[stih]

Прошу оценить. Заранее спасибо за Ваше внимание.

Дурманящие запахи весны в бешеной пляске носились в воздухе. В цветущих кронах надрывно пели птицы, призывая к любви. Проснувшееся солнце ласкало кожу и рассыпалось солнечными зайчиками по молодой зелени деревьев. Теплый ветер трепал волосы и, как маленький ребенок, играл с фантиками от конфет, кружа их и подбрасывая в воздух. Буйство красок и запахов кружило голову, и на лицах людей все чаще расцветали улыбки. В этом безумии яркой весны лишь она была как вырезанный кадр из черно-белого фильма. Из старой драмы про любовь, что всегда заканчиваются поцелуем под дождем. Спрятав свое лицо в ладони, она беззвучно рыдала. Худенькие плечи подрагивали под старым толстым черным платьем. Бескровные губы шептали: «Скажи, мама, почему, почему я должна плакать одна в такой ясный день? Почему… скажи мне, мама…»
Две толстые соседки с платочками утирали слезы рядом. Она ненавидела их за это притворство. Она ненавидела худого долговязого мужика, суетившегося у закопанной могилы. Она ненавидела весь мир. В этот теплый день, в этом толстом шерстяном платье ей было так холодно, как никогда. Душу словно сковало льдом от боли и нерастраченной любви, от недосказанных слов.
- Наталья…
Звук её имени вывел девушку из оцепенения.
- Наталья, – она подняла взгляд и повернулась.
- Наталья, тут… гость… Он хотел бы поговорить с Вами… ээээ, – могильщик замолчал и стал вытирать потные ладони о брюки. Под ее холодным взглядом, от ее молчания у него спутались все мысли.
«Интересно, если бы можно было вернуть свою мать, убив его, я бы сделала это? Интересно…»
- Прости, Наташа, что так поздно. Очень сожалею. – Прервал ее мысли еще один мужской голос. Низкий и хриплый глубокий голос. Он грел её слух, словно горячее вино с пряностями.
Девушка перевела взгляд за спину могильщика. Неподалеку стоял он. Мужчина с большой буквы. Красавец, сошедший с черно-белых экранов прошлого. На вид лет сорока пяти. Дорогой костюм идеально сидел на его подтянутой фигуре, в волосах серебрилась проседь, от уголков глаз тонкими лучиками разбегались морщины, а в глазах отражалось предзакатное солнце. До боли знакомых глазах цвета поздней листвы. Он смотрел на нее её глазами.
- Кто Вы? – спросила она, уже понимая, кто перед ней стоит.
Хоть она и давно забыла лицо того мужчины, что держал только что родившуюся девочку на старых, давно выброшенных фотографиях. Человек, которого никогда не существовало в её жизни. Отец.
Он каким-то чудом сумел поймать ее взгляд. Уже не смея не смотреть в эти глаза, настойчиво проникающие в душу, Тата, молча, застыла.
- Ты же знаешь, кто я, ты узнала меня. – Сказал он ровным спокойным голосом. Никаких чувств не угадывалось в интонациях его речи, ничего не изменилось в выражении его лица. Все та же вежливая отстраненность. – Прости что опоздал, я должен был прийти раньше, чтобы разделить горе. Прости.
Как он может говорить слова сочувствия с таким выражением лица? Он даже не пытается притворяться. Отвратительно… Они общаются всего пару минут, а она уже ненавидит его…
Тата поймала взглядом его движение, когда он двинулся к ней твердым шагом с намерением утешить отцовскими объятиями. Она не сможет вытерпеть еще и такую муку. Но девушка не успела сделать шаг назад и отстраниться. Предвидя реакцию дочери, мужчина рывком сгреб ее в свои объятия.
Она ожидала таких же сухих и равнодушных рук, как и его слова. Но… он был таким теплым, его руки так мягко обнимали ее. На несколько минут ей показалось, что весь мир остался где-то там, далеко, за крепким кольцом его рук. Уткнувшись носом ему в шею, она почувствовала пряный восточный аромат одеколона, начинающий греть ее изнутри…
Но, что это с ней? Не желая терпеть больше это притворство, не выдержав, она изо всех сил толкнула его от себя, но смогла лишь слегка отстраниться.
- Тебе нечего стесняться, ты можешь поплакать, не бойся, - сказал мужчина все тем же холодным голосом. И улыбнулся. Кривой и совсем не теплой улыбкой.
Ее рука сама собой взметнулась в воздух. Разговор двух тетушек был прерван звонким хлопком.
- Не издевайтесь надо мной, как Вы смеете?! – выкрикнув это в лицо отцу, она стремительным шагом обошла его и направилась к машине.
Садясь, Тата обернулась. Отец, молча, стоял, с тем же выражением лица смотря в землю. Его широкая ладонь прикрывала красный след, расползающийся по щеке.



