Кровь Сидхэ

[stih]

Помещаю начало произведения. Очень хочется услышать отзывы. Даже отзыв "не смог дочитать" будет для меня ценнее, чем молчание (а если человек еще и скажет, почему не смог...).

Ниже - что-то около 5 страниц.
Примечание: после ворда в тексте остались переносы. Я быстро перечитала и вроде их все убрала, но могла какие-то не заметить. Поэтому, если увидите дефис в неположенном месте - возможно, это перенос.

Пролог. От лица Марка Барри

Шумиха вокруг Этэйн МакОк только набирала обороты, когда я выловил Рори МакГуайера, неизвестного в широких кругах фотлландского сценариста, и попросил его написать историю для фильма "Кровь Сидхэ".
В дорогом кафе "Пес Кулана" Рори смотрелся белой вороной: джинсы, местами протертые до дыр, пиджак с вытянутыми локтями, трехдневная щетина. Он нуждался в деньгах и в помощи, но в ответ на мое предложение лишь покачал головой и улыбнулся.
- Мистер МакГуайер, я собрал информацию о вас. Режиссеры отказываются от ваших сценариев не из-за сюжета – из-за финала. В наше время, учитывая засилье Голливуда, популярнее драматические, а то и трагические концовки. На ваших глазах разворачивалась история, к которой теперь прикованы глаза людей всего мира. Я прошу лишь записать ее.
- Хотите сделать на мне рекламу? – неожиданно спросил Рори.
- Я вас не понимаю.
- Я друг Этэйн. И это - замечательная реклама фильму. Про Этэйн МакОк расскажет человек, близко знавший ее! Аншлаги в кинотеатрах, награды на фестивалях, мое имя – в заголовках газет… Но вы ведь знаете: мне не позволят рассказать правду. Ее цензура не пропустит. Фотлланду такая правда не нужна! Этэйн превратиться в стерву, которая использовала мужчин, в бессердечную эгоистку. И под этой ложью будет стоять мое имя!
- Вы слишком критично воспринимаете все, мистер МакГуайер. Я думаю, нам стоит обсудить гонорар, и тогда вы взглянете на ситуацию ина…
- Мистер Барри, - прервал меня Рори. – Если я буду писать этот сценарий, я вас жестоко разочарую. И знаете почему? У моей истории обязательно будет счастливый конец.

