Полутемный закуток в неизученной системе, вечно делаю не то, не тогда, не там, не с теми (с)
читать дальше
У кафедры стоял бомж. Типичный. В драном на локтях свитере бурого цвета, с неопрятной сивой бородищей и в каких-то невообразимых опорках. Оле с перепугу показалось, что опорки подбиты кусками автомобильной покрышки, но, скорее всего, просто показалось.
- Здравствуйте, дети! – обратился бомж к группе ХС-92-03. – Рад вам сообщить, что мы бессмертны.
Группа замерла. Слева от Оли чуть слышно хрюкнула Натали, а справа подавилась смешком Елена. Замерла и Оля, но не под действием сенсационного сообщения, а от жуткой, иррациональной неловкости.
- Меня зовут Виктор Павлович Береговой. Я буду вести у вас семинары по философии.
Олины уши пылали.
А ведь чуть-чуть – и подала бы! Двухтысячная купюра, то самое «на кішку мале, на собаку велике», назойливо лезла в ладонь. Олю несло потоком одногруппников через стеклянный предбанник факультета, а несуразная фигура в пальтишке из «драпа-хохотунчика» покуривала в междверном пространстве. Чинарик фигура держала огоньком в ладонь, и как-то сразу бросалась в глаза, что рукав пальтишка заканчивается гораздо раньше, чем начинается запястье. И ещё лохматый манжет свитера, и цыпки на тыльной стороне кисти… Оля комкала денежную бумажку в кармане, судорожно прикидывая, как её вручить. Ведь в деснице бомжик держал окурок, а шуйца пряталась за отворотом пальто. Не в бороду же совать. Бомжик бестрепетно следил за Олиными муками. Глаза у него оказались приметными: светло-голубыми, но не прозрачными, а как бы эмалевыми. Проблему Оля так и не решила, опаздывающие на физкультуру соратники поднажали, и её выкинуло на улицу.
А вот теперь – нате, пожалуйста, новая беда. Понял ли фальшивый бомж причину её вчерашних колебаний? И правильно ли понял? А лицо запомнил? Олю страшно, до тиканья в висках волновало, что подумал ободранный философ о её желании подать ему милостыньку. Она же не переживёт позора, если Виктор Павлович Береговой подойдёт, вылупит эмалированные пуговицы глаз и скажет что-нибудь ехидное о благодетелях.
Но пока что ничего такого не происходило. Философ, правда, говорил непрерывно, без пауз, но речи эти к нищенству отношения не имели.
- Души наши после смерти материальной оболочки окажутся на Луне, а потом смогут выбирать: возродиться им в новом теле на Земле или отправиться странствовать меж звёзд. Я вступал в контакт с такими странниками, так что информация самая точная.
По рядам оправившихся от первого шока студентов поползла зыбь смешков и шепотков. Но тетереву на току Виктор Павлович уподобился только внешне.
- Эй, кто не желает слушать, выходите вон. Зачёт будете сдавать лектору, а у меня больше не появляйтесь!
Почему-то поверили даже самые отчаянные. В плотной тишине цокнул об парту цанговый карандаш Павлуши Кадышева. Философ удовлетворённо кивнул и продолжил:
- Звёздные странники любят нас и нашу Землю. Они всегда готовы поделиться с нами знаниями, стоит только правильно спросить.
Виктор Павлович давал подробный, по пунктам, инструктаж, как правильно вопрошать космических человеколюбцев, а Оля потихоньку приходила в себя. Уши остывали, под коленками приятно раскручивались натянутые до предела винты. И чего она так завелась? Наверняка он не запомнил её, а запомнил, так не понял. А и понял, так злополучная купюра из кармана всё равно не показывалась, и доказать ничего нельзя.
Ещё через десять минут Оля окончательно убедила себя, что конфуз выдуман от начала до конца, а Виктор Павлович хоть и чокнутый, но занятный и безобидный. Вон как заливает про космические корабли, которые бороздят коллективное бессознательное. Ну обтрепался дед, бывает, времена такие. Жены нету, понятное дело… кто ж выдержит про лунную ноосферу каждый божий день?! Зашить некому, а сам он – философ, то есть не замечает ни хрена. Рубашка застирана почти до дыр, значит, старается как-то следить за собой. Ну ботинки, говнодавус вульгарис. Мало ли… Оля пошевелила пальцами ног во внешне благополучных сапогах, и пакетики из-под молока, предназначенные для уберегания этих самых ног от февральской слякоти, ответили радостным шуршанием. Сапоги ей мама подшивала и подклеивала ежевечерне. В результате ремонтных работ с сапогами происходило то же, что и с нитяными шкарпетками Ивана Фёдоровича Шпоньки. То есть они раз от разу становились уже и уже. Ещё немного, и нога перестанет пролазить. А в марте, как обычно, наступит январь, и Оле придётся ходить по льду в розовых тряпчаных кроссовках на пластмассовой подошве. А у Юрия Сергеевича с физхимии сандалики проволочкой прикручены. И вообще…
Облегчение было настолько сильным и острым, что окружающий мир слегка поплыл вокруг Оли сиреневато-розовыми пятнами. Она была готова расплакаться от любви к ближним, дальним и промежуточным. В сиянии этой вселенской любви смутные теории казались простыми и логичными.