В маленькой комнате, плотно заставленной мебелью, царил сущий беспорядок. Полки книжного шкафа сиротливо пустовали, а на полу валялись стопки книг и журналов. Все из ящиков стола неопределенной кучей громоздилось рядом. Тата осторожно перебирала старые вещи, складывая в картонную коробку свою память: старые фотографии, где она улыбалась вместе с матерью; старые открытки на День Рождения и Новый Год; корявые детские рисунки с ярко-желтым солнцем. Старые игрушки, залатанные и перелицованные, носовые платочки с вышитыми маминой рукой инициалами. Ее очки, ее ручки, ее блокнот, ее записная книжка, ее кошелек. Всю память о той жизни, всю… кофты и брюки, юбки и блузки, еще новые, нераспечатанные упаковки с чулками, она отправляла в большие мусорные коробки. Девушка собиралась стереть и уничтожить все. Потому что она должна быть сильной, а сильные не плачут об утраченном. Они только поднимают голову выше и идут вперед. Помня, но не сожалея, не живя прошлым. Если бы у нее были на это силы, если бы она могла…
Никаких слез больше, никакого горя, никакой печали. Она просто уйдет от этого.
Пальцы судорожно сжали старую кофту матери, насквозь пропахшую ее любимыми сладкими духами с нотами амбры и ванили. По щекам текли слезы. Она так и не сумела сдержать их. Прижимая к груди вещи, комкая одежду, девушка в последний раз вдыхала этот запах, запах ее матери. Запах успокаивающих материнских объятий, спасений от всех бед этого мира. Этого больше не будет никогда, никогда…
Тата все могла простить ей, кроме этого. Ее смерть она не простит никогда.
Как же много в человеке слез, как же много боли может поместиться в одной душе. Девушка стояла, наклонившись над кухонной раковиной, и жадно пила воду с металлическим привкусом труб, охлаждая саднящую боль в горле после долгих рыданий. Мокрые пряди волос облепили лицо, но холодная вода так и не уняла жар, горящий внутри.
В прихожей раздался резкий, ненавистный еще с детства звонок. Но ничего, она поменяет и его. И эти старые затертые обои. Она выкинет всю старую мебель. Ничего нельзя оставлять. Даже эту дверь в прихожей, которую она открывала тысячи раз, и которую она открывает сейчас…
Тата распахнула дверь. Человек, стоящий на пороге, вытеснил все из ее головы.
- Опять Вы! – совсем не радостно поприветствовала гостя девушка.
- Ты прекрасно знаешь, как меня зовут, я бы предпочел, чтобы ты назвала меня по имени, - и, увидев, как она нахмурила свои рыжие брови, добавил, – и на «ты».
Сдержавшись, она придала своему голосу вежливую холодность:
- Тогда, добро пожаловать, Александр, чувствуй себя как дома.
После этих слов девушка развернулась и, молча, ушла на кухню. Отец проследовал в комнату и чуть не споткнулся о коробку, доверху наполненную старыми фотоальбомами.
Хозяйка уже раздраженно гремела на маленькой кухне кружками.
- Я заварю Ва… тебе зеленый чай.
- Я предпочитаю черный, – пробормотал он, доставая лежащий сверху альбом.
- Зеленый полезнее. Не бойтесь, не отравитесь, – в её же интонации звучала надежда на обратное.
- Надо же, как мы саркастичны, – парировал мужчина, открывая наугад альбом.
- Что Вы там такое углядели? – недовольно спросила девушка, входя в комнату.
- Ничего… такого, – запнувшись, ответил он, неотрывно всматриваясь в фотографию, с которой на него смотрела, широко улыбаясь, рыжая девчушка.
- Тогда положите на место. Это невежливо – брать чужие вещи без спроса, – повернувшись к отцу спиной, Тата стала расставлять чашки и чайник на столик у дивана.
Если бы она не отвернулась, то поступок мужчины вызвал бы еще один приступ злости. Торопливо, слегка дрожащими пальцами, он вытащил из альбома фотографию и спрятал ее во внутренний карман пиджака. И вовремя успел стереть такое чуждое для его лица выражение растерянности и испуга.
Девушка вновь повернулась к отцу. Мужчина неотрывно смотрел, как его дочь убирает выбившиеся из хвоста и упавшие на лицо волосы. Подняв глаза, она поймала его взгляд. Они смотрели друг другу в глаза еще несколько секунд, потом Тата, слегка смущенная, присела на диван.
Расценив это как предложение, он сел рядом, брезгливо посмотрев на истертую ткань. Их колени соприкоснулись. Девушка вздрогнула. Ничуть не смущаясь такой невежливости, она пересела на самый край.
- Зачем ты пришел? Хотел посмотреть, как я живу? Впервые за столько лет? Что ж, нравится?! Ничего хорошего, правда? Но меня это устраивает. Здесь я была счастлива, здесь прошло мое детство, и я ни о чем не жалею. Если хочешь знать, я… - скороговоркой, все ускоряя темп и увеличивая громкость, говорила она, до того сильно сжимая горячую чашку, что побелели кончики пальцев.
- Я пришел не за этим, – оборвал он торопливую речь своей собеседницы и отобрал у нее так и не выпитый чай. - Я пришел забрать тебя, теперь мы будем жить вместе.
Тата так резко повернула к нему голову, что чуть не свернула шею. От удивления она еще около минуты не могла сказать ни слова. Он ждал, молча и невозмутимо прихлебывая горьковатый чай.
Девушка вскочила с дивана и раздраженно выбила чашку у него из рук. С глухим звуком чашка упала на пол, на ковре тут же расползлось мокрое пятно.
- С чего Вы взяли, что я поеду?! Я…
Быстрее, чем она успела договорить, мужчина оказался на ногах и дернул Татку за руку, притянув к себе. Его пальцы больно впились в плечи девушки, заставив замолчать. Он навис над ней, сильный и большой мужчина над маленькой, хрупкой девушкой. Его ответная ярость холодным потоком обрушилась на нее. Она съежилась и отвела взгляд.
