Отец Себастиан слегка нервничал, ведь ему впервые поручили самостоятельное дознание. Случай, впрочем, был вполне очевидный. Какой-то нищеброд, вольный ремесленник, напился в таверне и слишком неосторожно высказал свои соображения по поводу учения Христа случайному собутыльнику. Судя по говору, бродяга был с севера Франции, скорее всего из Нормандии, поэтому он мог и не знать, что в Испании на тему веры не то что рот открывать – подумать лишний раз было опасно. Но незнание законов, как известно, не избавляет от несения ответственности за нарушение оных. Тем более, что ересь в последнее время раскинула свои отвратные щупальца так далеко, что бедные отцы Святой инквизиции и Ордена доминиканцев из сил выбивались, ведя процесс за процессом – в одной Севилье с начала года уже совершено более трёх десятков аутодафе, а ведь был ещё только февраль!
ТутИнквизитор насупился и сжал в ладони чётки. Его вера крепка и он не позволит кому бы то ни было смущать умы простого народа происками Сатаны. Пусть это даже ремесленник. Если он предался ереси, нужно спасти его бедную бессмертную душу. Даже если для этого его тело придётся предать огню.
Отец Себастиан глубоко вздохнул, и продолжил спускаться в подвалы замка Корво. Он должен побеседовать с заключённым накануне завтрашнего дознания – посмотреть, что он из себя представляет и какие препятствия он может чинить следствию. Хотя какие там препятствия со стороны обычного бродяги?
- Добрый вечер, сын мой, - отец Себастиан поставил на стол свечу, которую принёс с собой.
В углу крошечной узкой камеры зашевелилась тень и чуть погодя перед глазами монаха предстал ересиарх. На вид лет сорок – невысокий, сухопарый, с неопрятной бородой и сальными волосами, обрамляющими худое скуластое лицо. Впрочем, взгляд из-под косм был вполне осмысленным и, что невероятно, светился какой-то доброй насмешкой. Точно заключённый видел, что у доминиканца нос выпачкан чернилами и святой отец пытается сделать вид, что ничего не замечает.
- Здравствуй, сын мой, - снова поздоровался инквизитор, удерживаясь от того, чтобы незаметно вытереть лицо рукавом рясы.
- И вам поздорову, коли не шутите.
Отец Себастиан решил не показывать вида, что слегка удивлён ответом собеседника, и сразу приступил к допросу:
- Сын мой, скажи мне, зачем ты давеча рассказывал тому доброму человеку, что вкушал с тобой ужин за одним столом, что ты сам хозяин своего духа.
- Потому что это так и есть, - ничуть не смутившись и не выказывая ни малейших признаков страха, отвечал ремесленник. По-испански он говорил вполне хорошо и французский акцент не мешал воспринимать его слова. Но отец Себастиан подумал, что всё-таки ослышался и поэтому переспросил:
- Я верно понял, сын мой, что ты утверждаешь будто дух, который Господь наш дал тебе, ты считаешь своим?
- Совершенно верно, святой отец. Мой дух, моё тело, моя душа – это всё моя собственность. Моя и только моя.
Прелат был удивлён, но чтобы заключённый не дай Бог не понял этого, сменил довольно душевный тон на сухой и непреклонный:
- Отец и мать дали тебе тело.
- Безусловно, - усмехнулся тот, - Но теперь-то оно моё.
- Неужели?
- Конечно. Только моё. Ни мать, ни отец уже не могут забрать его у меня. Никто не может забрать. Меня могут убить, но тело забрать у меня не могут.
Отец Себастиан улыбнулся и присел на шаткую скамью.
- Хорошо, допустим. Нет, это, конечно, бессмыслица, но допустим. Но душа-то твоя принадлежит Богу.
- С чего бы это?
Если бы голос и взгляд собеседника не были столь искренними, доминиканец бы подумал, что заключённый издевается над ним. Неужели он не понимает, какие ответы даёт?
- Твоя душа принадлежит Богу, потому что он создал тебя. Вдохнул в тебя жизнь, дал тебе дух, - терпеливо разъяснил он.
- Ну, хорошо, - заключённый с видимым трудом согнул в колене левую ногу и, кряхтя, присел на табурет по другую сторону стола.
- Хорошо. Пусть Бог дал мне душу. Но теперь-то она моя.
