Одно большое Небо для одного маленького Человека - это не роскошь, а необходимость.
Сувениры
Однажды я гуляла по серому и влажному осеннему парку. На земле лежала шапка сырого тумана – пористого и обволакивающего. Он пах сентябрьскими кострами и жухлой травой. Эта серая колыхающаяся масса хватала за ноги и пробивала острым и резким холодом до костей. Гулко и отстраненно звучали шаги, отражаясь серебряным смехом от асфальта. Где-то очень далеко внизу. А может быть, вверху. Через бурое туманное облако проекция парка выглядела совсем иначе – пространство искривилось по дуге в восемнадцать и три четверти градуса, почти соединившись с меридианом маленькой парковой тайны. Говорят, что этот меридиан видно только на перепутье августа и октября, сказочным осенним месяцем в обрамлении золотых листьев, проливных дождей и дымчатой вуали сонного неба. Который день я брожу по парку, кутаясь в бабушкин кашемировый шарф и кумачовое пальтишко из старых рыболовных сетей, подбитое алым императорским бархатом. Рыбы молчания, что медленно проплывают в воздушном потоке, путаются в некогда крепких джутовых веревках и замирают, глядя круглыми выпуклыми глазами на опавшую листву. Я ищу меридиан, а с ним – маленькую комнатку в подвале старой заброшенной гостиницы. Узор запущенных дорог плутает между полыми сухими деревьями, покрытыми неуклюжими кособокими лесными грибами. И вдруг, иссиня-черная пятнистая линия, с вкраплениями зеленоватых рваных ран, выросла передо мной во всем своем величии – тяжело, важно и значимо. А значит, полуразрушенная гостиница уже близко.
Прежде чем я войду в трухлявые двери, я расскажу одну старую-престарую сказку. Её мне поведала мать, прежде чем окунуться в молочно-белые воды Мирового океана и навсегда исчезнуть из моей памяти.
Давным-давно, когда солнце поднималось в двух шагах от Востока, а ночь была светлой и томной, как сладкий вздох влюбленной зеленоглазой певуньи, один очень древний уставший человек присел на дорогу, опершись на сук. Его плечи сгибались под тяжестью снов, дней, желаний, разочарований и слез. Быть может, они хранились на хрупких стариковских плечах пять столетий, или того больше. Калика знал, что его время утекает, как речная вода сквозь пальцы, и мечтал лишь об одном – сбросить груз, уйти свободным. Когда все грехи и радости, боли и инакомыслия, порицания и умиления обрушились на землю, мертвые возопили. Острова прогибались под немыслимой тяжестью, а травы пели скорбные песни, как плакальщицы на пустынном кладбище. Тогда старец поднял посох и бросил оземь. На том месте разверзлась яма и все каликовы сувениры оказались внутри неё. Спустя какое-то время кусочек земли приобрел знатный ростовщик и построил гостиницу, отделив яму и окружив её тонкими рисовыми стенами.
На дверях заброшенного здания висит проржавевшая табличка в подтеках желтого гладкого воска. Мои пальцы гладят воск, и дверь покорно отходит с натужным скрипом.
Много лун тому назад я дала себе слово уйти навсегда и поселиться в маленькой комнатушке – два на три шага, в случайном осеннем парке. Пусть звезды падают с тихим шорохом, а деревья сливаются с чернильно-синими тучами, вот только мне здесь не место. Я потерялась очень давно, как дедушкины очки с треснувшим стеклом и папино охотничье ружье с соляной дробью. Я распалась на части и растеряла их по углам. Не усмотрела спросонья. И оказалось, что внутри меня – пустота. Как шоколадное бедняцкое яйцо – сладкая оболочка хранит лишь пузырьки застоявшегося воздуха. Чтобы стать однажды цельной, я выбрала своим домом склад ненужных вещей.
Когда у тебя ничего нет – любая мелочь становится важной.
В дальнем углу моего пыльного домосклада стоит кофейный столик времен Тюдоров, а на нем – два гусиных пера в черепаховом пенале и черная шелковая шляпа. К такой надменно-вычурной шляпе полагается камзол или, на худой конец, сюртук, а также залихватские кабацкие песни, каблучки и ажурные чулочки. И поцелуи в такой шляпе особенные: важно-торжественные и отчаянно-смачные. Звонкие, сочные, помадные - под громкий смех и бокал хмельного вина.
