А вот... на поругание)

[stih]

Рассказ.

Бродяга

В обеденном зале было тихо и полутемно — высокие соседние дома бросали тень на узкую улочку, препятствуя вечернему солнцу. Из открытых кухонных дверей несло теплом и живым треском огня — единственный звук в пустой таверне, если не считать гулкого звона колокола, доносившегося откуда-то снаружи.
Старик Ламарт обтер плетеную бутыль с вином — полотенце привычно и плавно скользило в больших, грубых на вид руках, - и, не оглядываясь, сунул ее на полку за своей спиной. Глиняное донышко бутыли неожиданно звонко стукнуло о каменную плиту, украшающую стойку, и Ламарт невольно покосился в сторону своей единственной посетительницы. Девушка даже не вздрогнула, все так же неподвижно нависая над полупустым стаканом с мозельским красным. Взгляд ее упорно буравил стену над большим темным камином, и старый хозяин «Полосатого кота» в который раз порадовался, что не может видеть встающих перед этим взглядом видений. По хорошему, бедняжку уже давно следовало гнать домой, но у Ламарта просто не поднималась рука, да и все равно — не видит ведь никто...
Старик тихо вздохнул. Обычно, в этот доброе вечернее время, «Кот» бывал полон, а уж в такую благодатную пору — сезон плотов и ярмарки, - здесь и вовсе яблоку было негде упасть. Но не в это лето. В этом году плотогоны миновали Талар, не задерживаясь, торопясь увезти свои товары подальше от черных лоскутов «моровых» лент, развивающихся на старой пристани, и от мерного боя храмовых колоколов, провожающих души в последний путь. Ярмарка бежала от болезни, как и вся остальная жизнь в городе, лишь солнце, будто в насмешку, исправно заливало своим светом пустые, словно уже вымершие улицы.
Глухо хлопнула входная дверь, пропуская нежданного гостя, Ламарт поднял голову от очередной бутыли и подслеповато прищурился — последнее время зрение все чаще подводило старого хозяина таверны.
Мужчина был высок и худ. Его серая куртка, явно видавшая виды, была чиста и опрятна, как и большой дорожный мешок за плечами. Тонкий кожаный шнурок перетягивал длинную светлую косу, переброшенную через плечо на грудь, совсем как у крестьянских девиц в окрестных деревнях. Сравнение казалось неожиданно нелепым — слишком уж холодно смотрели на мир темные, почти черные глаза странного путника — холодно и отстраненно, словно через толстое стекло, отделяющее их хозяина от остального мира.
«Бродяга» - ожгла Ламарта неожиданная догадка еще до того, как он сумел разглядеть серебряный диск с черным камнем, висящий на груди у путника. А он там был — невзрачный с виду медальон на прочной, потемневшей от времени цепочке, - знак Ордена Собирателей Памяти, самого странного и загадочного из духовных учений Империи. Единственный признак своей веры, что позволяли себе вечные скитальцы.
Бродяга двигался плавно и стремительно, как и все его собратья, виденные Ламартом до этого. Всего несколько мягких шагов понадобилось ему, чтобы оказаться возле самой стойки. Кошка, сидящая на одной из полок — черная, как ночь, словно вопреки названию заведения, - вздрогнула и, перестав вылизываться, с любопытством уставилась на пришельца; девушка у окна не пошевелилась.
Старый хозяин таверны повидал многое за свою долгую жизнь, а потому в глаза гостю старался не смотреть и вопросов задавать не спешил, предпочитая вместо этого сосредоточиться на пузатом боку своей бутыли — вон, пыль в плетение въелась, надо протереть...
- Мне нужна комната на пять дней, - негромко сообщил Бродяга, ничуть не удивленный нелюбезным приемом.
- Две лиры, - цена была неслыханной по нынешним пустынным временам, но Ламарт ничуть не удивился, когда две тяжелых монеты с профилем Императора легли на стойку рядом с его полотенцем.
Рука старика привычно скользнула вниз и, нащупав нужную связку, вынырнула обратно.
- Вверх по лестнице, вторая дверь направо.
Не благодаря, Бродяга забрал ключи и все так же стремительно-беззвучно скользнул к потертым ступеням.
Хозяин «Кота» долго смотрел вслед уже исчезнувшему из вида гостю, и тяжелая бутыль мелко дрожала в его старых, натруженных руках.

