Полный текст в размер сообщения не уместился (или это я нуб и не знаю, как его правильно умещать), поэтому разрубил его пополам. Если меня отсюда не прогонят сразу же, то потом выложу вторую половину.
читать дальше
Всё, что я могу.
Глава 1
Елизавета Ивановна заходила на девятый круг. Позавчера этот дом казался ей не таким большим, но сегодня она не успела обойти его и пять раз, как уже почувствовала усталость. Возможно, дело было в том, что ей выдался трудный день на работе: отдел кредитов кипел с самого утра, все клиенты банка, будто сговорившись, спешили истратить еще не заработанные деньги, а Елизавета Ивановна должна была им в этом помогать – в итоге даже пообедать толком не успела.
Наконец, нудный ритуал был завершен. Подумав так, Елизавета Ивановна испугалась. Пожалуй, не стоит думать о ритуале как о нудном или скучном – чего доброго, еще не сработает. На всякий случай она трижды перекрестилась и набрала номер на домофоне.
- Да? – голос с той стороны был едва слышен из-за сильных помех.
- Павел Петрович, это Елизавета Ивановна.
- А, Елизавета Ивановна! Проходите, проходите!
Белый колдун жил на первом этаже. Поднимаясь по крошащейся гранитной лестнице, Елизавета Ивановна уже во второй раз думала о том, как это хорошо – жить низко. В их подъезде лифт работал по графику «неделя через две», и ей частенько приходилось идти все шесть пролетов пешком.
Дверь третьей квартиры открылась, и навстречу Елизавете Ивановне вышел он. Павел Петрович Заболоцкий был могущественным чародеем в четвертом поколении, джинсах и клетчатой рубашке. В свои пятьдесят два он выглядел весьма молодо – по его собственному признанию, угольно-черные волосы и усы хорошо сохранились отнюдь не с помощью краски, но благодаря его магии. В прошлый раз он по секрету рассказал это Елизавете Ивановне, но предупредил, что она должна хранить всё в тайне: слишком много развелось людей, предавших старинные знания предков и возводящих хулу на любого, обладающего ими. Но Елизавета Ивановна была не из таких. Павел Петрович подтвердил это: по его словам, он почти сразу понял, что взгляд Елизаветы Ивановны не замутнен предрассудками современности и потому её разум и её судьба открыты для магического вмешательства.
- Итак, на чем мы в прошлый раз остановились?
Елизавета Ивановна присела за стол напротив Павла Петровича. Между ними лежали несколько колод карт, свечи, зерна какого-то растения, маленькие баночки с прозрачными жидкостями и еще много всякой всячины.
- На свечах.
- Ага! Что ж, в таком случае, пришло время зерен. Сядьте прямо.
Елизавета Ивановна выпрямила спину и уставилась прямо перед собой, чуть выше лба Павла Петровича. Чародей взял одно из зерен и вложил его в раскрытую ладонь Елизаветы Ивановны.
- Теперь сожмите руку. Сильнее.
От напряжения у Елизаветы Ивановны побелели костяшки пальцев. Павел Петрович зажег свечу и поочередно капнул воском в каждую из маленьких баночек.
- Вспоминайте, Елизавета Ивановна. Были ли вы чем-то обижены на рабу Божию Марию?
- Да, много раз…
- Не торопитесь. На руку не смотрите, смотрите перед собой. Рассказывайте медленно, по порядку. Выберите что-нибудь одно и рассказывайте.
- Три месяца назад она намусорила на нашей площадке. Она мусор выносила, у неё мешок порвался, и половина вывалилась около наших дверей – моей и Нины Федоровны. Мы с Ниной Федоровной пошли к Маше, попросили её прибрать это всё. А она… ну, в общем, обзывала нас по-всякому и сказала, чтоб сами убирали. Ну нам и пришлось – а что делать?
- И вы много нехорошего думали о ней в тот день?
- Конечно, трудно не думать… но вы не подумайте, ничего особо… страшного или…
- Нет-нет-нет, Елизавета Ивановна, не нужно оправдываться. Чтобы обряд подействовал, вы должны честно во всем признаться. Господь не знает, за что именно вы просите прощения. Скажите, что вы подумали о ней, скажите всё, как было. И только тогда мы сможем уповать на Его помощь.
На глазах у Елизаветы Ивановны навернулись слезы.
- Я… я желала ей смерти. Но это был уже не первый раз, она посто…
- Нет-нет, свои мысли, только свои мысли!
