тифе вассер зинд нихт штиль
Прошу строго не судить, это практически черновик, только что написан. Писался по приснившемуся сегодня сну.
- Постой здесь – шепнула она лошади, плавно соскальзывая на землю возле крайнего на улице дома. Четвертый час – самый сон, самое время. Её время. Ночь плавно переходила в утро, начинало светать, и пасмурное небо висело над городом. Тени были плавными, неясными, так же как и её движения: призрачность утра скрадывала их быстроту.
Она легко вскарабкалась на забор ближайшего дома, а затем и на крышу. Перед её взором были крыши пятнадцати близко стоящих домов; не проблема для её ловких рук и быстрых ног. Действовать следовало тихо. Она легко перескакивала со ската на скат, босые ступни практически беззвучно скользили по черепице.
Перед последним прыжком она помедлила и улыбнулась самой себе. Без неё он был ничем; нет, разумеется, она любила его, но он никогда бы не смог «зарабатывать» столько же, сколько она. Это была её идея – приходить и уходить по крышам, чтобы собаки не взяли след. Он не смог бы это проделать. В конце концов, он же был всего лишь обычным человеком…
Она присела над краем крыши. Остается только схватиться за него руками и, раскачав сильное тело, влететь в открытое окно.
Стоп. Что-то не так.
Собаки не видно, но она должна быть тут.
Собаки глупы и нечутки по сравнению с нею. Она их не боялась. Отсутствие пса в будке могло означать то, что её ждали, и убрали его специально, чтобы не спугнуть её, а могло и не означать ничего. Но тогда откуда это чувство тревоги?
По спине пополз неприятный холодок. Она испуганно озиралась: не было видно ни души, молчаливые деревья стояли не шелохнувшись, как перед грозой, и крыши блестели от росы. Но что-то было не так.
Она метнулась назад. Предыдущая крыша. Мансарда. Пыльный чердак. Окно.
- Черт!
Она зажала рот рукой, скорчившись под окошком.
Напротив дома, на тихой безлюдной улице, стоял человек с ружьем. Старый человек. Дряхлый. Но опасный…
Она могла видеть его сквозь щель в стене чердака.
Человек повернулся и навел на неё дуло. Она завороженно смотрела на него, боясь пошевелиться.
Он ничего не слышал. Просто у людей тоже бывают предчувствия. Надо просто ждать. Он не выстрелит. Он стар – а значит, не такой дурак, чтобы палить по домам среди ночи безо всяких на то веских причин. Ведь он не видел её? Правда же, не видел? Она успела присесть раньше, чем он обернулся.
Старик опустил ружьё. Текли минуты. Все больше и больше светлело, и каждый звук был звонким, громким, как удар колокола. Отсюда она могла слышать его дыхание. Нечастое, спокойное. Человек не волновался – в отличие от неё. Он был на своей территории.
Лошадь. Он же мог увидеть лошадь…
Если он заметит лошадь, его непременно заинтересует, почему она стоит там, возле крайнего дома.
Что же ей делать?
Когда она уже была близка к панике, снаружи послышались шаги. Она прильнула к щели и увидела, как к старому человеку подошел молодой.
- Пап, она не придет сегодня. Уже слишком светло. Пойдем домой.
- Мне кажется, я что-то слышал.
- Ты не мог ничего слышать. Ты же знаешь, они действуют бесшумно.
- Да…знаю. Просто я не могу допустить, чтобы эта… - он помедлил, - тварь забралась к нам в дом и прирезала нас во сне.
Она чуть не стукнулась головой об подоконник чердачного окошка. Прирезала! Какие же олухи эти люди! Разве они не знают, что кошки никогда никого не убивают – разве что в целях самозащиты? Определенно, в этом городе что-то недавно произошло. Это читалось на лицах людей, в ненормальной тишине улиц, в пустоте лавок. Оставаться здесь далее опасно. Надо снова менять место «работы»…
Когда люди наконец-то ушли и в соседнем доме хлопнула дверь, извещая о том, что путь свободен, она посидела немного, выжидая, чтобы не попасть в ловушку. Затем пустилась в обратный путь.
