Очень хочется услышать непредвзятую критику по поводу следующего произведения.
Девушка с родинкой на лодыжке
Меня не зовут никак.
Нет, не поймите неправильно, имя при рождении я, конечно, получил, но никто уже около шести лет не использует его при обращении ко мне, потому что уже около шести лет ко мне просто никто не обращается. Из людей в мою однокомнатную квартиру на третьем этаже раз в две недели заходит медсестра, меряет температуру, давление, щупает пульс, как будто моему телу требуется констатация смерти, ставит какие-то отметки в желтом бланке и беззвучно уходит. Еще каждую неделю приходит женщина неопределенного аморфного вида и возраста, приносит продукты, иногда стирает, редко, но убирается в квартире (хотя я в этом по большому счету не нуждаюсь), никогда не разговаривает, не предлагает прогуляться или купить пачку чипсов в следующий раз, так, для разнообразия. За шесть лет и они, и я свыклись с мыслью, что мы друг для друга не существуем: я для них элемент интерьера, очередная галочка в плане рабочего дня или отвратительного вида желтом больничном бланке, они для меня - просто элементы.
Я сижу в инвалидном кресле. Точнее не сижу, а живу, потому что сидеть могут люди, у которых есть на это выбор: они могут ходить, бегать, ползать, карабкаться, стоять по стойке смирно, прыгать с парашютом, нырять, медитировать в позе умиротворенной обезьянки, кататься на лыжах, летать и при желании даже прыгнуть с крыши – я же этого выбора лишился вместе со способностью передвигаться около шести лет назад.
У меня есть и любимое занятие: я наблюдаю за улицей. Первые года два, когда было совсем тяжко, смотрел телевизор: думал больше узнать об окружающем мире, изучить то, на что здоровый человек обычно закрывает глаза, и, скажу вам, так порядочно отупел, что однажды чуть не умер , заснув за просмотром какой-то передачи о спаривании жуков-долгоносиков и захлебнувшись собственной слюной, – нет, я не могу сказать, что чрезмерно дорожу своей теперешней жизнью, но, согласитесь, умереть во сне от слюны не самый романтичный способ покинуть этот мир. А я все-таки романтик, потому что кроме мечты у меня ничего больше и нет по сути.
Так вот, подумал я тогда и решил завязывать с макромиром и переключаться на микро – так и появилось мое любимое занятие.
В улице мне нравится полное отсутствие системности (если исключить, конечно, время работы магазинов, аптек и контор): к ней нельзя составить программу передач и решить, что ты посмотришь завтра, а что через неделю, – улица это всегда новый кадр, это всегда импровизация и неожиданный поворот сюжета. Каждый день по моей улице проходит масса людей, встречаются непосредственные и обычные, веселые и печальные, бесшабашные и задумчивые, энергичные и уставшие, красивые и заурядные, молодые и старые, мужчины и женщины, странные и просто чудаки. Но каждый, кто не задумываясь проходит мимо четырнадцатого окна на третьем этаже дома номер 59, на миг становится частью моего маленького мира и если предположить, что любой житель планеты сможет когда-нибудь неспешной походкой прошагать по моей улице, то его границы могут расти до бесконечности…
Впрочем, нет, я был не совсем честен с вами: некий элемент системности все-таки присутствует в моей улице – это девушка с родинкой на лодыжке. Конечно, вблизи ее ног я никогда не видел, но мне приятно думать, что на лодыжке у нее есть родинка, потому что у меня она там тоже есть и эта мысль пока что единственный, пусть и не вполне достоверный факт, который нас с ней роднит. Девушка с родинкой на лодыжке два раза в день проходит по моей улице: утром направляясь в метро, а вечером – домой. Зимой она носит коричневое пальто с оранжевой вышивкой на полах и манжетах, весной и осенью терракотовый плащ или черную куртку. За столько лет я досконально изучил все элементы ее гардероба в мельчайших подробностях, запомнил каждую непослушную прядь на ее голове (и прошлой весной со скуки даже стал давать им имена, но решил пока повременить с шизофренией), а глаз ее за четыре года я не видел ни разу… И знаете почему? Да все из-за старой церкви с желтыми, мечтающими уже лет десять только о ремонте стенами, которая стоит аккурат напротив окон моей квартиры. Каждый день проходя мимо моего дома, девушка с родинкой на лодыжке, отворачивается и пристально (как мне кажется, ведь глаз ее я не вижу) вглядывается в эту злосчастную церквушку, в это святилище добра и света, которое только и делает, что мешает моей личной жизни! Ну вы представьте себе: каждый день она смотрит на это дурацкое обшарпанное сооружение, в то время пока я изнемогаю от желания увидеть ее лицо! Это просто невыносимо…
