А мне вышивать оливковый лен,слезами ронять монистовый звон...
Ланселот в раздумья погружен и свой меч от крови протирает, красотою замка поражен, он навек остаться в нем мечтает. читать дальшеА еще пятнадцать дней назад он, гонимый южными ветрами, наблюдал задумчиво закат и по морю шел под парусами. Размышлял с тревогой о войне, о друзьях, невинно убиенных, протирая меч свой в тишине и грустя о тайнах сокровенных. Две недели слушал чаек стон, две недели изучал маршруты. В день пятнадцатый причалил он, меч протер и вышел из каюты. Штурмом замок вражеский был взят, толпы покоренных ополченцев, средь которых был и стар, и млад, защищали плачущих младенцев. Вот он входит в новый свой дворец. (Мы, конечно, говорим о Камелоте). Сняв с себя доспехи, наконец, он подумал о себе, о Ланселоте. И в одной из сводчатых палат, у давно остывшего камина он узрел предмет своих баллад, и проснулся в рыцаре мужчина. Отшатнулась дева, словно лань, подняла глаза свои несмело, и сказал он ей спокойно "Встань." Мирабелла густо покраснела. И глаза, и волосы, и руки - все прекрасно было в Мирабель. И слышны одни лишь сердца стуки. Эта комната - любви их колыбель. Ее волосы, сияющие златом, намотал влюбленный на кулак. И, взлетая на коне любви крылатом, он увлек беглянку в полумрак… Много лет прошло с тех самых пор, он все чаще думает о сыне, и его когда-то грозный взор на кровавый меч не смотрит ныне.
Ланселоту чужды смерть и кровь, смысл жизни придает любовь.
Когда крылья мои городским дождём облетают с плеч, Не грусти, малыш, мы ведь доживём до счастливых встреч. Засыпай, малыш, твоих крыльев пух словно клёна лист, Засыпай, малыш. Слышишь - добрый дух надо тобой парит...
Будет ясен день, будет долог день, а наступит ночь, Моего крыла золочёный блик тьму отгонит прочь. Твои сны легки, как речной туман на закате дня, Среброкрылых птиц вечный караван унесёт тебя...
Ты увидишь горы и корабли, битвы и балы, Берега неведомой мне земли, тайны глубины, Ты увидишь небо и первый снег, звёздные цветы, Облака укроют тебя, Во сне улыбнёшься ты.
И пока последний клочок крыла не достиг земли, Спи спокойно, звёздный свет тебя сохранит. Утром солнце взойдёт, ты откроешь глаза свои... А пока что - спи, мой свет. Добрый дух над тобой парит...
Рухнула осень израненной птицей в январь, Этот декабрь пережив, переплакав дождями. И, зацепив ненароком вселенскую хмарь, Небо раскрасила, ночи заполнила снами.
Краешек солнца раскрасит она в золотой. Краешек неба покроет слегка бирюзою. Чокнутый странный январь и слегка шебутной - мне подмигнёт в тишине полуночной звездою.
И среди ясного дня будут звёзды видны. Будет слышна перебранка незлая богов. Краешек яркого солнца на фоне луны. Краешек жизни на фоне январских снегов.
Снова и снова доводишь себя до точки, чтоб не пришлось остальных доводить до ручки девочка-облачко, вышивка на платочке. мысли не в строчку,не в ниток клубочек - в кучку, мысли несвязны, но всё же уселись прочно... Если по полкам раскладывать - будет скучно.
(Впрочем,какие полки тут.Меблировка Явно просила желать о лучшем.)
Давит к земле до края набитым ранцем, Заданным сочинением об Емеле. Вова, сосед, совсем не умеет драться, Я не пыталась, но говорю: умею. День Валентина - праздник, по мне, дурацкий. Вова принес в подарок воздушных змеев.
Шустро мелькает в прядях цветная раста, Секс вызывает радость, как в детстве санки, Много напитков - крепких, хороших, разных. Ближе не стоит, thank you, спасибо, danke. День Валентина - имхо, совсем не праздник. Вова влюбился, бегает на свиданки.
Солнце на плечи давит лимонной сферой, Сколько же можно жарить, гореть, лосниться? Муж уезжает завтра, я с ним - на север. Помню чужие руки, не помню лица. День Валентина - праздник унылый, серый. Вова уже пять лет, как живет в столице.
Я с сыном, Вовой, ласкова, неразлучна, Сказками о Емеле кормлю на полдник. Каждое воскресенье - отличный случай, Время воздушных змеев, качелей, пони. День Валентина - праздник, конечно, лучший. Вова, сосед, должно быть, меня не помнит.
Давит к земле до края набитым ранцем. Лезвием память - хватит, куда больнее? Вова, сосед, совсем не умеет драться, Те, дворовые, были быстрей, сильнее. Я отучилась, вышла за иностранца, Вова погиб... У пяток река синеет.
Сиди, наблюдая за тем, как идёт твоя жизнь. Смиряясь, не думай зачем и откуда взялись Все те, кто прикажет тебе о чём нужно мечтать, И знай только то, что тебе приказано знать.
Ведь всё будет здорово, И счастья три короба С небес да на голову Вдруг нам упадёт. И всем будет весело, И мерзкое месиво Из зла и бессмыслицы Само пропадёт.
Выбрасывай дни и часы, наполняй ерундой, Кромсай свою душу и жди жди друзей и героев с живою водой.
И всё будет здорово, И счастья три короба С небес да на голову Вдруг нам упадёт. И всем будет весело, И мерзкое месиво Из зла и бессмыслицы Само пропадёт.