- Да… да, извините. Я желала ей смерти. Я хотела, чтобы с ней случилось что-нибудь, чтобы она куда-нибудь пропала и больше не вредила нам.
- А представляли ли вы, как вам будет лучше без неё? Представляли себе, как наверх въезжают новые соседи? Добрые, порядочные люди? Некурящие и непьющие?
Елизавете Ивановне показалось, будто Павел Петрович прочитал её мысли. Это на секунду напугало её, но лишь на секунду.
- Да, да, много раз. Я и вслух это говорила.
- Разожмите руку.
На ладони Елизаветы Ивановны были мелкие крошки от раздавленного зерна. Павел Петрович улыбнулся.
- Вот видите?
Елизавета Ивановна улыбнулась ему в ответ, хотя еще не понимала, что произошло.
- Это хорошо?
- Безусловно! Ссыпьте всё сюда.
Павел Петрович подвинул к ней деревянную миску, наполненную водой. Крошки тут же пошли ко дну.
- Всё правильно. Елизавета Ивановна, в трудную минуту нам бывает сложно сдержать низменные порывы нашей души. Но мы должны стараться и ни в коем случае не поддаваться гневу. Поддайтесь ему однажды, и он зажжется пламенем внутри вас и будет разгораться всё сильнее, и вам будет всё сложнее его усмирять. Сейчас мы будем тушить ваш гнев этой водой. Один за другим вы будете вспоминать все те моменты, когда вас охватывала злость на вашу соседку, и один за другим мы будем снимать эти грехи с вашей души. Вы готовы продолжать?
- Да.
Сеанс длился два часа – как и в прошлый раз. По окончании всё дно чаши было усеяно черными крошками. Каждый раз, ссыпая в чашу остатки зерна и видя, как та заполняется, Елизавета Ивановна чувствовала, как на душе у неё становится легче. Она бросила туда всего пару десятков зерен, но ей казалось, будто вслед за ними в помутневшую воду свалилась гора с её плеч.
Павел Петрович накапал в чашу свечного воска и накрыл её льняной салфеткой.
- Что ж, мы сегодня отлично поработали, - сказал он и снова улыбнулся.
Улыбнувшись ему в ответ, Елизавета Ивановна достала кошелек из сумки и выложила на стол пять тысяч рублей.
- В следующий раз… напомните мне, если я забуду: это будет наш третий сеанс, значит нам нужно будет заняться зажиганием огней.
- Хорошо, я запомню. А что это значит?
- Узнаете, когда придет время, - ответил он, подмигнув, - Увидимся послезавтра.
По пути домой Елизавета Ивановна решила зайти в магазин. Дома у них был полный холодильник продуктов, но с пустыми руками возвращаться туда было нельзя: Елизавете Ивановне нужно было как-то оправдаться, когда её просят, почему она так задержалась после работы. Срочным совещанием трехчасовое опоздание объяснить нельзя, а если она посмеет хотя бы заикнуться о том, что ходила к колдуну, Лена закатит ей очередной скандал.
Лена категорически отказывалась понимать маму. С её точки зрения пожар в квартире Маши был виной самой Маши – мол, нечего было напиваться и засыпать с зажженной сигаретой. Дочь Елизаветы Ивановны была еще слишком молодой и наивной. Она не понимала, насколько сложна жизнь на самом деле. Увы, у Елизаветы Ивановны не хватало слов, чтобы объяснить Лене, как именно их злые мысли, сплетни и поклёпы привели соседку Машу к смерти в огне. Ей казалось, что всё было предельно очевидно: негативная энергетика их помыслов оказалась столь сильной, что Господь покарал их за их зломыслие и послал им этот знак, чтобы они поняли, как грешно поступали. Объяснять что-то подобное казалось Елизавете Ивановне пустой тратой времени: если человек сам этого не понимает, то тут уж никак не поможешь.
Тем более это было невозможно с учетом возраста и характера Лены. Даже в свои двадцать два она продолжала подростковый бунт и всё так же спорила с матерью по любому поводу: и церковь у неё вся «продажная», и семья в жизни женщины – не главное, и майонез в салат класть не надо – в общем, ребенок говорил что угодно, лишь бы не соглашаться с родителем.
Елизавета Ивановна по рассказам подруг знала, что в этом случае нужно просто подождать. И Елизавета Ивановна ждала. Она оставила попытки объяснить дочери, как устроен мир, и просто ежедневно молилась за неё, надеясь, что однажды Лена образумится и начнет делать это сама.
