[героин.я]

Золотая клетка (улучшенная и дополненная версия)

Золотая клетка. Вот она – его жизнь. Его чувства, мысли, эмоции, Илона – все это отравляло его существование с каждым днем все больше и больше. Тоска грызла Олака своими зубами, а на их кончиках поблескивал яд. Нельзя сказать, что он не был сладок.

Он встал лицом к окну. Где-то прогремел гром, и началась гроза. Что-то успокоительное было в этом черном небе, в каплях дождя, что с силой ударяли по земле. Когда Олак почти растворился в силе бушевавшей стихии, за его спиной раздался голос.

- Здравствуй, - Илона всегда появлялась бесшумно, ее нежный голос ворвался в мысли Олака.

- Здравствуй.

- Почему ты такой грустный, Олак? – тихо спросила Илона.

Олак посмотрел в ее зеленые, словно изумруд, глаза, бережно провел рукой по золотому покрывалу волос, что лежали на плечах молодой богини, и коротко произнес:

- Тоска.

Илона видела в этих черных, словно агат, глазах то, чего так боялась увидеть: тоска, желание уйти, раствориться. Но в то же время она совершенно точно знала, что Олак ее любит… той бурной и горячей любовью, что встречается так редко…

Знала, что если Он попросит, то она отпустит. Без малейшей тени сомненья и почти без колебаний. Илона слишком любила его, чтобы мучить сильную и свободолюбивую личность заточением на самой вершине Олимпа.

Илона подошла к окну и открыла его.

- Лети, - просто сказала она.

- Ты уверена? – не то с удивлением, не то со страхом спросил Олак.

- Лети. Так будет лучше. Лети же! – повторила она.

- Я буду прилетать, - неуверенно сказал Олак, хотя, и он, и она понимали, что видят друг друга в последний раз.

Он посмотрел на Илону в последний раз – словно пытаясь запомнить и, словно физически ощущая, как ее образ вычерчивается где-то слева, там, где у обычных людей находится сердце.

Илона ловила каждый взгляд черных глаз, скользивших по ней, и понимала, что все, ничего нельзя изменить. Он улетит сейчас… нет, вот сейчас… а, может, он вовсе не улетит?

- Не тяни же! зачем ты меня мучаешь? – вырвался из ее груди не то стон, не то крик.

Внезапно Олак подошел к ней и прижал ее златовласую голову к своей груди. Затем также быстро поднял ее голову и тихо прошептал, глядя в самую глубину этих глаз цвета молодой листвы:

- Помни меня, слышишь? Только помни меня – я всегда рядом с тобой! Всегда!

Она припала к его горячим, сухим губам. Он не выдержал первым и, оторвавшись от нее, быстро подошел к окну. Почувствовал, как ветер пробирается во все уголки тела, вздохнул глубже и… стал ветром.

Илона стояла лицом к окну. По ее щекам текли соленые слезы. Она даже не пыталась вытереть их.

Все стало пустым.

Без него…



ждем-с

---

[zadveri]

такое злобненькое %))



Я кровь пущу и сломаю кости

Всем тем, кто душу мою развеял,

Кого раньше впускал я в гости,

Меня принимал и кому я верил.



Не посмотрю на страданья близких

Твоих, что будут молить у дороги.

И пусть заходится шавка визгом -

Ты так же будешь визжать на пороге,



Пока как свинью освежую и взрежу,

Как ты резал мир мой и сердце на части.

В тумане я видел безликих надежду,

И ты ей подавишься, пёс грязной масти.



А мне ничего уж за это не станет,

Во мне нет души, я давно уже между.

С тех пор, как рассёк ты тень над крестами

С тех пор, как снял я веры одежду...

---

[героин.я]

Сильно не пинать))) я только учусь

Гром

Незаконченная картина все же была прекрасна. Светлые краски освежали ее, но все равно, в этой картине была своеобразная мрачность.

Готический замок в светлых тонах – что может быть необычнее? Башни, окна, стены замка щерились на зрителя, словно говоря: «За что? Почему свет? Почему белый? Черный – вот наш цвет!». Но художник не внял мольбам холста. В этом и заключалась его абстракция и вся прелесть и необычность картины.

Приступ безумия = кокаин + вино + непризнанность. Гремучая смесь – и нет полотна. Нож и ярость – не соратники высокого искусства.

Ярость – вот то, чего ему не доставало. Он стал слишком мягок в последнее время. Гром еще раз отхлебнул вина и положил нож на место.

Замок, на некогда прекрасной, а сейчас порезанной на лоскуты картине, мрачно усмехался. «Черный джокер» - вот как бы назвал Гром эту картину. Но ее нет. он сам уничтожил свое детище. И не жалел. Нет – сантиментам!

Гром подошел к столу, достал коробочку с белым порошком и погрузился в мир дешевых грез.

Он встал на подоконник и расправил руки, словно крылья.

- Гром! – крикнул кто-то, вошедший в комнату.

Гром не удержался на краю узкого подоконника. Он даже не успел осознать, что сорвался. Легкий ветер касался его лица и он с удивлением и какой-то умиротворенностью подумал «Я лечу? Наконец-то…» Он полетел, но только не вверх, а вниз. Увы, не взлетел.

Для него эта нелепая смерть стала спасением. Он маялся. Маялся из-за своего таланта. Это выделяло из серой массы существ с гордым именем «Человек».

«И он тоже взлетел,

Но только не вверх, а вниз…»

---

[Гремлин]

Войнушка.



Напролом улыбаюсь накалом.

Время озлобленно ходит,

Начинает стучать по забралам

Победитель умерший стонет.



"Не забудешь ты этого голоса..."

И коснется жестким словечком.

Ещё, греховод, не вознесся

"Вы забыли поставить мне свечку!"



Как непрерванный пахну.

"Да зачем оно все?" - закричит

Все равно надеваю папаху.

Никогда я так не был сердит.



Подожди, не упрямся, лихая

Не о вас, не идет, не болит

Потому иногда запрягает

Что-то бледно перегорит



А в тиши застревает зарево

Раз, два - скачу, как новорожденный

Говорит, мол, собака залаяла

Модный такой, искореженный



Разобьется патронник, взвоет

Волко-чело-не-я

Весь в войне передерганный, в злобе.

Ничего не захочет, свинья.

---

:)

[Oberstrumpfbandfuehrer Brokain]

если честно, два моих самых-самых любимых стихотворения

***

Кто-то вышел из дома,

И лось промчался невтемный,

Чуть покачнулась осина.