1. Киллиан Линч

У каждого человека – свой талант. У меня талант случайно находить приключения и потом от них маяться, у Мари Торме – варить кофе, а у Рори МакГуайера – появляться не вовремя. Рори может часами высчитывать, когда бы лучше позвонить, чтобы не застать человека врасплох, или когда удачнее зайти. Но будь встреча хоть трижды назначена, Рори все равно придется не к месту. Это дар небес, и никуда тут не денешься.
Так что вы совсем не удивитесь, если я скажу, что история началась в тот миг, когда мой друг, как всегда, слегка небритый и с сияющими глазами, ввалился ко мне в воскресенье в восемь утра с радостным криком:
– Киллиан, собирайся немедленно! Мы едем на выставку Этэйн МакОк!
Собираться немедленно у меня не было никакого желания. Я впервые в жизни слышал об этой МакОк, и ночь у меня выдалась бурная. Адреналин шел на спад, усталый организм мечтал об одном из двух: об ударной дозе кофеина или, что го-раздо привлекательнее, о теплой и мягкой постели, в которой можно будет спать В ПРЯМОМ СМЫСЛЕ этого слова.
Я вообще из тех людей, которые предпочитают ночью спать, но вокруг меня всегда хватало безумцев, пытающихся перевернуть мой режим с ног на голову.
– Иди. А я сплю.
– Ты спишь?! – в голосе Рори послышалось такое возмущение, будто я решил освободить уличного сидхэ. – Там Этэйн МакОк, совершенно одна, а ты спишь?!
– Спасибо, я ночью был у Эри.
– Да чего стоит Эри по сравнению с Этэйн? – возмутился Рори еще сильнее. – Этэйн богиня, красавица, самая талантливая девушка Мойтура, цветок, фея, к тому же вытащить ее в людное место – это многоступенчатый квест с толпой монстров на каждом уровне!
Мозг по–прежнему что–то вяло бормотал про сон, но любопытство уже проснулось и начало возражать, что поспать я всегда успею.
– Да врешь ты все. Просто она еще не успела тебя отшить.
– Ты как всегда любезен. Но я даже пытаться не буду за ней ухаживать. Во–первых, она несколько не в моем вкусе, во–вторых, она слишком талантлива и непредсказуема для меня.
Девушка не во вкусе Рори и при этом "цветок" и "фея"? Это уже что–то новенькое. На моей памяти, не во вкусе Рори были только старушки и маленькие дети. Один раз он даже встречался с безногой девушкой – правда, она была мила и изуми-тельно готовила. Поэтому "красавица", за которой мой друг не пытается приударить, должна была представлять из себя нечто абсолютно фантастическое.
– Говоришь, ее трудно вывести на люди?
– Ужасно трудно! Второй раз я могу не справиться.
– Ты?! Не верю!
– Зря, – грустно сказал друг. – Тут даже я могу оказаться бессилен.
Я тяжело вздохнул. Если эта Этэйн еще и способна отбиться от назойливости Рори, то с ней стоит встретиться – поучиться.
– Ладно. Сдаюсь. Едем, – выдохнул я.
– Ура!!! – воскликнул Рори. – Ты не пожалеешь, обещаю тебе! Картины Этэйн – просто чудо!
– Меня не интересуют ее картины, ты обещал мне саму Этэйн.
– Сама Этэйн – генератор чудес! – Рори радостно понесся к машине, я залпом проглотил две чашки эспрессо без сахара и последовал за ним.
Когда мы выехали на проспект, не было и девяти чесов. В воскресенье в такую рань гулять желающих мало, и на улицах была лишь пара зазевавшихся сидхэ–дворников, спешно дометавших дороги, чтобы успеть скрыться в подземелья до ут-ренних колоколов.
"Совсем распустили, – подумал я, глядя на тощего сидхэ с голубоватой кожей и стальными обручами на руках и шее. – Надо предложить на городском собрании, чтобы усилили контроль. Подвалы раньше закрывали. А то по утрам эту шваль ви-деть никакой радости, только настроение портить…"
Я сказал об этом Рори, но тот лишь плечами пожал и пустился в рассуждения о картинах Этэйн. Мы выехали из центра, мимо поплыли высокие заборы частных домов, за которыми виднелись причудливо–витиеватые очертания зданий.
– В общем, я тебя только об одной вещи предупредить хочу, – сказал вдруг Рори. – Ты слишком быстро не говори, и от нее не отворачивайся. И, если говоришь, проследи, чтобы она на тебя смотрела.
Я посмотрел на друга непонимающе.
– Этэйн… Она говорит бойко, но ответ читает по губам. Она глухая…

2. Киллиан Линч

Рори не лгал. Этэйн действительно замечательно читала по губам. Миниатюрная, по–детски хрупкая, с тяжелыми золотыми волосами, закрывающими всю спину, и тонкими чертами лица… Когда она бросилась нам навстречу с радостной улыб-кой, она была подобна порыву свежего ветра в загазованном воздухе города.
– У меня хотят купить картину! – воскликнула девушка, повиснув на шее у Рори. – Ту самую, с колоколами, которую ты ненавидел! А ты опоздал.
– Она мне просто не нравилась, – Рори, с трудом устоявший на ногах, улыбнулся ей, как любимому ребенку. – И у меня была серьезная проблема. Я одного соню из постели вытаскивал, – добавил друг, кивнув в мою сторону.
Этэйн посмотрела на меня, и в ее взгляде была смесь любопытства, интереса, смеха и чего-то темного, совсем не детского. То ли грусть, то ли страсть. Загадка, делавшая ее глаза такими притягательными.
– Ты нас представишь? – спросила Этэйн у Рори, но смотрела она на меня. – Или мне угадать имя с трех попыток?
– Лучше с четырех, – ответил я. – Так интереснее. Три – слишком банально.
– Договорились. Я подумаю над вариантами, – Этэйн подошла ко мне и взяла под локоть. Оказалось, что она едва доставала мне до подбородка. – Пойдемте на выставку. – Она улыбнулась, и улыбка эта была такой же загадочной, как и взгляд. – А пока я буду звать тебя мистер Кисть.
– Почему Кисть? – удивился я.
– Первое, что в голову пришло, – ответила девушка. Но мне показалось, что на самом деле все гораздо сложнее…

