем не боятся своих офицеров, не то что наши жовтоблакитники, у которых даже стреляной гильзы не выпросишь. А у этих — хоть жвачку проси, хоть из пушки прицелиться — всегда пожалуйста. И надо было бабе Нюре не ездить в Киев, а сразу пойти к союзникам — она в конце концов так и сделала. Позвизда положили на два дня в полевой лазарет, обследовали электроникой и напечатали справку, что у него КИ — аж 187, и с этой справкой баба Нюра сразу получила визу в москальском представительстве при НАТО, ни в какой Киев не пришлось ехать. Им даже на билеты...
— Ложись! — заорал Визя на всю гостиную, внезапно обрывая свой устный мемуар.
Но лечь я не успел, и меня расстреляло самонаводящимся спаренным пулемётом, замаскированным под трухлявый пень. Дальше Визе пришлось идти одному, и некому было подстраховать его справа. Но все-таки он выбрался из стреляющих джунглей и встретился с Принцем-Герцогом, и Принц-Герцог пообещал ему свидание с Колдуном, если Позвизд поможет мутантам раз и навсегда извести упырей, которые повадились воровать добычу из-под носа у охотников, а ночами шастают по деревням, пугают ребятишек.
Изводить упырей Визя не захотел. Не потому не захотел, что заподозрил в просьбе Принца-Герцога этическую каверзу, а просто потому, что после белых субмарин, зенитных ракет и спаренных пулемётов скучно ему было бы драться с обычными большеголовыми собаками, пусть даже очень умными. Он так и заявил Принцу-Герцогу через переводящую машинку, набрав на пульте риторический вопрос:
— Они вам что, совсем жить не дают?
— Не то чтобы совсем... — ответил Принц-Герцог и смущённо пожал плечами. — Но так уж у нас принято: воевать с упырями.
— Тоже мне, нашли с кем воевать! — отрезал Позвизд.
После такого заявления Принц-Герцог окончательно смутился, а встреча с Колдуном состоялась сама собой и незамедлительно. Он возник на фоне пустыни из ничего, как возникают только миражи и колдуны, и уселся в позу Лотоса на красноватом стеклянистом валуне, оплавленном древней войной. Невысокий, плотный, ладный, большелобый, с шишковатым черепом и с говорящей птицей на плече...
Но тут меня позвали, а потом и потащили к столу.
Я успел переключить игру на уровень чуть более высокий и ушёл, оставив Позвизда один на один с Колдуном и с его непростыми вопросами. Колдун с планеты Саракш умеет задавать такие вопросы, на которые каждый отвечает по-своему, а правильных ответов не знает никто. Ни Принц-Герцог, ни сам Колдун, ни даже создатели этой доброй и страшной игры.
Впрочем, детям она почему-то не кажется страшной, а из взрослых далеко не все считают её доброй. Наверное, потому, что слишком уж эта игра похожа на жизнь: перманентая пальба из всех существующих видов стрелкового оружия и неразрешимые этические каверзы, иногда мешающие вволю пострелять.

@темы: отрывок

---

[Kuro Kirika]

Небольшая зарисовка. Проба пера.