А я возьму керосина

И стану центром системы,

Стану маленьким солнцем.

***

Я спал в окне, а ты - напротив

Парила в воздухе в пыли,

Я все оставил на работе,

Я грыз на щепки корабли,

Я тер бумагу до икоты:

"Он жил, живет и будет жить

И в облаке кровавой рвоты

Стихи поэта говорить"

А мне хотелось выйти в окна,

И форточку закрыть на дверь,

Нелепым страхом выбить стекла

Из окружных витрин, поверь,

Но я забросил все заботы

И спал в окне, а ты в пыли

На облаке кровавой рвоты

Плела из щепок корабли.

---

[to_mo_rr_ow]

мне бы хотелось чтоб конечно оценили и высказали моции после познакомления произведения.

Солнце, она не видела его уже несколько недель, или месяцев. Она не помнит, сколько она такая. Она не живет, она давно забыла про свет. Её день не начинается и не заканчивается.

Слабые, редкие мысли пробегая в голове, не дарят ей ничего кроме лишней усталости, да она устала жить. Она уже давно не чувствует ничего, ни боли, ни страха, она перестала бороться.

Солнце, это единственное чего она хотела, единственное по чему скучала.

В комнату зашли люди, возможно, это были её родные, но в бреду, она никого не узнала. Они встали вокруг нее и молчали. Ей только казалось, что они молчали.

девушке на больничной койке было все равно. Ей не хватало тепла, её не могли согреть одеяла, внутри её давно была пустота. Её душа почти умерла, от нее осталось лишь одно желание «солнце». Она даже не совсем понимала, что это такое, но уверенно знала, что хочет именно его. Она не осознавала что больна, и то что её дни уже сочтены.

Она собралась, впервые за несколько недель, а может годов, и сказала лишь одно слово. «Солнце» Теперь, напрягая все свои способности, она слышала речь, но не понимала её, она давно разучилась её понимать, с каждым разом она становилась все менее понятной и близкой.

Она устала, слабая попытка сделать что-то, вытащила из нее все силы, по ее телу словно медленно, разливался яд, лишая её последнего тепла. она посмотрела в окно, и снова, так и не увидела солнца.



Я закрываю глаза и вижу тьму,

Я открываю глаза, но не вижу света.

Я давно увидеть ничего не могу,

Способности видеть, у меня нету.

Я давно забыла, что такое свет,

Я вижу только бесконечную мглу.

И шанса вспомнить, у меня нет,

Я во тьму удалилась, не вернуться к теплу…

---

[:Silence:]

Среди прочих обыденных дней,

Среди ясных и звездных ночей

Есть вселящие ужас мгновенья

Что весною заглушат птиц пенье,

А летом погасят свет солнца,

От которых сильнее лишь бьется

Сердце тех, кто познает все муки,

Тех, кто когда-то томился от скуки.

Среди названных есть и друзья,

Среди них появилась и я.

---

[героин.я]

Сильно не пинать...

Золотая клетка. Вот она – его жизнь. Хотя, от жизни-то осталось только название. Его мысли, его эмоции, его Илона – его золотая клетка.

Олак знал, что скоро его не станет. Он был слишком свободолюбивым для такой жизни, ведь Олак – ветер. Это неукротимая буря, его никогда нельзя было остановить. А Илона убивает его своим ядом. Но Олак не мог не признать, что яд этот был сладок…

Тоска грызла Олака своими большими зубами. Каждый зуб был ядовит по-своему, но ему было все равно. Тоска есть тоска.

- Здравствуй! – Илона всегда появлялась бесшумно, ее нежный голос вторгся в его мысли.

- Здравствуй, Илона, - тихо проговорил Олак, повернувшись к ней.

- Я скучала, - мягко сказала она.

- Я знаю.

- Почему ты такой грустный, Олак? – спросила Илона, сердцем чувствуя, что что-то не так.

- Я не грустный, я задумчивый.

- Тогда почему ты такой задумчивый?

Олак повернулся к Илоне. Она была слишком умна, чтобы не прочесть ответ в черных глазах Олака.

- Тоска, - коротко пояснил он.

Илона подошла к окну и открыла его.

- Лети, - просто сказала она.

В больших глазах Олака отразилось недоумение.

- Ты уверена?

- Да. Без меня ты свободен. Лети. Так будет лучше.

- Я вернусь, - сказал Олак. Но и он и Илона понимали, что больше друг друга никогда не увидят.

- Лети, - повторила Илона.

Олак повернулся к окну. Глубоко вздохнул… стал ветром.

А Илона осталась стоять у открытого окна. Дул ветер, но ей это было неважно. Все стало пустым.

Без него…



ждем-с

---

[Гремлин]

Ну если стихи, то...



————————



Мы с тобою два ворона

Тени среди других теней

Лоно ветра, ночи темней

И сильнее чем ветер



Мы взлетаем, чтобы рыдать

Здесь мы иней на стеклах

Здесь, чтобы воссоздавать

Но это так... Горько. Горько.



Теперь паруса, но мы темнота

Никуда не направлены

Черны, как речная вода

Неисправлены.

---

весьма спорное стихотворение

[Oberstrumpfbandfuehrer Brokain]

Взгляд ее был полон смерти, а глаза тоски

Тихо проникали мысли в мокрые мозги

Тихо проникали змеи под подол ее

А вокруг летали феи, сны и воронье



В час, когда она вскрывала желтые глаза

По щеке вороны-феи потекла слеза

Нож шипел и растворился в слезной кислоте

Желтые глаза тонули в неживой воде



Грянул гром, в лесах стемнело, пролились дожди,

Смыло фею и ворону, смыло всех - не жди!

Сны приснились и забылись, только лишь она

Желтые глаза вскрывала, глядя из окна.



вещь действительно охрененно спорная, легко мо*но назвать бредом...бездарностью автора... но мне чем-то нравится)

---

[:Silence:]

Глотаю молча слезы.

Ты ведешь меня с собой.

Возможно, были грезы.

Мечты и счастье - все долой.



Идем сквозь лица

Пустые, безо ртов и без очей.

Лишь музыка не перестала литься

Сквозь пламя и огонь ночей.



Одни мы зрячие,

Одни среди толпы.

Все люди, словно спящие,

Облокотились на столбы



И только мы с тобой,

Те, кто слышит и живет,

Можем этой темною порой

Увидеть музыки полет.



Пройти сквозь страх,

Преодолеть мечты!

И, рассыпаясь в прах,

Остаться все-таки вдвоем: лишь я и ты.