Милый мой, как ты ищешь своих отцов, Так меня ищет мой нерожденный сын: По цвету земли, по журчанью хмельной росы, По острому взмаху рук, что почти крыла, По шепоту слева: "боль не умеет лгать". Милый мой, ты сегодня счастлив, спокоен, сыт, Так уходи, не помня мое лицо. После тебя я смою с себя пятьсот Песен, обид, ладоней, мечей и лат, Снов допоздна. Милый мой, я прошу тебя, дай мне знак...
Мой нерожденный сын, сегодня я умерла, В сердце надежду нам с тобой не носить - Горя не знать.
День решительно неудачен. По избитой «Алисиной» теме Я попала в страну, где ни дня без зловещих и странных чудес Здесь то тащится и ползет черепахой, то кроликом быстрым Время По замшелой и стоптанной лестнице в небо бежит через лес. читать дальше Здесь окопы по двадцать с лишком футов или,если угодно,метров Прорывают упорно и быстро красноглазые,пушистые слуги-кролики. Здесь измерена каждая тропка смешливым,ухоженным,с веером Ветром. Да,не слышали.Да,друг Кота.Того самого,что дурит и смеется до коликов.
Здесь фламинго с мозгами навыверт судачат о шашнях своей Королевы, У которой в дурной голове и в нескучных руках Dementia и Phantasma-goria. И не скрыться от них,куда ни беги,ни ползи,ни вверх,ни вправо,ни влево ты Ну а ниже – уж некуда,кроликам страшно без света. И это смех,и счастье,и горе их.
А по правде сказать–не читала.Ни сном,ни духом,что Кэрролл своей рукою горячей. Не пришлось,читаю мало,зато азартна.Сегодня села за столик ломберный,сиречь за карты. Оппонент мне достался с ужасной прической, зато гениален, великий Тим Бартон Я,конечно,продула. Пришлось отрабатывать кроликом.Да,день решительно неудачен.
или даже чуть больше чем буквы одного и того же текста,
Молодого Бодлера или может Экзюпери.
Топчешь снег ты наглец не попросту.
И твой рост совсем не соответствует возрасту.
В моем сознании или даже воспоминании,
ты совсем не таким должен быть.Мне кажется. Еще миг, еще мгновение. В голове все уляжется.
На рифмы наложится, на бумаге размножится.
Унесется, а потом, как раньше вернется.
И чуть позже окажется, что мое прошлое
Также звонко смеется.
2.За столом обветшалого бара, Не поднимая на людей усталых глаз, Наливала вино откровений, Та, что пела когда-то здесь джаз. Я б ее ни за что и не вспомнила, Я ее не писала анфас. Но она всю меня переполнила, Лазуритом печальных глаз. Начала вспоминать: где же виделись? Отчего так знакомо лицо? За окном клены желтые сыпались, А в руке я вертела кольцо.
Тут она улыбнулась.Так горько! И вспорхнула из-за стола. И я вспомнила, как девчонкой, На салфетках, рисовала ее до утра. Вот она подошла к микрофону, И «За Вас!», поднимая бокал, Старую песню она исполнила, У нее тот же мощный вокал!
Окунулась в воспоминания... Ей тогда было 30 лет. И один мужчина день ото дня, Приносил за букетом букет. Сколько лет-то прошло! Изменилась.Постарела.Но также мила. Интересно, они не женились? Я б за них очень рада была. Вспоминается, как под песню, Под блаженный голос ее, Успокаивалось и смирело, Одиночество шальное мое. Я сюда приходила часто, И садилась за крайний стол. Мне хотелось куда-нибудь спрятаться, Чтоб никто никогда не нашел. А она отпев, подходила, И садилась напротив меня. И с улыбкой спокойной и милой Наливала немного вина. Разговорами о погоде, И о том, какие дела, И о том, что сегодня в моде, Развлекала она меня.
И сейчас вот, отпела песню, Под которую юность прошла, И ко мне чуть забытой, как прежде, Подошла с бокалом вина. «Я тебя, моя девочка, помню. Не забыла старушку свою? Я теперь здесь только для сердца, для души эту песню пою».
Не пытайся быть кем-то другим, особенно если этот кто-то не уживается с тобой.
