подхожу; критически
Недавно написал, как мне кажется, типичный для меня рассказ. Он не слишком велик, содержит фантастические события, немного экшена. Благодарю всех, кто прочтет и укажет на недочеты этой бета-версии.
читать первую часть
продолжение в следующей записи...
читать первую часть
Посвящается моему деду по материнской линии,
человеку увлекающемуся и противоречивому
человеку увлекающемуся и противоречивому
Уже скоро. Счет дням давно потерял, карандаш и лист бумаги казались теперь бессмысленными; слабые пальцы отказывались даже поднять их, зафиксировать в ладони. Голод. После трех дней он уже не мучает, вот разве что жажда… воды дают мало. Внезапно сознание вернулось, и Барт понял, что происходит: он умирает от истощения в психушке, в звуконепроницаемой комнате, в которую никто никогда не заходит. И все это творится сейчас и с ним, с тем самым Бартом, который еще совсем недавно был человеком-уникумом, мистером воображение.
Никто не поверит уже, кем Барт был раньше. Все, что случилось до этой голодной смерти, кажется просто сном. Барт закрыл глаза. Если бы он не согласился участвовать в эксперименте, то сейчас не был бы при смерти. Он подтянул ближе к туловищу кисти рук, ставшие бесчувственными и невесомыми.
Нищий Барт сейчас был бы жив, а знаменитый Барт умирает.
Лучше бы он не помнил так ясно, с чего все началось…
***
Хочет ли он поучаствовать в эксперименте? Конечно, никто не рад роли подопытного. Но Барту всего двадцать два года, он психолог-недоучка, да что говорить – безработный нищий, с трудом наскребающий на еду и съемное жилье, донашивающий свитер и куртку восьмилетней давности. Участие в эксперименте того самого светила науки, автора всех учебных пособий, доктора Праутера – это шанс превратиться из лабораторного кролика (которым тоже трудно устроиться к этому Праутеру) в ассистента, подающего надежды молодого ученого. Если взлететь повыше, то никто не вспомнит о «синем» дипломе, о ночных сменах, о том, что Барт, даже если б посещал лекции Праутера, все равно проспал бы большинство слов профессора.
Впрочем, честолюбивые надежды даже и не теплились в Барте, когда он, зажав в руке опрятную бумажку-листовку, появился в приемной медицинского центра и прочел секретарю на ресепшен название проекта Праутера. Проект Праутера назывался проектом Праутера. Секретность, так их.
Смутно знакомый по фотопортретам на обложках учебников профессор Праутер оказался куда выше ростом, чем предполагал Барт. Во время краткой беседы с ассистентом профессора Барт все хотел сострить на эту тему, но каждый раз из-за необходимости отвечать на вопросы коллеги-психолога пропускал момент, когда через помещение шествовал сам светоч науки.
- Итак, вы не злоупотребляете сильнодействующими лекарствами, психотропными веществами, нерегулярно принимаете алкоголь, не курите…
Прослушивая утомительное перечисление собственных ответов на сотни стандартных вопросов, Барт рассеянно кивал. Этот прыщавый рыжий ассистент ничем не лучше его самого. Однако, Барт не видел его, возможно, гениальных статей об основных процессах психики. Ну или о чем они там пишут, эти рыжие карьеристы-диссертанты.
Тем временем, проводивший опрос юнец, откашливаясь, уже приближался к концу оглашения результатов, сипло произнося контактные данные Барта.
Барт все это уже слышал много раз, ему даже показалось, что он проходит очередное собеседование на очень-очень занятой фирме. Эффект усиливали снующие туда-сюда служащие. Здесь, правда, они носили белые халаты и женщины не стучали подбитыми металлом шпильками туфель. Вот сейчас клерк скажет: «Мы вам перезвоним»… и на этом все закончится.
- Что ж, - бессмысленно дернув рыжий завиток на коротко стриженной голове, сказал интервьюер, - если вы согласны с нашими условиями и готовы сотрудничать, мы можем приступить к начальным тестам.
Барт этого не ожидал; он уже прикинул, что успеет зайти за продуктами на стихийный фермерский рынок до наступления темноты. Но рыжий, не обращая внимания на неуверенность Барта, повлек его в один из кабинетов, отведенных под этот проект Праутера.
Как потом выяснилось, многие добровольцы были забракованы из-за недостаточной способности сосредоточиться, когда им предлагали прибавлять снова и снова двузначное число из нескольких десятков и единиц, держа в уме остаток от предыдущей операции сложения. Барт, конечно, знал о стандартных тестах на концентрацию внимания и память, но не мог предположить, насколько суровы требования Праутера в отношении добровольцев, участвующих в эксперименте.
После трех часов напряжения, после нескольких смен ассистентов, усаживавшихся с тест-заданиями напротив Барта, тогда, когда электронный планшет с отметками данных был закрыт и, к облегчению испытуемого, запечатан, произошло еще одно непредвиденное обстоятельство. Ассистент вручил Барту талон в столовую медицинского центра и сообщил, что, хотя профессор лично еще не дал добро на участие молодого психолога, вписки на текущий проект Барту надо ожидать не позднее завтрашнего вечера.
