а поскольку можно до трех штуков в день %) то вот еще %)
Варнинг: слэш, да =)
Птаха
читать дальше Томный вечер, душный вечер - солнце плещется в морской воде, лениво, словно светская дама в благоуханной ванне с розовой водой. Море кажется иззолото-багряным, слепяще-ярким, а по улицам разносится запах ванили, жимолости и листвы. Но чем ближе к рынку, тем пестрее палитра, и благородством запахи здесь уже не блещут: конский пот, сыр, свежее и не очень мясо. Рыба и моллюски...
Моллюски. Именно их и тащит Феличиано, поставив огромную корзину себе на голову. Он надеется на неплохую оплату, хватит и матери отдать, и самому поужинать горстью жареных каштанов, а может, и куском рикотта.
Утром Феличиано уже притаскивал такую корзину, но торговка Мария, смуглая почти до черноты женщина с двумя бородавками на носу и шепелявая, сообщила - у господ нынче праздества, слуг присылают на рынок чуть не каждый час.
От тяжести ломило шею. Еще хотелось почесать ухо, но Феличиано во-первых торопился, во-вторых знал: если корзину снять, а потом снова поднимать, она покажется втрое тяжелее.
Поэтому он отвлекался как мог. Феличиано пел.
Если не считать ловли моллюсков, это было то, что он действительно хорошо умел. Соседские девки частенько просили мальчишку спеть - что-нибудь веселое, площадные песенки, но иногда и протяжные заунывные церковные песнопения-молитвы. Хвалили его знатно. Даже падре говорил - "у тебя, Феличиано, лучший голос в Неаполе".
А девки прозвали его Птахой. Так он и сам иногда представлялся. Прозвище идеально подходило ему - невысокий, легконогий и тонкий, но сильный и гибкий; Феличиано недоставало лишь крыльев, дабы действительно стать птицей.
Итак, душным июльским вечером, он тащил здоровенную корзину моллюсков, надеялся на оплату и ужин, и жмурился от солнца - а оно золотило его волосы цвета древесной коры. И пел.
Голос его, легкий и серебристый, словно колокольчики, разносился по улицам. Прохожие улыбались мальчишке, одобрительно кивали. Феличиано чувствовал себя вполне счастливым - неважно, что устал и голоден, неважно, что дома мать и восемь братьев и сестер, а он - старший, единственный кормилец после того, как рыбак-отец пропал в море.
Феличиано в тот вечер исполнилось двенадцать, и он еще не умел слишком всерьез раздумывать о горестях.
Он почти допел несколько непристойную песенку о благородной синьоре и кучере, когда его окликнули.
- Эй, парень, - обращались несомненно к нему. Феличиано даже оглянулся, хотя непросто то было с тяжелой-то корзиной. Но других парней на улице не оказалось, разве вдали пытался загнать гусей в дом старик Джузеппе... но его можно не считать.
- Добрый вечер, сеньор, - вежливо ответил Феличиано. Тот, кто позвал его, был рослым мужчиной, одетым в поношенные, но когда-то довольно дорогие одежды. Феличиано даже показалось, что пуговицы на камзоле сеньора золоченые, а то и вовсе золотые. Может, даже слуга какого-нибудь богатея, из тех, о ком Мария болтала. Он опустил корзину. - Не угодно ли моллюсков, свежие, только из моря?
- Моллюсков, говоришь? - усмехнулся мужчина. - Нет, моллюсков оставь себе...
- Ну тогда я пошел, - пробурчал Феличиано. Он немного разозлился: вот и стоило звать? Окликать? Время потеряно, да и корзину опять поднимать...
- ...Но я готов заплатить вдесятеро против того, что ты просишь за нее, - продолжил мужчина, и шагнул в сторону мальчишки. Тот невольно вытаращился на незнакомца. Камзол... хороший камзол, и пуговицы дорогие. А сам молодой, может, лет на семь старше Феличиано, светловолосый - венецианец, поди. Или вовсе иноземец.
"Чего ему надо?" - Феличиано не двинулся с места.
- Если ты пойдешь со мной, - проговорил мужчина, склонившись. Глаза его, цвета прелой травы, казались совсем кошачьими, а губы - полными и влажными. Феличиано слегка передернуло.
