Категорически не приемлю категоричность
Это нечто несостоявшееся, зачатое давно, но мне его жалко. Если будут придиразмы - с удовольствием восприму. Авось даже попытаюсь реанимировать почивший замысел...
читать дальшеБольше всего Ариша любил листать журналы «Вокруг света». Не читать — потому что читать их было смешно и жалко, — а именно и только листать. Смотреть картинки. Во-первых, фотографии не умеют врать, а во-вторых, знают больше, чем текст.
Он брал с отцовской полки один из пухлых годовых комплектов журнала, утверждал его под мышкой и нерешительно оглядывался на брата. Ник-Ник, усмехнувшись, откладывал инструмент (если мастерил) или книгу (если читал), взгромождался на костыли и неспешно громыхал на кухню, бросив на ходу: «Водички попить. С фенольчиком». Тогда Ариша быстро снимал со стены какое-нибудь оружие подиковиннее и прятал его под курточкой. Это мог быть волнистый малайский крис, или штатовская полицейская дубинка, или трёхзвенный китайский цеп (его приходилось отчасти засовывать в штанину — даром что уменьшенная копия). Иногда — очень редко — он останавливал свой выбор на обыкновенной блатной финке с великолепно-пошлой наборной рукояткой из разноцветного пластика. Всякие же там «звёздочки», дротики, и бумеранги Аришу мало прельщали: он считал, что ручное оружие не должно покидать рук. В бою.
Держа на виду журналы и локтем прижимая к телу покражу, он с независимым видом направлялся к выходу из квартиры, всякий раз открывая дверь в тот самый момент, когда на пороге кухни возникал Ник-Ник.
— Хороша водичка! — объявлял он Арише, обвисая на костылях (поза для долгой задушевной беседы). — Крепка. Ох и тосковал я ТАМ по нашей Большой Химии...
Ариша терпеливо улыбался, держа дверь настежь, всем своим видом сообщая брату намерение дослушать и уйти.
— Надолго? — спрашивал наконец Ник-Ник.
— Не...
— Смотри, не потеряй... — Ник-Ник жёстко прищуривался.
— Журналы-то? — уточнял Ариша, невинно округляя глаза.
— Журналы... — помолчав, соглашался брат, обмякал лицом, взбугривал мышцы рук и легко выталкивал тело вперёд, делая первый шаг. — Со двора не выноси, — бросал он уже через плечо, и спустя секунду можно было услышать, как он отшвыривает костыли в угол, к той самой стене, где висело оружие, как прыгает раз и другой на целой ноге к дивану и как в голос ахают старенькие пружины под бессмысленно могучим телом брата. А спустя ещё минуту магнитофонно взревёт Высоцкий.
Ариша осторожно и беззвучно защёлкивал замок и шмыгал наверх неслышной походкой ниндзя. На пятом этаже он останавливался, переводил дух и минуту-другую прислушивался. «Сходитесь, неуклюжие, со мной травить баланду, — и сразу после ужина спою вам про оружие, ор-ружие, ор-р-руж-жий-й-йе...» — хрипло неслось через пролёты. Потом Ариша уверенно брался свободной рукой за расшатанный арматурный прут чердачной лестницы — тот самый, что противно и громко дребезжит, если не знаешь, как за него взяться. Ариша знал.
На чердаке были многолетний хлам, пыль, паутина — ничего интересного, зато любой нездешний наоставлял бы тут кучу следов. Нездешними были все, кроме Ариши, но следы появлялись крайне редко. Протискиваясь и лавируя, огибая стропила и хлам, иногда лёгким дуновением отводя в сторону контрольную сторожевую паутинку, он добирался до слухового окна с полувыбитым годы назад стеклом и просачивался на крышу. Крыша была жестяная, ржавая от частых кислотных дождей, кое-где проеденная ими насквозь и очень громкая, но её он тоже знал. Четыре прыжка в самых неожиданных (на посторонний взгляд) направлениях, короткая семенящая пробежка, потом ещё один прыжок и три спокойных шага — и можно сесть. А можно и не садиться: вряд ли кто-то внизу станет задирать голову и осматривать крыши этих давно переживших свой век шлакобетонных уродов с «улучшенной планировкой». Но лучше всё-таки сесть.
Обнажив оружие, Ариша стягивал с себя курточку, принимал позу Лотоса и несколько раз глубоко вдыхал кислый, даже в пасмурные дни какой-то прокалённый и пыльный воздух. Журналы пока что лежали рядом, на обрубке спаренной печной трубы, и ждали своего часа.
