Все мы бражники здесь, блудницы©
Доброго времени суток, дорогие графоманы и критики.
Прошу вновь оценить мою работу. Исправленную и дополненную.
Медсестра Татьянка-
- А у бабушки летом в саду растет такая вкусная клубника, которую она собирала по утрам для меня. Когда я просыпалась, на кухонном столе всегда стояла железная миска полная красной, сочной, крупной клубники – думала Таня. – Вот вернусь домой, первым делом пойду в огород и наберу бабушкиной клубники…
Она вспоминала свой дом, который покинула полтора года назад. Перед ней всплывали картины из прошлой жизни. Жизни до…
Война застала Танечку на первом курсе института, она была еще совсем девчонкой. Но уже тогда считала себя взрослой и большой, для того, чтобы принимать решения. Сначала она устроилась медсестрой в госпиталь, где работал отец, но он, оберегая дочь, загружал ее бумажной работой, не подпуская к палатам с ранеными. А Тане хотелось бинтовать их израненные тела, подносить воду к потрескавшимся губам, держать солдатика за руку, когда тот, впадая в бред, начинал говорить с ней, как с мамой. Все это она слышала от таких же молодых и зеленых медсестричек, которые вместе с ней пришли после курсов медсестер. И они смотрели на нее свысока, ведь она не спасала жизни, не слышала последний вздох, от которого сжималось сердце, и не ругалась, поймав солдатика, курящего в форточку. А Танюша бессонными ночами во время дежурств представляла себя на поле боя, с оружием в руке, всей душой желая защищать свою родину.
С каждым днем становилось трудней, свободных палат давно не осталось. Койки ставили везде, где их можно было поставить. Таня забыла, когда отец последний раз ночевал дома.
И, если бы не она, он перестал бы и есть, и спать, борясь за жизни бойцов.
- Папа, подожди 5 минут, выпей чаю, - Татьянка бросалась на отца из-за своего стола и висла на его шее, лишь бы остановить старика, который не мог позволить себе провести и минуты на месте. – У меня даже сахар есть, тут в столе. Давай попьем чаю… - девушка жалобно глядела на него, стараясь изобразить, что это просто ее детская прихоть.
Если рядом были медсестры, они отводили глаза, поджимали губы, всем видом показывая, что она – Танюша – отвлекает Доктора от работы. А он рассеяно целовал дочь в лоб, вспоминая, что не завтракал, и присаживался за ее столом.
У него не было времени, чтобы говорить с ней о том, что последнее время волновало Танечку. Он прекрасно понимал, что она полностью готова работать и медсестрой, и санитаркой, только бы работать… Но порой, даже ему было сложно взглянуть на ранения солдата – душу рвало наизнанку. А бойцу нужно было обещать выздоровление, долгую-долгую жизнь, врать, отводя глаза… И поэтому ему казалось, что Татьянка не выдержит, что не сможет… Пусть уж лучше сидит за столом, принимает карты и пишет, пишет, пишет…
Госпиталь находился в тылу, далеко от огневого рубежа. Таня порой думала «А не сбежать ли мне на фронт?», только мысль об отце останавливала ее от этого. Прошло пол года, больные выздоравливали и вновь возвращались в строй, кто-то так и не встал с больничных коек, их хоронили в отдельных могилах, и с момента начала войны городское кладбище сильно разрослось.
Однажды ночью, когда дежурила Таня, привезли очередную машину с тяжелоранеными солдатами. Девушка не растерялась – для нее уже не было новым делом принимать больных и размещать их по палатам, если таковые имелись. Вдруг, ей показалось, что кто-то зовет ее по имени.
- Татьянка, - жалобно тянул голос.
Девушка подошла к бойцу, подумав, что у него начался бред. Но через грязную, окровавленную повязку, закрывавшую пол лица, она вдруг разглядела знакомые черты.
- Павлик! – вырвалось из ее груди, и слезы покатились градом из ее глаз.
Перед ней на носилках лежал ее бывший одноклассник – Павел Соколов. Она ничего не слышала о нем после того, как они выпустились из школы. И вот, он, раненый, зовет ее по имени в ночном госпитале, переполненном солдатами. Глядя на него, она впервые поняла, как близко вдруг оказалась война. Всю ночь она не смыкала глаз, то и дело заходила в палату, где лежал Паша. Она хотела помочь ему, хотя бы просто сесть рядом и забрать всю его боль себе, лишь бы забыть этот жалобный вскрик «Татьянка».
Девушка сдала дежурство и быстро побежала в палату к солдату, который был когда-то мальчиком, к солдату, которого она дразнила в школе, к солдату…
Она не помнила, как выходила из госпиталя, как шла по городу. Очнулась около дома и тут же присела на лавочку. И только заметила, что забыла снять халат, косынку на голову повязала, а по улицам шла в медицинском халате. Павлик умер. Рано утром. Она знала, что в больничной карте напишут «ранение, несовместимое с жизнью», его вычеркнут из списка больных. И все. Словно и не было Пашки в госпитале, словно не было Павла Соколова в ее классе, словно не было…
Бабушка была в городе, так как папа считал, что в деревне находиться опасно. Танечка тихо прошла на кухню, где старушка готовила скудный обед. Продуктов в городе становилось все меньше – приходилось отстаивать большие очереди за хлебом, сахаром и картошкой.