- Ты идешь, и без разговоров, – отрывисто бросил он ей в лицо. – Зачем эти коробки?
Он сжал пальцы сильнее, оставляя красные следы на запястье и боль в плече.
- На помойку. Я их выкину, – сквозь зубы пробормотала девушка.
- Замечательно, - он потащил дочь за собой в коридор.
- Тогда мы уходим прямо сейчас.
- Но, как же мои вещи? Здесь все, что у меня есть… я
- Я куплю тебе новое. Все новое.
Мужчина вытолкал ее в подъезд. Широко раскрытыми глазами она наблюдала, как исчезает за закрывающейся дверью ее маленькая квартирка. Квартира, где она жила все детство, где она плакала, где смеялась, где мама по вечерам читала ей сказки, где она писала свой первый дневник, где она впервые читала свои любимые книги. Девушка просто стояла, не находя в себе сил сделать шаг и остановить это. Дверь захлопнулась с громким стуком.
Она простояла бы так еще множество часов. Хотелось плакать и ругаться. Хотелось колотить по этой деревяшке кулаками изо всех сил, до крови.
Мужчина взял дочь за руку и, как маленького ребенка, повел вниз по лестнице. Она не чувствовала его прикосновения, словно робот спускаясь вниз.
Все также молча, они вышли во двор, и отец усадил ее на заднее сиденье автомобиля. Дверца машины мягко захлопнулась, и они выехали со двора.


Большой дом. Три этажа и гараж. Дорогая мебель. Техника последней модели. Дорогие ковры. Дорогие картины. Шелковое белье на кроватях. Холодильник, полный деликатесов. Гардероб, переполненный одеждой. Горничная. Ужины из лучших ресторанов.
И холод. Холод, пропитанный одиночеством. Она жила в доме, который давно умер, заживо похороненная вместе с ним.
Иногда Тата представляла, что по дому двигаются два трупа. Они не разговаривали друг с другом. Они не улыбались друг другу. Они не смотрели в глаза друг другу. Проходили мимо, словно мимо пустоты. У каждого своя жизнь. У каждого свое, и ничего общего. Любимые кружки, любимые тарелки, стоящие на разных полках.
Она просыпалась в пустом доме, в доме, где даже не капала вода из крана. Шла на кухню, где на полке стояла его уже вымытая после кофе кружка. Где нагретый им чайник уже остыл, а нарезанный хлеб был съеден. Гараж давно пустовал.
Тата завтракала, после мыла посуду, тут же составляя ее на полки. Одевалась, закрывала за собой дверь и уходила, унося из этого дома последнюю частичку тепла.
Мужчина приходил по вечерам в темный дом. Включал свет, который освещал лишь пустые помещения. Принимал душ. Ужинал остывшей едой, заказанной из ресторана. Смотрел новости. Читал книги. Ложился спать. Долго лежал в постели, согревая холодные простыни. Ждал, когда хлопнет дверь, желая услышать звон ключей, стук снятой обуви, звук льющегося душа. Равнодушными глазами рассматривал потолок. Засыпал.
Тата приходила, когда на улице темнело. Не включала свет. Не ужинала. Принимала горячий душ. Ставила на мобильнике будильник на утро. Засыпала.
Они спали в своих холодных постелях, обласканные лишь ночной тишиной. Она, свернувшись клубочком, прижималась к плюшевому мишке. Он спал, держа в руке ее фотографию, вставленную в рамку.
Вставая рано, он подолгу смотрел, как она спит.
Приходя вечером, она стояла у двери спальни и слушала его сонное дыхание.


Это было воскресенье. Их первое воскресенье. Открыв глаза, Тата уже знала, что отец дома. Даже отсюда она ощущала тепло, исходящее от него, слышала его дыхание, чувствовала запах его одеколона. Она не хотела спускаться из спальни, не знала, о чем с ним говорить. Но она хотела видеть его, хотя не могла признаться в этом даже себе.
Он завтракал на кухне. Приготовленный кофе остывал на столе вместе с любимым тостами. Мужчина ждал, когда же Наташа спустится и присоединится к нему. Он хотел поговорить о погоде, о фильмах, о музыке. Он хотел, чтобы дочь посмеялась над его шутками. Напряженный, нервничающий, он не сводил взгляда с двери. Наконец, послышались ее шаги. Залпом выпив полкружки своего кофе, он отвернулся к окну.
Девушка вошла, не поднимая на него глаз. Загремела посудой, заварила чай, включила тостер.
«Доброе утро», - хотел сказать он, разглядывая ее спину.
«Доброе утро», - хотела сказать она, садясь за стол.
« Как прошла твоя неделя? Как твоя работа? Как ты хотел провести выходные? Давай посмотрим вместе фильм вечером. Я бы хотела рассказать о своей жизни. Скажи, отец, как ты жил до меня. Скажи… Скажи…» - умирали невысказанные слова, так и не успев родиться.
Она так многое хотела спросить, многое хотела сказать. Она так устала от молчания, устала от своей злости и раздражения. Девушка хотела просто улыбнуться и провести завтрак за смехом и разговорами, не думая ни о чем серьезном, не думая о своих чувствах.