Талон оказался прикреплен к пухлой папке, в которой лежала копия письменного согласия Барта на участие в проекте и сам договор, который, как с удивлением узнал Барт, обязывал добровольца провести в стационаре под наблюдением профессора от нескольких дней до нескольких недель.
Не переставая удивляться, после полудня следующего дня Барт оставил свои пожитки на территории гостиницы огромного медицинского центра и предстал пред светлые очи самого Праутера.
Казалось, Праутер узнал его, хотя во время интервью вряд ли более двух секунд стоял лицом к Барту.
– Вы – психолог по специальности? – спросил профессор, вертя в руках папку с данными о тестах, в которых Барт участвовал вчера. – Знакомы ли вам ответы на стандартные тесты?
–Д-да, но ...
Э, брат, да ты продаешься за талоны в столовку, подумал Барт про себя, отметив, что цепляется за место подопытного кролика, пытаясь доказать, что не выучил результаты тестов, еще находясь на студенческой скамье.
– Не беспокойтесь, я имел в виду лишь тот факт, что лучший кандидат, прошедший самый строгий отбор, по счастливой случайности оказался моим коллегой, – профессор позволил себе улыбку, которую можно было истолковать, как угодно, и, повернувшись спиной, жестом пригласил Барта следовать за ним.
– Как вы, наверное, могли заметить, Барт, – Праутер впервые назвал Барта по имени, когда они миновали профессорский кабинет и зашагали по длинному пустому коридору, в конце которого угадывались распашные двери. – Как вы, наверное, заметили, в договоре ни слова не сказано о сути эксперимента. Полагаю, вы рассчитывали на моё честное имя, когда подписывали его?
Если Праутер и хотел пошутить, то Барт едва ли смог оценить его юмор; он понял, что практически уже согласился на все, что ни намерен делать с ним Праутер. Или же, другими словами, поставил столько подписей, что не сможет оплатить свой отказ от участия в случае, если Праутер предъявит претензии и предъявит счет на оплату неустойки.
О размере неустойки Барт незамедлительно получил полное представление: когда Праутер прошел в просторную лабораторию, скрывавшуюся за распашными дверями, взгляду Барта предстали десятки столов, заваленных кипами распечаток, с дюжину лабораторных холодильных установок, даже, как ему показалось, полный костюм виртуальной реальности мелькнул где-то среди множества стендов, стеклянных шкафов с полками, тускло отсвечивающими и преломляющими отражения плакатов, развешенных на досках у дальних стен лаборатории.
– Не буду вас утомлять, перейду сразу к сути дела, – сказал Праутер, лавируя между столов. Следуя за ним, Барт вдруг понял, что так и не удостоил профессора ответом. Да… если Праутер все же задавал вопросы, то, вероятно, уже понял, какой Барт тугоухий осел.
Но Праутер, даже если и ждал какой-то реакции от Барта, был терпелив. Во всяком случае он говорил, словно читал доклад на одной из тех конференций, которые Барту так часто приходилось видеть, проходя мимо зала заседаний в университете:
–Вы, вероятно, знаете, что наиболее перспективным направлением в нашей с вами науке являются исследования, связанные с расширением возможностей человеческой психики.
Сейчас я полностью посвятил себя многообещающему процессу, не получившему должного отражения ни в научной литературе, ни, строго говоря, в научной практике вообще. Проект Праутера войдет в историю познания как попытка приоткрыть завесу над тайнами воображения.
Барт моргнул. Стараясь, чтобы оратор не заметил этого, молодой человек бросил взгляд на ближайший стол. На нем стопками, рядами и просто в беспорядке лежали книги в твердом переплете. Однако Барту не удалось узнать ни одной из них; он мог видеть только корешки, а близорукость не позволяла четко рассмотреть некрупные символы на них. На столе подальше стояли безобидного вида картонные настольные календари «домиком», пособия, не отличающиеся качественной полиграфией, довольно сильная лупа, клетка с живой крысой, которая цеплялась передними лапами за прутья, а затем высовывала нос и смотрела на настольную лампу. Когда Барт спохватился и понял, что пропустил часть монолога Праутера, было уже поздно.
–…Итак, наш путь будет неблизким, однако, у вас есть все, чтобы придти к успеху, а я, в свою очередь, уверен в своей оригинальной и продуманной до мелочей теории.
Праутер, во время своей речи перебиравший канцелярские скрепки, сцепленные между собой, оторвался от своего занятия и белесыми глазами уставился на молодого человека. Барт почувствовал неловкость.
–Я в вашем распоряжении, – хриплым от долгого молчания голоса ответил Барт.
–Так я и думал!
Профессор, как оказалось, был весьма самонадеянным, однако продумал он все и впрямь до мелочей.
