ГОЛОС ОГНЕННЫХ ЛИСТЬЕВ
В тексте использованы слова песни гр. Мельница.
Шел дождь. Он шумел, стучал о жестяные подоконники, хлестал по крыше, окнам, стенам…Летний теплый дождь. Едва заметные в легких сумерках тугие струи. Лужи на мощеных булыжником дорожках. Кажется, дождь пел свою песню, подобно церковному хору, где особенно чисто, ясно звучал голос хрупкого худого юноши, солировавшего в тот вечер. Исчезала куда-то его нескладность, плечи мгновенно расправлялись, когда он начинал петь. Так петь мог только он…смотря, и не видя ничего перед собой. Стремясь взмыть под высокие своды вслед за звуком сильного голоса.
Та, что стояла сейчас под проливным летним дождем, положив локти на наружный подоконник, много дала бы, чтобы узнать, о чем думает парнишка. Можно было бесконечно рассуждать о его чувствах и мироощущении, но она, как никто, хорошо знала – все визуальное лишь дымка.
Ее собственное лицо обычно не выражало ничего. Да и не всматривался никто в лицо этой молодой девушке – ее считали сумасшедшей, и глядеть на нее было принято искоса. Она часто слышала, как ее вслух жалели, больше за компанию с собеседником, но намного чаще выслушивала издевательства. Молча, не меняя безучастного выражения лица. Ее все знали и никто не трогал, ограничиваясь язвительными выпадами. Может быть, боялись? Считалось, что она приносит несчастья. Но не всем, а лишь заслужившим кару. Возможно, ее безумие было истинным, если истина вообще существует.
читать дальшеОна промокла насквозь, и вода ручьями стекала по волосам и странной одежде. Но ей было все равно. Черные волосы разделились на множество отдельных, напитанных влагой прядей, а возле подоконника было воды чуть ли не по колено. Но она не придавала этому значения. Она просто стояла и слушала, не боясь, что ее заметят. В церковь она никогда не заходила, и прихожане хмуро, раздраженно косились на девушку. Им не нравилось такое положение вещей, почему – они не смогли бы и сами объяснить. Но никто не трогал ее. В конце концов, она была нечастой гостьей.
Она исчезла в мягких сумерках, и снова нельзя было точно сказать, куда она направилась. Говорили, она живет в старом доме за рекой. Никто не ходил туда, или это просто не афишировали. Все-таки, частная территория. К тому же, берега сильно размыло, а кружным путем выходило далековато. Да и кому это было нужно?
До известного момента…
В городке пропал парень – подросток, приехавший на летние каникулы. Сын влиятельных родителей. Поиски затянулись на четыре дня, рассматривалось великое множество версий, от побега до похищения. Но результатов они не принесли. Никаких новостей – ни дурных, ни хороших. До тех пор, пока какой-то догадливый горожанин не предложил проверить мрачный дом за рекой.
Во рту у меня пересохло, а на губах остался привкус каких-то трав. Я помню только их вкус и терпкий аромат. Еще – бесконечное падение вверх. В темную ночь, которая обнимала, окутывала, точно саваном. Мне нестерпимо хотелось двигаться, но каждое движение отдавалось болью, от которой судорожно сжимались мои пальцы. Я не знал, откуда появился привкус, как не мог понять, откуда доносился голос – бархатный голос девушки. Она пела то низко, то высоко, не всегда вытягивая нужную ноту. Та песня врезалась мне в память. Иногда она прерывалась, но возобновлялась почти сразу, и, кажется, длилась бесконечно.
Так прошли века. Века, которые я мог свернуть и уложить в коробочку – такие долгие, но пролетевшие незаметно и бессмысленно, овеваемые снова и снова повторяемыми куплетами. Яркие всполохи вспыхнули внезапно, когда я уже начал забывать, кто я. Когда мне уже начало казаться, что тьма и песня были всегда.
