...

[Erick-York]

Не Надо

В небе бездумно плавают акробаты.
Солнце сошло на нет пять веков назад.
"Я - это точно то, что тебе не надо", -
Так повторять, повторять, повторять, повторять...
Слева в пустой груди замерзает нежность.
Корочкой льда покрылся до головы.
Мир изменился так, что не станет прежним -
Больше никто не чувствует пульс луны...

Ветер несёт свой бред, я послушно таю;
Небо совсем ослепло от облаков.
Где-то внутри их тел моя боль летает
Стаей механизированных стрекоз...
После последних слов я бегу по следу -
Где-то на том конце остаёшься ты;
Тихо взорвавшись, в небе горят ракеты,
Так и не осознав масштаба той пустоты...

Мир содрогнулся, слышишь: дрожат поджилки
Тех, кто давил на жалость холодных звёзд.
Спрятали короля меж зубцами вилки,
Так и не приняв голос дождя всерьёз.
Мне всё равно, кто выжил, не выпив яда -
Время одним движением льётся вспять;
"Я - это точно то, что тебе не надо", -
Так повторять, повторять, повторять, повторять ...

---

Сказка о волшебном зеркальце

[Электрический Фенек]

Когда-то давно я выкладывала в данном сообществе кусок текста. Сейчас решила выложить все целиком. Приветствуется любая критика. Если текст для этого сообщества слишком большой, я его удалю

сказка

"Ты мой айпишник больше не пингуй,
ведь для тебя отныне я в оффлайне"
Людмила Батьковна

В тридевятом царстве, в сказочном государстве жил был царь-государь. И была у царя дочка-красавица, Василисушка. Царь рано овдовел, мачеху приводить так и не решился. Жил дочкой, души в ней не чаял. Любой каприз готов был тут же исполнить. Попросит Василисушка привести цветочек заморский, в лепешку расшибется, уйму денег из казны потратит, а диковинку добудет. Другая бы на месте Василисушки давно бы избаловалась, а та нет. Царевна отличалась добрым и кротким нравом. Не давала она своему батюшке никаких поручений. Только, бывало книжку попросит принести. Уж больно до чтения она была охочая. Сядет у окошка, забросит вышивание в угол и погрузится в сладкие мечтания о добром молодце, об опасных сказочных приключениях и, разумеется, о любви, настоящей и всепоглощающей.

Так, за книжками коротала молодая царевна свои деньки, ожидая прихода того самого, единственного вместе со сватами. Благо была она весьма недурна собой и заморские королевичи уже неоднократно присылали ей драгоценные дары. Слух о красоте и кротости Василисы быстро облетел все землю. И дошел аж до самого Кощея Бессмертного. Тот не стал утруждать себя долгими ухаживаниями, а попросту пригрозил Царю батюшке в невежливых тонах. Перепугавшись до смерти, решился царь спрятать свою кровиночку от супостата в высоком тереме за семью замками. Так чтобы ни одна вражина в Василисины покои не пробралась!А гонцам весть повелел по всему царству разнести, про Кощея окаянного, про полцарства в приданное, про царевну красавицу, для женитьбы готовую.

Сама Василиса перечить батюшке не решилась. Выходить замуж за первого встречного, конечно, не хотелось. Но пуще этого не хотелось, идти под венец с вечным страшилищем Кощеем. Глотая слезы, отправилась красна-девица в добровольное затворничество. Чтобы не скучно было в ожидании томиться, выписал ей любящий батюшка из самой заграницы чудо-чудное, диво-дивное. Она такое только у Оленьки из тридесятого царства видала.

Достал царь за большие деньги серебряное Зеркальце. И было то Зеркальце не простое, а заколдованное. Ежели всмотреться в него как следует, сказать слова заветные, и прикоснуться кончиком пера к витой рамке можно увидеть всех тех, у кого такая же вещица есть. Даже зачарованных принцесс, что живут за семью морями. Даже Царь-лебедь!!!

К волшебной вещице прилагалась книжица особая. Что в книжице напишешь перышком гусиным, то и отобразиться у твоего собеседника. Книжица та была заговоренная, чтобы страницы, после отправки послания, снова становились чистыми. Вызванный по случаю колдун научил, как сохранять написанное, чтобы долгими зимними вечерами было что перечитывать на ночь глядя.

Новая забава Василисе пришлась по вкусу. Не сразу конечно. Но, разок-другой, и вот она уже в нетерпении, постоянно сбиваясь, пишет длинные послания в далекие королевства. Одно время юная царевна смущалась, глядя на разноцветные картинки вместо девичьих лиц. А потом поняла, что другие затворницы, опасаясь сглаза срываются самыми разными способами. Сама Василиса больше всего на свете боялась Кощея, и посему лицо свое прятать не стала. Пущай смотрят, ей стесняться нечего!

Так за пустыми разговорами о нарядах и женихах проходили ее вечера. Но как-то раз, не успела она слова заветные сказать, как , вдруг, вспыхнуло в зеркальце приглашение от какого-то Василия. Удивилась Василиса, испугалась, но взяло любопытство верх над осторожностью, и гусиное перо робко вывело:

-Кто ты?

Ответ пришел незамедлительно. Прочитав его, молодая царевна покраснела как свекла.

- Я Василий Царевич, названный брат Оленьки. Я искал тебя, Василиса. Всю жизнь искал только тебя.

Царевна почувствовала, как у нее за спиной выросли невидимые крылья. «Вот оно, -ликовало Сердце. - Вот он, мой принц. Он искал меня…» Перо в раз сделалось непослушным, мысли разлетелись в разные стороны. Голос Разума превратился в тоненький писк. Правда, писк этот был чересчур настырный.

- Как ты узнал обо мне, добрый молодец? – спросила Василиса, затаив дыхание. Оно грезила о романтической истории. Чтобы все было как в Настоящем Романе. Василий Царевич ее не разочаровал.
- Впервые, я увидел тебя во сне. И сразу стал искать по всему свету. Исходил сотни верст, переплыл семь морей, поднимался в горы, ходил по дремучим лесам. И нигде мое сердце не находило тебя. Много я повидал красавиц, но все они были лишь бледным твои отражением. Отчаявшись, я приехал навестить свою сестрицу названную, Оленьку. Так она обрадовалась нашей встрече, что невзначай опрокинула свое зеркальце. Рукавом махнула, зеркальце-то и разбилось. Жалко мне ее стало. Вот я и решился к ведьме на реку сходить, чтоб она над диковинкой поворожила и все испорченное поправила. Сказано-сделано. Пришел я к мерзкой колдунье, а та добром не хочет меня отпускать! Пока она над Зеркальцем ворожила, пришлось несколько поручений опасных выполнить, а потом, вдобавок, поговорить серьезно, да пригрозить маленько. Хорошо что меч всегда со мной, а то и не знаю, как бы я оттудова выбрался. Возвратился я назад, к Оленьке уже затемно. Не стал будить сестрицу, пущай почивает. Лег спать, а сон не идет. Так любопытство разобрало. Захотелось на красавиц хоть одним глазком взглянуть! Кто знает, может, прячется за семью замками в высоком тереме моя суженная? Та, что однажды пригрезилась мне.. Знаю, что негоже доброму молодцу любопытничать, да как устоять перед соблазном? Чтобы понять, почувствовать свою Любовь, мало взглянуть на лик девичий. Надобно, чтобы сердце откликнулось. А то женишься, как мой приятель Иван Царевич, на девице-красавице, а потом выясниться что жена сущая ведьма. Ты, небось, слышала ту историю? О ней все в царстве судачили!

Василиса ту историю хорошо помнила. Только вспоминать не любила. Да и кому по нраву собственные оплошности в уме перебирать?! Она в ту пору, еще до приснопамятного сватовства Кощеева, с одной Кикиморой дружила. В гости на болота бегала, да прически с нарядами обсуждала. Кикимора, хоть и темная девка, зато с самой Бабой Ягой общалась. Кем уж они друг дружке приходились, - Василиса так и не поняла. Да и к чему ей, царской дочке, в родственные связи всякой нежити вникать?!

Знакомство же с Бабой Ягой сулило большую выгоду. Ради доступа к колдовским зельям и волшебным штучкам можно было потерпеть болотную дурынду пару часиков. Она и терпела, пока не забрел в знаменитую Избушка На Курьих Ножках Иван Царевич, из соседнего царства. Сердечко Василисы сладко затрепетало в груди. Вот оно счастье, почти как в Романах. Только недолго радовалась она нежданной встрече. Видать опоила старая Яга доброго молодца каким-то зельем и тот женился на болотном страшилище! Не дождалась Василиса сватов. Сколько не заглядывала к Кикиморе на болота, да все напрасно. Иван-Царевич словно не замечал ее. Вместо этого одаривал свою избранницу такими нежными взглядами, что у Василисы слезы на глаза наворачивались, от злости! Иван-царевич потом опомнился, к ней приходил, ручки целовал, обещал золотые горы. Да только зря все это. Поняла Василиса, что не приворотное зелье держало его на болотах. Не пустая волшба, а что-то другое. Тогда, не стерпев обиды, выгнала она «любимого» обратно к Кикиморе, а сама постаралась все забыть. Но видно старалась плохо. Нет-нет, а мелькнет в голове мыслишка: как там Иван Царевич? Скучает ли? Помнит? Или живет со своей дурехой и горя не знает...

Затянулось ее молчание, а Василий Царевич, словно почувствовал перемену в настроении любимой. Почувствовал и рожицу смешную из буковок сложил, а под рожицей написал:

- Что загрустила девица? О чем опечалилась? Не я ли причина твоих размышлений горестных?

Ах, если бы через зеркальце можно было не только увидеть, но и услышать собеседника! Василиса была уверена, что голос у Василия Царевича, ласковый, а взор нежный и любящий…Хоть бы взглянуть на него. Лишь буковки в зеркальце отражаются. Даже картинок никаких нет. Спросить или не спросить..?

- Как бы мне хотелось добрый молодец увидеть тебя хоть одним глазком!- сказала и засмущалась, так что пальцы, сжимающие перо в раз сделались неуклюжими. Ой, страшно как! Что он подумает!

- Я и рад бы, да только не могу, Зеркальце ведьма проклятущая сызнова сломала! Сам я только буковки теперь могу посылать. Хорошо, хоть вовремя отнял, а то и не увидел бы тебя никогда, красота ненаглядная!

-Ох беда-то какая! А ты не сказывал, что колдунья зеркальце сама попортила…

Хотелось Василисе верить Василию Царевичу, да как-то стало боязно. Вдруг обманывает?

- Не хотелось мне тебя понапрасну расстраивать. Колдунья, когда я ей пригрозил, лицом сделалась страшная. Глазища, как угли раскаленные, волосы дыбом встали, язык раздвоился, а из носа крючковатого дым повалил! Начала она злыми заклятиями бросаться во все стороны. Одно в зеркальце попало, а другим меня покалечило. Не печалься, все поправимо, только сходить мне надобно за лекарством в царство самого Кощея. Говорят в народе, что в сундуке его секретном храниться чудодейственное зелье, которое любую хворь как рукой снимает. Хотел я с Кощеем добром договориться, а как гонцы донесли весть, про красну девицу по его милости в башне запертую, понял, что не сносить теперь злодею головы! Против моего меча волшебного никакой Бессмертный не устоит!.