3. бин-сидхэ

Каждый день они звонят трижды: в девять утра, в три часа дня и в девять вечера. Бьются, раскачиваясь в колокольнях, сверкают золотыми боками – прекрасные и несущие ужас, сияющие и ввергающие в безумие. Их звук чист, их песнь разлива-ется над городом, проникает сквозь двери и стены.
Блестящие символы человеческой власти, оружие и украшение, стражи и пугала… Я ненавижу их, но не могу отрицать их красоту, так же, как я ненавижу людей, но не могу отрицать их таланты…
Сидхэ смутно помнят, как оказались в рабстве. Помнят ли это люди? Нас ослабили бесконечные войны за власть, и они пришли как раз вовремя, чтобы подчинить тех, кто не ждал нападения.
Дедушка Мидхир рассказывал мне историю о том, как были разрушены наши сидхи. По утрам люди приходили с лопатами и рыли холмы, в которых мы скрывались, – Бри Лэйт, Бруг–на–Бойн… А вечером посыпали землю солью и уходили. Если мы выходили на поверхность, нас отпугивали звоном колоколов.
Люди не шли на переговоры, не собирались сдаваться. И в тот миг, когда солнечный свет попадал в сидх, холм разрушался, оставляя нас бездомными…
Ни одного сидха не осталось, ни одного места, где мы могли бы скрыться, ни одного места, куда бы мы могли сбежать. У нас больше нет родины…
Мы смирились, века рабства сломят кого угодно, и разговоры о восстании для нас все равно, что для людей – рассуждения о Конце Света.
Ведь ничто не вечно, а значит, однажды это прекратиться… Обязательно прекратит-ся.
Но мы ничего сделать не можем – ведь нет у нас силы…
И звенят колокола, блестят золочеными боками на солнце, и разливается их песнь над городом – песнь господства, песнь власти, песнь безумия и боли…