Ему исполнилось двенадцать, но Феличиано родился и вырос в Неаполе... и отлично понимал, что значит такой взгляд и такое предложение.
Ночь любви, вот чего надо сеньору. Мальчишка вздрогнул всем телом. Торговать собой... это ему еще не приходилось. С другой стороны, а чего дурного? Все знают, что плотник Алессандро, двадцатилетний красавец, словно сошедший с фрески в Сикстинской Капелле, заглядывает к богатой вдовушке, и явно не дрова колоть.
Феличиано ощутил, как пересохло во рту, и несмотря на зной по коже пробежался колючий мороз.
Но он подсчитал сумму... и кивнул.
- Плати скудо, - заявил он. - Дешевле не пойдет.
Зеленоглазый расхохотался, и смех его был похож на перестукивание раковин, если бить их друг о друга.
- Идет. Зови меня Леоном, парень. А тебя как кличут?
- Феличиано, - буркнул мальчишка, - а еще Птахой зовут, потому что я петь умею. Небось, слыхали сейчас.
Зачем он добавил это? Наверное, чтобы сеньор не пожалел, что платит скудо - не за какого-то грязного рыбацкого сына, мол. Какие-никакие таланты имеются.
Незнакомец по имени Леон вновь рассмеялся, и вновь явился мороз - или целая стая мурашей на кожу Феличиано.
- Птаха, это хорошо. Да, я слышал как ты поешь...
Леон привел Феличиано на постоялый двор, достаточно дешевый, чтобы не привлекать ненужного внимания, но достаточно приличный,чтобы Феличиано немного успокоился: богатые сеньоры не обманывают, платят. Хотя, скудо... это, пожалуй, Феличиано лишку хватил. Ой, отрабатывать придется...
В комнате, пахнущей сеном и горячим деревом, настоящая кровать с соломенным тюфяком и даже относительно чистой тряпкой в роли простыни. А на столе - поднос с фруктами, сыром и кувшином вина.
Леон наливает себе и гостю:
- Угощайся, Птаха... разреши я тебя так называть буду? Настоящее таурази.
Феличиано ничего не смыслит в вине, но храбро пьет. Вино на вкус сладкое, терпковатое и моментально оседает в голове, заставляя улыбаться невпопад и даже хихикать.
- А чего, сеньор, часто вы мальчишек на улицах подбираете? - смеется он, рискуя огрести затрещину. Но Леон расстегивает камзон, оставаясь в не очень чистой льняной рубашке, и гладит парня по щеке, по шее:
- Случается, случается... когда мальчишки того стоят. Птаха, а спой-ка ты еще для меня. Только не площадную песенку. Спой "Stabat Mater".
Несмотря на опьянение, Феличиано смущен. Ему прежде не предлагали спеть что-то настолько серьезное, да еще в подобных условиях. Он думает о богохульстве, однако... однако скудо надо отрабатывать, и Феличиано думает: "это ради матери и братьев с сестрами, Иисус и Дева Мария, простите меня".
Он выполняет просьбу. Поет, чуть склонив голову набок, разглядывая Леона. А тот, оказывается, красивый... лицо как у ангела, и волосы золотые, что его пуговицы. И глаза зеленые.
Феличиано вытягивает высокие ноты, сам наслаждаясь красотой своего звонкого мальчишеского голоса, плавной и гибкой - под стать его телу, смуглому горячему телу, и когда Леон прерывает его поцелуем, попутно касаясь талии, Феличиано замолкает с коротким полувыдохом.
Он чувствует себя пойманной птицей.
Маленькой пойманной Птахой.
И он не против.
Леон аккуратно снимает с него лохмотья-одежду, Феличиано рвет одну из небольших дыр, пытаясь освободиться. Он никогда не испытывал подобного прежде, но теперь... он рад, что Леон пообещал скудо, рад тому, что будет. Рука Леона ласкает его в паху, Феличиано дрожит от нетерпения, и думает: невежливо, если я выплеснусь прежде него, прямо ему в руку.