Поймав изумлённый взгляд доминиканца, он вздохнул, подпёр голову рукой и сказал:
- Вот смотрите, святой отец, вы угостили нищего на улице куском пирога с яблоками. Куском того вкусного пирога с яблоками, который вам готовят на монастырской кухне. Нищий с благодарностью принял от вас дар и с жадностью съел его. Теперь вопрос? Кому принадлежит кусок пирога?
- То есть ты…
- Да, теперь я и только я хозяин своему духу. Господь одарил меня им, но теперь я ему хозяин. И никто не может указывать мне, что я должен делать с моим духом.
- Ересь! - не выдержав, тонко взвизгнул инквизитор, - Богомерзкая ересь!
Доминиканец вскочил со скамьи и начал быстро перебирать чётки, истово твердя символ веры:
- Credo in Deum Patrem omnipotentem!..
Он явно ощущал, что здесь витает грех – весь спёртый воздух камеры пропитан грехом.
- Спокойнее, отец мой. Без экзальтации, прошу вас, - поморщился заключённый.
- Как можешь ты говорить подобное! - прервав молитву на полуслове, воскликнул отец Себастиан, - Это же прямая дорога на костёр!
- Тю, отец мой! Будто мне отсюда осталась ещё хоть какая-нибудь дорога. Право, не смешите меня вашим святым лицемерием.
Доминиканец от подобной дерзости с полминуты открывал и закрывал рот точно карп, вытащенный из воды.
- Тебя будут пытать, - наконец выдавил он из себя.
- Будут. Ни капли не сомневаюсь, что будут, - весело отвечал собеседник, почёсывая макушку.
- Ты будешь извиваться от боли…
- Конечно, буду. Это естественная потребность организма – вырываться, когда ему причиняют боль.
- Ты будешь молить о пощаде…
- И это я тоже буду делать, - подтвердил заключённый, - Каждый, кто страдает, молит о том, чтобы его страдания прекратились.
- Тебя осудят на смерть и предадут костру…
- Что ж, сдохнуть где-нибудь в подворотне с ножом в рёбрах тоже не Бог весть какое счастье. А тут хоть тепло напоследок будет.
- Ты будешь гореть в Аду!
- А вот это ещё не доказано, - искренне улыбнулся подследственный и вытер нос грязной, с неровно обкусанными ногтями, рукой, - Хоть кто-нибудь возвращался оттуда, из посмертья, чтобы рассказать, как же там всё обустроено?
Отец Себастиан до боли сжал чётки – полированный агат больно впился во влажную ладонь.
- Ты – блаженный?
- Нет-нет, что вы, - замахал руками ремесленник, - Я просто человек. Который считает так, как считает. И даже то, что я здесь, в застенках Святой инквизиции, не может изменить того, что я сам принадлежу только себе. И, если уж мне придётся отвечать перед Господом богом за то, как я распорядился своим куском пирога, я сделаю это сам. Без вашей помощи, отец мой. Идите с миром.
Заключённый неловко встал с табурета и проковылял в свой угол. Инквизитору он больше не сказал ни слова, да тот и не спрашивал. Отец Себастиан взял свечу и торопливо покинул камеру странного подследственного.
Назавтра бродячего ремесленника из Нормандии пытали и признали виновным в ереси. Через три дня его сожгли на костре на главной площади Севильи.
Разговор с инквизитором
Отец Себастиан слегка нервничал, ведь ему впервые поручили самостоятельное дознание. Случай, впрочем, был вполне очевидный. Какой-то нищеброд, вольный ремесленник, напился в таверне и слишком неосторожно высказал свои соображения по поводу учения Христа случайному собутыльнику. Судя по говору, бродяга был с севера Франции, скорее всего из Нормандии, поэтому он мог и не знать, что в Испании на тему веры не то что рот открывать – подумать лишний раз было опасно. Но незнание законов, как известно, не избавляет от несения ответственности за нарушение оных. Тем более, что ересь в последнее время раскинула свои отвратные щупальца так далеко, что бедные отцы Святой инквизиции и Ордена доминиканцев из сил выбивались, ведя процесс за процессом – в одной Севилье с начала года уже совершено более трёх десятков аутодафе, а ведь был ещё только февраль!
Тут
Тут