Решив наконец, что прана усвоена и нирвана близка, он брал оружие и, не меняя позы, выполнял основные приёмы — восстанавливал генетическую память мышц. Потом проводил короткий яростный бой с тенью. С тремя тенями, нападавшими неожиданно и со всех сторон. Оставаясь в той же позе (ноги, для усложнения задачи и в подражание брату, считаются несуществующими) нужно было поразить любую точку вокруг себя, на мгновение упреждая удар противника. Особенно хорош, потому что труден, был в этих условиях трёхзвенный цеп, но и обыкновенная финка требовала виртуозности и умения мгновенно решать. Например, слепня, в жаркий день остервенело пикирующего на запах пота, гораздо легче было свалить цепом, чем рукояткой ножа.
Вырубив (но ни в коем случае не убив! — даже если очень хочется!) всех трёх воображаемых противников, Ариша аккуратно зачехлял оружие, насухо вытирал курточкой плечи и торс, подстилал её под себя, на мятую и ржавую жесть, и, лениво развалясь, тянулся к журналам, дождавшимся своего часа.
Вот точно так же когда-то диплодок Дина, лучший его коренник, устало развалясь на алмазном песке северного побережья Гондваны, тянулся длинной своей, вялой после долго перехода шеей к верхней палубе ковчега, где была уже приготовлена, отделена от запасов копна подсохших в дороге, изливающих острую болотную вонь листьев гигантского прапапоротника.
Кажется, он плакал, когда Дину пришлось добить из лучевика. Во всяком случае, тогда он ещё умел плакать. Да и стыдиться тогда ещё было некого.
Дина долго не хотел умирать. Даже обезглавленный первым выстрелом, он всё ещё конвульсивно дёргался, бурно истекал странной своей розоватой кровью, разбрасывал по залитому прибоем гигантскому пляжу свои гигантские внутренности, распоротые на плаву об алмазный выступ. И тогда Аристарх, понимая всю бессмысленность того, что он собирается сделать (ведь то, что здесь умирало, уже не было Диной: в первом же луче закипели и испарились примитивные мозги, делавшие Дину умнейшим из диплодоков!), быстро и точно выпустил ещё десяток зарядов, равномерно распределяя смерть вдоль хребта.
Ему пришлось туго потом — с двумя пристяжными в упряжке и с тремя зарядами в обойме. Но всё-таки он, кажется, ни разу не пожалел о своей расточительности. Не пожалел даже там, в недрах первобытного базальта, когда, совсем уже безоружный... Впрочем, ещё вопрос: нужно ли и можно ли было там стрелять, в этих громадных «дворцовых пещерах» явно искусственного происхождения, которые не были ни пещерами, ни дворцами. Очень может быть, что не нужно и даже опасно. И тогда получается, что Дина спас его, забрав на свою смерть почти всю обойму, — и Аристарха спас, и грядущий мир, который ныне принято полагать прекраснейшим из.
Давно уж унесены в море, размыты, задавлены свежими тектоническими складками алмазные пески Гондваны, и выступ тот миллиардокаратный, распоровший Динино брюхо, давно уж покоится неведомо где в абиссальных безднах, — а кости Динины уцелели. Всплыли его гигантские лёгкие косточки, и снова были брошены на сушу, и вновь их смывало волной и носило по всей планете, пока не упокоило наконец и не обволокло многослойным тленом, окаменелостями любезных его желудку папоротников...
Не узнал бы, не вспомнил бы этих картин Аристарх, если бы некто любопытный из гомо сапиенсов не тюкнул однажды киркой в заброшенном меловом карьере и не выволок на свет несколько Дининых позвонков с обломками рёбер. После чего другой гомо, не менее любопытный и ещё более сапиенс, обратил внимание учёного мира на странную овальную дырку поперёк одного позвонка, с как будто бы оплавленными краями. Сообщение о загадочной дырке, запоздавшее, правда, на пару десятилетий, попало наконец и в журнал «Вокруг света». В раздел курьёзов попало, но зато с фотографиями восстановленного Дининого скелета и — отдельно — того самого позвонка.
А три года тому назад пятиклассник Аристарх Новожилов, впервые и без особого любопытства листавший журналы десятилетней давности, увидел эти картинки, прочёл, что под ними, и равнодушно вернул подшивку на папину полку. Той же ночью, во сне, он вспомнил. Многое вспомнил, но пока что не всё. И облился — во сне же — горючими, совсем ещё детскими слезами над распластанной у древнего моря грудой безмысленного отболевшего мяса. Утром он опять долго листал ту подшивку, искал и не мог найти Динину фотографию, и многие другие картинки уже казались ему знакомыми, но он упрямо, с обидой и раздражением пролистывал их, пока не нашёл наконец то, что искал.
Здравствуй, Дина. Вот и свиделись...
