читать заключительную часть
События следующих за конференцией нескольких дней казались молодому человеку худшим кошмаром из тех, которые он мог представить.
В медицинский центр хлынул поток интересующихся, очередь из репортеров на проходной, казалось, стояла круглосуточно и ничуть не убывала, а включенные в фойе телеэкраны часто показывали эмблему центра и кадры из выступления в конференц-зале.
Мелькало на этих телеэкранах и лицо Барта, но, как он ни старался задержаться в столовой, в холле, в служебных помещениях, откуда теперь часто выуживали засевших в засаде папарацци, буквально никто не желал взять у него интервью, поговорить с ним. Таясь, он предлагал многочисленные свои открытые письма, адресованные правительству, деятелям культуры и даже комиссии книги рекордов, однако результата все не было. Барт оставался невидимым и неинтересным для публики; репортеры преследовали лишь профессора Праутера. В отчаянии Барт искал поддержки у ассистентов большого ученого; он заранее приходил в лабораторию по утрам, спрашивал, какие указания оставил Праутер насчет эксперимента. Сперва ему отвечали туманно, просили подождать распоряжений, затем однажды утром он нашел под дверью своей комнаты календарь эксперимента с пометкой «Завершено». Оплата за участие в эксперименте, как выяснил Барт с помощью электронного терминала в холле, поступила на его личный банковский счет.
Через пару часов администратор позвонил и поинтересовался, когда Барт намерен освободить комнату в гостиничном комплексе.
Вечером того же дня, прямо с увязанными в узел пожитками в руках, Барт появился в читальном зале библиотеки. Он без труда нашел реферативный журнал по психологии, получил координаты всех самых солидных публикаций о проекте Праутера и, пробежав по строгим скупым строкам множества авторитетных изданий, не обнаружил в публикациях ни одного упоминания о собственной персоне, о Бартоломео Сноуксе. Исключением был популярный журнал о психологии, в котором вместо фото самого профессора красовалось перекошенное от направленных в лоб вспышек лицо Барта. Но в подписи к фотографии его фамилия была невероятно искажена.
В довершение всех несчастий на выходе из библиотеки Барт столкнулся нос к носу с прежним однокурсником, собирающимся сдавать кандидатский минимум именно в эти дни.
– О, привет! – громко воскликнул бывший староста соседней группы. Несколько девушек, стоявших у гардероба, повернулись к Барту и его знакомцу и мелкими шажками переместились прямо за спину старосты.
«Аспиранты», – подумал Барт со злостью.
– Как тебя там… – староста, отдуваясь, затараторил, схватив Барта за локоть. – Бертрам, что ли, как тебя угораздило-то? Ну ты теперь звезда у нас… да ты слушай сюда… заведующий тебя ждет, и куратор аспирантуры – тоже, ты приходи, а то все мы да мы, аспиранты, о тебе статьи пишем, у каждого уже по три публикации, и девочки тоже уже в издательство отправили свои… Да неудобно-то как, брат, вот недавно журналюги приходили из популярного журнала о психологии для домохозяек, так у нас чуть до скандала не дошло! Они мне, мол, посмотри личное дело, а я им: да помилуйте, на одной скамье сидел, Бертрам его зовут, Берт, то есть. А фамилия, богом клянусь, говорю, создателем клянусь – его фамилия у меня в записной книжке обозначена, вот, Скунс его фамилия, – пятьдесят монет должен, четыре года назад сам написал расписку...
Барт, вырвавшись из когтей однокурсника, и едва не выронив при этом куртку, выбежал из библиотеки и поспешил затеряться на многолюдной улице, недоступной для проезжающего транспорта по воле дорожной ремонтной бригады.
Вечером того же дня, вооружившись телефонным справочником, Барт вместо телефонных переговоров со сдающими комнаты внаем набрал номер матери.
После этого разговора он полночи пил, переходя из кабака в кабак каждый раз, когда собутыльники вышвыривали его за дверь, вдоволь наслушавшись заунывного лепета о проклятых старухах, которые газету начала месяца считают вчерашней, которые не помнят ничего толком о своих детях и, ссылаясь на склероз, даже знать ничего о детях не желают. Все это было ложью, очевидной даже для самого Барта. Барт возводил хулу, потому что понял, каким был дураком. Мать была уверена, что Барт встал на научную стезю. А если нет, то уж, по крайней мере, оказался настолько догадлив, что не покинул медицинский центр и подготовил хотя бы несколько интересных версий произошедшего – статей, достойных внимания если не Праутера, то хотя бы его, Барта, университетских преподавателей. Ничего этого Барт не сделал, конечно. Но он не смог признаться в собственном скудоумии этой женщине, живущей в вагончике и не способной заплатить за междугородный звонок длительностью в пару минут.