Следующие десять дней Барт ложился спать и просыпался в строго определенное время, даже, как ему показалось, умывался, ел, менял белье он по какому-то расписанию, которого незаметно придерживался персонал Праутера и сам Барт. Изредка он видел других участников эксперимента, они выходили из дверей лаборатории. Это были молодые люди до тридцати лет, и, как показалось Барту, у них был потерянный и усталый вид. Почему-то самому Барту не хотелось пристально оценивать свой облик перед зеркалом, тем более, что он не прибавил в весе, хоть и очень этого опасался, когда узнал, что не сможет покидать территорию медицинского центра. Вспоминая первые дни эксперимента, Барт впоследствии часто удивлялся тому, как это он не столкнулся с запретами, существовавшими для испытуемых: ни разу не захотел записать свои впечатления о прошедшем дне, не желал узнать о своих успехах больше того, что говорили ему Праутер и ассистенты, не хотел общаться с родственниками. Он позвонил матери из медицинского центра лишь однажды, в первый день после беседы с Праутером в лаборатории, и сказал, что уезжает в другой город на заработки, что вернется, ориентировочно, через три недели и что с квартирным хозяином полностью рассчитался, а пожитки берет с собой.
Часы, проведенные в лаборатории у Праутера, Барт запомнить не старался: он выполнял различные умственные и физические упражения (перед большинством из последних Барт тщательно представлял себе движения, которые ему предстоит выполнить, и лишь потом выполнял кувырки через голову, упражнялся на брусьях, залезал по канату и производил прочие не имеющие особенного смысла телодвижения).
Что касается умственных упражений, то в конце первой недели испытуемый мог легко представить себе множество объектов и даже лиц, хотя раньше не увлекался уличной фотографией и не занимался изобразительным искусством: он представлял сморщенные лица старух – в деталях видел морщины, складки кожи, жесткую щетину на подбородке и под носом, редкие ресницы, бельма на глазах, широкие проборы и крысиные хвосты из редких волос, завязанные на затылках. Он представлял младенцев, даже едва сформировавшиеся лица и головы эмбрионов в утробах. Для этого ему, непривычному, демонстрировали снимки с ультразвукового аппарата, со специальных портативных камер.
Праутер был доволен, однако скупился на эмоции. Каждое следующее утро Барту казалось, что количество исписанных самописцами, изгаженных чернилами печатных устройств листков на столах чуть ли не удваивается, а на подсвеченных светодиодами щитах, занимающих вертикальные поверхности, уже нет места для многочисленных томограмм, которых еще позавчера там не было.
Около недели ушло на какую-то, как показалось Барту, абсолютнейшую чертовщину: он, выжимая из измученного воображения последние соки, чувствуя невыносимые страдания полоски собственной кожи на лбу, натертой шлемом виртуальной реальности, старался вспомнить или выдумать хоть одну текстуру для «раскрасок», как их называл Праутер. Барт раскрашивал бесконечные выдуманные ландшафты, строения, невообразимых зверей и даже объекты небесной сферы.
Ночами Барту снилось, будто эти уродливые очертания нераскрашенных предметов не то выскальзывают из его головы, пока он спит, не то воплощаются из бредней таких же, как он, случайных людей, участвующих в эксперименте.
Барт, просыпаясь, был готов поклясться, что ему снились другие подопытные, но он не мог вспомнить их лиц, чтобы узнать их, если они встречались мельком в столовой, лифте, в коридоре.
Часто в лаборатории Барт раздраженно пытался высвободиться из-под груза датчиков, облеплявших его тело; это происходило тогда, когда уставшие ассистенты переставали реагировать на его слова: «Я пуст», означавшие, что у него закончились идеи и он давно просто тупо глядит на очередной нераскрашенный, неисписанный объект.
Как раз тогда, когда Барт пришел к Праутеру, чтобы сказать, что больше так не может мучаться, что, наверное, никто в мире так не нагружал свое воображение, Праутер, усмехнувшись, сказал:
– Ничего-ничего, вскоре у вас появится возможность доложить о ваших успехах научному миру.
Барт не помнил, как покинул кабинет Праутера. Он совсем забыл о своих честолюбивых планах. Вернувшись в свою комнату, он некоторое время стоял у зеркала, рассматривая свое отражение. «Совсем я опустился», – заключил Барт. Усевшись на кровать, он понял, что, собственно, не может прояснить для себя происходящее с ним, и даже хуже – не знает, с чего начать. Что изменилось в нем во время участия в эксперименте? О чем докладывать на научном собрании? Он не помнил очередности процедур в лаборатории, даже не мог вспомнить, как часто снимали томограмму с его головного мозга.
«Я никудышний психолог, – решил про себя Барт. – Возможно, Праутер манипулирует мной, но я даже не замечаю этого. С другой стороны, никто не держит меня…»
Порывшись в ящике небольшого письменного стола, Барт обнаружил копию своего договора с Праутером. Деньги перечисляются каждую неделю на его, Барта, счет в банке. Значит, он может покинуть медицинский центр и… скрыться? Барт вспомнил о неустойке, прикинул время, которое ему понадобится на бегство и представил место, где мог бы скрыться. В то же время перспектива остаться на означенный в договоре максимальный срок – три недели, грозила сейчас лишь еще одной неделей в лаборатории Праутера, ни часом больше.