А потом была встреча с австралийским аборигеном. Голый, чёрный, сосредоточенный, с кудрявой седой бородой и морщинистой матовой лысиной, он ковырял осколком кости ямку в метательной палке, а само копьё, уже готовое, лежало на переднем плане снимка. Старик наверняка знал, что всего лишь позирует, что вряд ли это копьё понадобится ему — не консервы же им вскрывать! — а вот не было для него ничего важнее этой повседневной работы. Не столько чертами лица (хотя сходство было, и несомненное), сколько своей показной сосредоточенностью этот кочевой современник Аллы Пугачёвой и Нейла Армстронга напомнил Арише совсем другого человека — едва ли не первого на этой планете провидца. Вот с таким же уверенным и отрешённым прищуром старый Ы скоблил до белого блеска твёрдое древко копья, или аккуратно обугливал над слабым огнём наконечник, или мелкими отрывистыми ударами камня расщеплял берцовую буйволью кость и, пряча глаза в повседневную эту работу, вдохновенно врал своим соплеменникам. Врал, что близок уже — рукой подать — земной рай с обилием ленивой непуганой дичи, с редкими, сытыми и совсем не опасными хищниками, с глубокими тёплыми пещерами в обрывистых берегах чистых рек... А ведь он действительно был провидцем, старый Ы; он видел и почти точно знал будущее. Но до последнего выдоха врал.
Огни святого Эльма на реях Колумбовых каравелл долго и безуспешно смущали Аршину память — то ли картинка в журнале была не точна, то ли мачты и волны сбивали ложной привязкой к морю. Заслонку в памяти отворила гроза. Согнувшись, пряча под животом журналы, Ариша допрыгал до слухового окна и уже на ощупь просачивался внутрь чердака, когда первая, по темечку, капля заставила его поднять голову и оглядеться. Вдоль всей крыши синеватыми венчиками разрядов на остриях светились телеантенны. Горели и не сгорали — как кусты терновника в пустыне, на круглой макушке горы Хорив, где коленопреклонённый Моисей, страшась и восторгаясь, вступал в сговор с Богом, путано выборматывал глобальный план спасения своего народа из рабства египетского. Ягве осуждающе крякал, ёжился, недовольно скрёб лысое темя, но помалкивал. То есть — по логике Моисея, расширительного толкующей принцип Исключённого Третьего, — соглашался. Знал бы Создатель, какую конкуренцию составят ему провидцы спустя несколько галактических минут — не стал бы помалкивать. Рыкнул бы громовым голосом и пресёк бы опасный эксперимент... Но пророки всё чаще осмеливались не врать, разверзая уста, и это импонировало Всемогущему.
...Вернуть оружие на место было не проще, чем взять: тоже целый ритуал бессмысленных телодвижений, недомолвок и околичностей. А уж если отец был дома... То есть, ритуал упрощался, если отец был дома, но иногда приходилось очень быстро соображать.
— Ты брал нунчаки? — спрашивал отец, едва Ариша открывал дверь и боком протискивался в прихожую.
— Я? — удивлялся Ариша, прижимая нунчаки локтем. — Зачем?
— Брал или не брал? настаивал отец. — В глаза смотреть!
— Да вон же они! — орал из комнаты Ник-Ник, отчаянно гремя костылями. — Закатились, достать не могу... Арька!
— Фу-у! — с облегчением выдыхал отец. — А я опять на тебя грешил, представляешь? — и, виновато улыбнувшись, бежал на помощь брату. — Растяпа ты, Никодим Николаевич, весь в меня, — неслось оттуда добродушное ворчанье. — Ну, где они там... что, ещё дальше? Тогда придётся отодвигать. Сиди, я сам...
Разуваясь, Ариша быстро оглядел прихожую. Обычно он сам помогал брату «найти» пропажу, а теперь в его распоряжении — секунды. Очень скоро обнаружится, что под диваном нунчак тоже нет, за эти секунды надо успеть потерять их в другом месте... На вешалку? Было. За холодильник? Прятал. Под коврик? Неправдоподобно... Ну же, ну! На кухню? Не успеть... Ага!
Проходя босиком через гостиную, Ариша сделал неслышный прыжок и, махнув нунчаками, зацепил их за рожок люстры. Короткие гранёные палицы с треском ударились друг о дружку и закачались на шёлковом шнуре, дробно постукивая. Пришлось немедленно уронить на пол журналы, присесть, ухватиться рукой за лоб и зашипеть. Погромче. Вот так.
— Сам себя наказал, — прокомментировал отец, выглянув из комнаты. — Ведь это ты их повесил?
— Я. — Ариша встал, продолжая держаться за лоб, и покосился на нунчаки. Нижние концы палиц покачивались как раз на уровне его лба.
— А говоришь, не брал.
— На улицу не брал, — уточнил Ариша.
(«Ведь крыша — не улица, так?» — добавил он про себя.)
— А если бы люстру разбил?
— Не. Я умею.
— Он умеет! Я не умею, а он умеет!
— Синяк большой? — осведомился Ник-Ник, усмехаясь через голову отца.
— Не... — Ариша опустил руку и нагнулся за журналами.
— Ну-ка, дай гляну, — спохватился отец и завозился, выбираясь из-за дивана.