Он так устал от своего пустого дома. Устал от холодной постели, от завтраков в одиночку. Как же ему надоели вечерние новости, которые не с кем было обсудить. Как наскучили ему хорошие фильмы, просмотренные в одиночестве. Он хотел лишь, чтобы ночная тишина забыла о нем навсегда. Он хотел быть ближе, быть ближе к своей родной дочери.
«Как твоя учеба? Как твои друзья? Может, пригласишь их в гости? Может, расскажешь о своей жизни?» - умирали все новые и новые слова.
Они молчали, проглатывая все свои вопросы вместе с завтраком, не находя сил преодолеть тот кокон отчуждения, что они свили сами.
«Я сильная, мне никто не нужен». «Я слишком самодостаточен, чтобы тяготиться одиночеством».
Вода медленно капала из плохо закрытого крана, одна она нарушала тишину. Солнечные зайчики прыгали по столешнице, они были единственным светом и источником тепла в этой комнате.
От бессилия ему хотелось швырнуть кружку об стену. От отчаяния ей хотелось плакать.
Мужчина встал из-за стола. Он принялся мыть посуду, методично расставляя ее на полки. Вытерев руки полотенцем, он посмотрел на Наташу, но, так и не поймав взгляда, двинулся к двери. Когда девушка подняла глаза, он уже повернулся к ней спиной. Пальцы слегка дрожали, когда она мыла кружку холодной водой.
Мужчина резко обернулся:
- Давай пойдем, прогуляемся в парк. – Почти выкрикнул он.
Кружка выпала из ее рук и с грохотом упала на пол. Белые, чисто вымытые кусочки фаянса разлетелись по кухне.
Если бы она не наклонилась, чтобы собрать осколки, то видела бы ту мольбу, с которой он смотрел на нее. Если бы она не сжала пальцы вокруг подобранных осколков, он бы увидел, как они дрожат. Тонкая струйка крови от пореза, который она так и не заметила, потекла по коже, капая на пол.
- Хорошо. Я подмету пол и соберусь.
Он, молча, развернулся и вышел из кухни. Наташа невидящим взглядом уставилась на красные кляксы крови. Она должна его ненавидеть. Так почему же?



Тата и её отец шли по весеннему парку. Их окружали счастливые радостные лица. Отовсюду доносились смех детей и разговоры друзей. Они проходили мимо обнимающихся парочек, целующихся парней и девушек. Иногда их обгоняли отцы с дочерьми и матери с сыновьями. Вокруг крутились и вертелись яркие аттракционы, наполняющие сердца посетителей радостью и предвкушением веселья.
Она смотрела на прохожих слегка затуманенным взглядом, с грустью провожая всех этих людей.
Людей, у которых было то, чего не было у нее. Счастье, любовь, дружба, семья. Ее вдруг охватило чувство безнадежности, когда она вспомнила о своем одиночестве. Она думала, что этой прогулкой сможет прогнать его. Сможет, наконец, сблизиться хоть с одним человеком. Стать ближе к нему….
Внезапно поняв, что отца рядом нет, девушка остановилась. Она обернулась. Стала вглядываться в толпу, пытаясь понять, куда он мог деться. К ней потихоньку подкрадывалось раздражение, за которым скрывался страх. Тата никогда не была в этом парке, не помнила, откуда они пришли, не могла вспомнить, где стоит его машина. Вокруг нее шумела и шевелилась многоликая толпа. Как маленький островок посреди моря, она неподвижно стояла, обтекаемая идущими людьми. Самостоятельный ребенок, она никогда не терялась в детстве. Тата всегда знала, где она, зачем она там, и что нужно делать. Теперь же… Теперь... Девушка была совершенно растеряна. И напугана.
«Куда он ушел? Он специально оставил меня? Хотел пошутить, поиздеваться? Зачем тогда он вообще взял меня с собой?»
Нервное напряжение последней недели дало о себе знать, пресловутый комок подступил к горлу. Она быстро заморгала, пытаясь отогнать слезы. «Черт... Я же не маленькая, не ребенок, чтобы плакать…»
- Я уже думал, что так и не смогу найти тебя.
Девушка обернулась на голос, и в метре от себя увидела отца. Легкая улыбка сошла с его губ, как только он увидел ее намокшие глаза. Он подошел ближе.
- В чем дело? Почему ты плачешь? – впервые Тата уловила в его голосе хоть какие-то чувства. - Я думал ты пойдешь со мной. Ты меня не услышала? – беспокойство все четче проступало в его голосе.
От этого ей стало еще обиднее. По щеке скатилась слеза.
- Ты… - его голос дрогнул, – ты думала, что потерялась?
Ей было ужасно стыдно за такую глупость, но слезы все текли и текли, оставляя влажные дорожки на щеках и шее девушки, впитываясь в ткань её легкого платья. Тата не хотела, чтобы он видел. Не переставая шмыгать носом, она закрыла лицо руками и опустила голову.
Мужчина подошел ближе и, молча, смотрел на плачущую дочь.
Он не умел утешать, боялся женских слез и оттого не знал, что делать. Пытался что-то сказать, но ничего стоящего не приходило в голову.
- Я всего лишь… Я… - сказал мужчина почти неслышно. – Я купил тебе шарик.
Он протянул к ней руку, в которой была зажата нитка. На конце этой нитки над его головой покачивалось нечто желтое с широкой улыбкой.