Вздохнула Василиса тихонько и вывела рукою нетвердой

- А знаешь, Василий Царевич, что эта девица - я…

Всю ночь не спала царевна. Писала длинные послания Василию Царевичу и читала-перечитывала его немногословные, но пронизанные Любовью ответы. За окошком уже светало, когда он сказал, что пора ему в путь-дорожку собираться, сквозь дремучие леса и топкие болота в самое сердце кощеева царства. Василиса постаралась вложить в слова прощания всю теплоту и нежность, чтобы согреть сердце доброго молодца в его опасном путешествии. Уже погасло волшебное Зеркальце, а царевна все продолжала вглядываться в него, будто ждала чего-то. Мыслями она была далеко.

Батюшке, который через пару дней пришел ее навестить, Василиса объявила, что выйдет замуж только за Василия Царевича, который вызвал на смертный бой самого Кощея. Скорее всего, добрый молодец уже победил злодея и двинулся в обратный путь. Познакомились они с Царевичем через Зеркальце. Да, вы сами скоро его увидите! Васенька писал, что как приедет, сразу сватов пришлет...
Царь очень удивился, но виду не подал. Недалее, как вчера "умерщвленный добрым молодцем" Кощей прислал Василисе гору подарков, и длинное письмо, в котором в стихотворной форме извинялся за свою прошлую бестактность. Про Василия Царевича и его «подвиг» не упоминалось. Да и не было такого царевича ни в одном из известных царю государств!
Только на царевну его слова никак не подействовали. Знай твердит себе, что-то про Любовь Всей Жизни, да в Зеркальце вглядывается! Делать нечего, послал царь гонцов к колдуну, дабы с его помощью опасную игрушку у дочери изъять. (На пару часов, видишь, как запылилось? Почистить надобно, а то не ровен час, сломается. Как ты с подружками общаться будешь?) Колдун-то и подсказал царю, где искать того, кто вскружил Василисе голову.

Сама царевна говорить о Василии Царевиче долго отказывалась. На все расспросы отвечала молчанием, пока Царь Батюшка не заметил, что хорошо бы съездить проведать ее суженного. Вдруг, Кощей перед смертью навредил ему каким-либо образом, так что лежит теперь добрый молодец в своем тереме не жив, не мертв. А она, Василиса, и знать ничего не знает! Нет, самой ехать никак нельзя! Срамота-то какая! Что о ней люди подумают, а в особенности, родня Василия? Лучше послать человека верного да смекалистого. А еще лучше, царь сам съездит, на зятя будущего посмотрит, и заодно с отцом его познакомится. Поразмыслив, согласилась Василиса с батюшкой и рассказала все что знала о царевиче. Только знала она немногое. Но в одном слова Василисины с мнением колдуна совпадали: ехать следовало в тридесятое царство, туда, где жила Оленька, -подружка ее закадычная,
Захватил с собой кое-кого из стражи, отправился царь в путь дорожку на следующий же день. Долго ли коротко ли ехали они, пока не добрались до тридесятого царства, соседнего государства. Хлебом-солью встречал их тамошний царь, провожал в покои гостевые и потчевал угощениями изысканными. А за чайком с пирожками, на который сама царица была большая мастерица, зашел разговор о родных кровиночках, дочерях единственных, для которых ох, как трудно в наше непростое время женихов подходящих отыскать. Поговорили и о Зеркальцах – забавах девичьих, что Тут то и выяснилось, что Оленька еще в прошлую зиму свое потеряла. А с тех самых пор сидит она в своей башенке, все вышивает, приданное готовит. Большая рукодельница выросла. Про Василия царевича здесь тоже ничего не знали. Когда поняли, какая беда привела к ним дорогих гостей, сильно огорчились. Позвали царевну. Может, она про странного молодца знает? И рассказала Оленька, что перед тем как Зеркальце пропало, захаживала к ней в башенку старушка сухонькая и яблочком наливным угощала. Откушала царевна того яблочка, и в глазах у нее темно сделалось. Когда пришла в себя, ни старушки, ни Зеркальца в горнице уже не было. Искали, конечно, стражников посылали, да только все попусту. Старушки как ни бывало.

Опечалился царь батюшка пуще прежнего. Понял он, что силы колдовские темные, ополчились против его дочери единственной. Неспроста старуха к Оленьке заходила и гостинец приносила. Видать, еще тогда замыслила недоброе. И как теперь отыскать ее в глуши лесной? Но главное, как объяснить Василисе, что обманули ее, одурманили, словами нежными заговорили, обещаниями сладкими голову задурили?

Нечего делать, распрощался он с гостеприимными хозяевами, собрался в обратный путь. Понадеялся, на помощь колдуна, что с Зеркальцем так ловко управляется. Вдруг, проворожит чего, покрутит, да и подскажет как бабку злобную отыскать?

Василисушку царь увидал еще издали. Сидела любимая дочка у окошка и всматривалась в дорогу. Решил он сразу к ней в терем подняться, чтобы не откладывать объяснения в долгий ящик. Поднялся и не узнал молодую царевну. Расцвела Василиса пуще прежнего, еще краше стала: глаза светились счастьем, щечки разрумянились, на губах играла легкая улыбка! Пока царь дивился переменам, Василиса кинулась к нему в объятия.

- Батюшка, я все глаза высмотрела, ожидаючи. Прости дочь свою неразумною, что по недомыслию отправила в тебя это путешествие! Знаю, пощадить ты хотел гордость мою девичью, только, зря это! Намечтала я себе с три короба. Напридумывала! Все искала себе царевича. И невдомек мне, глупой, было, что вот он, царевич, рядом, все меня дожидается!

- О чем, ты доченька? - опомнился царь. Радость любимой дочери передалась и ему. Не понятно было, что же так на нее повлияло, в его отсутствие?

- Когда ты сказал, что Зеркальце сломалось, заскучала я. Привыкла сидеть перед ним по вечерам, истории разные почитывать. Пыталась рукодельничать, но вышивание не заладилось, нитки путаются. Спицы вязальные из рук выпадают. Попросила я принести мне книжек, а стражники недоглядели. и вместе со сказками, прихватили письмо Кощеево. То которое он стихами писал. Батюшка, как же он ладно слова складывает! Я начитаться не могла… Ведь не во внешности дело, главное, чтобы сердце было любящее… Не утерпела, написала ему. Он сразу ответил. Из письма-то я и узнала, что приходил к нему Василий Царевич, мечом махал, оскорбления в письменной форме в окошко кидал, и просто безобразничал. Решил Кощей с дураком не связываться и спросил, по-хорошему, мол чего тебе надобно, дурень?! А тот драться полез. Конечно, Кощеюшко его победил, где малохольному царевичу с ним справиться?! Взмолился Василий о пощаде, в ногах ползал, просил не лишать его жизни. И Кощей не стал давить букашку, только потребовал, чтобы он оставил записку для меня, в доказательство своей трусости. Я то подчерк этого брехуна хорошо изучила. Но все равно, на всякий случай колдуна вызвала. Колдун мне подтвердил: записку Кощееву и любовные послания в Зеркальце писал один и тот же человек.

При мыслях о вероломном царевиче тень легла на лицо Василисе. Загрустила царевна. Вздохнула тихонько, ладонью по глазам провела, будто отгоняя что-то.

- Не огорчайся, Василисушка., - попытался утешить царь - Хорошо что все выяснилось. Хорошо, что Кощей письмо тебе послал. А что сам он неказист, то с лица, как говорится, не воду пить. Главное, чтобы человек был хороший.

- Он хороший, батюшка. Он такой хороший, что иногда мне кажется, что не стою я его. И за что мне, глупышке, такое счастье.. – Василиса улыбнулась сквозь набежавшие слезы и прижалась к отцу. Сейчас все прочитанные Романы казались ей смешными и глупыми. Как поутру, любой даже самый сладкий сон, кажется пустой нелепицей.

Царь гладил свое наивное дитя по голове, и радовался тому, что не успел толком рассказать о своем путешествие. Ни к чему ей это сейчас. Вот пройдет немного времени и тогда… Впрочем, об этом с рано пока думать. Вначале надо с Кощеем побеседовать, поразузнать, что там на самом деле приключилось.
А дочка его думала о том, что нельзя доверять первому встречному, в особенности ежели он лицо свое скрывает. Конечно, про Кощея она не все рассказала, да к чему батюшке ненужные подробности. Главное, что они теперь вместе. Быть может, стоит все-таки сказать за это Яге спасибо? Как ни крути, а Царевич вышел из нее отменный...

На свадьбе Василисы Прекрасной и Кощея Бессмертного я не была. Мед, пиво не пила. Да и усы у меня не растут, все что в рот ни положу, сразу в организму попадает! Придется мне сказку о Волшебном Зеркальце иначе заканчивать. Не по правилам. Пускай царское семейство занимается предсвадебными хлопотами. Не будем им мешать. Заглянем лучше в дремучие леса, за высокие горы. В самое сердце векового леса, где на волшебной полянке стоит Избушка Бабы Яги.

Хотя, «стоит» не совсем точное слово. Скорее переминается с ноги на ногу, да подпрыгивает в нетерпении. Уже который день Баба Яга никуда не выходила! Вместо этого торчала она дома. Все в Зеркало свое заглядывала. Будто отыскать в нем что-то пыталась. Избушка, пораскинув куриными мозгами, никак не могла взять в толк, чегой это старой карге в нем понадобилось?! Неужто сидит, на морщины свои пялится?! Уж лучше бы слетала куда-нибудь, чтобы она, Избушка могла спокойно, лапки поразмять. А то затекло все стоямши. К Лешему опять же заглянуть надобно. Вороны каркали, что тот к Кикиморе клинья подбивает… Разузнать все надобно как следует! А вместо того, она...

От тоски и безысходности Избушка тяжело вздохнула. Да так, что стены заскрипели, а с потолка сено посыпалось. Прямо на голову Хозяйке.

Яга выругалась сквозь зубы, но вставать с печи не стала. Костлявая рука привычно нырнула под старенький матрас и выудила оттуда нечто, бережно завернутое в чистенькое полотенце. Предвкушая приятный вечерок, она развернула слегка поцарапанное Зеркало и нетерпеливо в него уставилась. Ничего не получилось. Вместо мигающих картинок подслеповатые глазки разглядели диковинную надпись: «Ваш айпишник отключен за неуплату дани за год. Внесите золото в казну или пошлите гонца стражникам.»

