Деменсия - страна ее снов.
Деменсия - страна ее снов.
Мне хочется безгласной тишины, безмолвия, безветрия, бесстрастья.
(К. Д. Бальмонт)
Город почти опустел – так много в нем мелькает лиц. Оглушительно звенит тишина – настолько живет дорожный поток. Я сейчас должна быть не здесь, я сейчас должна быть не сейчас…
Год назад я бежала в лес. Я бежала сквозь ледяной воздух, пытаясь согреть умирающие руки в карманах. В тот день, в дату, казалось бы, последнего прощания, я вышла из дома, когда закат устал дарить неблагодарному миру оттенки спелого граната и сочного апельсина. В преддверие наступающей ночи, прекрасная сумеречная властительница щедрой рукой бросила в небо горсть необработанных алмазов. Разочарованный ветер решил напомнить мне о том, как нелепо я отвергла его священный дар. Пригоршня морского воздуха обдала лицо, наполнила легкие забытым ароматом ночного моря и вековых сосен. На десять томительных минут убегающий так же решительно как я октябрь надел маску пьяного августа. Усталые крики чаек вырвались из плена памяти. Я тогда должна была быть в другом месте – там, где меня ждали, но там, где меня ненавидели… ненавидели, потому что ждали. Я не грезила тем, чтобы грезили обо мне. Я не умела прощать и признавать свою вину. Поэтому я искала пристанища. Но где найти надежное убежище от самой себя, от людей, от прекрасного вечера и мертвых лунных взглядов? Я бежала туда, где меня всегда готовы принять – в мир, где шелест листвы заглушает городскую ночь… в Царство, где обнаженные деревья не выглядят порочно… в сезон первых дождей и чистого снега. Меня принял октябрьский лес за несколько мгновений до печального сна. Какие образы являлись ему? Быть может, ему снился тот веселый костер, распаляемый нами? Нами – теми, от кого я так бежала… Нами двумя – одним человеком из которых являлась я сама.
Год назад… Было слишком темно для наступающей ночи. Венчальная тьма выбиралась из заточения, созданного нашими сердцами. Влажная дорога под ногами помнила ушедшее тепло. Изящно раскинутые, потерявшие в ночи свои краски, безымянные листья готовились сокрыться под неумолимо приближающимся снежным полотном. Безмерно черное небесное ложе хотело упасть. Вокруг было слишком много манящей темноты. Я хотела перекрасить небо. Венозно-кровавые мысли были готовы замерзшими голубями сорваться с кисти моих желаний, придавая пространству над головой новый насыщенный оттенок. Позорно понурив голову, я отсчитывала шаги. Покорность неспешного шага, такого апатичного, который бывает лишь после стремительного забега, сливалась с серостью нехоженой тропы. Я возвращалась домой, стряхивая слезы, которые, лишь коснувшись бледной кожи, обращались в лед – было слишком холодно. Побелевшие пальцы отказывались повиноваться, на губах танцевал стойкий привкус железа. По венам пробежал ток, взгляд ожесточился. Промозглое осеннее настроение на четырех мягких лапах закрадывалось ко мне в душу. Страстный порыв ветра подкрался так неожиданно – полупрозрачной вуалью из итальянских кружев накрыл чахлые деревья и полуразрушенные дома. Я смотрела на часы, пытаясь смотреть сквозь время. Стрелки могли бы течь назад, но неумолимо отсчитывали секунду за секундой необратимо ушедших мгновений. Столь комфортная для меня прохлада окутывала желанным шлейфом – в Душе бушевало пламя, которое я пыталась погасить. Я стояла и почти кричала. Последнее ли это было мгновение, когда я могла позволить себе роскошь потерянной памяти? Был ли еще миг, когда я могла позвонить и все вернуть? Но я понимала, что я бежала слишком быстро. Я летела, стирая на своем пути все возможности, создать в мрачном будущем наше светлое прошлое. Я убегала, не позволив снова построить наш мир – мир, в котором вкус жизни не отдает оттенком горечи… мир, в котором все звуки подобны манящему стону вампирской скрипки… мир, в котором оттенки серого наполнены и насыщены новыми цветами… мир, в котором все запахи наделены пряным ароматом любви и страсти.