Весь следующий день Барт был подавлен и с запозданием реагировал на указания ассистентов и самого Праутера.
– В чем дело, Барт? – наконец спросил его Праутер, объявивший небольшой таймаут после часа бесполезной возни в попытках спровоцировать у Барта представление о химической реакции окисления.
«А вы попробуйте себе представить, что не так», – вертелось на языке, но Барт, осекшись, только хмуро сообщил, что не знает, о чем и когда ему следует докладывать: он не видит никаких перемен в себе, не может судить о результатах, так что не может решить, как отнестись к словам Праутера о докладе всему научному миру.
Праутер отреагировал крайне неожиданно:
– Я вижу, Барт, что вы достаточно поработали, даже настолько хорошо, что я намерен организовать пресс-конференцию с докладом о промежуточных итогах моего исследования. Думаю, вы не будете против, тем более, что конференция состоится уже завтра.
– П-подождите, я…
Но Барт не успел договорить: Праутер распахнул дверь и пригласил в кабинет штатного фотографа медицинского центра, который, с порога сделав несколько снимков, ослепил Барта магниевой вспышкой. Помощник фотографа так отчаянно засуетился, устанавливая отражатель, что Барту не оставалось ничего, кроме как беспомощно разводить руками и скалиться в ответ на просьбы улыбнуться.
На столе у Праутера Барт краем глаза заметил записку о конференции: она должна была состояться завтра в конференц-зале медицинского центра в шесть вечера.
На следующий день Барт не находил себе места: до пяти вечера он использовал три талона в столовую, некоторое время бесцельно бродил по лестницам, даже, кажется, открывал и закрывал двери прачечной, помогая медицинской сестре-хозяйке вкатить тележку с грязным бельем.
В шесть он не мог найти Праутера среди гостей в фойе, хотя постоянно слышал его имя. Он ужасно беспокоился о том, что его не пропустят в конференц-зал в свитере и потертых джинсах. Но, когда приехала съемочная бригада, а среди них – одетые примерно так же светотехники и операторы, Барт прошел в зал без труда.
Весь доклад Праутера показался молодому человеку пыткой: он не понимал ровно половины из сказанного, с ужасом смотрел на снимки и анимированные результаты его собственных идей по раскрашиванию, запущенные на большом экране с какой-то невероятной скоростью. Барт понял одно: о нем, о том, что он жив и имеет право на внимание, не будет сказано ни слова. Праутер искупается в лучах славы, съемочная группа с центрального телеканала снимет его крупным планом – и все. В лучшем случае Барт окажется завтра в лаборатории, где до седьмого пота будет воображать и фантазировать ради престижа Праутера, ради его грантов и регалий.
Барт уже не помнил, как, даже не дожидаясь окончания фразы, приглашающей корреспондентов задать вопросы, вышел на сцену. Он запамятовал, куда девался Праутер в этот момент.
Да, сказал Барт, я – тот самый испытуемый, что попал на программу Праутера случайно и показал высокие результаты при первичном тестировании. Возраст: двадцать два полных года… планы Праутера, а также его, Барта, планы по окончании эксперимента разглашению не подлежат. Условия жизни в медицинском центре хорошие; график работ по эксперименту не утомляет, а самочувствие так и вовсе отличное. Нет, несмотря на то, что Барт задал тяжелую работу своему воображению, он не создал ни одного шедевра в области искусств, но надеется, что его результаты станут отправной точкой для научных исследований. В области психологии творчества – в том числе. Не желая утомлять представителей прессы, он представил сейчас лишь скромное дополнение к основному докладу Праутера.
Дружный гул слушателей заставил Барта отвлечься.
– Удивительно! – крикнула какая-то телеведущая, перекрывая нарастающий гомон толпы коллег и топот ног.
Взмахнув зачесанными набок волосами, она встала перед камерой, сразу оказавшись в луче мощного осветительного прибора:
– Невероятно, но факт: испытуемый Праутера ответил на большинство вопросов прессы самостоятельно, а мы даже не успели задать их! Присутствующие коллеги уверяют меня, что не посылали вопросов профессору заранее, так как тема доклада держалась в достаточном секрете.
Где-то у выхода полукольцо операторов окружило, судя по выкрикам: «Профессор!..», самого Праутера. Там требовали объяснений, путались в проводах, во всем зале бегали и спешно набирали номера на мобильных телефонах почти все приглашенные. Несмотря на отчаянное сопротивление, Барта сперва вытолкнули со сцены, оказавшейся удобным местом для стендапа многочисленных ведущих перед камерами, а затем и вовсе перестали обращать на него внимание. Видимо, дело было в отсутствии бейджика; периодически ему казалось, что ищут его, чтобы задать вопросы, но никто из перекрикивавших друг друга журналистов так и не захотел говорить с Бартом.