В мгновении ока ступа взвилась в воздух и на бешеной скорости унеслась куда-то за облака. Не хотелось Бабе Яге лишний раз Кощеюшке на глаза попадать. Да видно судьба у нее такая: вечно в дела царские встревать и нервы всем высокородным портить. Полноценный отрицательный персонаж, не чета всяким Бессмертным перебежчикам!
Ее ступа уже скрылась из виду, когда Избушка, счастливо закудахтав, потрусила в ельник. По дороге куриные лапки споткнулись об оброненное Ягой Зеркальце и волшебная вещица рассыпалась на тысячу сверкающих осколков. Правда, Избушка этого не заметила. Лапки бодро несли ее собирать свежие сплетни.

@темы: Рассказ

---

пустяковинка

[demodok]

Из Новагорода в Киев бреду.
Нетороплив мой шаг.
Не понимая, но чуя беду,
мыши шуршат в камышах.

Чья под босыми ступнями стерня?
Колко. Тревожно. Темно.
Что замышляет пославший меня?
В общем-то, мне всё равно...

Терпкого ветра хлебну в темноте,
не разводя костра.
Падают птицы, не долетев
до середины Днепра.

Некто, таящийся в чаще лесной,
звякнет тугой тетивой —
хрустнет за пазушкой княжье письмо,
не донесённое мной...

@темы: Стихи

---

Ловчий

[Speller]

Warning - девочковое. Тут есть любовь, кошки и гей-порно яой. Ладно, я пошутил, яоя здесь нет. Но оно все равно девочковое.

Ловчий

«Если бы ты умел правильно написать слово "шкаф", он бы свалился тебе на голову»

Небо над моею головой чем-то походило на старые средневековые гравюры, коими описывали устройство мира - хрустальная, матовая твердь, обернутая черным бархатом и усеянная россыпью блестящих камешков-бриллиантов. Впрочем, в равной степени эти камешки могли бы быть и гвоздиками, и мельчайшими отверстиями в другое, очень светлое и очень яркое пространство – я еще не решил, какое сравнение мне нравится больше. Отсюда, с пятидесятиэтажного небоскреба, они выглядят даже чуть ярче.
Такое небо нечасто увидишь в городе – зарево фонарей, смог, свет неоновых вывесок размывает, превращает его в темно-бурое «пространство сверху». Наверное, именно поэтому большинство обсерваторий строятся где-то вдали от мегаполисов.
Но сейчас, мне почему-то кажется, что я готов созерцать это небо вечно. Ну, или очень близко к тому – оно, все-таки, не огонь и не текущая вода, тем более что даже на это я, чисто из интереса, смотрел едва ли две минуты, перед тем как почувствовать скуку и легкое разочарование. Правда, на работающих людей я действительно готов смотреть долго – пока они не разозлятся и не скажут «займись уже делом!». И раз уж зашел разговор о деле…
… Закрывая глаза, я в последний раз взглянул на твердь надо мною, сквозь узенькую щелочку между веками пытаясь захватить все её величие. Чтобы потом увидеть с совершенно иной стороны.

…Необъятное, вечное… Панорама, открывающаяся с поверхности Земли... Слой атмосферы… Лист закрашенный самыми черными чернилами… Ультрамарин…

Никогда я не смогу привыкнуть к этому моменту. Слишком резко он наступает – ты закрываешь глаза, и, через секунду, видишь сложную вязь-узор букв, из которой изредка удается выловить только лишь отдельные кусочки фраз, а если повезет – даже целое предложение. Наверное, именно поэтому среди нас столько… Неуравновешенных личностей, скажем так.

…Муравейник… Огромное вместилище жизни… Населенный пункт, жители которого, как правило…

Если вы не можете представить себе силуэты зданий, чью форму составляют не кирпичи или бетон, а затейливые ряды букв – то я, пожалуй, не смогу вам объяснить каково это – быть ловчим. Быть человеком, для которого мир – огромная книга, автор которой внезапно взбесился, и решил описывать мир словами, в самом что ни на есть буквальном смысле. Неровный, пляшущий перед глазами подчерк выписывает-вырисовывает угловатые машины, оставляющие за собой облачка букв «д», «м» и «ы», облачает в форму светло-голубыми чернилами окна домов, каллиграфически четко очерчивает полосу дороги, почти прозрачным тоном образует воздух – и очень трудно сосредоточиться в этой мешанине, почти невозможно выцепить из неё что-то определенное. Именно поэтому новички часто падают в обморок, как только впервые открывают глаза – явление неприятное, но закономерное. Правда, даже они могут понять, что в этой книге является живым, а что – нет. Хотя бы потому, что трудно не заметить ходячее облако.
Со зданиями, автомобилями, вывесками все просто – как явления неодушевленные, они, конечно, подвержены изменениям, но не столь критичным – тихо меняются строчки «старый» на «древний» и «быстрый» на «ослепительно скоростной». Суть их, архэ, первооснова остается нетронутой. Но люди, животные, растения… Это, пожалуй, отдельная история.

…Круче всех… Правильность-неправильность – какая разница?.. Играем… Ночь – слишком глупая…

Мозг словно кипит от поступающей информации, ибо в первые минуты всегда очень сложно не «читать» мир. Пусть и с каждым разом делать это становится все легче и легче. Абстрагироваться от ненужного, сосредоточиться на определенных эмоциях, искать только то, что тебе необходимо. Искать настоящие слова.
Слова, которые могут изменить мир так же легко, как сказать «раз».
Слова, равные сотне «если у них нет хлеба, пусть едят пирожные» по разрушительной силе и «да будет Свет!» по созидательной.
Слова, которые мы ловим.
Ну, и, разумеется, слова, которые сегодня собираюсь ловить я.

… Я хотел сказать… Выразить… Нельзя… То…

Улыбаюсь, расплескивая вокруг себя «самодовольный» и «торопливый» - слишком уж легкая сегодня работа. Я вижу это, не особо-то напрягаясь – попробуй не заметить небольшое торнадо прямо перед глазами. И теперь, пора приступить, собственно говоря, к работе – сочно хрустнув костяшками пальцев, я делаю шаг вперед, и падаю вниз, к разрисованному асфальту.

… 50 этажей… Надежные, пожароустойчивые балки… Одно из самых высоких… Строение с внутренним пространством… Твердый покрой, сделанный из… Применяется в качестве…

Гладкий лакированный флакончик с клубящимися внутри словами, легко отстегивается от пояса – впрочем, здесь и сейчас он выглядит словно небольшая клетка для роя злых ос или мошек – слова не любят находиться в сжатом состоянии. С легким «дзинь!», что пролетает вверх мимо моего левого уха, отскакивает пробка, и, освобожденные, переливающиеся символы и знаки обволакивают меня теплым, немного душным облаком.

… Мягкие шаги, легкость движения, тонкие линии, теплое дыхание…

И это даже не слова в полной мере. Это плетение звука, мысли, эмоции, чувства, события – все, спрессованное в один момент, превращенное в эссенцию, порождающее мягкий взрыв внутри тебя – и вслед за этим взрывом ты немедленно чувствуешь изменения, ведь он полностью сметает все «я не могу» и «так не получится», не замечая возражений, лавиной непререкаемой веры погребая под собой твою предыдущую форму.

… Гуляя сами по себе, владея девятью жизнями, свободные, гордые, ласковые к заботливым, разрывающие когтями неугодных, мягко ступающие, два светящихся камешка янтаря в ночи…

Долой эти уродливые, неудобные лапы! Долой мерзкое, угловатое и неуклюжее тело – больше грации, больше гибкости!
Размеры слишком большие – ты тяжел и грузен, так не пойдет, нет, нет… Дурацкие глаза слишком узкие, и видят неправильно – ты уязвим со всех сторон, поэтому меняем, полностью, безоговорочно, прямо сейчас!

…Сверкающие когти, внимательный взгляд, хвост трубой и нос задрав!.. Если бы кошки были бы так уродливы как жабы, мы бы быстро поняли, какими мерзкими… Сам по себе, в одинокую ночь, одинок тоже, вместе с луной…

Мягкая судорога по телу – сдвигается позвоночник, вихрем ненужных символов истаивает лишняя плоть, изменяются кости и лезет мягкая шерсть, укорачиваются ноги, уши смещаются выше, заостряясь, становясь более чуткими – и это замурррррррчательно!

… Даже самое маленькое из кошачьих – совершенство, и если ему не удалось поймать мышь, то он сделает вид, будто погнался… Кошки всегда падают на…

Все четыре лапы. На самом деле, подобная форма, наверное, не слишком-то подходит к данному случаю – гораздо целесообразней было бы сделать себя голубем или воробьем, но… Поймите меня правильно, выбирая между потенциальным хищником и потенциальной жертвой, мне предпочтительней все же хищник.
Город вокруг меня чуть изменился – снизу все выглядит совсем по-другому, особенно когда в тебе нет и полметра росту. Плюс ко всему, и без того непростое видение окружающего обрастает дополнительными сложностями – мельтешащий мир перед твоими глазами становится вдобавок очень… шумным. На секунду я даже чувствую легкую тошноту, что, впрочем, быстро проходит, уступая место истинно охотничьим инстинктам – они рядом, настоящие слова. Так близко, что шерсть на загривке дыбом встает.

… Как это выразить… Нежность … Боль, желание, страх, взгляд, жалость, тяга, взрыв, холод, жар…

Луна освещала мой путь, пусть я в этом и не особо нуждался. Еще одна особенность, к которой я никак не могу привыкнуть – несмотря на то, что Плетением здесь обозначено все, глазами кошки спутник Земли – просто огромный светящийся диск. Впрочем, наверное, это некая личная привилегия, доступная только семейству кошачьих.

… Все внутри меня, можно ли показать тебе одним мигом?... То, ради чего живу, то, ради чего я…

Торнадо все разрастается, а слова все четче, все сильнее – они обретают форму, они возникают из небытия, они готовы прорваться наружу.
И, на самом деле, тащить за собой ремешок с колбами – не самая лучшая идея, но у меня просто нет времени на то, чтобы с ним возиться больше.
Переулок за переулком, прыжок за прыжком, мелькают мимо дворы и улицы, пестрыми облаками пролетают люди, все вместе превращаясь в огромную чернильную кляксу на темно-сером листе.

… Я готов отдать все, буквально все, ради одного момента, и…Чудное мгновенье, передо мною… Ее глаза на звезды не похожи, нельзя уста кораллами назвать…

Слова имеют тенденцию сбиваться в кучи, чаще всего, создавая просто набор букв, всего лишь единицы информации, лишенные чувства, эмоций, оттенка отношения, собираясь только лишь по какому-то общему признаку в совершенно нейтральных местах. Тогда они, не имея поддержки, просто оседают кучкой протухших чернил, в тихой надежде прицепиться к кому-нибудь. Это простые, ординарные слова – слова-паразиты, секундные слова, мелькающие мысли в разговоре, просто кусочки мозаики, края которых мы для удобства обрезаем в угоду своим желаниям.
Но иногда, один раз на сотню тысяч, они сплетаются с чем-то еще… чем-то невидимым нам, ловчим. Мы догадываемся, с чем именно, но нам так и не удается словить, захватить это полностью. Всегда ускользает какая-то важная частичка головоломки, всегда ломается что-то, что делает их особенными.
Но, даже если так, мы скорее будем ломать это «нечто», нежели позволим ему рушить мир своей…импульсивностью. В конце концов, лучше синица в руках, чем ядерные грибы и толпы фанатиков на горизонте.
Пусть и этот случай не столько опасен, сколько редок – именно поэтому мы отнеслись к нему с таким пиететом.