Родной холод помогал чувствовать траекторию движения крови по венам, он помогал думать и видеть ясно. Моя Душа блуждала по аллеям памяти, которые в своем игривом настроение стали абсолютными лабиринтами. Внутренняя пустота давила невыносимым грузом. Одухотворенной статуей год назад я слепо возвращалась домой, уже не стирая слезы, которые миниатюрными кусочками льда застилали пространство позади меня.
Я устала вспоминать. Ведомая немым руководством, я безмолвно подплываю к окну.
Чистейший воздух стирает грань между реальным вымыслом и вымышленной реальностью. В пепельнице истлевает нетронутая сигарета, тонкой струйкой медленного яда нарушая прозрачность стены вязкого кислорода горных высот. Глядя на этот вечный перекресток, я вижу обветшавшие стены, широкую лестницу, высокий потолок, покрытый паутиной. Сотканная из тонких шелковых нитей, она сжимает в последних объятиях неосторожных пауков. Земля, устланная потерянными листьями каштанов, предстает запылившейся сценой, на которой звучит призрачная прекрасная симфония, рождаемая нежными в своей страсти касаниями незримого оркестра мертвых полузабытых инструментов.
Неистово меняется мир вокруг, приглашая принять участие в чарующем карнавале. Я чувствую касание руки, такой влажной и почти холодной. Лишь гордая тень в потрепанном смокинге разделяет со мной увядший Театр. Меня окутывает запах увядших роз. Девственной сталью кажется объятие в танце. Мы танцуем слишком медленно для звучащей мелодии. Где-то журчит вода, но я вижу лишь силуэт, ведущий меня в танце. Симфония поглощает меня зыбким болотом, затягивая каждый сантиметр моей кожи в эту бездонную пропасть – тьму призрачных глаз моего надменного партнера и матовость его маски из слоновой кости.
Мы вальсируем между рядами, с которых некогда так восторженно аплодировали утопии на сцене. Вокруг все слишком цветное и слишком черно-белое. Дух разорения и разрушения торжествует в танцах пыли под нашими ногами. Взорвавшимися облаками оторванная от дощатого пола память черной калой поднимается в высь. Осторожными шагами подкрадываются звуки, набирая силу. Двенадцать расстроенных скрипок поглощают дисгармонией. Из развернутых нот чувствуется запах одиночества.
Лишь ожив и сделав меня единственной актрисой, театр начинает форсированно ветшать, поражая красочностью обратного цветения. Песочные стены нота за нотой втягиваются в безумный танец с ветром, рассыпчатый запах которого пленит все той же мстительностью годовалой давности. Возникающие трещины влекут холодной тайной, которая скрыта за ними. Тяжелый потолок становиться все прозрачнее, словно не сумев найти силы более скрывать неземную красоту царящего над ним небесного океана. Звучат духовые, стирая последние слои пленчатой преграды между сценой и небом. Где-то на востоке плывут поезда, разбегаясь по разным полюсам. Они спешат доставить новые мысли и идеи непризнанным гениям. Где-то на востоке падает дождь, такой живой и такой горячий. Вокруг рождается Смерть, своим страстным танго разрушая фундамент и сцену. Женский вокал угнетает своим плачем. В ее латыни столько памяти и пережитой боли, что не удержанная внутри агония смертельным вирусом заражает развалины Театра. Неистово пахнет бушующим морем. Забытые взглядом волны поглощают этот маленький уголок земли.
Я продолжаю тонуть в окружающем безумии. Мир сужается до точеной маски из слоновой кости, которая скрывает животную личину. Протертые шторы цвета индиго вступают в последний акт любви с холодным пламенем. Под ногами падают свечи, разбегаясь напуганными муравьями по залу. Воздух пронизывает приобретенными оттенками серого, из неизвестности проступает ранее незримый оркестр. Проклятие оживает. Дирижер с пустыми глазами делает изящные пассы. Такие тонкие пальцы… Прекрасные женщины в длинных красных одеяниях держат почерневшие от пламени инструменты. Бессмертные звуки скрипки и виолончели соперничают с надрывным криком флейты. Каскадом смоляных волос чаруют призрачные музыканты. Гармонией красного и черного они дополняют пугающее завывание новой мелодии. Перевернутым песочным часам остается проронить несколько последних песчинок. Синхронно миниатюрному декадансу окончательно прощается с земной обителью столь пустынный Театр. Я сливаюсь воедино с растворяющимися в воздухе стенами. Последние секунды рикошетом отскакивают от поглощающего меня болота. Что-то так ярко сверкает позади, осветив царившее вокруг. Словно порожденные темной сущностью художника-абстракциониста декорации поражают своей иллюзорностью, но они живут и дышат.
