О безусловном вреде любых реформ
- Арсений, Арсений, всё неправильно! Ну почему ты так кричишь? Ты возбужден, взволнован, озадачен, но ты не зол! А ты кричишь так, как будто ты зол! Давай еще раз, всё сначала!
Арсений откашлялся, вернулся на исходную позицию и начал речь заново.
- Да как же могут говорить они такое, когда и сами видели Величие Его? Что есть в их головах? Не те ли самые мозги, что и у нас? Но почему тогда они не видят то, что с такой ясностью было открыто нам? Как могут они зреть деяния Его и не понять их благости, как понимаем мы?
- Вот! Уже лучше, намного лучше! Так, Арсений, в следующий раз всё то же самое, но озадаченности чуть меньше, ага? Ты же всё-таки утверждаешь, хотя и вопросами, понимаешь?
Арсений кивнул.
- Так, Вась, давай, отвечаешь ему.
Вася, держа страничку с текстом, подошел к столу.
- Увы и ах, здесь можем мы лишь повторить ту прописную истину. Коль скоро неспособны остальные увидеть то, что видим мы, есть чужаки они для нас или слепцы. И вдумайся: должны ли мы прислушиваться к ним? Они не видят вещи таковыми, какие они есть, они не могут нас понять! Так стоит ли пытаться объяснить им что-то?
- Вася, умничка, ну просто умничка! Арсений, давай.
- Мудры твои слова, Василий. Действительно: что толку тратить время или силы на того, кто нашу истину принять не хочет иль не может. Не лучше ли избавиться от них?
- Воистину так будет лучше, друг Арсений! Пойдем же и запишемся в Гэ-О!
- Нет! Почему ударение на «пойдем»? Тут главное не то, что вы пойдете, а то, что вы запишетесь в Гражданскую Оборону! Надо «Пойдем же и ЗАПИШЕМСЯ В ГЭ-О!» Понял? Давай еще раз последнюю реплику целиком.
- Воистину так будет лучше, друг Арсений! Пойдем же и запишемся в Гэ-О!
- Вот! Теперь бумажку отложи. Ну положи на стол! Ага. Давай, еще раз и с жестами.
- Воистину так будет лучше, друг Арсений! – Вася при этом мотнул головой и подался всем телом в сторону собеседника. – Пойдем же и запишемся в Гэ-О! – на последних словах Вася сжал правую руку в кулак и энергично взмахнул ей перед собой.
- Пр-росто шик! Так, ребята, порепетируйте без меня пятнадцать минут, я за кофе сбегаю. Вас слушаю – и что-то у самого в горле пересохло. А, и реквизит выкатывайте, нам надо второй еще прогнать.
Виктор Валерьянович вышел в коридор и, заметив торговый автомат без очереди, со всех ног бросился к нему. Пока готовился эспрессо, он вынул из нагрудного кармана сложенный вчетверо сценарий, развернул его и открыл четвертую страницу.
«Роман. Ну что за дурацкое имя? – думал Виктор Валерьянович, поглаживая свои черные усы. – Рома? Тоже никак. Ромаха, Ромашка, Ромка, Ромик… черт бы его побрал!»
Увы, во втором акте в действие вступал Роман, и с этим уже ничего нельзя было поделать – во всем театре госспецактивист был всего один, и он, к сожалению, был носителем этого никчемного имени. Роман! А вот то ли дело – Арсений! Это значит «мужественный» по-гречески, да к тому же еще и на «арсенал» похоже – в два раза мужественнее! А Василий? Василий – это же василевс, правитель! Ну и как в такую компанию затесывается этот римлянин?
Режиссер тяжело вздохнул. Взяв двумя пальцами горячий пластиковый стаканчик, он осторожно отпил из него.
Э-эх. Легко же жилось невеждам в их Темные Века! Мракобесы выходили на сцену, назывались чужими именами, притворялись людьми, которыми не являлись на самом деле, лгали честной публике прямо в глаза, рассказывая небылицы о тех, кого не знали, и том, чего не видели…
Подумав об этом, Виктор Валерьянович поморщился – до того противна была ему сама мысль о том, что когда-то и со сцены этого самого театра нечестивцы, порочившие профессию актера, изливали потоки своей лжи. Но все же подлецы были хитры! Как облегчили себе жизнь: кем захотел – тем и назвался! Хочешь, будь Василием, хочешь, притворись Григорием, а хочешь, ври Алексеем. Мда-а, а вот бы…
По спине режиссера пробежали мурашки. Нет-нет-нет, ни в коем случае! Он не смеет думать о таком! Тем более, находясь в храме лицедейства, да еще и перед лицом самого Солнцеликого!
Виктор Валерьянович посмотрел на портрет президента, висевший над кофейным автоматом. Заключенный в деревянную рамку Иван Иванович Солнцеликий безмолвно взирал на режиссера, но его преисполненный тоски и сожаления взгляд был лучше тысячи слов: как же можешь ты, Виктор Валерьяныч, такую-то хулу возводить, да при живом-то мне?
Устыдившись, режиссер встал ровно перед автоматом и трижды перекрестился, кланяясь в пояс и исподлобья глядя в печальные глаза президента. Тот, казалось, вот-вот пустит скупую слезу.
Допив свой кофе, Виктор Валерьянович вернулся в зал. Вася и Арсений уже подготовились ко второму акту: на сцену выкатили трибуну, с которой должен был выступать госспецактивист с особым сообщением для всех бойцов Гражданской Обороны.
- А Рома пришел уже? – спросил Виктор Валерьянович, снова доставая из кармана текст.
- Я здесь! – отозвался Рома и вышел из-за фанерного фасада здания.
- О! Отлично. Так, Рома, опустим первые две сцены, давай сейчас ты, гляну на тебя. Наизусть уже выучил?
- Обижа-аете, Виктор Валерьяныч!
- Ну давай, давай…
Рома поднялся на трибуну, выпрямил спину, нахмурил брови и наморщил лоб.
- И-и… поехали!
- Сограждане! – воскликнул Рома, взмахивая рукой. – Я свел вас здесь, чтобы вести речь о похмелье! О том, что губит утро и весь день! Препятствует работе, сексуальной жизни, межличностной коммуникации вредит! Но час настал, и наша нация готова ответный бой дать беспощадному врагу! Уж выделены и освоены все средства, направленные на создание вакцин, строительство антипохмельных клиник и возведение похмельных корпусов! И, наконец, сегодня мы готовы вам объявить об учреждении особенного дня, который, несомненно, поможет нам покончить раз и навсегда с проклятием похмелья! Сегодня учрежден он – всероссийский, еженедельный, утренний антипохмельный субботник! Ура, многоуважаемые дамы и господа!
- Ура!! – ответили Василий и Арсений.