Полночь. Вокруг темно. Единственный источник света – это окна небольшого круглосуточного кафе. Внутри народа мало: пьяный мужчина, которого бросила жена, угрюмая женщина лет сорока, которой не повезло сегодня работать в ночную смену, и молодая одинокая особа в самом дальнем углу зала. Девушка, облокотившись на стол, подпирала голову своими худенькими ручками и с любопытством наблюдала за мужчиной и женщиной, которые лениво перебрасывались друг с другом оскорблениями.
-Шли бы вы уже домой, господин, - сотый раз проворчала барменша.
-Не хамите посетителю. Почему я должен уходить? – не поднимая головы со стола, ответил он.
-Потому что вы уже пьяны!
-Кто пьян?! Я пьян?! – эта фраза за последние полчаса повторялась раз двадцать.
-Да, вы…
Девушка улыбнулась и пригубила заказанное ранее виски. Что-то было забавное в этой парочке. За два часа перепалки ни один из них не повысил голос. Создавалось такое впечатление, что они просто наслаждаются этой «беседой».
Внезапно начался дождь – по крыше часто забарабанили тяжелые капли. Теперь кафе стало спасительным убежищем для загулявшихся. Как и ожидалось, через некоторое время в кафе стал подтягиваться народ. Буквально через полчаса все было забито разномастными людьми: бизнесменами, заработавшимися допоздна, богачей с любовницами, подростками, прожигающими свою жизнь на полную катушку и просто бродягами.
Барменша была рада такому притоку новых собеседников. Теперь в кафе стало очень шумно и жарко. Девушке же, наоборот, это не понравилось, поэтому она быстро допила виски и ушла.
Когда она вышла из кафе, дождь еще лил, как из ведра. Но это ее не остановило, а даже наоборот немного взбодрило. Она шла медленно, наслаждаясь каждым мгновением. Было приятно ощущать эти резкие удары капель на лице, а потом их скатывание вниз к подбородку. В темноте и шуме дождя можно было спрятаться от всех и побыть с собой наедине. И совсем не страшно оставаться одному, наоборот, тебя охватывают бесконечное спокойствие и желание стать частицей этого огромного и прекрасного мира. В этот момент ты чувствуешь любовь ко всему и всем. Этот дождь и бархатная тьма на время позволяют вспомнить свою истинную светлую сущность.
Незаметно дождь прекратился. Из-за тяжелых облаков застенчиво выглянула луна и одарила своим холодным мертвенным светом город. Девушка устремила свои темно-зеленые глаза на луну, и ее бледное лицо украсила грустная улыбка. Сегодня луна была особенно прекрасна, потому что была красной. Было ли это предзнаменование к чему-то страшному или просто обычное природное явление?! Кто знает...
Неохотно, но девушка все же продолжила свой путь в никуда. Домой сегодня она решила не возвращаться. Точнее у нее теперь просто не было дома. Нет теперь на Земле такого места, которым можно было бы назвать ее домом, потому что никто ее нигде не ждал. А если и ждал, то с какими-либо корыстными целями. А родители… Она устала от них и их вечного недовольства.
«Я просто уйду от всего этого. Все равно, все уже разрушено. Смысл пытаться склеить разбитую вазу?! Лучше уж я начну все с чистого листа и так, как я считаю нужным», - с такими мыслями девушка собрала самое необходимое в портфель и ушла…
-Эх, Мона, ну и где ты собираешься ночевать? – спросила она саму себя, нарушая мертвую тишину, которая леденила душу. – На лавочке что ли поспать? – присев на первую попавшуюся скамейку в парке, размышляла девушка. – Или лучше в каком-нибудь укромном местечке под деревом?
Энтузиазма ей было не занимать.
-Черт. А как все красиво начиналось, - запрокинув голову вверх, просипела она. По щекам текли слезы. Наконец-то она позволила себе выплеснуть все эмоции наружу.
-Как красиво!
Девушка резко подняла голову и посмотрела на парня, нагло усевшегося рядом.
-Ночь, красная луна, темный парк и красивая плачущая дева!
Мона разглядывала парня. Он был высоким, крепким, с красивыми белыми зубами и обворожительной улыбкой. Но что-то в нем было не так. Его темные глаза. Они притягивали и отталкивали одновременно. А его взгляд – вроде был доброжелательным и легким, но создавалось ощущение, что он видит тебя насквозь. А эта доброжелательность - совсем не доброжелательность , а насмешка и жалость к тебе. Всем своим видом молодой человек располагал к себе, но стоило только заглянуть в его глаза…и ты терялся во тьме.
Мона еще раз внимательно посмотрела ему в глаза и опять запрокинула голову назад. Ей не хотелось с ним говорить, потому что от него исходила будоражащая ее опасность. В какой-то момент она вдруг представила, как они целуются. От этого кровь в венах начала циркулировать быстрее. Девушке стало жарко.
«Отлично. Только этого не хватало!» - зло подумала она, представляя себе все это в красках…
-Так что столь юная особа делает так поздно в парке? – не отрывая взгляд от девушки, спросил он.
-Воздухом свежим вышла подышать, - сухо ответила Мона.
-А такой большой портфель зачем?
«Только присела! Хотела себе спокойно поплакать! Нет! Пришло тут одно чучело и на мозг мне капает. Небось, извращенец какой-нибудь. Мне всегда на них везет. Везде меня найдут!».
-Это моя косметичка, - раздраженно ответила она и поднялась с лавочки. – Доброй ночи вам. Я уже надышалась воздухом, так что мне пора.
-Тебе ведь некуда идти, - ухмыляясь, заметил он.
Мона замерла и посмотрела на него испуганно: «и как давно он за мной следит?!»
-Может и так. Вас это не касается. Не стоит беспокоиться! – девушка уже собралась уходить, но парень резко схватил лямку портфеля и не отпускал.
-Послушай. Я хочу помочь, - с его лица исчезла ухмылка, появилось беспокойство и холодная решимость.
-Да?! Не верится. Никто в своем уме не станет за просто так помогать кому-то!
-Ты права. Я тебе хочу помочь, потому что ты мне нравишься
Глаза девушки округлились от страха.
-Я не извращенец! – прочитав это на ее лице, раздраженно сказал парень. – Ты мне правда нравишься. Ты хороший человек! - сказано это было честно и откровенно. Так говорят маленькие наивные дети, которые еще не научились врать.
-Может сон? Или это из-за виски? Глюки какие-то… - у девушки голова шла кругом.
-Честное слово. Я не извращенец и не маньяк, - с отвращением в голосе повторил он. - Просто помочь хочу. Доверься мне! - последние слова он произнес властно, как приказ.
Мона посмотрела ему в глаза и еще больше запуталась. Почему-то она верила ему, но разум вовсю кричал «нет» и говорил, что это опасно!
«В его словах нет лукавства. Глаза серьезны. Он мне не врет. Но все равно он опасен. Вряд ли кто-то в своем уме будет предлагать такое незнакомой девушке. Но а что если правда… Почему нет? Вдруг этот мир еще не полностью прогнил? Да и мне нечего терять! Все и так разрушено… Если уж падать во тьму, то сразу и полностью…» - подумала она, утопая в тьме его глаз.
-Хорошо. Я поверю тебе, - как только она это сказала, то почувствовала невероятную усталость.
Парень засиял:
-Я рад это слышать. Меня зовут Майк. Моя квартира недалеко. Жить будем вместе, но ты не волнуйся. Квартира довольно большая - четырехкомнатная.
-Меня зовут Мона. Рада знакомству, - мысли в голове девушки путались. – Я очень устала, поэтому прости за наглость, но не могли бы мы уже пойти?
Майк рассмеялся:
-Да-да. Пойдем, - схватив портфель, он поднялся и пошел вперед.
Мона хотела было забрать обратно сумку, но как только поднялась, то поняла, что сама еле стоит на ногах, поэтому тихонько пробурчала «спасибо» и пошла за ним следом.
Луна светила ярко впереди. Девушке показалось, что теперь она стала более красной. Кровавой. И самое странное, что такой луна ей нравилась больше, чем прежде.
«Что-то изменилось…» - пронеслась у нее в голове мысль и канула во мрак уходящей ночи.

@темы: Творчество

---

[Vistrel]

Не знаю, хватит ли у кого терпения прочитать всё это - могу сказать, что давно так не хотел получить граммотные отзывы на свой текст.

Не плачь

И дело же не в этом! Я не о том, я о жизни, а она все дразнит, показывает и отбирает, показывает и отбирает. И знаете, это как витрина - блестит, и заперто, и взять ни чего нельзя. А, спрашивается, почему?
Т. Толстая, «Петерс»

