веди
Простите, он не такой большой, как кажется. Глав всего десять.
уже ночь, но мне то и дело мерещится, что за шторами проглядывает солнце
Гл 8,9Бездна.
Верить было сложно, но не верить – еще сложнее. Все, что тревожило меня до тех пор, внезапно растворилось и ушло на нижний уровень, и последнее, что вело меня дальше – это страх оказаться на полпути, брошенным и разочарованным, без другого иного шанса. Можно сказать, я оказался в ловушке и принял этот вызов как последний.
Я страшился того, о чем предупреждал Сейр: лишиться прошлого, самого себя в прошлом и, следовательно, в настоящем, разорвать узы со всем тем, с чем я жил с рождения, о чем судил и размышлял огромное количество времени, с мечтами, что теплили мое сердце, с образом Доа…
Было ли в прежней моей жизни что-либо по-настоящему ценное, с чем я не сумел бы проститься? Воспоминания детства пробуждали во мне текучую грусть, моя юность оказалась брошенной в пропасть бессмысленного поиска чего-то, чего я сам не знал. Призрак счастливых дней таял, как и надежда на новое счастье. А сейчас я должен был умереть и родиться заново.
Умереть… это и было его главное испытание. Смерть страшна лишь потерей себя для самого себя, и я решился на это. Не во имя чего-либо, а из-за того, что все остальное постепенно стало мне отвратным. Я становился таким же, как и Сейр, не видящим ценностей смертного существования, направлявшим все свои устремления в вечность. Радости больше не было, и это был один из первых шагов. Я не смотрел на людей с состраданием, внутренняя боль была слишком высока, чтобы впитывать муки извне, и вскоре я перестал вообще что-либо чувствовать. Не было желаний, связанных с землей, и я словно парил над нею. Сердце своим стуком не волновало грудь.
Сейр сказал однажды, погружая взгляд в ночной небесный кратер:
«Небо столь бесчувственно, звезды в его глубинах столь же холодны, космос весь сам в себе. Нет периодов и циклов, старости и увядания, ни страдания, ни восторга. И среди камней и пыли – только моя мысль, столь могущественная и совершенная, что она не имеет права на погибель».
Он проводил опыты. Перед моими глазами прошли ужасающие вещи, воспоминания о которых способны ввергнуть сострадающее сердце в неописуемые муки. По нашим рукам пролилось много крови, но она казалась нам водой.
Сейр умерщвлял Птиц, людей и многих иных существ только с ожиданием их посмертного перехода в иное тело или даже материю; он комбинировал мертвые органы с живыми; воссоздавая душу, пробовал пропускать сквозь бездыханные тела растворы и токи, но его старания не приносили результатов. Он научил меня контролировать свое перевоплощение так, что я оказался способен разумно управлять своей второй ипостасью, но даже наглядность моего примера не смогла приблизить разгадку на достаточное для понимания расстояние.
Он пил чужую кровь, чтобы продлить молодость и остроту рассудка, в том же количестве, в котором пил время.
Я часами слушал его рассуждения. Это было единственной истиной.
Сейр имел лицо прохладной красоты, выражение уверенности на котором приносило особое обаяние. Его взгляд был пронзителен, подобно зимним горным ветрам, и столь же прозрачен и блестящ, как лед. Осанка и движения его высказывали гордость и аристократизм, и каждый шаг его был точно выверен и рассчитан. Всякий неуспех он воспринимал как ожидаемый и предсказуемый, и лицо его в такие моменты скорее передавало скуку, нежели чем разочарование или же гнев.
Он был безумен и гениален, и поэтому в той же степени страшен и привлекателен. Меня притягивали его уверенность и могущество, а так же необъятность ума и знаний. Смелость и хладнокровие были скорее порождениями глубокого помешательства, но ненормальность его взглядов и убеждений со временем стала мне казаться всего лишь не понятой, альтернативной истиной, пророком которой он являлся. Я стал его лучшим учеником, его страстью, а он для меня – последней нитью…
Я не знал, что смогло бы пошатнуть мою веру в то, что мы делали, так как не только не стремился к этому, но даже не замечал в себе и тени сомнения. Только однажды я имел неосторожность заглянуть в самую глубину того зеркала, что отражало мою душу, и едва не оказался задушен испугом от той вязкой, всепожирающей черноты, которую там обнаружил.
Это случилось в один из дней, которые к тому времени перестали вообще как-либо отделяться друг от друга, и виделись мне как минуты одного и того же дня. Сейр стал вести себя очень неосторожно, безоглядно окунаясь в свои изыскания, и уже больше не видел никаких граней или преград:
«Я волен творить то, что они бы назвали злодеяниями, не сталкиваясь ни с чьей противостоящей силой. Я волен – мой путь открыт. Разве сие не доказательство вседозволенности всякой сущности, сумевшей не ограничивать себя, и отсутствия какого-либо иного разума над ней, диктующей свою волю? Я, и только я сам, содержу в себе тот код, который мне суждено раскрыть, и жизнь моя – это постепенное разворачивание этого кода, подобно свитку или ковру, по которому я ступаю. Весь выбор лишь в том, дать ли себе волю».