Это было так неожиданно для нее, что Тата перестала плакать. Убрав руки от лица, она посмотрела на него. Он так смешно выглядел с этим шариком. Серьезный мужчина с парящим над ним желтым шаром. Девушка протянула руку, чтобы взять подарок. Их пальцы соприкоснулись. Она невольно улыбнулась, сначала едва заметно, но потом на ее лице появилась широкая сияющая улыбка, детская и наивная. Улыбка, от которой у него защемило в груди. Мужчина и девушка стояли друг против друга. В ее руке болтался шарик. Они улыбались впервые за все время, проведенное вместе. Мир был прекраснее самых красивых сказок. Солнце ласкало их лица, небо раскинулось всей своей бесконечной синевой только для них.
- Это губка. Его зовут Боб, – сказал он, улыбаясь тому, как глупо звучит эта фраза.
- Очень милый Боб. Спасибо.
Слезы высохли под ярким солнцем. Лед, что так долго сковывал их, наконец, растаял.
Она шли по дороге теперь уже по-настоящему вместе.
- Тебе нужно записать мой номер мобильного, чтобы больше такого не было. Я бы не хотел, чтобы ты еще раз потерялась. – С этими словами он несмело взял Наташину ладошку в свою.
Мимо прошел отец со своей маленькой дочкой. Они весело смеялись, девочка, не умолкая, с восторгом рассказывала о «Чертовом колесе».
- Может и нам прокатиться на «Чертовом колесе»? – сказала она, спустя несколько секунд, и сжала отцовскую ладонь.


Она встречала его улыбкой каждое утро. На прощание она целовала отца в щеку, поглубже вдыхая его запах, чтобы запомнить его на весь день. Сидя за партой и слушая лекции, она подгоняла и подгоняла время, изнывая от тоски по дому. Ведь там ее ждало столько незаконченных дел. Новые, еще пахнущие типографией, книги, большие, с красивыми иллюстрациями, полные разнообразных рецептов - единственные книги, которые Наташа теперь покупала. Непостиранные вещи, лежащие в корзине для белья, неубранные комнаты, где нужно протереть пыль, навести порядок, сменить постельное белье, незаконченные уроки по вязанию… Наташа мечтала связать ему шарф, чтобы холодной зимой отец прятал в нем лицо.
Она хотела дарить ему тепло всегда.
Она хотела, чтобы он ел только ту еду, которую приготовила она. Чтобы он спал в постели, которую расстелила она. Чтобы он носил одежду, которую выбрала она. Чтобы он дышал только тем воздухом, которым дышит она сама.
Каждый раз видя, как за отцом закрывается дверь, девушка боялась, что он не вернется. Боялась, что его взгляд, брошенный на прощание, окажется последним. Что она больше не увидит улыбку, которую он подарил ей за завтраком. Этим страхом наполнялись все ее мысли, когда Наташа оставалась одна в этом доме, когда самый любимый человек - её отец - уходил.
Каждая вещь в доме напоминала о хозяине, тосковала о нем. Куда бы девушка ни посмотрела, везде незримо присутствовал он. Отовсюду веяло его теплом.
На улице среди незнакомых, безликих людей ей мерещился его силуэт. В каждом отголоске чужой речи она пыталась уловить его голос. Даже заглядывая в зеркало, она видела его отраженье за своей спиной.

Сегодня Наташе осталось только одно - приготовить ужин к его приходу.
Ее сердце всегда знало, когда придёт отец. Оно отбивало ритм в такт его шагов, которые девушка слышала ещё на аллее, ведущей к дому... Он придет нескоро, но Наташа не могла удержаться, она хотела все успеть, все сделать заранее. В доме было тихо. Лишь раздавался мерный стук ножа о деревянную доску.
Тук, тук, тук… Звук удара металла по дереву отмерял время до его прихода. Еще так много часов. Тоска снедала душу, не давая спокойно дышать. Беспричинный страх и тревога окутали разум, не давая нормально думать.
Тук, тук, тук… Она так дорожила выходными, что они проводили вместе. Как бы она хотела никогда не отдаляться от него. Не отпускать его. Всегда, всегда, навечно быть рядом.
На сковороде шипело масло, обжигая ее кожу острыми горячими капельками.
В духовке стояло мясо, уже поджаристое и аппетитно пахнущее. Ужин был почти готов, а времени до его прихода оставалось еще так много. Она опять поторопилась. Придется убирать еду в холодильник. Уже не в первый раз она повторяет эту ошибку.
Но ничего не может поделать с собой. Время тянется слишком медленно и мучительно. Ей нужно хоть чем-то скрашивать эту пытку. Готовить, убирать, стирать… Хоть что-то делать для него, чтобы ощутить себя хоть немножко ближе.
На экране мелькали какие-то люди, шла бессмысленная реклама, ведущие ток шоу говорили и говорили, перебирая пустые, никому не нужные слова. Для нее все это звучало как непонятный чужой язык. Мелькающие картинки сливались в одно цветное пятно. Бессмысленное время, заполненное бессмысленным ожиданием. Она невидящим взглядом смотрела на экран. Сменяющаяся реклама отчитывала время.
Четыре часа, пять, шесть, семь, восемь… Она даже не вставала с дивана, чтобы включить свет. Холодный вечерний воздух постепенно наполнял комнату через открытое окно. По коже бегали мурашки, но она боялась встать, не желая разрывать цепь почти неподвижного времени, опасаясь, что оно замрет окончательно.