- Татьянка, ты что-то припозднилась сегодня, я уж было начала волноваться, - тут бабушка перекрестилась по старой привычке. – Ну, мой руки и садись скорей за стол, будем обедать.
- Бабушка, научи меня молиться, - вдруг произнесла Таня, даже неожиданно для себя. – Так надо, научи.
Теперь в ней не осталось сомнения в том, что она должна пойти на фронт. Воевать, защищая бабулю, отца, родной город. Родину.
« Пойти на курсы связисток, что недавно открыли в городе? Но сколько пройдет времени, пока меня научат всему, сколько продержат в тылу, может, так и никогда не окажусь на фронте», - размышляла девушка весь день, перебирая разные варианты. Но все они возвращали ее к госпиталю.
- Папа, прости, но уже пол года прошло, как я работаю в госпитале. Пол года, как я сижу за столом, и ничего не делаю, кроме как пишу, пишу, пишу… Сжалься над дочерью, ты же знаешь, как добросовестно я буду работать. Не могу я так, отец! Война! Настоящая! Я сбегу на фронт, если … - полтора часа он разговаривал с дочерью и не мог отговорить девчонку от этой затеи. Он знал, что когда-то она заведет этот разговор. Знал, но каждый день надеялся, что он произойдет не сегодня, что он найдет слова, которые смогут ее убедить.
Но в этот раз Таня была непреклонна. И ему пришлось уступить.
Она уставала ужасно. Порой приходилось не спать по трое суток, но ни разу она не попросила поблажки, ни разу не сказала, что ей сложно. Теперь девушка чувствовала ответственность перед отцом, перед собой, перед всем госпиталем. И поэтому бралась за любую работу. Перебинтовать раненого – легко, сделать укол – пожалуйста, застелить постель – еще проще. А когда выдавалась минутка, она помогала самим бойцам – читала письма, если солдатику закрывала глаза повязка, и тот не мог прочитать сам; пела песни, только очень тихо, чтобы старшие медсестры не ругались. Порой, одной улыбки достаточно было, и тем самым поднять бойцовский дух, чтобы надежда не умирала.
Больше всего в госпитале Таня боялась, когда наступало утро. Почему-то под утро всегда привозили раненых. Теперь она чувствовала боль каждого, хотела каждого пожалеть, обнять, как мать обнимает сына…
Впервые в городе объявили воздушную тревогу, когда Таня была дома, отдыхая после дежурства. Прослушав сообщение о надвигающейся опасности, девушка тут же отправила бабушку в бомбоубежище. А сама отправилась в госпиталь, зная, что сейчас там она нужна.
Таня пробегала мимо операционной, в которой, пятый час без отрыва работал отец. Менялись больные, а он все стоял у операционного стола. Вдруг, что-то дернуло ее зайти. И она осталась.
- Сестра, - холодно обратился к ней отец. – Зажим.
Она выполнила указание отца, подавая необходимые предметы.
- Зашивайте, - в конце сказал он.
И девушка четко выполнила его требование.
- Таня? Что ты здесь делаешь? – вдруг мягко и удивленно спросил он, когда больного увезли на каталке, словно только заметил дочь.
- Тоже самое, папа, что и ты… тоже самое, - тихо ответила она и обняла отца.
Именно в этот день - день первой бомбежки, между ними стерлась какая-то грань. Отец наконец понял, что его Татьянка выросла.
Дни в госпитале тянулись один за другим, город иногда бомбили, немцы были в паре сотне километров, что казалось так близко, и в тоже время далеко. Работы становилось все больше, теперь и Таня проводила целые сутки возле раненых, забыв о доме, сне и еде. Она стала часто ассистировать отцу во время операций, видела, как тяжело ему приходиться. И делала все, что могла, для того, чтобы облегчить его работу.
Ей давно стало ясно, что война затянулась надолго, и нет этому ни конца, ни краю. А Танечку продолжало тянуть на фронт. Одна медсестра при разговоре с ней случайно проронила, что хочет пойти записаться в пехотную дивизию. И впервые, не спросив совета отца, девушка приняла решение: идти на фронт медсестрой. Это все, что она могла сделать. Это все, что она была обязана сделать.
Отец, давно не покидавший стены госпиталя, пришел домой. Бабушка закрывала рот рукой, сдерживая всхлипы.
- Ты знаешь, я хочу, чтобы ты осталась, - вдруг, нарушив тишину, холодно проговорил отец.
Таня лишь пожала плечами.
- Я сплю и вижу фронт, там гибнут люди, которых я могу спасти, которым я могу помочь, - так же холодно отвечала его дочь. Дочь достойная отца.
- Меня не жалеешь, бабушку пожалей! Она, волнуясь за тебя, сойдет с ума! – он сорвался на крик, стукнул кулаком по столу и еще раз пристально посмотрел на Татьяну.
- Нет, я все решила. Я буду писать, правда, - быстро заговорила она, боясь, что сейчас не выдержит отцовского напора и поменяет решение, а больше уже никогда на это не отважится.