Нас нашли. Сейр наткнулся на одного из Стражей по пути в нашу темную обитель, прятавшуюся в высоких скалах. Когда Сейр вернулся за мной, его платье было обрызгано чужой кровью.
- Как долго пришлось их ждать, - ровно произнес он, скорыми движениями собирая необходимую утварь.
Я был слегка ошарашен подобной новостью, но не имел времени на размышления. Быстро бросив в широкий мешок все немногочисленные вещи, которые могли бы пригодиться, я двинулся к широкому оконному отверстию, которое использовал для полетов. Сейр встал рядом, затем, после перевоплощений, взобрался на спину Птице, которой я стал. Резким рывком я кинулся в небо и, охваченный уже знакомым волнующим ощущением, взвился в светлую сияющую высь. Мне предстояло осторожно подобраться к заброшенному дому, где Сейр время от времени пребывал после ухода из Академии.
Я не был там ни разу до того дня. По пути, который был мне намечен, нам не встретился ни один Страж, и я приобрел смелость и контроль над волнением, которое незаметно струилось в душу. Найдя место, Сейр приказал мне приземлиться в плотном лесу.
Я опустился, и мои руки снова обрели истинный вид и обмотались тканью. Вокруг сгустились древнейшие деревья исполинской высоты, и только приобретя человеческий образ, я смог оценить величину и возраст леса. Свет почти не касался земли, тая где-то в просветах листвы, а ветер спал на верхушках.
Сейр велел остаться на том же месте. Я не заметил в нем ни страха, ни даже волнения, но взор его был все же озадачен. Когда он скрылся, я прижался спиной к широкому стволу с растрескавшейся корой и замер, слушая сердце. Этот момент мне показался необычайно странным, как первые мгновения после пробуждения от долгого, почти реального сна. Очень сложно стало думать, так как мысли неустанно куда-то разбегались, возможно, оттого, что я старался как можно скорее найти им верное русло.
Секунда за секундой, во мне что-то сдвигалось…
Внезапно я ощутил страх – впервые за столь длительный период. Я всмотрелся в свое внутреннее видение, и нашел неожиданное объяснение: это было ловушкой. Я мысленно позвал Сейра, но не услышал ответа. Объяв все видимое пространство леса, я попытался ощутить, что именно нас ожидало. Но волнение сбивало меня.
Я боролся с желанием подняться в небо и осмотреть округу, и каждое мгновение нерешительности становилось тяжестью все более невыносимой. Едва я наконец отбросил неуверенность и намерился перевоплотиться, резкий свистящий звук пронзил мой слух и завершился гулким вибрированием в стволе. Оглянувшись, я обнаружил стрелу, и в ту же секунду почти кожей прочувствовал свист другой, выпущенной с обратной стороны.
Не медля более, я оттолкнулся от земли. Проследовав за звуком стрелы в обратном направлении, я встретил Стража; его повышенная осторожность не имела для меня никакой значимости: я растерзал его в одно мгновение. Второго ждала та же участь: молниеносно упав с высоты, я клювом поднял его за плечи и сразу искромсал хрупкое тело. Облетев лес вокруг, я поймал еще одного волшебника и уничтожил.
Затем я долго кружил над холмами и искал Сейра. Прохлада сумерек опустилась на мои крылья, но лишь когда звезды посеребрили небосвод, я устало опустился на твердь.
Сейра не было, как не было вообще каких-либо следов…
Чувство беспокойности и настороженности не покидало меня, но какая-то упругая и настойчивая смелость вела меня продолжать поиск. Я приблизился к близлежащему поселению, оглядываясь и прислушиваясь к своему чутью. Скользя между дворов, я повстречал нескольких крестьян, возвращавшихся из питейных, и одного патрулирующего Стража. Свет тускнел в домах, и отголоски чьих-то речей становились все глуше. Я страшился ничего не найти, и с каждым вдохом храбрость и уверенность перетекали в разумные опасения.
Я подошел к колодцу, чтобы смыть налипшую к коже кровь. Вода была прозрачной, и поэтому казалась бездонно черной; звезды шевелились на ее поверхности.
Меня напугал чей-то шумный вздох. Видение, вставшее перед моими глазами, пробудило неожиданное, острое, как стрелы, ощущение внутри. Девушка, наткнувшаяся на меня, отшатнулась и прикрыла лицо руками.
Я сразу узнал в ней Асиит.
«Боже! - она приглушенно вскрикнула. – Боже, как страшен этот облик… Нет! Прошу, не приближайся!»
Она попятилась, скрестив руки на груди. Ее лицо тут же поглотила тень, но я знал, что на нем было отображено…
«Ты… нет, это не можешь быть ты. Ты мертв, тебя больше нет. Не смей касаться смертных, не подходи к людям, так как несешь с собой отныне ты только ужас, боль и смерть. Ты глух и слеп был для любви и Господа, и теперь уже поздно…» - она вдруг расплакалась, и звук ее голоса передавал искреннее страдание.
Она не смогла больше ничего сказать, только тихое «прости его, Боже», и убежала.
Я замер в глубочайшем удивлении и смятении. Вынудив себя сдвинуться, я посмотрел в колодец.