---

[Гремлин]

Привет всем.

Посмотрел несколько работ и критику к ним. Подумал, что есть все же люди одаренные на этом свете. Графомании всякой читал много, здесь её пока особо не встретил.

Решил выложить свои первый рассказ - он был написан достаточно давно, чтобы сам мог увидеть все его недочеты. Но ваше мнение очень интересно. Заранее благодарен.







Они шли веселой бодрой походкой по старому асфальту, хранящему тепло и вязкость, пьянящий аромат бензина и стертых шин, оставшихся после дня.Они улыбались друг другу, смеялись, сжимались в объятьях, обмениваясь ещё совсем невинными поцелуями. Они были счастливы.

Черная полоса, прямая, как пластмассовая школьная линейка, тянулась до обрубленного горизонта, небо, похожее на линялый шерстяной свитер, стояло перпендикулярно ему и манило своей неприступностью. Ветер доносил до них разные запахи, они ловили их и представляли, что это запахи неизвестных им растений и животных, они старались не смотреть по сторонам, потому что… потому что…

Потому что кругом были горы ржавых железных вещей, похожие на корчащихся в агонии созданий, вещей, которые означали смерть и окончание. Никто бы не решился играть с такими вещами.

Но они играли и с ними. И смеялись.

- Это глупо.

- Что?

- Это…

- Ну что-о-о!?

- Мистицизм, глобальность, все прочее, что отождествляемо с верой Во-Что-Бы-То-Ни-Было. Ты должен поддерживать истину, которую легко опровергнуть. Разбить, как корыто!

- Сам ты – корыто…

Второй обиделся. Первый помалкивал, но все знали, что он сейчас возьмет, да что-нибудь и скажет, и он это сделал тогда, когда, никто уже не ждал, так как он делал всегда.

- Вера не подвергается опровержению, - сказал Первый, - так, как лежит за гранью понимания простой логики. Это банально. Просто, не тот уровень восприятия, не тот уровень сознания…

Второй подумал, что опять ничего, не понял, и подумал, что или понял по-своему, но на самом деле он все понял так, как надо.

- Ну, нужно же во что-то верить. Я верю в людей.

Первый и Третий долго молчали.

- Ну а я думаю, что их не осталось.

- Как бы они по твоему выжили?

- Ты когда-нибудь видел «людей»?

- Может. Я не помню точно. – Соврал второй и пнул ногой старую консервную банку, валявшуюся на дороге.

- Я Человек-Неразумный! – закричал Третий и начал скакать на одной ноге вокруг остальных. Все смеялись.

Ничто не менялось вокруг, но возможно и менялось, это не имело значения, потому, что изменения можно было придумать.

Горы рухляди теряли форму, приобретали цвета разного оттенка ржавого по мере их движения. Это было похоже на картофельное рагу, когда вылепливаешь из него каръеры, лощины и таинственные места, где хотел бы побывать.

Не было других звуков кроме ИХ шагов и ИХ дыхания, ИХ голосов и ветра,… если не обращать внимание на тот тяжелый, мертвенный скрежет, который было иногда слышно, если наступала тишина.

Первый заговорил, как всегда, когда никто этого не ждал.

- Нужно принимать смерть естественно.

- Смерть – это Готишно!

- Ты не знаешь, что такое смерть на самом деле.

- А что? – Второй широко открыл рот.

- Антракт или Итог, возможно Испытание. Эти субъективные взгляды ни чем ни лучше, чем остальные, но, по-моему, лучше выбрать что-то такое. Хотя каждое действие является выходом, важно и то, какой результат будет достигнут в итоге.

- Смерть может быть красивой, смерть является единственным выходом для тех, у кого нет другого выхода!

- В тебе много от ребенка. Первое – возможно, второе – логический парадокс, так что определенно нет…

Единственным, что действительно изменялось, было небо. Оно становилось темнее и светлее, когда появлялся большой белый шар, очень похожий на дыру. Вполне возможно, что это была озоновая дыра.

Третий негодовал.

- Да ты всегда говоришь за всех! Всегда Первым! Всегда Последним! Ты такой же как все, и ты тоже ошибаешься! Эгоист, и считаешь себя Первым-Из-Первых!

- Ты волен опровергать, ведь смысл любой полемики – это взаимная заинтересованность дискутирующих оппонентов! Я…

- Эй, хватит! Давайте лучше споем чего.

И они пели.

Песня звучала, отражаясь от асфальта, принимая необходимые им формы, но единственным, кто пел действительно хорошо, был Первый, но возможно это только он так считал, или же в действительности он вовсе так не считал, так или иначе, они были разными, а небо было теплым.

- Давайте будем откровенными! – Второй с любопытством глазел по сторонам, он любил искать что-то новое и иногда даже кое-что находил. В его коллекции было: несколько ржавых банок, один не менее ржавый разводной ключ, ржавые куски железа, ржавые куски такого же железа, но немного другого.

- Я сексуально раскрепощен! Как тебе такое откровение ?! Могу спошлить. - и он спошлил. Все покраснели, но в свою очередь тоже спошлили, чтобы не чувствовать себя дураками.

- Брр. То, что нам действительно необходимо, так это уверенность в своих действиях, намерениях…

- До-о-стал уже-е. – Протянул Третий.

- Почему меня никто не понимает?

На этот раз последнее слово досталось Второму. Они долго молчали. Просто шли вперед.

- Наслаждение – вот что мне нужно. Самовыражение и удовольствие!

- Наверно ведь не только это… - Первый осекся, возможно что-то заметив впереди.

Таких «возможно» они замечали уже неисчислимое множество раз, и иногда Второй что-то добавлял себе в коллекцию, так что и сейчас он сразу встрепенулся и ожил. Третий скептически посмотрел на Первого.

Они шли по дороге, и как они не старались, дорога не изъявляла желание изменяться, конечно, если не считать иногда встречаемые ими трупики раздавленных животных…

Но в этот раз было значительное изменение.

Даже не смотря, на то, что шар-дырка, уже начал сползать за «обрыв», и становилось темно, а так же то, что их и «возможно», разделяло приличное расстояние, они сразу почувствовали, что это «возможно», не просто возможно, а даже «наверняка».

Асфальт был разломлен, что-то наверняка пробивало его изнутри, то есть из нутра. Когда они подошли, каждый имел возможность убедиться в этом.

Асфальт набухал и трескался, заметные толчки сотрясали дорогу под их ногами.

- Что это?! – Удивленно произнес Второй.