Конечно, я мог бы постучать в окно и дать о себе знать, если бы не моя глупая попытка самоубийства: дело в том, что на третий день без ног и без людей в стенах собственной квартиры я решил выброситься из окна, но добрые соседи или кто-то из прохожих увидел, как человек с недвигающимися пластилиновыми ногами пытается залезть на подоконник (что у него кстати так и не получилось), и сдуру вызвал милицию. Попытку суицида мне все-таки засчитали и поставили в рамы вместо обычного стекла какое-то звукопоглощающее и пуленепробиваемое, так что стучи - не стучи, а тебя все равно никто не услышит. Особенно девушка с родинкой на лодыжке…
Если бы не эта церковь, она обязательно когда-нибудь бы бросила взгляд и на мое окно, а я его непременно бы поймал и помахал ей – она бы, наверное, улыбнулась. На следующий день она вновь скользнула по оконному стеклу взглядом, увидела мое приветствие и помахала в ответ. На третий день, я бы, пожалуй, набрался смелости и подмигнул ей – она бы недоуменно остановилась, приподняла вверх брови, но дружелюбно улыбнулась, я позвал ее жестом зайти – она замялась, посмотрела на часы, потеребила пуговицу и, вполне возможно, решилась посетить безобидного инвалида… А потом…. Ах, если бы мне просто один ее взгляд, всего один взгляд… Но их всех она дарит груде кирпича и цемента…
Единственный выход из этой ситуации я вижу в сносе этого здания, безжалостном его уничтожении и постройке на этом месте чего-нибудь безобразного вроде бизнес-центра (да-да, ради взгляда девушки с родинкой на лодыжке я готов всю оставшуюся жизнь видеть из своего окна холодное безразличное здание в стиле хай-тек и снующих туда-сюда людей в костюмах и галстуках), но недавно на ворота церкви была повешена табличка, на которой написано, что она является объектом исторического достояния, а значит, в ближайшие лет 50 ее не снесут. Значит, в ближайшие лет 50 я не смогу увидеть лица девушки с родинкой на лодыжке. Если я вообще протяну еще больше 20…
Не так давно я видел сон. В этом сне мы разговаривали с ней. Я спросил ее:
- Почему ты всегда смотришь на церковь, когда проходишь мимо моего дома?
- Я представляю, насколько красив вид с колокольни, - ответила она.
- Ты уже четыре года представляешь – что мешает тебе один раз забраться туда и увидеть все воочию?
Она вздохнула, поправила складки на юбке и сказала:
- Устоявшийся образ жизни…
- Нет, это не достаточная причина: вот отсутствие ног – это причина!
- Это тоже своего рода устоявшийся образ жизни… - ответила она, глядя куда-то в пустоту…
Затем посмотрела на часы, потеребила пуговицу на рубашке и исчезла.
Вот так и живем мы с ней: два обычных мечтателя с устоявшимися образами жизни, взаимоисключающими друг друга…
Нет, не поймите неправильно, имя при рождении я, конечно, получил, но никто уже около шести лет не использует его при обращении ко мне, потому что уже около шести лет ко мне просто никто не обращается. Из людей в мою однокомнатную квартиру на третьем этаже раз в две недели заходит медсестра, меряет температуру, давление, щупает пульс, как будто моему телу требуется констатация смерти, ставит какие-то отметки в желтом бланке и беззвучно уходит. Еще каждую неделю приходит женщина неопределенного аморфного вида и возраста, приносит продукты, иногда стирает, редко, но убирается в квартире (хотя я в этом по большому счету не нуждаюсь), никогда не разговаривает, не предлагает прогуляться или купить пачку чипсов в следующий раз, так, для разнообразия. За шесть лет и они, и я свыклись с мыслью, что мы друг для друга не существуем: я для них элемент интерьера, очередная галочка в плане рабочего дня или отвратительного вида желтом больничном бланке, они для меня - просто элементы.
Я сижу в инвалидном кресле. Точнее не сижу, а живу, потому что сидеть могут люди, у которых есть на это выбор: они могут ходить, бегать, ползать, карабкаться, стоять по стойке смирно, прыгать с парашютом, нырять, медитировать в позе умиротворенной обезьянки, кататься на лыжах, летать и при желании даже прыгнуть с крыши – я же этого выбора лишился вместе со способностью передвигаться около шести лет назад.
У меня есть и любимое занятие: я наблюдаю за улицей. Первые года два, когда было совсем тяжко, смотрел телевизор: думал больше узнать об окружающем мире, изучить то, на что здоровый человек обычно закрывает глаза, и, скажу вам, так порядочно отупел, что однажды чуть не умер , заснув за просмотром какой-то передачи о спаривании жуков-долгоносиков и захлебнувшись собственной слюной, – нет, я не могу сказать, что чрезмерно дорожу своей теперешней жизнью, но, согласитесь, умереть во сне от слюны не самый романтичный способ покинуть этот мир. А я все-таки романтик, потому что кроме мечты у меня ничего больше и нет по сути.
Так вот, подумал я тогда и решил завязывать с макромиром и переключаться на микро – так и появилось мое любимое занятие.