-------
На лестничной клетке у раскрытого окна стояла Нина Федоровна и курила, стряхивая пепел на улицу.
- Нина Федоровна, здравствуйте!
- О! Лизка, привет.
Нина Федоровна выкинула в окно окурок.
- Ты от Павла Петровича что ли?
- Да, от него. Еще раз спасибо вам: он настоящий волшебник!
Нина Федоровна улыбнулась, показав свои гнилые зубы.
- А я ж те говорила! Он толковый мужик, всем помогает. Кстати, тут Ленка твоя мимо меня проскакала минуту назад, даже не заметила. Волосы в рыжий опять красит?
- Да, ей опять захотелось что-то…
- Ты за ней приглядывай, Лизка, приглядывай. Она у тебя всё по библиотекам да музеям шляется, насмотрится там всякого, не отмолишь потом.
- Ну ей же без этого нельзя, им по учебе нужно…
- По учебе! Кхм!
Нина Федоровна хрипло усмехнулась.
- Мужика ей нужно, по учебе! Или у них там в унирситете перевелись все?
- Не знаю, Нина Федоровна. Мы с ней об этом не разговариваем.
Елизавета Ивановна была не вполне честна. Она знала, что у её дочери есть молодой человек. Тот был всем хорош: и умный, и вежливый, и веселый, и из порядочной семьи. Но была одна проблема: он был кареглазым, черноволосым и с немного горбатым носом, отчего чуть-чуть напоминал не то армянина, не то грузина. Елизавета Ивановна знала, что если она скажет кому-либо из подруг, что у её дочери есть ухажер, то они непременно спросят, как он выглядит. А она понимала, какой портрет нарисует их воображение по её описанию. Нельзя было допустить, чтобы кто-то подумал, будто её дочь встречается с человеком, похожим на кавказца. И потому Елизавета Ивановна вот уже на протяжении полугода молчала, скрывая правду от родственников и знакомых.
- Нина Федоровна, я побегу, а то Лена волноваться будет.
- Беги, беги. А дочери всё-таки распуститься не давай, а то я своих навидалась: сначала учиться идут, а потом детей рожать отказываются.
По мере приближения к квартире хорошее настроение постепенно покидало Елизавету Ивановну. Она с сожалением вспоминала, какой счастливой уходила от Павла Петровича, и предчувствовала, что дома она уже не дождется такого сочувствия и понимания.
Дверь открылась прежде, чем Елизавета Ивановна коснулась ручки.
- Мама, ты где была? Только не говори, что в магазин ходила.
Глава 2
Наступил вечер четверга. Елизавета Ивановна спешила на очередной сеанс очищения души. И в этот раз она спешила туда даже с большим нетерпением, чем раньше: лишний час в пути и два часа в квартире Павла Петровича отсрочивали её возвращение домой на целых три часа в сумме, чему она была несказанно рада.
За последние два дня общение с дочерью стало для Елизаветы Ивановны невыносимым: Лена критиковала все её действия, на чем свет стоит кляла «этого старого шарлатана» и угрожала, что уйдет из дома, если мать продолжит выкидывать деньги черт знает куда. Елизавета Ивановна пыталась вразумить свою дочь, изо всех сил старалась объяснить ей, что ради спасения души не может быть жалко ни пяти, ни десяти тысяч, однако та не желала её слушать и упорно настаивала на своём.
- Ох уж эти молодые! – говорила Нина Федоровна, выслушивая жалобы Елизаветы Ивановны, - Ни Бога у них нет, ни души нет, ничего нет! Потеряла ты свою дочку, Лизка! Теперь не перевоспитаешь!
Елизавета Ивановна не разделяла пессимизма соседки. Она по себе знала, что вера приходит отнюдь не через воспитание, но через испытание. Или через чудо. В конце концов, и она до недавнего времени даже в церковь ходила лишь изредка, да и икон дома почти не держала. Разумеется, в Бога она верила всегда – во всяком случае, теперь ей так казалось. Но только после пожара в квартире Маши Дараевой – их соседки сверху – вера пришла к ней в полной мере. Удивительно, как этот несчастный случай повлиял на неё: никогда прежде ей не хотелось славить Бога так сильно, никогда прежде ей не хотелось молиться два, три, да хоть десять раз в день, никогда прежде она столь щедро не тратилась на церковную литературу.
