[Basilio]

Темнота. И вдруг – вдруг ты просыпаешься. Хлоп – и глаза открыты! И цвет-цвет-цвет! Цвет со всех сторон. Цвет бескомпромиссно вламывается в твои глаза, падает на сетчатку и проходит по нервам в мозг. Невыносимо яркий для темноты цвет. Точнее говоря – свет. Невыносимый свет по какой-то своей непонятной прихоти вдруг вламывается прямо в твои глаза! Что это? Откуда? Почему?
Кто каждое утро призывает мои веки подниматься? Кто заставялет меня смотреть? Кто возвращает мне утраченное, потерянное, казалось бы, навсегда неведение, темноту и сны ночи? Почему ты обречен просыпаться? Какой великан, или, быть может, ничтожный карлик – тот, которому доверили пульт управлениями твоими веками, – кто его назначал и где он сидит, этот карлик? Итак, утро, открытые глаза и бесцеремонный свет на сетчатке. Все. Ночь позади, сон позади, покой позади. Предыдущие раны успели чуть затянуться, но все же – не совсем. Те раны, которые ты получил вчера. Вчера после того, как точно так же был безапелляционно ранен в душу своим собственным пробуждением. Раны почти затянулись. Почти. Почти затянулись… Но тебе плевать. После первого светового шока ты судорожно сжимаешь веки назад, надеясь, будто, что к тебе вернется мрак и беспамятство. Просто показалось, свет – ошибка, сон, галлюцинация, бред! Все, что душе угодно, кроме жестокой правды. Правда – реальность. И правда еще состоит в том, что с самого того момента, когда ты открываешь глаза, ты начинаешь быть должным. Ты должен. Должен то и должен это. Но прежде всего ты должен встать с кровати. Нет-нет! Сперва ты должен открыть глаза и признать, что тебе не удалось ускользнуть от правды, и ты все еще в паутине реальности. Ты открываешь глаза, и первая кровь дает о себе знать – капельки крови из уголков глаз. Совсем маленькие капли. Ничтожные. Сложно заметить. Капли оставляют на твоем лице такие маленькие неровные красные полоски. Капли рисуют по твоей юной коже. Рисуют и рисуют и рисуют… Как будто ты в Японии. Твоей стекающей по щеке крови некуда торопиться, но багровая струя изгибается под действием силы тяжести. Все просто – ты садишься на кровать. Кровь из глаз маленькими каплями теперь течет не к ушам, а к подбородку. Все, что ты чувствуешь , это то, что что-то тебе мешает в уголках глаз. Правой рукой смахиваешь, будто пылинки с глаз. Проводишь по ним, собираешь пальцы в кучку, пытаясь собрать весь сон с глаз и резким движением руки и особенно кисти вытряхнуть-выбросить его из себя. Теперь кровь осталась на тыльной стороне твоих ладоней. Но разве со сна заметишь все это?
Простыня тоже в кровоподтеках. Больше всего натекло вчера ночью, когда ты ложился спать, но теперь – нет. Теперь почти все раны магическим образом зажили. Почти все. Но с утра разве что-нибудь заметишь?
Ты уже на ногах. Сейчас тебя подстерегает один из самых страшных ударов за день – удар в сердце. Твое сердце обливается багрянцем тоски и боли. С утра это ощущение обладает наивысшей интенсивностью. Ты счастлив, если с утра ты не чувствуешь тоски внутри. День для тебя уже можно считать удавшимся. Удавшимся в том случае, если по какой-то неизвестной причине тебе удалось спастись, и сегодня твое сердце не чувствует тоски и не плачет слезами боли.
Дальше тапки, тяжелые шаги по коридору, душ. Будто во сне ты раздеваешься и становишься в ванну. Теплые струи воды начинают откуда-то сверху стекать тебе на голову и медленно скатываться по всему твоему телу. По кремовому дну ванной, может, слегка грязновато – кремовому, ведь ты давно не мыл ванну, стекает из под тебя грязноватая, немного красноватого оттенка вода. Эта красноватая, эта розовая теплая вода твоего утра – ее сводит судорогами узоров и завитков. Как питон она извивается и трепещет под ненасытный шум льющийся сверху прозрачной воды и падающей вниз красноватой субстанции. Как питон, как множество разных змей, как множество маленьких вихрей кровавая вода стекает в большой ненасытный рот сливного отверстия. Тоже давно немытого и слегка заржавелого. У тебя все в таком вот немыто – заржавелом стиле в ванной. Все.