Резкий звонок телефона слегка напугал. Но, как поцелуй прекрасного принца, он вернул её к жизни. Слегка дрожащей рукой, переполненная неясной тревогой, девушка подняла трубку. Услышанный голос заставил потеплеть её сердце:
-Алло, Наташа?
Она покрепче сжала пластмассу:
- Да, алло.
- Я сегодня приду поздно, так что ужинай без меня. Не переживай, я поем в ресторане. У меня важный деловой ужин.
- Да, хорошо, тогда пока.
Не дождавшись ответа, она повесила трубку. И еще долго стояла у столика, почти не дыша и не двигаясь. Ни одной мысли не промелькнуло в голове, ее накрыло спокойствием.
Так и не зажигая свет, она съела холодный ужин, почти не чувствуя вкуса, не осознавая даже что кладет себе в рот. Телевизор все также шумел в пустой гостиной, наполняя тишину хоть какими-то звуками. Она прилегла на диван, наблюдая, как на экране двигаются цветные фигуры.
В скором времени они заснула, погрузившись в черную вязкую топь без сновидений.


За окном совсем стемнело, когда раздался звук поворачивающегося в замочной скважине ключа. Услышав его шаги, девушка открыла глаза. Развязывая на ходу галстук, он вошел в комнату.
Подойдя ближе, чтобы поприветствовать его, она поморщилась от сладкого запаха духов, которыми пропахла его мятая рубашка.
Она привычно приподнялась на носках, чтобы поцеловать его в щеку. Резким движением он повернул голову, и ее губы так и не коснулись слегка колючей щеки. Отстранив девушку, Александр широким шагом направился в сторону кухни. Налив теплой воды из графина, он залпом её выпил, так и не посмотрев в сторону Наташи.
- Ужинать не буду, – бросил отрывисто дочери.
Наташа продолжала стоять в дверях, ожидая сама не зная чего.
С громким стуком стакан опустился на столешницу.
- Иди спать, – выдавил он, едва сдерживая раздражение.
Необъяснимая злость, причины которой он пытался понять, разъедала его изнутри. В желудке горел нестерпимый жар, в горле першило, а мысли путались. Мужчина налил еще одни стакан воды. Теплая жидкость не погасила пожар в животе и не помогла упорядочить мысли. Он включил кофеварку.
Все это время девушка, молча, стояла в дверях, следя за каждым его движением. Как он наливает кофе, как насыпает три неизменных ложки сахара. Он любил сладкий кофе.
Отхлебнув горячего напитка, который обжег ему язык, краем глаза Александр уловил ее движение. Она медленно подходила ближе.
- Может все же разогреть ужин? – спросила она с непривычной робостью в голосе.
Ее рука легко и успокаивающе прикоснулось к его плечу.
- Может…
Она не успела договорить, как он скинул ее руку, больно ударив по запястью.
- Мне не нужна нянька! Мне надоело, что ты все время путаешься у меня под ногами! Иди к себе в комнату!
Он оттолкнул дочь с дороги и направился к двери. У самого выхода, его что-то остановило. Он обернулся.
В стену полетела его любимая кружка, она разбилась, заливая белую напольную плитку коричневой жижей.
Наташу охватило бешенство. Ее зрачки расширились от исступленной злобы, что наполнила ее душу.
- Я ненавижу тебя! Как бы я хотела, чтобы тебя никогда не было. Если бы ты умер, это было бы самым большим моим счастьем. Ты мне никто! Ты ничто для меня. Не лезь. Не прикасайся!!! Оставь меня одну навсегда!!! – кричала она до хрипоты. Со стола полетели тарелки, На пол была сбита ваза с цветами. – Ненавижу, ненавижу… - она все тише шептала что-то, сползая на пол от бессилия, вызванного невозможностью выплеснуть все, что накопилось внутри ее души.
Коснувшись горячей кожей колен холодного пола, она затихла, тяжело и надрывно дыша, почти задыхаясь, захлебываясь.
Мужчина, молча, стоял, возвышаясь над ней. Не дрогнувший, ни разу так и не пошевелившийся. По щеке текла тонкая струйка крови из раны от отскочившего осколка. Он не проронил ни слова. И Наташа не могла угадать, что скрывалось за выражением спокойствия на его лице.
Она заходилась в рыдании, в плаче, достойном тысячи плакальщиц. Он молчал. Просто смотрел. Девушка чувствовала его взгляд. Как всегда тяжелый и проницательный.
Когда рыдания, наконец, утихли, он вышел из комнаты, так и не сказав ни слова.
Наташа осталась одна на разгромленной кухне, среди осколков его любимых тарелок и кружек.


Александр снова задержался до ночи. Снова ей пришлось томиться в долгом ожидании, подгоняя время. Но в этот раз он даже не позвонил. Его мобильник отвечал долгими тоскливыми гудками.
Заслышав долгожданный шум открывающейся двери, она бросилась в прихожую. Но девушка не смогла даже поцеловать его, приветствуя. Он пришел не один. Крашеная блондинка в коротком черном платье привалилась к стене, снимая туфли на высоком каблуке.
- Это Нина, – сказал он слегка заплетающимся языком.
Нетвердой походкой они двинулись в гостиную.
Нина засмеялась пьяным, слегка визгливым голосом, когда споткнулась о ковер. Они остановились около бара.