Мое отражение было обыкновенной черной тенью, закрывавшей свет отдаленных звезд… Взгляд застыл на время. Там, где виднелся силуэт головы, внезапно образовалось некое мохнатое темное шевеление. Я всмотрелся внимательнее.
Тень, чернее всего, что когда-либо воплощало земную ночь, расстилаясь, как змеевидные щупальца, начало покрывать своим неустанно шевелящимся силуэтом все звездное небо, отраженное в воде. Я почувствовал себя так, будто терял рассудок и погружался в беспощадный холод космического колодца, на дне которого совсем не было света, не было даже тьмы, и дна не было…
Я закрыл глаза.
Слабость.
Необходимость скрываться держала меня вдали от людей, и долгое время мой ночлег делили волки и летучие мыши, но уйти далеко я все же не мог. Внимая всем разговорам, что могли хоть сколь ни будь навести меня на след своего учителя, я бродил вечерами по людным холмам, но сам оставался безмолвной тенью. Я изучил всю окрестность, и несколько раз наблюдал за домом Сейра, все еще опасаясь войти или даже подкрасться ближе.
Внезапное расставание с Сейром выявило во мне те приобретенные с ним особенности, которых я до той поры не замечал. Каждый шаг был сложным выбором, так как я потерял способность к строго самостоятельным действиям. Смерть, которую мне пришлось принести, предстала теперь как проявление моей собственной воли, той самой воли, о которой твердил Сейр. И от того ответственность, столь тяжелая ноша, чтобы нести ее одному, налегала мне на грудь все крепче.
Я был подобен призраку. Мысли противоречиво шумели в голове, раздирая все мое внимание в стороны так, что я никак не мог его собрать и сделать твердое решение. Я вскоре понял, что мне нужно время, может быть, очень много времени.
«Страх слишком велик. Они будут преследовать нас, так как смертельно бояться всего, что чуждо их пониманию» - Сейр был прав. Я не мог никому раскрыться.
День за днем, я думал. И, возможно, времени прошло достаточно, чтобы перестать опасаться, и вскоре я заметил, что уже не избегал взоров встречавшихся мне людей. Кто-то оглядывался со страхом, кое-где я встречал любопытство, временами – восхищение. Это стало меня занимать, и невольно я стал следить за реакцией своего окружения.
Когда я нашел свое отражение в дневном зеркале, то увидел совсем не то, что в глубине колодца – на мне смотрело другое, и, как можно было предположить, красивое лицо. Я долгое время с интересом рассматривал себя, и, предположив, что виной всему глубокие и резкие внутренние перемены, я учился привыкать к себе новому.
Неожиданно для себя, я стал забавляться тем, насколько моя внешность привлекает стороннее внимание. Интерес к себе и своим возможностям сделал мне более чутким и способным управлять той чудовищной силой обаяния и притяжения, которую я приобрел.
Ни одна женщина не проходила мимо моей фигуры, не окинув меня столь упоительным для моего самолюбия изумленным и внимательным взглядом, на дне которого слышалось едва различимое для обычного человека, но так явственное для меня, желание подчиниться. Их простая структура лежала предо мной, как книга. Животное, почти магическое, чутье, подаренное природой, позволяло им, почти не достигая разума, где-то на самых глубоких и низших уровнях, ощутить превосходство и власть одного самца над другим. Зло, которое я воплощал для них, но еще не осознанное ими, делало мою сущность не просто неординарной и любопытной, но и гораздо более манящей для дополнения к их «обратной» сути. Мои размышления почти коснулись презрения.
Однажды я проснулся с безусловным желанием воспользоваться своей способностью. Поглощенный только одной этой мыслью, я с чувством безжалостного охотника стал искать свою жертву, так как не мог больше оставаться на полпути.
Я словил ее взгляд почти сразу же, и внутренний позыв был знаком о принятом решении. Лицо ее было свежо, как еще не раскрывшийся бутон, а глаза по-детски открыты для любых увлечений. Все то, что должно было остановить меня, наоборот, притягивало с удвоенной силой.
Почти не принимая никаких усилий, я поступил очень просто. Опрокинув ее корзину силой мысли, я устремился помочь собрать все фрукты назад. Меня совсем не смущала убогость этой идеи, я, напротив, почувствовал, как власть моя теряет не только границы, но и точки отсчета.
Она провела взглядом по моей бледной, как у мертвеца, руке и подняла глаза к лицу. И я обхватил ее глазами так, будто запирал в клетку. Она была удивлена, потом благодарна, заинтересована и, несомненно, – очарована.
- О, эти фрукты конечно хороши, но я знаю место… - начал я, улыбаясь, скорее, себе.
- Нет, благодарю, мне больше ничего не надо.
Она отвечала торопливо и боялась поднять глаза. Ох, для меня это было проще, чем увлечь ребенка конфетой.
- В таком случае, позвольте мне попросить вас об одной, совсем незначительной услуге? Конечно же, эта услуга не сможет покрыть того, что я только что сделал для вас, – я указал на корзину.
Она рассмеялась.
- Что ж, если я смогу хоть отчасти расплатиться за ваше внимание.