- Нас окружают зашифрованные подсказки, - азартно вещал философ, и глаза его блестели как мокрая галька. – В каждом слове! Вот возьмите слово «вор». Прочесть наоборот – получится «ров»! В ров раньше бросали воров! То есть в слове скрыта судьба обладателя столь непочтенной профессии! А если повернуть букву «в» боком, то возникнет образ торчащей изо рва… э-э-э…
Тут увлёкшийся препод смешался, но лишь на миг:
- Э-э, того, что начинается на букву «зе», тоже спрятанной в слове «вор»!
И он с хитрым видом осмотрел аудиторию в ожидании реакции. Оля торопливо опустила глаза, но слишком поздно. Веничная борода философа вспыхнула розово-сиреневым ореолом. С этого момента все слова Виктора Павловича были обращены только к Оле.
***
Философию Оля не уважала. Олина бабушка уважала. На этой почве они даже ссорились. Оля пыталась доказывать, что все достояния этой сверхъестественной дисциплины не выходят за рамки элементарной логики и не могут быть выделены в отдельную науку. Бабушка напирала на древних греков и диамат. Оля поминала Хому Брута, а бабушка лезла за Энгельсом. Вершиной философических проявлений Оля считала сценку, свидетельницей которой оказалась случайно, и пересказывать которую обожала по любому поводу.
Декабрь. Ранние сумерки. Безнадёжно промороженная остановка. Железный киоск «Союзпечати» увешан гудящими на ветру сосульками. В витрине киоска болтаются на скрепках сегодняшний, вчерашний и прошлонедельный выпуски «Днепра Вечернего», «Нашего міста» без программы и – как символ нового времени – несколько брошюр кооперативного производства.
К оплоту Союзпечати приближается пенсионер в треухе. Уши головного убора гордо и независимо стремятся в небо, а уши пенсионера уже достигли второй стадии обморожения.
- Скажи, мать, - обратился он в ажурное окошечко. – Что за книжка у тебя тут висит?
И ткнул пальцем в одну из грязно-пёстрых брошюрок.
В окошечке возник синюшный лик киоскёрши.
- «Радости жизни» называется, - судя по голосу, дама от темы далека.
- И про что же там? – оживился дед.
- Всякое там. Как морду кремом мазать и всё такое. Оно тебе надо? Шёл бы ты домой радоваться, хрыч любопытный. Темнеет уже, скользко…
История бабушке нравилась, но принимать её в качестве аргумента она отказалась. А рассказу о Викторе Павловиче Береговом бабушка, кажется, не поверила вообще. И винить её за это Оля не могла.
***
Посещаемость «береговых» семинаров забивала премьеры МХАТа по всем параметрам. Группе силикатчиков завидовал весь поток.
- Везёт вам, кирпичникам, - больным зубом ныл староста «Эластомеров и резин». – Учить ничего не надо, ходи себе, сиди себе, даже слушать не надо… У нас по десять рефератов на каждую тему, а вам шара!
- У нас не шара, у нас карма хорошая. Мы её, родимую, в прошлом семестре песочком отполировали. На физике. А вы, халявщики, половину лаб прогуляли, а половину – проспали. Вот и кЮшайте! – Олежка Маликов, кришнаит по вероисповеданию и авантюрист по натуре, с честью отбивался от несправедливых нападок.
- И писать вам ничего не надо, - не унимался резинщик.
- Я всё записываю! – Олежка затряс видавшей виды жёлтой тетрадкой (в ней он вёл все дисциплины, начиная с первого курса). – Дословно! Такое не должно пропасть, это достойно вечности! Правда, выпал кусок про захват инопланетянами биоэнергетических линий Северного полюса, у меня там случилась тихая истерика, но я допишу по памяти!
