Цикл сказок о Грете

[Dizzy Miss Lizzy]

Игра в шахматы

Грета ела без соуса деликатесы.
Мыла холеные ручки под краном.
Гордо несла на лужайку свои плечи.
А что еще нужно в
теплый
весенний
вечер?

Грета стирала букашек
с шахматного стола,
Утопив каблуки в клевере
до прозрачного сока.
Усаживалась поудобнее,
поставив локти на клетки.
А что еще нужно в
теплый
весенний
вечер?

Грету забавлял черно-белый
калейдоскоп деревянных шахмат.
Она запекала фигуры с
яичным желтком,
Улыбку обваляв в сухарях.
А что еще нужно в
теплый
весенний
вечер?

Грета цепляла вилкой
придворного коня,
Откусив его вороную гриву.
И жадно смотрела уже
на очередную ладью.
А что еще нужно в
теплый
весенний
вечер?

В зрачках отражались короны, доспехи,
летящие вниз.
А Грета любила вымучивать вилкой
остатки застрявших пажей
из белых зубов.
"Ах!... Это? Всего лишь пешки," -
Щурилась юная мисс.
Грета ни разу не подавилась,
поставив шах королю,
Заев его парой шикарных ферзей.
А что еще нужно в
теплый
весенний
вечер,
Когда кто-то готов
подарить
тебе
мат?


Спи сладко, юная Грета или как же светит луна в пустыне?

Грета любила ночь, но не любила город за бледное худосочное отражение луны в окна комнаты. Она кидала крючки и мышеловки в пораженный язвенный бор и, возвратившись во дворец, ждала долгожданного "ой!" из дальней черни сухого леса. При первых возгласах она отрывалась от окна и летела стремглав в уже знакомое место. Пульс учащался при каждом ускоренном шаге, а ветки царапали рот, разрезая его еще шире. Но мышеловка по-прежнему пустовала. Более того, она так шла белесым костяшкам рук героини, что брызжела слюной в надежде захлопнуть хотя бы мизинец. Это всего лишь ветер жалобно скулил, клюнувший на бесплатный шведский сыр. Грете не удавалось поймать лесную луну, которая по-прежнему дразнила кефирными подтеками по влаге холодного неба и стекала на ветви, которые с хрустом ломались под тяжестью лунных капель. Бедная Грета... Она и представить себе не могла, что где-то в пустыне живет точеный, как сталь грациозный остроносый месяц, скидывая со своего серпа излишки песочной пудры. И дворец продолжал хранить шелк дорогих рубашек, да сны, в которых Грета гладила горбы золотых верблюдов. А где-то в лесу на крючки и капканы по-прежнему попадались ветра, черви и пустые надежды. Грета, спи сладко.


Песня молодости

У Греты было все. Имение в 300 коров и 500 крестьян. 8 картофельных полей и 15 фруктовых садов. А еще обручальное кольцо покойной матери и пара атласных туфель, привезенных герцогом из Швеции. Грета овдовела в самом цвете лет, когда белоснежная кожа была готова лопнуть от упругости при каждом ее повороте. При наклоне она наверняка бы расползлась по швам от своей нежности, как свежий деревенский сыр. Но это только догадки и предположения, ведь Грета не знала нужды в изгибах спины.
А вот старый герцог уже перед смертью напоминал почерневший от плесени сыр, что бросают в угол крестьянской трапезной для обленившихся котов. Речь старого богача бродила, подобно испорченой сливе. Чем ближе к смерти, тем больше окислялись его зрачки и ржавели ноги. За завтраком движения мужа, когда тот тянулся за солонкой, резали слух эластичных барабанных перепонок Греты. В начале она мысленно штопала герцога, а потом, познав всю сырость его дряхлости, Грета просто распустила узел нити жизни муженька. Он умирал нелепо, оскверняя своими чахоточными покашливаниями царство накрахмаленых простыней жены. Смерть наконец пришла, и в первую же ночь без мужа Грета растерла черные струи крови по внутренней стороне своих лодыжек. Из нее сочилась падаль покойника.
С этого дня госпожа собирала вокруг себя крестьян и проходила мимо них, по-мужски хлопая в ладони. Подол черного траурного платья качался вслед за его обладательницей. Из-под одежды бестактно выглядывали рюши, которые вызывали у крестьян лишь усмешку, да цепную реакцию. Пока Грета пела свои диферамбы труду, один простолюдин толкал другого в бок, указывая намазоленым пальцем на кокетство выглянувшего белья.