Лошадь тихо заржала, когда она спрыгнула с крыши, мягко приземлившись на холодную траву.
- Тихо, тихо, моя хорошая, - успокаивала она скорее себя, чем её.
Через несколько минут она верхом пересекала поле за окраиной города. Было тихо, утро только начиналось; обернувшись, она взглянула на вереницы черных домов и облегченно вздохнула. Кажется, обошлось.
- Ты просто дура!
Она отшатнулась, как от пощечины.
- Меня могли убить. Этот человек с ружьем. Я его не выдумала. Он в самом деле там был. Они ждали меня.
- Они не могли тебя ждать! Люди не знают о твоём существовании! Ты всё выдумываешь.
- Зачем мне это?! Нет, они откуда-то знают. Должно быть, это тот ребенок… Но он же совсем маленький…
- Надо было его убить.
- Убить ребенка?! Я лучше сменю тысячу городов, чем буду детоубийцей. Я не могу взять на себя такой грех.
- С каких это пор ты стала такой благородной? Когда ты обчищаешь дома, ты не думаешь о грехах.
Она повернулась к нему спиной и отошла к окну. Сквозь грязное стекло робко просвечивало солнце. Дотронувшись пальцем до трухлявой рамы, она тихо произнесла:
- Я не хочу больше.
- Что?!
- Не хочу больше воровать, - она покачала головой. – Слухи разносятся быстро. Когда-нибудь меня убьют. И я чувствую, что это будет очень скоро.
- Какое тебе дело до того, убьют тебя или нет? У тебя девять жизней.
Она резко обернулась.
- Девять, но не девятьсот девяносто девять! Ты волен не ценить свою жизнь – но я свою ценю! Вне зависимости от того, первая она, вторая или последняя. Вы, люди, мало в этом понимаете. Вы не знаете, что такое жизнь, потому что вы не способны прочувствовать её в полной мере. Черт возьми, да для вас даже ночь – всего-навсего время, когда становится темно!
Он с удивленным видом приподнялся на постели.
- Дорогая, поменьше высокомерия. Ты слишком высоко себя ставишь. У тебя нет ни одного человека, который мог бы за тебя поручиться, если тебя поймают. У тебя нет ни денег, ни связей. Ты никто. Сегодня мы продадим лошадь и уедем в новое место, раз уж ты так боишься за свою кошачью шкуру, - добавил он с презрением в голосе.
- Продадим лошадь?
Она метнулась к кровати, издав жуткий звук – нечто среднее между шипением и рычанием. И будто наткнулась на стену, увидев перед собой блеснувшее лезвие.
- Нож? Зачем нож? Ты с ума сошел? Продавать мою лошадь… Эй, что с тобой?
Её любовник осторожно встал, выставив руку с ножом в её сторону. Обошел кровать. Она испуганно пятилась. Люди её не пугали – до той поры, пока у них в руках не оказывалось оружие.
- Ты сошел с ума? Что ты себе позволяешь? Убери это, - выдохнула она.
Её руки нашарили позади стену. Левее. Левее должна быть дверь.
- Стой на месте.
- Послушай, неужели мы не можем договориться…без этого?
- Стой на месте, я сказал.
Спокойно. Только спокойно. Он ничего не посмеет сделать.
- Только не продавай лошадь, прошу тебя. Я ведь могу устроиться на работу. Мне лишь нужен месяц отдыха, чтобы я могла привыкнуть к людям, к их образу жизни. Пожалуйста.
Она говорила, медленно продвигаясь к двери. Метнулась, схватилась за ручку. Ей нужна была всего секунда, чтобы выскочить наружу, и, возможно еще одна – чтобы ударить его дверью, если он посмеет её догонять.
Заперто.
Она обернулась, и в этот момент он схватил её за горло.
- Ты сильная, но я сильнее. Не смотря на то, что я простой человек, – последние слова он произнес издевательским передразнивающим тоном.
Она вцепилась в его руку, не отрывая взгляда от ножа.
- Я знал, что ты будешь вести себя именно так. Что на тебя нельзя положиться.