Третий бросился к этому нечто, но Первый схватил его за руку.

- Лучше не стоит. Мы не знаем, что это такое.

- Не проще ли взять и проверить?

- Лучше выждать. Поверь мне.

Они выждали достаточно долго, так, что стало совсем темно.

- Отлично, теперь мы ничего не увидим!

До них доносился шорох и шуршанье, какой-то незнакомый и таинственный запах, но кроме этого, к всеобщему сожалению, больше ничего нельзя было воспринять.

Они сидели в тишине и темноте, и думали, что так темно не было ещё никогда, хотя это конечно же было не так.

Все затихло. Настала тишина.

- Как вы думаете, что там? – Спросил второй шепотом.

- Это может быть всё, что угодно. – Изменил своей привычке Первый.

- Это нечто Неизведанное. Странник, поднимающийся из низин подсознания, с пустотой вместо глаз… Безликий демон… посланник…- Третий говорил тихо, мастерски подбирая нужную интонацию.

Кроме того, вокруг снова стал слышен этот ржавый скрежет.

- Это пошло. – Отцедил Первый.

- Иди ты! Всеведающий интеллектуал! Я вполне серьезно. У него еще с собой маски, маски, под которыми ты тоже прячешься!

- Я стараюсь быть аутентичным, но это жизнь, в которой нужно играть роли! Кроме того, я стараюсь быть откровенным и с собой и с вами! – Он внезапно осекся. - Мне с-страшно… Я боюсь.

- А я не хочу боятся…

- Мне тоже страшно. – Голос Второго дрожал.

Первый не мог ничего сказать толком, мысли его путались, язык перестал слушаться. Он вдруг решил, что он один в темноте. Он начал говорить странные вещи.

- Я надел маску идиота. Не прислушивайся к моим глупым словам. Я говорю нелепости. Потому, что мне страшно. Но может и не только поэтому… Хочешь, я скажу что-нибудь невероятно глупое?

- Ладно, прости. – Третий почувствовал, как плохо Первому. Он вообще умел хорошо чувствовать, и тоже умел быть откровенным. Тем более что он когда-то тоже был один в темноте. – Лучше скажи, что ты думаешь по поводу нашей находки.

- Все очень просто. Её не существует. Нам показалось, потому что мы слишком сильно хотели этого. Типичная визуальная и слуховая галлюцинация, которую мы создали активным самовнушением. Можно найти любое объяснение… Например, это может быть старое кротовище… точно, старое кротовище.

И как ни странно, стало заметно менее страшно.

- Ты слишком веришь в неизменность. Это глупая догма.

- Но это доказано хотя бы тем, что пока мы идем, ничего заметно не изменилось, так?

- Долго мы идем… эххх…

Они молчали, прислушивались, но теперь это было бессмысленно. Все исчезло, а они слишком сильно устали.

- Это ведь что-то важное! – сказал Второй, но остальные уже спали.

Он ждал ещё долго.

Потом тоже уснул.

Ветер трепал его волосы.



…



Подорожник прорвал плотный покров асфальта, он был семенем, потом начал превращаться в росток, расправляясь, набирая силу из земли, сохранившей питательную энергию. Он боролся, долго, самозабвенно, отчаянно, разрывал слой за слоем, разрушал прогнившие ткани мироздания. Он был единым стремлением, он был и верой, и желанием, он и знал, и чувствовал. Он был всем.

И теперь он родился, разбросав вокруг черное крошево асфальтовой поверхности. Он распустил бутон и выпустил нежные споры, потратив себя на это.

И умер, опадая, уходя глубоко под землю, истлевая в тишине…



…



- Я же говорил. Галлюцинация. Самовнушение. Старое кротовище.- Сказал Первый удовлетворенно.

- Ну вот. Опять ударяемся о серые скалы повседневности. – Разочаровался Третий.

Второй молчал, он смотрел куда-то вдаль.

- Пойдемте, что-ли, дальше. Вы как, друзья мои?

И они пошли.

Воняло мусором.

Дорога была прекрасна.

---

Наконец-то...

[Middleclass Hero]

Да, мы наконец решились написать в сообщество.

Просим покорно простить нам наш нерифмованный бред.



Вот она, первая ласточка. Для затравки.

(написано моим раздвоением личности, и, конечно, о ней, любимой...)



Анька (почти без рифмы)

25.03.06

Я родилась как предвестница бури,

Из остывших, пропыленных снов.

Принесла в этот мир страшно-новый

Несколько черных, озлобленных слов.



Я проснулась в сознании детском

После страха и первых потерь.

Стала темной и страшной надеждой,

тала тенью одной из людей.



Так на залитом кровью поле

Гуще, чаще прорастают цветы.

Так в душе, расставшейся с болью,

Пробуждала другие мечты.



Пусть насмешница, пусть - дикий зверь!

Я спокойно смотрю на людей...

Пусть не верят, но в этой жизни

Я посланница мира теней...



Мне не страшно всем делать больно.

Мне не трудно проблемы забыть.

Не бояться, не плакать - все ровно.

Не могу, но умею я жить...



Быть уверенной в собственных силах,

Помошницей злобных проказ,

Так я в душу пустую спустилась,

Чтоб менять, день за днем. раз за раз...



Так! Я призвана детскою верой!

Разбужена новой мечтой...

Так я красками мрачно-крикливыми

Жизнь другую создам для другой...



Пусть сначала была только вера!

Вера стала убежденья огнем...

А для призрака больше не надо.

Пусть мечта перестанет быть сном...

Мёртвая Анархистка

---

Завивает ветер кудри на моей головушке

[Smallfatty]

Завивает ветер кудри на моей головушке.

Я иду на пятачок в белой рубашоночке.



Там у речки-реченьки ждет меня подружка,

На ней синенькое платье, красненькая рюшка.



Весело, мы весело под гармошку спляшем,

А потом на сеновале, отдыхая, ляжем.



Замилую, зацелую; ой ты, ноченька, замри…

Разовьются мои кудри в лучах утренней зари.

---

мое коронное =)

[Oberstrumpfbandfuehrer Brokain]

Моя темная душонка

Наблюдает за прохожим,

Пристрелившим на пороге

Голодавшего котенка.

Я смотрю и улыбаюсь:

Кот, почти не пострадавший,

Просто дремлет на пороге,

По ступенькам кровь стекает.

А прохожий исчезает,

Выбегая за ворота,

И встречает там подругу,

И котенком называет.