Лазарет сделали в общем зале Храма. Молчаливые Служительницы расстелили аккуратные тиковые тюфяки, прошлись по алтарным нишам, зажигая возле статуй свечи и ароматические палочки — просьба к Высшим Покровителям о помощи.
Это было три недели назад, сразу после того, как старая городская травница Арана отправила в столицу провинции почтовую птицу с известием о начавшейся в Таларе болезни. Весть расценили правильно, и плотное кольцо солдат охватило город и окрестности, ощетинившись арбалетами. Солдаты не отвечали на вопросы и стреляли молча при первой попытке приблизиться — главный лекарь провинции славился своей предусмотрительностью; правда, сам появиться в зараженном городе не спешил, как и другие члены Ордена врачевателей. Впрочем, Арана и не ожидала иного — зачем рисковать жизнью, когда можно просто выждать в безопасности и выжечь потом вымерший город?..
С тех пор прошло три недели, и зал Храма наполнился стонущими, кашляющими, молчащими людьми, меж которых тихими тенями сновали все восемь Служительниц — успокаивая, обмывая, кормя; пользуя отварами, которые один за другим готовила травница. Пока ни один не помогал, и люди на тюфяках сменяли друг друга, уходя общей дорогой — прямиком на погребальный костер, разведенный на заднем дворе Храма.
Свечи давно заменили на масляные лампы, ароматические палочки погасли, но запах благовоний и воска плотно въелся в эти стены, смешиваясь с горьким ароматом сушеной тики и кислым духом болезни.
У Араны кружилась голова, то ли от духоты, то ли от усталости, и незнакомого мужчину она заметила не сразу, а заметив, решительно двинулась к незваному посетителю.
Он как раз присел на пол возле пожилой, когда-то красивой женщины, чью привлекательность уже выпили до дна болезнь и слабость. Левая рука незнакомца дотронулась до женского лба, проверяя, есть ли жар, правая легла на шею, нащупывая биение крови в венах. Потом мужчина взялся за запястье больной, разворачивая его к свету, так, что стали четко видны яркие красные пятна на коже, словно следы от чьих-то грубых пальцев.
- Вы лекарь? - спросила травница, наблюдая за уверенными движениями незнакомца.
- Нет, - качнул головой он и, аккуратно укутав спящую женщину, замер, глядя куда-то на узкую полоску свободного от тюфяков пола.
- Вам нельзя находится здесь, - твердо сказала Арана. - Вы можете заразиться.
- Кашель начинается вместе с жаром? - спросил мужчина, словно не слыша ее.
- Да, - все-таки ответила травница после паузы.
- Пятна появляются на второй день жара? - продолжал выспрашивать не-лекарь.
- Да.
- А через три дня после этого они умирают, - уверенно заключил незнакомец.
Арана промолчала. Возможно, что этот странный длинноволосый мужчина знает, что же за болезнь пришла в Талар. Возможно — если боги милостивы к ним — он знает, как лечить ее.
Незнакомец молчал, задумчиво теребя в руках серебряный медальон — простой диск с черным камнем.
- У тебя есть пыльца золотого корня? - спросил он, все так же не глядя на собеседницу.
- Нет, - покачала головой Арана. - Возможно, у городского фармациуса есть.
Так и не обернувшись на нее, странный гость поднялся на ноги и двинулся к выходу, легко лавируя меж лежащими.
Только когда он уже скрылся за дверью, старая женщина поняла, где она видела прежде такие же уверенные, танцующие движения — из Храма только что вышел Бродяга.