На город опускалась ночь. Закончив отчищать тяжелый меч от крови, молодой палач ужинал с матерью в скромной комнатке своего дома на краю центральной площади. На столе тихо горела свеча, в печи трещал огонь. Бросив в рот последний кусок хлеба, палач убрал за собой тарелку и сел в любимое кресло в углу комнаты. Он закрыл глаза и подпер голову ладонями. Прямые черные волосы до плеч практически скрывали лицо, что добавляло его задумчивой позе еще больше драматичности. Палач мог сидеть так часами, пока сон не брал верх, заставляя лечь в кровать и уснуть, хотя сны не вызывали ничего, кроме отвращения. Всего двадцать семь лет, а руки уже по локоть в крови, крови приговоренных к смертной казни за тяжкие преступления. Еще с самой юности, став помощником бывшего палача, он углубился в свое черное ремесло. С четырнадцати лет парень помогал точить мечи, надевал на шеи осужденных смертельное ожерелье веревки, перенимал искусство пыток... И вот уже пять лет он главный городской палач. Пять лет он только тем и занимается, что вешает, рубит головы и пытками вытягивает из преступников признания. Но человек привыкает ко всему. Да и на что ему, собственно, жаловаться? Место довольно хлебное, точно знаешь, что не будешь завтра спать на улице голодным? и что мать не станет просить милостыню. А то, что казненные преступники иногда приходят во снах, вполне можно вытерпеть, да и происходит это все реже и реже. Тайные размышления палача прервал внезапный стук в дверь. Он уже хорошо знал, что означает этот настойчивый звук, так что не почувствовал ничего сверхъестественного от тяжелых ударов кулака в укрепленные ковкой деревянные двери. Палач, встряхнув головой, встал с кресла и отворил ночному гостю – точнее, гостям. На пороге стояли трое солдат и стройная девушка в длинном грязно-синем плаще с капюшоном. Ее нежные руки сковывали кандалы настолько массивные, что девушка постоянно терла сдавленные запястья. – Доброй ночи, – сказал один из стражей, легко склонив перед палачом голову. – Простите, что так поздно... – Да ничего, я уже привык, – отмахнулся палач. – Суд закончился буквально час назад, ее надо публично казнить завтра на рассвете. Нам приказано отвести ее в камеру смертников в вашем подвале. – Конечно, проходите, – холодно сказал палач, пустив процессию внутрь. На мгновение осужденная девушка подняла взгляд и палач увидел ее большие переполненные грустью голубые глаза, а из-под капюшона выпало несколько прядок шелковистых белокурых волос. «Но ей же не больше двадцати! Что она сделала такого, раз ее отправляют на плаху?» На мгновение юноша замер. Но, заметив взгляды солдат, быстро пришел в себя и последовал за ними каменными лестницами до сырого подвала, где он держал свои профессиональные орудия. Находилась там и маленькая камера для тех, кого с вечера осудили на казнь. Охранники завели в нее девушку, после чего откланялись и быстро растворились во мраке переулков. Палач проводил их взглядом, вернулся в подвал и зажег лампу, с которой и подошел к девушке. – Вы пришли обыскать меня? – спросила она тихим слабым голосом. – Простите? – Вот, я и так Вам все отдам, – прошептала она, протягивая в горсти несколько золотых украшений. – Я же знаю, Вы имеете право забирать у осужденных их вещи. Берите, мне уже все равно не будет нужно. Я только об одном Вас прошу: оставьте мне это кольцо, – умоляюще проговорила девушка, указав взглядом на безымянный палец правой руки, где блестело тонкое золотое колечко с крохотным рубином. – Прошу Вас, похороните меня с ним. Это кольцо – самое дорогое, что у меня есть. Мне его подарил мой жених... Мы должны были обвенчаться несколько месяцев назад, но ночью на него напали грабители и... Девушка замолчала. Взглянув в ее бездонные голубые глаза, палач увидел крошечную слезу печали. Но не было в них ни отчаяния, ни паники, ни горя, ни даже злости ко всем, кто обрекает ее на смерть. И к нему в том числе. Похоже, эта бедняга уже смирилась со своей участью. – За что же Вас?.. – прошептал палач, не узнав своего голоса. – За глупость. Я работала нянькой княжеского ребенка, недоглядела и он утонул в реке, – коротко ответила девушка, словно вспомнив о черных тучах, которые, налетев ни с того ни с сего, навеки затянули минуту назад солнечное небо. Осужденная тяжело вздохнула и запрокинула голову, упершись затылком в стену. Капюшон почти полностью спал с головы, а шелковые пряди длинных волос легли на нежную кожу лебединой шеи... которую он, палач, должен будет завтра перерубить. – Так Вы выполните мою просьбу о кольце? – спросила она, не меняя позы. – Конечно, госпожа. – Спасибо, – выдохнула девушка, благодаря ЕГО, своего палача. – Вы даже не представляете, насколько облегчили мне смерть. – Вы так спокойно об этом говорите. – А разве есть смысл рвать волосы, рыдать и молить о пощаде? Все уже решено, завтра утром я умру, и тут ничего не поделаешь. Все, что я могу сделать, это выбрать: выходить на помост в истерике, крича и вырываясь из рук охранников, превратившись в забаву для публики... или достойно положить голову на плаху и спокойно принять то, чего не миновать. Я смирилась со своей смертью, почти перестала бояться ее и даже стараюсь видеть в этом что-то хорошее. – Чего же здесь хорошего? – В первую очередь, я избавлюсь от всей боли, которой была наполнена моя жизнь с самого детства. Я должна была работать до кровавого пота, чтобы выживать и поддерживать положение семьи. Если бы не доброе имя, меня, нищенку с образованием, не приняли бы нянькой к князьям после гибели родителей... хотя тогда бы я здесь не сидела, – сказала девушка с полной горькой иронии улыбкой. – Неужели в Вашей жизни была только боль? – Конечно, нет. Просто, зная свою судьбу, я стараюсь не думать о сладком аромате цветов, ласковых лучах солнца, журчании ручья, щебете птиц; весне, которую я больше не увижу; большой