Она сумела посмотреть на меня. Я почувствовал, как сильно забилось ее сердце. Но природное стремление вводить мужчин в заблуждение позволила ей снаружи оставаться безразлично-доброжелательной. Она не ожидала от меня чего-либо непристойного, так как неосознанно верила, что раскрыла меня и способна держать на расстоянии.
Я предложил помочь мне с выбором котелка, и признал свою безнадежную неосведомленность в подобных вопросах. Моя легкая и добродушная манера говорить придала ей уверенности.
Деловито оборачивая котлы со всех сторон, она подробно описывала мне все достоинства и недостатки тех или иных форм и материалов. Но я не слушал, и все меньше старался сделать вид, что слушаю. Безусловно, она заметила то, как я на нее смотрел. Приближаясь к дому, она позволила себе кокетничать… я больше не думал ни о чем.
Пока она не прислонилась к стене своего дома, я не сделал ни малейшего усилия, чтобы насильно повлиять на нее. Но потом я сделал шаг вперед и впился губами в ее шею, и услышал, как она роняет корзину. Затем, дрожа, она повела меня за собой: «Идем же, здесь никого нет».
Она совершенно не понимала, что делает. Мы оказались в комнате, и там, вдыхая запах ее послушного тела, я понял, что достиг цели, но это не принесло мне ни малейшего удовлетворения. Напротив, смотря на нее, на то, как она тянется ко мне и удовлетворенно закрывает глаза, я почувствовал отвращение к себе, и к ней, и к тому, что хотел с ней сделать. Мои пальцы обхватили ее шею и я, почти не осознавая, сдавил их так, как отчаянная ненависть сдавила мое горло.
Искусственность, насилие и пустота – в моей любви не было высшей цели, и я вспомнил Доа, ее белое платье и небо над ее фигурой. И вспомнил грусть о чем-то недосягаемо далеком, о чем-то, похожем на корабль с белыми парусами, призрачный, как все прошлое и забытое. Мне стало больно, потому что не было больше цели или смысла, не было больше корабля с белым парусом и света, ведущего сквозь густой лес, света, за которым я смог бы бежать всю жизнь, не достигая его.
Я остановился, поняв, что девушка задыхается. Бросив ее, я умчался оттуда.
Уходя в глубину своего леса, я так и не смог сдержать слез. Это было слабостью, которую Сейр счел бы за поражение. Нет, я больше не хотел о нем думать. Если он остался жив, то непременно, рано или поздно нашел бы меня, но в тот момент я был готов на все, чтобы отсрочить эту встречу.
Когда деревья немного расступились, я почувствовал запах моря. Звезды поманили мой взгляд, и я упал на землю.
Я размышлял, стараясь мысленно не цитировать Сейра. Впервые меня посетила неуверенность в том, что его идея воплощаема. Пустота, которую предстояло принять бессмертному духу, была не просто ужасающа, она стремилась разорвать этот дух на миллиарды частей, так, что эти части больше не сумели бы осознать себя как целое.
Непреодолима сила, движущая поколения из века в век, и пусть нет разума над всем течением, это течение само является регулирующей, внутренней, но объемлющей все – и время и поток людей – силой. Оно сформулировало свои закономерности в ходе макроразвития в укрупненных временных отрезках, и потому его движение почти неощутимо. И я чувствовал, что я чем-то похож на те космические объекты, что, несмотря на свои неохватные размеры, подчинены единому закону тяготения.
И крыльев было недостаточно, чтобы перестать быть человеком. Но в тот самый момент меня совсем не страшило осознание своей ничтожности, так как я думал, что мой код, который я должен был развернуть, - это часть одного гигантского, необъятного умом кода, который разворачивался в ходе истории всего человечества.
Только единство всей воли смогло бы контролировать движение этого кода во времени и пространстве. Но единство было недостижимо. Или же пока недостижимо.
Отступить и признать свою слабость? Только тогда, утопая в покрывале звезд, я почувствовал, что идея бессмертия столь же бессмысленна, нелепа и глупа, как и все иные возможности, интересы и смыслы, что дарила мне жизнь, как и все то, над чем надсмехался Сейр. Он стоял ни чуть не выше тех, кого презирал.
Ощутив грузную слабость во всем теле и в душе, я с наслаждением отдался этой слабости, так как устал бежать от нее. Закрыл глаза и стал мысленно молить бессмертный дух, поселившийся во мне, вести меня, так как руки мои опустились и стремления увяли, а разум ослаб от терзаний.
Я видел сон.
Открыв глаза, я очутился под теми же звездами, только руки мои были крыльями и сидел я на высоком дереве. Ветер нес в себе дыхание моря.
Оглянувшись, я с большим усилием попытался собрать все осколки оставшейся памяти. Я отвлекся, увидев поодаль лежащего человека. Ведомый странным чувством я устремился к нему. Его испуганное лицо проскользнуло подо мной, и этот миг пробудил во мне отдаленное воспоминание, но я не придал этому значения.
- Кто ты? – вскрикнул человек.
И этот вопрос просочился сквозь ветви, нити и артерии. Такое знакомое чувство…
Вздрогнув, я очнулся, и ветер скользнул по моим влажным плечам.