Девушку душил запах ее приторных духов, перебивающий аромат его одеколона. Она отвернулась, чтобы не видеть следов ее ало-красной помады на его щеке. Чтобы не видеть, как он обнимает ее за талию, прижимает к себе. Ей нестерпимо хотелось зажать уши ладонями, чтобы не слышать как неровно и часто бьются их сердца.
Она сделала громкость телевизора выше, чтоб его звучание перекрыло стук шагов по лестнице.
Она завидовала столу и дивану, и даже маленькой вазе. Они не чувствовали и не думали, им не суждено страдать и мучиться, пытаясь не думать о том, что причиняет боль. Девушка прикусила губу до крови, пытаясь болью прогнать навязчивые видения. Видения того, как он целует эту Нину в губы. Как ее руки с длинным ярким маникюром развязывают галстук, который Наташа так тщательно выбирала отцу в подарок. Как их тела сминают шелковое белье, постеленное ею этим утром.
Сон все настойчивее пробивался в ее сознание, но она боялась подняться наверх, где будут слышно их дыхание.
Плечи озябли от ночной прохлады, а она все так и сидела на диване, обняв колени и сосредоточенно смотря в темноту. На экране невыключенного телевизора мерцали черно-белые зернистые помехи, шипя как клубок змей. Это шипение вводило ее в транс, унося куда-то, в место между сном и явью, где была лишь пустота.
Она так и не уснула к тому моменту, как на лестнице послышались шаги. В гостиную спустилась Нина. В помятом платье и со спутанными волосами, она вызывала у девушки отвращение.
- Не буди его, он очень устал. – Нина ухмыльнулась и направилась на кухню готовить утренний кофе.


Голова была тяжелой, казалось в ней, как в аквариуме с водой, перекатываются свинцовые шарики мыслей, гулко ударяясь о стеклянные стенки. В последние дни сон приходил к ней совсем неохотно, насильно подгоняемый снотворным. Сновидения были тяжелыми и душными, они совсем не приносили ощущения легкости и бодрости. С каждым утром она чувствовала себя все более уставшей. Девушка не выходила из дома уже второй день, у нее не было даже сил, чтобы одеться. Наскоро ополоснув лицо холодной водой, даже не расчесав спутанные волосы, шаркающей походкой она вышла из комнаты. Наташа шла по темному коридору, обходя теплые пятна солнечных лучей, падающих на пол из открытых комнат. Наверно, его нет дома, он должен быть на работе… Или сегодня выходной? Она остановилась около закрытой двери кабинета. Девушка никак не могла вспомнить, в какой день недели она проснулась сегодня. В кабинете должен быть календарь.
На столе в беспорядке лежали какие-то документы, валялись ручки и карандаши. Но календаря не было. Тяжело опустившись в кресло, Наташа стала приводить стол в еще больший беспорядок, переворачивая и сдвигая бумаги. В своих поисках она даже дернула всегда закрытый ящик стола. К ее удивлению, он легко открылся.
Ящик оказался совсем пустым, лишь что-то стукнулось о его дальнюю стенку. Несмело запустив туда руку, она вытащила на свет пистолет. Тяжелый и холодный, он удобно лег в ее руке. Поднявшись со стула, она задумчиво прошлась по комнате, вертя в руках оружие. Повернувшись к окну, за которым вовсю веселилось лето, она попыталась представить, попыталась понять, что думают самоубийцы, поднося пистолет к виску. Холодный металл коснулся кожи. Наверно, ими овладевает усталость и тоска, наверно, они холодеют от одиночества, что стальным кольцом обхватывает их сердце. Наверно, им так плохо, что становится трудно дышать, что для каждого вдоха необходимо прилагать усилия, вбивая в себя жизнь. Если это так, то стоит ли и ей нажать на курок? Стоит ли ей попытаться сбежать от этого? Стоит ли уйти?
Кто-то больно схватил ее за запястье и выбил пистолет из рук. Оружие с грохотом упало на пол, а она оказалась зажата в сильных объятиях отца.
Сквозь тонкую ткань пижамы она чувствовала его тепло. Она вдыхала знакомый до боли запах. Она чувствовала, как его горячие ладони обжигают спину, прижимая ее все крепче. Она боялась, что этого больше никогда не будет.
Он же боялся, что в момент, как он прикоснется к ней, она растает.… Что в момент, когда соприкоснутся их губы, она растворится бесследно в неподвижном воздухе закрытой комнаты. Но она осталась с ним.


Она лежала на его груди, слушая, как бьется его сердце. Тук, тук, тук... Оно непрерывно отмеряло время, и этому не было конца.
- Что ты будешь делать, если я умру? – спросил он очень тихо, но она все равно услышала.
Приподняв голову, она посмотрела ему в лицо:
- Не спрашивай таких глупостей…. Вообще-то, такие вопросы обычно задают девушки.
Александр коротко усмехнулся. А Наташа опять прижалась ухом к коже, под которой так близко билось его сердце.
- Не говори так больше, а то от таких слов у меня складывается впечатление, что ты хочешь оставить меня, – пробормотала девушка, вновь погружаясь в звуки его сердцебиения. – Ты же знаешь, без тебя мне не жить.
Мужчина погладил дочь по волосам и тоже закрыл глаза.
Ночь была так темна, тьма так непроглядна, что спрятались даже испуганные звезды.
Казалось, если кто-то попытается нарушить это безмолвие хоть малейшим шорохом, тьма поглотит его бесследно.