Утром Барта хватило лишь на то, чтобы придти в банк и заблокировать операции по счету. Вместе с банковской карточкой вытащили всю наличность из кошелька. Кошелек, пустой и разорванный, ему издевательски подсунули прямо под пьяную голову – на скамейку, а вот ношеные-переношенные вещи украли.
Предстояло ждать около суток до того момента, когда банк восстановит утерянную карту с доступом к «зарплатному» счету.
Голодный и грязный Барт мерз на остановке неподалеку от банка: посетители подозрительно косились на него, а охранник недвусмысленно дал понять, что сидящего без дела между дверей или на чистых креслах бродягу терпеть не будет. Из-за этого ждать в теплом помещении банка не было никакой возможности.
Знакомая фигура на противоположной стороне улицы привлекла внимание Барта. Бросившись прямо через поток проезжающих машин, юноша едва не угодил под такси, и, не обращая внимания на крепкую брань водителя легковушки, подскочил к Праутеру и крепко вцепился в меховой воротник пальто знаменитого ученого.
Барт не успел еще ничего предпринять, даже лицо застигнутого врасплох Праутера еще только начало кривиться с выражением нарастающего негодования, смешанного с крайним удивлением, когда продавец газет, до того мирно сидевший в будочке, ловко и сильно ударил Барта в висок кулаком, одновременно вывернув Барту палец руки. Боль в выренутом пальце была такой сильной, что молодой человек взвыл и выпустил воротник Праутера.
Безобразной сцены собственной поимки Барт не помнил, помнил только резкий полицейский свисток, топот ног, крики женщин, помнил, как глаз заливает кровь из рассеченной при падении на мостовую брови, как он ползает на четвереньках и ищет в полукольце зевак Праутера, точнее, его ноги в кожаных туфлях…
Не помнил Барт и того, как оказался в психиатрической лечебнице. Сейчас это его крайне удивляло; он даже подумал, что заточен здесь и обречен на голодную смерть не без вмешательства самого Праутера.
Впрочем, это уже не важно. Возможно, Барт действительно рехнулся, иначе сейчас помнил бы первые дни в этой темной комнате с мягкими стенами. Помнил бы, о чем думал, а не только чувство голода и то, что пытался писать матери на обнаруженных листках бумаги, царапая коротким обломком грифеля. Грифель был вправлен в мягкую трубку, подвешенную на коротком шнурке к маленькому крючку, вбитому в стену под мягкой обивкой.
Скоро все будет кончено. Скоро я умру, подумал Барт и впал в полузабытье-полуобморок, в котором слышал какой-то назойливый шум и гудение, какафонию потрескивания и шелеста. В этом сне Барта бил бы озноб, если б остались силы на то, чтоб трястись. Он лежал, подергивая головой и чувствуя, как его тело принимает температуру окружающих стен, пола.
Барт уже ощущал, как сознание его отходит далеко, перестает мучить, наконец, проклятый холод… как вдруг что-то схватило его за обе лодыжки и потянуло, а руки Барта беспомощно завозили по полу, устремляясь за болтающейся головой. Щека считала вмятины нежесткого покрытия с коротким грязным ворсом. Боль раздирала лодыжки, и, хотя отощавшее тело весило немного, кожа, казалось, готова была треснуть от самых стиснутых чужими руками лодыжек до колен.
Я жив, жив, думал Барт. Еще он подумал, что, если б у него осталась хоть капля сил, он бы заорал от боли. Но он даже разлепить губы сейчас не сумеет. Или разлепит и слюну пустит, черт его знает. Его завернут в грубый мешок, полный сора или же попросту сотканный из сора, засунут в печь для кремации; так он и умрет, наверное. Сгорит заживо, потому что почти умер от голода.
Барт успел сообразить, что это к лучшему, если сейчас потеряет сознание. По крайней мере, ему не будет больно задохнуться или сгореть.
– Очнись, очнись, давай, приходи в себя, – бормотал откуда-то издалека глухой голос, то пропадая, то приближаясь к самому уху.
Веки Барт не разлепил, они сами приоткрывались из-за того, что его били ладонями по щекам.
– Живой, живой! – громко сказал голос, до того бормотавший.