Елизавета Ивановна была уверена, что рано или поздно Господь пошлет знак и её дочери, а до тех пор она будет молиться за двоих.
Дверь квартиры отворилась, и на пороге возник Павел Петрович – как всегда бодрый и с улыбкой на лице. В третий раз он проводил Елизавету Ивановну на кухню, в третий раз разложил перед ней на столе кучу разных ёмкостей и приборов.
- Итак, что у нас сегодня?
- Вы говорили о «зажигании»… огней, кажется.
- О! Точно. А я сам чуть не забыл. Ну что ж, приступим!
Павел Петрович достал откуда-то несколько маленьких свечек и расставил их по кругу.
- Прежде, чем мы начнём, Елизавета Ивановна, вы должны рассказать мне кое-что. Чего хорошего вы желали Марии все те годы, что жили по соседству?
- Хорошего… даже не знаю.
Елизавете Ивановне стало неловко от того, что такой вопрос ставит её в тупик. Павел Петрович тут же пришел на помощь:
- Ну, может быть, вы хотя бы раз желали ей здоровья, когда она чихала?
- А… ну да, да, конечно же! И не раз. Кажется. Мы с ней встречались в подъезде время от времени, и как-то раз она чихнула. И я сказала: «будь здорова».
- Это замечательно. Теперь вы точно так же будете желать ей всего, чего сочтете нужным пожелать. Но не вслух – ведь вы обращаетесь не ко мне, а к ней, а она вас и так услышит. И при этом вам нужно будет держать в руках вот это.
Павел Петрович протянул Елизавете Ивановне тонкую деревянную палочку, похожую на очень длинную спичку, только без наконечника.
- Это называется «трость». Тростью вы будете зажигать на этих свечках огоньки каждый раз, когда будете чего-то желать Марии. Есть условие: мысленно вы должны договорить фразу до самого конца, прежде чем зажигать огонёк. Вы всё поняли?
- Да, кажется.
- Замечательно. Тогда приступим.
Павел Петрович подал Елизавете Ивановне большую свечу, от которой она подожгла конец трости и начала зажигать огоньки. Трудно передать словами, как много этот процесс – на первый взгляд, бессмысленный – заключал в себе на самом деле. Елизавета Ивановна чувствовала огромное облегчение каждый раз, когда вспыхивала очередная маленькая свечка. Никогда прежде простые пожелания всевозможных благ не приносили ей столько счастья. Елизавета Ивановна понимала, что всё это значит: она была несказанно рада тому, что наконец-то могла сделать для Маши что-то хорошее.
На столе засиял полный круг из маленьких огоньков.
- Отличная работа, - сказал Павел Петрович, улыбаясь, - Она будет вам очень благодарна.
- Вы уверены?
- Ну разумеется. Еще немного, и вы сможете ни о чем не беспокоиться.
- То есть порчи не будет?
- Если она и была, то теперь точно исчезнет. И вы сможете быть уверены, что если ваши слова и повлияли на судьбу Марии, то она по меньшей мере не причинит вам зла в ответ. У нас с вами еще два сеанса: нужно снять с вас тот поклёп, который она возводила на вас при жизни и упросить её не делать этого теперь, после смерти. Это вам задание: до субботы вспомните все те моменты, когда она говорила о вас плохое: в глаза, за глаза – не важно.
- Я постараюсь. А… - Елизавета Ивановна на минуту задумалась, - Павел Петрович, скажите, а ведь это могу быть не только я, правда?
Павел Петрович приподнял одну бровь.
- В смысле?
- Ну, ведь это не только я Машу последними словами за глаза ругала. Я сильнее всех, наверно… но моя дочь тоже иной раз такое о ней говорила, что и вслух повторять не хочется. А вдруг на ней тоже порча теперь?
При мысли об этом у Елизаветы Ивановны пошли мурашки. Павел Петрович несколько секунд сосредоточенно смотрел в потолок.
- Хм-м… вероятность есть. Хотите прийти на следующий сеанс вместе с ней?
- Ох-х... Знаете, она вряд ли согласится. У неё сейчас на уме только учеба да работа. Молодые, им о душе думать некогда.
- Да, да, это правда. Но, увы, я смогу помочь только в том случае, если она сама этого захочет. Вы же понимаете, бессмысленно проводить ритуал с человеком, который в этом не заинтересован.
- Да, конечно. Но, может быть, я попытаюсь её убедить?