— Да нет ничего!
— Тогда повесь нунчаки на место и помоги придвинуть. А ты сядь, Никодим, сядь, мы сами... Как я их не заметил? Раз двадцать мимо прошёл!
Ариша потянулся к нунчаке.
— Стул возьми! — крикнул отец.
— Не надо. — Ариша ухватил одну из палиц, запястьем оттолкнул вторую и дёрнул. Люстра качнулась, свободная палица прочертила веер в миллиметре от плафона и шлёпнулась в раскрытую ладонь рядом с первой. (Задача взаимодействия многих тел; в знаковых системах не алгоритмизируется, но вполне разрешима на уровне интуиции и плавающих рефлексов. Раздвинуть материки было гораздо сложнее...)
— И правда умеешь, — одобрительно хмыкнул отец. — Но лучше всё-таки умей подальше от люстры, ладно? Разумеется, в пределах квартиры.
Ариша задумчиво кивнул, щурясь на плафон.
Плафон был не красный, а белый с голубым и зелёным, но это не важно. И щуриться на него не надо было, потому что сейчас он не горел. Это по вечерам Ариша на него щурился — когда напряжение в сети падало и экран телевизора гас. Отец выключал телевизор, и они вчетвером щурились на плафон, ожидая, когда он опять вспыхнет на все 220 и можно будет досмотреть новости. Лампочка была не видна сквозь матовое стекло, и казалось, что плафон светится сам по себе, но не белым, а каким-то неопределимо-бурым, пятнистым светом, и свет ворочается, ползает и дышит внутри, то угасая, то вновь находя в себе силы, и всё это долго, очень давно и долго — так долго, что не прожить, и так давно, что не вспомнить когда началось. Ариша вспомнил только сейчас, когда сдёрнул с люстры нунчаки и подумал про материки.
...Планета долго не хотела остывать, но после неудачи с Фаэтоном Аристарх был терпелив. Малиновая капля геоида, подогреваемая ядерным распадом, энергично бурлила, пузырилась, плевалась радиоактивными газами, жарко дышала жёсткими излучениями. Выждав для ровного счёта миллиард лет, Аристарх приблизился к ней и обхватил её горячие бока ладонями. Жидкая плоть планеты налипла на пальцы и, когда он опять развёл руки, потянулась за ними, густея на глазах и отвердевая ломкими нитями.
Аристарх понюхал испачканные каменным тестом ладони. Пожалуй, пора: трансуранидов — по крайней мере, на поверхности — почти нет. И углерода более чем достаточно. Азот, правда... Он ещё раз коснулся планеты, погрузил пальцы поглубже и зачерпнул. Да, распад трансурановых заканчивается... Кислорода, кажется, маловато.
Он соскрёб тесто с ладоней, скомкал и отшвырнул, нечувствительно создавая Луну. Кислород — это поправимо, да и не скоро понадобится, но вот азотистые нужны уже сейчас. И остынет быстрее: теперь можно форсировать.
А Юпитер большой, его не убудет.
Чтобы снова не запутаться в масштабах, Аристарх не стал увеличивать свои размеры и опускаться на поверхность Юпитера. Просто нагрёб в атмосфере гиганта горсть аммиачного желе вперемежку с глыбами обыкновенного льда, доставил похищенное добро к своей планете и высыпал аккуратной горкой вблизи экватора. Да будет твердь!
Аммиачно-ледяная гора зашипела, разлагаясь и проваливаясь сама в себя, окуталась пухлыми выбросами паров, расползлась по планете кипящими, на бегу исчезающими потоками и перестала быть. «В начале сотворил Я землю и небо, — пробормотал Аристарх, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в бурлящем и пенящемся хаосе. — Небушко... Ох, не скоро оно заголубеет».
Раскалённый геоид потемнел, подёрнулся тоненькой хрупкой корочкой. На месте испарившейся ледяной горы осталась обширная вмятина, и дно этой пологой чаши здесь и там взламывалось реактивными толчками растревоженной магмы. Так сукровица проступает сквозь роговеющие пятна ожогов или обморожений и, высыхая, наращивает коросту. Наконец планета собралась с силами и выперла из себя гигантскую болячку. Края чаши тут же подломились и рухнули, а изрядно толстое дно треснуло кривыми радиальными разломами.
Вчерне материк был готов: спустя десяток-другой миллионов лет водяные пары осядут из выстывшей атмосферы на остальную поверхность планеты, окружат первичным океаном первичную сушу.
Аристарх удалился вон из системы и погрузился в сон.
Через двадцать милионов лет Земля была безвидна и пуста, и тьма над бездной; и Аристарх носился над водой, то и дело шарахаясь от ветвистых, в полнеба, молний. Материк был в другом полушарии и пока что нисколько не интересовал Творца. Начинать надо было здесь.