…Не знаю я, как шествуют Богини, но милая… Я…

Вот они. Сидят на скамейке, молчат, смотрят друг на друга – два небольших облака, переливающихся искрами радужных красок. Не знаю, что они собираются сказать, но знаю о чем. Ведь воздух, что называется, дрожит от напряжения – так говорят люди, но мы-то знаем, что это просто невысказанные слова и непролитые эмоции. Они мелькают, крутятся вокруг своего центра, что сейчас словно глаз бури – кажется, будто все спокойно, но на самом-то деле…
Ровными «нежность» и «легкая усталость» прищуриваются светло-голубые глаза юноши, «дрожь» и «нерешительность» очерчивает движущиеся губы…
Черт, как же все-таки неудобно открывать эти чертовы флакончики кошачьими лапами.

…Тебя…

Стоп. Отлетела, переворачиваясь в воздухе, крышка бутылька, выпуская в воздух рой серых символов.

…На самом деле – все просто. Если тебе нужно что-то – бери это, и не задумывайся. Основной инстинкт… с ним бесполезно бороться, а спермотоксикоз – тоже заболевание...

Извини, парень. Но таких вот флакончиков у нас – сотни. А твой будет едва ли пятым-шестым.
Вихрь радужных слов замедлил свое бешеное движение, и вместе с этим промедлением чуть тускнеют глаза юноши. Нет, они все еще светло-голубые, в них все еще горит свет, но…
Легкой липкой паутиной «делай то, что хочешь» покрывает его руки, падает на голову, тихо и неизбежно опутывая тело.
Меркнет торнадо, блекнут краски, воронкой заворачиваясь вокруг двух людей, что хотели сказать друг другу Настоящие Слова.
Я вздыхаю, и зубами скручиваю с колбы колпачок – с тихим шипением радужные буквы всасываются в полость сосуда. И за секунду до того, как все они окажутся внутри, я закрываю горлышко лапой – конечно, не по правилам, но для нас они скорее ряд пожеланий к работе, нежели строгие указания. И мы не совсем бессердечны.

***

- Я тебя люблю, - сказал он немного неуверенно. Ему почему-то казалось, что кто-то внимательно следит за ними, и хотя он понимал, что в такой момент как-то негоже думать о таких вещах, парень не мог с собой ничего поделать. Да и к тому же, почему-то все вспоминался дурацкий ловелас-знакомый, что недавно пытался учить его «ста приемам быстрого съема». Как не вовремя, однако.
- Я тоже, - просто ответила она, гадая, к чему же именно относится это странное выражение на донышке его глаз.
Он улыбнулся – радостно, слегка по-ребячески. И она увидела, что нечто в глубине его взгляда разгорается все ярче.

UPD
Некоторые позорные ошибки исправлены после указаний consolo, за что ей большое спасибо.

@темы: Рассказ

---

А вот... на поругание)

[Stakkars]

Рассказ.

Бродяга

В обеденном зале было тихо и полутемно — высокие соседние дома бросали тень на узкую улочку, препятствуя вечернему солнцу. Из открытых кухонных дверей несло теплом и живым треском огня — единственный звук в пустой таверне, если не считать гулкого звона колокола, доносившегося откуда-то снаружи.
Старик Ламарт обтер плетеную бутыль с вином — полотенце привычно и плавно скользило в больших, грубых на вид руках, - и, не оглядываясь, сунул ее на полку за своей спиной. Глиняное донышко бутыли неожиданно звонко стукнуло о каменную плиту, украшающую стойку, и Ламарт невольно покосился в сторону своей единственной посетительницы. Девушка даже не вздрогнула, все так же неподвижно нависая над полупустым стаканом с мозельским красным. Взгляд ее упорно буравил стену над большим темным камином, и старый хозяин «Полосатого кота» в который раз порадовался, что не может видеть встающих перед этим взглядом видений. По хорошему, бедняжку уже давно следовало гнать домой, но у Ламарта просто не поднималась рука, да и все равно — не видит ведь никто...
Старик тихо вздохнул. Обычно, в этот доброе вечернее время, «Кот» бывал полон, а уж в такую благодатную пору — сезон плотов и ярмарки, - здесь и вовсе яблоку было негде упасть. Но не в это лето. В этом году плотогоны миновали Талар, не задерживаясь, торопясь увезти свои товары подальше от черных лоскутов «моровых» лент, развивающихся на старой пристани, и от мерного боя храмовых колоколов, провожающих души в последний путь. Ярмарка бежала от болезни, как и вся остальная жизнь в городе, лишь солнце, будто в насмешку, исправно заливало своим светом пустые, словно уже вымершие улицы.
Глухо хлопнула входная дверь, пропуская нежданного гостя, Ламарт поднял голову от очередной бутыли и подслеповато прищурился — последнее время зрение все чаще подводило старого хозяина таверны.
Мужчина был высок и худ. Его серая куртка, явно видавшая виды, была чиста и опрятна, как и большой дорожный мешок за плечами. Тонкий кожаный шнурок перетягивал длинную светлую косу, переброшенную через плечо на грудь, совсем как у крестьянских девиц в окрестных деревнях. Сравнение казалось неожиданно нелепым — слишком уж холодно смотрели на мир темные, почти черные глаза странного путника — холодно и отстраненно, словно через толстое стекло, отделяющее их хозяина от остального мира.
«Бродяга» - ожгла Ламарта неожиданная догадка еще до того, как он сумел разглядеть серебряный диск с черным камнем, висящий на груди у путника. А он там был — невзрачный с виду медальон на прочной, потемневшей от времени цепочке, - знак Ордена Собирателей Памяти, самого странного и загадочного из духовных учений Империи. Единственный признак своей веры, что позволяли себе вечные скитальцы.
Бродяга двигался плавно и стремительно, как и все его собратья, виденные Ламартом до этого. Всего несколько мягких шагов понадобилось ему, чтобы оказаться возле самой стойки. Кошка, сидящая на одной из полок — черная, как ночь, словно вопреки названию заведения, - вздрогнула и, перестав вылизываться, с любопытством уставилась на пришельца; девушка у окна не пошевелилась.
Старый хозяин таверны повидал многое за свою долгую жизнь, а потому в глаза гостю старался не смотреть и вопросов задавать не спешил, предпочитая вместо этого сосредоточиться на пузатом боку своей бутыли — вон, пыль в плетение въелась, надо протереть...
- Мне нужна комната на пять дней, - негромко сообщил Бродяга, ничуть не удивленный нелюбезным приемом.
- Две лиры, - цена была неслыханной по нынешним пустынным временам, но Ламарт ничуть не удивился, когда две тяжелых монеты с профилем Императора легли на стойку рядом с его полотенцем.
Рука старика привычно скользнула вниз и, нащупав нужную связку, вынырнула обратно.
- Вверх по лестнице, вторая дверь направо.
Не благодаря, Бродяга забрал ключи и все так же стремительно-беззвучно скользнул к потертым ступеням.
Хозяин «Кота» долго смотрел вслед уже исчезнувшему из вида гостю, и тяжелая бутыль мелко дрожала в его старых, натруженных руках.

Лазарет сделали в общем зале Храма. Молчаливые Служительницы расстелили аккуратные тиковые тюфяки, прошлись по алтарным нишам, зажигая возле статуй свечи и ароматические палочки — просьба к Высшим Покровителям о помощи.
Это было три недели назад, сразу после того, как старая городская травница Арана отправила в столицу провинции почтовую птицу с известием о начавшейся в Таларе болезни. Весть расценили правильно, и плотное кольцо солдат охватило город и окрестности, ощетинившись арбалетами. Солдаты не отвечали на вопросы и стреляли молча при первой попытке приблизиться — главный лекарь провинции славился своей предусмотрительностью; правда, сам появиться в зараженном городе не спешил, как и другие члены Ордена врачевателей. Впрочем, Арана и не ожидала иного — зачем рисковать жизнью, когда можно просто выждать в безопасности и выжечь потом вымерший город?..
С тех пор прошло три недели, и зал Храма наполнился стонущими, кашляющими, молчащими людьми, меж которых тихими тенями сновали все восемь Служительниц — успокаивая, обмывая, кормя; пользуя отварами, которые один за другим готовила травница. Пока ни один не помогал, и люди на тюфяках сменяли друг друга, уходя общей дорогой — прямиком на погребальный костер, разведенный на заднем дворе Храма.
Свечи давно заменили на масляные лампы, ароматические палочки погасли, но запах благовоний и воска плотно въелся в эти стены, смешиваясь с горьким ароматом сушеной тики и кислым духом болезни.
У Араны кружилась голова, то ли от духоты, то ли от усталости, и незнакомого мужчину она заметила не сразу, а заметив, решительно двинулась к незваному посетителю.
Он как раз присел на пол возле пожилой, когда-то красивой женщины, чью привлекательность уже выпили до дна болезнь и слабость. Левая рука незнакомца дотронулась до женского лба, проверяя, есть ли жар, правая легла на шею, нащупывая биение крови в венах. Потом мужчина взялся за запястье больной, разворачивая его к свету, так, что стали четко видны яркие красные пятна на коже, словно следы от чьих-то грубых пальцев.
- Вы лекарь? - спросила травница, наблюдая за уверенными движениями незнакомца.
- Нет, - качнул головой он и, аккуратно укутав спящую женщину, замер, глядя куда-то на узкую полоску свободного от тюфяков пола.
- Вам нельзя находится здесь, - твердо сказала Арана. - Вы можете заразиться.
- Кашель начинается вместе с жаром? - спросил мужчина, словно не слыша ее.
- Да, - все-таки ответила травница после паузы.
- Пятна появляются на второй день жара? - продолжал выспрашивать не-лекарь.
- Да.
- А через три дня после этого они умирают, - уверенно заключил незнакомец.
Арана промолчала. Возможно, что этот странный длинноволосый мужчина знает, что же за болезнь пришла в Талар. Возможно — если боги милостивы к ним — он знает, как лечить ее.
Незнакомец молчал, задумчиво теребя в руках серебряный медальон — простой диск с черным камнем.
- У тебя есть пыльца золотого корня? - спросил он, все так же не глядя на собеседницу.
- Нет, - покачала головой Арана. - Возможно, у городского фармациуса есть.
Так и не обернувшись на нее, странный гость поднялся на ноги и двинулся к выходу, легко лавируя меж лежащими.
Только когда он уже скрылся за дверью, старая женщина поняла, где она видела прежде такие же уверенные, танцующие движения — из Храма только что вышел Бродяга.