Никто не поверит уже, кем Барт был раньше. Все, что случилось до этой голодной смерти, кажется просто сном. Барт закрыл глаза. Если бы он не согласился участвовать в эксперименте, то сейчас не был бы при смерти. Он подтянул ближе к туловищу кисти рук, ставшие бесчувственными и невесомыми.
Нищий Барт сейчас был бы жив, а знаменитый Барт умирает.
Лучше бы он не помнил так ясно, с чего все началось…
***
Хочет ли он поучаствовать в эксперименте? Конечно, никто не рад роли подопытного. Но Барту всего двадцать два года, он психолог-недоучка, да что говорить – безработный нищий, с трудом наскребающий на еду и съемное жилье, донашивающий свитер и куртку восьмилетней давности. Участие в эксперименте того самого светила науки, автора всех учебных пособий, доктора Праутера – это шанс превратиться из лабораторного кролика (которым тоже трудно устроиться к этому Праутеру) в ассистента, подающего надежды молодого ученого. Если взлететь повыше, то никто не вспомнит о «синем» дипломе, о ночных сменах, о том, что Барт, даже если б посещал лекции Праутера, все равно проспал бы большинство слов профессора.
Впрочем, честолюбивые надежды даже и не теплились в Барте, когда он, зажав в руке опрятную бумажку-листовку, появился в приемной медицинского центра и прочел секретарю на ресепшен название проекта Праутера. Проект Праутера назывался проектом Праутера. Секретность, так их.
Смутно знакомый по фотопортретам на обложках учебников профессор Праутер оказался куда выше ростом, чем предполагал Барт. Во время краткой беседы с ассистентом профессора Барт все хотел сострить на эту тему, но каждый раз из-за необходимости отвечать на вопросы коллеги-психолога пропускал момент, когда через помещение шествовал сам светоч науки.
- Итак, вы не злоупотребляете сильнодействующими лекарствами, психотропными веществами, нерегулярно принимаете алкоголь, не курите…
Прослушивая утомительное перечисление собственных ответов на сотни стандартных вопросов, Барт рассеянно кивал. Этот прыщавый рыжий ассистент ничем не лучше его самого. Однако, Барт не видел его, возможно, гениальных статей об основных процессах психики. Ну или о чем они там пишут, эти рыжие карьеристы-диссертанты.
Тем временем, проводивший опрос юнец, откашливаясь, уже приближался к концу оглашения результатов, сипло произнося контактные данные Барта.
Барт все это уже слышал много раз, ему даже показалось, что он проходит очередное собеседование на очень-очень занятой фирме. Эффект усиливали снующие туда-сюда служащие. Здесь, правда, они носили белые халаты и женщины не стучали подбитыми металлом шпильками туфель. Вот сейчас клерк скажет: «Мы вам перезвоним»… и на этом все закончится.
- Что ж, - бессмысленно дернув рыжий завиток на коротко стриженной голове, сказал интервьюер, - если вы согласны с нашими условиями и готовы сотрудничать, мы можем приступить к начальным тестам.
Барт этого не ожидал; он уже прикинул, что успеет зайти за продуктами на стихийный фермерский рынок до наступления темноты. Но рыжий, не обращая внимания на неуверенность Барта, повлек его в один из кабинетов, отведенных под этот проект Праутера.
Как потом выяснилось, многие добровольцы были забракованы из-за недостаточной способности сосредоточиться, когда им предлагали прибавлять снова и снова двузначное число из нескольких десятков и единиц, держа в уме остаток от предыдущей операции сложения. Барт, конечно, знал о стандартных тестах на концентрацию внимания и память, но не мог предположить, насколько суровы требования Праутера в отношении добровольцев, участвующих в эксперименте.
После трех часов напряжения, после нескольких смен ассистентов, усаживавшихся с тест-заданиями напротив Барта, тогда, когда электронный планшет с отметками данных был закрыт и, к облегчению испытуемого, запечатан, произошло еще одно непредвиденное обстоятельство. Ассистент вручил Барту талон в столовую медицинского центра и сообщил, что, хотя профессор лично еще не дал добро на участие молодого психолога, вписки на текущий проект Барту надо ожидать не позднее завтрашнего вечера.
Талон оказался прикреплен к пухлой папке, в которой лежала копия письменного согласия Барта на участие в проекте и сам договор, который, как с удивлением узнал Барт, обязывал добровольца провести в стационаре под наблюдением профессора от нескольких дней до нескольких недель.
Не переставая удивляться, после полудня следующего дня Барт оставил свои пожитки на территории гостиницы огромного медицинского центра и предстал пред светлые очи самого Праутера.
Казалось, Праутер узнал его, хотя во время интервью вряд ли более двух секунд стоял лицом к Барту.
– Вы – психолог по специальности? – спросил профессор, вертя в руках папку с данными о тестах, в которых Барт участвовал вчера. – Знакомы ли вам ответы на стандартные тесты?
–Д-да, но ...
Э, брат, да ты продаешься за талоны в столовку, подумал Барт про себя, отметив, что цепляется за место подопытного кролика, пытаясь доказать, что не выучил результаты тестов, еще находясь на студенческой скамье.