Оля смеялась вместе со всеми, но лёгкая тень необъяснимого стыда омрачала веселье. А веселились часто. Такого восхитительного, такого чудовищного бреда никто ранее не слышал. Виктор Павлович без колебаний отправлял в котёл с философско-ирландским рагу Аристотеля, Гегеля, каббалистов, Рерихов, заметки из газеты «СПИД-инфо», Веды, Ницше, каких-то древних ариев и, в качестве водяной крысы, Блаватскую. Фрейдом почему-то брезговал, обзывал жуликом и демагогом. Воспринимать это всерьёз не получалось никак, но завораживало. С первой минуты семинара, когда эмалевые глаза впивались в Олины зрачки. Оля была очарована этим странным, соблазнительным миром, где все бессмертны, где звёзды – на расстоянии вытянутой руки, где собаки разговаривают, а люди понимают друг друга без слов. Миром, в котором жил добрый жалкий великий философ.
На лекциях же Оля стекленела, напористый голос моложавого и авантажного доцента гремел бессмысленно, как загружающийся мусоровоз. Вереница теорий, определивших лицо человечества, проходила перед ней, не задевая её очарованного сознания.
Семестр, как обычно, закончился внезапно, в конце мая. С обычной нервотрёпкой, ночной учёбой и неизменным: «Как я дошёл до жизни такой?!»
Перед последним «береговым» занятием в группе ХС-92-03 разгорелись нешуточные страсти. Главный вопрос: будут что-то спрашивать на зачёте или нет? И если будут, то – что? Лекционный материал? Или потребуется изложение дедушкиных сказок? Затрёпанная Олежкина тетрадка пользовалась большим спросом. Так, на всякий случай.
Но зачёт прошёл буднично и безболезненно. Виктор Павлович собрал двадцать четыре зачётные книжки и проставил двадцать четыре подписи. С поистине философским равнодушием.
Оля подошла за своей зачёткой одной из последних. Потянулась к синей книжице. Но широкая, в неизменных цыпках рука прихлопнула к столу её робкую лапку.
- Как думаете, - голубая эмаль старческих глаз потекла вдруг озорным, звонким ручейком, – можно ли встретить в наше время княгиню Ольгу?
Оля немедленно залилась краской и забормотала что-то невразумительное про реинкарнации. Виктор Павлович откровенно потешался.
- Мо-о-ожно, конечно, - протянул он, прерывая Олино блеяние. – По милосердию к неимущим узнаю я её.
***
Уже на каникулах Оле приснился сон. В этом сне она гуляла об руку со старым философом по нездешним лугам, они говорили о тысячах вещей, одна интереснее другой. Во сне всё было правдой.
К огромному своему огорчению, утром Оля помнила только самую последнюю интересность. Речь шла о бессмертии.
- Вот сколько ты собираешься прожить? – спрашивал Виктор Павлович строго.
- Откуда же мне знать?! – поражалась Оля.
- Ну, примерно? Плюс-минус?
- Примерно… лет пятьдесят, как минимум!
Виктор Павлович аж сморщился от досады.
- Ты же сама себе только что срок отмерила! Сама, понимаешь?! Так сколько?!
Оля лихорадочно обдумывала варианты, но все они были пустыми и лживыми. Она чувствовала близость пробуждения и бестолково суетилась, ворохом старых тряпок выбрасывая на поверхность какие-то незначительные чужие мысли.
Старик терпеливо ждал, всем видом подчёркивая важность Олиного ответа. Нездешние луга таяли под напором надвигающейся реальности. И вдруг – как вспышка молнии – явилось озарение.
- Я живу сегодня!!! – закричала Оля и проснулась.
Конечно, она его искала. Неявно, поскольку боялась показаться навязчивой. Осторожненько расспрашивала, выясняла, наводила справки. Согласилась делать доклад по творчеству Борхеса на студенческой конференции, единственно только для того, чтобы естественным путём проникнуть на кафедру философии. Ей казалось, что Виктор Павлович должен помнить сон целиком, что он всё поймёт и расскажет ей заново. Но случайная встреча, на которую Оля здорово рассчитывала, непростительно медлила.
Доклад рождался, как положено, в муках и корчах (Борхеса Оля любила, и расчленять на мышечные волокна его монолитную прозу не могла), руководительница закатывала глаза и хотела странного. Как-то Оля завела речь о Береговом в присутствии значительного числа его коллег по любомудрию. Результат получился плачевным. Коллеги дружно заскрипели зубами. Из скупых, как слёзы очень жизнерадостного кота, обрывков фраз, Оля поняла, что Виктор Павлович на кафедре больше не работает. Не то собака его погрызла до инвалидности, не то дети таки сдали в психушку… А, может, и то, и другое разом, чтоб мало не было. Какая разница?