- Я дал тебе хорошие рекомендации в военкомате, работай честно и упорно, чтобы никто не попрекнул тебя, - опять спокойно произнес человек, сердце которого, кажется, навсегда ухнуло вниз, от понимания того, что, возможно, он больше никогда не увидит свою родную дочь.
Она тихо встала, поправила косынку и направилась к выходу.
- Не смей! Не пущу! – бабушка вскочила к двери, закрывая ее от внучки. Но этот минутный порыв закончился, она навзрыд зарыдала, целуя Татьянку, и отступила.
- Татьяна Александровна, скажите, а вы любите цветы? – услышала она уже знакомый голос рядового Алексеева, который стоял в метре от нее, наблюдая, как она стирает бинты.
Она даже растерялась, не зная, что ответить этому белокурому солдату, который без смущения разглядывал ее.
- Рядовой, я люблю здоровых людей. А вы уже третий раз за неделю наведываетесь в санчасть. Что на этот раз у вас болит? – строго спросила Таня, стараясь не смотреть в глаза парня.
- Сердце. У меня болит сердце, знаете, как только я вас увидел… - тихо и быстро говорил он.
- Так, кругом, шагом марш, кажется, у вас болит голова и вас пора комиссовать – с долей шутки ответила она, не желая слушать продолжение этой болтовни, которая отнимала ее время.
- Будет бой, я вам докажу, что я абсолютно здоров, - дерзко отвечал рядовой.
- Молодец, боец, а пока иди, готовься к бою, или пожалуюсь командиру взвода, что ты бездельничаешь и меня отрываешь от работы. Он назначит тебе наряд вне очереди, и сразу сердце болеть перестанет, - проговорила Татьяна, возвращаясь к стирке.
Ее руки еще в госпитале стали шершавыми, мозолистыми. Она давно забыла, что когда-то своими мягкими, нежными ручками, тонкими пальчиками играла на пианино. Пальцы огрубели и не всегда хотели повиноваться хозяйке. Сейчас ведь даже и не вспомнит хоть одной приличной пьески. Зато она четко знала свое дело. Бинты, перевязки, анестезия, наложение швов: любая помощь, которую она могла оказать в этих полевых условиях. Порой было достаточно этого, а порой, приходилось отправлять бойцов в госпиталь.
Бои были тяжелыми, не раз девушке приходилось покидать окоп. Она пробиралась по полю боя, не боясь пуль, снарядов, любого вражеского огня. Каждая жизнь была дорога ей, как своя. И она была готова ко всему, лишь бы помочь, лишь бы спасти…
Немцы любили наступать на рассвете, чтобы застать врасплох. И Танечка боялась засыпать ночью, потому что, проснувшись, могла не досчитаться хоть одного бойца. Их смертей она себе не прощала. Они тяжким грузом ложились на сердце, и приходили во снах, просили помощи. Еще чаще ей снился ее одноклассник Пашка Соколов.
Он появлялся в ее снах всегда маленький, нескладный, каким он был в детстве. Но каждый сон заканчивался его тяжелым стоном «Татьянка», отчего она просыпалась в холодном поту. Спустя время, теперь ей казалось, что еще тогда, в детстве, она любила его. Любила, как только может любить маленькое девичье сердце – преданно, верно. Но почему-то раньше только не понимала этого, а теперь… было поздно.
Казалось бы! Она не могла быть виновата в его смерти, не виновата в том, что не всех бойцов можно было спасти, просто помочь. И зачем себя винить? Но чувство ответственности за каждого из них полностью поглотило ее.
И грянул бой, о котором так мечтал Алексеев. Немцы не заставили себя ждать. Обдав Танюшу многозначительным взглядом, Алексеев бросился в атаку. Девушке стало страшно за него. И боялась она как-то по-особенному, ведь он дал ей слово… И тут она увидела, как этот солдатик словно столкнулся с невидимой преградой и резко упал наземь. Танечка бросилась за ним, слыша крик командира, пытавшегося ее остановить. Она доползла до него, уже заметив, что парень ранен в голову. Стараясь не подниматься от земли, Таня нашла в сумке бинт. И, осторожно, стараясь все делать быстрей, перевязала его. Теперь оставалось самое сложное – дотащить бойца до окопа. Кое-как, в очередной раз обдирая коленки о сухую землю, Танюша ползла обратно, тащив на себе молодого бойца. Его, как и многих раненых в тот день, ей пришлось отправить в госпиталь.
Так прошло полтора года. Таня давно покинула родные края, двигаясь вместе с линией фронта. Письма из дома приходили редко – тяжело было работать почте. Да, и ей самой сложно было найти минутку для того, чтобы черкнуть пару строк отцу и бабушке.