Прижимаясь к ней небрежно,

Впрочем, может, даже нежно,

Он и не подозревает,

Что пристреленный котенок,

Очень долго голодавший,

Но совсем не пострадавший,

На пороге возлегая,

Просто-напросто дремает,

Даже несмотря на то,

Что с ступенек кровь стекает.

Жаль, что это знает только

Моя темная душонка...

---

вот и йа

[Oberstrumpfbandfuehrer Brokain]

in space

Фонтан песком плевался в небо,

Кружил ключами у виска,

Как будто кто-то с кем-то не был,

И жгла его водой тоска.

Момент задерживая пыльный,

Я бросился во тьму времен,

И на плите твоей могильной

Лежал, надеждой опален.

В мой мозг и в сердце била лира,

И вера плакала с груди...

И мы с тобой, на крыше мира....

---

и еще

[Oberstrumpfbandfuehrer Brokain]

А камни изотрутся в пыль,

И снова сказкой станет быль,

Прискачет нищий на коне

Из места странного вовне,

И вновь наш повторится круг

Из диких свадеб и разлук,

Нас обвенчает мертвый шут,

И люди, может быть, найдут

Лет через сто на месте том

Письмо, скрепленное гербом

И смогут, может быть, прочесть..

Я напишу так все, как есть:

Про камни, что сотрутся в пыль,

Где в сказку превратится быль...

---

встаю в чередь и с нетерпением *ду конструктивной критики

[Oberstrumpfbandfuehrer Brokain]

Заставь меня

1

Ты чертишь на руках сюжеты,

Я голосам неслышным внемлю,

Заставь меня бродить по свету,

2

Заставь меня себе поверить,

Заставь грустить и днем и ночью,

Заставь шагами время мерить,

3

Заставь гулять по крышам старым,

В полночь о жизни громко спорить,

Дышать тяжелым ртутным паром,

4

Заставь искать на небе землю,

Заставь, я стих свой не закончу,

Заставь, заставь себе на горе.

---

А мона и меня покомментировать?..

[Лисандра.]

А знете?.. Мне уже не помочь.

Там за окном одинокая ночь -

Она мне сестренка по крови -

Шепчет : "Пусть ты порвала оковы,

Но уж вернуться назад не дано."

И память, как в черно-белом кино,

Что было, хоть тускло, покажет.

Цвета, они времени кража.

Оно их смывает слезами.

Что было - прошло. Ну а память

Оставь себе, коль ты мазахистка.

Травить душу себе - это низко.

Страдать на кресте не спасение.

Нет такой вещи, как искупление.

Прости себя - не вернуть, что прошло.

Ты режиссер - работай над новым кино.

---

Ворота. Окончание

[Snezka]

Вот первая часть рассказа: http://diary.ru/~stih/?comments&postid=13213591



А здесь - окончание:



Поворотов больше не было, не было и окон. Спустя некоторое время коридор закончился, и она была вынуждена остановиться, натолкнувшись на дверь. Не раздумывая, женщина вошла внутрь и оказалась в большом актовом зале, который больше походил на театральный; в нём было всё – от уходящих в темноту лож до тяжёлого занавеса с золотыми кистями, наглухо укрывшего сцену.

Женщина шагнула в зал и, минуя волнистые ряды слившихся кресел, направилась к сцене. Тишина вокруг взметнулась серой пылью, от затенённых стен со знакомым полушуршанием-полушёпотом отделились тени и заскользили между сидениями. Оглянувшись, Елена заметила нескольких детей, разместившихся на задних рядах и не отрывающих глаз от занавеса. Остальные серые тени притекали со всех сторон и выжидающе становились у неё за спиной.

Женщина неторопливо шла вперёд, к усыпанному цепочкой разноцветных огней занавесу. Когда она поравнялась с первым рядом, массивные складки всколыхнулись и бесшумно разъехались в стороны, открывая ярко освещённую софитами сцену. Почти вся она была занята двухэтажным кукольным домиком. Передней стены у него не было, не было видно и задней – она уходила дальше в глубь сцены и терялась в тени. Зрителям открывался вид на гостиную, уставленную разноцветной пластмассовой мебелью, с нарисованными камином на стене и книгами в шкафу, с чернеющим окном в обрамлении ажурных штор. Чуть дальше была видна узорчатая лестница на второй этаж и дверной проём, ведущий через тонкую перегородку в соседнее помещение, которое также было открыто для обозрения залу. Всюду по сцене были разбросаны огромные кубики, яркие детские книжки, у стены-перегородки застыли мяч и полосатая юла. На розовом диванчике в гостиной лицом к зрителям сидели куклы ростом с человека. Они были одеты в украшенные оборками и бантиками платья, на их гладких голубоглазых мордашках, обрамлённых завитыми кудрями, застыла счастливая улыбка. Вне домика Елена увидела ещё одну куклу – она сидела на полу, не помещаясь в гостиной: пятиметровая фарфоровая кукла в ажурном платье, с золотистыми буклями и круглыми бессмысленными глазами.

На сцену вела широкая лестница, которой Елена немедленно воспользовалась, подталкиваемая шуршащей массой. Почти все места в зале были заняты детьми, одинаково смотрящими на сцену.

Женщина прошлась по помосту, с любопытством разглядывая игрушки. Некоторые она даже потрогала: фарфоровая ножка огромной куклы в лакированном башмачке на ощупь оказалась совсем ледяной, деревянные кубики оставляли на пальцах занозы, мяч она не смогла сдвинуть с места. Когда женщина зашла в гостиную, глаза на неподвижно счастливых кукольных лицах ожили и уставились на неё, и куда бы она не направилась, рассматривая убранство комнаты, круглые перламутровые зрачки неотступно поворачивались за ней. Елена подошла к одной из кукол, и, с интересом наблюдая, как неестественно скашиваются её глаза, попыталась обойти вокруг дивана.

- И вы снова опоздали! Это уже никуда не годится!

Знакомый голос заставил женщину остановиться и обернуться к залу, в глаза ударил яркий свет.

- Можете ничего не объяснять, все ваши оправдания я уже знаю наизусть. Сегодня премьера, зрители на местах. Начинаем!

Повинуясь команде, сцена ожила и наполнилась звуками. Где-то заиграла музыка, словно кто-то открыл музыкальную шкатулку, послышался едва слышный смех. Исполинская кукла конвульсивно дёрнулась, протянула руки и рывками начала тянуться вперёд, пока не коснулась пола негнущимися ногами и руками одновременно, став на четвереньки. Точно так же подёргиваясь, она выпрямилась. Круглое румяное личико повернулось к Елене.