А и вправду, какая?..
На лугах, где вместо цветов растут ответы на все вопросы, это не имеет никакого значения.
Жизнь — случайна. Смерть — закономерна.
Сдвинем кубки за счастливый случай!
Сдвинем кубки за счастливый случай!
У кафедры стоял бомж. Типичный. В драном на локтях свитере бурого цвета, с неопрятной сивой бородищей и в каких-то невообразимых опорках. Оле с перепугу показалось, что опорки подбиты кусками автомобильной покрышки, но, скорее всего, просто показалось.
- Здравствуйте, дети! – обратился бомж к группе ХС-92-03. – Рад вам сообщить, что мы бессмертны.
Группа замерла. Слева от Оли чуть слышно хрюкнула Натали, а справа подавилась смешком Елена. Замерла и Оля, но не под действием сенсационного сообщения, а от жуткой, иррациональной неловкости.
- Меня зовут Виктор Павлович Береговой. Я буду вести у вас семинары по философии.
Олины уши пылали.
А ведь чуть-чуть – и подала бы! Двухтысячная купюра, то самое «на кішку мале, на собаку велике», назойливо лезла в ладонь. Олю несло потоком одногруппников через стеклянный предбанник факультета, а несуразная фигура в пальтишке из «драпа-хохотунчика» покуривала в междверном пространстве. Чинарик фигура держала огоньком в ладонь, и как-то сразу бросалась в глаза, что рукав пальтишка заканчивается гораздо раньше, чем начинается запястье. И ещё лохматый манжет свитера, и цыпки на тыльной стороне кисти… Оля комкала денежную бумажку в кармане, судорожно прикидывая, как её вручить. Ведь в деснице бомжик держал окурок, а шуйца пряталась за отворотом пальто. Не в бороду же совать. Бомжик бестрепетно следил за Олиными муками. Глаза у него оказались приметными: светло-голубыми, но не прозрачными, а как бы эмалевыми. Проблему Оля так и не решила, опаздывающие на физкультуру соратники поднажали, и её выкинуло на улицу.
А вот теперь – нате, пожалуйста, новая беда. Понял ли фальшивый бомж причину её вчерашних колебаний? И правильно ли понял? А лицо запомнил? Олю страшно, до тиканья в висках волновало, что подумал ободранный философ о её желании подать ему милостыньку. Она же не переживёт позора, если Виктор Павлович Береговой подойдёт, вылупит эмалированные пуговицы глаз и скажет что-нибудь ехидное о благодетелях.
Но пока что ничего такого не происходило. Философ, правда, говорил непрерывно, без пауз, но речи эти к нищенству отношения не имели.
- Души наши после смерти материальной оболочки окажутся на Луне, а потом смогут выбирать: возродиться им в новом теле на Земле или отправиться странствовать меж звёзд. Я вступал в контакт с такими странниками, так что информация самая точная.
По рядам оправившихся от первого шока студентов поползла зыбь смешков и шепотков. Но тетереву на току Виктор Павлович уподобился только внешне.
- Эй, кто не желает слушать, выходите вон. Зачёт будете сдавать лектору, а у меня больше не появляйтесь!
Почему-то поверили даже самые отчаянные. В плотной тишине цокнул об парту цанговый карандаш Павлуши Кадышева. Философ удовлетворённо кивнул и продолжил:
- Звёздные странники любят нас и нашу Землю. Они всегда готовы поделиться с нами знаниями, стоит только правильно спросить.
Виктор Павлович давал подробный, по пунктам, инструктаж, как правильно вопрошать космических человеколюбцев, а Оля потихоньку приходила в себя. Уши остывали, под коленками приятно раскручивались натянутые до предела винты. И чего она так завелась? Наверняка он не запомнил её, а запомнил, так не понял. А и понял, так злополучная купюра из кармана всё равно не показывалась, и доказать ничего нельзя.