Барт видел только жесткую смятую простыню, на которую он свалился с подушки. Накрахмаленная ткань почти впивалась в щеку под нижним веком. Барт лежит в какой-то комнате: белый стол, белая стена, странная дверь словно из полосок жалюзи.
Голодный бессмысленно моргал, слушая, словно сквозь ватную пелену, чей-то незнакомый голос.
Потом Барт Сноукс уснул. Почему-то в этот раз он именно спал, а не впал в тяжелое беспамятство.
На следующий день, выспавшись, он ощутил, что может не только хорошо слышать и видеть, но и слабо пошевеливать губами, пальцами. Он выяснил, что человек, который спас его, – врач, или, по крайней мере, обладает достаточным уровнем медицинской подготовки, чтобы поддерживать силы человека, который разучился глотать и не может еще сам держать голову из-за общей слабости.
Уже к вечеру доктор не только предпринял более-менее успешную попытку накормить Барта бульоном с ложки, но и решил заговорить с ним, правда, пока что в одностороннем порядке, не надеясь на ответ:
– Вы скоро поправитесь, – сообщил молодой медик. – Скоро будете говорить, сможете ходить и увидите, что то, что я вам сообщу сейчас, правда. Вы находитесь в клинике города, в котором живете, но…
Доктор помедлил, встал со стула и прошел по комнате. Он остановился у одной из стен, но затем, видимо, передумав что-то делать, вернулся к освещенной светильником у изголовья постели Барта.
– Но это не совсем тот город, в котором вы попали… в лечебницу. Вы многое перенесли, и, насколько мне известно, мало что держало вас… там. Надеюсь, вы не будете разочарованы тем, что попали сюда.
Увидев удивление на лице Барта и заметив его попытки что-то сказать, доктор замотал головой и продолжил:
– Хорошо, я вижу, что неизвестность больше взволнует вас. Гораздо больше, чем то, что я должен вам сообщить. Вы попали в отдаленное от вашего времени будущее, прошло сто пятьдесят лет с момента завершения проекта Праутера.
Расчет врача оказался верным: если основное сообщение и должно было вызвать шок у Барта, то шок не успел бы развиться из-за возмущения при упоминании ненавистного проекта.
Барт поджал губы и уставился на врача. На этот раз доктор не понял гримасы пациента и решил, что Барту хочется узнать больше о том, что его окружает.
– Меня зовут Степс, я в некотором роде ваш коллега…(при этих словах Барт, если б мог, закатил бы глаза. Еще один психолог. С психологами в последний месяц его жизни… или даже в последние сто с лишним лет его не связывало ничего хорошего).
–… я получил уникальную возможность помочь вам и своему народу, – проговорил тем временем Степс, придав своему лицу выражение гордой значительности.
Барт прищурился, но так и не уловил ярких национальных черт в лице коллеги, сказавшего о «своем народе»: Степс был таким же шатеном, как и сам Барт, обладал такими же непримечательными чертами лица.
Степс почесал затылок, потер шею раскрытой ладонью, затем взял планшет с зафиксированными на нем крупным почерком физиологическими показателями Барта и механически пролистал эти записи.
Помявшись с ноги на ногу, человек в белом халате направился к двери из полосок жалюзи. Барт почти забыл о том, что недавно услышал: ему показалось, что через доли секунды Степс запутается в полосках то ли пластика, то ли плотного полиэтилена, закрывавших выход из помещения.
–Я… – вдруг неуверенно заговорил Степс, стоя вполоборота к Барту. - Я сказал все это, чтобы вы не считали себя по-прежнему узником и чтобы знали: ваша мечта, наконец, сбылась. Здесь вы можете служить своей стране и науке, жить на благо всех людей. Надеюсь, вы меня понимаете верно и не откажетесь сотрудничать, ведь вам почти ничего не придется делать...
Степс выглядел несколько смущенным. Потоптавшись у двери еще немного, он сунул планшет с записями в неприметное отверстие, белое на белой стене, затем прибавил:
– Чувствуйте себя как дома,- и удалился, умудрившись не нарушить покоя полотен «жалюзи».
В последующие пять дней Степс был уже менее косноязычен. Барт очень скоро узнал, что находится в хорошо оборудованном для всех нужд врачебного персонала и пациентов восстановительном стационаре, что Степс лелеет надежду излечить чуть ли не поголовно больных своих современников и для этого ему необходим именно Барт.