На двуспальной кровати, застеленной желтоватой простынёй, сидел Антон. Он безразличным взглядом обводил тёмную комнату, загроможденную ненужными предметами (вазы, статуэтки, раскрашенные под гжель, перегоревшие пыльные лампочки…), и всё старался припомнить, что же он хотел делать, пока полноватая супруга ушла проводить время с немолодыми подругами, чего она никогда прежде одна, без него, не делала. Антон сидел так уже довольно долго, но никак не мог решить - пытаться ли ему вспомнить свои планы или забыть на всё (ведь важного то в них точно ничего не было), и лечь спать, не умываясь и не запирая дверь на оба замка…
Ему, конечно, хотелось повалиться на кровать и тихо заснуть, но Антон сомневался - кто знает, может среди его планов затесалась и какая-нибудь просьба супруги, для невыполнения которой требовалась веская причина - серьёзнее, чем забывчивость или лень. И дело не в том, что Антон так уж сильно любил жену - просто не хотелось выдумывать оправдания и снова ругаться, снова слышать упрёки… Это надоедает.
Размышляя таким образом, Антон то упирался мягкими руками в круглые коленки, то со вздохом клал ладони на постель - и всё продолжал сидеть, сетуя на свою забывчивость и даже немного злясь. Причём злость его на себя медленно продолжала расти, по мере того, как Антон всё чаще зевал и всё глубже уходил в дебри набившей уже оскомину необходимости выбирать и хоть что-то, хоть что-то делать.
И он не искал причин своего поведения - его это не интересовало, потому что лежали они где-то в далёком прошлом и добраться до них - все ноги сотрёшь. Просто дело в том, что Антон был неприятно удивлён – непомерной усталостью своей и безразличием ко всему, что происходило вокруг. Едва происходило. И вот это «едва» Антона тяготило, потому что он чувствовал связь между ним - и пылью на тумбочке, между ним - и холодным ужином, омлетом, съеденным только что, между ним - и своей жизнью, которая (он тяжёло барабанил короткими пальцами по коленям) слишком уж скучна.
«Скучна», говорил Антон про себя, плавно качая головой и смотря в одну точку, - и тут же он ощущал глубоко внутри лёгкий зуд, словно что-то пыталось пробраться наружу сквозь заплесневелые стены и разбросанные по комнате, по душе его воспоминания - но, благо, тут Антон мелко хлопал слезящимися глазами и добавлял вслух «это я почти герой, что всё-таки при всём том продолжаю жить» - и широко улыбался, стараясь казаться довольным.
Когда через некоторое время ему действительно стало скучно, голова его непроизвольно, медленно склонилась на плечо - и он заснул.
***
В раннем детстве, на сколько он себя помнил, Антон больше всего на свете любил маму. Её образ, трепетно и бережно собираемый им по крупицам, хранился глубоко в душе - и он ревниво оберегал своё укромное святилище, откуда прорастала вся его жизнь, от посягательств посторонних людей и даже от самого себя - так, что и сам давно забыл туда дорогу, хотя ещё отчётливо помнил мамины карие глаза с морщинками в уголках, почти незаметные светлые брови и мягкое улыбающееся лицо.
Эти улыбки - добрые, весёлые и свежие - в его памяти плавно застилали собой всё детство: и ни одна простуда, ни одна резвая детская выходка не могла пробиться сквозь любимый густой туман маминого образа - и неизвестно, были они вообще или нет…
Отца своего Антон не любил (точнее не то чтобы не любил - скорее старался не замечать, потому что он был слишком добрым мальчиком, чтобы всерьёз кого-то не любить), а вот почему - Бог его знает. Антон часто, когда уже повзрослел, пытался в этом разобраться, но у него не получалось: слишком зыбкие, слишком скупые воспоминания оставил ему отец. Ведь как только он начинал сквозь маленькую, почти уже затянувшеюся ранку внутри пробираться в далёкое своё детство, он видел там одну лишь маму: то светлым весенним днём учащую его считать (в садик он не ходил); то у горящего торшера рассказывающую сказки про злых драконов и - с придыханием - о добрых феях, которых Антон представлял себе точь-в-точь похожими на маму; то готовящую пышные пирожки с вишнёвым варением, рисом, картошкой… то плачущую.
Вот это последнее воспоминание, как ни странно, было особенно дорого Антону. Он до последнего, до 30 лет (сейчас ему 43) держался за него сам и образ мамы на нём держал, чтобы запах её - душистый, малиновый, - не выветрился и чтобы вкус её - блинный, творожный, сдобный - не растаял со временем.
Спустя много лет тот далёкий вечер, конечно, вспоминается с трудом, но всё же вспоминается - и вот, в темноте закрытых глаз медленно вырисовываются мамины дрожащие плечи и не смеющееся, а плачущее лицо с полными поджатыми губами. Пытаясь как-то собраться, она вытирает скомканным белым платком в дешёвый розовый цветочек слёзы на молодых, но дряблых уже щеках и всё шепчет - сбивчиво и любовно шепчет своему сыну, несвеже дыша: «ты только верь, верь, пожалуйста, что есть такая земля, где всё у всех обязательно будет хорошо, где злых людей нет - там живут только добрые - да, такие как ты, да, да, такие как ты… - она держала его ручку в своих потных ладонях. - И можешь называть этот край как захочешь, - мама целовала Антона в лоб и в маленький круглый подбородок, - хочешь - страной Ос, страной глухих, страной… - мама близко-близко смотрела на мальчика и едва сдерживала слёзы. - Только ты верь, верь, что она существует…». Тут Антон, широко открыв детские милые глаза, тихо-тихо спросил её: а разве мы живём плохо? Разве есть у нас «злые» люди?.. и кто они? - и мама, раскрасневшись от досады и чего-то ещё, вместо ответа вдруг расплакалась, потому что никогда до этого она не была недовольна сыном и потому, что… Испуганный Антон, как умел, успокаивал её: гладил по спине, что-то неразборчиво говорил и, поскольку он сильно любил свою маму и верил, что он сделал какую-то ошибку, принялся быстро убеждать себя в наличии на земле и страны Ос, и страны глухих - и всего-всего, чего только он не напридумывал тогда - лишь бы мама не расстраивалась.
И он убедил себя - и потому что жалко ему было своей плачущей доброй матери, и потому что Антон на самом деле жутко хотел, чтобы такая страна действительно существовала - хотя он так и не смог поверить в злых людей, ведь и бабушки, и дедушки, и даже тётушки с дядюшками - все вокруг него были исключительно хорошими: даже леденцы и пряники ему просто так давали. А он им за это читал вечером стишки, после чего все вместе они садились за круглый, под беловато-коричневой скатертью, стол, пили сладкий-сладкий чай, ели кремовый-кремовый пирог, и радовались.
Мама с тех пор не плакала, хотя её, уже успокоившуюся и застеснявшуюся своих слёз, в тот вечер несколько смутил вопрос Антона «а как туда попасть?», на который она, немного подумав, ответила: ты главное меня всегда слушайся - и всё тогда будет хорошо. Сказав так, она поставила для себя точку в этом разговоре и вскоре забыла о нём - ведь и стыдно было, да и дел как-то много навалилось в следующие дни…
А вот Антон крепко запомнил тот вечер и с тех пор не проходило и дня, чтобы мальчик не мечтал о ней (о стране этой) - он даже рассказывал про неё и зайцам своим, и медведям, и енотам, - и все они как один верили ему, и даже готовились сочувственно погладить Антона по светлым волосам, да руки их к жизни, оказывается, не приспособлены и вообще сделаны они были из ваты.
Но всё же они верили.
Только люди вот почему-то не верили. Отец, которого Антон тогда боялся и от которого прятал розовые свои сказки (часто прятался и сам), - в первую очередь не верил.
***
Первым днём, когда Антон заплакал (не от ушиба, не от пореза, а так - от чего-то), стал день знаний – крепкое, свежее 1 сентября. Ещё накануне - хотя мальчику купили любимое мороженное с шоколадными полосками вдоль затвердевших кремовых розочек, хотя ему даже разрешили позже обычного лечь спать, - Антон всё равно чувствовал тянущую, тревожную тоску, словно внутри него прошлое, ещё недавно бывшее любимым настоящим, складывает свои вещи в отвратительно коричневый чемодан и весело улыбается, стоя перед дверью и зная, что оно то, неважно где и с кем, будет счастливо, потому что прожили его счастливо - а что останется взамен, а кто придёт вместо него через секунду, вот уже сейчас, - это прошлое, уже машущего ручкой, не волновало, не касалось, не беспокоило.
