читать дальшеТусклая комната. Квадратная. Совсем пустая. Только стол и два стула – в её центре. И кофеварка.
Теодор Ванов: … Я ненавижу её. Я хочу её убить. Я ненавижу её, и ненавидел, кажется, ещё до того момента, когда она в 16:23 - по местному времени - дождливого 15 апреля 1972 года появилась на этот, до той поры сияющий и ослепительный, свет. А точнее, выпала из лукошка сплошной темноты, выпросталась из холодной кромешности небытия, как недвижная рука с обгрызенными ногтями выпрастывается из-под одеяла какой-нибудь глухой ночью, и оказывается под лунным-лунным сиянием. Я проклял тот день. О да, я проклял тот чёртов день, и если бы только был шанс, я бы изничтожил всех, кто помог этой дьявольской женщине, этой дряни… Офелии О., если вам нужны имена, выползти из пустоты, из своего поганого цветастого ада. Да, всех медбратьев, всех медсестёр, врачей, акушерок, уборщиц всех, лифтёров и электриков даже – да, да я бы их всех уничтожил. И с превеликим удовольствием. Собственноручно. Каждого. Потому что всё, что произошло после памятного дня, 15 августа 1990 года, всё, всё, что произошло после…
Иштван: У вас в углу стоит кофеварка. Я хочу кофе.
Т. В.: … всё, что произошло после…
Иштван: Я говорю серьёзно (вставая со стула и собираясь уходить).
Метнувшись к кофеварке, Т. В. налил чего-то в чашку и нервно, с всплеском всей жидкости, поставил чашку на стол перед Иштваном.
Т. В.: (откашлявшись) Я встретил её 15 августа. Было холодно, тучи, тучи низко висели над землёй. Серые. Никакие. Я шёл, неспешно курил, искал какой-нибудь дохленький бар, хотелось напиться, и быть очень счастливым, и я уже предвкушал это счастье, и какая-то девушка в ярко-зелёном платье, красивая, вынырнула из одного узкого переулочка, можно сказать, мне на встречу. Это было там (неопределённо махнул рукой), возле Арбата. Эта девушка, лёгкая, несла в руках отвратительные жёлтые цветы; она шла, плавно покачивая бёдрами, улыбаясь. Была в шляпе с красной смородиной на полях. И тут…
Иштван: Отвратительные жёлтые цветы? Что, всё те же? (делает глоток кофе, и картинно морщится).
Т. В.: (стукнув со всей силы кулаком по столу и закричав) Да никакие не те же! Причём тут вообще этот ваш дрянной писателишко? (спокойнее) Когда она посмотрела на меня, посмотрела на меня своими большими, изумрудного цвета глазами, я почему-то почувствовал, что вот сейчас я собственной своей ногой раздавил солнце. Огромный солнечный шар. Плотный. И весь асфальт был в пятнах света, движущихся пятнах света. Как будто в крови. И я озирался, я не знал, что теперь со всем этим делать. А мигом позже, чувствуя уже совсем другое, сладкую дрёму, солнечный оклик, запах малины на своих губах, я понял, что со мной было кончено. Паф, паф!..
Иштван: Славная история. Сильная. Не могу сказать, чтобы захватывающая, но сильная. (Вставая) Мне нужно идти.
Т. В.: Я ещё не кончил.
Иштван: (Садясь) А мог бы.
Т. В.: Она… она вытрясла из меня всё. Прожгла насквозь, будет точнее. Как целлофан. Пш-ш… и нет ничего (Т. В. долго и смачно облизывает губы). Денег, света, остатков ума. Я перестал общаться с родными. С друзьями. Да, собственно, со всеми – она так хотела. И когда от меня уже ничего не осталось – точнее осталось, конечно, мышцы там, глаза, две рубашки и член между ног - она стала как будто делиться, размножаться почкованием, если хотите. Она вроде бы была со мной – а от неё пахло другими мужчинами. Откуда они взялись, и когда она успевала – право слово, не знаю. Только вот всё равно пахло от неё - их потом, их сигаретами, их чёртовым нижним бельём. И было омерзительно. Но я терпел, терпел, и за короткие минуты, когда Офелия О., лёжа на моей груди, вспомнив, наконец, что я существую, прихлёбывала шампанское из горла, целовала своими большими розовыми губами моё худое лицо, и сладкими пальцами ерошила волосы, я прощал ей всё. Даже когда мы стали жить втроём, и этот третий всё менялся, менялся - то немец, то француз, американец, монгол и тот негр из Пуэрто-Рико. Господи! Делить её с негром из Пуэрто-Рико!! Он был самым ужасным из её любовников. В уборной воняло, как в варшавском гетто. Мыться ходил к соседям. А по ночам, когда она была в другой комнате, с ним, то тряслись эти чёртовы фанерные стены, и она визжала так, будто была жирным боровом, в которого яблоки запихивают вёдрами, и режут, представьте, живьём. И это длилось, длилось, длилось, господи, сколько это длилось. Это даже… поразительно.