- Где же ты так запылилась, непутёвая моя? – ласковый мелодичный голос куклы контрастировал с глупо выпученными глазами. Она обхватила голову руками и резко покачала ею из стороны в сторону.

- Мы тебя искали во всех ящиках, расспросили все игрушки, и нигде тебя не было. Как печально! – резко изменив интонацию, она воздела руки к самой крыше домика.

- Отличное начало, Мари! – в голосе из зала чувствовалась гордость, - Продолжай!

Кукла неуклюже повернулась всем корпусом и снова заговорила, чётко интонируя фразы:

- Что с тобой случилось, пока ты пропадала, моя ненаглядная куколка? Почему твоё платьице в грязи?

Елена опустила взгляд и увидела своё плюшевое набивное тело в разорванном платье. Пухлыми поролоновыми ручками она пощупала свой правый бок – из него торчали клочья синтепона и пучки каких-то ниток.

- Я… я очень долго шла, - неуверенно отозвалась она.

- Ах, бедняжка! – кукла снова театрально покачала головой, - Вот что бывает, когда ты уходишь оттуда, где уже всё для тебя готово. Тебе нечего было искать, куда бы ты не направилась. Но что с твоим телом?

- Людям всегда интересно узнать, что у тебя внутри, - тихо произнесла женщина, не задумываясь.

- Громче, пожалуйста! Вы не в кино, - мгновенно отреагировал голос из зала, - больше энергии в роль!

Елена выпрямилась и тряхнула головой. По плечам рассыпались витые шерстяные нитки.

- Я встречала много людей на своём пути. Они хотели узнать меня, - женщина повысила голос, он сорвался.

- То-то же, – донеслось из зала, - продолжайте!

Кукла сложила ладони и прижала их к кружевной манишке:

- Неужели им так необходимо было причинять тебе боль? – вопрос прозвучал безупречно участливо.

- Это совсем не больно – открываться другим…

- Отвратительная фразировка, неверный ответ! – встрял голос.

Елена вздрогнула и повернулась к залу, но ничего не увидела, кроме слепящих бликов. Она втянула воздух и медленно произнесла:

- Мне не было больно, пока я не поняла, что они не нашли во мне ничего, что отличало бы меня от них.

- Нет! Не то, не так!

Кукла-хозяйка застыла в молчании, неподвижные фигуры на розовом диване приглушённо защебетали:

- Нельзя, ведь нельзя же так бессовестно обманывать! …Не пугайся, не бойся, не страшись, не стесняйся… не скрывай то, что уже открыто, что ясно, что понятно, что знают все, кроме тебя!..

- Боли не бывает, когда идёшь навстречу другим… - Елена замолчала на мгновение, - больно, когда они проходят мимо тебя…

- Ближе к правде, - голос из зала смягчился, - но всё равно не то. Думайте!

Поролоновые ручки дрожали слишком явно, их пришлось спрятать за складками нелепого платья в горошек, в которое она оказалась одета. Женщина задумчиво уставилась на свои блестящие туфельки. Слова стали медленными и тягучими.

- Мне хотелось… Я сама сделала это. И делала каждый раз, когда видела проходящего человека. Открывала всё, что у меня есть, что есть во мне, как бы странно и мучительно это не было. В надежде, что им будет на что посмотреть в моём вывернутом наизнанку теле, и они остановятся, чтобы заговорить со мной.

- Разве тело ты так безрассудно распотрошила, бедная моя? – с укором вопросила кукла, и растопырила руки, согнувшись так, что её голова оказалась на уровне лица Елены. Лакированная улыбка и глаза с вкраплениями голубых блёсток приблизились и сокрушёно покачнулись.

- Нет. Не только…

- Кто-нибудь остановился рядом с тобой, моя куколка? Кто-нибудь пожалел тебя? Кто-то оценил твою боль?

- Никто. Все проходили мимо, занятые своими мыслями о своих внутренностях… мои их не привлекли ни на мгновение. Разве что одна маленькая девочка… Она одна подошла ко мне. Она подарила мне конфету – единственную, что у неё была.

- И вы купились? – голос из зала глухо рассмеялся, - Дальше!

Кукла сделала шаг назад, выпрямилась и повернулась к залу. Следующий вопрос прозвучал обречённо.

- Поэтому ты поселилась в Школе? Потому что поверила ребёнку?

- Я поверила в свою способность дать им что-то взамен – маленьким девочкам и мальчикам, которые ещё способны разглядеть меня. Подумала, что могу оградить их и отдать то, что выпирает из этой раны, которую я специально открыла, чтобы делиться…

- Чем? Или… кем?

- Мне нечего отдать другим, кроме себя.

- Вы слишком явно себя переоцениваете! – голос был раздражён, - С чего вы взяли, что вы им нужны? Мари, не стой, как кукла!

- Разве ты никогда не ощущала своей бесполезности для них? – осторожно произнесла огромная фигура, снова всем корпусом поворачиваясь к женщине.

- Мне казалось, я тоже чувствую их…

- Их!? – едко произнёс голос в зале. – Посмотрите на них ещё раз: сколько их прошло сквозь вас, сколько – мимо, и что осталось вам? Что вы почерпнули, что получили, и откуда знаете, что они сделали с тем, что вы так щедро раздавали им все эти годы?

Софиты резко погасли, в то время как боковые прожекторы повернулись в зал, осветив ряды одинаково безучастных серых лиц.

- Ты так полюбила их за одну конфету, глупышка? – невидимая в полутьме кукла вернулась к своему ласковому тону. – Они такие одинаковые… И они совсем не твои…

- Нет… я… - Елена задумалась и продолжила, – Я только надеялась полюбить их… Верила, что они смогут полюбить меня…

- Конвейер любви? – мелодичный голос стал глуше, - Разве возможно полюбить такое? Вы просто оказались на двух лентах, движущихся навстречу друг другу. Вас вынуждали встречаться и играть друг другом!

- …Там очень скоро не осталось ничего, кроме необходимости… - женщина устало опустилась на пол и принялась разглаживать складки платья, счищая комочки грязи.

Кукла протянула к её голове руку и сделала несколько поглаживающих движений.

- Не расстраивайся, моя малышка. Теперь только твоя хозяйка будет играть с тобой, и чужие дети не причинят тебе беспокойства. – Она по-матерински склонилась над сидящей женщиной и застыла.