Гл 8,9Бездна.
Верить было сложно, но не верить – еще сложнее. Все, что тревожило меня до тех пор, внезапно растворилось и ушло на нижний уровень, и последнее, что вело меня дальше – это страх оказаться на полпути, брошенным и разочарованным, без другого иного шанса. Можно сказать, я оказался в ловушке и принял этот вызов как последний.
Я страшился того, о чем предупреждал Сейр: лишиться прошлого, самого себя в прошлом и, следовательно, в настоящем, разорвать узы со всем тем, с чем я жил с рождения, о чем судил и размышлял огромное количество времени, с мечтами, что теплили мое сердце, с образом Доа…
Было ли в прежней моей жизни что-либо по-настоящему ценное, с чем я не сумел бы проститься? Воспоминания детства пробуждали во мне текучую грусть, моя юность оказалась брошенной в пропасть бессмысленного поиска чего-то, чего я сам не знал. Призрак счастливых дней таял, как и надежда на новое счастье. А сейчас я должен был умереть и родиться заново.
Умереть… это и было его главное испытание. Смерть страшна лишь потерей себя для самого себя, и я решился на это. Не во имя чего-либо, а из-за того, что все остальное постепенно стало мне отвратным. Я становился таким же, как и Сейр, не видящим ценностей смертного существования, направлявшим все свои устремления в вечность. Радости больше не было, и это был один из первых шагов. Я не смотрел на людей с состраданием, внутренняя боль была слишком высока, чтобы впитывать муки извне, и вскоре я перестал вообще что-либо чувствовать. Не было желаний, связанных с землей, и я словно парил над нею. Сердце своим стуком не волновало грудь.
Сейр сказал однажды, погружая взгляд в ночной небесный кратер:
«Небо столь бесчувственно, звезды в его глубинах столь же холодны, космос весь сам в себе. Нет периодов и циклов, старости и увядания, ни страдания, ни восторга. И среди камней и пыли – только моя мысль, столь могущественная и совершенная, что она не имеет права на погибель».
Он проводил опыты. Перед моими глазами прошли ужасающие вещи, воспоминания о которых способны ввергнуть сострадающее сердце в неописуемые муки. По нашим рукам пролилось много крови, но она казалась нам водой.
Сейр умерщвлял Птиц, людей и многих иных существ только с ожиданием их посмертного перехода в иное тело или даже материю; он комбинировал мертвые органы с живыми; воссоздавая душу, пробовал пропускать сквозь бездыханные тела растворы и токи, но его старания не приносили результатов. Он научил меня контролировать свое перевоплощение так, что я оказался способен разумно управлять своей второй ипостасью, но даже наглядность моего примера не смогла приблизить разгадку на достаточное для понимания расстояние.
Он пил чужую кровь, чтобы продлить молодость и остроту рассудка, в том же количестве, в котором пил время.
Я часами слушал его рассуждения. Это было единственной истиной.
Сейр имел лицо прохладной красоты, выражение уверенности на котором приносило особое обаяние. Его взгляд был пронзителен, подобно зимним горным ветрам, и столь же прозрачен и блестящ, как лед. Осанка и движения его высказывали гордость и аристократизм, и каждый шаг его был точно выверен и рассчитан. Всякий неуспех он воспринимал как ожидаемый и предсказуемый, и лицо его в такие моменты скорее передавало скуку, нежели чем разочарование или же гнев.
Он был безумен и гениален, и поэтому в той же степени страшен и привлекателен. Меня притягивали его уверенность и могущество, а так же необъятность ума и знаний. Смелость и хладнокровие были скорее порождениями глубокого помешательства, но ненормальность его взглядов и убеждений со временем стала мне казаться всего лишь не понятой, альтернативной истиной, пророком которой он являлся. Я стал его лучшим учеником, его страстью, а он для меня – последней нитью…
Я не знал, что смогло бы пошатнуть мою веру в то, что мы делали, так как не только не стремился к этому, но даже не замечал в себе и тени сомнения. Только однажды я имел неосторожность заглянуть в самую глубину того зеркала, что отражало мою душу, и едва не оказался задушен испугом от той вязкой, всепожирающей черноты, которую там обнаружил.
Это случилось в один из дней, которые к тому времени перестали вообще как-либо отделяться друг от друга, и виделись мне как минуты одного и того же дня. Сейр стал вести себя очень неосторожно, безоглядно окунаясь в свои изыскания, и уже больше не видел никаких граней или преград:
«Я волен творить то, что они бы назвали злодеяниями, не сталкиваясь ни с чьей противостоящей силой. Я волен – мой путь открыт. Разве сие не доказательство вседозволенности всякой сущности, сумевшей не ограничивать себя, и отсутствия какого-либо иного разума над ней, диктующей свою волю? Я, и только я сам, содержу в себе тот код, который мне суждено раскрыть, и жизнь моя – это постепенное разворачивание этого кода, подобно свитку или ковру, по которому я ступаю. Весь выбор лишь в том, дать ли себе волю».