Тонкие полупрозрачные свечи ярко горели, бросая золотистые отблески на пожелтевшие страницы толстого фолианта и заставляя напряженно хмуриться невысокого щуплого мужчину, похожего на взъерошенную лесную птицу.
Этон Дергер, фармациус с имперским дипломом, не читал текстов на древнекетском уже почти два десятка лет — ни к чему ему были эти знания здесь, в маленьком и тихом Таларе; а теперь вот понадобились, и фармациус упорно продирался сквозь строй полузабытых знаков чужого языка.
Древнекетский фолиант был не единственным, чьи страницы удостоились ученого внимания: возле кресла стопкой высились добрые две дюжины таких же, а то и толще, книг.
Фармациус Дергер искал — судорожно, день за днем, страница за страницей, внимательно вглядываясь в аккуратные буквы мудрых записей, - так гончая внюхивается в едва уловимый отголосок запаха, идя по исчезающему следу; Этон Дергер искал сведения — упоминание, описание, хоть что-то! - о странной болезни, пришедшей неизвестно откуда в город.
Внизу, на первом этаже просторного холостяцкого дома, отчетливо стукнул дверной молоток. Едва сдержав ругательство, Дергер выдернул из подставки одну из свечей и, с трудом выбравшись из надоевшего кресла, двинулся к лестнице.
В дверь постучали еще раз.
- Да иду я! - громко крикнул фармациус, проклиная про себя и крутые ступени неудобной лестницы, и негнущиеся от долгого сидения ноги и горячий воск, капающий на руку. В другое время фармациус заодно проклял бы и неучтивых визитеров, но не сейчас — не в пору гуляющего по городу мора.
- Что вам надо? - спросил Дергер, распахивая дверь и пытаясь рассмотреть лицо ночного гостя. Был тот высок и худ — это все, что Дергер успел понять: словно не слыша его вопроса, странный мужчина спокойно шагнул внутрь, уверенно оттерев плечом хозяина, и направился прямиком к лестнице.
Фармациус постоял недолго на пороге собственного дома — ночной ветер насмешливо бросил в лицо горсть уличной пыли, - усмехнулся непонятно чему и, тщательно заперев дверь, двинулся вслед за наглым посетителем.
К тому времени, как хозяин достиг своей комнаты, оказавшийся не в меру прытким гость уже стоял возле пустого кресла, уверенно листая оставленный Этоном фолиант. Взгляд незнакомца скользил по страницам свободно и легко — похоже, древнекетский доставлял ему гораздо меньше неудобств, чем самому досточтимому фармациусу.
- И кто же вы такой? - ехидно поинтересовался Дергер, внимательно наблюдая за уверенными и экономными движениями визитера. Здесь, в ярком свете множества свечей, стали ясно видны и его потрепанная одежда, и нелепая коса, змеей прилегшая на грудь. Этого человека Этон не знал, и знать не мог.
Вновь пропустив мимо ушей его вопрос, мужчина захлопнул книгу и аккуратно пристроил ее на место.
- Нашел описание болезни? - поинтересовался он, разгибаясь.
- Извините, не имею чести.., - насмешливо протянул Дергер: странный посетитель будил в нем острое, необъяснимое раздражение.
Языки свечей дрогнули вновь, и в метнувшихся бликах матово сверкнул черный камень в медальоне на груди незнакомца. Этон уже видел такой — на рисунке в реестре духовных культов цивилизованного мира.
- Собиратель Памяти! - удивленно воскликнул фармациус, замирая возле своего письменного стола.
Как и любой обитатель Империи, Дергер о Собирателях знал; да и кто не слышал о странных монахах таинственного ордена, собирающих по городам и деревням истории чужих жизней?..
Как человек просвещенный, досточтимый фармациус не верил и малой толике тех слухов и легенд, что окружали сей загадочный Орден. В народе говорили всякое: и что, мол, пьют Собиратели чужие души своим черным взглядом, и что крадут память у своих собеседников и что не боятся никакой боли... И что обитель их — древнюю крепость Хартаграят, неприступно стоящую в самом центре восточных степей, берегут боги и демоны вместе взятые, ибо собрана там память всего Мира, от самого сотворения его.
Много чего говорили в народе. Но Этон не верил ни в украденную память, ни в таинственную крепость, ни, тем более, в демонов. Правда, был в имперской истории странный период, когда Собирателей травили по всем обитаемым землям, но то ли так и не поймали всех, то ли не узнали ничего интересного, а только травля закончилась через пару десятков лет после смерти затеявшего ее Императора, а Собиратели остались. Впрочем, сами себя они с тех пор предпочитали называть Бродягами, словно открещиваясь от громкой славы.
- Собиратель, значит, - повторил Дергер скорее для себя.
Посетитель вновь не обратил на его слова никакого внимания, задумчиво гладя кончиками пальцев черную телячью кожу, в которую был переплетен древнекетский фолиант.
- У тебя есть пыльца золотого корня? - негромко поинтересовался он.
Пальцы досточтимого фармациуса выбили жесткую дробь по дереву стола:
- Ты знаешь лекарство от мора?
Собиратель Памяти вновь не ответил, внимательно разглядывая пламя свечей.
- Значит, правду о вас говорят, - кивнул Дергер. - На вопросы вы не отвечаете. Забавно... А что еще про вас правдивого говорят? Что души крадете? Что памятью Мира владеете?.. а, Собиратель? Впрочем, ты же не ответишь, - Этон коротко хохотнул.
- Мне нужна пыльца золотого корня, - повторил Собиратель, поднимая взгляд на хозяина дома — впервые встречаясь с ним глазами. Обычными вполне, надо сказать, глазами, разве что холодными очень. И серьезными.
Досточтимый фармациус перестал улыбаться и сообщил, отводя взгляд — уже другим, совершенно серьезным голосом:
- Мало ее у меня, гран тридцать всего наберется. Ярмарки-то не было, сам понимаешь.
Собиратель помедлил мгновение, словно рассчитывая что-то, потом кивнул — больше сам себе:
- Дай сколько есть.
И выложил на стол увесистый кошель, глухо звякнувший металлом.
Дергер ехидно хмыкнул, но открывать кошель не стал, просто обогнул свой стол, наклонился к одному из ящиков — что-то щелкнуло, - и протянул нежданному покупателю небольшую шкатулку из темного камня.
Собиратель брезговать проверкой не стал — сдвинул чуть-чуть крышку шкатулки, глянул внимательно и, видимо, довольный увиденным, убрал покупку в неприметный карман на поясе. После чего как ни в чем ни бывало, молча двинулся к двери.
- Что, Собиратель, даже не попрощаешься? - с неожиданным даже для себя самого ехидством поинтересовался фармациус.
Мужчина у порога замер на мгновение.
- О нас говорят правду, - бросил он, не оборачиваясь. - Мы предпочитаем называть себя бродягами.
И шагнул на лестницу, игнорируя смех за спиной.

Хозяина «Полосатого кота» Бродяга выдернул прямо из постели.
- Мне нужна твоя кухня, - сообщил наглый постоялец, едва заспанный Ламарт открыл дверь своей комнаты.
Старик молча снял с общей связки тяжелый резной ключ, вручил его гостю и, так и не сказав ни слова, захлопнул дверь - кажется, с той стороны скрежетнул засов, входя в пазы. Впрочем, Бродяга не стал тратить время, напрягая слух, - подхватив с пола объемный мешок, он стремительно двинулся по коридору к лестнице на первый этаж.
В общем зале было темно. Бродяга зажег одну из оставленных предусмотрительным хозяином свечей и развернулся к внушительной деревянной двери, ведущей на кухню.
Легкий сквозняк скользнул из-за спины, качнул пламя свечи, дунул холодом на затылок, заставляя обернуться.
Она сидела там же, где он видел ее вечером, все такая же сосредоточенная, все с тем же — Бродяга был готов поклясться, - стаканом вина на столе. Рядом расплылась некрасивой восковой лужицей сгоревшая свеча.
Бродяга задумчиво качнул в руке ключ от кухонных дверей, словно взвешивая, сравнивая... с чем?.. Вздохнул и, опустив свой мешок на пол, а ключ — сверху, шагнул в темноту к странной девушке, оставив позади трепещущий свет одинокой свечи.
- У тебя есть история для меня, - сказал он, заглядывая в ее невидящие глаза.
Медленно, ломко, девушка поднялась со стула и сделал первый шаг — к свету.

Ночь, комната, кровать, двое.
Она — неподвижным изваянием на краю постели, едва касаясь покрывала. Он — напротив, на полу у самой стены, не отводя от ее лица внимательного взгляда потемневших глаз.
Глухие бесцветные слова, произнесенные ровным спокойным голосом, плывут по ночной тишине, переплетаются, цепляются друг за друга, тянутся за взглядом.
... Дорт, он ведь красавец был, гораздо красивее меня, хоть и близнецы мы. Когда его в армию забрали, мы с мамой извелись все, только разве против воли господина Наместника пойдешь?.. Он ничего, улыбался даже, когда уходил. Подождите, говорит, я вернусь. Как будто мы куда-то денемся....
...А потом война началась. Мама заболела. Это кажется, что три года — немного совсем, а мы каждый день считали, мама чуть-чуть не дождалась — пару месяцев всего. А я всем богам свечки ставила, лишь бы брата уберегли...
...И ничего, что хромает, и шрам через все лицо. Живой, говорю, и ладно. А он как про маму узнал — посуровел весь, замолчал.
...А эта вертихвостка, дочь мясника, ни дня его не ждала, уж я-то знаю! А он наутро к ней. Вернулся — тихий такой и молчит, молчит. Как будто я не чувствую, что ему больно, а я ведь с детства всегда знала — когда ему больно, а когда притворяется. Только он говорить не захотел, к себе ушел.
...Я дверь толкнула посильнее, а он там. У нас балки прочные — еще папа строил, и ноги до пола не достают. И носки, такие же, как у меня, которые нам мама вязала...
Сухие слова растворяются в безмолвном ночном воздухе, и тихим эхом вспухают где-то в голосе отзвуки слез — былых, ушедших, затаившихся...
Когда девушка на кровати зарыдала в голос, Бродяга пружинисто поднялся с пола, прижал ее к себе. Гладил по дрожащим плечам и молчал, молчал рядом.
Когда рыдания сменились тихими всхлипами, уложил ее осторожно на кровать, прикрыл одеялом. Постоял тихонько, наблюдая, как сжимается она на чужой постели, затихая.
И ушел вниз.