– Не беспокойтесь, я имел в виду лишь тот факт, что лучший кандидат, прошедший самый строгий отбор, по счастливой случайности оказался моим коллегой, – профессор позволил себе улыбку, которую можно было истолковать, как угодно, и, повернувшись спиной, жестом пригласил Барта следовать за ним.
– Как вы, наверное, могли заметить, Барт, – Праутер впервые назвал Барта по имени, когда они миновали профессорский кабинет и зашагали по длинному пустому коридору, в конце которого угадывались распашные двери. – Как вы, наверное, заметили, в договоре ни слова не сказано о сути эксперимента. Полагаю, вы рассчитывали на моё честное имя, когда подписывали его?
Если Праутер и хотел пошутить, то Барт едва ли смог оценить его юмор; он понял, что практически уже согласился на все, что ни намерен делать с ним Праутер. Или же, другими словами, поставил столько подписей, что не сможет оплатить свой отказ от участия в случае, если Праутер предъявит претензии и предъявит счет на оплату неустойки.
О размере неустойки Барт незамедлительно получил полное представление: когда Праутер прошел в просторную лабораторию, скрывавшуюся за распашными дверями, взгляду Барта предстали десятки столов, заваленных кипами распечаток, с дюжину лабораторных холодильных установок, даже, как ему показалось, полный костюм виртуальной реальности мелькнул где-то среди множества стендов, стеклянных шкафов с полками, тускло отсвечивающими и преломляющими отражения плакатов, развешенных на досках у дальних стен лаборатории.
– Не буду вас утомлять, перейду сразу к сути дела, – сказал Праутер, лавируя между столов. Следуя за ним, Барт вдруг понял, что так и не удостоил профессора ответом. Да… если Праутер все же задавал вопросы, то, вероятно, уже понял, какой Барт тугоухий осел.
Но Праутер, даже если и ждал какой-то реакции от Барта, был терпелив. Во всяком случае он говорил, словно читал доклад на одной из тех конференций, которые Барту так часто приходилось видеть, проходя мимо зала заседаний в университете:
–Вы, вероятно, знаете, что наиболее перспективным направлением в нашей с вами науке являются исследования, связанные с расширением возможностей человеческой психики.
Сейчас я полностью посвятил себя многообещающему процессу, не получившему должного отражения ни в научной литературе, ни, строго говоря, в научной практике вообще. Проект Праутера войдет в историю познания как попытка приоткрыть завесу над тайнами воображения.
Барт моргнул. Стараясь, чтобы оратор не заметил этого, молодой человек бросил взгляд на ближайший стол. На нем стопками, рядами и просто в беспорядке лежали книги в твердом переплете. Однако Барту не удалось узнать ни одной из них; он мог видеть только корешки, а близорукость не позволяла четко рассмотреть некрупные символы на них. На столе подальше стояли безобидного вида картонные настольные календари «домиком», пособия, не отличающиеся качественной полиграфией, довольно сильная лупа, клетка с живой крысой, которая цеплялась передними лапами за прутья, а затем высовывала нос и смотрела на настольную лампу. Когда Барт спохватился и понял, что пропустил часть монолога Праутера, было уже поздно.
–…Итак, наш путь будет неблизким, однако, у вас есть все, чтобы придти к успеху, а я, в свою очередь, уверен в своей оригинальной и продуманной до мелочей теории.
Праутер, во время своей речи перебиравший канцелярские скрепки, сцепленные между собой, оторвался от своего занятия и белесыми глазами уставился на молодого человека. Барт почувствовал неловкость.
–Я в вашем распоряжении, – хриплым от долгого молчания голоса ответил Барт.
–Так я и думал!
Профессор, как оказалось, был весьма самонадеянным, однако продумал он все и впрямь до мелочей.
Следующие десять дней Барт ложился спать и просыпался в строго определенное время, даже, как ему показалось, умывался, ел, менял белье он по какому-то расписанию, которого незаметно придерживался персонал Праутера и сам Барт. Изредка он видел других участников эксперимента, они выходили из дверей лаборатории. Это были молодые люди до тридцати лет, и, как показалось Барту, у них был потерянный и усталый вид. Почему-то самому Барту не хотелось пристально оценивать свой облик перед зеркалом, тем более, что он не прибавил в весе, хоть и очень этого опасался, когда узнал, что не сможет покидать территорию медицинского центра. Вспоминая первые дни эксперимента, Барт впоследствии часто удивлялся тому, как это он не столкнулся с запретами, существовавшими для испытуемых: ни разу не захотел записать свои впечатления о прошедшем дне, не желал узнать о своих успехах больше того, что говорили ему Праутер и ассистенты, не хотел общаться с родственниками. Он позвонил матери из медицинского центра лишь однажды, в первый день после беседы с Праутером в лаборатории, и сказал, что уезжает в другой город на заработки, что вернется, ориентировочно, через три недели и что с квартирным хозяином полностью рассчитался, а пожитки берет с собой.