Тонкие полупрозрачные свечи ярко горели, бросая золотистые отблески на пожелтевшие страницы толстого фолианта и заставляя напряженно хмуриться невысокого щуплого мужчину, похожего на взъерошенную лесную птицу.
Этон Дергер, фармациус с имперским дипломом, не читал текстов на древнекетском уже почти два десятка лет — ни к чему ему были эти знания здесь, в маленьком и тихом Таларе; а теперь вот понадобились, и фармациус упорно продирался сквозь строй полузабытых знаков чужого языка.
Древнекетский фолиант был не единственным, чьи страницы удостоились ученого внимания: возле кресла стопкой высились добрые две дюжины таких же, а то и толще, книг.
Фармациус Дергер искал — судорожно, день за днем, страница за страницей, внимательно вглядываясь в аккуратные буквы мудрых записей, - так гончая внюхивается в едва уловимый отголосок запаха, идя по исчезающему следу; Этон Дергер искал сведения — упоминание, описание, хоть что-то! - о странной болезни, пришедшей неизвестно откуда в город.
Внизу, на первом этаже просторного холостяцкого дома, отчетливо стукнул дверной молоток. Едва сдержав ругательство, Дергер выдернул из подставки одну из свечей и, с трудом выбравшись из надоевшего кресла, двинулся к лестнице.
В дверь постучали еще раз.
- Да иду я! - громко крикнул фармациус, проклиная про себя и крутые ступени неудобной лестницы, и негнущиеся от долгого сидения ноги и горячий воск, капающий на руку. В другое время фармациус заодно проклял бы и неучтивых визитеров, но не сейчас — не в пору гуляющего по городу мора.
- Что вам надо? - спросил Дергер, распахивая дверь и пытаясь рассмотреть лицо ночного гостя. Был тот высок и худ — это все, что Дергер успел понять: словно не слыша его вопроса, странный мужчина спокойно шагнул внутрь, уверенно оттерев плечом хозяина, и направился прямиком к лестнице.
Фармациус постоял недолго на пороге собственного дома — ночной ветер насмешливо бросил в лицо горсть уличной пыли, - усмехнулся непонятно чему и, тщательно заперев дверь, двинулся вслед за наглым посетителем.
К тому времени, как хозяин достиг своей комнаты, оказавшийся не в меру прытким гость уже стоял возле пустого кресла, уверенно листая оставленный Этоном фолиант. Взгляд незнакомца скользил по страницам свободно и легко — похоже, древнекетский доставлял ему гораздо меньше неудобств, чем самому досточтимому фармациусу.
- И кто же вы такой? - ехидно поинтересовался Дергер, внимательно наблюдая за уверенными и экономными движениями визитера. Здесь, в ярком свете множества свечей, стали ясно видны и его потрепанная одежда, и нелепая коса, змеей прилегшая на грудь. Этого человека Этон не знал, и знать не мог.
Вновь пропустив мимо ушей его вопрос, мужчина захлопнул книгу и аккуратно пристроил ее на место.
- Нашел описание болезни? - поинтересовался он, разгибаясь.
- Извините, не имею чести.., - насмешливо протянул Дергер: странный посетитель будил в нем острое, необъяснимое раздражение.
Языки свечей дрогнули вновь, и в метнувшихся бликах матово сверкнул черный камень в медальоне на груди незнакомца. Этон уже видел такой — на рисунке в реестре духовных культов цивилизованного мира.
- Собиратель Памяти! - удивленно воскликнул фармациус, замирая возле своего письменного стола.
Как и любой обитатель Империи, Дергер о Собирателях знал; да и кто не слышал о странных монахах таинственного ордена, собирающих по городам и деревням истории чужих жизней?..
Как человек просвещенный, досточтимый фармациус не верил и малой толике тех слухов и легенд, что окружали сей загадочный Орден. В народе говорили всякое: и что, мол, пьют Собиратели чужие души своим черным взглядом, и что крадут память у своих собеседников и что не боятся никакой боли... И что обитель их — древнюю крепость Хартаграят, неприступно стоящую в самом центре восточных степей, берегут боги и демоны вместе взятые, ибо собрана там память всего Мира, от самого сотворения его.
Много чего говорили в народе. Но Этон не верил ни в украденную память, ни в таинственную крепость, ни, тем более, в демонов. Правда, был в имперской истории странный период, когда Собирателей травили по всем обитаемым землям, но то ли так и не поймали всех, то ли не узнали ничего интересного, а только травля закончилась через пару десятков лет после смерти затеявшего ее Императора, а Собиратели остались. Впрочем, сами себя они с тех пор предпочитали называть Бродягами, словно открещиваясь от громкой славы.
- Собиратель, значит, - повторил Дергер скорее для себя.
Посетитель вновь не обратил на его слова никакого внимания, задумчиво гладя кончиками пальцев черную телячью кожу, в которую был переплетен древнекетский фолиант.
- У тебя есть пыльца золотого корня? - негромко поинтересовался он.
Пальцы досточтимого фармациуса выбили жесткую дробь по дереву стола:
- Ты знаешь лекарство от мора?
Собиратель Памяти вновь не ответил, внимательно разглядывая пламя свечей.
- Значит, правду о вас говорят, - кивнул Дергер. - На вопросы вы не отвечаете. Забавно... А что еще про вас правдивого говорят? Что души крадете? Что памятью Мира владеете?.. а, Собиратель? Впрочем, ты же не ответишь, - Этон коротко хохотнул.
- Мне нужна пыльца золотого корня, - повторил Собиратель, поднимая взгляд на хозяина дома — впервые встречаясь с ним глазами. Обычными вполне, надо сказать, глазами, разве что холодными очень. И серьезными.
Досточтимый фармациус перестал улыбаться и сообщил, отводя взгляд — уже другим, совершенно серьезным голосом:
- Мало ее у меня, гран тридцать всего наберется. Ярмарки-то не было, сам понимаешь.
Собиратель помедлил мгновение, словно рассчитывая что-то, потом кивнул — больше сам себе:
- Дай сколько есть.
И выложил на стол увесистый кошель, глухо звякнувший металлом.
Дергер ехидно хмыкнул, но открывать кошель не стал, просто обогнул свой стол, наклонился к одному из ящиков — что-то щелкнуло, - и протянул нежданному покупателю небольшую шкатулку из темного камня.
Собиратель брезговать проверкой не стал — сдвинул чуть-чуть крышку шкатулки, глянул внимательно и, видимо, довольный увиденным, убрал покупку в неприметный карман на поясе. После чего как ни в чем ни бывало, молча двинулся к двери.
- Что, Собиратель, даже не попрощаешься? - с неожиданным даже для себя самого ехидством поинтересовался фармациус.
Мужчина у порога замер на мгновение.
- О нас говорят правду, - бросил он, не оборачиваясь. - Мы предпочитаем называть себя бродягами.
И шагнул на лестницу, игнорируя смех за спиной.