любви, которой уже не будет... Все это для меня закончилось, поэтому зачем мучить сердце? Гораздо легче принять смерть, если убедить себя, что жизнь была хуже нее. А это не так трудно в моем случае – когда живешь без надежды на светлое и счастливое будущее. Да и кому, как не Вам, знать это. На несколько секунд повисло молчание, во время которого ни один не пошевелился. Палач не отводил взгляда от закованных в кандалы хрупких рук девушки, нежную кожу которых чуть не до крови натерло грубое железо. Сейчас ему ужасно хотелось иметь при себе ключ от них, чтобы хотя б до утра дать этим рученькам немного отдохнуть. «Что это со мной?», – подумал палач, не понимая, почему эта девушка заставляет его сердце сжиматься в груди, почему ее большие голубые глаза, будто вода, проникают в его душу, размывая вековые камни. – Вы правы, – вздохнул юноша, еще больше не узнавая свой голос. – Вся моя жизнь связана с чужой смертью. Я недавно понял, что меня используют в качестве уборщика. Все те люди, которых я казнил, не делали мне зла. Просто несколько судей, которым подписать смертный приговор что вина выпить, пользуются мной как марионеткой, которая выполняет их черные прихоти. Конечно, жизни лишает палач, а их совесть чиста как новый, не запятнанный и каплей крови лист. Не им же видеть во снах людей, на лицах которых написано лишь одно: «Что я тебе сделал?» – Если Вас это так убивает, почему же Вы продолжаете, отчего не уйдете с этой работы? – В первую очередь из-за матери. Ради нее, собственно, я и согласился на это место. Работа черная, но зато ты уверен, что завтра не будешь попрошайничать. Я был подростком, когда знакомые предложили мне место помощника. Тогда мне казалось, что я смогу. – А потом? – А потом уже было поздно возвращаться обратно. Кто захочет, чтобы у него работал человек, который только на прошлой неделе вешал и обезглавливал людей на центральной площади? Эта работа будто грязная труба, по которой нужно ползти только вперед, ибо путь назад завален горами трупов, которых становится все больше и больше. Казненные мною люди умирают, а мне остается лишь жить с этим. Палач не мог поверить в то, что происходит: придвинувшись к решетке камеры, девушка нежно взяла его за руку и встретилась с глазами того, кто через считанные часы должен будет ее казнить, преисполненным сострадания взглядом. Так они просидели всю ночь, время от времени перебрасываясь горькими фразами. Палач даже не думал о сне, ему хотелось только остановить время, чтобы никогда не надо было подниматься, открывать камеру, вести девушку на площадь... О том, что он должен будет делать дальше, юноша боялся думать. Такая юная, хрупкая, чистая как первый снег! Неужели она должна умереть только потому, что непослушный княжеский ребенок без разрешения убежал к реке? Да, она тоже виновата, но не настолько, чтобы быть осужденной на смерть! Еще никогда палач не чувствовал такого сострадания, сочувствия и, тем более, привязанности к своей жертве. Девушка казалась ему маленькой белой голубкой, которая без сил сидит в углу клетки и с нежностью смотрит на своего будущего убийцу блестящими влажными от слез глазами. Эти большие голубые глаза стали неотъемлемой частью его души, они как будто сорвали завесу лжи, которой палач пытался отгородить себя от горькой правды: эта работа не для него, ОН НЕ СМОЖЕТ ТАК ЖИТЬ. – Сынок, где ты? – вдруг послышалось вверху. Палач сразу узнал голос своей старой матери. – Пришли солдаты, пора вести осужденную на площадь! Сердце остановилось. Неужели пора? Неужели время пролетело так быстро?.. Бросив в панике взгляд на маленькое окошко, которое выходило на улицу, палач увидел, что солнце уже взошло. – Что ж, похоже, пришло мое время, – прошептала девушка безжизненным голосом. Юноша содрогнулся, ибо понял: несмотря ни на что, бедняга все же боится смерти. А разве может быть иначе, когда ты такая молодая, красивая?.. Но девушка, похоже, взяла себя в руки, подняла взгляд и твердо, хотя и горько, прошептала: – Пора так пора. Палач едва держался на ногах. Он сам удивлялся тому, как дрожали его руки, когда он открывал замок камеры. Чуть не задыхаясь, юноша подал девушке руку и помог встать. Ее ноги, наверное, немного занемели, ибо, только став на них, она зашаталась и упала, но палач подхватил ее. На мгновение девушка оказалась в его объятиях и он почувствовал тепло ее нежного хрупкого тела, слабое дыхание и стук маленького сердца, которое скоро остановится. Она была так близко к нему... – Сынок, почему ты так долго? – прозвучало сверху. Голова палача закружилась и он отпустил девушку. Надо было торопиться, так что он отступил в сторону, пропуская ее впереди себя. – Подождите, – прошептала она, легонько коснувшись плеча юноши. – Возьмите это. И тут палач действительно едва удержался на ногах: она протягивала ему тонкое золотое обручальное кольцо с маленьким рубином. – Но... – Берите. В конце концов, я иду на плаху, а Вы должны заботиться о матери. – Я не могу принять это, достаточно того, что я должен... – Берите. Этой ночью я поняла нечто важное: никогда не знаешь, что будет с твоим сердцем через минуту, поэтому не следует создавать видимость того, чего уже нет. – Но Вы говорили, что кольцо самое дорогое, что у Вас есть! – Это было правдой несколько часов назад. Но сейчас у меня появилась другая ценность и для нее не требуется нечто, что было бы ее символом. Все, что нужно, здесь, – прошептала она, приложив руку к сердцу. – Так что возьмите кольцо, это обычное украшение, которое Вам пригодится больше, чем мне. С этими словами смертница вложила кольцо в руку палача и на несколько секунд он снова ощутил нежное прикосновение и тепло белой шелковой кожи. Он все больше не узнавал себя. Что эта девушка сделала с ним, почему его сердце так бьется от одного только взгляда ее голубых глаз, почему ему хочется заключить