- Что…
Он прижал лезвие к её щеке.
- Не дергайся, а то лишишься глаза. Знаешь, что люди в этой стране делают с мелкими воришками? О, да что я спрашиваю, конечно, знаешь. Шрам наискось через щеку. Через которую? Левую или правую?
- Левую, - всхлипнула она.
Он резко дернул рукой.
- Иди теперь, посмотрим, на какую работу тебя возьмут.
- Урод! – прижимая руку к ране, она сползла по стене. Он больше не держал её. Оттолкнув её ногой, он отпер дверь и вышел.
Кровь давно перестала идти, но рана была глубокой. У обычного человека – вот, оказывается, насколько он ненавидит эту фразу – на всю жизнь остался бы шрам. У неё же рубец полностью исчезнет к следующему лету.
Урод. Какой же он урод. Все люди такие. Их нельзя любить. Им нельзя доверять. Вверяешь им свою тайну – они в ответ начинают тебя ненавидеть и обзывать «кошачьей шкурой». Всего лишь за то, что ты другая.
С такими мыслями она собирала дорожную сумку.
Он вновь запер дверь, когда уходил, но оставалось еще окно.
Рама со скрипом открылась. Она швырнула на землю сумку, а потом и сама забралась на подоконник, свесила ноги наружу. С высоты второго этажа открывался вид на заброшенный поселок. Солнце уже садилось – и если она поторопится, то до следующего утра успеет добраться до старой мельницы, принадлежащей её брату. Брат очеловечился, растолстел, растерял все кошачьи повадки. Вот до чего доводит женитьба на представительнице чужой крови.
Она вздохнула и спрыгнула вниз.
Все-таки не зря ей говорили с детства: связи с людьми до добра не доводят. Слишком дорого иногда обходится эта слабость…
- Постой здесь – шепнула она лошади, плавно соскальзывая на землю возле крайнего на улице дома. Четвертый час – самый сон, самое время. Её время. Ночь плавно переходила в утро, начинало светать, и пасмурное небо висело над городом. Тени были плавными, неясными, так же как и её движения: призрачность утра скрадывала их быстроту.
Она легко вскарабкалась на забор ближайшего дома, а затем и на крышу. Перед её взором были крыши пятнадцати близко стоящих домов; не проблема для её ловких рук и быстрых ног. Действовать следовало тихо. Она легко перескакивала со ската на скат, босые ступни практически беззвучно скользили по черепице.
Перед последним прыжком она помедлила и улыбнулась самой себе. Без неё он был ничем; нет, разумеется, она любила его, но он никогда бы не смог «зарабатывать» столько же, сколько она. Это была её идея – приходить и уходить по крышам, чтобы собаки не взяли след. Он не смог бы это проделать. В конце концов, он же был всего лишь обычным человеком…
Она присела над краем крыши. Остается только схватиться за него руками и, раскачав сильное тело, влететь в открытое окно.
Стоп. Что-то не так.
Собаки не видно, но она должна быть тут.
Собаки глупы и нечутки по сравнению с нею. Она их не боялась. Отсутствие пса в будке могло означать то, что её ждали, и убрали его специально, чтобы не спугнуть её, а могло и не означать ничего. Но тогда откуда это чувство тревоги?
По спине пополз неприятный холодок. Она испуганно озиралась: не было видно ни души, молчаливые деревья стояли не шелохнувшись, как перед грозой, и крыши блестели от росы. Но что-то было не так.
Она метнулась назад. Предыдущая крыша. Мансарда. Пыльный чердак. Окно.
- Черт!
Она зажала рот рукой, скорчившись под окошком.
Напротив дома, на тихой безлюдной улице, стоял человек с ружьем. Старый человек. Дряхлый. Но опасный…
Она могла видеть его сквозь щель в стене чердака.
Человек повернулся и навел на неё дуло. Она завороженно смотрела на него, боясь пошевелиться.
Он ничего не слышал. Просто у людей тоже бывают предчувствия. Надо просто ждать. Он не выстрелит. Он стар – а значит, не такой дурак, чтобы палить по домам среди ночи безо всяких на то веских причин. Ведь он не видел её? Правда же, не видел? Она успела присесть раньше, чем он обернулся.