По вечерам, когда шепот леса за тонкой рисовой стеной замолкает до сонного молочного утра, я надеваю шляпу, закрываю глаза и слушаю долгие неторопливые истории о часах и минутах, что текут размеренно и строго под пленкой век.
«Давным-давно, на теплом лунном острове, что покоится в водах бирюзового океана, жили Принц и Принцесса.
Принц, скажем прямо, был так себе. Зато Принцесса – выше всяких похвал. Принц любил слушать по вечерам говор полосатых пахучих рыб, и записывать их словословия в словарь из блестящей чешуи. О искал То Самое Слово, а всякие там принцессы его мало заботили. Принцесса радовала окружающих карминностью разгоряченных щек и блеском задорных девичьих глаз, всегда носила шелковую шляпу, а в редкие свободные минуты разгадывала загадки ундин.
Они жили так далеко друг от друга, что даже полуночный зефир не доносил обрывки фраз и печальные нотки песен до решетчатых окон их покоев. Только старый потрескавшийся карп знал, что каждое утро Принц и Принцесса думают о яблочных пирогах с секретом и кружевных сетях для смеха, слушают сказки дикого ручья в чаще канареечных водорослей и купаются в бухте густого смога, мечтательно щурясь на ослепительном солнце, что изредка просвечивает сквозь ватные тучи.
По весне на острове затевали Потерянный Бал, на который приходили все одинокие потерявшиеся люди. Этот бал придумал один старый Волшебник – много лет назад его возлюбленная потерялась в лабиринте парков, и чародей утопал в своей тоске, роняя тяжелые горючие капли слез, пока на глаза ему не попалось гусиное перо. Самое простое серое неказистое перо. Таким можно чертить неумелые канители на песке и рисовать скучные сновидения на листках пожелтевшей бумаги. Но Волшебник тем и отличался от простых людей – он видел душу предмета.
Собрав множество гусиных перьев, Волшебник долго колдовал над ними, окуная то в мед, то в патоку, то в горячий шоколад с корицей, пока каждое перышко не засверкало, как лакричная палочка. Отныне перо скиталось в поисках неповторимой пары – одинокой, далекой, неизвестной. Той, что называют Единственной или Единственным, обнимают под тусклым светом фонаря и целуют украдкой в уголок губ.
На Балу каждому гостю вручают перо и компас – искать свою пару среди пестрой толпы. И не было такого дня, чтобы кто-то уходил домой в одиночестве.
Принц и Принцесса приехали на Бал без опозданий. Принц нарядился в гладкую саламандровую кожу и прихватил дядюшкин монокль – рассматривать случайных рыб. Он не очень-то верил в любовь с первого взмаха пера, но маменька настояла на танцах. А Принцесса ждала заветный вечер нетерпеливо, смущенно, с трепетом и смутными фантазиями под пуховой подушкой. Весь год она выбирала платья, шали, туфли из лепестков кувшинки, бусы из русалочьих слез. Писала в дневнике о птицах, что дразнят её в вышине бескрайнего океана и рисовала кого-то нескладного, но очень милого – мелком на парте, ручкой на ладони и мыльной пеной на зеркале.
Праздничный Замок украшали гроздья светлячков и солнечные цветы, музыканты играли вальс и фокстрот, а пианист изредка вкраплял зажигательный твист. Яркие воодушевленные дамы кокетливо смотрели по сторонам из-под прозрачных вееров, а кавалеры деловито обсуждали охоту на лосося и горькую воду прибрежных болот.
Принц и Принцесса получили два гусиных пера: одно большое, степенное, задумчивое, а второе миниатюрное, игривое, изящное. Они бродили по залу, то пританцовывая, то замедляя ход, насупившись и улыбаясь, нетерпеливо стуча каблуками по фарфоровому полу и застывая в секундной задумчивости, но перья молчали, а компас не двигался с места. Вот одна счастливая пара вышла из зала и растворилась в аквамариновых волнах, за ней вторая, третья… А кто-то не спешил уходить – танцевал влюбленное танго в тишине или пил глазированный сироп, не отрывая взгляды друг от друга.