А до того, как стать красной вода доходит до твоих ран, до твоих шрамов, до твоих язв… И только пройдясь по ним она слегка краснеет. Всего лишь слегка потому – что раны успели поджить за ночь.
Но ты не замечаешь розовый в твоем утре. Ты упорно не хочешь видеть его. Ты жадно поднимаешь голову, жадно ее наклоняешь, но всегда так, чтобы струи теплой очищающей воды своими мелкими каплями проливались тебе на волосы. Ты закрываешь глаза и волна расслабления медленным фронтом сбрасывает с твоего тела утреннее напряжение. И даже сердечная тоска становиться чуть мягче и чуть теплее. Впрочем, скоро ты сможешь перестать беспокоиться на ее счет – твоя тоска очень интеллигентна и уступит место совсем скоро другим впечатлениям утра, о которых ты еще сам себе скоро расскажешь. Но пока она еще с тобой, но она уже мягче. Нет, дыра, пустота в груди – все это осталось. Просто ты принял тошнотворное лекарство начинающегося дня.
Полотенце, новое белье, штаны и кухня… Все как один момент. А на полотенце следы от кровоподтеков. Но нет, не беспокойся – они как утренний туман – исчезнут еще к полудню.
А тем временем эпопея продолжается. Маленькие колючки флешбэков начинающегося дня, отдельные его моменты, которые ты предвидишь, прокручивая в своем сознании в ожидании, пока твои хлопья размякнут в молоке тарелки. Они, эти колючки, слегка раскрывают края старых твоих ран… И кровь-кровь-кровь…
Кап-кап-кап.
На секунду все исчезает. Остаются только хлопья и твои зубы. Этакий поединок. Простые и монотонные движения челюстями. Ты встаешь. Позавтракал. Оделся. Вышел на белоснежную улицу. Морозец попытался слегка схватить тебя за скулы, но пока он еще слишком слаб для этого, и он молча отступает перед тобой и твоим внутренним жаром.
Очередь у остановки. Легкие толчки тебя не задевают, но когда толкают грубо и шепчут «Извините» - будто перочинным ножиком снова и снова рассекают твою кожу. И по телу под теплым пальто начинает струиться из свежих порезов новая кровь. А в метро тупые клинки ненавидящих взглядов через твои глаза и твою душу снова и снова царапают и скребут! Раны от них еще сильнее, чем от грубости и невоспитанности. Но кто думает о таких вещах с утра?
В переходах перед тобой ни с того ни с сего останавливаются люди, и ты налетаешь на них. Люди-люди. Отчего вас так много здесь и сейчас! Безликие толпы загипнотизированных рядовых жизни топчут и топчут далеко и давно уже не белоснежный мрамор метро.
Вся твоя кожа уже красная от крови. Ты весь в мелких царапинах и порезах. Совсем свежих. А старые – они уже разодраны до мяса. Но кому, какое дело? Да и тебе – тебе-то самому какое дело? Пока еще утро и ты можешь этого не замечать. Пока у тебя еще есть силы.
Университет и тупые лекции, и никчемные практикумы, безразличие и эгоцентризм, лицемерие и равнодушие – все это снова и снова вонзается в тебя, взывая новую и новую боль.
Но вот, занятия закончились. Улыбки-поцелуи кровавыми губами – тоже закончились. Ты едешь на работу. А там? Там тупая бестактность, грубость и безразличие холодной сталью вонзаются в твой желудок, в печень, протыкают тебя насквозь, насаживают тебя как на иглу. Снова и снова. Снова и снова! Ещё! Ещё! Мало! Ещё хочу! Еще!
Конец.
Конец ли?