Старик опустил ружьё. Текли минуты. Все больше и больше светлело, и каждый звук был звонким, громким, как удар колокола. Отсюда она могла слышать его дыхание. Нечастое, спокойное. Человек не волновался – в отличие от неё. Он был на своей территории.
Лошадь. Он же мог увидеть лошадь…
Если он заметит лошадь, его непременно заинтересует, почему она стоит там, возле крайнего дома.
Что же ей делать?
Когда она уже была близка к панике, снаружи послышались шаги. Она прильнула к щели и увидела, как к старому человеку подошел молодой.
- Пап, она не придет сегодня. Уже слишком светло. Пойдем домой.
- Мне кажется, я что-то слышал.
- Ты не мог ничего слышать. Ты же знаешь, они действуют бесшумно.
- Да…знаю. Просто я не могу допустить, чтобы эта… - он помедлил, - тварь забралась к нам в дом и прирезала нас во сне.
Она чуть не стукнулась головой об подоконник чердачного окошка. Прирезала! Какие же олухи эти люди! Разве они не знают, что кошки никогда никого не убивают – разве что в целях самозащиты? Определенно, в этом городе что-то недавно произошло. Это читалось на лицах людей, в ненормальной тишине улиц, в пустоте лавок. Оставаться здесь далее опасно. Надо снова менять место «работы»…
Когда люди наконец-то ушли и в соседнем доме хлопнула дверь, извещая о том, что путь свободен, она посидела немного, выжидая, чтобы не попасть в ловушку. Затем пустилась в обратный путь.
Лошадь тихо заржала, когда она спрыгнула с крыши, мягко приземлившись на холодную траву.
- Тихо, тихо, моя хорошая, - успокаивала она скорее себя, чем её.
Через несколько минут она верхом пересекала поле за окраиной города. Было тихо, утро только начиналось; обернувшись, она взглянула на вереницы черных домов и облегченно вздохнула. Кажется, обошлось.
- Ты просто дура!
Она отшатнулась, как от пощечины.
- Меня могли убить. Этот человек с ружьем. Я его не выдумала. Он в самом деле там был. Они ждали меня.
- Они не могли тебя ждать! Люди не знают о твоём существовании! Ты всё выдумываешь.
- Зачем мне это?! Нет, они откуда-то знают. Должно быть, это тот ребенок… Но он же совсем маленький…
- Надо было его убить.
- Убить ребенка?! Я лучше сменю тысячу городов, чем буду детоубийцей. Я не могу взять на себя такой грех.
- С каких это пор ты стала такой благородной? Когда ты обчищаешь дома, ты не думаешь о грехах.
Она повернулась к нему спиной и отошла к окну. Сквозь грязное стекло робко просвечивало солнце. Дотронувшись пальцем до трухлявой рамы, она тихо произнесла:
- Я не хочу больше.
- Что?!
- Не хочу больше воровать, - она покачала головой. – Слухи разносятся быстро. Когда-нибудь меня убьют. И я чувствую, что это будет очень скоро.
- Какое тебе дело до того, убьют тебя или нет? У тебя девять жизней.
Она резко обернулась.
- Девять, но не девятьсот девяносто девять! Ты волен не ценить свою жизнь – но я свою ценю! Вне зависимости от того, первая она, вторая или последняя. Вы, люди, мало в этом понимаете. Вы не знаете, что такое жизнь, потому что вы не способны прочувствовать её в полной мере. Черт возьми, да для вас даже ночь – всего-навсего время, когда становится темно!
Он с удивленным видом приподнялся на постели.
- Дорогая, поменьше высокомерия. Ты слишком высоко себя ставишь. У тебя нет ни одного человека, который мог бы за тебя поручиться, если тебя поймают. У тебя нет ни денег, ни связей. Ты никто. Сегодня мы продадим лошадь и уедем в новое место, раз уж ты так боишься за свою кошачью шкуру, - добавил он с презрением в голосе.
- Продадим лошадь?