Теперь Татьянка больше всего мечтала оказаться дома – обнять родных, расцеловать, посмотреть в добрые бабушкины глаза, поговорить с отцом о чем-нибудь пустом, бездельном, как раньше, как до…
За эти полтора года мимо Тани пролетали все пули, словно та была отговорена от любых опасностей, что могли ее поджидать. И тут неожиданно для нее самой какой-то фриц ранил ее! Пуля прошила плечо навылет, так что она сама смогла себя перебинтовать и никому ни слова не сказала до тех пор, пока не утихли последние канонады. Но ранение дало осложнение – неделю Татьяна провела в беспамятстве, мучаясь от лихорадки. Вдруг, она очнулась холодным осенним утром, тихо встала с кровати и вышла на крыльцо санчасти. На улице светало. Как-то по-особенному было свежо, а самое главное – тихо.
Вдруг, отчетливо послышался стук колес, недалеко проходила железная дорога. Танечка слушала, как мерно стучали колеса та-та-та. И тут, разрывая предрассветную тишину, раздался взрыв. Эшелон подорвали! Она быстро забежала в санчасть, стала собирать бинты, лекарства - все, что сейчас было нужным. Бойцы, разбуженные взрывом, уже выдвинулись в сторону железки. Началась бомбежка, девушка боялась, что так и не добежит до поезда.
Стиснув зубы, она молила Господа помочь. И, видимо, услышав ее горькие молитвы, кто-то сжалился перед ней. Бомбить стали реже, дальше.
Это был эшелон красного креста, полный больных, раненых солдат. Татьяна увидела два вагона, искореженных взрывом, спасать там уже было некого…
Бои, бои, бои… Бесконечная война. Уже два дня не приходила машина за ранеными. Места в санчасти не было. Лежали на койках, на носилках, на быстро постеленной простыни. Таня металась от одного больного к другому. Она уже больше не думала о том, что ей хочется подать воды, держать за руку… Важней было спасти их жизни, а с душами как-нибудь потом разберутся. У одного начался перитонит, нужны были антисептики, которые давно закончились. Другой потерял ногу, и ему нужна была срочная операция, которую медсестра провести не могла. Она и санитарка Василиса едва справлялись с нахлынувшей работой.
Татьяну схватил за руку больной, мимо которого она проходила.
- Дочка, болит очень, печет, сделай что-нибудь… - шептал он, моля о помощи.- Ты же умная, в институтах, поди, учишься, - продолжал мужчина. – У меня дочка ровесница тебе, тоже учится, все над книжками до войны сидела, к экзаменам готовилась, - бормотал он и неожиданно расплакался. Танину руку он не отпускал. – Дочка, спаси меня, я должен домой вернуться, как же мои там…без меня будут, дочка…
На нее нахлынули слезы, которые она сдерживала. Слезы боли, усталости, безнадежности… Таня вырвала руку и побежала прочь из санчасти. Вновь она стояла на крыльце и слушала. Разрывались снаряды, шла бомбежка с воздуха, выстрелы… Слезы по лицу бежали ручьем, от слов умирающего солдата, от звуков войны, от бессилья.
- Татьяна Александровна, один умер, его бы вынести, дабы место освободить – это говорила Василиса, которая вышла за ней на крыльцо.
- Василиса, ну, не я же буду выносить его, - холодно ответила Татьяна. По телу бежали мурашки. Холод чувствовался по всему телу. – Позови кого-нибудь, попроси помочь…
День подходил к концу, машина из госпиталя так и не приехала.
- Татьяна Александровна! – ночью с криком в санчасть ворвался боец.
- Тише, ты мне всех больных распугаешь… - недоуменно ответила она, глядя на запыхавшегося рядового.
- Вам срочно нужно эвакуировать раненых, мы отступаем, это приказ командира.
- И что он мне предлагает? Всех на себе унести? Машины нет второй день, посмотри, мне уже больных класть некуда! – уже сама закричала Таня.
- Будет вам машина, Татьяна Александровна, только поторопитесь. Она еще днем подъехала, стоит в паре километров отсюда. Надо дорогу водителю показать.
- Голубчик, что же ты стоишь, у меня тут люди гибнут, скорей иди за машиной, - девушка не верила своим ушам, еще чуть-чуть надо продержаться, бойцов госпитализировать и выбираться из окружения вместе с остальными.
- Пойдемте со мной, я сам плутал, добираясь до вас, - смущенно ответил рядовой, опуская глаза.
- Василиса, я пойду за машиной, скоро буду. Приготовь тяжелых к транспортировке, и поменяй бинты Васильеву, - на скорую руку собираясь, давала указания Таня.
Где-то вдалеке раздавались редкие глухие очереди автомата. На улице было холодно, девушка куталась в шинель, продрогнув от осенних ночных морозцев. Боец шел чуть позади нее и все молчал.
Татьяна слушала ночную тишину. Ни тебе стонов больных, ни жалоб Василисы. Вспомнилась почему-то бабушка, а она так давно не писала! И среди этой тишины Танечка ясно услышала звук летящих самолетов. Рядовой тоже их расслышал и поднял голову.
- Немцы! Ложись! – крикнул он, повалив ее на землю. Рядом раздался взрыв.
- А у бабушки летом в саду растет такая вкусная клубника, которую она собирала по утрам для меня. Когда я просыпалась, на кухонном столе всегда стояла железная миска полная красной, сочной, крупной клубники – думала Таня. – Вот вернусь домой, первым делом пойду в огород и наберу бабушкиной клубники…
Прошу вновь оценить мою работу. Исправленную и дополненную.