Антон, конечно, не представлял себе своего прошлого с чемоданами и улыбками в опустевшей комнате, но всё же горько расплакался, когда под шипящую музыку с шероховатыми детскими голосами незнакомые люди взяли его за руку (и совсем не так, как брала мама) и повели в школу, украшенную почти спустившимися шарами жёлтого, красного и синего цветов. Даже учительница (добрая, низенькая, с пучком на затылке и в очках с черепаховой оправой) долго не могла его успокоить, от чего ей самой сделалось дурно и пришлось искать валидол и валерьянку.
Дома, когда Антон рассказал обо всём, что случилось с ним в школе, мама тоже пила успокоительные, а потом разговаривала с мальчиком и объясняла ему, что учителей надо слушаться, что знания в жизни пригодятся, что «если не будешь прилежно учиться, то ты вырастешь глупеньким и не сможешь помогать своей маме, которой тогда будет сложно всё делать самой…». И Антон решил заставить себя полюбить школу - и полюбил её: и ради мамы, и ради учительницы, которая с каждым днём нравилась ему всё больше (добрая, как бабушка), и ради своей мечты, бережно хранимой с давнего разговора.
Хотя Антон и с радостью ходил в школу, но действительно интересного предмета для себя он там не нашёл - сил хватало любить только учителей, охранников, уборщиц и даже обстановку - но никак не какие-то уроки. При этом он всё равно упорно и без разбора всем занимался, многое пытался понять, ещё больше зубрил - и получал за это твёрдые 4.
Такие оценки, при том, что мальчик тратил уйму времени на занятия, не задевали Антона, ведь мама была довольна и ими, а у него самого честолюбия не было в помине - тем более, что сравнивать себя было не с кем: Антон почти не общался с ребятами, не гулял с одноклассниками, а всё больше сидел дома, либо уча уроки, либо разговаривая с родителями (с отцом он уже свыкся, а тот, со своей стороны, даже полюбил его), либо читая книги о приключениях героев, которые мальчику казались идеалами - часто он сам, укрывшись одеялом, представлял себя то Питером Пеном, то Гулливером в Лилипутии, то Маугли.
В окружении родных, в окружении книг и собственной мечты Антон не особенно замечал то, что он ни с кем не общается, тем более, что потребности в этом мальчик не чувствовал: ему было приятно среди сверстников и без разговоров, потому что Антон был о всех хорошего мнения и думал, что они так же относятся и к нему. А зачем тогда разговоры? К тому же судьба много поспособствовала закреплению такого вот порядка: на всех детских праздниках, где ребята обычно знакомятся, Антону всё время доставались либо роли королей и капитанов, с которыми никто не общается из-за зависти, либо участи хилых деревьев на энном плане - с ними не общались уже по обратной причине.
Причём как так выходило, что Антон играл столь разные роли никто не знал: учителя в принципе не особенно замечали его и если бы вы спросили их, что они думают об этом мальчике, они сначала с улыбкой скажут вам «тихий такой», а если попросите что-то добавить, то преподаватели, немного подумав и быстро ёрзая взглядом, повторят «тихий, да-да… ну, скромный он, добрый… хотя способностей у него особенных нет, но зато он спокойный… и учителей уважает - не хамит никогда, не спорит… да, да, тихий такой…».
И только.
***
Светлели зимние вечера. Облака, подсвеченные солнцем, были похожи на розоватые яблоки, щедро рассыпанные по голубой земле. Цвело апрельское небо - и прошлые девочки, и прошлые мальчики цвели вместе с ним. Первобытно, нежно, неловко. Теряя бесследно бутоны свои синие, алые, чистые. Теряя горе и радость вешнего детства, ещё не обретая терпкой любви долгих последних лет, когда каждый вздох лилейной или лилейного будет залогом счастья, когда поцелуй станет дикой роскошью - и оттого ещё дороже, мягче ещё, милее…
Это был выпускной год.
Пока все бездумно, бесслёзно и слезно пробовали любить, открывая в других себя и натягивая на свои взрослеющие, на чистые свои тела узкие джинсы и белые футболки для свиданий, где совсем не одежда имела значение, и целовались в людных и тесных парках, прижимаясь плечами к деревьям или железной некрашеной ограде, Антон продолжал жить как жил, храня себя для кого-то, чьего имени то даже не знал и привкуса по ночам не чувствовал.
А хранил он своё бьющееся сердце упорно - потому что дорого ему было детство, потому что любил Антон уютных и домашних родителей, потому что он считал всю эту весну отчасти пошлой, отчасти - только прелюдией к настоящему чувству, которое не прижимают спиной к июньским холодным стенам. При этом стоит заметить, что желающих похитить антонову нежную, но столь сомневающуюся душу, да с круглым лицом в придачу, тоже не наблюдалось - чему он утром радовался, о чём днём не думал, а вечером немного грустил… Он верил, что чем дольше длится ожидание чуда, тем оно будет сильнее (как деньги в банк кладут под проценты), и поэтому Антон решительно ждал, как он мастерски умел, окончания школы и поступления в университет, где и начнётся жизнь - по ночам его часто томили предчувствия то ли дружбы, то ли любви, от которых трудно было спрятаться и о которых легко было мечтать (как и о стране Ос) - чем он и занимался от того, что ему стало не хватать родителей, учёбы и детских книг.
И вот - школа закончилась. Закончились и вступительные экзамены в институт, успешно Антоном пройденные. А ни любви, ни дружбы не было. Более того - даже надежды на них не появлялись из-за поразительной робости Антона, считавшего, что некрасиво просто так подходить к людям, знакомиться, что они сами должны… И он не догадывался даже, что они то уж точно ничего ему не должны - и не при чём тут его доброта, спокойность и средняя образованность. Поэтому Антон и стоял один на вступительных экзаменах, и некому было потом, кроме родителей, рассказать о волнении и строгих, коротких вопросах преподавателей , и некому было радоваться за него, не считая папы и мамы, которые купили Антону за старания торт-мороженое, сделанный по заказу, всё с теми же розочками и шоколадом, торжественно открытый на прохладной кухне под нудное шипение чайника и жужжание микроволновки… Антону не понравился подарок.
Ночью было стыдно и больно. И он плакал - второй раз в жизни. От чего-то…
А жизнь продолжалась - не героическая, не гениальная, а такая, какая была. И как не метался Антон внутри себя первые полгода - чем-то заниматься, как-то привыкать ко всему окружающему было необходимо - и он постарался привыкнуть: из остатков силы и вер Антон смастерил себе слово «надо» для учёбы в скучном и пресном институте; изобразил нежную любовь к родителям, увы, болезненно и быстро черствевшую, что пугало его - ведь это были самые близкие (и единственные) люди на свете, которые не безразлично относились к нему; Антон даже смог сознательно вновь обмануться и вернуть надежду жить - не сейчас жить, а после института, после диплома, когда уже точно начнётся она - неподдельная, тонкая, терпкая, сладкая… И в злых людей он так и не поверил, хотя все однокурсники в начале посмеивались над ним, а потом просто перестали замечать. Ничего, Антон привык. И мечты о странах, о будущем тоже к нему привыкли - так они и жили, существуя только вместе, пока Антон не пошёл работать (веры там вырывали с корнем), пока на ветру, на августовском холодеющем ветре не растаяли его родители, улыбаясь, плача в плечи, в ладони друг друга и говоря: ты только живи, живи, слышишь? - и мама и папа, медленно растворяясь в воздухе, пропитанным заходящим солнцем, смотрели добрыми глазами в поле, раскинувшееся перед ними, где не было ни одного холмика, ни одного растения - всё, всё сравнялось с землёй и семена будущих трав, будущих цветов кто-то забрал с собой, по ошибке, наверное, оставив робкого, неловкого Антона одного стоять в сплошной темноте наступающей - наступившей уже ночи…
***
А потом… потом друг за другом тонули безликие антоновы годы, которые, конечно, хорошо было бы помнить, хорошо было бы любить - кто спорит? - да бирки для их пометки вышли у него ещё лет в 15, а новых не завезли: лимит исчерпан, а человек остался. И живи, значит, как хочешь.