Хозяина «Полосатого кота» Бродяга выдернул прямо из постели.
- Мне нужна твоя кухня, - сообщил наглый постоялец, едва заспанный Ламарт открыл дверь своей комнаты.
Старик молча снял с общей связки тяжелый резной ключ, вручил его гостю и, так и не сказав ни слова, захлопнул дверь - кажется, с той стороны скрежетнул засов, входя в пазы. Впрочем, Бродяга не стал тратить время, напрягая слух, - подхватив с пола объемный мешок, он стремительно двинулся по коридору к лестнице на первый этаж.
В общем зале было темно. Бродяга зажег одну из оставленных предусмотрительным хозяином свечей и развернулся к внушительной деревянной двери, ведущей на кухню.
Легкий сквозняк скользнул из-за спины, качнул пламя свечи, дунул холодом на затылок, заставляя обернуться.
Она сидела там же, где он видел ее вечером, все такая же сосредоточенная, все с тем же — Бродяга был готов поклясться, - стаканом вина на столе. Рядом расплылась некрасивой восковой лужицей сгоревшая свеча.
Бродяга задумчиво качнул в руке ключ от кухонных дверей, словно взвешивая, сравнивая... с чем?.. Вздохнул и, опустив свой мешок на пол, а ключ — сверху, шагнул в темноту к странной девушке, оставив позади трепещущий свет одинокой свечи.
- У тебя есть история для меня, - сказал он, заглядывая в ее невидящие глаза.
Медленно, ломко, девушка поднялась со стула и сделал первый шаг — к свету.