* * *

Катарина стиснула крепче руки на груди, и шляпа на ее голове взошла кверху соломенными полями, подобно утреннему солнцу. Она открыла глаза и выдернула по старой привычке одну из соломинок, благодаря чему, ее старый и без того худой головной убор порядел еще на несколько милиметров. Катарина любила чистить сушеной травой ногти от засохшего слоя земли. Небо только начало преобретать цвета, а молодая крестьянка уже слышала под окнами имения, как из горла хозяйки вылетали черные стрижи, потревожив округу звуком острых крыльев, разрезавших воздух.
Старый Ханс одним резким разворотом рук открыл деревянные ставни, грязные от птичьего помета. Глиняный кувшин, стоявший на окне со стороны улицы, со свистом полетел вниз и глухо ушибся о землю, оставив на почве разрезы от осколков и лужу прокисшего молока. Сонный кот вздернул хвост-трубу выше к небу, по-человечески буркнул, забыв про мяуканье, и зачавкал разлившимся молоком, заманив около десятка бронзовых мух. Утренние крики герциогини предвещали только плохое.
К одиннадцати утра черно-белые коровы поднимали своим мычанием всю близ лежащую окрестность. Они демонстрировали силу своих копыт и хвостов, переворачивая звенящие ведра. И только одна рыжая не смела шелохнуться. Она хлопала белыми ресницами, жевала жвачку и позволяла Катарине касаться своего чистого вымени.
Коричневые лица крестьян покрывались каплями от одной мысли о том, что к вечерним ваннам герциогини необходимо доставить 3 тысячи литров свежего молока. И только Катарина поправляла свою старую шляпу, капая на нее молочными струями, что бежали по ее запястьям. Она время от времени выглядывала из-под вымени и показывала свое лицо, похожее на поделку из детского цветного картона, сидевшему среди навоза Якобу. Тот раскрашивал своей улыбкой уши и щеки Катарины, словно беличьими кистями. Он изо дня в день представлял, как сделает Катарине подарок, расчистив лопатами и вилами от навоза и паутины тот угол сарая, где по утрам и вечерам любимая доила рыжую. Но все никак не мог осуществить задуманное, ведь с того дня, как скончался герцог, госпожа стала поднимать крестьян с каждым разом все раньше и раньше, пока на сон практически не осталось времени. Несмотря на все это Катарина блестела белками, изменяя их оттенок, в зависимости от мимики Якоба.
Когда молоко иссякло у коров, они словно бы истончиличь в несколько раз, и, попривыкнув к жестким крестьянским рукам, вновь принялись мычать.
К вечеру молоко было перелито в огромные деревянные кадушки, в которых так любили играть и прятаться чумазые дети работяг. Домашние слуги со смехом вышли из дворца и укатили бочки с молоком в банную комнату. Одну из белокурых служанок с покрасневшей аллергенной кожей Жанну схватила за запястье Катарина. Крестьянка укусом осы посмотрела в глаза девушки, та кивнула и вернулась к своей работе.
Ближе к полуночи Грета стонала в банной комнате, заглушая всплески, а неподалеку возле сарая Якоб целовал Катарину. Спустя какое-то время влюбленные увидели промелькнувшую тень. Это была Жанна. Она вышла из дворца, подобно затворнице, и в тот же момент Катарина ухватила ее за волосы. Жанна, активно жестикулируя, принялась шипеть Катарине на ухо про то, как герциогиня приказала вылить все содержимое бочек в ее купальное ложе. Затем Грета прогнала практически всех слуг, оставив только самых приближеных. Жанна снимала с хозяйки темный халат и случайно задела фарфоровую кожу герциогини, после чего на нежном плече остался розовый рубец. Когда Грета заходила в свое молочное озеро, слуги могли видеть, как по внутренней стороне бедра герциогини черной гадюкой извивалась кровь. Ее светлость попросила поджечь бумаги покойного мужа. Просьба была выполнена, и слуги разбежались по дворцу.
И теперь Жанна с Катариной и Якобом могли наблюдать за дымом, что тянулся через приоткрытый витраж. Они слышали голос Ханса, проходящего мимо: "Ах, черт бы побрал Ее светлость! Не гоже осквернять ростки на полях своими стонами. Не взойдут-не взойдут..."
На утро слуги выносили в сливную яму молоко, покрытое черной пленкой.
К полудню, расплавленая солнцем голова Катарины гудела от шума, поднятого во фруктовом саду. На этот раз Грета приказала крестьянам собрать все спелые яблоки и отобрать для нее те, что хранят внутри красные, а не черные косточки.
Ханс увидел на верху дерева плод, размером с овечью голову и, потянувшись за ним, соскользнул с ветки. Старик рухнул на землю под всей тяжестью своих лет. Якоб обернулся и услышал, как кряхтения Ханса сменяются глухим смехом, обнажившим темную и пустую полость рта. Глаза его слезились от досады, что теперь волшебное яблоко будет снято чужими руками. За все свои 78 лет ему приходилоь палкой ловить судака, стричь на каракуль самую пушистую и лоснящуюся овцу, кормить хлебом девятерых детей, похожих на лягушат, но такого яблока он никогда ранее не встречал.
Якоб уносил на себе Ханса, пачкая кровью и без того грязную рубаху, а старик все не сводил глаз с дерева. Ему казалось, что это вовсе не яблоня, а мачта королевского корабля. Его уносили с палубы и готовы были выбросить за борт в открытое море. "Лево руля," - слабо прокрутился язык в его иссушеном рте, и на лоб Ханса была опущена очередная мокрая повязка.