А он бы и рад «жить, как хочешь» - да вот проблема: не хотелось ему ничего. Все Трои пали, Атлантиды ушли под воду, волшебники изумрудных городов оказались, наконец, мошенниками средней руки, глухие вдруг начали слышать и рассеялись по свету, оставив мальчика голым изнутри - а он даже не понимал, что же происходит, и всё жил на продуваемой всеми ветрами равнине и дивился: куда же делось тепло, и звёзды, и страны?
И кролики плюшевые с енотами.
Антон, конечно, пытался со всем этим что-то делать и как-то жить, но все начинания его были неловкими и заканчивались всегда ничем.
Первым, чем он понадеялся себя спасти, была любовь. «Любовь», думал Антон, когда видел на улице красивую девушку. А подойти боялся. И приходилось ему поэтому знакомиться с женщинами на своей работе (а работал он, кстати, на почте). Они ему, правда, не слишком нравились - тяжёлая походка не как у лилейных ундин, стан не особенно гибкий (а иногда и вовсе отсутствовавший), недовольный вечно голос вместо серебристых звуков нимф и одышка, а не крылья пегаса или кто там у вас летает... Таким, думал он, даже не скажешь: садитесь, дескать, на стул, пожалуйста, - они сами возьмут и плюхнуться на него, как мешок с картошкой.
Но делать было нечего - приходилось влюбляться в то, что было под рукой, раз уж остальных особ женского пола он боялся (особенно после одного случая, когда всё вроде бы шло хорошо: спальня, слабый свет, любовь, любовь - и вдруг антоновы рассказы о плюшевых игрушках, мамах, папах, детских книжках, к чему добавились ещё и дрожащие неприятно потные руки его на тёмной блузке девушки, которая сначала из вежливости смеялась, потом с надеждой скучала, а через полчаса и вовсе собралась, хлопнула дверью и быстро выбежала на улицу).
Так вот - Антон изо всех сил старался завести роман (ему очень нравилось это слово: такое оно итальянское…) на работе, но даже здесь у Антона всё выходило до глупого смешно: пытался встречаться с одной женщиной, а влюблялась в него другая (да и та, надо сказать, разглядев получше мягкие, словно детские антоновы ладони, быстро ретировалась), заказывал избраннице своей цветы на дом, а у неё, как выяснялось позже, с криками и руганью, был муж…
Антон так и прожил бы холостым, если бы однажды в продуктовом магазине, когда покупал яйца для омлета (он хорошо готовил только его), случайно не познакомился с женщиной лет 45, которую он проводил до дома (по настойчивой её просьбе) и которая через несколько недель как-то вот вдруг подхватила Антона, врасплох, наверное, застав, и на сильных своих руках отнесла его в ЗАГС, где всё прошло как надо: штамп в паспорте, советское шампанское, три с половиной пьяных гостя со стороны невесты и крики «горько, горько!» - Лида целовала его сильно (так же сильно обнимая), а он только и радовался этому: ну наконец-то, думал Антон, жизнь устроилась и больше не надо думать о далёких странах, изумрудных городах и омлете на завтрак, который он уже терпеть не мог, отчего собирался даже научиться готовить что-нибудь другое.
Первая брачная ночь прошла, как и ожидалось, спокойно - Лида упала на кровать и захрапела, а Антон, примостившись на краешке, пытался почувствовать вкус счастья (ведь все женатые люди, говорил он про себя, беззаботные), а вкуса счастья не было, как не было и самого счастья.
Но Антон этому упорно не верил и даже посреди ночи решился писать Лиде стихи - пылкие, влюблённые, почти юношеские (с поправкой на то, что и он уже не юноша, и она - не девушка).
Разговоры с музой в три часа ночи у Антона явно не задавались, и стихи поэтому выходили плохими - он, конечно, злился, но поделать с этим ничего не мог, кроме как, по совету классиков, из души своей вырастить бесценные строчки. Было уже 5 часов утра, когда Антон, едва открывая глаза, пытался снова и снова заглянуть в себя и увидеть там наконец любовь или стихи, пусть бы и чужие, пусть бы и плохонькие, но главное о чувстве, о красоте (как там было у Блока: «и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука…»). Но ничего он в себе не находил - только густой храп супруги с широкими плечами и жёсткими ладонями эхом отдавался во всём его сжавшемся, почти исчезнувшем мирке… Стоя по среди комнаты, едва освещённой, с голубыми обоями, он комкал исписанные листки и не знал, куда же их девать - выбрасывать было жалко, да и к тому же страшно: вдруг жена найдёт их в мусорном ведре, и начнутся тогда долгие нудные объяснения (хотя по какому поводу здесь, собственно, объясняться, он толком не знал).
Тихонько убрав листки под смятую подушку, он устроился на краешке кровати и, иногда проверяя, на месте ли они были, не решаясь обнять широкую жену, которую он хотел было обнять, да испугался собственной фривольности, устало заснул, пытаясь думать о вкусном завтраке, который, несомненно, должна ему приготовить жена…
Когда он проснулся, Лиды рядом не было. Зато лежала записка «ушла на работу. Омлет на столе». Не поверив этому, Антон встал и нерешительно, слабо улыбаясь, пошёл на кухню. Оказалось, записка и правда не врала и не была шуткой - омлет действительно стоял на столе.
Холодный.
***
А годы неслись, годы неслись и жизнь, не успевая за ними, давно плюнула на свою затею когда-нибудь догнать их и остановилась, не спрашивая Антона, который, словно по инерции, продолжал двигаться - и не двигаться даже, а только бессонно спать (и дай Бог, чтобы только спать!) на руках сильной, стремительно бегущей неведомо куда Лиды, не дававшей Антону, изредка приходящему в себя, узнать и разглядеть по лучше стихи и песни, горстями рассыпанные по его несостоявшейся судьбе, - и он успевал лишь оглянуться в надежде, начать глубокий вдох - и тут же снова проваливался в беспамятство, потому что строчки исчезали, напуганными кроликами разбегались перед твёрдой и быстрой поступью жены, как страны сторонились когда-то «Русь-тройку», везущую бесцельно по слякоти и бездорожью испуганного, с жалобными глазами Чичикова…
Мой бедный, бедный Антон! К несчастью для себя, к огромному несчастью для себя он зачем-то всё это вспомнил, переходя от года к году, и не то чтобы понял, но почувствовал боль, чуть ниже и левее сердца, и теперь вот ходил по тёмной комнате из угла в угол, рассеянно что-то бормотал под нос и качал головой, улыбаясь от удивления не своему положению, а своей невесть откуда взявшейся печали и мыслям о том, что он - Боже мой! - был несчастен всю жизнь…
Антон, конечно, пытался противиться этой страшной ночи и просматривал быстро, ещё раз, свою жизнь, чтобы вытащить из неё что-то светлое, какое-то тёплое воспоминание, и как пропуск, как билет на счастье, на спокойствие хотя бы предъявить его темноте, но, как на зло, всплывали только гадкие, какие-то отвратительные секунды и годы, и только любовно прижимались к беззвёздному миру, недовольно косясь на Антона, чего-то подслеповато ищущего в своей жизни, чего там и не было никогда, не было…
И Антон бессмысленно ходил по душной квартире, вдруг решивши идти на балкон, по пути считая шаги (хотя и сбивался он на «два») и перемывая своей памяти кости, ехидно добавляя к слову «мама» - «она исчезла».
С опущенным взглядом открыв балкон, Антон спросил, тихо, тихо спросил себя: и разве всё это жизнь?.. И тут на него пахнуло свежестью поздней осени, свежестью ни с чем несравнимой - последней, последней и первой, первой - осени… Он поднял взгляд и торопливо, быстро распахнул мутные балконные окна, за которыми жизнь шуршала во все листья свои жёлтые, зелёные, красные; во все машины шумела грязные и мотоциклы и шептала прекрасно, прекрасно, как песню старинную, милую пела; во всё своё пышное и до сих пор молодое увядание – и манила куда-то, куда-то...
Господи, Господи! Как тогда Антон всё это почувствовал - за всю жизнь свою почувствовал - и плакал впервые осознанно, и плакал, кажется, от радости, по-детски, мотая головой, стоя на коленях, не обращая внимания на то, что в прихожей Лида громко и настойчиво произнесла «я дома», и крича, крича: и это тоже жизнь! и та, и во на та, и пятая, и десятая, и бедная, и скучная, и Бог знает какая - тоже жизни: не несчастные каждая по-своему, а счастливые так, счастливые!..