Инна проснулась в незнакомой комнате — за окном уже вовсю сияло солнце, властно заливая своим светом и стены, и постель, и бесцветное девичье лицо с сухими глазами.
Инна выбралась из кровати — спала она почему-то одетая, решительно шагнула к двери, - ноги слушались плохо, как после долгой болезни.
За дверью оказался незнакомый коридор и лестница — вниз. А вот там уже была вполне себе привычная таверна - «Полосатый кот», кто же в Таларе не знает? - и старик Ламарт соскабливал воск с одного из столов: похоже, там спалили целую свечу.
«Кто же это тут так неряшливо?» - удивилась про себя Инна, а вслух сказала вежливо:
- Здравия вам, господин Ламарт.
Старик отчего-то вздрогнул, чуть не выронив нож, и медленно обернулся:
- Здравия и вам, госпожа Альес, - а взгляд странный, того и гляди, норовит в сторону уйти... стыдливый взгляд-то.
- Вам помочь? - предложила Инна, решив не обращать внимания на стариковские чудачества.
- Спасибо, - излишне торопливо ответил хозяин таверны. - Я уж как-нибудь сам.
Инна настаивать не стала — сам, так сам, - осторожно обошла работающего Ламарта по дуге — чтоб не помешать! - и вышла из таверны.
День начинался странно, но со странностями можно будет разобраться потом, дома.
Улица была непривычна безлюдна и пуста. Так же пуста, как и Инна внутри — звонко, легко, бездумно.

Фармациуса Дергера Бродяга нашел в Храме: мужчина помогал Служительницам.
- А, Бродяга, - ехидно протянул он, поднимаясь с пола. - Что тебе надо на этот раз? Мою душу?..
- Я приготовил лекарство, - негромко сообщил Бродяга. - Мне нужен ты и твоя именная печать.
Дергер подавился воздухом и громко закашлялся. Не обращая на него никакого внимания, Бродяга обвел взглядом общий зал — травница и Служительницы продолжали все так же мерно и безнадежно двигаться от больного к больному, - и позвал, не повышая голоса, но умудрившись перекрыть общий шум:
- Идите сюда.
И фармациус Дергер ничуть не удивился, когда женщины послушно двинулись к ним.
- Я приготовил лекарство, - повторил для всех Бродяга и развязал свой большой дорожный мешок.
На свет появились две бутыли с жидкостью — одна с золотой, похожей на дорогое вино, вторя — с темной, словно перестоявший чай; и множество бумажных пакетиков.
- Вот это, - Бродяга кинул на самодельные конвертики, - лекарство для тех, кто еще не кашляет. Заварить в чашке кипятка, остудить и глотнуть по два глотка — больше не требуется. Вы сейчас пойдете по городу. Стучитесь в дома, клянитесь божьими именами, чем угодно, но вручите каждой семье по пакетику лекарства — как раз хватит. А чтобы вам поверили...
Бродяга извлек из своего бездонного мешка восемь белоснежных листов дорогой бумаги:
- Вы, - короткий кивок врачевателям, - поставите здесь свои личные печати. Люди увидят.
- Я не знаю, что это за снадобье, - медленно проговорил фармациус Дергер.
Бродяга просил невозможного: поручиться своим честным именем, взять на себя ответ за всех жителей города.
- Придется поверить мне на слово, - отрезал Бродяга.
Черный взгляд в перехлест с прищуренным птичьим — миг... вечность.
Этон снял с пояса чехол с освещенной печатью, выданной самим имперским советом, и на белой бумаге засветились синей краской два соединенных треугольника — символ весов. А под ним — мелко, едва разобрать, но если напрячь глаза, то видно, - полное имя досточтимого фармациуса: Этон Дергер А-ретарт. Через мгновение рядом возник зеленый лист — символ травницы Араны, и имя — вязью символов низу.
- Вот так, - кивнул Бродяга. - Поторопитесь, вам придется пройти весь город. Советую поделить улицы... Впрочем, сами разберетесь.
Они слушались молча — покорно принимая холщовые мешки, разбирая конвертики с порошком, - и даже ехидный фармациус не находил слов, - ни к месту, не по делу, не то.
Когда они уже собрались и почти двинулись к выходу из Храма — крохотный отряд спасителей для одного маленького города, - Бродяга, словно спохватившись, качнул бутылью с «чаем»:
- А это для вас. По два глотка, как я и сказал.
Жидкость оказалась горькой и вяжущей глотку, и от этих двух глотков легче стало сразу и всем: все-таки, неведомое лекарство они сначала попробовали на себе.
- Ступайте, - Бродяга подхватил с пола вторую бутыль. - А я займусь теми, кто лежит здесь.
- А справишься? - первые заговорила Арана. - Здесь народа — почти три сотни.
Бродяга промолчал — он не отвечал на вопросы.

Внутри было пусто и холодно. Как и в родном доме, встретившем Инну темнотой и тишиной. В лавке — на разложенных там и тут шляпках, на бантах, на лентах, - лежал тонкий, едва заметный слой пыли, верный признак заброшенности и забытости.
«Сколько я не была здесь?» - силилась вспомнить Инна и не могла. - «И где я была?»
Память молчала, отказываясь выдавать свои секреты.
Девушка слонялась по дому и не находила себе места; все валилось из рук — наводить порядок не было сил, есть не хотелось, к рукоделию не лежала душа. Дом вокруг настороженно молчал, отказываясь принимать хозяйку.
Взгляд Инны скользнул по окну и зацепился за бордовую ленту, украшавшую штору по столичной моде.
Багряное вино в стакане.
Картинка вспыхнула перед глазами и погасла - четкая, яркая: вот стакан, вот вино. Больше ничего.
Инна вошла в коридор, бездумно двинулась к запертой двери в комнату брата.
Брат дома.
Снова яркая картинка: вот коридор, вот брат, улыбается, кажется. И все.
Девушка замерла возле дверей знакомой комнаты. Входить не хотелось. Не хотелось!.. Ей, заходившей сюда каждый день — чтобы потрогать Дортовы вещи, поправить покрывало на его кровати, представить, что он уже здесь... Уже здесь.
Ключ она всегда носила с собой — медный маленький ключ от хрупкого, в общем-то, замка. Вставить-повернуть-открыть.
Дверь двигалась медленно, словно нехотя. Или это сама Инна придерживала ее?.. Наконец — на распашку, до стены.
Маленькая комната со скошенным потолком — стол, кровать, шкаф. Вечерний свет пробивался сквозь занавеси, золотил покрывало — мама шила, - пускал зайчиков на светлые стены, выбелил посреди темного потолка толстую балку...
Мой брат повесился.
Картинка, картинка... Вот пол, вот ноги над полом, вот знакомая фигура, вот веревка. Все.
Инна тихо сползла по дверному косяку прямо на порог. А внутри — пустота. И взгляд — черный, бездонный, пьющий боль и безумие.
И больше ничего.

Звяканье дверного колокольчика разорвало ватную тишину, обложившую девушку со всех сторон. А потом раздались шаги — уверенные, быстрые, мужские... На миг мелькнула мысль: «Брат!» - вернулся, пришел, а все эти... картинки — ерунда, чушь. Мелькнула и погасла — ее брат никогда не ходил так.
Он был высок, светловолос и странен. Опустился на пол рядом, заглянул в глаза...
Черный бездонный взгляд, пьющий память — по крупицам, по капле. Уйди! Не дам!..
У него оказались совсем обыкновенные глаза, - ну темные, но ничего особенного — встревоженные, внимательные, а на дне — боль. Ее?..
- Ты в порядке? - спросил Бродяга.
Инна молча кивнула — наверное, да, порядке.
- Извини. Иначе было нельзя.
Наверное, нельзя — слишком уж много боли накопила она в себе. Теперь боли не осталось, но как жить с пустотой, - Бродяга, научи, а?..
- Мне нужна твоя помощь, - просто сказал он.

А внутри Храма, оказывается, сделали лазарет. Инна потрясенно смотрела на лежащих ровными рядами больных людей, и душный запах этого места смешивался с вязкой горечью во рту — от странного темного снадобья. А в городе, оказывается, мор. А она не знала...
- Держи, - голос Бродяги вывел ее из ступора.
Мужчина протягивал ей большую кружку с чем-то, похожим на дорогое белое вино, и маленькую — совсем крохотную, - ложку. Инна послушно взяла.
- Пойдешь по этой половине, - коротко объяснил Бродяга, взмахом руки разделив зал — от дверей и до алтаря Анари Судьбоносной, что стоял в нише напротив. - Одну ложечку, этого хватит. И следи, чтобы глотали. Инна! - она вздрогнула и подняла лицо — Бродяга был слишком высок, на него приходилось смотреть снизу вверх. - Лекарства очень мало, больше я тебе не дам. Поэтому — только самым молодым, только тем, у кого еще есть надежда. Ты поняла, Инна? - он смотрел внимательно и твердо. - Когда пройдешь свою половину — всю, до конца, - вернешься к тем, кто постарше. Но не раньше. Ясно?
Она кивнула.
- Вот и хорошо, - и Бродяга сделал первый шаг на «свою» половину: внимательно осмотрелся, наклонился... Выпрямился и шагнул дальше.
Прямо перед Инной начинались тюфяки. На ближнем лежала худая женщина средних лет — жена зеленщика Микола, - глаза ее были закрыты, грудь едва заметно вздымалась. На соседнем метался в бреду хрупкий, совсем незнакомый мальчик — тонкое одеяло сбилось в мятую кучу в его ногах.
На матрасе рядом с мальчиком заходился кашлем старик — длинная седая борода дергалась, плечи тряслись, большие, в синих венах, руки вцепились в одеяло — ему, наверное, было больно. Старика Инна пару раз где-то видела, но никак не могла вспомнить — где. Наконец кашель стих, и девушка вздрогнула, встретившись с совершенно ясным взглядом светлых, цвета осеннего неба, глаз. Старик слышал слова Бродяги, слышал и понял.
- Давай, девочка, - хрипло, на выдохе, просипел он.
Инна сделала шаг к ребенку.