Ветки раздирали руки Катарины. Она складывала в корзину все больше мелких яблок, насквозь пропитанных червями. Неожиданно она почувствовала, как касаясь ее талии, через спину к ней тянется сухая ветка, на которой висит румяное яблоко цвета желтка с кровью. Ее глаза на секунду вспыхнули. Она цепко ухватилась за плод, но услышала смех за своей спиной. Выронив от неожиданности яблоко, Катарина обернулась. Ветка, что так маняще предлагала плод, оказалась тонкой рукой юного Дика. Он был еще слишком молодым, чтобы управляться со скотом, но и слишком оформившимся, чтобы прятаться в молочных бочках вместе с другими мальчишками. Поэтому ему было поручено следить за садом. Дик знал, где греют бока на солнце лучшие яблоки, и теперь искушал своей находкой Катарину. Та совсем твердо посмотрела на Дика и пошла прочь, наступив на желтый плод.
По траве растекся мякиш, и заблестели бургундским вином красные зерна. Удаляясь, крестьянка слышала ломающийся голос, что напевал старую датскую песню: "Ах, Катарина, милая Катарина. Слаще твоих губ только ольборгский мед..."
К вечеру вновь вышли слуги и уже готовы были выполнить очередную работу, как за бочку с яблоками вцепилась Катарина, напугав тем самым Жанну. Та от неожиданности подпрыгнула, потеряв свою туфельку. Крестьянка бесстрашно, с некой игривой улыбкой взяла из кадушки яблоко, надкусила его над самым ухом Жанны, и служанка, даже не взглянув на дерзкую Катарину, нащупала свой башмачок и дальше покатила бочку.
Темным вечером, когда из-за стрекота цикад сложно было услышать даже гром среди неба, Жанна аккуратно взобралась на забор, стыдливо одергивая свои юбки. Внизу на земле сидела Катарина и мяла податливый кусок красной глины. Жанна робко присвистнула, равняясь на простонародье, в связи с чем глина полетела в сторону из запачканых рук крестьянки. Катарина встала на цыпочки и приготовилась слушать служанку. Жанна поспешно на одном дыхании обронила несколько бессвязных слов" "Ее светлость! Яблоки, свиньи!"
Грета велела пастуху загнать свиней в парадную замка. После чего заперла их в своей почевальне, которую прежде засыпала яблоками. Герциогиня сидела на полу, грызла плоды, кормила фруктами свиней, заполонивших зал, а после - слуги нашли ее заснувшей на персидском ковре в груде огрызков. Грета обнимала поросят. Кожа на ее пальцах сверкала ярче прежнего и уже походила не на юную, а на детскую. С ног ее были сброшены туфли. Было видно, что те ей велики на несколько размеров. Пятки по-детски округлились. Она промычала неимоверно высоким голосом. Слуги видели перед собой девочку, тело которой содрагалось в такт биению сердца. Казалось, что сердце слишком мало и с трудом умещается под ребрами. Оно было готово разорвать плоть с трудом дышавшего создания. Фрейлина изящно скатилась на пол без чувств.
Спустя некоторое время свиней разогнали, комнату очистили от огрызков, а дитя уложили на кровать. Девочка Грета походила на ящерицу, скинувшую свой неподъемный хвост. Герциогиня покрылась сладким детским потом, а доктор встал со стула и подошел к окну. Сквозь стекло он видел Дика, гоняющего кур, Катарину, вешавшую мокрые простыни и мальчишек в бочках. Он думал о том, насколько старо сердце для ребенка, что лежал в бреду, и как оно могло оказаться в этом тельце. Но не найдя объяснений, доктор Эрвин прислонил лоб к стеклу и состроил взгляд юнца, который впервые увидел женские кружева так близко от своего лица.
Катарина дослушала внимательно рассказ Жанны. Она ухмыльнулась, дав понять служанке, что верит ее словам не больше, чем речам умалишенной, опустилась на полные босые ступни и двинулась в сторону фермы. По дороге крестьянка пнула спящего бездельника, и тот принялся поспешно перебирать зерно.
На утро Грета не вышла к крестьянам. В воздухе все так же пахло свежим навозом. Мухи жужжали, добавляя ритм работе на солнцепеке. Жуки по-прежнему объедали картофель, маки отцветали в положеный срок.
В груди Катарины поселилось что-то не изведанное ранее, хрупкое, как стебель пшеницы и легкое, словно мука с ее мельницы. Она шагнула ближе ко дворцу в поисках Жанны, но увидела сквозь витражные стекла силуэт девочки, которая поспешно поднималась по винтовой лестнице в одну из башен. Там Грета одним ловким движением забралась на крышку старого пыльного сундука, которая прыгала под ее хрупким телом. Но герциогиня навалилась всей своей легкой массой на ящик, пытаясь не выпускать страшную плесень, которая просачивалась и заполняла окружающий воздух. Слезы катились по щекам Греты, словно мелкие белые мыши. Она кричала, надавливая все сильнее на крышку. Девочка ни за что бы не желала выпустить старость. А за окном пел все тот же ломающийся голос: "Ах, Катарина, милая Катарина. Слаще твоих губ только ольборгский мед..." Темнело. И в унисон с голосом юнца цикады подхватывали мелодию и не позволяли закончится этой вечной песне молодости.