---

После ночи.

[Мастер-]

Каким бы ни был завтрашний твой день-
печальный сумрак или яркий луч.
Не прогляди, среди ненастных туч,
живой надежды явственную тень.
Сегодня начинается вчера,
а завтра формируется сегодня.
Вечерний сумрак - это бывший полдень,
а утра зародились в вечерах.
И круглосуточно сомненье точит.
Днём всё не так и ночью всё не то.
Но помни, несмотря на это, что
восходит солнце после долгой ночи.

@темы: Стихи

---

[5.54]

И если наступит такая дата,
Когда перестанем друг другу сниться,
Мы будем растащены на цитаты,
Как беличьи кисточки - на ресницы
Для кукол твоей и моей - обоих.
"Когда перестанем"... Какая фраза.
И как это больно - сдирать обои,
И как это страшно - когда все сразу.

@темы: Стихи

---

Душа

[Чудо_]

Плакала душа – струнами,
Лето перепутав с осенью.
Сложными ложилась рунами,
Жизнь не разглядев сослепу.
Думала, придет оттепель,
Солнцем одарит – щедрая.
Ты, моя душа, кто теперь:
Скромница, иль стерва вредная?
Праздник на соседней улице –
Осень к нам приходит сказками.
Яростно взасос целуются
Листья – неприкрыто разные.
Образов палитра смешана,
В кучу беспардонно свалена,
Если все решенья взвешены -
Значит, вас душа оставила.

@темы: Стихи

---

[Мастер-]

Поступки смешны и грустны, и нелепы.
Мы можем ошибками путь свой измерить.
Чувства глухи, ожидания слепы,
когда продолжаем в неверии верить.
Мы можем прожить в ожидании чуда.
Ждать терпеливо, что вдруг в одночасье,
само по себе, непонятно откуда,
на голову рухнет вселенское счастье.
И ждём, что святейшее благо случиться,
светлое и невыносимо живое…
Да ведь недостаточно просто родиться,
а жизнь наказание за прожитое.

@темы: Стихи

---

Не дозволь

[EternalFreedom]

на случай наличия здесь соотечественников.

Невдалим був постріл.
Та влуч, влуч вже у серце!
Й сиди в ньому, доки слова не зіллються у крик.
Отрути підлий в недоторкане чисте озерце
І місяць перегорни на незвіданий бік.

Души мене сміхом.
Души… так, души і сльозами.
Принижуй наказами: «дихай, тварюко, живи!»
Війну розпали між моїми пласкими світами.
І межі тонкі, не вагаючись, враз розірви.

Нещадним полум’ям розплав захисні мої грати,
Та не дозволь
І далі
Так
Існувати.

@темы: Стихи

---

[Мастер-]

Кинул бычок мимо урны,
к солнцу поднял глаза.
Этот бы мир безумный
на штык-нож нанизать!
Друг друга локтями толкая,
люди стремятся к жизни.
Сами того не зная,
по жизни справляют тризну.
Кто тут у вас за старшего?
В очередь, суки, в очередь!
И до себя вчерашнего
достать хоть ночью бы!
Только назад не вернёшься,
как ни стучи в свой мозг...
Ежели утром проснёшься,
значит живёшь всерьёз!

@темы: Стихи

---

Моя мечта

[Funky Cat]

Моя мечта ведет меня, как музыка в дождливый вечер,
Расправляет плечи и прощается до новой встречи,
Тешит мое сердце, не дает сломаться и прогнуться,
Дарит перед сном желание опять с утра проснуться.
Странными узорами рисует мне все то, что будет,
Постоянно судит, чего стоят вещи или люди,
Лечит душу, если у нее опять бушуют бури,
Не дает от страха наширяться мне какой-то дури.
Словно путеводная звезда на ясном небосклоне,
Не всегда в фаворе, но всегда сидит в другом вагоне,
И пускай мечта - всего-лишь плод моих больных фантазий,
Но она со мной, и я как принц в счастливейшем рассказе.

30.07.2009

@темы: Стихи, Философия, Я

---

Доказательства.

[Мастер-]

Тебя вспоминаю вновь.
Мы сотканы из обязательств.
Есть ли на свете любовь-
нет прямых доказательств.
Мы иногда словно дети,
в поисках лучших качеств.
Но есть ли любовь на свете-
нет прямых доказательств.
В сумбуре бессонных ночей,
рожаем любовный бред.
Но есть ли любовь у людей-
прямых доказательств нет!

@темы: Стихи

---

[Rurarira]

Скажи!Я больше не могу
Терпеть все эти униженья,
За что обидела судьбу?
И вот теперь несу мученья.

Скажи!Не молчи.
Зачем теперь жить?
Уходишь в ночи,
И ты не один...

Я знаю сама,
Не вернешься домой.
Я буду одна
За немой стеной...

@темы: Стихи, Чувства

---

Катька плюс Сашка.

[~аноНИмКА~]

Удалено модератором за безграмотность.