И только когда Замок совсем опустел, а светлячки потухли в ночной прохладе, Принц увидел Принцессу и удивленно поднял брови. Перья в их руках затрепетали, заволновались, потянулись друг к другу, заливаясь голосом тонкой ручной флейты.
- Ты знаешь, я не люблю пустую болтовню, - сказал с ходу Принц.
- А что ты любишь? – спросила Принцесса.
- Что-что? – опешил Принц. Он, конечно, ожидал надменного взмаха пером и затихающий звук шагов гордой Принцессы, но…
- Расскажи мне, что ты любишь?
- Люблю бескрайнюю гладь небес, когда её рассекают крики голодных чаек и рокот приближающейся бури…
- Соленый поток дождя, что обнимает нежно и вдумчиво, пока ветра разгоняет кудрявых барашков океана… - подхватила Принцесса.
- И голый обледенелый мол, на котором изредка появляются пригоршни песка, да упоительный птичий пух…
Они говорили очень долго, по крупицам собирая из памяти волнения, странности, радости, обнимая друг друга глаголами и лаская творительными падежами.
- Ты знаешь, я ужасно не люблю пустую болтовню, - сказал на прощание Принц.
- Ну, надо же… - ответила Принцесса, поправляя съехавшую набекрень шляпу.
Принц и Принцесса прожили вместе пятьдесят полных лун, заполненных воскресным традиционным лососем, будничными спорами и стыдливыми объятиями. Принц все так же не любил разговоры, но по вечерам читал Принцессе верлибры и сонеты, а Принцесса прятала улыбки в карман и приглаживала непослушное перо в складках юбки.
Сырым осенним утром они канули в лету, оставив после себя шлейф невысказанных слов, теплоту любимых рук, То Самое Слово, два гусиных пера и шляпу».
Склад ненужных вещей
Однажды я гуляла по серому и влажному осеннему парку. На земле лежала шапка сырого тумана – пористого и обволакивающего. Он пах сентябрьскими кострами и жухлой травой. Эта серая колыхающаяся масса хватала за ноги и пробивала острым и резким холодом до костей. Гулко и отстраненно звучали шаги, отражаясь серебряным смехом от асфальта. Где-то очень далеко внизу. А может быть, вверху. Через бурое туманное облако проекция парка выглядела совсем иначе – пространство искривилось по дуге в восемнадцать и три четверти градуса, почти соединившись с меридианом маленькой парковой тайны. Говорят, что этот меридиан видно только на перепутье августа и октября, сказочным осенним месяцем в обрамлении золотых листьев, проливных дождей и дымчатой вуали сонного неба. Который день я брожу по парку, кутаясь в бабушкин кашемировый шарф и кумачовое пальтишко из старых рыболовных сетей, подбитое алым императорским бархатом. Рыбы молчания, что медленно проплывают в воздушном потоке, путаются в некогда крепких джутовых веревках и замирают, глядя круглыми выпуклыми глазами на опавшую листву. Я ищу меридиан, а с ним – маленькую комнатку в подвале старой заброшенной гостиницы. Узор запущенных дорог плутает между полыми сухими деревьями, покрытыми неуклюжими кособокими лесными грибами. И вдруг, иссиня-черная пятнистая линия, с вкраплениями зеленоватых рваных ран, выросла передо мной во всем своем величии – тяжело, важно и значимо. А значит, полуразрушенная гостиница уже близко.
Прежде чем я войду в трухлявые двери, я расскажу одну старую-престарую сказку. Её мне поведала мать, прежде чем окунуться в молочно-белые воды Мирового океана и навсегда исчезнуть из моей памяти.
Давным-давно, когда солнце поднималось в двух шагах от Востока, а ночь была светлой и томной, как сладкий вздох влюбленной зеленоглазой певуньи, один очень древний уставший человек присел на дорогу, опершись на сук. Его плечи сгибались под тяжестью снов, дней, желаний, разочарований и слез. Быть может, они хранились на хрупких стариковских плечах пять столетий, или того больше. Калика знал, что его время утекает, как речная вода сквозь пальцы, и мечтал лишь об одном – сбросить груз, уйти свободным. Когда все грехи и радости, боли и инакомыслия, порицания и умиления обрушились на землю, мертвые возопили. Острова прогибались под немыслимой тяжестью, а травы пели скорбные песни, как плакальщицы на пустынном кладбище. Тогда старец поднял посох и бросил оземь. На том месте разверзлась яма и все каликовы сувениры оказались внутри неё. Спустя какое-то время кусочек земли приобрел знатный ростовщик и построил гостиницу, отделив яму и окружив её тонкими рисовыми стенами.