4. Киллиан Линч

Нехватка сна и общество красивой девушки – вот вещи, которые пьянили меня в то утро сильнее, чем могло бы пьянить вино… Я не люблю банальные сравнения. Поэтому я не хочу рассказывать вам о том, как Этэйн очаровательна, жизнерадостна и нежна, и как она напоминает ангела. Я не смогу описать, чем она пьянила меня, не смогу объяснить. Но с ее появлением краски стали ярче, а воздух стал казаться перечным и терпким.
Вы могли бы назвать ее тощей или плоской, но мне нравилась ее фигурка. Этэйн с пышными формами уже не была бы той легкой и солнечной Этэйн.
Поэтому давайте сэкономим время. Мне не вспомнить те слова, что я шептал на ухо девушке с внешностью ребенка и глазами зрелой женщины, то забываясь, то понимая, что она не слышит, а только чувствует дыхание. Мне не передать то упоение, с которым я ловил каждый ее жест и взгляд. В то утро все происходившее было словно в тумане, и единственное, за что цеплялась память – это Этэйн, то невинная и нежная, то загадочная и прекрасная. И еще – ее картины.
Пока мы шли мимо полотен других начинающих художников, я пытался представить ее работы. В моем воображении всплывали сказочные замки, залитые солнечным светом рощи, картины из мифов и легенд. Сияющие картины с непременно эротическим оттенком. Как банально…
Я по наивности ожидал, что творения Этэйн будут похожи на нее саму… Но это чудесное, легкомысленное, ангелоподобное создание рисовало картины, достойные самого дьявола. Она брала бытовые сцены: людей на улице, влюбленных, старый дом, – и разбавляла их видениями потустороннего мира. Ссорящаяся пара оплетала друг друга похожими на лианы щупальцами и резала острыми зазубренными когтями до крови; усталые прохожие, бледные до синевы, напоминали бесцельно бредущих мертвецов; в доме аккуратной старушки вся мебель – от старого шкафа до украшенной ажурной салфеткой тумбочки – была покрыта сероватой пушистой плесенью. И каждая мелочь на картинах была выписана с такой тщательностью, что становилось тошно.
Я замер посреди зала, не в силах произнести ни слова. Совсем некстати всплыла в голове фраза Рори: "Она слишком талантлива для меня…"
Неужели в картинах этой жизнерадостной девушки нет хотя бы капли надежды? Я пробежал взглядом по залу в поисках спасения, и увидел еще одно видение влюбленных. Юные, худенькие, в рваной одежде. Держась за руки, они брели среди развалин, уходя прочь от зрителя, и освещали серые камни стен собственным сиянием…
– Не смотрите так долго, скажите хоть что–нибудь, – взмолилась Этэйн, и ее нежный голос резко диссонировал с обликом ее картин. – Мне неуютно, когда на мои полотна долго и молча смотрят. Я так и жду слов: "А вот здесь ошибка…"
– Нет у тебя ошибок, Этэйн, нет, – примирительно сказал Рори, отвернувшись от картин, чтобы художница могла видеть его лицо. – Все просто бесподобно.
– Врешь ведь, – засмеялась девушка.
– Я? – возмутился Рори. – Да как ты могла подумать! У меня область мозга, отвечающая за вранье, выдыхается при написании сценариев. Вслух я могу говорить только правду!
– А ты что скажешь? – Этэйн обошла меня, чтобы видеть лицо.
– Любопытно, что творится в душе у человека, способного изобразить подобное, – осторожно сказал я.
Этэйн улыбнулась.
– Не принимай все близко к сердцу, – сказала она вдруг. – Если художник хочет чего–то добиться, он должен изо всех сил выпендриваться, вытаскивать из себя все самое дикое, жуткое, необычное. И давать этому жизнь. Иначе никак. Сейчас в Фотлланде мода на ужастики, на мрачные финалы и кровавые истории.
– Хочешь сказать, ты просто следуешь моде? – спросил я.
– А вот это – секрет, Киллиан, – хитро улыбнулась девушка.
– Ясно, – сказал я, и с опозданием понял… – Стой. Откуда ты знаешь мое имя?
Этэйн сунула руку в карман, достала мое водительское удостоверение и медленно прочла:
– Киллиан Линч… Надо же, кажется, я и впрямь угадала, – поймав мой удивленно–ошарашенный взгляд, девушка рассмеялась и заметила: – Оно у тебя в кармане пиджака лежало. Было очень легко вытащить.
На выходе из зала я увидел уже проданную картину с колоколами, выписанную с той же тщательностью, с тем же педантичным вниманием к деталям, но лишенную козырной карты Этэйн – мистики. Колокола раскачивались и звенели, сияли на солнце, и были абсолютно реалистичны…

5. Киллиан Линч

Я едва запомнил момент, когда Рори сбежал, пожав мне на прощанье руку и обняв Этэйн. Но стоило ему скрыться из вида, как художница повернулась ко мне и спросила с самым невинным видом:
– Я угадала твое имя с одной попытки вместо четырех. Мне полагается награда?
– Вряд ли чтение чужого документа можно назвать попыткой угадать… – задумчиво ответил я. – Я бы сказал, что это жульничество.
Этэйн так расстроилась, услышав эти слова, что мне ничего не осталось, кроме как сдаться и отправиться с ней на набережную в поисках мороженного и приключений.
Мне было трудно поверить, что она действительно не может слышать. Я все время пытался с ней заговорить, когда она стояла ко мне спиной. И лишь обидевшись, что она не отвечает, вспоминал о маленьком недостатке Этэйн.
Она могла, не смущаясь, пройти босиком по тротуару, просто чтобы почувствовать ступнями раскалённый асфальт. Могла радоваться мороженому, как ребенок, а потом надолго замереть, глядя на океан. Ей хотелось побывать всюду, будь то новенькая колокольня или заброшенный дом.
Да, Этэйн была непредсказуемой, но эта непредсказуемость была естественной и легкой, как и она сама.
За один час мы успели сделать столько, сколько не успеешь порой и за день. А потом художница с серьезно–торжественным выражением лица произнесла:
– Я хочу пригласить тебя в гости к одному нашему общему хорошему знакомому… Он очень добрый человек и, я уверена, он нас пустит на чай. А, возможно, даже покормит.
– К Рори?
Этэйн помотала головой.
– Нет, не к Рори. Но он знаком с Рори. Этого человека зовут Киллиан Линч. Ну что, ты согласен пойти к нему в гости? – деловито уточнила девушка. – Или вы в ссоре?
– Мы вообще–то часто в ссоре, – ответил я, не зная, смеяться мне от такой наглости или злиться. – Но тебе очень повезло. Мы как раз сегодня утром помирились.
– Вот и замечательно! – обрадовалась Этэйн. – Только я не помню дороги к его дому… Но ты ведь нас доведешь?

