(пока даже названия нет)

[stih]

Собственно, отрывок с началом маленького такого, с позволения сказать, твореньица. Выкладывается с целью выяснить косяки на начальном этапе. Критиковать прошу не строго а очень строго с применением допросов второй, третьей, четвертой степени а так же - резинового шланга.



-Война - это война, а ад - это ад.
- Но в чем разница?
- В аду не бывает невинных мучеников. А на войне их полно...
No M.A.S.H

Во тьме не существует света - потому-то она и тьма. Здесь нет правды или лжи - поскольку эти понятия не имеют смысла. Годы стираются, время замедляет свой стремительный бег, растягивая каждую секунду на годы. Что толку думать, сожалеть, если уже не можешь проснутся, очнутся от бесконечного сна, в который тебя погрузили превратности земной жизни? Бессмысленно думать что смерть - это окончание земного пути. Просто потому, что ещё никто не сможет рассказать о том, что происходит там, за гранью..
С шелестом кресало скользит по огниву, искры падают на сухие березовые дрова. Пламя занимается споро, начиная лизать алюминиевые бока подкопченного солдатского котелка. Постепенно огонь разгорается, освещая лица троих сидящих. Заклятые друзья, так бы назвал их сторонний наблюдатель, солдаты своего времени. Усталые лица, неброские, кроткие жесты. И спокойное, умиротворенное общение. Сюрреализм как он есть - люди, которые должны уже вцепится друг-другу в глотки мирно сидят и тихо шепчутся о своем.
Вот молодой юноша в потертой форменной куртке. Высокий, черноволосый с непослушными вьющимися волосами, пряди которых периодически выбивались из под старой, пробитой каски. От него веет юношеским задором, удалью - и в то же время какой-то отстраненностью от происходящего, эдакой светлой грустью. Он сидит на земле, что-то потягивая неторопливо из потертой временем фляги. На плече, на выцветшей от времени нашивке, раскрыл клюв белоголовый орлан. Легкая, печальная улыбка на лице и взгляд направленный куда-то вдаль, сквозь собеседников..
А вот и второй - уже не мальчик, но муж в засаленной гимнастерке. Усталое лицо, от которого веет отеческим теплом. В зубах дымится свернутая буквально на коленке самокрутка, распространяя вокруг запах махорки. Прислушиваясь к окружающим звукам, он с лёгкой усмешкой и прищуром глядит на своих собеседников, лишь иногда вздыхая по своим, известным лишь ему одному, причинам.
Третий же - немец с легко проседью на висках, в подранном, потрепанном сером мундире, на котором тускло, блестят покрытые налетом времени "Дубовые листья". Одутловатое лицо, которое избороздили морщины, потухший подслеповатый взгляд. Он не так молод, как его товарищи, по нему видно, как его трепала и бросала старуха-жизнь. Пальцы слегка подрагивают, а сам он, точно древний старец, ежится от мороза. Но даже такой, разбитый и продрогший, он производит впечатление старого боевого коня, который повидал на своем веку множество схваток и сражений и каждый седой волос его - это история не на один вечер...
- И снова мы здесь.. Прям наваждение, какое, - немец поднял с земли палку и разворошил угли костра
- Не говори, Фридрих. Каждый день приходить сюда - это как пытка. Но - таков закон, от него не убежишь
- А я и не бегу, Вань. Некуда нам уже бежать.
- И то верно... - неожиданно молвил доселе молчавший десантник - Чего бегать от собственной судьбы? Догонит ведь и по заднице, и по заднице.
- Уже догнала, что уж теперь поделать. - Иван сполз с бревна на землю, щелчком отбросив, бычок в сторону - Разливай, что ли? На сухую сидеть как-то... Не по-людски.
- И то дело, - фриц снял с пояса фляжку и несколько побитых временем алюминиевых рюмок.
Рюмки наполнились пахучим яблочным шнапсом и со звоном сомкнулись над костром. В этом шутливом салюте было многое, эдакий сакральный и глубокий смысл. Чокнулись молча - уже никому не нужны слова, слишком много было сказано до этого и добавлять, что либо уже не имело смысла.
- Хорошо пошла... Как родненькая. - Иван вытер нос рукавом, шумно выдохнув. Затем осекся, заметив как удивлённо покосились на него собеседники. - Привычка - вторая натура, всё-таки.
- Привычки - это дело хорошее.. - ответил десантник, глядя в глаза этому странному русскому - Теперь и поговорить можно.
- О чем же? - немец отправил фляжку на место.
- Да все о том же... Историй то у нас ни на один век хватит.. - горькая усмешка озарила лицо. - Начну-ка я, пожалуй...
"Как сейчас помню тот зимний лес, эти пушистые, воздушные хлопья, падающие с неба. В моем родном Техасе такой радости-то и не было никогда - зима скорее напоминала позднюю осень у вас. И мы, молодые, безусые юнцы радовались этому белому великолепию точно дети подаркам на День Благодарения.