Часы, проведенные в лаборатории у Праутера, Барт запомнить не старался: он выполнял различные умственные и физические упражения (перед большинством из последних Барт тщательно представлял себе движения, которые ему предстоит выполнить, и лишь потом выполнял кувырки через голову, упражнялся на брусьях, залезал по канату и производил прочие не имеющие особенного смысла телодвижения).
Что касается умственных упражений, то в конце первой недели испытуемый мог легко представить себе множество объектов и даже лиц, хотя раньше не увлекался уличной фотографией и не занимался изобразительным искусством: он представлял сморщенные лица старух – в деталях видел морщины, складки кожи, жесткую щетину на подбородке и под носом, редкие ресницы, бельма на глазах, широкие проборы и крысиные хвосты из редких волос, завязанные на затылках. Он представлял младенцев, даже едва сформировавшиеся лица и головы эмбрионов в утробах. Для этого ему, непривычному, демонстрировали снимки с ультразвукового аппарата, со специальных портативных камер.
Праутер был доволен, однако скупился на эмоции. Каждое следующее утро Барту казалось, что количество исписанных самописцами, изгаженных чернилами печатных устройств листков на столах чуть ли не удваивается, а на подсвеченных светодиодами щитах, занимающих вертикальные поверхности, уже нет места для многочисленных томограмм, которых еще позавчера там не было.
Около недели ушло на какую-то, как показалось Барту, абсолютнейшую чертовщину: он, выжимая из измученного воображения последние соки, чувствуя невыносимые страдания полоски собственной кожи на лбу, натертой шлемом виртуальной реальности, старался вспомнить или выдумать хоть одну текстуру для «раскрасок», как их называл Праутер. Барт раскрашивал бесконечные выдуманные ландшафты, строения, невообразимых зверей и даже объекты небесной сферы.
Ночами Барту снилось, будто эти уродливые очертания нераскрашенных предметов не то выскальзывают из его головы, пока он спит, не то воплощаются из бредней таких же, как он, случайных людей, участвующих в эксперименте.
Барт, просыпаясь, был готов поклясться, что ему снились другие подопытные, но он не мог вспомнить их лиц, чтобы узнать их, если они встречались мельком в столовой, лифте, в коридоре.
Часто в лаборатории Барт раздраженно пытался высвободиться из-под груза датчиков, облеплявших его тело; это происходило тогда, когда уставшие ассистенты переставали реагировать на его слова: «Я пуст», означавшие, что у него закончились идеи и он давно просто тупо глядит на очередной нераскрашенный, неисписанный объект.
Как раз тогда, когда Барт пришел к Праутеру, чтобы сказать, что больше так не может мучаться, что, наверное, никто в мире так не нагружал свое воображение, Праутер, усмехнувшись, сказал:
– Ничего-ничего, вскоре у вас появится возможность доложить о ваших успехах научному миру.
Барт не помнил, как покинул кабинет Праутера. Он совсем забыл о своих честолюбивых планах. Вернувшись в свою комнату, он некоторое время стоял у зеркала, рассматривая свое отражение. «Совсем я опустился», – заключил Барт. Усевшись на кровать, он понял, что, собственно, не может прояснить для себя происходящее с ним, и даже хуже – не знает, с чего начать. Что изменилось в нем во время участия в эксперименте? О чем докладывать на научном собрании? Он не помнил очередности процедур в лаборатории, даже не мог вспомнить, как часто снимали томограмму с его головного мозга.
«Я никудышний психолог, – решил про себя Барт. – Возможно, Праутер манипулирует мной, но я даже не замечаю этого. С другой стороны, никто не держит меня…»
Порывшись в ящике небольшого письменного стола, Барт обнаружил копию своего договора с Праутером. Деньги перечисляются каждую неделю на его, Барта, счет в банке. Значит, он может покинуть медицинский центр и… скрыться? Барт вспомнил о неустойке, прикинул время, которое ему понадобится на бегство и представил место, где мог бы скрыться. В то же время перспектива остаться на означенный в договоре максимальный срок – три недели, грозила сейчас лишь еще одной неделей в лаборатории Праутера, ни часом больше.
Весь следующий день Барт был подавлен и с запозданием реагировал на указания ассистентов и самого Праутера.
– В чем дело, Барт? – наконец спросил его Праутер, объявивший небольшой таймаут после часа бесполезной возни в попытках спровоцировать у Барта представление о химической реакции окисления.
«А вы попробуйте себе представить, что не так», – вертелось на языке, но Барт, осекшись, только хмуро сообщил, что не знает, о чем и когда ему следует докладывать: он не видит никаких перемен в себе, не может судить о результатах, так что не может решить, как отнестись к словам Праутера о докладе всему научному миру.
Праутер отреагировал крайне неожиданно:
– Я вижу, Барт, что вы достаточно поработали, даже настолько хорошо, что я намерен организовать пресс-конференцию с докладом о промежуточных итогах моего исследования. Думаю, вы не будете против, тем более, что конференция состоится уже завтра.
