[stih]

Ветка синяя. На "Московской", в тесном плену мраморной ниши, ведущей в вагон, читаю газету. Буквы рассыпаются бисером. Понять, что написано, почти невозможно, приходится вгрызаться в текст снова и снова, отдавая ему все мысли. Как хорошо. Для того только, ради этого мучительного и сладкого ощущения непонимания я ее и купил. Знал, что так будет. Я всегда знаю, что будет.

Рядом переминается с ноги на ногу женщина в мини-юбке. Она похожа на памятник - ее гигантское тело крепче гранита, лицо и грудь состоят из углов, их сумма больше трехсот шестидесяти, и она упивается этим. Массивная грудь тяжело перекатывается под курткой, как мышцы большой кошки перед прыжком. Она некрасива, но некрасива той красотой, которую не получается не замечать, даже если давал себе слово.

Когда двери вагона открываются, я вхожу первым и потому не сразу успеваю понять, что происходит за моей спиной. "Идиот! Мудак ебаный! Долбоеб!", - даже не оборачиваясь, я понимаю, что каменная гостья заговорила. Следом за ней на мистической, непостижимой скорости влетает старик с улыбкой юноши и глазами, полными аминазиновых слез. Он грязен, небрит, пахнет луковой шелухой, его куртке столько же лет, сколько исполнилось мне в феврале. "Мудило! Руку свою старую мне под юбку! Блядун ты морщинистый, руку мне под юбку, представляете?", - памятник, ошалев от обретенного голоса, кричит во всю мощь, чтобы слышал каждый. Больше она не делает ничего, становится в углу и бросает взгляды, тяжелые как чугунные пушечные ядра. Груди под кожей волнуются.

Владелец руки, любитель потрогать нежный мрамор, открывает книгу и проваливается в нее. По лицу его бродит улыбка, дрожащая как стрекоза. На обложке книги - "Карл Маркс, письма". Мне становится плохо, мне становится хорошо, я закрываю глаза - от такой любви.

Ветер треплет мои волосы и руки. Ладони влажные, как внутренняя сторона бедра когда все только-только начиналось, я вытираю их о джинсы, солнце слепит глаза, это ты спускаешься с лестницы. Горло становится каменным, слова стучат в нем, как сушеный горох в пустом кувшине. За дверью понимаю: нужно было купить цветок. Нет денег. Нужно было украсть.

В автобусе висит объявление: "Самолетом в Узбекистан по самым низким ценам!". Мне не нужно в Узбекистан, я еду в дом, откуда ушел ровно два месяца назад. Водитель, которому нужно в Узбекистан, не спешит закрывать двери, - собирает на билет. Я мну в кулаке плюшевый брелок-слоненка, и снова замечаю движение. Сначала на ступеньках появляется грудь. Поворачивается на сто восемьдесят градусов, являя колоссальный зад. Он покачивается на уровне моих глаз, как маятник, если бы маятники были размером с боксерскую грушу. Кружевное черное белье так близко, что я вижу все поры на коже под ним. Грудь снова оборачивается ко мне лицом и на этом не лишенном весны лице я вижу страдание. Что случилось. Чемодан помогите поднять. Что? Ах да, простите, чемодан. Огромный. С наклейками из аэропорта, весь перебинтованный синим казенным скотчем. Втаскиваю одной рукой, садится рядом, спасибо большое вы так любезны.

Когда автобус трогается, ее нога начинает знакомиться с моей. Мои пальцы барабанят по спинке сиденья, чемодан одышливо ухает в проходе, она бросает взгляды, я ловлю несколько и, кажется, краснею. Сейчас мы доедем до конечной. Она приготовится выходить, но я окажусь быстрее. Позвольте вам помочь. Ах что вы, не стоит. Ну как же, такой тяжелый чемодан. Мне нетрудно, да и рядом тут, мне в тот подъезд. Вы так любезны, а можно на ты? Как вас зовут? Вы откуда вернулись? О, здорово, там, наверное, очень тепло. Да, но скоро и здесь будет совсем не холодно. Вот мой этаж, мы почти пришли. Куда же вы? Давайте зайдем, выпьем чаю, я привезла такой вкусный чай, здесь такого нет. Спасибо, я не пью чай. Тогда вина, должна же я хоть как-то тебя отблагодарить. Вино я пью.

А потом ключ скрипнет в замке, в коридоре будет пахнуть двухнедельной пылью, и когда она вопьется в мои губы, у меня не будет сил сопротивляться, а когда одежда окажется на полу, у меня ничего не получится, потому что еще не отпустило и потому что я ехал в дом, откуда ушел два месяца назад, и потому что - как все глупо. Выхожу из автобуса один, иду, не оглядываясь, по дороге ко второму подъезду меня разрывает от хохота. Молодая мама с ребенком в коляске ускоряет шаг.

На тринадцатом этаже все точно так же. Только пепельница на балконе почти пустая, и за ближайшие три часа я наполню ее на треть. В квартире так много места, и я по-прежнему могу ходить здесь с закрытыми глазами. Новый чайник. Новая игрушка у собаки. Новый браслет на полке. Новый парфюм. В комнате летают золотые пылинки. За окном шумит ветер. Собака забыла меня и теперь боится. Ну, ну, не дрожи, не плачь. Только за дверью понимаю, что украсть хотя бы один цветок все-таки было нужно.