На дверях заброшенного здания висит проржавевшая табличка в подтеках желтого гладкого воска. Мои пальцы гладят воск, и дверь покорно отходит с натужным скрипом.
Много лун тому назад я дала себе слово уйти навсегда и поселиться в маленькой комнатушке – два на три шага, в случайном осеннем парке. Пусть звезды падают с тихим шорохом, а деревья сливаются с чернильно-синими тучами, вот только мне здесь не место. Я потерялась очень давно, как дедушкины очки с треснувшим стеклом и папино охотничье ружье с соляной дробью. Я распалась на части и растеряла их по углам. Не усмотрела спросонья. И оказалось, что внутри меня – пустота. Как шоколадное бедняцкое яйцо – сладкая оболочка хранит лишь пузырьки застоявшегося воздуха. Чтобы стать однажды цельной, я выбрала своим домом склад ненужных вещей.
Когда у тебя ничего нет – любая мелочь становится важной.
Два гусиных пера и шляпа
В дальнем углу моего пыльного домосклада стоит кофейный столик времен Тюдоров, а на нем – два гусиных пера в черепаховом пенале и черная шелковая шляпа. К такой надменно-вычурной шляпе полагается камзол или, на худой конец, сюртук, а также залихватские кабацкие песни, каблучки и ажурные чулочки. И поцелуи в такой шляпе особенные: важно-торжественные и отчаянно-смачные. Звонкие, сочные, помадные - под громкий смех и бокал хмельного вина.
По вечерам, когда шепот леса за тонкой рисовой стеной замолкает до сонного молочного утра, я надеваю шляпу, закрываю глаза и слушаю долгие неторопливые истории о часах и минутах, что текут размеренно и строго под пленкой век.
«Давным-давно, на теплом лунном острове, что покоится в водах бирюзового океана, жили Принц и Принцесса.
Принц, скажем прямо, был так себе. Зато Принцесса – выше всяких похвал. Принц любил слушать по вечерам говор полосатых пахучих рыб, и записывать их словословия в словарь из блестящей чешуи. О искал То Самое Слово, а всякие там принцессы его мало заботили. Принцесса радовала окружающих карминностью разгоряченных щек и блеском задорных девичьих глаз, всегда носила шелковую шляпу, а в редкие свободные минуты разгадывала загадки ундин.
Они жили так далеко друг от друга, что даже полуночный зефир не доносил обрывки фраз и печальные нотки песен до решетчатых окон их покоев. Только старый потрескавшийся карп знал, что каждое утро Принц и Принцесса думают о яблочных пирогах с секретом и кружевных сетях для смеха, слушают сказки дикого ручья в чаще канареечных водорослей и купаются в бухте густого смога, мечтательно щурясь на ослепительном солнце, что изредка просвечивает сквозь ватные тучи.
По весне на острове затевали Потерянный Бал, на который приходили все одинокие потерявшиеся люди. Этот бал придумал один старый Волшебник – много лет назад его возлюбленная потерялась в лабиринте парков, и чародей утопал в своей тоске, роняя тяжелые горючие капли слез, пока на глаза ему не попалось гусиное перо. Самое простое серое неказистое перо. Таким можно чертить неумелые канители на песке и рисовать скучные сновидения на листках пожелтевшей бумаги. Но Волшебник тем и отличался от простых людей – он видел душу предмета.
Собрав множество гусиных перьев, Волшебник долго колдовал над ними, окуная то в мед, то в патоку, то в горячий шоколад с корицей, пока каждое перышко не засверкало, как лакричная палочка. Отныне перо скиталось в поисках неповторимой пары – одинокой, далекой, неизвестной. Той, что называют Единственной или Единственным, обнимают под тусклым светом фонаря и целуют украдкой в уголок губ.
