читать дальшеБабка варит сосиску. R трясётся в углу моего сознания, я трясусь в углу сознания R.
- Отблять, холодает… - произносит R.
Моё лицо искривляется от удара полотенцем. Лица R я не вижу, но готов поспорить на откормленную крысу в клеточке, оно повторяет моё с точностью до миллиметра.
- Старая кочерыга! – слова R заставляют снова втянуть голову в плечи, будто по-черепашьи. Бабка заносит полотенце, но вода уже выкипает, а я поспешно уползаю из кухни. R, сколько я помню, всегда был смелее меня. Я всегда был материальнее R.
Нас редко пускают на кухню одних, а когда всё же случается, ровно каждые пятнадцать минут заходит бабка.
- Небось, могилу мне роете ложками и вилками? – подозрительно спрашивает она.
- А идея-то неплоха! – смеётся R. Я замираю, пытаясь понять, насколько эта фраза является шуткой. Бабка, ворча, даёт мне подзатыльник и уходит, чтобы вернуться ещё через пятнадцать минут. R на поверхности моего сознания, я на дне сознания R.
Я напеваю Агату Кристи, R играет с битым стеклом – смотрит сквозь него на мебель, на Солнце и на меня; складывает разноцветные фигурки зверей; выцарапывает на деревянном полу «Х У Й» большими буквами. Я морщусь.
- Где ты их только берёшь?
- У тебя, - он от чего-то снисходительно улыбается.
- Ты что, больной? Я не давал тебе стекло.
- А ты не поставщик, ты – производитель.
Наверное, сейчас моё недовольное лицо, проходя сквозь желтое стёклышко, напоминает самовар, и мы смеёмся до тех пор, пока R не начинает раскладывать свои по карманам свои сокровища. В комнате пахнет жжёными ароматическими палочками.
Говорят, что со временем домашнее животное становится похоже на своего хозяина. Мы смогли в этом полностью убедиться. Наша откормленная крыса, которая в голодные годы могла бы послужить пропитанием где-то дня на три, открывала нам то, о чём мы сами старательно пытались не вспоминать. По крайней мере, иногда. Например, тогда, когда бабка забывала закрыть дверцу её клетки, она болезненно напоминала нас, курящих в окно подъезда. Она наполовину высовывалась в проём, цеплялась лапками за его края и всё тянулась к предполагаемому небу, как будто вот-вот вывалится из клетки, оглядится и увидит, что стала абсолютно свободной. Либо умрёт. Хочется заметить, что это ей так ни разу и не удалось, так же, впрочем, как и нам. В те моменты, когда крыса понимала тщетность своих усилий, она громко и пронзительно пищала. Бабка поспешно кидала ей в клетку новую порцию морковки и капустных листьев, всячески ругая животное за неуёмный аппетит. Тогда умные глаза тускнели, а усы грустно опускались. Мы с R всё понимали, поэтому никогда не кричали, даже говорить старались как можно меньше. Понятие исключения никогда не имело с нами ничего общего.
- Да сколько хоть можно?! Сколько можно сидеть и разговаривать? Посмотри на часы! – так бабка кричит на меня каждый вечер, и я покорно иду в спальню. R сидит рядом и гладит меня по голове, он обещает, что завтра мы проснёмся вместе с Солнцем. Он до сих пор верит, что эта звезда, подобно нам, засыпает и просыпается по утрам. Мы закрываем глаза, смотрим, как кто-то пляшет. Мы его помним – у него нечёткий силуэт и вместо глаз алмазы с нарисованными тушью зрачками. Меня пугает неистовство плясок существа, похожего на древнегреческие статуи, в каждом движении его - тайна. R гладит меня по голове и просит не бояться. Тогда я смеюсь, и R смеётся вместе со мной, бабка кряхтит в зале, наваждения уходят, мы засыпаем обнявшись.
Утро сегодня и не думает наступать, по крайней мере, за окном всё так же темно, как и полтора часа назад. Мы сидим на постели, взявшись за руки, и улыбаемся.
- Ох, уже без пяти семь, - произносит R, посмотрев на настенные часы.
- Ага, скоро наша очередь. Интересно, бабка хоть скучает о нас?
R только пожимает острыми плечами. Через открытую дверь врывается привычный голос, - Больной номер 69, на процедуры!
Мы хором вздыхаем и встаём. R - центр моего сознания, я – центр сознания R.