Ночь, комната, кровать, двое.
Она — неподвижным изваянием на краю постели, едва касаясь покрывала. Он — напротив, на полу у самой стены, не отводя от ее лица внимательного взгляда потемневших глаз.
Глухие бесцветные слова, произнесенные ровным спокойным голосом, плывут по ночной тишине, переплетаются, цепляются друг за друга, тянутся за взглядом.
... Дорт, он ведь красавец был, гораздо красивее меня, хоть и близнецы мы. Когда его в армию забрали, мы с мамой извелись все, только разве против воли господина Наместника пойдешь?.. Он ничего, улыбался даже, когда уходил. Подождите, говорит, я вернусь. Как будто мы куда-то денемся....
...А потом война началась. Мама заболела. Это кажется, что три года — немного совсем, а мы каждый день считали, мама чуть-чуть не дождалась — пару месяцев всего. А я всем богам свечки ставила, лишь бы брата уберегли...
...И ничего, что хромает, и шрам через все лицо. Живой, говорю, и ладно. А он как про маму узнал — посуровел весь, замолчал.
...А эта вертихвостка, дочь мясника, ни дня его не ждала, уж я-то знаю! А он наутро к ней. Вернулся — тихий такой и молчит, молчит. Как будто я не чувствую, что ему больно, а я ведь с детства всегда знала — когда ему больно, а когда притворяется. Только он говорить не захотел, к себе ушел.
...Я дверь толкнула посильнее, а он там. У нас балки прочные — еще папа строил, и ноги до пола не достают. И носки, такие же, как у меня, которые нам мама вязала...
Сухие слова растворяются в безмолвном ночном воздухе, и тихим эхом вспухают где-то в голосе отзвуки слез — былых, ушедших, затаившихся...
Когда девушка на кровати зарыдала в голос, Бродяга пружинисто поднялся с пола, прижал ее к себе. Гладил по дрожащим плечам и молчал, молчал рядом.
Когда рыдания сменились тихими всхлипами, уложил ее осторожно на кровать, прикрыл одеялом. Постоял тихонько, наблюдая, как сжимается она на чужой постели, затихая.
И ушел вниз.

Инна проснулась в незнакомой комнате — за окном уже вовсю сияло солнце, властно заливая своим светом и стены, и постель, и бесцветное девичье лицо с сухими глазами.
Инна выбралась из кровати — спала она почему-то одетая, решительно шагнула к двери, - ноги слушались плохо, как после долгой болезни.
За дверью оказался незнакомый коридор и лестница — вниз. А вот там уже была вполне себе привычная таверна - «Полосатый кот», кто же в Таларе не знает? - и старик Ламарт соскабливал воск с одного из столов: похоже, там спалили целую свечу.
«Кто же это тут так неряшливо?» - удивилась про себя Инна, а вслух сказала вежливо:
- Здравия вам, господин Ламарт.
Старик отчего-то вздрогнул, чуть не выронив нож, и медленно обернулся:
- Здравия и вам, госпожа Альес, - а взгляд странный, того и гляди, норовит в сторону уйти... стыдливый взгляд-то.
- Вам помочь? - предложила Инна, решив не обращать внимания на стариковские чудачества.
- Спасибо, - излишне торопливо ответил хозяин таверны. - Я уж как-нибудь сам.
Инна настаивать не стала — сам, так сам, - осторожно обошла работающего Ламарта по дуге — чтоб не помешать! - и вышла из таверны.
День начинался странно, но со странностями можно будет разобраться потом, дома.
Улица была непривычна безлюдна и пуста. Так же пуста, как и Инна внутри — звонко, легко, бездумно.