Медсестра Татьянка-
- А у бабушки летом в саду растет такая вкусная клубника, которую она собирала по утрам для меня. Когда я просыпалась, на кухонном столе всегда стояла железная миска полная красной, сочной, крупной клубники – думала Таня. – Вот вернусь домой, первым делом пойду в огород и наберу бабушкиной клубники…
Она вспоминала свой дом, который покинула полтора года назад. Перед ней всплывали картины из прошлой жизни. Жизни до…
Война застала Танечку на первом курсе института, она была еще совсем девчонкой. Но уже тогда считала себя взрослой и большой, для того, чтобы принимать решения. Сначала она устроилась медсестрой в госпиталь, где работал отец, но он, оберегая дочь, загружал ее бумажной работой, не подпуская к палатам с ранеными. А Тане хотелось бинтовать их израненные тела, подносить воду к потрескавшимся губам, держать солдатика за руку, когда тот, впадая в бред, начинал говорить с ней, как с мамой. Все это она слышала от таких же молодых и зеленых медсестричек, которые вместе с ней пришли после курсов медсестер. И они смотрели на нее свысока, ведь она не спасала жизни, не слышала последний вздох, от которого сжималось сердце, и не ругалась, поймав солдатика, курящего в форточку. А Танюша бессонными ночами во время дежурств представляла себя на поле боя, с оружием в руке, всей душой желая защищать свою родину.
С каждым днем становилось трудней, свободных палат давно не осталось. Койки ставили везде, где их можно было поставить. Таня забыла, когда отец последний раз ночевал дома.
И, если бы не она, он перестал бы и есть, и спать, борясь за жизни бойцов.
- Папа, подожди 5 минут, выпей чаю, - Татьянка бросалась на отца из-за своего стола и висла на его шее, лишь бы остановить старика, который не мог позволить себе провести и минуты на месте. – У меня даже сахар есть, тут в столе. Давай попьем чаю… - девушка жалобно глядела на него, стараясь изобразить, что это просто ее детская прихоть.
Если рядом были медсестры, они отводили глаза, поджимали губы, всем видом показывая, что она – Танюша – отвлекает Доктора от работы. А он рассеяно целовал дочь в лоб, вспоминая, что не завтракал, и присаживался за ее столом.
У него не было времени, чтобы говорить с ней о том, что последнее время волновало Танечку. Он прекрасно понимал, что она полностью готова работать и медсестрой, и санитаркой, только бы работать… Но порой, даже ему было сложно взглянуть на ранения солдата – душу рвало наизнанку. А бойцу нужно было обещать выздоровление, долгую-долгую жизнь, врать, отводя глаза… И поэтому ему казалось, что Татьянка не выдержит, что не сможет… Пусть уж лучше сидит за столом, принимает карты и пишет, пишет, пишет…
Госпиталь находился в тылу, далеко от огневого рубежа. Таня порой думала «А не сбежать ли мне на фронт?», только мысль об отце останавливала ее от этого. Прошло пол года, больные выздоравливали и вновь возвращались в строй, кто-то так и не встал с больничных коек, их хоронили в отдельных могилах, и с момента начала войны городское кладбище сильно разрослось.
Однажды ночью, когда дежурила Таня, привезли очередную машину с тяжелоранеными солдатами. Девушка не растерялась – для нее уже не было новым делом принимать больных и размещать их по палатам, если таковые имелись. Вдруг, ей показалось, что кто-то зовет ее по имени.
- Татьянка, - жалобно тянул голос.
Девушка подошла к бойцу, подумав, что у него начался бред. Но через грязную, окровавленную повязку, закрывавшую пол лица, она вдруг разглядела знакомые черты.
- Павлик! – вырвалось из ее груди, и слезы покатились градом из ее глаз.
Перед ней на носилках лежал ее бывший одноклассник – Павел Соколов. Она ничего не слышала о нем после того, как они выпустились из школы. И вот, он, раненый, зовет ее по имени в ночном госпитале, переполненном солдатами. Глядя на него, она впервые поняла, как близко вдруг оказалась война. Всю ночь она не смыкала глаз, то и дело заходила в палату, где лежал Паша. Она хотела помочь ему, хотя бы просто сесть рядом и забрать всю его боль себе, лишь бы забыть этот жалобный вскрик «Татьянка».
Девушка сдала дежурство и быстро побежала в палату к солдату, который был когда-то мальчиком, к солдату, которого она дразнила в школе, к солдату…
Она не помнила, как выходила из госпиталя, как шла по городу. Очнулась около дома и тут же присела на лавочку. И только заметила, что забыла снять халат, косынку на голову повязала, а по улицам шла в медицинском халате. Павлик умер. Рано утром. Она знала, что в больничной карте напишут «ранение, несовместимое с жизнью», его вычеркнут из списка больных. И все. Словно и не было Пашки в госпитале, словно не было Павла Соколова в ее классе, словно не было…
Бабушка была в городе, так как папа считал, что в деревне находиться опасно. Танечка тихо прошла на кухню, где старушка готовила скудный обед. Продуктов в городе становилось все меньше – приходилось отстаивать большие очереди за хлебом, сахаром и картошкой.
