[stih]

Доброго времени суток вам!

Полгода назад я написала рассказ, и мне бы очень хотелось узнать ваши мнения о нём.

Итак,

Гроза

Гроза.



Ксюша робко постучала в дальнюю дверь, что в самом конце коридора. Сегодня с утра дверь была заперта, и коридор остался темным. Обычно утреннее солнце щедро заливало своими лучами не только коридор, но и кухню, находившуюся на другом конце коридора. Сегодня вся квартира была темна и тиха, а это означало только одно: Тимур пишет.

Последние дни он ходил мрачный и сердитый, кидался на Ксюшу, цеплялся к словам, даже расколотил пару тарелок и чудесный фарфоровый чайник, подарок какого-то почитателя творчества Тимура. Тарелок Ксюше было не жаль, вот только обидно было за чайник. Ей так нравилось заваривать в нем чай, ведь это делало их с Тимуром похожими на семью. Семья, пускай из двух человек, пьет чай… Она, в белом передничке, разливает темно-янтарный напиток по чашкам, потом они сидят и мирно беседуют о чем-нибудь. Семейная идиллия! А Тимур его разбил.

На стук ответа не последовало, и Ксюша на цыпочках удалилась. Если он снова начал писать, это чудесно. Значит, снова будет в хорошем настроении. Когда выйдет, конечно. Сейчас как минимум дня три к нему заходить вообще не следовало. Идеально было бы из дома уйти, уехать, испариться на эти несколько дней, дабы не мешать творческому процессу. Все равно в это время Ксюша здесь не нужна – дом и так был в порядке, как обычно, благодаря Ксюшиным хлопотам, а есть Тимур во время прилива вдохновения все равно отказывался, точнее, просто забывал, но жутко раздражался или вовсе не замечал Ксюшиных напоминаний.

Ксюша села в комнате, соседней с мастерской, и затаила дыхание. Нет, слышно ничего не было, конечно. Но Ксюша представила себе его прищуренные глаза, его взъерошенные волосы, его сильные руки, бережно держащие тонкую кисть, представила движения, какими он наносит мазки на холст, представила, нарисовала в своем воображении.

Лишь тишина звенела вокруг нее.

Она сидела так в течение долгих часов и даже не заметила, как спустились сумерки.

Два следующих дня дверь в конце коридора оставалась запертой, а Ксюша проводила свое время одинаково: мечтая и прислушиваясь к тишине в комнате рядом с мастерской.

На третий день дверь приоткрылась, из щели полился тусклый сероватый свет. Ксюша встрепенулась, словно хорошая охотничья собака, почуяв это, и подбежала к двери, заглянула в мастерскую.

Тимур сидел на полу с бутылкой коньяка в одной руке и кистью в другой. Перед ним стоял мольберт, и художник придирчивым взглядом смотрел на картину на нем.

Тут он повернул голову, взглянул на дверь, нахмурился, отбросил бутылку и кисть, вскочил и подошел к двери, распахнул ее. Втащил растерянную Ксюшу в комнату и поставил перед картиной. На картине было нарисовано окно, то самое окно, возле которого стоял мольберт. Вечерний свет мягко наполнял всю комнату, легкий ветер тихонько надувал занавески – все это было на картине.

- Ну? – спросил Тимур нетерпеливо.

Ксюша посмотрела на него и улыбнулась:

- Замечательно, как и всегда.

- Замечательно!.. Глупая курица! Замечательно…

Он нервно зашагал по комнате, заложив руки за спину; долговязый, нескладный, растрепанный, он выглядел измученным, должно быть, после бессонной ночи. Он бормотал какие-то бессвязные слова и фразы.

- Чего-то не хватает! – он остановился и, страдальчески наморщив лоб, посмотрел на Ксюшу. Ксюша молчала.

- Ах… - Тимур махнул на Ксюшу рукой и встал лицом к окну. За окном стеной лил дождь, из открытой форточки пахло свежестью.

Ксюша хотела помочь ему, но не знала, как это сделать. Она видела фигуру на фоне окна, и ей казалось, что удачней композиции и быть не может.