Бродяга ждал ее у входа — сидел прямо на полу, совершенно непочтительно прислонясь к священной стене Храма. Инна помедлила и пристроилась рядом, почти касаясь плечом серой мужской куртки.
Инна прошла свою половину всю, до конца, потом вернулась... А потом лекарство закончилось.
Зал был велик, просто огромен, - никогда раньше, приходя сюда на моления, Инна не замечала, сколько здесь места. Сколько одинаковых тиковых тюфяков можно постелить на каменный пол.
Бродяга чуть шевельнулся, прижимая ее к себе, и только тогда Инна поняла, что плачет. У него было теплое, почти горячее тело, а в правой руке — бутыль с остатками золотистой жидкости. Инна замерла.
- Подождем, - пояснил Бродяга куда-то ей в волосы и крепче сжал свою склянку. Инна расслабилась и позволила себе прижаться к жесткой серой куртке.
Минуты текли одна за другой, складываясь в одинаковые часы, а Инна даже не шелохнулась, растворившись в чужом тепле, силе и уверенности. Пока тело Бродяги не дернулось судорожно, словно сдерживая неожиданный кашель.
Инна вскинула голову, и он чуть улыбнулся:
- Все в порядке.
И она поверила, соскользнув обратно в пролудрему, в чужое тепло.
Первым был невысокий худой мужчина в аккуратном темном костюме. Он почти вбежал в Храм, крепко прижимая к себе маленькую, не старше трех лет, девочку, плотно завернутую в большую вязанную кофту.
- Вы, - выдохнул мужчина, резко останавливаясь, - лечите?
- Лечим, - твердо ответил Бродяга, мгновенно поднимаясь.
А потом пошли люди.
Инна отодвинулась подальше да в стенку прижалась покрепче, чтобы не затоптали — не до нее тут было.
Кто-то что-то говорил, доказывал, упрашивал, кто-то отходил в сторону, кто-то возвращался на улицу. Твердый голос Бродяги был почти не слышен, но именно он руководил этой непонятной толпой. Откуда-то появились Служительницы и увели часть людей. Потом пришла травница Арана и присела рядом с Инной. Последним внутрь зашел фармациус Дергер, ведя за руку слепую старуху — бабку Ортсов. На руках та несла маленького, едва ли годовалого, малыша.
- Внук, - прохрипела бабка сквозь приступы кашля.
Бродяга молча вылил в изящную, совсем крохотную ложечку последние капли золотистой жидкости, а потом ловко сунул ее в плаксиво изогнутый детский рот.
И вдруг все стихло. Инна подняла глаза и с удивлением обнаружила, что вокруг никого нет, а Бродяга стоит прямо над ней.
- Шла бы ты домой, - спокойно посоветовал он.
- Нет, я лучше помогу.
- Ты уже помогла, иди домой, - не дожидаясь ее ответа, Бродяга равнодушно отвернулся и двинулся в общий зал, к больным.
«Показалось или нет?» - билось внутри Инны, пока она провожала взглядом высокую гибкую фигуру. Красные пятна на мужском запястье, мимолетно мелькнувшие под манжетом серой дорожной куртки.
«Показалось или нет?»

Бродяга умер через три дня, одним из последних. Догорел погребальный костер на заднем дворе Храма, из общего зала убрали тиковые тюфяки и начистили пол, а городская травница ушла по столичному тракту — сообщить командиру оцепления, что мор закончился и солдат можно убирать. С собой Арана унесла пергамент с личной печатью фармациуса Дергера — на всякий случай.
Город медленно оживал — на улицах появились первые прохожие, на площади перед ратушей несколько мужчин — каменотесы из городской мастерской, - возводили высокую стелу с именами погибших во время мора.
«Полосатый кот» принимал первых посетителей — пока еще хмурых, сдержанно отхлебывающих темное вино, но скоро хмель возьмет свое, языки развяжутся, и лица посветлеют, - жизнь-то продолжается.
В дальнем чулане таверны лежал серый дорожный мешок с аккуратно пришпиленным к нему серебряным медальоном. Старик Ламарт знал — за вещами придут. Почему-то эта мысль почти не пугала.
Инна закончила прибираться в лавке и гостеприимно раздвинула шторы на уличном окне — открыто, мол. Покупателей она сегодня не ждала — завтра, не раньше.
Яркий полуденный свет нахально заливал аккуратные ряды разноцветных шляпок, играл багрянцем лент...
«А я ведь так и не спросила его имени...» - подумалось Инне.
Впрочем, Бродяги никогда не отвечают на вопросы.

@темы: Рассказ, Творчество

---

***

[DIrre]

Нож - луч света, зеркало, сталь,
Так небрежно касается кожи
Так лениво скользит по распухшим губам
Острием, словно льдина, холодным.

Здесь тоска - твердый камень, толкает, влечет,
Но под кожей живые оковы
Не пускают, смиряют привычным теплом
За секунду до мысли о взломе.

Чашка кофе на полке, тетрадь, телефон,
Канделябр в пыльных полосах воска,
Фотографии (дань убежавшим годам),
Фолиант под жасмином засохшим.

Тишина - иллюзорный, ненужный покой,
Шелест крыльев и крики вороны.
Просто вечер прокрался в твой маленький "дом".
Просто осень закончилась вовсе.

@темы: Стихи

---

[Эльфена]

Доброго времени суток!
Прошу простить за возможные недочеты в оформлении - еще не до конца разобралась в дайриках.
Хотела бы выставить на ваш суд последний рассказ.

Южный ветер

Этим утром ветер с юга подул,
Он приносит дурные вести.
Это просто сигнал, знакомый лишь тем,
Кто не хочет сидеть на месте.

Запах весны витал в воздухе - набухали почки, проклевывались первые листочки, зеленела глянцевая трава. Но ночи оставались холодными с далекими звездами, задернутыми шифоном туч.
И вот наступила первая ночь, когда подул ветер с юга. С юга другой стороны. Нет, от него не стало теплей: замешкавшиеся прохожие все также поднимали воротники плащей и пальто, вжимали головы в плечи, кутались в шарфы и пытались согреть озябшие руки в карманах.
Никто не заметил тени на развалинах некогда красивого здания, выкрашенного в бело-голубой цвет с ажурными балкончиками и лепниной. Сейчас это лишь груда кирпичей и камней за зеленым дощатым забором, которым неизменно ограждают стройки. Она мозолила глаза прохожим и автомобилистам, стоящим в дневных пробках на проспекте Победы.
Вот на этом холме развалин, ставшим курганом киевскому шарму, встретились они. Две тени. Темноволосая женщина в странных одеждах, смешавших моду многих эпох. И мужчина с вечно молодым лицом в подранных джинсах и белой вышитой рубахе навыпуск, босиком, но с домброй за спиной. Падшая богиня и вестник-проводник.
- Дует Южный ветер, - сказал он невзначай, скользнув взглядом по лицу и стану женщины.
- Я открыла окна, но двери все еще заперты, - сообщила она, поворачиваясь лицом к проспекту. Оранжевый свет фонарей окаймлял дорогу, служившую теперь полем битвы для лихих беспечных ездоков.
- Думаешь, еще не поздно?
- Поверь мне, для этого мира все уже поздно.
- Тогда для чего столько усилий? Чтобы наблюдать агонию?
- Не всегда то, что поздно, смертельно.
- А ты не боишься… - мужчина запнулся, повертел на языке запретное слово, но решившись, выплюнул недосказанное, - Их гнева?
- Чьего? Тех, кого вы называли богами? - женщина засмеялась. С долей призрения и яда. - Они ушли. И уже давно. Этот мир обречен… по их мнению.
- Но ты? Ты почему осталась?! - невозмутимость вестника улетучилась, остался только страх и непонимание. Он смертный, пускай и долгожитель, а она… она – богиня, хотя и падшая.
- Меня изгнали. Прокляли. Оставили среди людей, умирать вмести с теми, кем я пыталась играть когда-то в незапамятные времена.
- И теперь ты стремишься помочь нам, своим пешкам?
- Пешка может стать Королевой, но сама по себе она просто резная фигурка, - задумчиво произнесла она и тут же оборвала свой поток мыслей, вернув разговор в прежнее русло. - Сейчас не время для философии! Ты соберешь тех, кто сможет открыть двери?
- Да. Если все так плохо, как ты говоришь, то обязательно соберу сегодня всех! – сказал менестрель и повернулся спиной к женщине. Он шагнул вниз, в тень, которую создавали фонари, освещающие проспект.
- Все еще хуже… - тихонько вздохнула богиня и переступила с груды обломков на забор. Пройдясь по нему, как акробат по канату под куполом цирка, она спрыгнула на щербатый асфальт и побежала прочь, невидимая для человеческих глаз - никто не заметил черную кошку.

На этот домик возле Золотых Ворот на улице Рейтарской мало кто обращал внимание. Во всяком случаи пока. Крохотный, высотой в три этажа – он стал «приютом» для нотариальной конторы, туристического агентства и парочки фирмочек-однодневок. Выглядел он опрятно: подкрашенный в цвет бирюзы, со стеклопакетами и одной коробкой кондиционера.
И вот на его чердаке под покатой жестяной крышей собрались они. Их было немного – все, кто остался в пропыленной столице. Домовые без домов, хозяев и маломальских суеверий.
Все они были относительно молоды - не старше ста пятидесяти лет. И привязаны к домам, которым стали не нужны. Домовой в офисном центре - нонсенс! Домовой в заводском цехе - почти маразм! Домовой в коммуналке – ненужный нахлебник!
Сначала их стали забывать звать на новое место, потом к ним перестали обращаться - и, в конце концов, о них забыли. А брошенные духи… нет, не озлобились и не стали мстить людям. Они жалели людей, но помочь им ничем не могли – их не просили. А кто отпугнет злых духов? Кто защитит жилище в отсутствии хозяев? Кто позаботится о спокойном сне малышей? Домовые молча наблюдали за всем безобразием и беспомощно вздыхали, качая головой.
И теперь их позвали.
Чтобы угомонить галдящих домовых-гостей хозяйке дома, молодой особе в платье по моде двадцатых годов, пришлось постучать сложенным веером по раме чердачного окошка.
- Господа, господа, потише! Дамы, посплетничать еще успеете! Мы здесь все не просто так…
- И о чем будем говорить? О том, какой дом надо спасти от сноса? - фыркнула домовица в легком кружевном платье и соломенной шляпкой на рыжеволосой голове.
- Малеша, ты же знаешь, что мы не в силах остановить экскаватор или бульдозер.
- О том, что дети без присмотра растут? И потом мы удивляемся, почему они не помнят о нас! – подхватил высокий и на вид солидный домовой в сюртуке с тростью и пенсне.
- Они ведь даже не знают о том, что мы существуем! – поддержал его кто-то из соседнего угла.
- Тогда о чем? О том, что мы никчемные ни на что не годные духи! – выкрикнул еще кто-то.
Галдеж не прекращался. Все эти существа с виду ничем не отличающие от людей, разве что старинными нарядами, не хотели замолкать. Они говорили и говорили. Давно их не собирали на советы – они даже успели позабыть, что надо-то хоть время от времени прислушиваться к чужим репликам, а не втискивать свое недовольство и отчаянье во всеобщее возмущение.
Все затихли в тот миг, когда зазвучала грустная домбра, и вестник немного сипловатым голосом пропел:

Этим утром ветер с юга подул.
Он скребется во все двери.
И если снова мурашки по коже ползут,
Это значит - проснулись звери.