ее в объятия и не отдавать никому? – Сынок, солдаты уже теряют терпение! – прокричала мать взволнованным голосом. – С тобой все хорошо? Хорошо? Разве это хорошо? Разве ко всей его жизни можно применить слово «хорошо»? – Пойдем, – прошептала девушка, неожиданно направившись к лестнице. Палачу не оставалось больше ничего, кроме как пойти следом. У порога уже ждали солдаты. Поздоровавшись с палачом, они грубо схватили девушку под руки и посадили на старую грязную телегу, в которой возили осужденных к месту казни. Взвалив на плечо как никогда тяжелый меч, палач побрел вслед. Он много раз ходил за этой телегой, но впервые чувствовал себя так, будто идет на собственную казнь. Вокруг собрался народ, который расступился, завидев процессию. Некоторые сочувственно поглядывали на обреченную, а некоторые, предвкушая забаву, бросали ей вслед обидные слова, услышав которые, палач горел желанием броситься на уродов и разорвать их на куски. Телега остановилась перед метровым деревянным помостом, на котором багровели следы старой засохшей крови. Посреди помоста находилась плаха, возле нее стоял священник. Не дожидаясь чьих-либо приказов, подкрепленных толчками, девушка встала и, высоко подняв голову, взошла на помост. Палач не заметил, как девушка подошла к священнику на исповедь, как с нее сняли кандалы и она развернулась в сторону плахи. Он пришел в себя (а может, еще больше сошел с ума) лишь когда увидел печальный блеск голубых глаз. Перед тем как встать на колени, она незаметно взяла его за руку и едва слышно прошептала: – Я готова. ...после чего положила голову на плаху. Мягкие белокурые пряди сползли вниз, обнажив изящную нежную шею. Палач замер с мечом в руках. Он отдал бы что угодно, чтобы этот момент никогда не наступал, но, похоже, имел недостаточно, чтобы кто-то соблазнился этим предложением. Даже дьявол не захотел бы купить его душу. Конечно, кто захочет покупать то, что все равно рано или поздно станет твоим, ибо в Раю на это если кто и взглянет, то лишь брезгливо отворотит нос? Почему, почему она должна умереть? Как хотелось палачу бросить меч в того судью, который обрек такого ангела на смерть, а самому схватить ее на руки и увезти далеко-далеко, где никто их не найдет и они будут только вдвоем... «Да что же это со мной такое?», – мысленно застонал палач, пытаясь рассуждать трезво. Неужели это первая молодая девушка, которую он должен казнить? Да их же была целая куча: в основном бедные, но случались и богатые; были те, что хватался за жизнь как за соломинку и вплоть до смерти молил о пощаде; да и намного красивее нее также умирали от меча или петли. Но почему-то именно эта девушка связала его сердце своими большими голубыми глазами. Почему, почему, почему? Неужели он... Толпа заволновалась. Колебания палача вызвали волну смущения и недовольства. – Поторопитесь, господин. Толпа ждет, – сказал один из солдат. Как же палачу хотелось сейчас отрубить голову ему, а не этой несчастный девушке... но он не смог. Все произошло в какой-то миг. Проклиная себя, палач замахнулся и с силой ударил мечом по нежной лебединой шее. Брызнула кровь, белокурая голова покатилась по помосту, а тело забилось в судорогах. Палач был словно в лихорадке. Не замечая солдат и толпы, которая начала расходиться, он положил тело и голову девушки на телегу и отправился домой.
Город накрыли сумерки. Весь день палач провозился в подвале. Он омыл тело казненной, положил его в гроб и прикрыл разрубленную шею платком так, чтобы не было видно смертельной раны. Утром за телом должны приехать ее родственники и знакомые. Но пока она будет лежать здесь, в подвале его дома. Лежать как трупы сотен казненных им людей. Однако палач никогда не ощущал такой вины за смерть всех них вместе взятых. За одну-единственную ночь эта девушка стала для него самым важным в жизни. И вот ее не стало, он сам ее казнил. Склонившись над гробом, палач не отводил глаз от бледного закоченевшего лица. Эта бедняга напоминала ему спящего ангела, который спустился к нему с небес... спустился, чтобы принять смерть от его рук. Палач пытался убедить себя, что это просто очередная осужденная, которых будет еще миллион, но сам пугался таких мыслей. Так ужасно он еще никогда себя не чувствовал. Все время палач спрашивал себя, что эта девушка сделала с ним. Почему, убив ее, он будто убил себя? В бреду он находил ответ, но сразу, побледнев, гнал его от себя. Эта девушка, такая очаровательная, чистая, прекрасная... Юноша даже не понял, когда наклонил голову и нежно поцеловал холодные губы. Из глаз покатились слезы, которые падали на окаменевшее лицо. Бессмысленно было отрицать: он казнил девушку, которую за один только миг полюбил всем сердцем. Лежа на сыром полу, палач тихо и неудержимо рыдал. Он искусал губы до крови, бился головой о пол, рвал волосы, раздирал ногтями молодое красивое лицо. Все, все вокруг было ему противно, и в первую очередь он сам. Как же он мечтал о смерти... Слезы продолжали катиться по щекам. Подойдя к гробу, юноша со всей нежностью и заботой погладил шелк волос. – Спасибо тебе за все, мой ангел. Прости меня, если сможешь, – прошептал он, коснувшись губами мраморного лба. С потолка свисал массивный черный крюк, на который палачи трех поколений подвешивали тех, кому предстояла пытка. Возле стены стоял шаткий табурет. На столе в другом конце комнаты лежала прочная пеньковая веревка. Он палач, он умеет завязывать узлы. В маленьком узеньком окошке исчезли лучи вечернего солнца. Это был последний дневной свет, который он видел.
Когда наступает мир, мы идём обратно. Князь прячет рог, обкладывает его ватой, Войска уступают первенство музыкантам, и те под лихой мотив покоряют свет. Когда наступает мир, всё приходит в норму. Солдаты чистят коней, задают им корму, И воинство движется, каждый - к родному дому, ну, или в казармы, ежели дома нет.
