[stih]

отчасти (ключевое слово отчасти!) по мотивам "American McGee's Alice", но вообще-то "можно читать как оридж"(тм), поскольку таковым и является

On Satur(n)days we used to sleep, the other side exploring,
alive in our dreams ...
Free from the pain, home where we belong
and guarded by the shadows of the enchanted realm.

(с) Sopor Aeternus and The Ensemble of Shadows

Катанонический ступор. Задеревенелые мышцы, стиснутые челюсти и пуговичная гладь вместо зрачков. В 1874 году Кальбаум дотошно распишет симптомы. Растянутые невидимой дыбой мускулы – мышечная гипертония, зрачковый рефлекс практически отсутствует, грудная клетка под больничной робой в мелкий горошек (несколько пятен свидетельствуют о кормлении «с ложечки») почти не колышется.
Легко поверить, что Лерой уже мертв, а не болен. Трупное окоченение наступает на десятом-двенадцатом часу. Труп даже не слишком свежий – губчатые борозды-шрамы не отличить от мокроватой гнили.
Сиделки Лероя не любят – логики в том никакой, он самый тихий из пациентов «Убежища», за несколько месяцев (лет? Десятилетий? Безкожее лицо лишено и морщин, ему можно дать двадцать и сто лет) не произнес ни слова. «Деревенелый» он тоже не один, да и красавцев среди психов не больно-то сыщешь.
Сиделки боятся Лероя – иррационально, так страшатся проходить под лестницей, черных котов и числа тринадцать. Широкобедрая квартеронка с пахнущими гусиным жиром волосами и слоем грязи под ногтями жмурится, когда переодевает или пытается накормить его – сиделкам не выдают перчаток, а жаль, прикасаться к Лерою ей противно и страшно. Он вроде паука или огромной облезлой крысы. Квартеронке всегда достаются самые мерзкие больные – кого получше да поспокойнее «забирают» себе белые. Справедливости нет. И не будет.
В прозрачных, как первые капли дождя, глазах Лероя, мелькают тени и отражения. Слепой, он видит.
Лерой видит старика на соседней кровати – богатый негоциант, он зажился на белом свете, сынок-транжира устал ждать наследство, да и сдал папочку в «Убежище» - мол, выжил из ума. В первые дни старик возмущался, ругал санитаров и даже пытался драться, но его связали по рукам и ногам и затолкали в рот комок собственных же панталон. Теперь бывший негоциант молчит.
Лерой видит юную деву – ее лицо посрамило бы рафаэлева ангела, а телом нежна и хрупка, словно китайский фарфор. Она похожа на Деву Марию – даже до непорочного зачатия. Пока рта не раскроет – матросская и извозчицкая ругань срывается с губ грязными комьями. Иногда она обмазывает нечистотами кровать и норовит вытереть руки о сиделку или санитара. Ее наказывают голодом.
Зависая, пока меняют постель (синдром воздушной подушки, позвоночник закостенел, и одновременно хрупок, как скелет ископаемой рептилии), Лерой видит и других.
Некоторых он узнает.
Узнает болезненного, какого-то мягкого – будто из тающего воска его слепили, текучего прозрачного воска, - юношу; юноша спит, и веки его трепещут, а рот полуоткрыт, на нем капелька слюны. Иногда юноша что-то говорит.
Узнает изможденного мужчину – острые йориковы скулы, сальные космы и хитрая ухмылка, странно для того, кто не приходит в себя.
Узнает аристократа – кровавая бахрома вместо губ и тени за изголовьем чуть менее аристократичны, чем следует, но не приходится сомневаться, когда-то к этому человеку обращались «сэр» и никак иначе.
Узнает многих других.
В течение нескольких секунд запахи немытых тел, мочи, экскрементов, подпорченной еды (пациентов кормят неплохо, но многие по-крысьи прячут под подушкой и одеялом остатки) наваливаются медвежьими объятиями; хуже всего – узнавание, краем уха ловит ворчание «Опять мне этого урода кормить, чтоб уж сдох, наконец-то!», а потом Лерою чудится, будто все спящие указывают на него недвижимыми пальцами.
Лерой перестает узнавать.
В Стране Чудес Безумный Шляпник просыпается с присохшим к нёбу криком ужаса.