@темы: Рассказ

---

Сделка

[Velha]

Небольшой рассказ, написанный недавно.
Жанр: мистика.
Очень, очень жду критики.

    Тихий берег лесного озера, темная ночь, и небольшой костер... Со стороны, можно увидеть почти черный, изящный силуэт девушки, сидящей подле огня. Воображение само дополнит грустные мечтательные глаза, печально смотрящие в озеро. Книгу или дневник на ее коленях. А может оборвавшееся письмо? Наверное, оно никогда и не будет закончено. Ведь, все было совсем не так.

    Алена действительно сидела ночью у костра, на берегу озера, в полном одиночестве. И злилась. В отличие от друзей, скушавших под шашлыки пару бутылок «беленькой», и два пакета красного вина, девушка выпила один единственный стакан шампанского, благоразумно полагая, что для хорошего вечера этого вполне достаточно. Так и получилось, что пьяные товарищи вскоре после полуночи разбрелись по палаткам, а Аленке совершенно не хотелось ни дышать перегаром, ни слушать сонный храп соседей.
    В костре что-то хрустнуло, в воздух взлетело сверкающее облако угольков. Легкий ветерок раздул и без того не затухающее пламя, сухое дерево, неподалеку, жалобно скрипнуло.
    Девушка поморщилась от дыма, попавшего в глаза, и сбросила куртку. Жарко. Жар от огня обволакивал, ограждая от обступившей со всех сторон темноты. В озере плеснулась рыбка, привлекая внимание, и Алена вновь перевела взгляд на темно синюю воду. От озера веяло прохладой. "Может искупаться? Да нет, пожалуй нет. Вода только днем кажется теплой, когда плечи и голову солнышко пригревает. А сейчас… Брр! Холодно".
    «А может?..» Девушку внезапно снова набросила куртку, словно ее охватил озноб. «Нет, разговаривать с озером… это диагноз».
    Бабушка Аленки была деревенской колдуньей. Заговорить зуб, зашептать болезнь, приворожить любимого, сглаз какой снять. Иногда, правда, очень редко, накликать погоду. Дождь там, или наоборот солнышко. От ситуации зависит.
    Но Алена, в свои 22 года, считала себя современной цивилизованной девушкой, избавленной от предрассудков. В детстве, родители только на лето привозили девочку к бабке. Мол, свежим воздухом подышать. И то, когда Аленушка была совсем маленькой. А сейчас, она совершенно не верила, во всю эту ерунду с заговорами и приворотами. Прекрасно понимала, что такое гипноз и самовнушение. И как вылечивались все пациенты бабки-шептуньи. Ведь, если вся округа сказала, что колдунья поможет, ты сам уверен, что боль пройдет, после ритуала зуб действительно перестает болеть. На время конечно…
    Вот только один случай, девушка не могла объяснить до сих пор. И всячески отгоняла детское воспоминание, тщетно пытаясь объяснить галлюцинациями, или богатой фантазией.
    Ей было тогда около 9 лет. Вся деревня пришла к бабушке просить о помощи – выяснить, что твориться с озером. А озеро просто начало высыхать, без видимых на то причин. Так как, озерную воду пользовала вся деревенька, жители серьезно забеспокоились.
    Маленькая Аленка с бабкой, словно в страшной сказке, ночью отправились к озеру. Странные слова произнесенные на берегу полушепотом, навсегда отпечатались в голове впечатлительной девочки. А еще: «огонь, серебро, и капля крови»… Не таким уж сложный оказался ритуал. И дух озера пришел. Точнее, три духа. Три русалки, смеясь и перешучиваясь, подплыли к зовущим, и игриво осведомились, чего, собственно, те хотели. Слова бабушки «Ответов на вопросы», их, кажется, не впечатлили. И нечисть, долго еще предлагала маленькой Аленке «красу не писанную», «все мужики твои будут», чуть ли, не «владычицей морскою». Вот только, бабушка вовремя отволокла девчонку в сторону, и принялась выспрашивать ответы. А на обратном пути, долго повторяла девочке: «Никогда не вступай в сделки с нечистью, себе дороже выйдет».
    Алена неуверенно посмотрела на темную стену леса, потом пробежала глазами по воде. От легкого ветерка, по водной глади, бежала рябь. Костер сухо потрескивал, огонь с жадностью поедал добычу. В лесу жалобно закричала птица, то ли сон плохой приснился, то ли лесной хищник подкрался слишком близко к гнезду.
    «А почему бы и нет?»

    Девушка решительно откинула упавшие на лоб волосы, встала, пошатнувшись на немного затекших ногах, и шагнула к воде. Шаг, другой, и вот она уже стоит на берегу, а слабые волны лениво касаются летних босоножек. Как там? «Огонь, серебро, и капля крови»… За огнем пришлось сходить назад к костру. Серебро?.. Ммф…Серебряный крестик снят с шеи (Если что, потом можно вытащить назад за цепочку). Капля крови… Вот с этим оказалось сложнее всего. Даже держа в руке походный нож, порезать себя? Решительно невозможно!
    Алена несколько раз провела лезвием по пальцу, но надавить так и не решилась. Потом, что-то вспомнив, аккуратно соскоблила с запястья болячку. Немного надавила на руку, вытекла маленькая капелька крови. Отлично! Теперь уголек, и крестик…
    Вода, за пару метров от девушки забурлила. Разошлась кругами, на поверхности показалась голова.
    Она ничем не напоминала тех молоденьких русалочек, что видела Алена в детстве. Женщина в годах, темные волосы обрамляют суровое, волевое лицо. Она была красива, как может быть красива зрелая чувственная красота.
    - Что ты хотела, Алена? – Русалка доброжелательно улыбнулась.
    - Я… Э… Оуу… - Алена во все глаза смотрела на женщину, даже не пытаясь подобрать слова.
    - Ага… - женщина медленно кивнула собственным мыслям, - Давай так. Я выполню два твоих желания, а ты, в обмен, одно мое.
    - Я не вступаю в сделки с нечистью! – девушка сглотнула, - А какие желания?
Русалка легко рассмеялась, откидывая голову назад:
    - Любые, абсолютно любые. А в обмен сущая мелочь! Ты станешь хранительницей этого озера, но только после смерти. Согласись, это лучше, чем умереть совсем, правда?
    - А?.. – Алена с недоумением посмотрела на нее, - И все?
Женщина внимательно-изучающее посмотрела на девушку:
    - Все.
    - Понятно… Тогда я, - Алена на секунду задумалась, - Я хочу быть успешной! Очень. Одной из директоров компании. А еще, чтобы Игорь любил меня больше всех на свете, больше жизни!
    - Что ж, будет исполнено, - Русалка, явно рисуясь, хлопнула в ладоши, - Прощай… И до скорой встречи.
    От прощальных слов Алену окатило холодком. Она вздрогнула, несколько секунда следила за разошедшимися по воде кругами, потом резко дернула за тускло блеснувшую цепочку, вытягивая из воды маленький серебряный крестик.
    Серебряный?
    Крест стал абсолютно черным.