Под ногами заискрился столь отличающийся от этого торжества сюрреализма рыжий шустрый комочек. Такие грустные янтарные глаза сверкнули рубиновым цветом тревоги. «Беги!» - слышится в его оглушающем крике. «Беги!» - лишь этот вопль заглушает ревущую симфонию.
Убегая от этого хаоса, созданного чьим-то больным воображением, я разрушаю грань между реальностью и навеянным кошмаром. Все еще будничный мир впускает в себя симфонию, ниспосланную мне проклятием. Распахнув входную дверь, я бегу вперед, словно знаю дорогу. Каблуки выбивают ритм. Кроме острых мысов таких изящных туфель вокруг ничто не существует. Мужества хватает открыть глаза и узреть последний путь – дорогу без преград.
Не в силах остановиться, подгоняемая бежавшими по моим следам звуками симфонии, я отсчитываю количество черных ступеней. Как в страшном сне, замедлилось время. Тонкие пальцы игриво проводят по клавишам немецкого фортепиано. Каждая ступенька преобразовалась, приняв участие в последнем маскараде. Такие утробные звуки – самая низкая октава.
Я почти касаюсь воздуха. Звуки становятся все выше – крыша уже близко. Холодными щупальцами меня достигает шепот арфы. Облачая меня второй кожей, к симфонии присоединяется хор. Средневековой пыткой кажутся прекраснейшие звуки. В пустоте звенят колокола темной низменной церкви, тягучему звучанию которых придает обреченности мертвая фигура, правящая балом. Где-то вдали кого-то отпевают. Меня?
Все становится слишком громким. На грани между ночью и днем увядает тишина. Воздух накален в серебряной дрожи перед глазами. На грани взрыва бестелесный ореол, карамельным шлейфом тянущийся за моим полетом. Я умею летать. Я могу раствориться в оргии звуков, преследующих меня. Я могу, как хрупкое стекло, разбиться от пика высоких нот. Я могу стать серебряной струной для покойного Орфея. Я могу… Но я продолжаю бежать.
Мое появление пугает насупившихся голубей, которые не слышат обуревавшей меня симфонии. Не одарив меня ни взглядом бессмысленных глаз, они показывают, как можно улететь от призраков прошлого. Оркестр бушует безмерно громко, псалом за псаломном выкрикивает хор. Дешевой аранжировкой к великолепию слияния звуков становится все тот же отзвук ударов каблуков о застарелую черепицу. Меня почти догнали, но я умею летать…
Я падаю в небо, мысленно рисуя в нем узоры, стирая боль, которая заставляла гнить заживо. За спиной истлевают атрофированные крылья, но воздух несет меня к конечному пункту. Разодранные мысли и мечты в отличие от меня устремляются ввысь. Сердце бьется слишком быстро, и я не успеваю дышать. Полетом загнанной птицы я спасаюсь от бури мелодий.
Время течет иначе, и я вижу прощальные взгляды. Кто-то с такой грустью смотрит на меня. Но я лишь чувствую эту всепоглощающую формальную тоску. Темнеющим рассветом наполняется мир. Я не вижу ничего, кроме чистейшего горного хрусталя, который ярче уснувшего солнца ослепляет всех вокруг. Чья-то слеза, коснувшаяся моих посиневших губ, оказывается этим хрусталем. Я еще вижу небо. Оно играет сапфирово-черным, словно глаза безумного дракона. Белые, как грязный саван, облака рваными ранами зияют в небесном пространстве. Поет последняя полная луна цвета сигаретного дыма. Опавшие листья клена и каштана дополняют печальную картину. Кто-то плачет, но я закрываю глаза.
Поляна вокруг поражает обилием цветов и оттенков. Босые ноги так нежно ступают по мягчайшему покрову. Свежий воздух танцует и легкими прикосновениями ласкает кожу. Холодная земля заставляет все чувствовать острее. Горный аромат наполняет легкие, готовые петь от восторга. Забывшись во времени, я провожу вечность в ароматах пьянящего сада. Устав смеяться и петь, я купаюсь в радужной палитре. Лазурно голубые облака так ласково тянут ко мне руки. С ветки на ветку моих любимых цветущих каштанов порхают мечты и надежды. Но я словно что-то забыла… Я сейчас должна быть не здесь, я сейчас должна быть не сейчас.