По залу пронёсся ветер, сдувая рассыпающиеся в пыль фигуры. Скоро в зале стало пусто, и голос скомандовал:

- Всем спасибо. Вы хорошо поработали. А теперь Мари, деточка, убери за собой.

Свет потускнел, в наступившей тишине кукла поднялась и молча подошла к домику. Со стеклянным звоном она сгребла с дивана игрушки и уложила рядом с неподвижной женщиной. Елена упёрлась взглядом в счастливое лицо одной из кукол и сидела так, пока Мари собирала негнущимися руками кубики и мяч.

По ступенькам на сцену поднялась безголовая бордовая фигура. В руках она держала связку ключей, которыми открыла в боковой стене прикрытую занавесом массивную дверь. Полусогнувшись, Мари занесла туда первую порцию кубиков. Большая их часть рассыпалась по дороге, вываливаясь из растопыренных фарфоровых пальцев.

Некоторое время кукла ходила по сцене, собирая и унося реквизит, а ключница сдвигала пластмассовую мебель в глубине домика. Елена, не отрывая глаз от лежащих тел, подняла руку и разжала ладонь. На ней лежал смятый конфетный фантик.

Убрав все игрушки, Мари подошла к лежащим куклам и нагнулась. По одной она повесила их на руку, осторожно прижимая к себе. Последней она подхватила Елену и попыталась пристроить рядом с остальными, но места ей не хватило, и женщина несколько раз мягко соскальзывала на землю. Последний раз она выскользнула, когда огромная кукла уже начала выпрямляться и та не стала останавливаться, унося свой груз в каморку.

Мари исчезла в дверном проёме и наступила тишина, нарушаемая шаркающим звуком: это безголовая фигура в старомодном вязаном платье вышла из домика и направилась к двери. Заперев её, фигура остановилась и повернулась к Елене, которая всё так же сидела без движения и только сейчас оторвала взгляд от конфетной обёртки. Ключница немного помедлила, а затем, неуклюже приблизившись к женщине, крепко схватила её за лодыжку и поволокла по сцене. От неожиданности Елена обмякла и не стала сопротивляться. Ключница несколько раз выпускала её ногу, но женщина не предпринимала попыток подняться, пока они не достигли очередной закрытой двери в глубине сцены. Ключница начала перебирать свою связку, а Елена поднялась на ноги и снова застыла. После того как дверь открылась, они обе вышли на широкую лестницу, ведущую наверх. Лестничный колодец был тускло освещён, его стены, облицованные зеркальной плиткой, бесчисленное количество раз отражали ступеньки и стоящую на них женщину. Ключницы в зеркалах не было. Елена резко обернулась и не увидела ни двери, ни той, что её открыла; на неё с зеркальной поверхности смотрела самодельная кукла с разорванным правым боком, одетая в покрытое горошинами грязное платье. Криво пришитые вместо глаз пуговицы в упор смотрели на женщину. Та заворожено протянула руку к зеркалу и фигура за стеклом повторила движение, словно действительно была её отражением. Елена посмотрела в сторону – в боковой стене виднелась та же кукла, подобно ей повернувшая голову.

Женщина медленно начала подниматься, разглядывая меняющие своё положение игрушечные отражения, шагающие по бесконечным лестницам. Миновав несколько лестничных пролётов, она уткнулась в привычную серую стену с лепными детскими головками и дверью посередине. Надавив на неё, Елена вышла и оказалась на площадке парадной лестницы. Судя по расходящимся потокам ступеней и отсутствию следующей площадки, она находилась между вторым и третьим этажами. Дверь, через которую женщина вошла сюда, была частью большого витража, поднимавшегося вверх к невидимому в темноте потолку. На витраже был изображён трёхэтажный дом в окружении голых деревьев. Окон у него не было, вместо них поблёскивали ручки многочисленных дверей – двойных и одиночных. Они ничем не отличались от той двери, через которую вышла Елена, и она решила проверить, насколько возможно их открыть. Руки скользили по холодному стеклу, и ни одна дверь не поддалась. В конце концов, женщина не смогла найти даже ту из них, которой воспользовалась несколько минут назад. Она развернулась и направилась наверх.

Поднявшись на третий этаж, Елена без колебаний свернула в ближайший слабоосвещённый коридор. Спустя несколько минут ей послышался тихий звук, напоминающий не то плач, не то скуление. Замедлив шаг, женщина приблизилась к очередному повороту, за ним проход изгибался ещё раз и в образовавшемся углу, скорчившись, сидел маленький черноволосый ребёнок. Он часто дышал и всхлипывал, закрывая лицо ладошками, и при каждом вздохе редкая шёрстка на его спине волнообразно приподнималась. Некоторое время Елена, опешив, стояла на месте. Затем она медленно подошла к ребёнку и, присев на корточки, попыталась его приласкать.

- Не плачь, малыш, - пробормотала она. Пушистый теплый мех на детской спинке показался очень знакомым на ощупь. – Всё будет хорошо, только не волнуйся…

Резко притихшая фигурка внезапно выпрямилась и со свистящим шипением бросилась бежать. Женщина не успела вскочить на ноги, как по потолку в том же направлении пронёсся ещё один ребёнок, злобно оглядываясь на неё. Елена торопливо последовала за ним, бормоча увещевания.

Пройдя ещё несколько изгибов коридора, она вышла на открытое пространство. Низкий серый потолок зала, лишь кое-где тускло освещённый, ещё было возможно разглядеть, тогда как пол терялся далеко внизу. Из стен виднелась лишь одна – в ней и был проём, в котором взволнованно застыла Елена. Эта стена расходилась в стороны, насколько можно было её видеть, и уходила в темноту.

В скудном свете виднелись исполинские колонны, неравномерно расставленные, поднимающиеся из густой черноты внизу и не доходящие до потолка. На их сколотых вершинах расположились большие, небрежно сложенные из веток и обрывков ткани, гнёзда, между ними были беспорядочно натянуты верёвки и хлипкие подвесные мосты. Один из них начинался прямо у входа и вёл к ближайшей колонне. Елена решительно ступила на разъезжающиеся доски. Идти приходилось медленно, то и дело останавливаясь и восстанавливая равновесие. Когда женщина дошла до середины моста, из гнезда высунулось множество одинаковых черноволосых голов и уставились на неё. Она заторопилась, трясущимися руками поправила волосы и сипло прокашлялась:

- Не бойтесь, я сейчас!.. Вы просто не двигайтесь… не смотрите вниз… И всё будет хорошо… - она споткнулась и судорожно остановилась, переводя дыхание.

