ثُمَّ ٱلْجَحِيمَ صَلُّوهُ
Так же есть в моем дайри.
Рассказ о шпалахНевозможно растлить то, что невинно. Невозможно задеть то, что бесплотно и еще не оформлено. Можно сломать, но не растлить. Большие зеленые глаза в рамке светлых длинных ресниц, мило хлопая, перепрыгивают с одного монитора бытия на другой, нигде, впрочем, не задерживаясь. Она смотрит в грязное заплеванное зимой окно (со стыдливым штампом в левом нижнем, что ближе ко мне, углу: «Мосавтостекло»). А за этим обрамленным черной резиной куском прозрачного небовещества мелькает целый мир в ярких зарисовках полиэтиленовых пакетов и покосившихся встопорщенных досками домикодач. Ее зрачки безмолвно, но красиво скачками следуют за припорошенными бутафорским снегом, изрисованными граффити декорациями, а я стыдливо прячу взгляд в заоконное мельтешение шпал. Да, мне нравятся такие красивые маленькие девочки, лет двенадцати, не больше: нравятся наивной свежестью и простотой формулировки, неуемной радостью и глубиной ощущения внешнего мира. Я часто, каюсь, тайком любуюсь их неоформившимися телами и мягкими детскими черточками лиц, предполагая, как в будущем расцветут эти великолепные сейчас существа. В этом нет ничего от педофилии – я прекрасно знаю, что творится на их свежих мелованных страницах пока еще не расчерченного по строкам блокнота. Вряд ли в них есть хоть капля той пошлости, что отравила мой мозг уже давным-давно – и именно это мне видится замечательным. Порой я завидую тем, кто окажутся с ними лет через пять, а то и меньше. И пока они встают, трогательно поправляя курточки и рюкзачки и оглядываясь (не забыли ли чего), я смущенно скрываю взор в бесконечной степной дали за окном. Или в собственном мятом и замызганном блокноте. Нет, не детей я боюсь, но остальных окружающих – повязших в гомофобии и ксеноненавистничестве, вряд ли поймут они меня, заросшего и небритого, трясущегося в электричке Тверь-Москва со всеми своими мыслями и легкой, но объемистой сумкой на коленях ценителя прекрасного. А в пятницу, три дня назад, возвращаясь домой довольно поздно, я, сев в пустой поезд погреться – вообще-то двери были закрыты, но кого это теперь остановит – увидел железнодорожного гнома. Он убирался в жилище своем и хозяев, в лучших традициях северного гномства и домоводства. Видимо, во всем составе я был первым посетителем – по крайней мере, внутри никого не было. И поэтому, когда в тамбуре зашуршало невысокое существо в оранджевом жилете и с мешком, мне стало стыдно пугать бедного гнома (или я просто испугался встречи с абстрактной уборщицей, а они, как известно, существа злобные) и я вышел через одинокую створкой дверь, бесшумно промчавшись до этого меж рядами сидений. И еще долго наблюдал, как трудолюбивый гном собирал по вагону мусор, сердито гремя бутылками, а потом так же внезапно исчез уже в другом тамбуре, оставив после себя потустороннюю чистоту, какая невозможна в наших пенатах. Подобная блесткость и скольжение поверхностей пробудило во мне мысли о боге, и я решил по-своему.
Иисуса Христа не существовало, ведь так? Были только толковые торговые ангелы, которые решили продать товар и провели шикарную рекламную кампанию. Криэйторы всего мира до сих пор поклоняются их финальному перформансу - Казни и Воскрешению. А какая простота и изящество заложены в логотипе! Ведь крест, в сущности, можно рассмотреть где угодно - даже в полуцензурных сочетаниях наших хромосом (а ведь как это звучит, если опустить цензуру! Носитель ХУй-хромосом, или хозяйка ХХХ набора!)
Так же, в принципе, нет и автора этих слов, правда, у меня торговый агент похуже.
Тем не менее, я сижу в вагоне электрички, и еду от Купавны (ибо там живет моя сестра) до Москвы (ибо там тоже кто-то вдруг да и живет). Ровно... Эээ, забыл сколько, остановок. Точнее, поезд уже подъезжает к Курскому вокзалу.
Я выхожу в тамбур, где дым сигарет заменил атмосферу, наверно, столетья назад, и потому окна не запотевшие, а, скорей, закопченные. Двери заедает, и мне приходится раздвигать их, словно Гераклу - челюсти льва. Над площадью вокзала нависают мрачные буквы - "МОСК |-)" - это хвалят мой креатифф остатки имени столицы. Я говорю: "Спасибо!". Надпись мигает, отвечая мне: " О К! "
Через секунду надпись гаснет и загорается снова - почти в прежнем составе, только буква "М" немного покорежена истощившимся неоном. Над Москвой горит слово Nock, согласно словарю Мюллера значащее 1. зарубку, выемку на конце лука или на стреле (для тетивы), 2. 1) делать зарубки (если глагол), и наконец 2) - натягивать тетиву.
И я вхожу в этот город свободных лучников, опасливо прижимая к себе плеер - фобия Курского вокзала выработалась еще в детстве - и бодрым шагом пробиваюсь сквозь толпы людей к метро, даже не задумываясь, что меня на самом-то деле нет, - это просто мой торговый агент решил издать новую книгу в продолжение проекта "Глюк.Сотоварищи".