Когда не-война, всё как-то спокойней, тише, дыханье глубже, и легче сложиться вирше, А может быть, просто небо чуть чище, выше, а может быть, просто ветер смеётся влёт. Когда не-война, земля заживляет раны, сшивает края окопов и котлованов, А птичьи стаи кричат что-то про "пора нам!" и про какой-то на солнечный юг полёт.
Когда наступает мир, мы идём обратно. И нам, если честно, пофиг на "подвиг ратный", На ордена, на медали и на парады: войску на марше нет дела до той "любви". А мир наступил - и воздух застрял в гортани, и мы почувствовали: кто-то нас направил, И руку остановил, и ума добавил, и показал, как жить так, чтобы быть людьми.
А "минус пять" - иголками по неприкрытой коже и по прикрытой, кажется, пляшет с неменьшим рвением Это её плетение силится подытожить солнечные сплетения рваными параллелями
Эта зима- проказница,умница,рукодельница Каждым оттенком синего перевязала пальцы Что не прошло - затянется, вскружится, заметелится И в направленьи северном ринется в темпе вальса
Что не пришло- забудется.Стало быть,успокоится, Пледом, пушком снежинчатым, сердце запеленается. Эта зима - преступница,истинная разбойница... В тысячный раз напомнит,что...Всё только начинается!
Нет бездны чернее и глубже, чем бездна человеческих зрачков, но и в них ты не увидишь ничего, кроме собственного отражения
Иван жил на окраине города. Это и частью города-то трудно было назвать – какой-то отросток из двух улиц, каких много бывает в современных мегаполисах. Город, в котором жил Иван, был большим, с разными заводами, университетами и прочими полезными для людей и абсолютно бесполезными для Ивана вещами. читать дальше Иван жил на окраине города. Это и частью города-то трудно было назвать – какой-то отросток из двух улиц, каких много бывает в современных мегаполисах. Город, в котором жил Иван, был большим, с разными заводами, университетами и прочими полезными для людей и абсолютно бесполезными для Ивана вещами. Университета Иван не заканчивал и на настоящем заводе никогда не работал, а пошел после девятого класса в училище на какого-то слесаря или фрезеровщика. Он и сам уже не помнил точно, потому что в учебе не усердствовал, а больше гулял с девушками или пил портвейн. По специальности Иван ни когда не работал, потому что к тому времени, как окончил училище, он уже ни кому не был нужен. Бизнеса своего во время Иван то же не завел, а перебивался всё как-то так. Сначала грузчиком, потом сторожем, потом, к примеру, кладовщиком, а теперь вот работал на пельменной фабрике, которая находилась недалеко от центра горда, в одном из старых заводов, переделанных под малые предприятия. Там он целый день поднимал и опускал большой нож, который нарезал тесто на кусочки. Вокруг было всегда много девушек и женщин и громко играло радио. С этими девушками Иван то же иногда встречался, но так до сих пор и не женился. Он даже и не задумывался об этом до недавнего времени. Всю свою жизнь Иван прожил вдвоем с матерью. Отец бросил их, когда Иван еще учился в школе, но это не было трагедией или психологической травмой для ребенка, потому что отец много пил и всё равно проводил с сыном мало времени. Мать умерла недавно, и Иван остался совсем один. Он жил в квартире матери, в деревянной двухэтажке и ездил на её старой машине. Каждое утро Иван вставал со своего маленького диванчика и шёл на кухню. Там он готовил растворимый кофе и яичницу, ел всё это и читал старые детективы в книжках с твердой обложкой. Они лежали большой стопкой на лоджии и лежали там уже много лет. Потом он чистил зубы, одевался и ехал на машине на работу. Обедал он вместе с девушками в столовой, которая осталась от завода и теперь в ней питались работники офисов, типографии и пельменной фабрики. Иван был человеком общительным, хоть и одинокими и с удовольствием болтал за обедом. Вечером он любил ходить в гости к старым друзьям или гулять. Особенно в последнее время. Это потому что месяц назад на фабрику пришла новая лепщица – Маша. И она Ивану очень понравилась. Маша была маленькой и хрупкой. Её недавно отчислили из университета, и она пришла работать сюда. Иван сразу попытался произвести на нее впечатление, и ему это удалось. Они с Машей начали гулять вместе каждый вечер и ходили в кафе, в кино и в парк. Ивану очень нравилось гулять с Машей, она была красивой и доброй, и любила мороженое с орешками. Иван уже начал подумывать, а не сделать ли Маше предложение. Тем более, что она была из деревни и снимала комнату не далеко от фабрики, а у него какая ни какая, но была квартира. Хоть и на окраине, но зато была и машина. И Иван уже твердо решил поговорить об этом с Машей непременно завтра же. Он решил это, когда они в очередной раз сидели в кино, и в фильме