Фармациуса Дергера Бродяга нашел в Храме: мужчина помогал Служительницам.
- А, Бродяга, - ехидно протянул он, поднимаясь с пола. - Что тебе надо на этот раз? Мою душу?..
- Я приготовил лекарство, - негромко сообщил Бродяга. - Мне нужен ты и твоя именная печать.
Дергер подавился воздухом и громко закашлялся. Не обращая на него никакого внимания, Бродяга обвел взглядом общий зал — травница и Служительницы продолжали все так же мерно и безнадежно двигаться от больного к больному, - и позвал, не повышая голоса, но умудрившись перекрыть общий шум:
- Идите сюда.
И фармациус Дергер ничуть не удивился, когда женщины послушно двинулись к ним.
- Я приготовил лекарство, - повторил для всех Бродяга и развязал свой большой дорожный мешок.
На свет появились две бутыли с жидкостью — одна с золотой, похожей на дорогое вино, вторя — с темной, словно перестоявший чай; и множество бумажных пакетиков.
- Вот это, - Бродяга кинул на самодельные конвертики, - лекарство для тех, кто еще не кашляет. Заварить в чашке кипятка, остудить и глотнуть по два глотка — больше не требуется. Вы сейчас пойдете по городу. Стучитесь в дома, клянитесь божьими именами, чем угодно, но вручите каждой семье по пакетику лекарства — как раз хватит. А чтобы вам поверили...
Бродяга извлек из своего бездонного мешка восемь белоснежных листов дорогой бумаги:
- Вы, - короткий кивок врачевателям, - поставите здесь свои личные печати. Люди увидят.
- Я не знаю, что это за снадобье, - медленно проговорил фармациус Дергер.
Бродяга просил невозможного: поручиться своим честным именем, взять на себя ответ за всех жителей города.
- Придется поверить мне на слово, - отрезал Бродяга.
Черный взгляд в перехлест с прищуренным птичьим — миг... вечность.
Этон снял с пояса чехол с освещенной печатью, выданной самим имперским советом, и на белой бумаге засветились синей краской два соединенных треугольника — символ весов. А под ним — мелко, едва разобрать, но если напрячь глаза, то видно, - полное имя досточтимого фармациуса: Этон Дергер А-ретарт. Через мгновение рядом возник зеленый лист — символ травницы Араны, и имя — вязью символов низу.
- Вот так, - кивнул Бродяга. - Поторопитесь, вам придется пройти весь город. Советую поделить улицы... Впрочем, сами разберетесь.
Они слушались молча — покорно принимая холщовые мешки, разбирая конвертики с порошком, - и даже ехидный фармациус не находил слов, - ни к месту, не по делу, не то.
Когда они уже собрались и почти двинулись к выходу из Храма — крохотный отряд спасителей для одного маленького города, - Бродяга, словно спохватившись, качнул бутылью с «чаем»:
- А это для вас. По два глотка, как я и сказал.
Жидкость оказалась горькой и вяжущей глотку, и от этих двух глотков легче стало сразу и всем: все-таки, неведомое лекарство они сначала попробовали на себе.
- Ступайте, - Бродяга подхватил с пола вторую бутыль. - А я займусь теми, кто лежит здесь.
- А справишься? - первые заговорила Арана. - Здесь народа — почти три сотни.
Бродяга промолчал — он не отвечал на вопросы.

Внутри было пусто и холодно. Как и в родном доме, встретившем Инну темнотой и тишиной. В лавке — на разложенных там и тут шляпках, на бантах, на лентах, - лежал тонкий, едва заметный слой пыли, верный признак заброшенности и забытости.
«Сколько я не была здесь?» - силилась вспомнить Инна и не могла. - «И где я была?»
Память молчала, отказываясь выдавать свои секреты.
Девушка слонялась по дому и не находила себе места; все валилось из рук — наводить порядок не было сил, есть не хотелось, к рукоделию не лежала душа. Дом вокруг настороженно молчал, отказываясь принимать хозяйку.
Взгляд Инны скользнул по окну и зацепился за бордовую ленту, украшавшую штору по столичной моде.
Багряное вино в стакане.
Картинка вспыхнула перед глазами и погасла - четкая, яркая: вот стакан, вот вино. Больше ничего.
Инна вошла в коридор, бездумно двинулась к запертой двери в комнату брата.
Брат дома.
Снова яркая картинка: вот коридор, вот брат, улыбается, кажется. И все.
Девушка замерла возле дверей знакомой комнаты. Входить не хотелось. Не хотелось!.. Ей, заходившей сюда каждый день — чтобы потрогать Дортовы вещи, поправить покрывало на его кровати, представить, что он уже здесь... Уже здесь.
Ключ она всегда носила с собой — медный маленький ключ от хрупкого, в общем-то, замка. Вставить-повернуть-открыть.
Дверь двигалась медленно, словно нехотя. Или это сама Инна придерживала ее?.. Наконец — на распашку, до стены.
Маленькая комната со скошенным потолком — стол, кровать, шкаф. Вечерний свет пробивался сквозь занавеси, золотил покрывало — мама шила, - пускал зайчиков на светлые стены, выбелил посреди темного потолка толстую балку...
Мой брат повесился.
Картинка, картинка... Вот пол, вот ноги над полом, вот знакомая фигура, вот веревка. Все.
Инна тихо сползла по дверному косяку прямо на порог. А внутри — пустота. И взгляд — черный, бездонный, пьющий боль и безумие.
И больше ничего.