Рассказ о шпалахНевозможно растлить то, что невинно. Невозможно задеть то, что бесплотно и еще не оформлено. Можно сломать, но не растлить. Большие зеленые глаза в рамке светлых длинных ресниц, мило хлопая, перепрыгивают с одного монитора бытия на другой, нигде, впрочем, не задерживаясь. Она смотрит в грязное заплеванное зимой окно (со стыдливым штампом в левом нижнем, что ближе ко мне, углу: «Мосавтостекло»). А за этим обрамленным черной резиной куском прозрачного небовещества мелькает целый мир в ярких зарисовках полиэтиленовых пакетов и покосившихся встопорщенных досками домикодач. Ее зрачки безмолвно, но красиво скачками следуют за припорошенными бутафорским снегом, изрисованными граффити декорациями, а я стыдливо прячу взгляд в заоконное мельтешение шпал. Да, мне нравятся такие красивые маленькие девочки, лет двенадцати, не больше: нравятся наивной свежестью и простотой формулировки, неуемной радостью и глубиной ощущения внешнего мира. Я часто, каюсь, тайком любуюсь их неоформившимися телами и мягкими детскими черточками лиц, предполагая, как в будущем расцветут эти великолепные сейчас существа. В этом нет ничего от педофилии – я прекрасно знаю, что творится на их свежих мелованных страницах пока еще не расчерченного по строкам блокнота. Вряд ли в них есть хоть капля той пошлости, что отравила мой мозг уже давным-давно – и именно это мне видится замечательным. Порой я завидую тем, кто окажутся с ними лет через пять, а то и меньше. И пока они встают, трогательно поправляя курточки и рюкзачки и оглядываясь (не забыли ли чего), я смущенно скрываю взор в бесконечной степной дали за окном. Или в собственном мятом и замызганном блокноте. Нет, не детей я боюсь, но остальных окружающих – повязших в гомофобии и ксеноненавистничестве, вряд ли поймут они меня, заросшего и небритого, трясущегося в электричке Тверь-Москва со всеми своими мыслями и легкой, но объемистой сумкой на коленях ценителя прекрасного. А в пятницу, три дня назад, возвращаясь домой довольно поздно, я, сев в пустой поезд погреться – вообще-то двери были закрыты, но кого это теперь остановит – увидел железнодорожного гнома. Он убирался в жилище своем и хозяев, в лучших традициях северного гномства и домоводства. Видимо, во всем составе я был первым посетителем – по крайней мере, внутри никого не было. И поэтому, когда в тамбуре зашуршало невысокое существо в оранджевом жилете и с мешком, мне стало стыдно пугать бедного гнома (или я просто испугался встречи с абстрактной уборщицей, а они, как известно, существа злобные) и я вышел через одинокую створкой дверь, бесшумно промчавшись до этого меж рядами сидений. И еще долго наблюдал, как трудолюбивый гном собирал по вагону мусор, сердито гремя бутылками, а потом так же внезапно исчез уже в другом тамбуре, оставив после себя потустороннюю чистоту, какая невозможна в наших пенатах. Подобная блесткость и скольжение поверхностей пробудило во мне мысли о боге, и я решил по-своему.
Иисуса Христа не существовало, ведь так? Были только толковые торговые ангелы, которые решили продать товар и провели шикарную рекламную кампанию. Криэйторы всего мира до сих пор поклоняются их финальному перформансу - Казни и Воскрешению. А какая простота и изящество заложены в логотипе! Ведь крест, в сущности, можно рассмотреть где угодно - даже в полуцензурных сочетаниях наших хромосом (а ведь как это звучит, если опустить цензуру! Носитель ХУй-хромосом, или хозяйка ХХХ набора!)
Так же, в принципе, нет и автора этих слов, правда, у меня торговый агент похуже.
Тем не менее, я сижу в вагоне электрички, и еду от Купавны (ибо там живет моя сестра) до Москвы (ибо там тоже кто-то вдруг да и живет). Ровно... Эээ, забыл сколько, остановок. Точнее, поезд уже подъезжает к Курскому вокзалу.
Я выхожу в тамбур, где дым сигарет заменил атмосферу, наверно, столетья назад, и потому окна не запотевшие, а, скорей, закопченные. Двери заедает, и мне приходится раздвигать их, словно Гераклу - челюсти льва. Над площадью вокзала нависают мрачные буквы - "МОСК |-)" - это хвалят мой креатифф остатки имени столицы. Я говорю: "Спасибо!". Надпись мигает, отвечая мне: " О К! "
Через секунду надпись гаснет и загорается снова - почти в прежнем составе, только буква "М" немного покорежена истощившимся неоном. Над Москвой горит слово Nock, согласно словарю Мюллера значащее 1. зарубку, выемку на конце лука или на стреле (для тетивы), 2. 1) делать зарубки (если глагол), и наконец 2) - натягивать тетиву.
И я вхожу в этот город свободных лучников, опасливо прижимая к себе плеер - фобия Курского вокзала выработалась еще в детстве - и бодрым шагом пробиваюсь сквозь толпы людей к метро, даже не задумываясь, что меня на самом-то деле нет, - это просто мой торговый агент решил издать новую книгу в продолжение проекта "Глюк.Сотоварищи".
.