6. бин-сидхи

Дедушка Мидхир был чуть ли не единственным из живущих ныне сидхэ, знавшим свободу. Я не знаю, каково было ему, прежде сильному, подобно богу, стать обычным ремесленником в рабстве у людей. Но Мидхир никогда не жаловался, всегда ходил с гордо поднятой головой и на все мои возмущения отвечал неизменно:
– Дагда Эохайд Аллатор был дважды нашим правителем. Но после того, как Оэн-гус хитростью получил его лучших холм, Бруг–на–Бойн, Дагда отказался от власти и стал поваром. Нет работы хуже или лучше. Быть правителем или ремесленником – небольшая разница. Я мог бы поднять восстание и пойти в бой. Я мог бы храбро сражаться и погибнуть. Но я предпочитаю иное. Я буду жить здесь – и жить очень долго, – и каждому, кто захочет слушать, я буду рассказывать о прежней жизни. Я буду хранить нашу историю и нашу память. Для этого нужно больше храбрости и стойкости, чем для смерти во время бессмысленного бунта.
На такие слова нечего было возразить. Когда наступал вечер, и работа кончалась, мы собирались вокруг Мидхира, и он рассказывал нам истории. Он рассказывал, как наш народ боролся с фоморианами, как явился Луг, наполовину фоморианин, владеющий всеми искусствами, и повел нас в бой. Он рассказывал, как явились люди, как мы построили дома в холмах – сидхи – и ушли под землю. Но и под землей мы были опасны для людей.
– Люди очень сильны, – говорил Мидхир. – Если мы чего–то не понимаем или боимся – мы стремимся уйти, избежать конфликта, найти компромисс. А если не удается – мы уничтожаем врага. Но человек… человек – другой. Если человек чего–то боится – он пытается разгадать это, как головоломку. Понять, объяснить. А потом – заставить работать на себя.
Когда мы слушали Мидхира, Кэй всегда начинал злиться. Что бы ни рассказывал прежний хозяин Бри Лэйта – все неизменно заканчивалось вспышкой гнева.
– Какого черта мы терпим все это? – воскликнул он как–то. – Давайте восстанем и перебьем людишек!
Мидхир едва заметно улыбнулся.
– "Какого черта"? Если хочешь победить людей, победи их сначала в своем разуме. Если ты сидхэ – говори, как сидхэ. У нас нет чертей. Их нам заменяют люди.
Ответом на его слова был взрыв смеха. В прогнившем, пропахшем плесенью бараке одетые в лохмотья сидхэ радостно смеялись над любой шуткой, которую говорил бывший хозяин Бри Лэйта и правитель острова Мэн, а ныне – презренный раб человеческий.
– Но в одном слове Кэй прав, – добавлял Мидхир. – И это слово – "мы". Наша жизнь стала короче, мы лишились своих сил. Но нас много. И если мы хотим победить, нам нужно научиться думать, как победители. Отказываться от малой победы, чтобы одержать большую. Затаиться, копить силы и ждать, когда враг даст слабину… И тогда можно будет обрести свободу…
Он улыбался, и эта улыбка – самое светлое, что было в моей жизни в то время.