***

    Через неделю Алена, в компании своего любимого, праздновала повышение. Еще бы, простая секретарша, в чьи обязанности входит умение варить кофе, и хорошо выглядеть, сразу назначена заместителем директора. Такого еще в истории компании не было. Олег Андреевич, начальник, казалось, и сам до конца не понимал, почему на столь ответственную должность, назначает неопытную девчонку. Но все равно, радостно приказал теперь уже бывшей своей коллеге Лерочке (По совместительству и любовнице, теперь уже тоже бывшей) передать новой сотруднице всю информацию, и все ведомости.
    Игорь лучился радостью и обожанием. Он нежно и крепко прижимал Алену к себе.
    - Я знал, что ты этого добьешься. Ты этого достойна, - наполненные любовью слова.
    И последнее, что сейчас волновало Аленушку, так это то, что Игоря дома ждут жена, и семилетняя дочка. Ведь он здесь, с ней. И любит только ее… Больше жизни.

*** ( прошел месяц)

    - Так значит, единственное, что сейчас отделяет тебя от должности директора, это Олег Андреевич?
    - По сути да. Хоть бы на пенсию ушел, старый хрен. Еще и руки распускает… А ты точно решил развестись с женой? – Алена доверчиво потерлась щекой, о плечо любимого.
    - Да. Я ее не люблю. Только она отказывается давать развод, скоро будет суд. Еще и пол квартиры хочет отнять… Нашей будущей квартиры. Но ты не волнуйся, - в глазах Игоря мелькнул холод, - Я решу все проблемы. И, с Олегом Андреевичем, тоже.

    Следующий день на работе, встретил Алену траурным холодом. Предчувствие беды ледяными иголочками вонзилось в сердце. Запинаясь, девушка спросила:
    - Чтто-то случалось?
    - Олег Андреевич умер.
Алена вздрогнула, и в панике оглянулась:
    - Что? Как? Не может быть!..
    - Не справился с управлением, машину занесло, - Секретарша Алены, внимательно смотрела на начальницу. Словно, знала больше, чем говорила. На миг, девушке показалось, что в темно-голубых глазах, промелькнула темно-синий отблеск… - Что ж, Алена Васильевна. Вас, наверное, можно поздравить с новой должностью.
    - Но он же совсем не пил! – Алену уже колотило, лоб покрылся испариной, - Совсем не пил… - Девушка в панике выбежала из комнаты.

    Игорь не брал трубку.
    Слезы душили Алену, нужно было объяснить, выговориться. Рассказать о сделке, о собственной ошибке. Услышать: «Ты ни в чем не виновата», - из уст любимого человека.
    Сегодня, возвращаясь домой, Алена постоянно ловила на себе взгляды прохожих. «Они все знают»… Она понимала, что это не так, но никак не могла отделаться от пристальных мудрых взглядов, в которых плескалась озерная, темно-синяя глубина.
    «Ты убила его…»
    «Нет, неправда! Я ни в чем не виновата!..»

    А Игорь не брал трубку. Телефон упрямо твердил: «Абонент недоступен». Только к вечеру, раздался звонок телефона, показавшийся оглушительным в пустой квартире.

    - Алена Васильевна Комарова?
    - Да, это я.
    - Это из отдела ГУВД №36. Вас беспокоит оперуполномоченный Сиваков. Скажите, вы знакомы с Игорем Александровичем Ремейковым?
Алена пошатнулась, и ухватилась руками за стену, чтобы не упасть.
    - Да, - слабо выдавила девушка, - Он мой… друг.
    - Просто друг? Игорь Александрович сегодня застрелил жену, Анну Васильевну Ремейкову, и семилетнюю дочь Светлану. От утверждает, что сделал это из за того, что любит вас больше всех на свете. А они мешали быть вам вместе. По утверждению психологической проверки, - сухой голос опера смягчился, - Игорь признан абсолютно невменяемым. Но вам все равно необходимо прийти для дачи показаний.
    Алена дрожащими руками положила трубку, и медленно взглянула в зеркало. Гладкая поверхность послушно отразила совершенно белое лицо, с неественно яркими зелеными глазами.
    До скорой встречи…
    Слабое, далекое эхо. Девушка отчаянно замотала головой, открыла рот, как будто пытаясь закричать, но замерла. Потом медленно повернулась, и, вцепившись руками в стену, направилась в ванную.
    Вода теплым одеялом обволакивала тело. Даже проводя острой бритвой по венам, а потом чувствуя как из нее капля за каплей уходит жизнь, Алена продолжала слышать сухой, надтреснутый голос бабушки: «Никогда не заключай сделки с нечистью… Никогда не заключай… Никогда…»

@темы: Рассказ

---

[Мастер-]

Витражи, вернисажи, выставки,
лица женщин в стекле витрин.
Разговоры и взглядов выстрелы.
Средь людей, как всегда один.
Города, континенты, планеты.
Шар земной обнимаю страстно.
Размышленья, вопросы, ответы...
Жить само по себе опасно.

@темы: Стихи

---

[|Иона|]

Если б мне в серде повыдергать колючки и лебеду,
В сто раз расцветали бы чаще розы в твоем саду...

Эгоизм, любовь, отчаянье, точно рыцари на ристалище,
Я хочу, что бы мысли мои стали твоим пристанищем

Так ли важен мотив тайный, по которому люди вдвоем?
Просто если кто-то уходит, кто-то должен заплакать о нем...

---

Аффтары, учитесь у Льва Толстого!

[demodok]

Вы думаете, что он просто так чуть ли не половину первой главы «Войны и мiра» написал на французском языке? А вот и не просто так! Этим самым он сразу отвадил от своего романа зело придирчивых, но малообразованных критиков!
Они бы и хотели бы покритиковать, но по-хренчузки мало понимают, вот и отстали сразу же. Те же, которые понимают, в момент усекли, что в по-хренчузком тексте им ловить нечего, а в русском как был Лев Толстой, так Лев Толстой и остался.
И только самые-самые умные стали придираться не к слогу изложения (безобразному, кстати, как всегда у Льва Толстого), а к евоным глобальным образам и историческим обобщениям. Т.е. по делу.
Чего Лев Толстой и хотел. Он же не совсем дурак, чтобы всех критиков отвадить! Он же и с критиков хотел поиметь пользу!

@темы: эссе (с французского - "опыт"), Мысли вслух

---

Пусть

[Мастер-]

Синей травы неземной цвет,
пот струится между лопаток.
Я заслужил свой бред-
это за прошлую жизнь расплата.
Красной луны холодный огонь,
ведьмы на шабаше пляшут лихо.
Ты уж меня, не тронь!
Пусть я сойду с ума тихо.
Пусть живу у мозга внутри,
мне внутри не бывает скучно.
Там постоянно болит
и скулит, и плачет замученно.
Белое солнце светит в лоб,
мысли под тяжестью дней гнутся.
Сойти бы с ума чтоб,
никогда назад не вернуться!

@темы: Стихи