Нас нашли. Сейр наткнулся на одного из Стражей по пути в нашу темную обитель, прятавшуюся в высоких скалах. Когда Сейр вернулся за мной, его платье было обрызгано чужой кровью.
- Как долго пришлось их ждать, - ровно произнес он, скорыми движениями собирая необходимую утварь.
Я был слегка ошарашен подобной новостью, но не имел времени на размышления. Быстро бросив в широкий мешок все немногочисленные вещи, которые могли бы пригодиться, я двинулся к широкому оконному отверстию, которое использовал для полетов. Сейр встал рядом, затем, после перевоплощений, взобрался на спину Птице, которой я стал. Резким рывком я кинулся в небо и, охваченный уже знакомым волнующим ощущением, взвился в светлую сияющую высь. Мне предстояло осторожно подобраться к заброшенному дому, где Сейр время от времени пребывал после ухода из Академии.
Я не был там ни разу до того дня. По пути, который был мне намечен, нам не встретился ни один Страж, и я приобрел смелость и контроль над волнением, которое незаметно струилось в душу. Найдя место, Сейр приказал мне приземлиться в плотном лесу.
Я опустился, и мои руки снова обрели истинный вид и обмотались тканью. Вокруг сгустились древнейшие деревья исполинской высоты, и только приобретя человеческий образ, я смог оценить величину и возраст леса. Свет почти не касался земли, тая где-то в просветах листвы, а ветер спал на верхушках.
Сейр велел остаться на том же месте. Я не заметил в нем ни страха, ни даже волнения, но взор его был все же озадачен. Когда он скрылся, я прижался спиной к широкому стволу с растрескавшейся корой и замер, слушая сердце. Этот момент мне показался необычайно странным, как первые мгновения после пробуждения от долгого, почти реального сна. Очень сложно стало думать, так как мысли неустанно куда-то разбегались, возможно, оттого, что я старался как можно скорее найти им верное русло.
Секунда за секундой, во мне что-то сдвигалось…
Внезапно я ощутил страх – впервые за столь длительный период. Я всмотрелся в свое внутреннее видение, и нашел неожиданное объяснение: это было ловушкой. Я мысленно позвал Сейра, но не услышал ответа. Объяв все видимое пространство леса, я попытался ощутить, что именно нас ожидало. Но волнение сбивало меня.
Я боролся с желанием подняться в небо и осмотреть округу, и каждое мгновение нерешительности становилось тяжестью все более невыносимой. Едва я наконец отбросил неуверенность и намерился перевоплотиться, резкий свистящий звук пронзил мой слух и завершился гулким вибрированием в стволе. Оглянувшись, я обнаружил стрелу, и в ту же секунду почти кожей прочувствовал свист другой, выпущенной с обратной стороны.
Не медля более, я оттолкнулся от земли. Проследовав за звуком стрелы в обратном направлении, я встретил Стража; его повышенная осторожность не имела для меня никакой значимости: я растерзал его в одно мгновение. Второго ждала та же участь: молниеносно упав с высоты, я клювом поднял его за плечи и сразу искромсал хрупкое тело. Облетев лес вокруг, я поймал еще одного волшебника и уничтожил.
Затем я долго кружил над холмами и искал Сейра. Прохлада сумерек опустилась на мои крылья, но лишь когда звезды посеребрили небосвод, я устало опустился на твердь.
Сейра не было, как не было вообще каких-либо следов…
Чувство беспокойности и настороженности не покидало меня, но какая-то упругая и настойчивая смелость вела меня продолжать поиск. Я приблизился к близлежащему поселению, оглядываясь и прислушиваясь к своему чутью. Скользя между дворов, я повстречал нескольких крестьян, возвращавшихся из питейных, и одного патрулирующего Стража. Свет тускнел в домах, и отголоски чьих-то речей становились все глуше. Я страшился ничего не найти, и с каждым вдохом храбрость и уверенность перетекали в разумные опасения.
Я подошел к колодцу, чтобы смыть налипшую к коже кровь. Вода была прозрачной, и поэтому казалась бездонно черной; звезды шевелились на ее поверхности.
Меня напугал чей-то шумный вздох. Видение, вставшее перед моими глазами, пробудило неожиданное, острое, как стрелы, ощущение внутри. Девушка, наткнувшаяся на меня, отшатнулась и прикрыла лицо руками.
Я сразу узнал в ней Асиит.
«Боже! - она приглушенно вскрикнула. – Боже, как страшен этот облик… Нет! Прошу, не приближайся!»
Она попятилась, скрестив руки на груди. Ее лицо тут же поглотила тень, но я знал, что на нем было отображено…
«Ты… нет, это не можешь быть ты. Ты мертв, тебя больше нет. Не смей касаться смертных, не подходи к людям, так как несешь с собой отныне ты только ужас, боль и смерть. Ты глух и слеп был для любви и Господа, и теперь уже поздно…» - она вдруг расплакалась, и звук ее голоса передавал искреннее страдание.
Она не смогла больше ничего сказать, только тихое «прости его, Боже», и убежала.
Я замер в глубочайшем удивлении и смятении. Вынудив себя сдвинуться, я посмотрел в колодец.