Он обнажен, он весь - в золоте заката. Стройный и смуглый, он кажется бронзовой статуэткой. Леон ласкает его, раздвигая ягодицы, массируя яички - пока безволосые, пройдет еще пара лет, прежде чем лобок покроется курчавыми темными волосами, а на лице станут расти усы.
Феличиано тихонько стонет. И когда Леон укладывает его на постель, и входит внутрь, это почти не больно - вернее, больно, но терпеть удивительно легко, потому что Леон утоляет его жажду, утоляет невыносимой сладостью, дорогим вином.
Таурази, думает Феличиано. Таурази.
И выплескивается на простыню, а Леон - в него.
Потом они лежат, обнявшись, и Леон целует мальчишку, а тот пребывая в полудреме размышляет о том, что никогда деньги не доставались столь приятно. Феличиано немного хочется пить. Леон охотно наливает ему еще вина... и еще...
Вскоре мальчик засыпает, счастливый как никогда прежде.
А просыпается он от ощущения тепла. Море, сквозь сон думает Феличиано, я в море... в теплом ласковом море, надо рассказать Леону... как здесь хорошо.
Он полуоткрывает глаза. И обнаруживает себя в круглой ванне, пахнущей благовониями. Леон стоит спиной и возится с чем-то. Феличиано умиротворенно улыбается.
- М... спасибо, Леон. Ты такой добрый. Искупать меня решил... - однако при попытке пошевелиться Феличиано выясняет, что руки и ноги его связаны. Веревки размокли, и не впиваются в кожу, но держат крепко. Веревки - ласковые объятия. Как у Леона.
- Эй... Леон, что за шутки!?
Тот разворачивается к мальчику, и Феличиано кричит, срываясь на визг, кричит, пока рот ему не затыкают куском простыни, той самой простыни, пахнущей семенем и потом.
В руках Леона нож.
И Феличиано понимает, что с ним сейчас сделают.
Полубессознательно он следит, как лезвие ныряет в воду. Рука, недавно ласковая и несущая наслаждение, оттягивает яички, Феличиано кажется, будто кишки его и все нутро холодеет - изморозью подергивается, вот как. Несмотря на горячую воду.
Когда нож вспарывает его мошонку, Феличиано прокусывает кляп. Он откусил бы язык - и испортил себя как "товар", если бы не простыня с ароматом спермы. Как смешно, думает Феличиано, я дышу собственным семенем... которого у меня больше не будет.
Вода становится алой.
Феличиано плачет, и слезы тоже смешиваются с водой.
"Почему?" - он смотрит в глаза цвета прелой травы, сквозь боль и ужас, пытаясь понять.
Леон отвечает.
- Так будет лучше. Ты еще возблагодаришь меня и этот день.
Много лет спустя, Феличиано - чье настоящее имя давным-давно забыто, высший свет знает его как великого Узиньоло-Соловья; вспоминает тот душный и томный, как объятия куртизанки, вечер.
У его ног в гримерной - роскошный костюм с бриллиантами (и, конечно, птичьими перьями). Сейчас он смоет грим, переоденется и предстанет перед самим маркизом... Дева Мария, как его зовут... маркизом...
"Ди Содерини", кажется, так.
На званом вечере он будет улыбаться, чувствовать себя драгоценной жемчужиной в бархатной шкатулке, а сеньориты и сеньоры - заглядываться. И может, в конце его ждет надушенное письмо с приглашением в чьи-нибудь покои.
И быть может, Феличиано даже примет его.
Феличиано-Узиньоло залпом осушает бокал терпкого и багряного (как кровь) вина.
Он смеется.
Рыбацкий сын, он стал великим певцом, и благодаря чему - случаю. Кому - Леону и его ножу.
Evviva il coltello, как кричат в исступлении восторга зрители, расплескивая вино из золотых кувшинов и рассыпая леденцы, когда он, рыбацкий сын Феличиано - лучший сопранист Неаполя, Венеции, Рима и Тосканы, - исполняет арию.
Прошло больше десяти лет, но Феличиано помнит слова Леона.
"Ты возблагодаришь меня и этот день". И сейчас, задаваясь вопросом, изуродовал или благословил его зеленоглазый любовник - был ли он ангелом или посланником нечистого, Феличиано-Птаха так и не находит ответа.