Как только Барт смог ходить, он повторил трюк «просачивания» сквозь неподвижную завесу стерильной перегородки, служившей дверью. Раньше он только боязливо наблюдал за тем, как Степс преодолевает перегородку, закрывающую доступ нестерильного воздуха в комнату. Да и вообще Барт перестал уже обращать внимание на такие мелочи. Сноукса поражали новинки коммуникационной техники. Например, голос, который Барт слышал в первый день своего спасения, голос, не принадлежавший Степсу, исходил из небольшого устройства, реагировавшего на слово «Вызов» и появлявшегося из отсека, в котором ютились планшеты, блокноты для заметок, журналы… кажется, в помещении работала и пневмопочта, но Барт не смог разобраться, какая дверца встроенного настенного шкафа за нее отвечает.
Еще через некоторое время (Барт не смог добиться от врача, где здесь календарь и часы) Степс провел коллегу в комнату, отделенную непрозрачным стеклом от так называемой испытательской. Барт ощутил приятное чувство вовлеченности в родную среду, когда узнал, что он будет присутствовать при психологическом наблюдении, инициированном Степсом.
В испытательскую вошла молодая девушка, скорее подросток. Она была облачена в угловатую куртку, широкие штаны и держала перед собой устройство, напоминающее разделочную доску с двумя удобными ручками, словно бы для того, чтобы она могла, если вздумается, держать вещицу обеими руками.
Девушка, казалось, не замечала того, что медсестра со странным плоским лицом оставила ее одну. Кроме того, сестра, ничего не сказав, ушла и заперла дверь на ключ снаружи.
– Барт, вам знакомо понятие «информационная безопасность»?
Барт кивнул Степсу, все еще не понимая, на что в комнате и поведении девушки следует обратить внимание.
– Эта девушка неизлечимо больна, как и многие в этом городе; она впадает в информационное безумие из-за нежелания пропустить нечто, о чем еще не подозревает, – негромко пояснил Степс. – Она несколько суток кряду может читать сводки новостей, как из официальных, так и из частных каналов информации и связи. Ее личность постепенно стирается, а о том, насколько она потеряла связь с реальностью, говорит хотя бы тот факт, что она с трудом помнит даже координаты официальных каналов и не различает сами новостные блоки. Сейчас, например, она просматривает сообщения, вышедшие в свет пару лет назад, но выдаваемые за новые, а частоты каналов и сами их названия искажены и изменены центральным компьютером стационара, который, собственно, и транслирует ей запись, именуя ее «прямым эфиром».
Барт, по какому-то наитию нашедший на пульте переключение с камеры на камеру в испытательской, щелкал рычажком, заглядывая то почти под локоть девушке, то точно ей в лицо: этот ракурс могла обеспечивать лишь камера в странном аппарате, который она держала почти у самого кончика своего носа.
Ее расширенные зрачки следили за быстро сменяющимися кадрами кинохроники. Она, казалось, ни разу не моргнула, пока Барт наблюдал за ней.
– Она не реагирует?..
–… даже более того, – Степс продолжал все так же вкрадчиво, – она давно говорит вовсе не с теми людьми, к которым привыкла с детства; она не заподозрила ничего неладного, когда сперва я, затем универсальная оболочка стационара, обладающая развитым электронным интеллектом, писали ей сообщения, представляясь ее родителями. Сегодня она осталась индифферентной к синтезирующему речь роботу, который начал играть роль ее подруги в речевом коммуникативном акте. Только вы можете помочь людям в этой беде!
Последнюю фразу Степс выговорил с несвойственной для него горячностью.
– Как я могу помочь… таким? – Барт все еще не отводил взгляд от экранирующего стекла, за которым девушка, лихорадочно перебирая пальцами но все еще глядя в пустой монитор, меняла элемент питания у своего «телевизора».
– Вы были единственной надеждой, особенно, когда все узнали, что подопытные Праутера начали сходить сошли с ума. Этот факт стал известен обществу примерно в то время, когда вы умирали в психолечебнице. Но, в отличие от вас, остальные участники эксперимента не обрели вновь душевное здоровье. Опыты Праутера были прекращены, но идеи, высказанные им тогда, во многом проливают свет на сегодняшнюю ситуацию, если так можно выразиться. Бездумное стимулирование к потреблению все большего объема информации вело общество к бездне, на краю которой оно сейчас находится. Препараты, которые вводил вам Праутер во время исследований, стимулировали выброс психической энергии, причем в одном конкретном направлении…
– Я воображал, – все еще не понимая, к чему ведет Степс, проговорил Барт.