читать дальшеБольше всего Ариша любил листать журналы «Вокруг света». Не читать — потому что читать их было смешно и жалко, — а именно и только листать. Смотреть картинки. Во-первых, фотографии не умеют врать, а во-вторых, знают больше, чем текст.
Он брал с отцовской полки один из пухлых годовых комплектов журнала, утверждал его под мышкой и нерешительно оглядывался на брата. Ник-Ник, усмехнувшись, откладывал инструмент (если мастерил) или книгу (если читал), взгромождался на костыли и неспешно громыхал на кухню, бросив на ходу: «Водички попить. С фенольчиком». Тогда Ариша быстро снимал со стены какое-нибудь оружие подиковиннее и прятал его под курточкой. Это мог быть волнистый малайский крис, или штатовская полицейская дубинка, или трёхзвенный китайский цеп (его приходилось отчасти засовывать в штанину — даром что уменьшенная копия). Иногда — очень редко — он останавливал свой выбор на обыкновенной блатной финке с великолепно-пошлой наборной рукояткой из разноцветного пластика. Всякие же там «звёздочки», дротики, и бумеранги Аришу мало прельщали: он считал, что ручное оружие не должно покидать рук. В бою.
Держа на виду журналы и локтем прижимая к телу покражу, он с независимым видом направлялся к выходу из квартиры, всякий раз открывая дверь в тот самый момент, когда на пороге кухни возникал Ник-Ник.
— Хороша водичка! — объявлял он Арише, обвисая на костылях (поза для долгой задушевной беседы). — Крепка. Ох и тосковал я ТАМ по нашей Большой Химии...
Ариша терпеливо улыбался, держа дверь настежь, всем своим видом сообщая брату намерение дослушать и уйти.
— Надолго? — спрашивал наконец Ник-Ник.
— Не...
— Смотри, не потеряй... — Ник-Ник жёстко прищуривался.
— Журналы-то? — уточнял Ариша, невинно округляя глаза.
— Журналы... — помолчав, соглашался брат, обмякал лицом, взбугривал мышцы рук и легко выталкивал тело вперёд, делая первый шаг. — Со двора не выноси, — бросал он уже через плечо, и спустя секунду можно было услышать, как он отшвыривает костыли в угол, к той самой стене, где висело оружие, как прыгает раз и другой на целой ноге к дивану и как в голос ахают старенькие пружины под бессмысленно могучим телом брата. А спустя ещё минуту магнитофонно взревёт Высоцкий.
Ариша осторожно и беззвучно защёлкивал замок и шмыгал наверх неслышной походкой ниндзя. На пятом этаже он останавливался, переводил дух и минуту-другую прислушивался. «Сходитесь, неуклюжие, со мной травить баланду, — и сразу после ужина спою вам про оружие, ор-ружие, ор-р-руж-жий-й-йе...» — хрипло неслось через пролёты. Потом Ариша уверенно брался свободной рукой за расшатанный арматурный прут чердачной лестницы — тот самый, что противно и громко дребезжит, если не знаешь, как за него взяться. Ариша знал.
На чердаке были многолетний хлам, пыль, паутина — ничего интересного, зато любой нездешний наоставлял бы тут кучу следов. Нездешними были все, кроме Ариши, но следы появлялись крайне редко. Протискиваясь и лавируя, огибая стропила и хлам, иногда лёгким дуновением отводя в сторону контрольную сторожевую паутинку, он добирался до слухового окна с полувыбитым годы назад стеклом и просачивался на крышу. Крыша была жестяная, ржавая от частых кислотных дождей, кое-где проеденная ими насквозь и очень громкая, но её он тоже знал. Четыре прыжка в самых неожиданных (на посторонний взгляд) направлениях, короткая семенящая пробежка, потом ещё один прыжок и три спокойных шага — и можно сесть. А можно и не садиться: вряд ли кто-то внизу станет задирать голову и осматривать крыши этих давно переживших свой век шлакобетонных уродов с «улучшенной планировкой». Но лучше всё-таки сесть.
Обнажив оружие, Ариша стягивал с себя курточку, принимал позу Лотоса и несколько раз глубоко вдыхал кислый, даже в пасмурные дни какой-то прокалённый и пыльный воздух. Журналы пока что лежали рядом, на обрубке спаренной печной трубы, и ждали своего часа.
Решив наконец, что прана усвоена и нирвана близка, он брал оружие и, не меняя позы, выполнял основные приёмы — восстанавливал генетическую память мышц. Потом проводил короткий яростный бой с тенью. С тремя тенями, нападавшими неожиданно и со всех сторон. Оставаясь в той же позе (ноги, для усложнения задачи и в подражание брату, считаются несуществующими) нужно было поразить любую точку вокруг себя, на мгновение упреждая удар противника. Особенно хорош, потому что труден, был в этих условиях трёхзвенный цеп, но и обыкновенная финка требовала виртуозности и умения мгновенно решать. Например, слепня, в жаркий день остервенело пикирующего на запах пота, гораздо легче было свалить цепом, чем рукояткой ножа.