Звяканье дверного колокольчика разорвало ватную тишину, обложившую девушку со всех сторон. А потом раздались шаги — уверенные, быстрые, мужские... На миг мелькнула мысль: «Брат!» - вернулся, пришел, а все эти... картинки — ерунда, чушь. Мелькнула и погасла — ее брат никогда не ходил так.
Он был высок, светловолос и странен. Опустился на пол рядом, заглянул в глаза...
Черный бездонный взгляд, пьющий память — по крупицам, по капле. Уйди! Не дам!..
У него оказались совсем обыкновенные глаза, - ну темные, но ничего особенного — встревоженные, внимательные, а на дне — боль. Ее?..
- Ты в порядке? - спросил Бродяга.
Инна молча кивнула — наверное, да, порядке.
- Извини. Иначе было нельзя.
Наверное, нельзя — слишком уж много боли накопила она в себе. Теперь боли не осталось, но как жить с пустотой, - Бродяга, научи, а?..
- Мне нужна твоя помощь, - просто сказал он.

А внутри Храма, оказывается, сделали лазарет. Инна потрясенно смотрела на лежащих ровными рядами больных людей, и душный запах этого места смешивался с вязкой горечью во рту — от странного темного снадобья. А в городе, оказывается, мор. А она не знала...
- Держи, - голос Бродяги вывел ее из ступора.
Мужчина протягивал ей большую кружку с чем-то, похожим на дорогое белое вино, и маленькую — совсем крохотную, - ложку. Инна послушно взяла.
- Пойдешь по этой половине, - коротко объяснил Бродяга, взмахом руки разделив зал — от дверей и до алтаря Анари Судьбоносной, что стоял в нише напротив. - Одну ложечку, этого хватит. И следи, чтобы глотали. Инна! - она вздрогнула и подняла лицо — Бродяга был слишком высок, на него приходилось смотреть снизу вверх. - Лекарства очень мало, больше я тебе не дам. Поэтому — только самым молодым, только тем, у кого еще есть надежда. Ты поняла, Инна? - он смотрел внимательно и твердо. - Когда пройдешь свою половину — всю, до конца, - вернешься к тем, кто постарше. Но не раньше. Ясно?
Она кивнула.
- Вот и хорошо, - и Бродяга сделал первый шаг на «свою» половину: внимательно осмотрелся, наклонился... Выпрямился и шагнул дальше.
Прямо перед Инной начинались тюфяки. На ближнем лежала худая женщина средних лет — жена зеленщика Микола, - глаза ее были закрыты, грудь едва заметно вздымалась. На соседнем метался в бреду хрупкий, совсем незнакомый мальчик — тонкое одеяло сбилось в мятую кучу в его ногах.
На матрасе рядом с мальчиком заходился кашлем старик — длинная седая борода дергалась, плечи тряслись, большие, в синих венах, руки вцепились в одеяло — ему, наверное, было больно. Старика Инна пару раз где-то видела, но никак не могла вспомнить — где. Наконец кашель стих, и девушка вздрогнула, встретившись с совершенно ясным взглядом светлых, цвета осеннего неба, глаз. Старик слышал слова Бродяги, слышал и понял.
- Давай, девочка, - хрипло, на выдохе, просипел он.
Инна сделала шаг к ребенку.