Мое отражение было обыкновенной черной тенью, закрывавшей свет отдаленных звезд… Взгляд застыл на время. Там, где виднелся силуэт головы, внезапно образовалось некое мохнатое темное шевеление. Я всмотрелся внимательнее.
Тень, чернее всего, что когда-либо воплощало земную ночь, расстилаясь, как змеевидные щупальца, начало покрывать своим неустанно шевелящимся силуэтом все звездное небо, отраженное в воде. Я почувствовал себя так, будто терял рассудок и погружался в беспощадный холод космического колодца, на дне которого совсем не было света, не было даже тьмы, и дна не было…
Я закрыл глаза.
Слабость.
Необходимость скрываться держала меня вдали от людей, и долгое время мой ночлег делили волки и летучие мыши, но уйти далеко я все же не мог. Внимая всем разговорам, что могли хоть сколь ни будь навести меня на след своего учителя, я бродил вечерами по людным холмам, но сам оставался безмолвной тенью. Я изучил всю окрестность, и несколько раз наблюдал за домом Сейра, все еще опасаясь войти или даже подкрасться ближе.
Внезапное расставание с Сейром выявило во мне те приобретенные с ним особенности, которых я до той поры не замечал. Каждый шаг был сложным выбором, так как я потерял способность к строго самостоятельным действиям. Смерть, которую мне пришлось принести, предстала теперь как проявление моей собственной воли, той самой воли, о которой твердил Сейр. И от того ответственность, столь тяжелая ноша, чтобы нести ее одному, налегала мне на грудь все крепче.
Я был подобен призраку. Мысли противоречиво шумели в голове, раздирая все мое внимание в стороны так, что я никак не мог его собрать и сделать твердое решение. Я вскоре понял, что мне нужно время, может быть, очень много времени.
«Страх слишком велик. Они будут преследовать нас, так как смертельно бояться всего, что чуждо их пониманию» - Сейр был прав. Я не мог никому раскрыться.
День за днем, я думал. И, возможно, времени прошло достаточно, чтобы перестать опасаться, и вскоре я заметил, что уже не избегал взоров встречавшихся мне людей. Кто-то оглядывался со страхом, кое-где я встречал любопытство, временами – восхищение. Это стало меня занимать, и невольно я стал следить за реакцией своего окружения.
Когда я нашел свое отражение в дневном зеркале, то увидел совсем не то, что в глубине колодца – на мне смотрело другое, и, как можно было предположить, красивое лицо. Я долгое время с интересом рассматривал себя, и, предположив, что виной всему глубокие и резкие внутренние перемены, я учился привыкать к себе новому.
Неожиданно для себя, я стал забавляться тем, насколько моя внешность привлекает стороннее внимание. Интерес к себе и своим возможностям сделал мне более чутким и способным управлять той чудовищной силой обаяния и притяжения, которую я приобрел.
Ни одна женщина не проходила мимо моей фигуры, не окинув меня столь упоительным для моего самолюбия изумленным и внимательным взглядом, на дне которого слышалось едва различимое для обычного человека, но так явственное для меня, желание подчиниться. Их простая структура лежала предо мной, как книга. Животное, почти магическое, чутье, подаренное природой, позволяло им, почти не достигая разума, где-то на самых глубоких и низших уровнях, ощутить превосходство и власть одного самца над другим. Зло, которое я воплощал для них, но еще не осознанное ими, делало мою сущность не просто неординарной и любопытной, но и гораздо более манящей для дополнения к их «обратной» сути. Мои размышления почти коснулись презрения.
Однажды я проснулся с безусловным желанием воспользоваться своей способностью. Поглощенный только одной этой мыслью, я с чувством безжалостного охотника стал искать свою жертву, так как не мог больше оставаться на полпути.
Я словил ее взгляд почти сразу же, и внутренний позыв был знаком о принятом решении. Лицо ее было свежо, как еще не раскрывшийся бутон, а глаза по-детски открыты для любых увлечений. Все то, что должно было остановить меня, наоборот, притягивало с удвоенной силой.
Почти не принимая никаких усилий, я поступил очень просто. Опрокинув ее корзину силой мысли, я устремился помочь собрать все фрукты назад. Меня совсем не смущала убогость этой идеи, я, напротив, почувствовал, как власть моя теряет не только границы, но и точки отсчета.
Она провела взглядом по моей бледной, как у мертвеца, руке и подняла глаза к лицу. И я обхватил ее глазами так, будто запирал в клетку. Она была удивлена, потом благодарна, заинтересована и, несомненно, – очарована.
- О, эти фрукты конечно хороши, но я знаю место… - начал я, улыбаясь, скорее, себе.
- Нет, благодарю, мне больше ничего не надо.
Она отвечала торопливо и боялась поднять глаза. Ох, для меня это было проще, чем увлечь ребенка конфетой.
- В таком случае, позвольте мне попросить вас об одной, совсем незначительной услуге? Конечно же, эта услуга не сможет покрыть того, что я только что сделал для вас, – я указал на корзину.
Она рассмеялась.
- Что ж, если я смогу хоть отчасти расплатиться за ваше внимание.