Гостеприимная Бельгия! Нас перебросили сюда из Франции, а туда - из солнечных штатов. Свежее мясо - так нас величали понюхавшие пороху бойцы. И правда - на фоне этих зубров мы выглядели - как бы сказать помягче - как телята на фоне матерых племенных быков. Презрительные взгляды, которыми нас провожали, вгоняли в состояние полнейшего трепета. А мы видели в них объект наших мечтаний и идеалов, именно такими мы и представляли себе десантников - хмурые и неулыбчивые, грубо, точно топором тесанные из камня. Казалось, что стоим им лишь захотеть и «боши" сами побегут, поджав хвосты, а сломить хребет армии "маленького Адди" они не хотят лишь потому, что скоро ланч. В общем, именно с таким настроением я и стал частью тех, кого зовут "Кричащие Орлы".
Зимнее веселье продолжалось не долго. Мы перебрались в городок Бастони - небольшой такой, милый бельгийский город с небольшими, почти пряничными домиками. Однако городок-то был непрост - перекресток семи крупнейших дорог Арденского леса, клочка земли который был нам безумно нужен для того, чтобы, наконец, раздавить проклятых фрицев и запихнуть им в жо.. в рот их баварские колбаски с пивом. Хотя пиво было хорошим, тут уж соврать не могу. И к шнапсу меня там же приучили, так что ты, Фридрих, мне далеко не родину открыл. Понравилось мне там, даже как-то в дневнике писал, что хотел бы навсегда остаться здесь... Сбылось, на удивленье.
Закрепились мы прочно, не сдвинешь. Хоть и оказались в немецком кольце, но стояли надежно. Еще бы - с ребятами из танковой не забалуешь, с ними как у Христа за пазухой. Да и наши артиллеристы немцам скучать не давали. Жратва была, "боши" на рожон не лезли - тишь да гладь. Но ведь не может сказка продолжатся вечно?
Сначала началась зима, а с ней - метели. Мы оказались отрезаны от снабжения, без нормальной одежды, припасов, снарядов. Наши пушки молчали - берегли снаряды на случай наступления, хотя и самих снарядов оставалось всего-ничего - 24 штуки, семечки.. Холодало дико, руки дрожали и уже не могли даже винтовку держать, да что уж там! Отлить нормально не получалось! И не хмыкай Вань..
А потом сраные фрицы решили покуражится и началось наступление. Нас в срочном порядке бросили в горнило, позабыв даже патронов подкинуть. Так и очутились - зимний лес, метель, собачий холод - и тонкие курки, лишь у счастливчиков - шинели.. Ни окопов, ничего - и там, за метелью идут "боши"... Уже слышно дыхание, прерывистые, властные команды. Скрипнувшая ветка кажется звуком катков "панцера". А мы роем прикладами "лисьи норы", оборудуем пулеметные гнезда на возвышениях, накрывая их ветками.. Руки не чувствуют боли - они уже обморожены до крайности, а нервы выворачивает ожидание неизбежного боя...
...с неба дождем падают снаряды и мины, от свиста и гула взрывов закладывает уши. Один из таких "подарков" залетел в нору, к пряталась санитарка с приставленным "охранением". Навязалась с нами, черт бы её побрал.. Кэти... Только вчера ты улыбалась нам, а теперь тебя разбросало по округе. Кто-то плачет от страха, кто-то матерится, кто-то молится. На войне нет атеистов. Кто это сказал? Не помню уже.. Правда это. Я сам, плевавший на воскресные службы дома, молился как дитя. Каждый из нас понимал, что для большинства этот день - последний, и завтра мы уже встретим похороненными в наших же "норах".
Не помню, кто первым начал стрелять - но это была бойня. Пули, снаряды... Товарищ делает резкое движение - и падает, уже мертвым, зажимая пробитую пулей голову. Нервы сорваны, ты уже как машина - вскинуть, прицелится, выстрелить, спрятаться. По необходимости перезарядить. И снова повторить. Без жалости и без пощады.
Рядом, щедро раздавая смерть свинцовой косой, строчит пулемет. От алого ореола ствола плавится падающий с неба снег. Музыка для ушей, симфония смерти, точно ангелы кричат над зимним лесом, превратившимся в горнило ада. Металлический лязг, что-то громкое, нецензурное - заклинило, черт.. И сдавленный стон - пули не разбирают, кого косить и пулеметчик заваливается, захлебываясь собственной кровью. Хочется закрыть глаза и убраться, убежать от смерти, пока она не накрыла с головой...
Свист, разрыв - и маленький окоп окрашивается красным. В глазах темнеет, боль затапливает сплошным океаном, накрывая, затапливая. Боишься опускать глаза - потому что знаешь, что там.. Боишься увидеть, как из дыры в боку толчками течет кровь. И от этого становится ещё злее. Винтовка в руках, прицелится из последних сил, выстрел - но его нет. Только звонкий удар бойка... Время окончательно размазывается, дышать становится все тяжелее.. Чувствуешь, как шальная пуля рвет тело, где-то в районе груди. Сердце отбивает последние такты, больно.. Тяжело... Господи прости и...
Мы отбились, но я уже этого не видел. Мое тело, изорванное снарядными осколками и пулями нашла похоронная команда через час после боя.. Братская могила, сладкие певучие речи. К черту это все. Вой минометных снарядов - вот моя молитва. А свист пуль - приговор..."