В голове что-то гулко стучало, будто рвалось наружу. Я осознал, что еще дышу, и понял, что адская боль увеличилась втрое, попытавшись двинуться. Веки упорно отказывались открываться, я долго старался ощутить их, и усилием воли заставить двигаться. Сначала глаза слепил дневной свет, тут и там мелькали мушки, но постепенно я смог различить, где нахожусь – пожелтевшая краска на высоком потолке, стены, обитые красивым деревом …Это точно не госпиталь. Было довольно светло. Мебели мой взгляд почти не обнаружил, голова рухнула обратно на подушку, а я зашипел от боли.
В комнату вошел человек. Я тут же снова распахнул глаза, моргая, чтобы получше различить его. Это, конечно, была девушка. Невысокая, худая. Одета она была неизвестно во что – длинные черные юбки, не прикрывавшие лодыжки, тонкая темная вязаная кофта, капюшон которой покрывал черные, немного спутанные волосы, а длиннющие рукава были закатаны по локоть. Я догадался, что это та безумная девчонка, которая живет здесь уже второй год. Рассказывали мне о ней с особой черной иронией. Будто она нанесла каждому из моих друзей личное оскорбление. Одним своим существованием.
- Ты упал. Помнишь?
Это был голос, который пел мне песню. Низкий, хрипловатый. Голос, который, кажется, вытащил меня из небытия. Я вздрогнул.
- Долго я здесь?..
Она присела у моих ног, глядя в окно.
- Не знаю, что для тебя значит долго. Прошло четыре ночи и почти пять дней.
Что бы там ни говорили насчет полного безумия, глаза у нее были осмысленные…огромные и влажные.
- Твои ноги не смогут двигаться, - произнесла она, и я с ужасом ощутил, что это правда.
- Почему ты не позвала помощь? Надо сейчас же сходить в город! – мое дыхание мгновенно сбилось, как от быстрого бега. Я получил в ответ совсем не то, что ожидал от нее.
- Кто станет меня слушать? Я не прошу у них помощи, и не попрошу, что бы ни случилось! – твердо сказала она, и впервые взглянула мне прямо в глаза. Я знал, что она права, но не мог лежать бревном, дожидаясь ухудшения. Пронзительный взгляд заставил меня встрепенуться.
- Неужели ты боишься людей? – я нервно усмехнулся. – По-моему, они сами тебя опасаются. Уж поверь!
Она продолжала смотреть, становясь все отрешеннее. Девушка долго молчала, ответив только тогда, когда я уже едва выносил эти давящие, пронизывающие, глядящие сквозь меня глаза.
- Я боюсь не людей. Но толпы.
- Как это?
- Ты поймешь.
Она поднялась, и вышла. И не появлялась до вечера. Она принесла что-то поесть, и отвар со знакомым вкусом трав, который напомнил мне о песне.
- Выпей. Он от головной боли.
Девушка поставила принесенное на ветхий стул возле кровати, и снова было собиралась выйти, но я окликнул ее.
- Что за песню ты пела все время? – я задал вопрос почему-то смущенно, будто сам не был уверен в своих словах.
Она воззрилась на меня, а потом впервые хрипло рассмеялась:
- Ты слышал мое пение? Теперь мне придется убить тебя!
Она выскользнула прежде, чем я успел понять, что это шутка. Подумать только!
Я долго звал, не зная, как ее зовут. В сгустившихся сумерках мне стало страшно тоскливо и одиноко. Минуты тянулись, и кончались нехотя. Пару раз проскальзывала паническая мысль о смерти здесь, в заброшенном доме, и безумная девчонка, сидящая за стеной, не выйдет, и ни за что не поможет. Голова разболелась пуще прежнего, я начал метаться в жаре и бреду.
Очнулся я внезапно, слыша, как она снова поет мне, ощущая, как ее слезы капают мне за воротник.
- Почему ты плачешь? – еле слышно прошептал я. Даже голос отказывался повиноваться мне.
- Я всегда плачу, когда пою, - категорично, с каким-то … по-детски печальным выражением лица заявила она.
- Ты видел сны, пока спал эти несколько дней?