Иштван: Пожалуйста, прекратите. Я, право, устал слушать о том, как сильно вы её любите. Это… дичь.
Т. В.: Я её больше не люблю.
Иштван: Любите.
Т. В.: (хлопнув ладонью по столу и вскочив) Да я её разорву на части, размозжу череп, выброшу в подсвеченный чёртов ад!
Иштван: (встав, наклонился через весь стол и смотрел прямо в тупые глаза Т. В.) Лю-би-те.
Т. В.: (выдавил) Да.
Иштван: У вас в углу стоит кофеварка. Я хочу кофе.
Т. В.: … всё, что произошло после…
Иштван: Я говорю серьёзно (вставая со стула и собираясь уходить).
Метнувшись к кофеварке, Т. В. налил чего-то в чашку и нервно, с всплеском всей жидкости, поставил чашку на стол перед Иштваном.
Т. В.: (откашлявшись) Я встретил её 15 августа. Было холодно, тучи, тучи низко висели над землёй. Серые. Никакие. Я шёл, неспешно курил, искал какой-нибудь дохленький бар, хотелось напиться, и быть очень счастливым, и я уже предвкушал это счастье, и какая-то девушка в ярко-зелёном платье, красивая, вынырнула из одного узкого переулочка, можно сказать, мне на встречу. Это было там (неопределённо махнул рукой), возле Арбата. Эта девушка, лёгкая, несла в руках отвратительные жёлтые цветы; она шла, плавно покачивая бёдрами, улыбаясь. Была в шляпе с красной смородиной на полях. И тут…
Иштван: Отвратительные жёлтые цветы? Что, всё те же? (делает глоток кофе, и картинно морщится).
Т. В.: (стукнув со всей силы кулаком по столу и закричав) Да никакие не те же! Причём тут вообще этот ваш дрянной писателишко? (спокойнее) Когда она посмотрела на меня, посмотрела на меня своими большими, изумрудного цвета глазами, я почему-то почувствовал, что вот сейчас я собственной своей ногой раздавил солнце. Огромный солнечный шар. Плотный. И весь асфальт был в пятнах света, движущихся пятнах света. Как будто в крови. И я озирался, я не знал, что теперь со всем этим делать. А мигом позже, чувствуя уже совсем другое, сладкую дрёму, солнечный оклик, запах малины на своих губах, я понял, что со мной было кончено. Паф, паф!..
Иштван: Славная история. Сильная. Не могу сказать, чтобы захватывающая, но сильная. (Вставая) Мне нужно идти.
Т. В.: Я ещё не кончил.
Иштван: (Садясь) А мог бы.
Т. В.: Она… она вытрясла из меня всё. Прожгла насквозь, будет точнее. Как целлофан. Пш-ш… и нет ничего (Т. В. долго и смачно облизывает губы). Денег, света, остатков ума. Я перестал общаться с родными. С друзьями. Да, собственно, со всеми – она так хотела. И когда от меня уже ничего не осталось – точнее осталось, конечно, мышцы там, глаза, две рубашки и член между ног - она стала как будто делиться, размножаться почкованием, если хотите. Она вроде бы была со мной – а от неё пахло другими мужчинами. Откуда они взялись, и когда она успевала – право слово, не знаю. Только вот всё равно пахло от неё - их потом, их сигаретами, их чёртовым нижним бельём. И было омерзительно. Но я терпел, терпел, и за короткие минуты, когда Офелия О., лёжа на моей груди, вспомнив, наконец, что я существую, прихлёбывала шампанское из горла, целовала своими большими розовыми губами моё худое лицо, и сладкими пальцами ерошила волосы, я прощал ей всё. Даже когда мы стали жить втроём, и этот третий всё менялся, менялся - то немец, то француз, американец, монгол и тот негр из Пуэрто-Рико. Господи! Делить её с негром из Пуэрто-Рико!! Он был самым ужасным из её любовников. В уборной воняло, как в варшавском гетто. Мыться ходил к соседям. А по ночам, когда она была в другой комнате, с ним, то тряслись эти чёртовы фанерные стены, и она визжала так, будто была жирным боровом, в которого яблоки запихивают вёдрами, и режут, представьте, живьём. И это длилось, длилось, длилось, господи, сколько это длилось. Это даже… поразительно.
Иштван: Пожалуйста, прекратите. Я, право, устал слушать о том, как сильно вы её любите. Это… дичь.
Т. В.: Я её больше не люблю.
Иштван: Любите.
Т. В.: (хлопнув ладонью по столу и вскочив) Да я её разорву на части, размозжу череп, выброшу в подсвеченный чёртов ад!
Иштван: (встав, наклонился через весь стол и смотрел прямо в тупые глаза Т. В.) Лю-би-те.
Т. В.: (выдавил) Да.