- Может быть… - тихо начал она.

Он резко обернулся, глядя на нее напряженно-вопросительно.

- Может быть, к о г о - т о не хватает?..

- Себя я рисовать не люблю, - отрезал он и повернулся обратно к окну, пытаясь прочесть что-то в письменах, рисуемых дождем на стекле.

Они стояли так долго, очень долго. Она – глядя на него, он – пристально глядя в дождь и, казалось, забыв об ее присутствии. Она боялась даже дышать слишком громко, чтобы не помешать ему.

Наконец она неслышно повернулась и сделала шаг к открытой двери, но услышала спокойный повелительный голос:

- Останься. Сядь.

Так как кроме пола садиться было некуда, Ксюша села на пол напротив мольберта и стала разглядывать картину.

Прошло еще много-много времени, несколько часов. Тимур был поглощен дождем, Ксюша – картиной.

Начинало темнеть; дождь усиливался; где-то вдалеке сверкали молнии, грохотал гром; гроза приближалась.

Вспышка молнии осветила силуэт человека у окна.

- Разорви картину, - отчетливый голос в тишине.

Испуганный взгляд Ксюши; удар грома.

Она вскочила и подбежала к нему, схватила его за руку, взглянула ему в глаза:

- Что? Как?.. Картину…

Вспышка молнии озарила его решительное лицо.

- Разорви ее.

- Я не могу! – почти прокричала она вместе с раскатом грома.

Порыв ветра распахнул плохо закрытое окно. Занавески развевались, как паруса на корабле в шторм. Струи дождя хлестали Ксюшу и Тимура по щекам, текли по лицам. Ветер заглушал голоса, срывающиеся на крик.

- Разорви ее! Уничтожь! Сейчас! Немедленно!

Внезапная тишина; молния осветила ее спокойное лицо. Волосы были мокрыми; ветер развевал их, словно флаг корабля, идущего ко дну. По щекам текли струи воды, целые ручьи, потоки.

Медленным, но твердым шагом она направилась к мольберту, взяла со стола, стоявшего рядом, ножницы.

Удар грома – удар ножниц. Тимур наблюдал за Ксюшей.

Гроза была уже совсем близко; молнии и раскаты грома теперь шли друг за другом почти без пауз.

Ксюша со стеклянными глазами и безумным выражением лица терзала картину; удар за ударом.

Гроза начала затухать, постепенно спадать. Ксюша внезапно почувствовала чудовищную усталость. Она выронила ножницы и легла на пол у ног Тимура.

Дождь тоже прекратился; все стихло, наступило безмолвие.

Тимур медленно подошел к мольберту с останками картины, сорвал их и укрепил новый холст.



Утром Тимур проснулся от яркого солнца, немилосердно слепящего ему глаза. Ксюши не было на ее прежнем месте. Он закрыл окно, взглянул на мольберт и вышел из комнаты. Ксюши нигде не было. Вещи ее лежали на своих местах; никакой записки – ничего, что бы указывало на ее местонахождение. Он ходил по квартире, не находя себе места, слонялся из комнаты в комнату. Он ждал ее, но она не приходила.

Под вечер он зашел в мастерскую и снова посмотрел на мольберт. Потом он сжал зубы, поднял с пола бутылку, валявшуюся там со вчерашнего дня, и с размаху швырнул ее в окно. Стекло отозвалось мелодичным и печальным звоном и посыпалось на улицу тысячью осколков.



- Какая экспрессия! Сколько эмоций в этой картине! – восхищался невысокий господин, судя по виду, очень богатый. Он пришел на выставку со своей женой. Вот только картина, понравившаяся ему, по-видимому, не производила на нее такого сильного впечатления. Она поежилась и сказала своему супругу:

- Пойдем…

Он пожал плечами и прошел в следующий зал, но жена его продолжала смотреть на картину. Он окликнул ее:

- Ксения, ты идешь?

- Да-да, - отозвалась она и вышла вслед за ним, оторвав взгляд от картины. На картине было изображено распахнутое окно; вечерние сумерки, колышущиеся занавески, а под окном – спящая девушка.