Она сумела посмотреть на меня. Я почувствовал, как сильно забилось ее сердце. Но природное стремление вводить мужчин в заблуждение позволила ей снаружи оставаться безразлично-доброжелательной. Она не ожидала от меня чего-либо непристойного, так как неосознанно верила, что раскрыла меня и способна держать на расстоянии.
Я предложил помочь мне с выбором котелка, и признал свою безнадежную неосведомленность в подобных вопросах. Моя легкая и добродушная манера говорить придала ей уверенности.
Деловито оборачивая котлы со всех сторон, она подробно описывала мне все достоинства и недостатки тех или иных форм и материалов. Но я не слушал, и все меньше старался сделать вид, что слушаю. Безусловно, она заметила то, как я на нее смотрел. Приближаясь к дому, она позволила себе кокетничать… я больше не думал ни о чем.
Пока она не прислонилась к стене своего дома, я не сделал ни малейшего усилия, чтобы насильно повлиять на нее. Но потом я сделал шаг вперед и впился губами в ее шею, и услышал, как она роняет корзину. Затем, дрожа, она повела меня за собой: «Идем же, здесь никого нет».
Она совершенно не понимала, что делает. Мы оказались в комнате, и там, вдыхая запах ее послушного тела, я понял, что достиг цели, но это не принесло мне ни малейшего удовлетворения. Напротив, смотря на нее, на то, как она тянется ко мне и удовлетворенно закрывает глаза, я почувствовал отвращение к себе, и к ней, и к тому, что хотел с ней сделать. Мои пальцы обхватили ее шею и я, почти не осознавая, сдавил их так, как отчаянная ненависть сдавила мое горло.
Искусственность, насилие и пустота – в моей любви не было высшей цели, и я вспомнил Доа, ее белое платье и небо над ее фигурой. И вспомнил грусть о чем-то недосягаемо далеком, о чем-то, похожем на корабль с белыми парусами, призрачный, как все прошлое и забытое. Мне стало больно, потому что не было больше цели или смысла, не было больше корабля с белым парусом и света, ведущего сквозь густой лес, света, за которым я смог бы бежать всю жизнь, не достигая его.
Я остановился, поняв, что девушка задыхается. Бросив ее, я умчался оттуда.
Уходя в глубину своего леса, я так и не смог сдержать слез. Это было слабостью, которую Сейр счел бы за поражение. Нет, я больше не хотел о нем думать. Если он остался жив, то непременно, рано или поздно нашел бы меня, но в тот момент я был готов на все, чтобы отсрочить эту встречу.
Когда деревья немного расступились, я почувствовал запах моря. Звезды поманили мой взгляд, и я упал на землю.
Я размышлял, стараясь мысленно не цитировать Сейра. Впервые меня посетила неуверенность в том, что его идея воплощаема. Пустота, которую предстояло принять бессмертному духу, была не просто ужасающа, она стремилась разорвать этот дух на миллиарды частей, так, что эти части больше не сумели бы осознать себя как целое.
Непреодолима сила, движущая поколения из века в век, и пусть нет разума над всем течением, это течение само является регулирующей, внутренней, но объемлющей все – и время и поток людей – силой. Оно сформулировало свои закономерности в ходе макроразвития в укрупненных временных отрезках, и потому его движение почти неощутимо. И я чувствовал, что я чем-то похож на те космические объекты, что, несмотря на свои неохватные размеры, подчинены единому закону тяготения.
И крыльев было недостаточно, чтобы перестать быть человеком. Но в тот самый момент меня совсем не страшило осознание своей ничтожности, так как я думал, что мой код, который я должен был развернуть, - это часть одного гигантского, необъятного умом кода, который разворачивался в ходе истории всего человечества.
Только единство всей воли смогло бы контролировать движение этого кода во времени и пространстве. Но единство было недостижимо. Или же пока недостижимо.
Отступить и признать свою слабость? Только тогда, утопая в покрывале звезд, я почувствовал, что идея бессмертия столь же бессмысленна, нелепа и глупа, как и все иные возможности, интересы и смыслы, что дарила мне жизнь, как и все то, над чем надсмехался Сейр. Он стоял ни чуть не выше тех, кого презирал.
Ощутив грузную слабость во всем теле и в душе, я с наслаждением отдался этой слабости, так как устал бежать от нее. Закрыл глаза и стал мысленно молить бессмертный дух, поселившийся во мне, вести меня, так как руки мои опустились и стремления увяли, а разум ослаб от терзаний.
Я видел сон.
Открыв глаза, я очутился под теми же звездами, только руки мои были крыльями и сидел я на высоком дереве. Ветер нес в себе дыхание моря.
Оглянувшись, я с большим усилием попытался собрать все осколки оставшейся памяти. Я отвлекся, увидев поодаль лежащего человека. Ведомый странным чувством я устремился к нему. Его испуганное лицо проскользнуло подо мной, и этот миг пробудил во мне отдаленное воспоминание, но я не придал этому значения.
- Кто ты? – вскрикнул человек.
И этот вопрос просочился сквозь ветви, нити и артерии. Такое знакомое чувство…
Вздрогнув, я очнулся, и ветер скользнул по моим влажным плечам.