Наташа проснулась от холода. Одеяло было сбито в кучу и лежало в ногах. Прикоснувшись к своей ледяной коже, она встала, чтобы одеть хоть что-нибудь. Александра в спальне не было. Она не почувствовала когда он встал, и не чувствовала где он сейчас, и что делает. Она шла по коридору, заглядывая во все попадающиеся на пути комнаты. Она старалась ступать как можно более бесшумно и двигаться как можно аккуратней, чтобы не тревожить покой дремотного ночного воздуха.
Все двери были широко распахнуты. Ей не было нужды заглядывать в комнату, она понимала, что там никого нет, как только приближалась к ней.
Она подошла к его кабинету. Тяжелая дверь из неизвестного ей дерева была неплотно прикрыта. Она толкнула ее. Петли не издали ни звука, хотя, казалось бы, должны были тревожно заскрипеть. Дверь медленно распахнулась, по кусочкам открывая ей картину происходящего. Александр стоял перед письменным столом. Его силуэт слабо вырисовывался в неярком свете настольной лампы. На лицо падала густая тень, лишь глаза сияли каким-то потусторонним блеском. Они были так печальны. Он смотрел на открывающую дверь со смесью боли, страдания и облегчения. Наташа поймала его взгляд и прочитала в нем сожаление и надежду на прощение.
Его пистолет был приставлен к виску. Ладонь сжимала ручку, палец лежал на курке. Время никогда еще не было таким тихим, никогда оно не было так послушно и безропотно, повинуясь ее желаниям. Все замерло, застыло, намертво вмороженное в лед ее ужаса. Она замерла на полу-вздохе.
Черный ствол блеснул в свете лампы. Выстрел не показался ей громким, и она не вздрогнула, и мир не очнулся вдруг от оцепенения. Все просто умерло. Умерла душа самого времени.
С глухим стуком тело упало на пол, из раны стала медленно вытекать багровая жижа, булькая и пузырясь. Его кожа сделалась мертвенно бледной, глаза больше не смотрели ей прямо в душу. Они больше ничего не видели. Наташе показалось, что его тело стало прозрачным, словно растворялось в воздухе, становясь все невесомее. Она опустилась на ковер, положила голову отца к себе на колени и погладила щеке. Ладонь тут же покрылась красным. Это красный цвет был повсюду. Его брызги виднелись на стене, он пропитал синий ковер, превращая его в фиолетовый цвет, в его самый нелюбимый цвет. И даже белоснежная ткань ее ночной рубашки жадно впитывала эту красноту. Намокшая ткань облепила ей ноги. Казалось, что она будет расползаться выше и выше, до самого сердца, пока не проникнет прямо в него…
Красный впитал все оставшиеся краски. Мир превратился в огромное, размытое в причудливой форме пятно, из не полностью смешавшихся черных и красных чернил.
Ее ноги затекли, она больше не чувствовала вес его тела, будто оно действительно растворилось в воздухе, оставив лишь призрак, который она пыталась погладить по холодной коже щеки.
Она не услышала, как дом стали заполнять люди. Она не слышала ни их разговоров, ни их тяжелых шагов. Она не видела, как они заходят в кабинет. Не чувствовала, как разжимают ее пальцы, намертво вцепившиеся в тело отца, не слышала вой сирены увозившей ее «Скорой».


Черный гроб с ало-красной обивкой внутри заливало дождем. Он шел, почти не переставая, уже два дня, нагоняя на людей тоску и вызывая ломоту в костях у старух.
Дикторы в новостях бубнили что-то неразборчивое и совсем не радостное. Над кладбищем разносился плач особенно впечатлительных или артистичных. Комья мокрой земли со стуком падали на крышку. Никто не боялся, что этот громкий стук разбудит спящего внутри коробки мужчину.
Его лучший друг хмурил густые брови, с которых на лицо капала вода. Это глупое самоубийство принесло ему лишь одни проблемы. Впереди маячили тяжелые трудовые будни и множество трудностей. Дождавшись, когда последний желающий кинет свой кусок земли, он твердой походкой двинулся к автомобилю. Хлопнула дверца, и машина, немного забуксовав в грязи, выехала с кладбища.


Она сидела на старой железной кровати с пружинной сеткой. Девушка медленно раскачивалась вперед-назад, поглаживая ладонью слегка округлившийся живот. Она напевала колыбельную без слов, которую смутно помнила из своего детства. Кажется, эту колыбельную пела ей мать в самые тяжелые дни их жизни.
В грязном свете, что падал от немытых окон, можно было разглядеть позеленевшие синяки на сгибе исхудавших рук. Немытые волосы были затянуты в хвост.
Девушка не обернулась на скрип открывающейся двери. Она даже не моргнула, когда сиделка, слегка коснувшись ее плеча, поставила поднос на тумбочку и также тихо вышла из комнаты.
От пресной каши поднимался почти прозрачный пар, на дне стакана с холодным чаем горкой лежал не растворившийся сахар.
Она медленно поднесла ложку с едой ко рту и быстро проглотила клейкое месиво, даже не разжевывая его, боясь почувствовать мерзкий вкус. Доев всю порцию, она большими глотками выпила чай, оставив на дне немного жидкости, приторной от осевшего сахара.
Поставив посуду обратно на поднос, девушка вновь стала раскачиваться на кровати, напевая всю ту же песенку. Впереди ее ждали долгие месяцы одиночества. Месяцы, которые она будет терпеливо проживать в ожидании его возвращения.