Вырубив (но ни в коем случае не убив! — даже если очень хочется!) всех трёх воображаемых противников, Ариша аккуратно зачехлял оружие, насухо вытирал курточкой плечи и торс, подстилал её под себя, на мятую и ржавую жесть, и, лениво развалясь, тянулся к журналам, дождавшимся своего часа.
Вот точно так же когда-то диплодок Дина, лучший его коренник, устало развалясь на алмазном песке северного побережья Гондваны, тянулся длинной своей, вялой после долго перехода шеей к верхней палубе ковчега, где была уже приготовлена, отделена от запасов копна подсохших в дороге, изливающих острую болотную вонь листьев гигантского прапапоротника.
Кажется, он плакал, когда Дину пришлось добить из лучевика. Во всяком случае, тогда он ещё умел плакать. Да и стыдиться тогда ещё было некого.
Дина долго не хотел умирать. Даже обезглавленный первым выстрелом, он всё ещё конвульсивно дёргался, бурно истекал странной своей розоватой кровью, разбрасывал по залитому прибоем гигантскому пляжу свои гигантские внутренности, распоротые на плаву об алмазный выступ. И тогда Аристарх, понимая всю бессмысленность того, что он собирается сделать (ведь то, что здесь умирало, уже не было Диной: в первом же луче закипели и испарились примитивные мозги, делавшие Дину умнейшим из диплодоков!), быстро и точно выпустил ещё десяток зарядов, равномерно распределяя смерть вдоль хребта.
Ему пришлось туго потом — с двумя пристяжными в упряжке и с тремя зарядами в обойме. Но всё-таки он, кажется, ни разу не пожалел о своей расточительности. Не пожалел даже там, в недрах первобытного базальта, когда, совсем уже безоружный... Впрочем, ещё вопрос: нужно ли и можно ли было там стрелять, в этих громадных «дворцовых пещерах» явно искусственного происхождения, которые не были ни пещерами, ни дворцами. Очень может быть, что не нужно и даже опасно. И тогда получается, что Дина спас его, забрав на свою смерть почти всю обойму, — и Аристарха спас, и грядущий мир, который ныне принято полагать прекраснейшим из.
Давно уж унесены в море, размыты, задавлены свежими тектоническими складками алмазные пески Гондваны, и выступ тот миллиардокаратный, распоровший Динино брюхо, давно уж покоится неведомо где в абиссальных безднах, — а кости Динины уцелели. Всплыли его гигантские лёгкие косточки, и снова были брошены на сушу, и вновь их смывало волной и носило по всей планете, пока не упокоило наконец и не обволокло многослойным тленом, окаменелостями любезных его желудку папоротников...
Не узнал бы, не вспомнил бы этих картин Аристарх, если бы некто любопытный из гомо сапиенсов не тюкнул однажды киркой в заброшенном меловом карьере и не выволок на свет несколько Дининых позвонков с обломками рёбер. После чего другой гомо, не менее любопытный и ещё более сапиенс, обратил внимание учёного мира на странную овальную дырку поперёк одного позвонка, с как будто бы оплавленными краями. Сообщение о загадочной дырке, запоздавшее, правда, на пару десятилетий, попало наконец и в журнал «Вокруг света». В раздел курьёзов попало, но зато с фотографиями восстановленного Дининого скелета и — отдельно — того самого позвонка.
А три года тому назад пятиклассник Аристарх Новожилов, впервые и без особого любопытства листавший журналы десятилетней давности, увидел эти картинки, прочёл, что под ними, и равнодушно вернул подшивку на папину полку. Той же ночью, во сне, он вспомнил. Многое вспомнил, но пока что не всё. И облился — во сне же — горючими, совсем ещё детскими слезами над распластанной у древнего моря грудой безмысленного отболевшего мяса. Утром он опять долго листал ту подшивку, искал и не мог найти Динину фотографию, и многие другие картинки уже казались ему знакомыми, но он упрямо, с обидой и раздражением пролистывал их, пока не нашёл наконец то, что искал.
Здравствуй, Дина. Вот и свиделись...