Разбитый хрустальный мир. Отнятый желанный подарок. Боль и страх. Я все еще чувствую напряжение, океаническую боль утраты, смирение с животной карой, холодную апатию и опустошение. Нет, не оркестр преследовал меня – слишком живая боль заставляла бежать прочь, бежать туда, где нет столь нестерпимого чувства. Раскаленной лавой растекалась по венам потеря. Рушился мир вокруг, разбитый брошенным словом. Темной вуалью накрывала лицо печаль. Отпечаток смерти был наложен на меня жестоким летом. Я не могла… Я не была настолько сильной. Мысли раздирали тело, клочками разбрасывая окровавленные куски мяса. Раковая опухоль форсированно съедала ту часть сердца, которая могла верить, ждать, любить и прощать. Я была слепой. Жестокие инквизиторы своими пытками лишили меня зрения – я видела лишь боль. Во мне не было сил. Хищный цветок, питающийся теплыми чувствами, распускался во мне, медленно уничтожая каждую мою клетку, заставляя чувствовать каждую потерю, каждую утрату, каждую каплю. Слишком много было капель. Слишком громко текла боль. Она заставляла меня бежать, нарастающей музыкой подгоняя к краю.
Я стою перед аркой, все еще утопая в мире окружающих цветов, запахов и звуков. Как нелепо на фоне терзающей мою душу бури выглядит эта счастливая гармония! Я хочу перестать чувствовать… Я хочу перестать разлагаться изнутри под давлением столь тяжких утрат. Я не могу больше искать силы кричать.
Вырвавшись из плена духовного саморазрушения, я заглядываю в тот мир, в который ведет эта увитая плющом дверь. Узрев все, я не вижу ничего. Ровной линией от входа удаляется завороженная девушка. Ее пышные волосы стойким цветом выделяются на фоне черно-белой пустоты. Аристократическое одеянье медленно блекнет, теряя цвет и текстуру. Девушка двигается неспешно, но уверенно. Она идет по стране своих снов. Я знаю тем знанием, которое приходит из ниоткуда, имя этой страны – Деменсия.
Этот мир полностью лишен цветов и оттенков. Ближе к арке он еще окрашен в черно-белую гамму, но чем пронзительнее мой взгляд устремлялся в горизонт, тем более поражает меня страна своим бесцветием. Пустынный ветер лениво блуждает по холодным в своем одиночестве улицам. Бесчувственно перенося один оттенок серого в другой, ветер сопровождает горделивую девушку. Ее статная аристократическая походка – единственное проявление жизни в этом месте.
Картина перед глазами пронизана рябью старенького, но верного антикварного телевизора, который слабо показывает немое кино. Абсолютную тишину нарушает электрический треск.
Прохлада, лишенная привкуса температуры, перетекает из одного закоулка в другой. Сомнительно время года. Окружение наполнено атмосферой зимы, но иллюзорность потерянной на карте местности не покрыта даже тончайшим снежным покровом. Воздух несет в себе отсутствие красок осеннего дождливого вечера. Это может быть ранняя весна с присущим ей отсутствием цветов и запахов, но в этом мире нет сезонов. Лишь предрассветные сумерки или же тот миг, которого здесь никогда не было, когда закат еще не перетек в черноту ночи, освещает призрачную страну. Воздух свеж и кристален в своем отсутствии ароматов. Здесь не растут цветы или деревья. Здесь не пахнет весенним цветеньем. В землю, хаотично украшенную тонкими трещинками, никогда не падали семена.
Безликие очертания когда-то наполненного жизнью города все еще выступают из тени. Здесь когда-то верили и ждали, надеялись и мечтали. Но холодный меч разочарования убил все чувства и ощущения, на вечность обратив проклятое место в мир пустоты, безумия и одиночества, которое нельзя увидеть, услышать или почувствовать. Найдя путь, можно лишь стать этой тишиной и вечной гибелью эмоций. Нелогичные в своем кратком пробуждении деревянные двери в пустующие бары дикого запада приглашают разделить единение с затхлостью воздуха. Мелькнула тень – все вокруг исчезает.