- Я помогу, - выдохнула она наконец, - сейчас… держитесь…

Головы зашевелились и с протестующим шипением начали неестественно широко открывать рты, усеянные мелкими острыми зубами. Когда Елена, бормоча, добралась до колонны, гибкие тельца резко выскочили из гнезда и по-тараканьи разбежались по спутанным верёвкам в соседние гнёзда. Оттуда также повысовывались шипящие головы. Началось беспрестанное движение: по колоннам и спутанным верёвкам, из гнезда в гнездо стремительно переползали тощие чёрные фигурки, злобно поглядывая на Елену. Та взобралась на край гнезда и растерянно осмотрелась.

Изнутри оно было выложено кусками ткани, кое-где в переплетении веток виднелись дощатые обломки, покрытые голубой школьной краской. В центре, в окружении облезлых деревянных кубиков и пирамид лежала набивная кукла ростом с человека. Она была одета в разорванное на правом боку платье в крупный горошек, на розовой поролоновой ладони лежала деревянная дощечка с кучкой мокрого песка, смешанного с травой и камешками. Из этого «угощения» торчала крохотная игрушечная ложечка. На лбу куклы, прямо над бессмысленными пуговичными глазами Елена увидела чёрную подтёкшую надпись: «МАМА». Не отводя глаз от тела, она попятилась назад. В спину уткнулся плетёный бортик. Моста за ним уже не было, он оборвался и подобием верёвочной лестницы свисал вниз. Колонны опустели, зловещее шипение стихло, и в наступившей тишине обессилевшая женщина начала спускаться в темноту.

Очень скоро света перестало хватать даже для того, чтобы увидеть, за что держаться. Приходилось нащупывать перекладины руками и ногами по очереди и застывать, проверяя их прочность. Что происходило вокруг, Елена могла только догадываться: шипение вернулось, теперь источников звука было много и они быстро перемещались, словно окружая, и резко затихали, приблизившись вплотную; несколько раз кто-то стремительно пробегал по колонне, задевая лестницу; иногда она вздрагивала, когда из темноты доносились отдалённые вскрики; через некоторое время вернулся и детский плач. Он не смолкал ни на минуту, и женщина часто останавливалась, цепляясь немеющими пальцами за узловатую верёвку, и судорожно всматривалась в темноту.

Казалось, спуск длится уже целую вечность. Постепенно Елена перестала реагировать на шум и вяло ползла вниз, пока её нога не скользнула по сломанной ступеньке. За ней ничего не было, мост-лестница закончился, и не было никакого представления о том, насколько далеко внизу находится земля. Елена вздохнула.

- Всё будет хорошо, малыш, ты только вниз не смотри и не плачь, - тихо прошептала она, словно убаюкивая, - Тогда точно всё получится… Такой хороший мальчик…

С мечтательной улыбкой она посмотрела наверх. Там ничего не было. Разжав руки, женщина полетела вниз.



Когда Елена пришла в себя, вокруг был лес. Разнообразная растительность, присеребрённая мягким светом, обильно произрастала прямо из узорчатого паркета, которым была укрыта земля. На ощупь листья на деревьях были вполне настоящими, но на паркете не было ни травинки, ни пожухлого листочка. Елена провела рукой по идеально прямому стволу ближайшего дерева и двинулась в произвольном направлении, механически ощупывая встречающиеся по пути ветки. Идти было всё тяжелее, налитое усталостью тело отказывалось двигаться, и когда через некоторое время она уткнулась в гладкую чёрную стену, единственное, на что хватило сил - прижать руку к внезапной преграде и продолжать идти уже вдоль неё. Когда стена оборвалась, переходя в кирпичные руины, женщина сползла на землю и закрыла глаза, прислонившись спиной к беспорядочно сваленным каменным блокам.

Некоторое время она просидела без движения, слушая биение крови в висках и чувствуя, как свинцовые волны перекатываются по всему телу. Реальность перестала существовать. Перед глазами стояла розоватая пелена, и мысли лениво текли сквозь неё, огибая всяческие напоминания о случившемся, даже голодающее дома семейство казалось призрачной фантазией. Запрокинув голову и счастливо улыбаясь, женщина полулежала у разрушенной стены. Сквозь сладкое безмыслие послышался шаркающий звук. Когда он приблизился, женщина с трудом открыла глаза.

Перед ней стояла безголовая ключница в бордовом платье. Она медленно протянула руку, указывая замершей от ужаса Елене на открывающуюся за сломанной стеной поляну. Там деревья расступались, паркет выравнивался, и из него тянулось к далёкому полуосвещённому потолку двухэтажное здание. Женщина на коленях отползла в сторону от застывшей фигуры и, поднявшись на ноги, торопливо двинулась вперёд в поисках входа. Дверь скрывалась за тяжёлыми гладкими колоннами и была глухо забита досками, поэтому ничего не оставалось, как идти вдоль стены дома и заглядывать в окна первого этажа. В окнах не было стёкол, лишь иногда встречались обломки рамы с торчащими из них ажурными осколками. Тёмные помещения были пусты, Елена могла рассмотреть только однообразно покрашенные стены, по которым змеилась проводка и чернеющие, лишённые дверей проёмы. В последнем зале, который она увидела, судя по всему, когда-то был пожар: паркет вздыбился и почернел, за рухнувшими на него перекрытиями следующего этажа виднелись утыканные согнутой арматурой руины стены и следующее помещение, густо заросшее кустарником. Дальше идти было некуда, и женщина, ухватившись за карниз, с трудом подтянулась, помогая себе ногами, и после нескольких неудачных попыток влезла в окно.

Сквозь растительность несмело просачивался дневной свет. Спотыкаясь и придерживаясь края, Елена обошла зал, трясущимися руками отогнула густо поросшие ветки, задержала дыхание, зажмурилась и нырнула в их сплетение. Несколько раз она, не смея открыть глаза, останавливалась, чтобы вдохнуть больше воздуха. Острые сучья царапали лицо, запутывались в волосах, иногда руки утыкались во что-то скользкое и живое, но она продолжала идти, хватая ртом воздух и прикрывая голову руками.

Когда заросли внезапно закончились, Елена остановилась и, помедлив, открыла глаза. Было раннее утро. Она стояла на обочине пустынного шоссе, непреклонными прямыми уходящего в стороны.

- Выход?.. – пробормотала женщина и задумчиво проследила дорогу взглядом до горизонта. – Выход…

Развернувшись, она закрыла глаза и решительно ступила обратно.



Буду рада любым поправкам, всё ещё слишком сырое.