А потом была встреча с австралийским аборигеном. Голый, чёрный, сосредоточенный, с кудрявой седой бородой и морщинистой матовой лысиной, он ковырял осколком кости ямку в метательной палке, а само копьё, уже готовое, лежало на переднем плане снимка. Старик наверняка знал, что всего лишь позирует, что вряд ли это копьё понадобится ему — не консервы же им вскрывать! — а вот не было для него ничего важнее этой повседневной работы. Не столько чертами лица (хотя сходство было, и несомненное), сколько своей показной сосредоточенностью этот кочевой современник Аллы Пугачёвой и Нейла Армстронга напомнил Арише совсем другого человека — едва ли не первого на этой планете провидца. Вот с таким же уверенным и отрешённым прищуром старый Ы скоблил до белого блеска твёрдое древко копья, или аккуратно обугливал над слабым огнём наконечник, или мелкими отрывистыми ударами камня расщеплял берцовую буйволью кость и, пряча глаза в повседневную эту работу, вдохновенно врал своим соплеменникам. Врал, что близок уже — рукой подать — земной рай с обилием ленивой непуганой дичи, с редкими, сытыми и совсем не опасными хищниками, с глубокими тёплыми пещерами в обрывистых берегах чистых рек... А ведь он действительно был провидцем, старый Ы; он видел и почти точно знал будущее. Но до последнего выдоха врал.
Огни святого Эльма на реях Колумбовых каравелл долго и безуспешно смущали Аршину память — то ли картинка в журнале была не точна, то ли мачты и волны сбивали ложной привязкой к морю. Заслонку в памяти отворила гроза. Согнувшись, пряча под животом журналы, Ариша допрыгал до слухового окна и уже на ощупь просачивался внутрь чердака, когда первая, по темечку, капля заставила его поднять голову и оглядеться. Вдоль всей крыши синеватыми венчиками разрядов на остриях светились телеантенны. Горели и не сгорали — как кусты терновника в пустыне, на круглой макушке горы Хорив, где коленопреклонённый Моисей, страшась и восторгаясь, вступал в сговор с Богом, путано выборматывал глобальный план спасения своего народа из рабства египетского. Ягве осуждающе крякал, ёжился, недовольно скрёб лысое темя, но помалкивал. То есть — по логике Моисея, расширительного толкующей принцип Исключённого Третьего, — соглашался. Знал бы Создатель, какую конкуренцию составят ему провидцы спустя несколько галактических минут — не стал бы помалкивать. Рыкнул бы громовым голосом и пресёк бы опасный эксперимент... Но пророки всё чаще осмеливались не врать, разверзая уста, и это импонировало Всемогущему.
...Вернуть оружие на место было не проще, чем взять: тоже целый ритуал бессмысленных телодвижений, недомолвок и околичностей. А уж если отец был дома... То есть, ритуал упрощался, если отец был дома, но иногда приходилось очень быстро соображать.
— Ты брал нунчаки? — спрашивал отец, едва Ариша открывал дверь и боком протискивался в прихожую.
— Я? — удивлялся Ариша, прижимая нунчаки локтем. — Зачем?
— Брал или не брал? настаивал отец. — В глаза смотреть!
— Да вон же они! — орал из комнаты Ник-Ник, отчаянно гремя костылями. — Закатились, достать не могу... Арька!
— Фу-у! — с облегчением выдыхал отец. — А я опять на тебя грешил, представляешь? — и, виновато улыбнувшись, бежал на помощь брату. — Растяпа ты, Никодим Николаевич, весь в меня, — неслось оттуда добродушное ворчанье. — Ну, где они там... что, ещё дальше? Тогда придётся отодвигать. Сиди, я сам...
Разуваясь, Ариша быстро оглядел прихожую. Обычно он сам помогал брату «найти» пропажу, а теперь в его распоряжении — секунды. Очень скоро обнаружится, что под диваном нунчак тоже нет, за эти секунды надо успеть потерять их в другом месте... На вешалку? Было. За холодильник? Прятал. Под коврик? Неправдоподобно... Ну же, ну! На кухню? Не успеть... Ага!
Проходя босиком через гостиную, Ариша сделал неслышный прыжок и, махнув нунчаками, зацепил их за рожок люстры. Короткие гранёные палицы с треском ударились друг о дружку и закачались на шёлковом шнуре, дробно постукивая. Пришлось немедленно уронить на пол журналы, присесть, ухватиться рукой за лоб и зашипеть. Погромче. Вот так.
— Сам себя наказал, — прокомментировал отец, выглянув из комнаты. — Ведь это ты их повесил?
— Я. — Ариша встал, продолжая держаться за лоб, и покосился на нунчаки. Нижние концы палиц покачивались как раз на уровне его лба.
— А говоришь, не брал.
— На улицу не брал, — уточнил Ариша.
(«Ведь крыша — не улица, так?» — добавил он про себя.)
— А если бы люстру разбил?
— Не. Я умею.
— Он умеет! Я не умею, а он умеет!
— Синяк большой? — осведомился Ник-Ник, усмехаясь через голову отца.
— Не... — Ариша опустил руку и нагнулся за журналами.
— Ну-ка, дай гляну, — спохватился отец и завозился, выбираясь из-за дивана.
— Да нет ничего!
— Тогда повесь нунчаки на место и помоги придвинуть. А ты сядь, Никодим, сядь, мы сами... Как я их не заметил? Раз двадцать мимо прошёл!
Ариша потянулся к нунчаке.
— Стул возьми! — крикнул отец.