– Да-да, вы воображали, и этим почти в полной мере компенсировали недостаток творческой активности, направленной, кроме прочего, на нужды самого субъекта творчества, развитие вашей личности и…
– Что во мне такого, почему я тогда не сошел с ума окончательно? – прервал излияния психолога Барт.
–Видите ли, я, пока вас не вытащил из вашего времени, еще не мог точно сказать…
–Псих я или нет?
–Нет, не так… видите ли, пока вы были в заточении, вам разрешали писать вашей матери. Я храню подлинники… Знаете, они проводили экспертизу, косвенную, конечно, небрежно фиксировали. Веры ей было мало, но после сумасшествий у Праутера и вашей смерти аналитики спохватились, горько пожалели об упущенной возможности. Праутер вообще не пережил удара, когда понял, что вы были вменяемы, когда умирали. Родственники съехавших с катушек добровольцев к тому времени почти довели самого Праутера до ручки. А когда он узнал о том, что сам отправил единственного вменяемого подопытного в психушку на верную смерть, он наложил на себя руки. Потом еще долго сведения о ваших письмах из заточения и возможной вменяемости были предметом обсуждения в научных кругах, да и не только в них. По сохранившимся материалам я заключил…
– Хорошо покопались! –крикнул Барт и вскочил с кресла. Его охватил необъяснимый гнев.
– Я – ученый, - Степс заторопился за Бартом, который в волнении выбежал из комнаты наблюдения и шагал по коридору, направляясь, видимо, куда глаза глядят. – Вы должны понять, для меня… это было как… Стойте!
Но предупреждение опоздало; Барт, не слушавший Степса, с размаху налетел на вышедшую из-за угла медсестру, ту самую, что заперла несчастную невротичку в испытательской, комнате с большим зеркалом на стене.
Женщина в белом халате неловко упала, выронив коробку, из которой немедленно высыпались шприцы, упрятанные в непроницаемую прозрачную массу, напоминавшую густое желе.
– Простите, – пробормотал Барт и растерянно уставился на коллегу, который засуетился возле женщины, поднимая ее за обе руки.
Барт понял, почему ее плоское лицо показалось ему странным, когда он увидел ее полчаса назад: женщина была умственно отсталой.
Она поняла, что произошло, но ужасно стеснялась, у нее был дефект речи, она шепелявила и глотала иногда целые фразы. Кроме того, ее голос был груб настолько, что Барт, которому доводилось слышать медсестру по внутренней связи, тогда решил, что говорит почти взрослый юноша. Из ее речи Барт всего только и понял, что она выражает добродушное удивление по поводу случившегося и благодарность Степсу за помощь. Эти эмоции странным образом еще более уродовали лицо убогой.
Остаток пути до рабочего кабинета Степса коллеги прошли в молчании.
–Ты меня должен понять, Барт, – сказал Степс, усаживаясь за стол и обхватывая голову руками. – Положение серьезное, очень серьезное. Я и сам не знаю, подвержен ли я… болезни. Я общаюсь при помощи самых простых сообщений с парой десятков лиц, в основном, ученых…
Степс кивнул на список имен, которому Барт ранее не придавал никакого значения; список и впрямь был всего на три листка и помещался под стеклом на крышке стола Степса. К каждому имени тянулся небольшой тускло светящийся каналец, соединенный с устройством ввода текста.
– Мы не имеем отношения к этим тупым потокам информации, текущим от одних безумцев к другим безумцам… А сейчас… немногие вменяемые говорят, – продолжал Степс, потирая ладонями лицо, – да все они говорят, что с каждым днем людям становится хуже. Черт возьми, может, сейчас все, что осталось от разумного человечества, –жалкая горстка таких, как я, – отсиживается по автономным зданиям, управляемыми искусственным интеллектом и набитыми хоть сколько-нибудь полезными олигофренами.
Здесь есть автоматизированная лаборатория. Твоя психика, твой организм действовали слаженно; я провел многочисленные исследования по данным Праутера еще до того, как добрался до тебя самого. Одна иньекция препарата, который я извлек, обследовав тебя, вернула к осознанной жизни человека, неизвестного мне парня. Я отловил его, первого попавшегося больного, на улице, его имя Ролли. Вот…
Степс дрожащими руками извлек на стол перед Бартом целую гору распечаток и снимков.