Бродяга ждал ее у входа — сидел прямо на полу, совершенно непочтительно прислонясь к священной стене Храма. Инна помедлила и пристроилась рядом, почти касаясь плечом серой мужской куртки.
Инна прошла свою половину всю, до конца, потом вернулась... А потом лекарство закончилось.
Зал был велик, просто огромен, - никогда раньше, приходя сюда на моления, Инна не замечала, сколько здесь места. Сколько одинаковых тиковых тюфяков можно постелить на каменный пол.
Бродяга чуть шевельнулся, прижимая ее к себе, и только тогда Инна поняла, что плачет. У него было теплое, почти горячее тело, а в правой руке — бутыль с остатками золотистой жидкости. Инна замерла.
- Подождем, - пояснил Бродяга куда-то ей в волосы и крепче сжал свою склянку. Инна расслабилась и позволила себе прижаться к жесткой серой куртке.
Минуты текли одна за другой, складываясь в одинаковые часы, а Инна даже не шелохнулась, растворившись в чужом тепле, силе и уверенности. Пока тело Бродяги не дернулось судорожно, словно сдерживая неожиданный кашель.
Инна вскинула голову, и он чуть улыбнулся:
- Все в порядке.
И она поверила, соскользнув обратно в пролудрему, в чужое тепло.
Первым был невысокий худой мужчина в аккуратном темном костюме. Он почти вбежал в Храм, крепко прижимая к себе маленькую, не старше трех лет, девочку, плотно завернутую в большую вязанную кофту.
- Вы, - выдохнул мужчина, резко останавливаясь, - лечите?
- Лечим, - твердо ответил Бродяга, мгновенно поднимаясь.
А потом пошли люди.
Инна отодвинулась подальше да в стенку прижалась покрепче, чтобы не затоптали — не до нее тут было.
Кто-то что-то говорил, доказывал, упрашивал, кто-то отходил в сторону, кто-то возвращался на улицу. Твердый голос Бродяги был почти не слышен, но именно он руководил этой непонятной толпой. Откуда-то появились Служительницы и увели часть людей. Потом пришла травница Арана и присела рядом с Инной. Последним внутрь зашел фармациус Дергер, ведя за руку слепую старуху — бабку Ортсов. На руках та несла маленького, едва ли годовалого, малыша.
- Внук, - прохрипела бабка сквозь приступы кашля.
Бродяга молча вылил в изящную, совсем крохотную ложечку последние капли золотистой жидкости, а потом ловко сунул ее в плаксиво изогнутый детский рот.
И вдруг все стихло. Инна подняла глаза и с удивлением обнаружила, что вокруг никого нет, а Бродяга стоит прямо над ней.
- Шла бы ты домой, - спокойно посоветовал он.
- Нет, я лучше помогу.
- Ты уже помогла, иди домой, - не дожидаясь ее ответа, Бродяга равнодушно отвернулся и двинулся в общий зал, к больным.
«Показалось или нет?» - билось внутри Инны, пока она провожала взглядом высокую гибкую фигуру. Красные пятна на мужском запястье, мимолетно мелькнувшие под манжетом серой дорожной куртки.
«Показалось или нет?»

Бродяга умер через три дня, одним из последних. Догорел погребальный костер на заднем дворе Храма, из общего зала убрали тиковые тюфяки и начистили пол, а городская травница ушла по столичному тракту — сообщить командиру оцепления, что мор закончился и солдат можно убирать. С собой Арана унесла пергамент с личной печатью фармациуса Дергера — на всякий случай.
Город медленно оживал — на улицах появились первые прохожие, на площади перед ратушей несколько мужчин — каменотесы из городской мастерской, - возводили высокую стелу с именами погибших во время мора.
«Полосатый кот» принимал первых посетителей — пока еще хмурых, сдержанно отхлебывающих темное вино, но скоро хмель возьмет свое, языки развяжутся, и лица посветлеют, - жизнь-то продолжается.
В дальнем чулане таверны лежал серый дорожный мешок с аккуратно пришпиленным к нему серебряным медальоном. Старик Ламарт знал — за вещами придут. Почему-то эта мысль почти не пугала.
Инна закончила прибираться в лавке и гостеприимно раздвинула шторы на уличном окне — открыто, мол. Покупателей она сегодня не ждала — завтра, не раньше.
Яркий полуденный свет нахально заливал аккуратные ряды разноцветных шляпок, играл багрянцем лент...
«А я ведь так и не спросила его имени...» - подумалось Инне.
Впрочем, Бродяги никогда не отвечают на вопросы.