Ещё через десять минут Оля окончательно убедила себя, что конфуз выдуман от начала до конца, а Виктор Павлович хоть и чокнутый, но занятный и безобидный. Вон как заливает про космические корабли, которые бороздят коллективное бессознательное. Ну обтрепался дед, бывает, времена такие. Жены нету, понятное дело… кто ж выдержит про лунную ноосферу каждый божий день?! Зашить некому, а сам он – философ, то есть не замечает ни хрена. Рубашка застирана почти до дыр, значит, старается как-то следить за собой. Ну ботинки, говнодавус вульгарис. Мало ли… Оля пошевелила пальцами ног во внешне благополучных сапогах, и пакетики из-под молока, предназначенные для уберегания этих самых ног от февральской слякоти, ответили радостным шуршанием. Сапоги ей мама подшивала и подклеивала ежевечерне. В результате ремонтных работ с сапогами происходило то же, что и с нитяными шкарпетками Ивана Фёдоровича Шпоньки. То есть они раз от разу становились уже и уже. Ещё немного, и нога перестанет пролазить. А в марте, как обычно, наступит январь, и Оле придётся ходить по льду в розовых тряпчаных кроссовках на пластмассовой подошве. А у Юрия Сергеевича с физхимии сандалики проволочкой прикручены. И вообще…
Облегчение было настолько сильным и острым, что окружающий мир слегка поплыл вокруг Оли сиреневато-розовыми пятнами. Она была готова расплакаться от любви к ближним, дальним и промежуточным. В сиянии этой вселенской любви смутные теории казались простыми и логичными.
- Нас окружают зашифрованные подсказки, - азартно вещал философ, и глаза его блестели как мокрая галька. – В каждом слове! Вот возьмите слово «вор». Прочесть наоборот – получится «ров»! В ров раньше бросали воров! То есть в слове скрыта судьба обладателя столь непочтенной профессии! А если повернуть букву «в» боком, то возникнет образ торчащей изо рва… э-э-э…
Тут увлёкшийся препод смешался, но лишь на миг:
- Э-э, того, что начинается на букву «зе», тоже спрятанной в слове «вор»!
И он с хитрым видом осмотрел аудиторию в ожидании реакции. Оля торопливо опустила глаза, но слишком поздно. Веничная борода философа вспыхнула розово-сиреневым ореолом. С этого момента все слова Виктора Павловича были обращены только к Оле.
***
Философию Оля не уважала. Олина бабушка уважала. На этой почве они даже ссорились. Оля пыталась доказывать, что все достояния этой сверхъестественной дисциплины не выходят за рамки элементарной логики и не могут быть выделены в отдельную науку. Бабушка напирала на древних греков и диамат. Оля поминала Хому Брута, а бабушка лезла за Энгельсом. Вершиной философических проявлений Оля считала сценку, свидетельницей которой оказалась случайно, и пересказывать которую обожала по любому поводу.
Декабрь. Ранние сумерки. Безнадёжно промороженная остановка. Железный киоск «Союзпечати» увешан гудящими на ветру сосульками. В витрине киоска болтаются на скрепках сегодняшний, вчерашний и прошлонедельный выпуски «Днепра Вечернего», «Нашего міста» без программы и – как символ нового времени – несколько брошюр кооперативного производства.
К оплоту Союзпечати приближается пенсионер в треухе. Уши головного убора гордо и независимо стремятся в небо, а уши пенсионера уже достигли второй стадии обморожения.
- Скажи, мать, - обратился он в ажурное окошечко. – Что за книжка у тебя тут висит?
И ткнул пальцем в одну из грязно-пёстрых брошюрок.
В окошечке возник синюшный лик киоскёрши.
- «Радости жизни» называется, - судя по голосу, дама от темы далека.
- И про что же там? – оживился дед.
- Всякое там. Как морду кремом мазать и всё такое. Оно тебе надо? Шёл бы ты домой радоваться, хрыч любопытный. Темнеет уже, скользко…
История бабушке нравилась, но принимать её в качестве аргумента она отказалась. А рассказу о Викторе Павловиче Береговом бабушка, кажется, не поверила вообще. И винить её за это Оля не могла.
***
Посещаемость «береговых» семинаров забивала премьеры МХАТа по всем параметрам. Группе силикатчиков завидовал весь поток.
- Везёт вам, кирпичникам, - больным зубом ныл староста «Эластомеров и резин». – Учить ничего не надо, ходи себе, сиди себе, даже слушать не надо… У нас по десять рефератов на каждую тему, а вам шара!
- У нас не шара, у нас карма хорошая. Мы её, родимую, в прошлом семестре песочком отполировали. На физике. А вы, халявщики, половину лаб прогуляли, а половину – проспали. Вот и кЮшайте! – Олежка Маликов, кришнаит по вероисповеданию и авантюрист по натуре, с честью отбивался от несправедливых нападок.