- Татьянка, ты что-то припозднилась сегодня, я уж было начала волноваться, - тут бабушка перекрестилась по старой привычке. – Ну, мой руки и садись скорей за стол, будем обедать.
- Бабушка, научи меня молиться, - вдруг произнесла Таня, даже неожиданно для себя. – Так надо, научи.
Теперь в ней не осталось сомнения в том, что она должна пойти на фронт. Воевать, защищая бабулю, отца, родной город. Родину.
« Пойти на курсы связисток, что недавно открыли в городе? Но сколько пройдет времени, пока меня научат всему, сколько продержат в тылу, может, так и никогда не окажусь на фронте», - размышляла девушка весь день, перебирая разные варианты. Но все они возвращали ее к госпиталю.
- Папа, прости, но уже пол года прошло, как я работаю в госпитале. Пол года, как я сижу за столом, и ничего не делаю, кроме как пишу, пишу, пишу… Сжалься над дочерью, ты же знаешь, как добросовестно я буду работать. Не могу я так, отец! Война! Настоящая! Я сбегу на фронт, если … - полтора часа он разговаривал с дочерью и не мог отговорить девчонку от этой затеи. Он знал, что когда-то она заведет этот разговор. Знал, но каждый день надеялся, что он произойдет не сегодня, что он найдет слова, которые смогут ее убедить.
Но в этот раз Таня была непреклонна. И ему пришлось уступить.
Она уставала ужасно. Порой приходилось не спать по трое суток, но ни разу она не попросила поблажки, ни разу не сказала, что ей сложно. Теперь девушка чувствовала ответственность перед отцом, перед собой, перед всем госпиталем. И поэтому бралась за любую работу. Перебинтовать раненого – легко, сделать укол – пожалуйста, застелить постель – еще проще. А когда выдавалась минутка, она помогала самим бойцам – читала письма, если солдатику закрывала глаза повязка, и тот не мог прочитать сам; пела песни, только очень тихо, чтобы старшие медсестры не ругались. Порой, одной улыбки достаточно было, и тем самым поднять бойцовский дух, чтобы надежда не умирала.
Больше всего в госпитале Таня боялась, когда наступало утро. Почему-то под утро всегда привозили раненых. Теперь она чувствовала боль каждого, хотела каждого пожалеть, обнять, как мать обнимает сына…
Впервые в городе объявили воздушную тревогу, когда Таня была дома, отдыхая после дежурства. Прослушав сообщение о надвигающейся опасности, девушка тут же отправила бабушку в бомбоубежище. А сама отправилась в госпиталь, зная, что сейчас там она нужна.
Таня пробегала мимо операционной, в которой, пятый час без отрыва работал отец. Менялись больные, а он все стоял у операционного стола. Вдруг, что-то дернуло ее зайти. И она осталась.
- Сестра, - холодно обратился к ней отец. – Зажим.
Она выполнила указание отца, подавая необходимые предметы.
- Зашивайте, - в конце сказал он.
И девушка четко выполнила его требование.
- Таня? Что ты здесь делаешь? – вдруг мягко и удивленно спросил он, когда больного увезли на каталке, словно только заметил дочь.
- Тоже самое, папа, что и ты… тоже самое, - тихо ответила она и обняла отца.
Именно в этот день - день первой бомбежки, между ними стерлась какая-то грань. Отец наконец понял, что его Татьянка выросла.
Дни в госпитале тянулись один за другим, город иногда бомбили, немцы были в паре сотне километров, что казалось так близко, и в тоже время далеко. Работы становилось все больше, теперь и Таня проводила целые сутки возле раненых, забыв о доме, сне и еде. Она стала часто ассистировать отцу во время операций, видела, как тяжело ему приходиться. И делала все, что могла, для того, чтобы облегчить его работу.
Ей давно стало ясно, что война затянулась надолго, и нет этому ни конца, ни краю. А Танечку продолжало тянуть на фронт. Одна медсестра при разговоре с ней случайно проронила, что хочет пойти записаться в пехотную дивизию. И впервые, не спросив совета отца, девушка приняла решение: идти на фронт медсестрой. Это все, что она могла сделать. Это все, что она была обязана сделать.
Отец, давно не покидавший стены госпиталя, пришел домой. Бабушка закрывала рот рукой, сдерживая всхлипы.
- Ты знаешь, я хочу, чтобы ты осталась, - вдруг, нарушив тишину, холодно проговорил отец.
Таня лишь пожала плечами.
- Я сплю и вижу фронт, там гибнут люди, которых я могу спасти, которым я могу помочь, - так же холодно отвечала его дочь. Дочь достойная отца.
- Меня не жалеешь, бабушку пожалей! Она, волнуясь за тебя, сойдет с ума! – он сорвался на крик, стукнул кулаком по столу и еще раз пристально посмотрел на Татьяну.
- Нет, я все решила. Я буду писать, правда, - быстро заговорила она, боясь, что сейчас не выдержит отцовского напора и поменяет решение, а больше уже никогда на это не отважится.