В улице мне нравится полное отсутствие системности (если исключить, конечно, время работы магазинов, аптек и контор): к ней нельзя составить программу передач и решить, что ты посмотришь завтра, а что через неделю, – улица это всегда новый кадр, это всегда импровизация и неожиданный поворот сюжета. Каждый день по моей улице проходит масса людей, встречаются непосредственные и обычные, веселые и печальные, бесшабашные и задумчивые, энергичные и уставшие, красивые и заурядные, молодые и старые, мужчины и женщины, странные и просто чудаки. Но каждый, кто не задумываясь проходит мимо четырнадцатого окна на третьем этаже дома номер 59, на миг становится частью моего маленького мира и если предположить, что любой житель планеты сможет когда-нибудь неспешной походкой прошагать по моей улице, то его границы могут расти до бесконечности…
Впрочем, нет, я был не совсем честен с вами: некий элемент системности все-таки присутствует в моей улице – это девушка с родинкой на лодыжке. Конечно, вблизи ее ног я никогда не видел, но мне приятно думать, что на лодыжке у нее есть родинка, потому что у меня она там тоже есть и эта мысль пока что единственный, пусть и не вполне достоверный факт, который нас с ней роднит. Девушка с родинкой на лодыжке два раза в день проходит по моей улице: утром направляясь в метро, а вечером – домой. Зимой она носит коричневое пальто с оранжевой вышивкой на полах и манжетах, весной и осенью терракотовый плащ или черную куртку. За столько лет я досконально изучил все элементы ее гардероба в мельчайших подробностях, запомнил каждую непослушную прядь на ее голове (и прошлой весной со скуки даже стал давать им имена, но решил пока повременить с шизофренией), а глаз ее за четыре года я не видел ни разу… И знаете почему? Да все из-за старой церкви с желтыми, мечтающими уже лет десять только о ремонте стенами, которая стоит аккурат напротив окон моей квартиры. Каждый день проходя мимо моего дома, девушка с родинкой на лодыжке, отворачивается и пристально (как мне кажется, ведь глаз ее я не вижу) вглядывается в эту злосчастную церквушку, в это святилище добра и света, которое только и делает, что мешает моей личной жизни! Ну вы представьте себе: каждый день она смотрит на это дурацкое обшарпанное сооружение, в то время пока я изнемогаю от желания увидеть ее лицо! Это просто невыносимо…
Конечно, я мог бы постучать в окно и дать о себе знать, если бы не моя глупая попытка самоубийства: дело в том, что на третий день без ног и без людей в стенах собственной квартиры я решил выброситься из окна, но добрые соседи или кто-то из прохожих увидел, как человек с недвигающимися пластилиновыми ногами пытается залезть на подоконник (что у него кстати так и не получилось), и сдуру вызвал милицию. Попытку суицида мне все-таки засчитали и поставили в рамы вместо обычного стекла какое-то звукопоглощающее и пуленепробиваемое, так что стучи - не стучи, а тебя все равно никто не услышит. Особенно девушка с родинкой на лодыжке…
Если бы не эта церковь, она обязательно когда-нибудь бы бросила взгляд и на мое окно, а я его непременно бы поймал и помахал ей – она бы, наверное, улыбнулась. На следующий день она вновь скользнула по оконному стеклу взглядом, увидела мое приветствие и помахала в ответ. На третий день, я бы, пожалуй, набрался смелости и подмигнул ей – она бы недоуменно остановилась, приподняла вверх брови, но дружелюбно улыбнулась, я позвал ее жестом зайти – она замялась, посмотрела на часы, потеребила пуговицу и, вполне возможно, решилась посетить безобидного инвалида… А потом…. Ах, если бы мне просто один ее взгляд, всего один взгляд… Но их всех она дарит груде кирпича и цемента…
Единственный выход из этой ситуации я вижу в сносе этого здания, безжалостном его уничтожении и постройке на этом месте чего-нибудь безобразного вроде бизнес-центра (да-да, ради взгляда девушки с родинкой на лодыжке я готов всю оставшуюся жизнь видеть из своего окна холодное безразличное здание в стиле хай-тек и снующих туда-сюда людей в костюмах и галстуках), но недавно на ворота церкви была повешена табличка, на которой написано, что она является объектом исторического достояния, а значит, в ближайшие лет 50 ее не снесут. Значит, в ближайшие лет 50 я не смогу увидеть лица девушки с родинкой на лодыжке. Если я вообще протяну еще больше 20…
Не так давно я видел сон. В этом сне мы разговаривали с ней. Я спросил ее:
- Почему ты всегда смотришь на церковь, когда проходишь мимо моего дома?
- Я представляю, насколько красив вид с колокольни, - ответила она.
- Ты уже четыре года представляешь – что мешает тебе один раз забраться туда и увидеть все воочию?
Она вздохнула, поправила складки на юбке и сказала:
- Устоявшийся образ жизни…
- Нет, это не достаточная причина: вот отсутствие ног – это причина!
- Это тоже своего рода устоявшийся образ жизни… - ответила она, глядя куда-то в пустоту…
Затем посмотрела на часы, потеребила пуговицу на рубашке и исчезла.
Вот так и живем мы с ней: два обычных мечтателя с устоявшимися образами жизни, взаимоисключающими друг друга…