Она метнулась к кровати, издав жуткий звук – нечто среднее между шипением и рычанием. И будто наткнулась на стену, увидев перед собой блеснувшее лезвие.
- Нож? Зачем нож? Ты с ума сошел? Продавать мою лошадь… Эй, что с тобой?
Её любовник осторожно встал, выставив руку с ножом в её сторону. Обошел кровать. Она испуганно пятилась. Люди её не пугали – до той поры, пока у них в руках не оказывалось оружие.
- Ты сошел с ума? Что ты себе позволяешь? Убери это, - выдохнула она.
Её руки нашарили позади стену. Левее. Левее должна быть дверь.
- Стой на месте.
- Послушай, неужели мы не можем договориться…без этого?
- Стой на месте, я сказал.
Спокойно. Только спокойно. Он ничего не посмеет сделать.
- Только не продавай лошадь, прошу тебя. Я ведь могу устроиться на работу. Мне лишь нужен месяц отдыха, чтобы я могла привыкнуть к людям, к их образу жизни. Пожалуйста.
Она говорила, медленно продвигаясь к двери. Метнулась, схватилась за ручку. Ей нужна была всего секунда, чтобы выскочить наружу, и, возможно еще одна – чтобы ударить его дверью, если он посмеет её догонять.
Заперто.
Она обернулась, и в этот момент он схватил её за горло.
- Ты сильная, но я сильнее. Не смотря на то, что я простой человек, – последние слова он произнес издевательским передразнивающим тоном.
Она вцепилась в его руку, не отрывая взгляда от ножа.
- Я знал, что ты будешь вести себя именно так. Что на тебя нельзя положиться.
- Что…
Он прижал лезвие к её щеке.
- Не дергайся, а то лишишься глаза. Знаешь, что люди в этой стране делают с мелкими воришками? О, да что я спрашиваю, конечно, знаешь. Шрам наискось через щеку. Через которую? Левую или правую?
- Левую, - всхлипнула она.
Он резко дернул рукой.
- Иди теперь, посмотрим, на какую работу тебя возьмут.
- Урод! – прижимая руку к ране, она сползла по стене. Он больше не держал её. Оттолкнув её ногой, он отпер дверь и вышел.
Кровь давно перестала идти, но рана была глубокой. У обычного человека – вот, оказывается, насколько он ненавидит эту фразу – на всю жизнь остался бы шрам. У неё же рубец полностью исчезнет к следующему лету.
Урод. Какой же он урод. Все люди такие. Их нельзя любить. Им нельзя доверять. Вверяешь им свою тайну – они в ответ начинают тебя ненавидеть и обзывать «кошачьей шкурой». Всего лишь за то, что ты другая.
С такими мыслями она собирала дорожную сумку.
Он вновь запер дверь, когда уходил, но оставалось еще окно.
Рама со скрипом открылась. Она швырнула на землю сумку, а потом и сама забралась на подоконник, свесила ноги наружу. С высоты второго этажа открывался вид на заброшенный поселок. Солнце уже садилось – и если она поторопится, то до следующего утра успеет добраться до старой мельницы, принадлежащей её брату. Брат очеловечился, растолстел, растерял все кошачьи повадки. Вот до чего доводит женитьба на представительнице чужой крови.
Она вздохнула и спрыгнула вниз.
Все-таки не зря ей говорили с детства: связи с людьми до добра не доводят. Слишком дорого иногда обходится эта слабость…
@музыка: Sopor Aeternus
-
-
01.03.2007 в 21:27-
-
01.03.2007 в 21:29-
-
01.03.2007 в 21:35спасибо)) я рада
-
-
02.03.2007 в 00:45Да! Хорошо!
Помнишь: "В следующей жизни, когда мы станем кошками"?
Прозрачный текст... мысль идет последовательно...
Эмоции, эт... тоже хорошо...
Есть жесткость, иногда переходящая в грубость... но эт не портит рассказ.
Респект.
З.Ы. Эх, философии бы немножко-а?
-
-
02.03.2007 в 00:46Большое спасибо))
Философии...эх. Хотелось. Но я подумала, что это будет немного не в тему.