- И писать вам ничего не надо, - не унимался резинщик.
- Я всё записываю! – Олежка затряс видавшей виды жёлтой тетрадкой (в ней он вёл все дисциплины, начиная с первого курса). – Дословно! Такое не должно пропасть, это достойно вечности! Правда, выпал кусок про захват инопланетянами биоэнергетических линий Северного полюса, у меня там случилась тихая истерика, но я допишу по памяти!
Оля смеялась вместе со всеми, но лёгкая тень необъяснимого стыда омрачала веселье. А веселились часто. Такого восхитительного, такого чудовищного бреда никто ранее не слышал. Виктор Павлович без колебаний отправлял в котёл с философско-ирландским рагу Аристотеля, Гегеля, каббалистов, Рерихов, заметки из газеты «СПИД-инфо», Веды, Ницше, каких-то древних ариев и, в качестве водяной крысы, Блаватскую. Фрейдом почему-то брезговал, обзывал жуликом и демагогом. Воспринимать это всерьёз не получалось никак, но завораживало. С первой минуты семинара, когда эмалевые глаза впивались в Олины зрачки. Оля была очарована этим странным, соблазнительным миром, где все бессмертны, где звёзды – на расстоянии вытянутой руки, где собаки разговаривают, а люди понимают друг друга без слов. Миром, в котором жил добрый жалкий великий философ.
На лекциях же Оля стекленела, напористый голос моложавого и авантажного доцента гремел бессмысленно, как загружающийся мусоровоз. Вереница теорий, определивших лицо человечества, проходила перед ней, не задевая её очарованного сознания.
Семестр, как обычно, закончился внезапно, в конце мая. С обычной нервотрёпкой, ночной учёбой и неизменным: «Как я дошёл до жизни такой?!»
Перед последним «береговым» занятием в группе ХС-92-03 разгорелись нешуточные страсти. Главный вопрос: будут что-то спрашивать на зачёте или нет? И если будут, то – что? Лекционный материал? Или потребуется изложение дедушкиных сказок? Затрёпанная Олежкина тетрадка пользовалась большим спросом. Так, на всякий случай.
Но зачёт прошёл буднично и безболезненно. Виктор Павлович собрал двадцать четыре зачётные книжки и проставил двадцать четыре подписи. С поистине философским равнодушием.
Оля подошла за своей зачёткой одной из последних. Потянулась к синей книжице. Но широкая, в неизменных цыпках рука прихлопнула к столу её робкую лапку.
- Как думаете, - голубая эмаль старческих глаз потекла вдруг озорным, звонким ручейком, – можно ли встретить в наше время княгиню Ольгу?
Оля немедленно залилась краской и забормотала что-то невразумительное про реинкарнации. Виктор Павлович откровенно потешался.
- Мо-о-ожно, конечно, - протянул он, прерывая Олино блеяние. – По милосердию к неимущим узнаю я её.
***
Уже на каникулах Оле приснился сон. В этом сне она гуляла об руку со старым философом по нездешним лугам, они говорили о тысячах вещей, одна интереснее другой. Во сне всё было правдой.
К огромному своему огорчению, утром Оля помнила только самую последнюю интересность. Речь шла о бессмертии.
- Вот сколько ты собираешься прожить? – спрашивал Виктор Павлович строго.
- Откуда же мне знать?! – поражалась Оля.
- Ну, примерно? Плюс-минус?
- Примерно… лет пятьдесят, как минимум!
Виктор Павлович аж сморщился от досады.
- Ты же сама себе только что срок отмерила! Сама, понимаешь?! Так сколько?!
Оля лихорадочно обдумывала варианты, но все они были пустыми и лживыми. Она чувствовала близость пробуждения и бестолково суетилась, ворохом старых тряпок выбрасывая на поверхность какие-то незначительные чужие мысли.
Старик терпеливо ждал, всем видом подчёркивая важность Олиного ответа. Нездешние луга таяли под напором надвигающейся реальности. И вдруг – как вспышка молнии – явилось озарение.
- Я живу сегодня!!! – закричала Оля и проснулась.
Конечно, она его искала. Неявно, поскольку боялась показаться навязчивой. Осторожненько расспрашивала, выясняла, наводила справки. Согласилась делать доклад по творчеству Борхеса на студенческой конференции, единственно только для того, чтобы естественным путём проникнуть на кафедру философии. Ей казалось, что Виктор Павлович должен помнить сон целиком, что он всё поймёт и расскажет ей заново. Но случайная встреча, на которую Оля здорово рассчитывала, непростительно медлила.