– П-подождите, я…
Но Барт не успел договорить: Праутер распахнул дверь и пригласил в кабинет штатного фотографа медицинского центра, который, с порога сделав несколько снимков, ослепил Барта магниевой вспышкой. Помощник фотографа так отчаянно засуетился, устанавливая отражатель, что Барту не оставалось ничего, кроме как беспомощно разводить руками и скалиться в ответ на просьбы улыбнуться.
На столе у Праутера Барт краем глаза заметил записку о конференции: она должна была состояться завтра в конференц-зале медицинского центра в шесть вечера.
На следующий день Барт не находил себе места: до пяти вечера он использовал три талона в столовую, некоторое время бесцельно бродил по лестницам, даже, кажется, открывал и закрывал двери прачечной, помогая медицинской сестре-хозяйке вкатить тележку с грязным бельем.
В шесть он не мог найти Праутера среди гостей в фойе, хотя постоянно слышал его имя. Он ужасно беспокоился о том, что его не пропустят в конференц-зал в свитере и потертых джинсах. Но, когда приехала съемочная бригада, а среди них – одетые примерно так же светотехники и операторы, Барт прошел в зал без труда.
Весь доклад Праутера показался молодому человеку пыткой: он не понимал ровно половины из сказанного, с ужасом смотрел на снимки и анимированные результаты его собственных идей по раскрашиванию, запущенные на большом экране с какой-то невероятной скоростью. Барт понял одно: о нем, о том, что он жив и имеет право на внимание, не будет сказано ни слова. Праутер искупается в лучах славы, съемочная группа с центрального телеканала снимет его крупным планом – и все. В лучшем случае Барт окажется завтра в лаборатории, где до седьмого пота будет воображать и фантазировать ради престижа Праутера, ради его грантов и регалий.
Барт уже не помнил, как, даже не дожидаясь окончания фразы, приглашающей корреспондентов задать вопросы, вышел на сцену. Он запамятовал, куда девался Праутер в этот момент.
Да, сказал Барт, я – тот самый испытуемый, что попал на программу Праутера случайно и показал высокие результаты при первичном тестировании. Возраст: двадцать два полных года… планы Праутера, а также его, Барта, планы по окончании эксперимента разглашению не подлежат. Условия жизни в медицинском центре хорошие; график работ по эксперименту не утомляет, а самочувствие так и вовсе отличное. Нет, несмотря на то, что Барт задал тяжелую работу своему воображению, он не создал ни одного шедевра в области искусств, но надеется, что его результаты станут отправной точкой для научных исследований. В области психологии творчества – в том числе. Не желая утомлять представителей прессы, он представил сейчас лишь скромное дополнение к основному докладу Праутера.
Дружный гул слушателей заставил Барта отвлечься.
– Удивительно! – крикнула какая-то телеведущая, перекрывая нарастающий гомон толпы коллег и топот ног.
Взмахнув зачесанными набок волосами, она встала перед камерой, сразу оказавшись в луче мощного осветительного прибора:
– Невероятно, но факт: испытуемый Праутера ответил на большинство вопросов прессы самостоятельно, а мы даже не успели задать их! Присутствующие коллеги уверяют меня, что не посылали вопросов профессору заранее, так как тема доклада держалась в достаточном секрете.
Где-то у выхода полукольцо операторов окружило, судя по выкрикам: «Профессор!..», самого Праутера. Там требовали объяснений, путались в проводах, во всем зале бегали и спешно набирали номера на мобильных телефонах почти все приглашенные. Несмотря на отчаянное сопротивление, Барта сперва вытолкнули со сцены, оказавшейся удобным местом для стендапа многочисленных ведущих перед камерами, а затем и вовсе перестали обращать на него внимание. Видимо, дело было в отсутствии бейджика; периодически ему казалось, что ищут его, чтобы задать вопросы, но никто из перекрикивавших друг друга журналистов так и не захотел говорить с Бартом.
@музыка: черный ворон
@темы: Рассказ
-
-
06.03.2010 в 20:03эта фраза немного смущает. Обычно, такие вопросы связаны с фактом воздействия всякой гадости на центральную нервную систему. Но тогда логичнее спрашиваать нечто вроде "принимался ли алкоголь, кофе, такие-то лекарства, наркотики за последний месяц/неделю"
-
-
06.03.2010 в 20:26-
-
06.03.2010 в 21:19неуклюжеватая фраза, ИМХО.
Талон оказался прикреплен к пухлой папке,
О как! Т.е. Барт был настолько оголодамши, что поначалу не заметил пухлую папку, а видел один только талон на питание, прикрепленный, как он только потом выяснил, к этой папке? Ну идеальная собака Павлова!
-
-
06.03.2010 в 21:28три родительных падежа подряд - грамматике не противоречит, но читается плохо. Да и вообще стоит попроще выстраивать фразы - заботясь не только о грамматике, но и о восприятии. Мне многое приходится ПЕРЕчитывать, чтобы въехать.
-
-
06.03.2010 в 21:31-
-
06.03.2010 в 21:35он посчитал и получил результат: "50% не понимаю"?
-
-
06.03.2010 в 21:38