Здесь лишь периодически звучат отголоски несбывшихся надежд, которые медленно и тягуче угасают, легким эхо блуждая по пропасти. Безвольно вспыхивают над мертвой дорогой, кадры чьих-то мечтаний, которым никогда не суждено обрести свои краски и формы в ином, живом, мире. Кто-то где-то мог улыбаться и искренне смеяться. Когда-то кто-то мог сделать кого-то счастливым всего одним словом, жестом или взглядом. Когда-то, кто-то и где-то… но не здесь. Здесь нет той безграничной боли, которую несут разбившиеся хрустальные надежды. Здесь нет тех слез и криков, которые заполняют чьи-то миры. Здесь все могло быть наполнено смехом, радостью, весельем, счастьем, страстью, любовью, дикостью, но ни тень эмоции, ни отблеск какого бы то ни было чувства никогда не коснется этих краев.
Безграничная в своем пространстве пустота и безличность единственным интерьером заполняют Серый город.
Мой взгляд все еще прикован к удаляющейся девушке. Она идет к горизонту по преддверию столицы Деменсии к главному входу в эпицентр бесстрастия. Вдалеке зияет строгая арка.
Горделиво и спокойно шагая, она плывет, шаг за шагом оставляя былые чувства и ощущения. Незримо сверкая, оставленные ее слепые шаги на отмеренный мир остаются живыми, перетекая в единое возможное действия – как в живом мире тает снег перед царствием весны, так и в Деменсии исчезает каждый шаг, каждый след, каждый вздох.
Она стремиться к своей цели, глядя только вперед, но подмечая каждую деталь, каждый оттенок серого, каждое отсутствие или лишение.
Нелогичным в ореоле пустоты кажется обезличенный город. Нежилые дома, которые минутным препятствием проступают из воздуха, победно демонстрируют пустые окна, которые не прощают пристальных взглядов. На ветру колышутся двери, единственным движением напоминая о былой судьбе этого города. Размеренный скрип ворот изредка нарушает тишину, вновь и вновь умирая.
Где-то смеются и бьют посуду. Но и эти звуки неумолимо растворяются в королевстве Тишины.
Таким счастливым кажется угасание криков предсмертной агонии и боли смертельных утрат. Такое печальное торжество пронизывает избавление от душевного порочного груза, который давит и уничтожает. Освобождение и облегчение.
Статный силуэт вздох за вздохом удаляется от меня, становясь все прозрачнее и бестелеснее. Она еще слышит и чувствует, но в торжестве обращения в лед остаются лишь вечные мысли. Тряхнув бесцветной копной волос, она раскидывает по сторонам последним щедрым подношением последние неземные чувства.
Что побудило ее искать эту страну в своих снах? Быть может, некогда черный человек огромными ножницами разрезал туго натянутую картинку ее реальности, открыв дорогу выплывающим красным пятнам? Или ее снежный мир был пронизан голубокровой исключительностью, не нашедшей выхода и реализации? Преследовал ли ее поцелуй осиного гнезда из сладкого кошмара, или ее захлестнул поток разноцветных чувств, который не был способен вобрать ее бирюзовый футляр? Но даже на входе в город, являющийся последней тропой в Деменсию, таят последние предположения.
Ей остается всего несколько шагов… Но в этом мире нет расстояния. Если она не крепка духом и волей, она будет идти вечность, напрасно теряя себя и не обретая свой Путь к конечной цели. Но от нее веет серым цветом Силы. Все более обретая очертания бесцветия и лишаясь формы, она идет вперед к схематически вырезанным в воздухе воротам. Я ее уже не вижу. Она стала Деменсией.
Каждый знает дорогу в пустынную страну. Ее способен найти и мудрец, и глупец. Этот путь лежит в наших сердцах – в наших разумах с рождения заложена карта. Деменсию можно искать всю жизнь, направляя каждый свой шаг в ошибочном направлении. О ее существовании можно даже не догадываться и порицать ищущих ее. Кому-то, как мне, нужно умереть, чтобы уйти из мира чувств и боли. Кто-то, как та девушка, за последними шагами которой я следила, сумеет найти избавление при жизни, сумеет выпасть и сойти с тропы. Я искала Деменсию, не зная, что ищу ее. Предо мной – врата в мир, лишенный чувств, мечтаний, эмоций или желаний. Здесь нет страшных снов и кошмарной реальности. Здесь нет страсти и любви, боли и агонии. Здесь не будет того спектра мрачных в своей безмерной силе разрушающих мою душу эмоций. Здесь не пахнет утратой. Здесь нет ничего. Я нашла свою страну. Я делаю шаг в Деменсию.