— Не надо. — Ариша ухватил одну из палиц, запястьем оттолкнул вторую и дёрнул. Люстра качнулась, свободная палица прочертила веер в миллиметре от плафона и шлёпнулась в раскрытую ладонь рядом с первой. (Задача взаимодействия многих тел; в знаковых системах не алгоритмизируется, но вполне разрешима на уровне интуиции и плавающих рефлексов. Раздвинуть материки было гораздо сложнее...)
— И правда умеешь, — одобрительно хмыкнул отец. — Но лучше всё-таки умей подальше от люстры, ладно? Разумеется, в пределах квартиры.
Ариша задумчиво кивнул, щурясь на плафон.
Плафон был не красный, а белый с голубым и зелёным, но это не важно. И щуриться на него не надо было, потому что сейчас он не горел. Это по вечерам Ариша на него щурился — когда напряжение в сети падало и экран телевизора гас. Отец выключал телевизор, и они вчетвером щурились на плафон, ожидая, когда он опять вспыхнет на все 220 и можно будет досмотреть новости. Лампочка была не видна сквозь матовое стекло, и казалось, что плафон светится сам по себе, но не белым, а каким-то неопределимо-бурым, пятнистым светом, и свет ворочается, ползает и дышит внутри, то угасая, то вновь находя в себе силы, и всё это долго, очень давно и долго — так долго, что не прожить, и так давно, что не вспомнить когда началось. Ариша вспомнил только сейчас, когда сдёрнул с люстры нунчаки и подумал про материки.
...Планета долго не хотела остывать, но после неудачи с Фаэтоном Аристарх был терпелив. Малиновая капля геоида, подогреваемая ядерным распадом, энергично бурлила, пузырилась, плевалась радиоактивными газами, жарко дышала жёсткими излучениями. Выждав для ровного счёта миллиард лет, Аристарх приблизился к ней и обхватил её горячие бока ладонями. Жидкая плоть планеты налипла на пальцы и, когда он опять развёл руки, потянулась за ними, густея на глазах и отвердевая ломкими нитями.
Аристарх понюхал испачканные каменным тестом ладони. Пожалуй, пора: трансуранидов — по крайней мере, на поверхности — почти нет. И углерода более чем достаточно. Азот, правда... Он ещё раз коснулся планеты, погрузил пальцы поглубже и зачерпнул. Да, распад трансурановых заканчивается... Кислорода, кажется, маловато.
Он соскрёб тесто с ладоней, скомкал и отшвырнул, нечувствительно создавая Луну. Кислород — это поправимо, да и не скоро понадобится, но вот азотистые нужны уже сейчас. И остынет быстрее: теперь можно форсировать.
А Юпитер большой, его не убудет.
Чтобы снова не запутаться в масштабах, Аристарх не стал увеличивать свои размеры и опускаться на поверхность Юпитера. Просто нагрёб в атмосфере гиганта горсть аммиачного желе вперемежку с глыбами обыкновенного льда, доставил похищенное добро к своей планете и высыпал аккуратной горкой вблизи экватора. Да будет твердь!
Аммиачно-ледяная гора зашипела, разлагаясь и проваливаясь сама в себя, окуталась пухлыми выбросами паров, расползлась по планете кипящими, на бегу исчезающими потоками и перестала быть. «В начале сотворил Я землю и небо, — пробормотал Аристарх, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в бурлящем и пенящемся хаосе. — Небушко... Ох, не скоро оно заголубеет».
Раскалённый геоид потемнел, подёрнулся тоненькой хрупкой корочкой. На месте испарившейся ледяной горы осталась обширная вмятина, и дно этой пологой чаши здесь и там взламывалось реактивными толчками растревоженной магмы. Так сукровица проступает сквозь роговеющие пятна ожогов или обморожений и, высыхая, наращивает коросту. Наконец планета собралась с силами и выперла из себя гигантскую болячку. Края чаши тут же подломились и рухнули, а изрядно толстое дно треснуло кривыми радиальными разломами.
Вчерне материк был готов: спустя десяток-другой миллионов лет водяные пары осядут из выстывшей атмосферы на остальную поверхность планеты, окружат первичным океаном первичную сушу.
Аристарх удалился вон из системы и погрузился в сон.
Через двадцать милионов лет Земля была безвидна и пуста, и тьма над бездной; и Аристарх носился над водой, то и дело шарахаясь от ветвистых, в полнеба, молний. Материк был в другом полушарии и пока что нисколько не интересовал Творца. Начинать надо было здесь.
-
-
15.07.2012 в 17:19-
-
15.07.2012 в 17:32ОК, спасибо, подумаю.
где-то в фантастике было
где? у кого? Было бы интересно ознакомиться...
-
-
15.07.2012 в 17:38-
-
15.07.2012 в 17:49а-а-а... Ну, это не страшно, это не плагиат.