Ошибка Дюка

[stih]

Тысячу лет никто не оглашал звуками высокие своды, не рушил тишину залы, служившей склепом великому человеку. Песчаная вязь на плитах веками оставалась нетронутой, и безмятежность считала каменную гробницу своим царством. И через десять веков после того, как рабы завалили вход, свежий ветер и звуки вновь проникли в гробницу. Вошли двое, держа перед собою смоляные факелы.

Один был старым и грязным, седые волосы лежали на плечах, куртка и штаны болтались на иссохшем теле. Другой был молодым и полным, в одежде более опрятной, чем у его спутника – видно, следил за собой; но порок отражался уже и на его лице. Менее всего были они схожи между собою, но в их облике сквозило что-то общее. Занятие – одно на двоих – придало им одинаковые черты: зажгло алчбу в глазах, отметило хитростью лица; у обоих от жадности раздувались ноздри, словно ловили запах золота в воздухе.

Молодой двинулся вперед, поднимая факел как можно выше над головой.
- Погоди, Рассет, здесь могут быть ловушки, - предостерег его старик, - Подобное место не обходится без маленьких хитростей.
Он боком, осторожно, скользнул к стене и увидел то, что искал: в нише пряталась наполовину высунутая трубка со стрелой внутри. Ловушка сработала, но стрела не покинула гнезда. Старик осторожно просунул руку в отверстие.
- Хех! – усмехнулся он, - Да она сгнила! Это сколько же времени прошло? Взгляни – дерево давно превратилось в труху, один наконечник остался лежать.
- Что ж, Дюк, теперь у нас меньше стало забот, - отозвался второй, - Осмотрим здесь все без помех.

Железный наконечник наполовину зарылся в пыль и труху. Старик ножом аккуратно поддел его, вытащил и подкинул в ладони, потом, вспомнив вдруг, как он в детстве не раз проверял остроту охотничьего ножа, надавил подушечкой большого пальца на острие.
- Черт! – выругался он, когда наконечник проколол кожу, и багровая капля скатилась вниз, - Острый, зараза.
Старик бросил его за спину и, непроизвольно сунув палец в рот, подошел к Рассету. Тот стоял на коленях и расчищал рукавом надписи на могильных плитах.
- Здесь должно быть золото, - шептал он, - Слышишь, Дюк? Много золота, я его чувствую. Смотри, что здесь написано, читай.
Дюк склонился над плитой:
- Это был знатный воин.
- Бог мой, удача! Золото! Дюк, скажи – ты не жалеешь, что бросил археологию? Пусть сейчас твое занятие не слишком почетно, и с жандармами бывают проблемы, зато приносит оно много больше прибыли, чем ковыряние в земле и сдувание пыли с глиняных черепков. Да и что вы, археологи, находите забавного в том, чтобы проводить таким образом целые дни?
- Молчи! – задыхаясь, отозвался старик, - Я могу... по глиняному черепку рассказать целую историю... что случилась, к примеру, тысячу лет назад.

- Вы одержимые, - захохотал Рассет, и, взяв лом, попытался сдвинуть с места каменную плиту могилы, - Кому это нужно? Мне? Нет, я обойдусь без историй, мне все равно, как жили мертвецы. Только представь: выкапывать золото лишь затем, чтобы отдать музею! А самому перебиваться жалованием, которого едва хватит на еду и любовницу. Я не понимаю вас – видеть богатство и не хотеть им обладать! Чего молчишь, Дюк?

Не слыша ответа, он обернулся; лом выпал из рук. Тот, кого звали Дюком, бывший археолог – лежал недвижимо на полу. Разбитые черепки без утайки ведали ему свои истории, он мог в изгибах рисунка угадать эпоху и государство – и он не прочел того, что произошло сутки назад.
Тонкая черная змейка скользнула в нишу и, заметив трубку, попыталась в нее втиснуться; но узким было отверстие. Змея изгибалась и бессильно кусала наконечник, пока не освободилась и не уползла; в трухе остались следы борьбы, написанные гибким черным телом.

Дюк - археолог, гробокопатель, пьяница и вор - умер. Его труп лежал перед изумленным Рассетом.