Доклад рождался, как положено, в муках и корчах (Борхеса Оля любила, и расчленять на мышечные волокна его монолитную прозу не могла), руководительница закатывала глаза и хотела странного. Как-то Оля завела речь о Береговом в присутствии значительного числа его коллег по любомудрию. Результат получился плачевным. Коллеги дружно заскрипели зубами. Из скупых, как слёзы очень жизнерадостного кота, обрывков фраз, Оля поняла, что Виктор Павлович на кафедре больше не работает. Не то собака его погрызла до инвалидности, не то дети таки сдали в психушку… А, может, и то, и другое разом, чтоб мало не было. Какая разница?
А и вправду, какая?..
На лугах, где вместо цветов растут ответы на все вопросы, это не имеет никакого значения.
@темы: Мысли вслух, Рассказ
-
-
16.07.2012 в 18:40Кстати: «шуя» или «шуйца»?
Все-таки десниЦА, следовательно - шуйЦА.
А Десна и Шуя - это реки.
-
-
16.07.2012 в 20:13Исправляю, так даже на слух лучше.
-
-
17.07.2012 в 14:06На лугах, где вместо цветов растут ответы на все вопросы, это не имеет никакого значения.
-
-
17.07.2012 в 16:47-
-
18.07.2012 в 23:49- Здравствуйте, дети! – обратился бомж к группе ХС-92-03. – Рад вам сообщить, что мы бессмертны.
Группа замерла. Слева от Оли чуть слышно хрюкнула Натали, а справа подавилась смешком Елена. Замерла и Оля, но не под действием сенсационного сообщения, а от жуткой, иррациональной неловкости.
- Меня зовут Виктор Павлович Береговой. Я буду вести у вас семинары по философии.
Олины уши пылали.
А ведь чуть-чуть – и подала бы! Двухтысячная купюра, то самое «на кішку мале, на собаку велике», назойливо лезла в ладонь. Олю несло потоком одногруппников через стеклянный предбанник факультета, а несуразная фигура в пальтишке из «драпа-хохотунчика» покуривала в междверном пространстве. Чинарик фигура держала огоньком в ладонь, и как-то сразу бросалась в глаза, что рукав пальтишка заканчивается гораздо раньше, чем начинается запястье. И ещё лохматый манжет свитера, и цыпки на тыльной стороне кисти… Оля комкала денежную бумажку в кармане, судорожно прикидывая, как её вручить. Ведь в деснице бомжик держал окурок, а шуйца пряталась за отворотом пальто. Не в бороду же совать. Бомжик бестрепетно следил за Олиными муками. Глаза у него оказались приметными: светло-голубыми, но не прозрачными, а как бы эмалевыми".
-
Не лепо ли ны бяшет?эм-м, хорошая статья по РЯ. думаю, работникам печати, дикторам и прочим Мутко сначала надо прочесть все школьные учебники, потом научиться говорить с логопедом, а потом можно им и тексты автора рекомендовать... для полного ошекспиривания их лексикона. Тогда они смогут пугать великим и могучимсуржиком.опасно читать такой текст, не имея под рукой спасительного словаря.
вот и не буду; не могу усвоить великий объем информации за какие-то там двадцать абзацев.
Хотя мулей маму теперь не назову, да. Мулентий... ибо!
п.с. а на эти... опорки, что бы это ни значило - хватило одного-единственного протектора?
-
-
19.07.2012 в 00:37Вы правы, протектор лучше заменить покрышкой.
По поводу остального... ИМХО, конечно, но мне всегда казалось, что рассказик, пусть и любительский, может отличаться от параграфа в школьном учебнике. Ещё раз ИМХО. Знаю, что грань между так называемым живым языком и суржиком, мягко говоря, условна, но иногда хочется отступить от строгих канонов.
-
-
19.07.2012 в 08:11-
-
19.07.2012 в 08:30Не стоит.
Во-первых, это синонимы.
Во-вторых, более точный смысл слова "протектор" (в отличие от "покрышки") - "слой резины с рифленым рисунком". Вряд профессор-бомж использовал покрышку на всю её толщину - скорее срезал слой резины с рифленым рисунком, он достаточно толст для подошвы опорок. А при наличии терпения и навыка это не так уж и трудно.
-
-
19.07.2012 в 08:431. Протектора с одной покрышки (от легкового автомобиля) хватит на две-три пары подошв. Проверено.
2. Опорки: 1. Остатки стоптанной и изодранной обуви, едва прикрывающие ноги. 2. Изношенные сапоги с отрезанными по щиколотку голенищами (устар.). (Словарь Ушакова).