- Я дал тебе хорошие рекомендации в военкомате, работай честно и упорно, чтобы никто не попрекнул тебя, - опять спокойно произнес человек, сердце которого, кажется, навсегда ухнуло вниз, от понимания того, что, возможно, он больше никогда не увидит свою родную дочь.
Она тихо встала, поправила косынку и направилась к выходу.
- Не смей! Не пущу! – бабушка вскочила к двери, закрывая ее от внучки. Но этот минутный порыв закончился, она навзрыд зарыдала, целуя Татьянку, и отступила.
- Татьяна Александровна, скажите, а вы любите цветы? – услышала она уже знакомый голос рядового Алексеева, который стоял в метре от нее, наблюдая, как она стирает бинты.
Она даже растерялась, не зная, что ответить этому белокурому солдату, который без смущения разглядывал ее.
- Рядовой, я люблю здоровых людей. А вы уже третий раз за неделю наведываетесь в санчасть. Что на этот раз у вас болит? – строго спросила Таня, стараясь не смотреть в глаза парня.
- Сердце. У меня болит сердце, знаете, как только я вас увидел… - тихо и быстро говорил он.
- Так, кругом, шагом марш, кажется, у вас болит голова и вас пора комиссовать – с долей шутки ответила она, не желая слушать продолжение этой болтовни, которая отнимала ее время.
- Будет бой, я вам докажу, что я абсолютно здоров, - дерзко отвечал рядовой.
- Молодец, боец, а пока иди, готовься к бою, или пожалуюсь командиру взвода, что ты бездельничаешь и меня отрываешь от работы. Он назначит тебе наряд вне очереди, и сразу сердце болеть перестанет, - проговорила Татьяна, возвращаясь к стирке.
Ее руки еще в госпитале стали шершавыми, мозолистыми. Она давно забыла, что когда-то своими мягкими, нежными ручками, тонкими пальчиками играла на пианино. Пальцы огрубели и не всегда хотели повиноваться хозяйке. Сейчас ведь даже и не вспомнит хоть одной приличной пьески. Зато она четко знала свое дело. Бинты, перевязки, анестезия, наложение швов: любая помощь, которую она могла оказать в этих полевых условиях. Порой было достаточно этого, а порой, приходилось отправлять бойцов в госпиталь.
Бои были тяжелыми, не раз девушке приходилось покидать окоп. Она пробиралась по полю боя, не боясь пуль, снарядов, любого вражеского огня. Каждая жизнь была дорога ей, как своя. И она была готова ко всему, лишь бы помочь, лишь бы спасти…
Немцы любили наступать на рассвете, чтобы застать врасплох. И Танечка боялась засыпать ночью, потому что, проснувшись, могла не досчитаться хоть одного бойца. Их смертей она себе не прощала. Они тяжким грузом ложились на сердце, и приходили во снах, просили помощи. Еще чаще ей снился ее одноклассник Пашка Соколов.
Он появлялся в ее снах всегда маленький, нескладный, каким он был в детстве. Но каждый сон заканчивался его тяжелым стоном «Татьянка», отчего она просыпалась в холодном поту. Спустя время, теперь ей казалось, что еще тогда, в детстве, она любила его. Любила, как только может любить маленькое девичье сердце – преданно, верно. Но почему-то раньше только не понимала этого, а теперь… было поздно.
Казалось бы! Она не могла быть виновата в его смерти, не виновата в том, что не всех бойцов можно было спасти, просто помочь. И зачем себя винить? Но чувство ответственности за каждого из них полностью поглотило ее.
И грянул бой, о котором так мечтал Алексеев. Немцы не заставили себя ждать. Обдав Танюшу многозначительным взглядом, Алексеев бросился в атаку. Девушке стало страшно за него. И боялась она как-то по-особенному, ведь он дал ей слово… И тут она увидела, как этот солдатик словно столкнулся с невидимой преградой и резко упал наземь. Танечка бросилась за ним, слыша крик командира, пытавшегося ее остановить. Она доползла до него, уже заметив, что парень ранен в голову. Стараясь не подниматься от земли, Таня нашла в сумке бинт. И, осторожно, стараясь все делать быстрей, перевязала его. Теперь оставалось самое сложное – дотащить бойца до окопа. Кое-как, в очередной раз обдирая коленки о сухую землю, Танюша ползла обратно, тащив на себе молодого бойца. Его, как и многих раненых в тот день, ей пришлось отправить в госпиталь.
Так прошло полтора года. Таня давно покинула родные края, двигаясь вместе с линией фронта. Письма из дома приходили редко – тяжело было работать почте. Да, и ей самой сложно было найти минутку для того, чтобы черкнуть пару строк отцу и бабушке.
Теперь Татьянка больше всего мечтала оказаться дома – обнять родных, расцеловать, посмотреть в добрые бабушкины глаза, поговорить с отцом о чем-нибудь пустом, бездельном, как раньше, как до…
За эти полтора года мимо Тани пролетали все пули, словно та была отговорена от любых опасностей, что могли ее поджидать. И тут неожиданно для нее самой какой-то фриц ранил ее! Пуля прошила плечо навылет, так что она сама смогла себя перебинтовать и никому ни слова не сказала до тех пор, пока не утихли последние канонады. Но ранение дало осложнение – неделю Татьяна провела в беспамятстве, мучаясь от лихорадки. Вдруг, она очнулась холодным осенним утром, тихо встала с кровати и вышла на крыльцо санчасти. На улице светало. Как-то по-особенному было свежо, а самое главное – тихо.