герой делал предложение своей девушке. Эта сцена вдруг вдохновила Ивана, и он твердо решил. После фильма они ещё немного походили по парку, и он проводил Машу до подъезда. Потом вернулся к машине и поехал домой. Там он, как всегда, сварил пельменей и сел смотреть очередной вечерний боевик. Весь вечер Иван был крайне взволнован принятым решением. Он помылся и побрился, заранее погладил любимую рубашку и лег спать. Ночью всегда было тихо, но сегодня Ивана что-то разбудило. Прямо среди ночи он услышал странный какой-то звук. Звук ни на что не похожий – сильный, громкий, пронзительный и какой-то страшный. От этого звука даже показалось, что яркий свет на мгновение ударил в глаза. Иван вскочил на постели, но всё боялся спустить ноги на пол – таким страхом наполнил его этот звук. И сразу вокруг стало так тихо и темно. Абсолютно пустая, темная, безмолвная комната. Иван долго сидел на постели и боялся, но потом все-таки встал и подошел к окну. За окном все вроде как было по-прежнему, но страх не проходил. Иван вернулся в постель и стал лежать, глядя в потолок. Потом он вдруг вспомнил о своем вчерашнем решении, и это наполнило его покоем и радостью. И он, полный счастливых мыслей, уснул, почти забыв о страхе. Утром Иван проснулся как всегда по будильнику. Внутри всё сжималось от сладкого волнения. Он сделал кофе и поджарил яичницу, дочитал очередной детектив и сунул книжку на подоконник. Потом долго и тщательно чистил зубы и умывался, одевался, причесывался и постоянно смотрелся зеркало, предвкушая запланированный разговор. Когда Иван вышел из подъезда его опять, непонятно почему, охватил такой же страх, как тогда ночью. Вроде бы всё было как всегда, но странная тошнота подкатывалась к горлу, а кончики пальцев холодели. Иван вспомнил полуночное происшествие и теперь оно ни как не выходило из головы. Но он все равно сел в свою старенькую машинку как всегда и выехал из того захолустья, в котором стояла его двухэтажка, на шоссе, ведущее в город. Других машин на дороге не было и это добавило Ивану беспокойства. Не то, что бы всегда их было много, но почему-то именно сегодня он особенно обратил на это внимание. Вот начались первые городские кварталы. Иван проезжал мимо них каждый день, но сегодня здесь было необыкновенно тихо и пустынно. Как будто какой-то туман окутывал город. Страх усилился, но Иван ехал дальше. И чем дальше он ехал, тем прочнее пустота поселялась в его сердце. И все приятные предвкушения вчерашнего вечера, и все надежды на будущее, и все планы, мечты, привязанности и радости – всё утопало в этой бесконечной пустоте, всё исчезало в этом безграничном страхе и осознании. Иван уже не мог остановиться. Он продолжал и продолжал ехать по пустым улицам, вдоль обгоревших домов и голых обуглившихся деревьев. Он все ехал и ехал, пока черные обломки какого-то здания не перекрыли ему дорогу вперед навсегда.
Плесень размножается спорами...Не спорьте с плесенью!!
Хотелось бы услышать много обоснованной критики))) П.С. тема нерадостная - смахивает на жалобы - я предупредила(( читать дальшеЯ - Никто И звать меня - никак... Не герой, не зритель, не злодей. Существую - сам не знаю как - Часть толпы "обыденных людей".
Я иду, считая каждый шаг, Но нога не оставляет след, Мой удел - потушенный очаг И судьба без бурей и побед.
Я боюсь однажды закричать И сорваться с поступи на бег. Натворить безумств, и сгоряча Разломать свой жалкий серый век.
Я держусь. Пока что. Не сдаюсь. И считаю мерные шаги. Но за мной - как я ни навалюсь - Пустота... И ровные круги. От слез.
Здравствуйте, простите, что пишу так редко – сутки на части разбиты таблетками, а за стеклом… там блеск и свобода, желтое блюдце солнца, а здесь лишь серость и беспробудный сон царств нас, центрифуга сознания – вот, сижу тут, как пленник, хоть ось зла не я, и часто в состоянии дремы, мне кажется, что скоро умрем мы. уровняемся и я уже вижу сияние входа и воздуха вдох – это ключ, которого, в общем-то, нет, как нет и дверей, наверное, а все это просто навеяно мыслями о вселенной и месте в ней. о боже, сколько же дней пребывает на дне наших жизней и сколько все еще тонут, пытаясь если не вылезти, то хотя бы запомниться – цепляясь за все места, кричат «пожалуйста! хотя бы на пол листа выплесни яростно, выдави скрупулезно, сделай набросок – выпусти подышать нас на воздух, ведь все было не так вовсе! мы не были мертвыми, уснув в анабиозе космоса» но были ли? -если не помнится?- не знаю, да и узнаю ли? рву узлы своей памяти, в ответ же мне – «просто вы спятили» – и в руку втыкают шприц. Спасибо за письма, я вижу, что вы мне верите, значит, не пуста моя жизнь. скоро мы с вами увидимся -держи меня, соломинка, держи- *грустно улыбается*
Письмо 8.