– Как я говорил, автоматизированная лаборатория в этом здании уже производит «сыворотку пробуждения» для таких, как Ролли. Почитай, почитай, что говорит этот излечившийся аутист! – ученый, не рассчитав движения, спихнул стопку данных со стола на пол.
–Неважно! – махнул рукой на кучу рассыпавшихся бумаг Степс, но тут же направился их побирать. – Ты должен знать, что он говорит о том, что воображение, которым он словно впервые воспользовался, вырвало его из лап информационной реальности, сковывавшей его самосознание, подавлявшей его личность. Теперь он думает о себе и о других, ошибается и приходит к правильным заключениям сам, он отторгает информационный мусор, укравший когда-то его жизнь, он начал обращаться к средствам связи и СМИ тогда, когда сам того желает, он понимает, что ищет, что видит, выражает свое мнение об этом! Словом, человеческая личность обрела автономию, индивидуальность, и все благодаря вызывающим расширение сознания препаратам Праутера и твоим антителам в составе «сыворотки», назову их пока антителами…
И это только начало, ты понимаешь, Барт…
Степс переборол, наконец, нервное возбуждение и, устроив бумаги на столе, подошел, чтобы пожать Барту руку.
– Угу, - угрюмо сказал Барт. – Рад за все человечество.
– Ты оказал неоценимую услугу, вскоре благодарные люди воздвигнут тебе памятник, ты должен мне верить.
– Да.
– Недостает лишь одной незначительной детали, и в этом ты снова должен помочь мне, Барт…
– Какой?
- Видишь ли, такое сотрудничество, как наше, было бы невозможно без…– Степс похлопал Барта по плечу, проходя сзади за спинкой его кресла.
Внезапно одно из имен в самом начале списка, начинавшееся с заметной петли символа «R», озарилось ярким светом.
В тот же момент Барт перехватил у самой своей шеи руку Степса с зажатым в ней шприцем, резко дернул вперед и что есть силы оттолкнул кресло на колесиках, в котором сидел.
Степс стоял прямо за креслом. Он получил удар металлическим цилиндром, фиксировавшим спинку кресла, прямо в солнечное сплетение. Степс тяжело перевалился вперед, куда увлекал его руку Барт. Доктор опрокинул кресло, взмахнул ногами перед носом отскочившего в сторону коллеги и сильно ударился поясницей о солидных размеров столешницу письменного стола. Барт ногой ударил коллегу по лицу, с помощью пресс-папье, позаимствованного со стола, огрел психолога по кисти руки. Тогда ладонь Степса, разжавшись, выпустила шприц.
Барт немедленно ввел содержимое под кожу доктору; это был один из тех шприцев со снотворным, целую коробку которых несла дурочка-медсестра.
Менее часа ушло у Барта на обнаружение аппарата, позволившего Степсу вытащить человека из прошлого. Барт усердно изучил инструкцию, написанную самим Степсом, и понял, что педагогический талант его коллега из будущего все-таки зря в себе похоронил. Даже Барту, далекому от техники, пронзающей пространство и время, стало ясно, что делать: выбрать дату и вернуться со Степсом в ту самую изолированную камеру психлечебницы в тот самый момент, когда Барта уже покинули в ней и оставили ждать голодной смерти.
«Без трупа мученика и писем никто и не вспомнил бы о последнем неспятившем, –подумал Барт, – Праутер, медленно съезжающий с катушек, скорей всего, забыл об испытуемом. Может случиться, что потом у Праутера не вышло по-тихому избавиться от трупа. Чужие родственнички помешали».
Вскоре Барт оказался в отвратительной знакомой темноте. Духота комнаты с мягкими стенами неприятно контрастировала с просторными помещениями автоматизированной больницы будущего. Ухватив бесчувственное тело Степса, Барт выволок его из «машины времени» и положил его на мягкий пол.
Затем Барт сгреб всю чистую бумагу из рулона и спрятал за мягкую обивку в самостоятельно обнаруженный тайник прихваченные подлинники своих писем к матери.
– Как ты… – прошелестел Степс, еле ворочая непослушным после действия сильного транквилизатора языком, – догадался, что я тебя… сюда… поло… положу о… опять?
– Это я мог себе представить, – буркнул Барт. Он вернулся к устройству, занял положенное путешественнику место и нажал кнопку прямого отсчета времени до той самой секунды, которую покинул в том самом будущем.
За инспирацию благодарю автора с ником Алиса Совесть, написавшую рассказ «Записки сумасшедшего»