- Попробуйте. Только не давите на неё ни в коем случае. Каждый, кто приходит сюда, должен приходить только по своему искреннему желанию.
- Что вы, да у меня и в мыслях не было! – ответила Елизавета Ивановна, ни капельки при этом не приврав.
Мысли о том, чтобы давить на Лену, не посещали её уже года четыре – тогда дочь впервые дала матери отпор и с того момента уже сама начала давить сперва на мать, а потом и на всех окружающих. Метаморфоза произошла неожиданно и очень быстро – Елизавета Ивановна не успела оглянуться, как перестала быть главной в собственной квартире.
Те две недели стали поворотным моментом в истории семьи Наргиных. Им предстояло решить, в чем Лена пойдет на свой выпускной, и Елизавета Ивановна полагала, что вопрос тут может быть исключительно в цвете и фасоне платья. Она готовилась к этому дню давно и заранее составила список запретов: платье не должно быть слишком открытым, не должно быть слишком ярким или, наоборот, слишком темным и мрачным и непременно должно сочетаться с цветом лениных голубых глаз.
Но реальность отвесила Елизавете Ивановне увесистую затрещину: оказалось, что Лена была категорически против того, чтобы надевать на выпускной хоть какое-то платье в принципе. Они с подругами собирались прийти на тот вечер в брючных костюмах – то ли чтобы выделиться, то ли просто чтобы всех удивить – причину Елизавета Ивановна теперь уже не помнила. Разумеется, она не могла позволить дочери пойти против всех традиций и испортить этот прекрасный день, так что у них завязался спор – да еще какой! В ход пошли все аргументы: и призыв соблюсти обычаи, вместо того, чтобы идти на поводу у изменчивой моды, и намеки на то, что их засмеют другие ребята из класса, и опасения, что их в таком виде просто не пустят на мероприятие. В какой-то момент Елизавета Ивановна даже стала апеллировать к авторитету уже десять лет как покойного отца: «Вот послушал бы он тебя, он бы тебе объяснил, почему нельзя!»
Однако ничто не возымело влияния, и решительность Лены подорвать все мыслимые и немыслимые устои оставалась непоколебимой. Много дней прошло в спорах, и в итоге Елизавета Ивановна решилась на крайние меры: она сама купила дочери то платье, которое считала нужным – благо, все размеры она знала, да и вообще в выборе вещей для своего ребенка она не ошибалась до этого ни разу в жизни.
В решающий момент мать поставила дочери ультиматум: «В таком виде я тебя из дома не выпущу. Я запираю дверь на второй ключ и жду, пока ты не наденешь платье. Иначе ты отсюда не выйдешь!» Елизавета Ивановна не любила поступать таким образом, но теперь у неё просто не оставалось иного выбора, кроме как угрожать. Она оценила риски: по её мнению, после такого они с дочерью могли на время разругаться, возможно, Лена сейчас расплакалась бы, и тогда пришлось бы её успокаивать – ко всему этому Елизавета Ивановна была готова.
Но вот к чему она была не готова, так это к тому, что в ответ на её ультиматум Лена откроет окно, высунется из него на три четверти и скажет, что сейчас спустится вниз по пожарной лестнице, если мать немедленно не отдаст ей ключ. Как оказалось после, эта победа в битве характеров закрепило лидерство за Леной навечно.
Вновь вспомнив этот день, Елизавета Ивановна в очередной раз пообещала себе ни в коем случае не давить и действовать максимально осторожно.
По дороге домой пришлось зайти в супермаркет – на сей раз действительно нужно было купить продуктов. Через четверть часа Елизавета Ивановна подошла к кассе с наполненной тележкой и вдруг, совершенно случайно заметила на правой боковой витрине полочку, на которой были разложены маленькие иконы. Второй раз за день Елизавета Ивановна искренне и сильно обрадовалась: наконец-то кроме химических конфет и жвачек на эти витрины стали класть что-то действительно нужное и полезное! Ассортимент был широкий: здесь были и сам Спаситель, и его мать, и Николай Чудотворец, и Великий Князь Владимир, и Равноапостольная Нина, и многие другие.
Елизавета Ивановна выбрала Николая Чудотворца – его в её красном углу еще не было – и положила его в тележку.
-------
Дойдя до двери своей квартиры, Елизавета Ивановна долго стояла в нерешительности: она никак не могла придумать, с чего начать разговор с дочерью. Наконец, кое-что сообразив, она сделала глубокий вдох и вставила ключ в скважину.