Здравствуйте, пишу в темноте – день засыпает, уже закатив свой глаз и шум тел вспотеет не лужей, а выделением во влагу нас. и скоро в воздухе растворяясь, можно будет сказать – ну вот, началось но стонет рядом больной, такой же, как я во плоти, но в душе Кончаловский. кто определяет нормальность - врачи ведь такие как мы, так охотник превращается в дичь, когда шелестит камыш под лапами хищника – если не видно сияния истины так же можно как в панацею верить в симбиоз меня и стены – только стану прочнее, если сольюсь с несущей согласитесь, все же надежней костей пирог из бетона и прутьев. Железобетон – это даже звучит гордо в желе залит он – вот упоение плотью морга и торг не уместен тут – ведь все же гораздо проще, после смерти, чем стену вскрыть труп, металлом разрезав кости. но все это вовсе не то, так, размышления вслух бывает, что сломлено тело, но не сломить дух в ответе вопроса итог для каждого собственный он что лучше – быть самим Сталлоне или сидеть со Сталлоне за одним столом? отвлекся опять, и начал нести ахинею – я это люблю и умею, аж заперли за толстой дверью, мы с вами увидимся, верю, надеюсь, это будет скоро и в пороховницах моих остался еще жизни порох. жаль, но это конец, пожалуй нет больше бумаги, да и огрызок карандаша отказался писать, вот беда, но ничего все поправимо я буду ждать ответа, как варвары золота Рима за ваши письма спасибо. нет, БОЛЬШОЕ СПАСИБО -откуда же пишешь ты милый? из желтого дома вестимо- *грустно улыбается*
Письмо 12.(последнее) Здравствуйте, Прошу простить меня, ведь я в отчаяньи Сегодня врач сказал Что ВЫ это Я, Что я чужим почерком ночами Пишу сам себе письма. Как так? КАК ТАК? Он сказал - это было не пагубно для моей психики Ведь надежда, Как эскалатор, ведущий к выздоровлению Я стал спокойнее, почти прекратились приступы Верить ему? Я СПАШИВАЮ ВЕРИТЬ ЛИ МНЕ ЕМУ? Как это, Знать, Что вас нет? Я как будто во сне, Смеюсь в истерике – Ну вот, нате вам, Приплыли, приехали, А я-то рот разевал – Мир это там, где кисельные берега с молочными реками. всего лишь потеха, блин? Нет. Я не верю. Вы точно есть, Вас не может не быть ВЫ – это все что вокруг Для меня, И если скажут Как Иисус – на крест - С радостью ради вас умру, В лицо смерти смеясь! Хватит этих белохалатных златоустов Завтра утром сбегу из палаты обратно В мир К вам. К вам. К вам. Без вас в моей голове пусто И гадко скребутся внутречерпные тараканы
- Ты, собственно, за чем пришел? - За истиной. Человек в мантии присел за прилавком и через секунду достал мне закрытую коробку. - Это что? - вопрошал я. - Истина. - Вы это... что мне даете? Я пришел за конкретным слоном. Да, конкретным синим слоном размером с мою правую руку. - Ты за чем пришел: за истиной или за конкретным синим слоном? - Но я думал, конкретный синий слон - это и есть истина. читать дальше- Долго думал? - приподнял брови человек в мантии. - Долго, - согласился я. - Тогда у тебя есть твой конкретный синий слон. Он у тебя в кармане. Отдай мне своего синего слона за закрытую коробку. - Черт! Так что, у меня уже есть синий слон? Я заглянул к себе в карман и, действительно, достал синего слона! - Отдай мне своего слона за закрытую коробку. И тогда узнаешь, что такое истина, - повторил человек с лукавой улыбкой. - Не-не-не, вы что это за чушь такую городите? А вдруг в коробке - не синий слон? - А ты, я вижу, за слоном пришел, и ни капли не хочешь истины. Думал, придешь такой самоуверенный, и я скажу тебе: "Купи слона!" А как бы не так. Я отдам тебе коробку за твоего слона. Отдай мне своего слона. - И что вы с ним сделаете? - поинтересовался я. - В мусорку выброшу, - пожал плечами человек в мантии. - Вы с ума сошли! - Да. Давно уже сошел. А ты - хочешь сойти со своего ума? - Не, ну не так же... - Какой-то ты слишком осторожный для человека, ищущего истину. И, видимо, совсем ее не хочешь. - А вот вы и не правы. Я хочу истины, и думаю, что истина - это синий слон размером с мою правую руку. - Так почему же не хочешь открыть коробку, отдав мне своего слона? Я задумался. - Да ну вас! Может, у вас какая-то неправильная истина, совсем не моя. А вот моя - это мой слон. И пошел я тогда слоняться со своим слоном по улицам. И все смотрели на него и говорили, что он уродлив. Но мнение большинства я не считал верным. Хотя сейчас возникало навязчивое ощущение, что со мной говорят не люди, а тот самый человек в мантии, в этот момент стоявший за прилавком. И я терпеть его не мог. Но в конце концов мне показалось, что я так ношусь со своим слоном, так боюсь его потерять, что потерял вместо этого свое желание найти истину, и обрел трусость. Я никогда не был трусом, браво сражаясь за своего слона, и это меня взбесило. Я сломя голову понесся к человеку в мантии и, скрежеща зубами, сказал ему: - Вот вам слон, отдайте мне мою коробку! Хочу знать, что в ней! - Долго я ждал от тебя такого ответа, - протянул человек в мантии, и, глядя в потолок, поставил коробку на прилавок. Я небрежно положил слона рядом, и дело было сделано. - Выкинь сам, - так же небрежно сказал человек в мантии. Не говоря ни слова, я швырнул слона в урну, и стал нетерпеливо открывать коробку. - Но это же!.. - воскликнул я, заглянув внутрь. - Тс-с. Не говори мне. Это - твоя истина.
Кто может мне возразить? А может большего и не надо, чем написать свой стих лицом и наждачной бумагой?
здравствуйте, интересуюсь вашим мнением, желательно подкреплённым замечаниями/похвалами, лишь бы аргументированное по поводу одного вирша сразу скажу автор не я, но дико интересно что вы на это скажете, заранее благодарен.
Efrazi - Дисс на Сталиналедащий стон под крышкой гроба летящим комьям в унисон, чураясь сердца, славит Кобу, тирана окрестив отцом.
меж век, опухших от побоев, кровавый плещется прилив. сквозь пытку небо голубое маячит призрачно вдали.
следы свисающих лохмотьев или хламиды царской блеск. крамолой ослеплен охотник, смывает кровью с глаз гротеск.
по радио победно плачет remix молитвы отходной. казнит отродие кулачье, родную крепко сжав ладонь.
отцеубийство, как подспорье, или запятнаный "герой". слезам предавшись, но достойно! за то, чем грезили, горой!
стать элементом вдруг тлетворным, отождествив с собой вертеп, и, грудью заслонив воронку, дарить плевки гнилой орде!!!