Нет. Еще надо добраться домой. А домой – только через кишки метро. За тобой тянется уже хороший такой кровавый след. Твои глаза полуприкрыты, и ты чувствуешь, как силы покидают тебя. Ты весь в крови. Руки в крови, ноги, все тело. Кровь из глаз широкой полосой заливает тебе зрачки, и очерчивает сладким багрянцем твои скулы, стекает на пальто! Из под ногтей – тоже самое. Из ушей, из члена, из задницы… Ты еле держишься за поручень. Толчок. Еще толчок. Нет сил огрызаться. Проще закрыть глаза и притвориться спящим.
Что же дальше? Теперь… Теперь тебе осталось лишь пройти до дома пару тысяч шагов.
На улице белая пелена невозмутимого снега и мороз снова пытается поймать тебя, ущипнуть, свести твои скулы. Но морозные руки скользят по крови на них – на твоих юных скулах. Твои раны – они уже больше не раны. Это настоящее мясо пополам с разорванными сосудами и потоками сладко-соленой жижы из них. Но кому какое дело?
И вот, ты идешь, и под ногами хрустит. Одинокие ноги фонарей… Фонарей – сторожей, одноногих штыков, светящих натриевым сюрреалистическим желтым светом. Хрумп-хрумп-хрумп – раздаются твои шаги в темноте. А вокруг никого. Слишком поздний вечер. Точнее вокруг – холодные глазницы окон, тоже как будто назло светящих натриевым светом покоя, уюта и скуки. Вокруг такая вязкая пелена белесой крупы… Хрумп-хрумп-хрумп.
И тишина вокруг.
Тишина.
Никого.
Ты останавливаешься послушать ее. Послушать тишину. Ты стоишь недолго, но под тобой уже огромная красная лужа, она растекается, становясь все больше и больше. Ты уже перестаешь понимать, где идешь – идешь ли ты как топор, как ножницы, разрезая черное полотно ночи, или, быть может, ты просто очередная пылинка среди снега? Ты скользишь в белом покрывале, в белом занавесе снега и тьмы? От холода кровь перестает потихоньку течь. Мороз застегивает края твоих ран мучительными молниями-болями замерзшей крови. Но твои силы закончились. Белый снег неумолимо приближается к тебе и вот – ты уже лежишь на свежепостеленной, правда, не специально для тебя постеленной, великолепной бескрайней белой простыне… Поза неестветсвена. Как упал – так и лежишь. А вокруг – что бы вы думали? Вокруг одна лишь темнота. Одна лишь пугающая тишина, один лишь падающий снег. Он будет падать. Можешь помереть прямо здесь, но земля не перестанет от этого крутиться. Под тобой вновь расплывается красное… Плавными линиями, округлыми такими гармоничными твоя кровь завоевывает себе пространство, отвоевывая своей багровостью права у белого зимнего цвета.
Сколько ты так уже лежишь? Кто скажет? Быть может – снег? Ты смотришь застывшим взглядом перед собой, и нет сил подняться. Снежинки падают все медленнее и медленнее. Ты видишь каждую из них в отдельности и не можешь не восхититься про себя их совершеннейшей простотой! Великолепные узоры падают, разбиваясь своим краями о своих же сородичей… Разве же они не похожи не людей? Не-е-е-ет! Тягучее нет. Края кровавой лужи под тобой уже начинают потихоньку загустевать. Это твоя остывшая кровь – она замерзает. Все кровотечения прекратились. Раны замазаны осколками заледеневшего красного. И ты сам - ты весь – ты потихоньку превращаешься в ледышку.
Взглянув сверху, сквозь узоры снежинок и снежных потоков, сквозь черные обугленные ветки деревьев видно твое застывшее в собственной крови тело. Оно лежит неподвижно и снег слоем за слоем ложиться на него. Зато боли больше нет. И этот сон – он настоящий. Завтра ты не откроешь своих глаз. Завтра на твоем месте будет сугроб и, возможно, дети будут весело бежать по нему, взрослые – сдержанно идти, и вообще, люди – всячески ходить по сугробу, внутри которого лежишь ты. Только вот одно но. Больше это тебя уже не ранит. Теперь ты на веки здоров. Теперь ты вылечился навсегда.