Проходя из прихожей на кухню, она случайно встретилась взглядом с Леной, которая выглянула из своей комнаты. Дочь, не здороваясь и вообще не произнося ни слова, смотрела на неё исподлобья, и в этом взгляде не было ничего обнадеживающего.
Когда Елизавета Ивановна начала укладывать продукты в холодильник, на кухню зашла Лена и села за стол.
- Мам, нам нужно поговорить.
- Да, я тоже так думаю.
«Хорошо, - подумала Елизавета Ивановна, - по крайней мере, у неё есть желание общаться. Быть может, всё получится».
- Мам, сколько еще денег ты собираешься отдать этому уроду?
Елизавета Ивановна знала, что разговор простым не будет.
- Лена, ты его не знаешь, не надо так о нём говорить.
- Я знаю, что он забирает у людей деньги, ничего не давая взамен. Скажи еще, что он после этого честный человек.
- Можно подумать, что ты забираешь мои нервы и что-то даешь взамен.
- Не надо на меня переводить. Мы сейчас о нём говорим. Зачем ты ходишь туда? Я бы поняла, если бы ты в пять лет верила в Деда Мороза, русалок, домовых, честных президентов, колдунов, но в сорок пять – это же просто смешно!
- Лена, прекрати судить о вещах, в которых ничего не понимаешь! Все деньги, которые я трачу, я сама зарабатываю. Я ни у кого их в долг не беру, не ворую, не подделываю, я их честно зарабатываю, и я буду их тратить на то, на что захочу.
- Мама, это глупо! Почему из нас двоих ты ведешь себя как ребенок? Ты не насмотрелась передач про все эти секты, экстрасенсов и колдунов-разводил?
- Причем тут секты, Лена? Не сравнивай Павла Петровича со всякими безбожниками…
- Да черт возьми, а кто он по-твоему? Воцерковленный колдун? Ты вроде по церквям часто бегать стала – ты там ни разу не спрашивала, можно ли тебе к колдунам обращаться? Ничего, что эта ваша церковь всех оккультистов ненавидит, потому что они клиентов уводят? Но ты, видимо, особый случай: ты хочешь и тем, и этим отмолиться, чтобы наверняка…
- Заткнись!
Елизавета Ивановна впервые за очень долгое время подняла на Лену голос. Для Лены это оказалось так же неожиданно, как и для её матери, отчего девушка невольно вздрогнула и замолчала. Елизавету Ивановне показалось, что раз инициатива в её руках, то самое время идти в атаку.
- Лена, хоть раз в жизни – подумай о своей душе! – говоря это, Елизавета Ивановна изо всех сил старалась не терять твердость в голосе, - Или, если сама не хочешь думать, я это могу за тебя сделать. Павел Петрович говорит, что из-за твоего сквернословия на тебе тоже порча может быть.
Лена слушала мать, не пытаясь вставить ни слова.
- Он говорит, - продолжала Елизавета Ивановна, воодушевляясь, - что если ты плохо говорила о Маше, то это значит, что ты тоже немножко виновата в её смерти. А такой грех на душе держать нельзя, его нужно смывать! Лена, ты должна в субботу пойти со мной. Павел Петрович и тебе поможет, снимем с тебя этот грех и заживем, как раньше.
Лена встала из-за стола и, поджав губы, молча продолжала смотреть на мать.
- Значит договорились? Идем в субботу?
- Ты… совсем рехнулась?
- Ч-что?
Голос, которым Лена произнесла эту фразу, был словно отлит из металла и едва напоминал голос живого человека.
- Ты говоришь мне, что я виновата в смерти Марии Георгиевны? Я виновата в том, что какая-то алкоголичка нажралась водяры и сигаретой подпалила ковер? Ты что несешь? Ты себя слышишь вообще? Как ты умудрилась выжить из ума, не дожив до старости?
У Елизаветы Ивановны перехватило дыхание и потемнело в глазах. Она поспешила присесть на ближайший стул, опасаясь, что сейчас упадет.
- Ни к каким колдунам и гадалкам я не пойду, пока не впаду в маразм. А тебе, мама, пойти нужно, только не к астрологу и не к колдуну, а к врачу. Сначала свою больную душу вылечи, а потом о моей думай.
Лена вышла из кухни, оставив свою мать в наихудшем расположении духа, что было у неё за последние много лет.
Глава 3
- Алло, Павел Петрович?