- Нет, - успел ответить я, когда совсем рядом раздался треск. Яркий свет…Много людей…Я не понял, что произошло. Но помню, когда меня аккуратно выносили, она кричала:
- Ты видел листья? Ты ведь видел листья?
Я не успел ответить ей. А ответ был очень важен. Не знаю, как насчет нее, но для меня он был важен точно. Но я не успел, провалившись в бездну. И снова видел листья – яркие огненные всполохи, кружащие, будто кленовые листья, убитые осенью…
Я вернулся домой осенью, не смотря на протесты мамы. Она утверждала, что судьбу искушать не следует, стала очень беспокойной, постоянно нервничала, хотя даже голова у меня больше не болела. К тому же, она увиливала от ответов на вопрос, что стало с девушкой, которая нашла меня. О ее участи я узнал совершенно случайно – услышал нечто, заинтересовавшее меня, в разговоре соседского мальчишки с милой девочкой, которая слушала с широко раскрытыми глазами, и зажимала рот ладошкой.
- …и его брат приказал сумасшедшей заткнуться. А она, представляешь, начала угрожать, что проклянет их род до седьмого колена! Правду говорят, что она была ведьма! Вот зараза! – почти с восхищением вещал он.
Я подошел поближе, поздоровался, и спросил:
- Ты говоришь о той странной девушке, у которой меня нашли летом?
Паренек оживился:
- Странной – мягко сказано! Она оказалась буйной! Сначала, как и ты, пропал мальчик. А нашли его, конечно, в той же старой хижине. Говорят, она мучила его еще сильнее, чем тебя. А правда, что она тебя по ногам палкой била?
- Что с ней сделали? - резко перебил я его.
- Ей отомстили. По заслугам, - протянул мальчишка.
- Как…- прошептал я. В сердце словно вогнали иглу, которая мешала дышать.
- Очень просто. Палками! – лучше бы он не отвечал. Но это, как оказалось, еще не все.
- Насмерть! – страшным шепотом добавила девчушка.
Я развернулся, и на негнущихся ногах поплелся к реке, спиной чувствуя взгляды притихших ребят. В мыслях была необыкновенная пустота и ясность. Я долго стоял на берегу, смотрел, как вода уносит палые листья. Огненно-красные клиновые листья…В ту ночь мне приснилось, что меня бьют палками, бьет целая толпа, каждый из которой стремится нанести удар побольнее.
Я больше никогда не возвращался домой осенью, чтобы не видеть высоких деревьев на берегу. Но эти листья…они все равно снятся мне. И снится ее голос, тихо поющий слова той песни.
Я пел о богах, и пел о героях, о звоне клинков и кровавых битвах…
Покуда сокол мой был со мною, мне клекот его заменял молитвы.
Но вот уже год, как он улетел. Его унесла колдовская метель,
Милого друга похитила вьюга, пришедшая из далеких земель…
Сам не свой я с этих пор. Плачут, плачут в небе чайки.
В тумане различит мой взор лишь очи цвета горечавки.
Ах, видеть бы мне глазами сокола, воздух бы мне на крыльях сокола
В той чужой соколиной стране, да не во сне, а где-то около…
Стань моей душою, птица! Дай на время ветер в крылья.
Каждую ночь полет мне снится, холодные фьорды – миля за милей.
Шелком твои рукава, Королевна, белым вереском вышиты горы.
Знаю, что там никогда я не был, а если и был, то себе на горе.
Мне бы вспомнить, что случилось не с тобой и не со мною…
Я мечусь, как палый лист, и нет моей душе покоя!
Ты платишь за песню полной луною, как иные платят звонкой монетой.
В дальней стране, укрытой зимою, ты краше весны и пьянее лета.
Подойди ко мне поближе, дай коснуться оперенья…
Каждую ночь я горы вижу, каждое утро теряю зренье.
Шелком твои рукава, Королевна, ясным месяцем вышито небо.
Унеси меня, ветер северный, в те края, где боль и небыль!