-
-
19.07.2012 в 21:12И на своё нежелание это делать я тоже указал.
-
-
20.07.2012 в 05:55У меня такой необходимости не возникло...
А вот читая, например, Стругацких, я то и дело обращался к словарям, энциклопедиям и т.п. - и это было мне отнюдь не влом, потому что читать было интересно. Словари даже прибавляли интересности такому чтению (чтению именно этих авторов, чей язык, наверное, тоже можно назвать суржиком - смесью просторечных слов и узкоспециальных терминов, и слов устаревших, но богатых оттенками). И было это, между прочим, в подростковом возрасте, когда я еще не собирался становиться литератором, а школьную программу по литературе на дух не переносил.
-
-
20.07.2012 в 14:48Да ладно?
-
-
20.07.2012 в 15:08Прошу конкретизировать ваш вопрос.
-
-
20.07.2012 в 15:41-
-
20.07.2012 в 15:54Да ничего такого особенного. Можно и не лазиить. От читателя зависит...
Ну вот, например. Знаете ли вы, что такое «ФЕДДИНГИ»? Я полез за этим словом (из повести "За миллиард лет до конца света") в словарь. А вам не захотелось лезть, вы и не полезли...
Но это слово привнесло дополнительный смысл в сюжет повести...
Не обязательный, совсем не обязательный смысл - но очень интересный!
-
-
20.07.2012 в 19:03Вот-вот.
«ФЕДДИНГИ»?
Даже не помню такого там
-
-
20.07.2012 в 20:43бывает. Блаженны вы, Федя, и ваше будет царство Божие.
А я полез и обнаружил, что "феддинги" - необъяснимое (и до сих пор необъясненное) затухание радиоволн в атмосфере, спонтанно и не везде возникающее. В связи с чем название исследовательской работы Захара Губаря приобретает особенное звучание в сюжете повести: "Полезное использование феддингов". За счет "странных" и попросту редких слов тексты Стругацких становятся объемнее...
-
-
20.07.2012 в 20:58Они наполняются реальными вещами. Именно - ощущение непридуманности возникает. Знакомый стиль общения по университету. Знакомая смесь просторечных оборотов и терминов.
-
-
20.07.2012 в 21:33Мне кажется, в этом посте звучит скрытая насмешка над моей пытливостью ^___^
-
-
21.07.2012 в 05:48Вам показалось прямо противоположное: не насмешка, а сожаление и не над пытливостью а об отсутствии таковой:
«Даже не помню такого там Помню, что потребности лазить в словарь не возникало».
-
-
21.07.2012 в 12:25-
-
21.07.2012 в 13:18Эрго, вы уже в детстве знали и до сих пор помните, что такое феддинги.
Я рад за вас.
ПЫСЫ. Или «развитость» означает отсутствие любопытства? Отсутствие сомнений в своей правоте? Ощущение полноты своих знаний? Тогда я вам сочувствую... Ибо тогда — прямая вам дорога в филолухи... Где вы, собственно и пребываете, абсолютно точно зная, что хотел сказать автор.
Стругацкие пишут (писали) не для «развитых», а для любопытных.
-
-
21.07.2012 в 14:13как правило у стругацких если и есть какая-то требующая разъяснений хренотень, она словарем не решается. вот я например не знал откуда взялось имя "кандид" - но я и не догадувався, что его надо искать в словаре. а потом уже прочитал собственно кандида и подумал "ишь оно как!".
-
-
21.07.2012 в 14:14"Ага-а! Стоглавая гидра чувства собственного превосходства снова вылезла из своего зловонного болота!"
-
-
21.07.2012 в 14:19-
-
21.07.2012 в 15:18Но вам таки ж захотелось узнать? И в конце концов вы узнали...
Мне повезло (или наоборот, не повезло?), я читал Вольтера чуть ранее, чем Стругацких... просто потому, что его (Вольтера) не было в школьной программе, а мне попались его "Философские повести"...
-
-
21.07.2012 в 15:19Вау! Вы ж таки ж её увидели!
-
-
21.07.2012 в 16:52Ничуть. Я не знал, что за этим что-то скрывается и не знал, что можно хотеть это узнать.
А вот когда я услышал выражение "отрежьте мне половину жопы, если я неправ!", и услышал, что оно имеет отношение к "Кандиду", я захотел прочитать Вольтера. И вот тогда уже, в процессе чтения, я припомнил Стругацких и подумал "ага".