- М-м… да…
- Это Елизавета Ивановна Наргина.
- А, Елизавета Ивановна! Здравствуйте, чем могу помочь?
- Извините, что я так рано звоню…
- Да ничего страшного, не беспокойтесь! У вас что-то случилось?
- Да. Мне сейчас приснился сон – совершенно жуткий.
- Про Марию?
- Да, про неё. Я как проснулась, сразу же всё записала, чтобы не забыть. Потом решила вам позвонить, потому что мне теперь очень страшно.
- Елизавета Ивановна, не волнуйтесь. Перескажите мне сон, и я скажу, что можно сделать.
- Я была в каком-то коридоре, очень длинном. Я пошла по нему, дошла до конца, и в конце открылась дверь. Я постучала в неё, дверь открылась, и на пороге стояла Маша. И Маша мне говорит: «Лизавета Ивановна, здрасте! Пойдемте ко мне, чайку попьем!» И тут я вспомнила, что Маши-то уже нет! «Нет, - говорю, - я к тебе не пойду!» А сама назад попятилась. И тут она ко мне рукой потянулась и чуть за плечо не схватила. Я развернулась и побежала в обратную сторону, а потом споткнулась, упала и проснулась.
Павел Петрович молчал почти полминуты.
- Хм-м… это очень странно. Она не должна была угрожать вам после того, что мы сделали.
- Т-то есть вы думаете, что она по-прежнему желает мне зла?
- Ну, Елизавета Ивановна, тут нельзя сказать наверняка. Но чаще всего такие сны – плохой знак.
- И… и что мне делать?
- Не могу ничего гарантировать, но обычно в таких случаях помогает ответный визит. Вы должны пойти к ней и сообщить о своих благих намерениях.
- К ней – в смысле, на кладбище?
- Да. Вы знаете, где она похоронена?
- Да, конечно, я была на похоронах.
- Ну вот и отлично! Сходите к ней на днях, поговорите, покажите, что вы настроены доброжелательно.
- Павел Петрович, а может, я что-то делаю не так?
- Нет-нет, Елизавета Ивановна, вашей ошибки тут быть не может, ритуалы исполняются идеально. Возможно, я в чем-то ошибался. Давайте так: вы съездите в гости к Марии, а в остальном делаете все точно так же, как мы условились. А завтрашний сеанс я тогда проведу немного по другому плану. Договорились?
- Да, хорошо. Спасибо вам, Павел Петрович.
- Не за что, Елизавета Ивановна. До свидания.
- До свидания.
Елизавета Ивановна решила действовать незамедлительно: закончив разговор с Павлом Петровичем, она сразу же позвонила на работу и сказала, что плохо себя чувствует и не сможет сегодня прийти. В своём отделе она считалась одним из самых ответственных и честных работников, а потому на её просьбу предоставить отгул отреагировали не с подозрением, но с искренним беспокойством о её здоровье.
Кладбище находилось довольно далеко за городом, так что путь туда занял почти два часа. В придорожной палатке Елизавета Ивановна купила несколько гвоздик и пару свечек – чтобы не приходить в гости с пустыми руками.
Участок, на котором покоились останки Марии Георгиевны, был маленьким, да и всё захоронение было оформлено очень скромно, если не сказать больше. Затраты взяли на себя какие-то далекие родственники – кажется, это были троюродный брат и его жена. В день похорон Елизавета Ивановна всё еще пребывала в страхе и беспокойстве из-за произошедшего и поэтому не обратила на это внимания, но теперь, когда она могла мыслить ясно, она смотрела на могилу и понимала, что родственники совсем не любили Машу. Как, впрочем, и соседи, которые только тем и занимались, что без конца жаловались на дебоши в её квартире. Как и её друзья, которые устраивали эти дебоши, а потом даже не пришли на её похороны.
На глазах Елизавета Ивановны выступили слезы. Только теперь она осознала, насколько одинок этот человек, несмотря на то, что днём и ночью он был окружен шумной компанией. И ей стало - уже в который раз – невыносимо стыдно из-за того, что в своё время и она была одной из тех, кто шептался у Маши за спиной. И кто знает, какие еще постыдные поступки могла бы совершить Елизавета Ивановна, не пошли ей Господь вовремя этот знак.