На Балу каждому гостю вручают перо и компас – искать свою пару среди пестрой толпы. И не было такого дня, чтобы кто-то уходил домой в одиночестве.
Принц и Принцесса приехали на Бал без опозданий. Принц нарядился в гладкую саламандровую кожу и прихватил дядюшкин монокль – рассматривать случайных рыб. Он не очень-то верил в любовь с первого взмаха пера, но маменька настояла на танцах. А Принцесса ждала заветный вечер нетерпеливо, смущенно, с трепетом и смутными фантазиями под пуховой подушкой. Весь год она выбирала платья, шали, туфли из лепестков кувшинки, бусы из русалочьих слез. Писала в дневнике о птицах, что дразнят её в вышине бескрайнего океана и рисовала кого-то нескладного, но очень милого – мелком на парте, ручкой на ладони и мыльной пеной на зеркале.
Праздничный Замок украшали гроздья светлячков и солнечные цветы, музыканты играли вальс и фокстрот, а пианист изредка вкраплял зажигательный твист. Яркие воодушевленные дамы кокетливо смотрели по сторонам из-под прозрачных вееров, а кавалеры деловито обсуждали охоту на лосося и горькую воду прибрежных болот.
Принц и Принцесса получили два гусиных пера: одно большое, степенное, задумчивое, а второе миниатюрное, игривое, изящное. Они бродили по залу, то пританцовывая, то замедляя ход, насупившись и улыбаясь, нетерпеливо стуча каблуками по фарфоровому полу и застывая в секундной задумчивости, но перья молчали, а компас не двигался с места. Вот одна счастливая пара вышла из зала и растворилась в аквамариновых волнах, за ней вторая, третья… А кто-то не спешил уходить – танцевал влюбленное танго в тишине или пил глазированный сироп, не отрывая взгляды друг от друга.
И только когда Замок совсем опустел, а светлячки потухли в ночной прохладе, Принц увидел Принцессу и удивленно поднял брови. Перья в их руках затрепетали, заволновались, потянулись друг к другу, заливаясь голосом тонкой ручной флейты.
- Ты знаешь, я не люблю пустую болтовню, - сказал с ходу Принц.
- А что ты любишь? – спросила Принцесса.
- Что-что? – опешил Принц. Он, конечно, ожидал надменного взмаха пером и затихающий звук шагов гордой Принцессы, но…
- Расскажи мне, что ты любишь?
- Люблю бескрайнюю гладь небес, когда её рассекают крики голодных чаек и рокот приближающейся бури…
- Соленый поток дождя, что обнимает нежно и вдумчиво, пока ветра разгоняет кудрявых барашков океана… - подхватила Принцесса.
- И голый обледенелый мол, на котором изредка появляются пригоршни песка, да упоительный птичий пух…
Они говорили очень долго, по крупицам собирая из памяти волнения, странности, радости, обнимая друг друга глаголами и лаская творительными падежами.
- Ты знаешь, я ужасно не люблю пустую болтовню, - сказал на прощание Принц.
- Ну, надо же… - ответила Принцесса, поправляя съехавшую набекрень шляпу.
Принц и Принцесса прожили вместе пятьдесят полных лун, заполненных воскресным традиционным лососем, будничными спорами и стыдливыми объятиями. Принц все так же не любил разговоры, но по вечерам читал Принцессе верлибры и сонеты, а Принцесса прятала улыбки в карман и приглаживала непослушное перо в складках юбки.
Сырым осенним утром они канули в лету, оставив после себя шлейф невысказанных слов, теплоту любимых рук, То Самое Слово, два гусиных пера и шляпу».
@темы: хорошая проза
-
-
21.10.2011 в 15:32публиковались ли вы где-нибудь, кроме Интернета?
Т.е. на бумаге, в книгах или журналах, или хотя бы газетах?
Потому что мне вдруг захотелось иметь вашу книжку, чтобы иногда перечитывать... потому что есть что... и перечитывать - вот именно протянувши руку к книжной полке, вытянувши искомое и перелистывая...
-
-
21.10.2011 в 15:58Нет, я нигде не публиковалась и книжки у меня, к сожалению, нет. Хотя, конечно, хочется, куда же без этого.
Большое спасибо за такую оценку.