Вдруг, отчетливо послышался стук колес, недалеко проходила железная дорога. Танечка слушала, как мерно стучали колеса та-та-та. И тут, разрывая предрассветную тишину, раздался взрыв. Эшелон подорвали! Она быстро забежала в санчасть, стала собирать бинты, лекарства - все, что сейчас было нужным. Бойцы, разбуженные взрывом, уже выдвинулись в сторону железки. Началась бомбежка, девушка боялась, что так и не добежит до поезда.
Стиснув зубы, она молила Господа помочь. И, видимо, услышав ее горькие молитвы, кто-то сжалился перед ней. Бомбить стали реже, дальше.
Это был эшелон красного креста, полный больных, раненых солдат. Татьяна увидела два вагона, искореженных взрывом, спасать там уже было некого…
Бои, бои, бои… Бесконечная война. Уже два дня не приходила машина за ранеными. Места в санчасти не было. Лежали на койках, на носилках, на быстро постеленной простыни. Таня металась от одного больного к другому. Она уже больше не думала о том, что ей хочется подать воды, держать за руку… Важней было спасти их жизни, а с душами как-нибудь потом разберутся. У одного начался перитонит, нужны были антисептики, которые давно закончились. Другой потерял ногу, и ему нужна была срочная операция, которую медсестра провести не могла. Она и санитарка Василиса едва справлялись с нахлынувшей работой.
Татьяну схватил за руку больной, мимо которого она проходила.
- Дочка, болит очень, печет, сделай что-нибудь… - шептал он, моля о помощи.- Ты же умная, в институтах, поди, учишься, - продолжал мужчина. – У меня дочка ровесница тебе, тоже учится, все над книжками до войны сидела, к экзаменам готовилась, - бормотал он и неожиданно расплакался. Танину руку он не отпускал. – Дочка, спаси меня, я должен домой вернуться, как же мои там…без меня будут, дочка…
На нее нахлынули слезы, которые она сдерживала. Слезы боли, усталости, безнадежности… Таня вырвала руку и побежала прочь из санчасти. Вновь она стояла на крыльце и слушала. Разрывались снаряды, шла бомбежка с воздуха, выстрелы… Слезы по лицу бежали ручьем, от слов умирающего солдата, от звуков войны, от бессилья.
- Татьяна Александровна, один умер, его бы вынести, дабы место освободить – это говорила Василиса, которая вышла за ней на крыльцо.
- Василиса, ну, не я же буду выносить его, - холодно ответила Татьяна. По телу бежали мурашки. Холод чувствовался по всему телу. – Позови кого-нибудь, попроси помочь…
День подходил к концу, машина из госпиталя так и не приехала.
- Татьяна Александровна! – ночью с криком в санчасть ворвался боец.
- Тише, ты мне всех больных распугаешь… - недоуменно ответила она, глядя на запыхавшегося рядового.
- Вам срочно нужно эвакуировать раненых, мы отступаем, это приказ командира.
- И что он мне предлагает? Всех на себе унести? Машины нет второй день, посмотри, мне уже больных класть некуда! – уже сама закричала Таня.
- Будет вам машина, Татьяна Александровна, только поторопитесь. Она еще днем подъехала, стоит в паре километров отсюда. Надо дорогу водителю показать.
- Голубчик, что же ты стоишь, у меня тут люди гибнут, скорей иди за машиной, - девушка не верила своим ушам, еще чуть-чуть надо продержаться, бойцов госпитализировать и выбираться из окружения вместе с остальными.
- Пойдемте со мной, я сам плутал, добираясь до вас, - смущенно ответил рядовой, опуская глаза.
- Василиса, я пойду за машиной, скоро буду. Приготовь тяжелых к транспортировке, и поменяй бинты Васильеву, - на скорую руку собираясь, давала указания Таня.
Где-то вдалеке раздавались редкие глухие очереди автомата. На улице было холодно, девушка куталась в шинель, продрогнув от осенних ночных морозцев. Боец шел чуть позади нее и все молчал.
Татьяна слушала ночную тишину. Ни тебе стонов больных, ни жалоб Василисы. Вспомнилась почему-то бабушка, а она так давно не писала! И среди этой тишины Танечка ясно услышала звук летящих самолетов. Рядовой тоже их расслышал и поднял голову.
- Немцы! Ложись! – крикнул он, повалив ее на землю. Рядом раздался взрыв.
- А у бабушки летом в саду растет такая вкусная клубника, которую она собирала по утрам для меня. Когда я просыпалась, на кухонном столе всегда стояла железная миска полная красной, сочной, крупной клубники – думала Таня. – Вот вернусь домой, первым делом пойду в огород и наберу бабушкиной клубники…
@темы: Рассказ, Творчество
-
-
07.05.2010 в 10:49