Как больно знать, что все случилось не с тобой и не со мною…
Время не остановилось, чтоб взглянуть в окно резное.
О тебе, моя радость, я мечтал ночами, но ты печали плащом одета.
Я, конечно, еще спою на прощанье, но покину твой дом я с лучом рассвета.
Где-то бродят твои сны, Королевна? Далеко ли до весны травам древним?
Только повторять осталось – пара слов, какая малость!
Просыпайся, Королевна! Надевай-ка оперенье…
Мне ль не знать, что все случилось не с тобой и не со мною?!
Сердце ранит твоя милость, как стрела над тетивою.
Ты платишь за песню луною, как иные платят звонкой монетой.
Я отдал бы все, чтобы быть с тобою,
Но, может, тебя и на свете нету…
октябрь,2006.
ГОЛОС ОГНЕННЫХ ЛИСТЬЕВ
В тексте использованы слова песни гр. Мельница.
Шел дождь. Он шумел, стучал о жестяные подоконники, хлестал по крыше, окнам, стенам…Летний теплый дождь. Едва заметные в легких сумерках тугие струи. Лужи на мощеных булыжником дорожках. Кажется, дождь пел свою песню, подобно церковному хору, где особенно чисто, ясно звучал голос хрупкого худого юноши, солировавшего в тот вечер. Исчезала куда-то его нескладность, плечи мгновенно расправлялись, когда он начинал петь. Так петь мог только он…смотря, и не видя ничего перед собой. Стремясь взмыть под высокие своды вслед за звуком сильного голоса.
Та, что стояла сейчас под проливным летним дождем, положив локти на наружный подоконник, много дала бы, чтобы узнать, о чем думает парнишка. Можно было бесконечно рассуждать о его чувствах и мироощущении, но она, как никто, хорошо знала – все визуальное лишь дымка.
Ее собственное лицо обычно не выражало ничего. Да и не всматривался никто в лицо этой молодой девушке – ее считали сумасшедшей, и глядеть на нее было принято искоса. Она часто слышала, как ее вслух жалели, больше за компанию с собеседником, но намного чаще выслушивала издевательства. Молча, не меняя безучастного выражения лица. Ее все знали и никто не трогал, ограничиваясь язвительными выпадами. Может быть, боялись? Считалось, что она приносит несчастья. Но не всем, а лишь заслужившим кару. Возможно, ее безумие было истинным, если истина вообще существует.
читать дальше
В тексте использованы слова песни гр. Мельница.
Шел дождь. Он шумел, стучал о жестяные подоконники, хлестал по крыше, окнам, стенам…Летний теплый дождь. Едва заметные в легких сумерках тугие струи. Лужи на мощеных булыжником дорожках. Кажется, дождь пел свою песню, подобно церковному хору, где особенно чисто, ясно звучал голос хрупкого худого юноши, солировавшего в тот вечер. Исчезала куда-то его нескладность, плечи мгновенно расправлялись, когда он начинал петь. Так петь мог только он…смотря, и не видя ничего перед собой. Стремясь взмыть под высокие своды вслед за звуком сильного голоса.
Та, что стояла сейчас под проливным летним дождем, положив локти на наружный подоконник, много дала бы, чтобы узнать, о чем думает парнишка. Можно было бесконечно рассуждать о его чувствах и мироощущении, но она, как никто, хорошо знала – все визуальное лишь дымка.
Ее собственное лицо обычно не выражало ничего. Да и не всматривался никто в лицо этой молодой девушке – ее считали сумасшедшей, и глядеть на нее было принято искоса. Она часто слышала, как ее вслух жалели, больше за компанию с собеседником, но намного чаще выслушивала издевательства. Молча, не меняя безучастного выражения лица. Ее все знали и никто не трогал, ограничиваясь язвительными выпадами. Может быть, боялись? Считалось, что она приносит несчастья. Но не всем, а лишь заслужившим кару. Возможно, ее безумие было истинным, если истина вообще существует.
читать дальше