Распределив цветы и свечи по Машиному участку, Елизавета Ивановна встала напротив деревянного креста и взглянула на прикреплённую к нему фотографию. Маша смотрела на неё с улыбкой и совершенно беззлобно – полная противоположность тому, что было во сне. Елизавета Ивановна не знала, с чего нужно начинать разговор. Более того, она даже не знала, нужно ли вести беседу вслух или произносить слова про себя.
Елизавета Ивановна открыла сумочку и принялась было искать там мобильник, но вспомнила, что оставила его в машине. Возвращаться пришлось бы очень далеко – стоянка была в десяти минутах ходьбы от Машиной могилы. Спросить совета ни у кого не получится. Елизавета Ивановна решила импровизировать.
- Маш, привет. Маш, прости мне всё, что было, а? Не мучай меня, Маш!
Слезы полились еще быстрее.
- Маша, грешила против тебя, каюсь, но теперь я тебе только добра желаю! Я всё, что хочешь, могу для тебя сделать, всё, что попросишь!
Маша молча смотрела на Елизавету Ивановну с фотографии.
- Маш, приходи ко мне во сне опять, а? И чаю с тобой попьём, и чего хочешь сделаем!
Где-то неподалеку послышались шаги. Елизавета Ивановна быстро достала платок и вытерла слёзы. Слева мимо неё, тихо о чем-то беседуя, проходили две старушки. Снова посмотрев на Машу, Елизавета Ивановна решила, что вряд ли сможет сказать что-то еще – нервы её уже и так были на пределе.
-------
Дома Елизавету Ивановну ждало то, чего она боялась больше всего – разговор между Леной и Ниной Федоровной. Слышен он был, как обычно, уже с первого этажа, хотя происходил на шестом. Лифт не работал, и потому Елизавете Ивановне предстояло подниматься пешком, всю дорогу слушая, как её дочь и соседка обмениваются любезностями.
Нина Федоровна в это время дня по своему обыкновению курила у раскрытого окна на лестнице, с ненавистью глядя на копошившихся во дворе смуглых юношей, которые укладывали асфальт. За этим делом она была застигнута Леной, которая шла выносить мусор, – мусоропровод в их доме поддерживал забастовку, объявленную лифтом.
- И что? – доносился сверху возмущенный голос Лены, - Теперь из-за того, что вы наркоманка, здоровым людям по домам сидеть нужно?
- Чего-о-о?! – визжала в ответ Нина Федоровна, - Ты кого наркоманкой назвала, а?! Это ты, сука, будешь мне говорить?! В мужское наряжается, мать ни во что не ставит, допоздна каждый день где-то шляется, да еще вякает тут!
- Да, допоздна. Потому что я работаю. В отличие от вас.
- Я своё уже отработала! Тебе до моего еще пахать и пахать!
- Тогда поучились бы чему-нибудь. Вежливости, например. А то до шестидесяти дожили, а манер не знаете.
- Не ты учить меня будешь, хамло ты такое!
- Хамите тут только вы.
- Иди, иди отсюда, куда шла! Я твою мать увижу – всё ей про тебя расскажу! Она-то тебя воспитает! Я б на её месте треснула бы тебя разок, чтоб знала, как старших уважать!
- А вы не дотрескались еще? Ваши-то дети, как от вас сбежали, теперь только раз в три года на чай заезжают. К счастью, моя мать не идиотка. В отличие от вас.
Ответа от Нины Федоровны не последовало – вместо этого Елизавета Ивановна услышала только, как громко хлопнула дверь. Пару секунд спустя из-за поворота лестницы появилась Лена с огромным черным мешком в руке.
- Мама?
Елизавета Ивановна думала, что дочь будет, по меньшей мере, удивлена встрече, но выражение на лице Лены осталось таким же веселым, а тон – абсолютно спокойным.
- Привет, а ты что так рано?
Елизавета Ивановна даже не подумала об этом раньше. Меньше всего она могла ожидать, что оправдываться в итоге придется ей.
- Так… пятница же, короткий день.
- А, точно. Нина Федоровна опять всю площадку обкурила. И она тебе там что-то рассказать хочет.
Лена побежала дальше, вниз по лестнице.
Елизавета Ивановна решила к соседке не заходить. В конце концов, ей сегодня и так предстояло пережить несколько трудных разговоров. В частности, нужно было объяснить, почему она не сможет поехать вместе с Леной на дачу, чтобы помочь дедушке. Сперва Елизавета Ивановна думала, что заодно стоит еще раз предложить Лене пойти на сеанс вместе, но в итоге решила не рисковать.