- Раз вы пришли, то на что-то сгодитесь! – проговорила падшая богиня, выходя из тени вестника.
Она казалась еще величественней и прекрасней. Черные волосы волнами катились по спине, плавные изгибы тела и невесомые движения приковывали к себе взор. Бархатный властный голос очаровывал и призывал к послушанию. Действительно, богиня - и домовые чувствовали ее силу и власть, которую невозможно растерять даже среди людей.
Духи принялись прислушиваться и принюхиваться. Они не знали каков этот южный ветер, но легенды не рассказывали о его силе приносить что-то новое в трудные времена.
- Южный ветер дует, чувствуете? - сказал вдруг домовенок-подросток. Он до этого молчал и слушал других, потому и ощутил его первым.
- Ты принесла Южный ветер? – боязливо уточнил кто-то.
- Я всего лишь позволила ему проникнуть в ваш мир… в наш мир…
- Зачем?! - удивились многие. Неужели еще кому-то осталось дело до их никчемной судьбы?
- Наш мир угасает. Тлеет. Но можно еще раздуть из углей новый костер. Южный ветер принесет с собой новорожденный огонь, а там и сам мир проснется, оттает!
- И зачем мы тебе? Не проще ли… - роптал взлохмаченный низкорослый паренек в джинсовом костюмчике.
- Нет, не проще. Все легкие пути уже пройдены. Вспомните, много ли ваших собратьев живут в уютных домах, а не скитаются по руинам и ночлежкам? Кто хоть иногда общается со своими хозяевами? А много ли осталось живых домов? Молчите? Вот и молчите дальше. И дальше скитайтесь по подвалам в ожидании, когда снесут все ваши дома, а киевские тенистые каштановые улицы заблестят стеклянными кубами-метаморфозами новых домов! - ее голос заполнил весь чердак, даже все щели и трещинки.
- Как ты смеешь?!
- Смею! - В былые времена за такие речи она бы испепелила на месте непокорного, но теперь не те эпохи. - Я могла бы просто уйти… или наблюдать, как мир усыхает, и пространство сворачивается. Но вместо этого я трачу свои силы и время! Я прошу вас помочь самим себе, помочь своему миру…
- Что ты предлагаешь? - встрепенулись домовые.
- Придти к тем, кто нуждается в вас. Взрастить, взлелеять тех, кто не оттолкнет вас, тех, кто сумеет оживить свои дома, будь то – древнее родовое поместье, квартирка-клетушка в бетонной коробке или загородный особняк!
- Ты хочешь, чтобы мы пришли к детям?
- А почему бы и нет?
- И вырастить из них Хозяев домов?
- Хозяев живых домов, - поправила богиня.
- Но как они помогут спасти мир? – последний отголосок робкого неверия.
- Они всего-навсего откроют двери для Южного ветра, - заключила женщина, окидывая взглядом собравшихся домовых. В их сердцах теплилась надежда, а в глазах вспыхивал огонь азарта. Она не ошиблась - они помогут, ведь их попросили.


Маша опять не могла уснуть. Под кроватью уже с месяц как завелась бабайка и пугала девочку. Мама и папа не верили, и как бы дочка не умоляла их не оставлять ее одну в комнате или хотя бы не выключать свет, они не слушали. Говорили, что она взрослая девочка, и не надо бояться темноты. Но Маша не боялась темноты, она боялась того, кто в темноте. А еще она знала, что это бабайка тягает ночью маму за волосы, вот почему она жалуется на частые головные боли. А папе подсыпает в суп какой-то порошок, отчего он начинает чихать и кашлять и почему-то ругается с мамой.
Но Маше никто не верил, и она никому больше не рассказывала про бабайку.
Девочка вся сжалась в комок, когда услышала злобное шипение. И уже приготовилась к тому, что злой дух снова не даст ей заснуть. Но она взрослая и не боится бабайку… но почему-то храбриться получалось плохо. Все равно страшно… очень страшно… Вот чудище уже вылезло из-под кровати и забралось на постель! Маша с перепуга зажмурилась и натянула одеяло до подбородка.
- А ну брысь отсюда тварь бесхребетная! Машуню зачем пугаешь?! Чтоб не видел я тебя здесь больше! Затопчу! По щелям размажу! – пригрозил звонкий молодой голос.
Бабайка жалобно запищала и затихла. Очнулась Маша от прикосновения. Теплого, ласкового, заботливого. Как будто мама обнимала. Но открыв глаза, девочка не увидела маму. На краю постели сидел кудрявый русоволосый паренек. Он улыбнулся и подмигнул – и страх отступил.
- Ты кто? - спросила Маша. Его она не опасалась, он ведь прогнал бабайку. И он не страшный, добрый, такой же, как мама.
- Костик, домовой.
- Домовой? - удивилась девочка. Она уже знала, что домовые не живут в городе, ну и слышала, как мама сказала, что они, наверное, все ушли куда-то далеко...
- Да, домовой. Твой домовой, Маша.
- Правда? Лично мой?
- Лично твой. Я буду охранять тебя. Ни одна бабайка больше не тронет!
- Ой, класс! Только где ты будешь жить? – девочка села в постели и повертела головой, деловито осматриваясь. - У меня места мало…
- А ты его придумай!
- Место?
- Да. Какую бы ты себе хотела комнату… и мне?
- Такую! Нет, такую! Я тебе сейчас расскажу!
- Лучше покажи, ты ведь можешь - я знаю…
Никто бы не подумал, что пространство внутри комнаты так легко изменить. Расширить, переделать, приукрасить. Нужно всего лишь попросить дом поменяться. И все…
… а когда дом просят несколько ребятишек, то он не может не подчиниться. Не может не ожить!
Детская просьба, чистая, искренняя, вдохнула в бетон и кирпич искорку жизни. И не один дом зажил новой жизнью в ту ночь… и в последующие. Взрослые не заметили, как в их квартирах появились кошки всех пород и расцветок, которые обожали детей и получали такую же порцию любви от чад.
И никто не обращал внимания на то, что дети стали хорошо спать по ночам. А у самих родителей здоровье окрепло, волна хорошего настроения оставалась неизменной, и мир в семье не давал трещин из-за мелочей…

На месте развалин бело-голубого дома с ажурными балкончиками и лепниной за два года построили офисный центр. Теперь на него, точнее на рекламные плакаты, обращали внимание пешеходы и автомобилисты, стоящие в пробках на проспекте Победы. И временами кто-то да вздыхал, вспоминая о старинном доме. Жаль, что его не отреставрировали.
Но всего в двухстах метрах на улочке, идущей параллельно с проспектом, умирало еще одно старинное здание с такими же балкончиками, лепниной и даже колоннами. На его последнем этаже среди груд кирпичей от обвалившей крыши, обрывков газет и тряпья снова встретились две тени. Вестник и богиня.
- Ты был на другой стороне? Как там? - спросила богиня, глядя на вестника в потрепанной одежде и запыленных сапогах.
- Не лучше и не хуже. По-другому просто, - он пожал плечами в ответ. - И там нет никакого ветра.
- Я знаю, - все с тем же спокойствием ответила на разоблачение богиня.
- Тогда чему мы открываем двери?
- Будущему. Новому дню. Или ты не хочешь впустить его?
- Уже не знаю. Слишком много лжи…
Он отвернулся от женщины. Прошелся по пустой комнате, даже пнул огрызок кирпича. Его раздирали в клочья сомнения, разочарование и даже обида, но на вечно молодом лице они не находили отражения.
- Не лжи, а всего лишь лицемерия, - разъяснила она. - Я все-таки осталась богиней и играю по другим правилам.
Вестник рывком повернулся к ней и даже попытался ударить ее словами:
- Живешь или играешь?
- Для меня эти понятия одно и то же, - удар был парирован. Человеку тяжело совладать с бессмертной. - Если хочешь, можешь продолжать чувствовать южный ветер или северный бриз или, в конце концов, просто ветер!
- Или просто уйти?
- Можешь и так. Это мне не уйти. А тебе открыты пути на все «стороны».
- А что будет с моим… с этим миром?
- Время покажет. Но мы сделали все, что могли.
- Породили ветер? А если он превратиться в бурю?
Она недоумевала. И не понимала людей. Зачем столько вопросов? Ради какого призрачного интереса
- Ну и что? Буря уже не тлен.
- Но и для пожара нужен ветер.
- И пепел развевает тот же ветер. Можешь, запереть двери и заколотить окна. Только что делать с огнем в сердцах и ветром в душе?
Теперь она ушла первой – спустилась по водосточной трубе на мягких кошачьих лапах. А он остался один на один с тенями и печальной домброй. Другая сторона звала - там все иначе. Можно найти мир, где жизнь только-только начинается, а не содрогается в конвульсиях. Но ведь здесь его дом! Живой дом!

Может быть, я не прав, может, надо на все
Положить и уйти в тень?
Только кто, кто, кто, черт побери,
Заплатит за новый день?!

12-13.04.2010
В тексте использованы фрагменты песни Дэна Назгул «Южный ветер»

@темы: Рассказ, Творчество

---

Мой рыжий клоун

[Jake Enotoff]

Шумит и смеется зал.
Звучит оркестр, зовет арена.
Мой рыжий клоун стал на колени,
Руками закрыв глаза.

Слезами смывая грим,
Мой рыжий клоун опять рыдает.
Мой рыжий клоун прекрасно знает,
Как зрителем он любим.

И так надоело всё!
Но остаётся лишь горько плакать,
Чтоб встать пред публикой, слёзы спрятав,
С улыбкой во всё лицо.

Смеяться, скрывая боль -
Не знают люди успеха цену.
И клоун вновь идёт на арену
Как будто в последний бой.

@темы: Стихи

---

[Zvexalexo]

прячу под кат по требованию сообщников. За это (или в том числе за это) мне заплатят, возможно, удалением моих комментов без объяснений. заранее благодарю, consolo

- Наконец – то я здесь… - Восемь цветов легли на прохладную землю. Четыре перед одним камнем и четыре перед другим. – Здравствуй отец… Здравствуй мать…
Парень глубоко вздохнул и сел на землю. Где-то позади в паре километров находилась деревня. «Почти город!» - как гордо называли её жители. Сколько лет прошло? Много… Помниться когда то так хотелось оттуда вырваться…Но сейчас кругом никого: ни шума людей, ни ржания очередной лошади, ни звуков стройки, нет даже шатающихся по вечерам гуляк. Тишина, лёгкий ветер, шум травы и чириканье одинокой цикады.
-Наконец – то я здесь… Мне вас очень не хватает. – Лёгкая усмешка. – Наверное, я смешно смотрюсь, разговаривая с камнями. – Он закрыл глаза и запрокинул голову. – Так много нужно вам рассказать. Почему – то именно сейчас в голову лезут горы воспоминаний. Отец, помнишь, как я мальчишкой помогал тебе в нашей лавке? Или как ты ругал меня, когда я забыл закрыть подвал на ночь и почти всё мясо испортилось? Ну и устроил же ты мне трёпку! – Вайес открыл глаза и взглянул на второй камень. – Мама… Я помню как с грустью смотрел на ваши с отцом ссоры. Испуганный мальчишка и двое кричащих взрослых. Потом вы замечали меня и одновременно смущались. Ссора сама собой затихала. Всего этого так не хватает. Даже сейчас, после стольких лет, я всё прекрасно помню.
Вайес откинулся назад и лёг на траву, раскинув руки. Взгляд направлен в облака.
- Мама, я помню как ты ушла от нас…


Жаркий летний день. Людные улицы. Шум. Запах пыли. Светловолосый мальчишка лет десяти пропихивается среди толпы, а за ним пытается поспеть женщина с вязанной сумкой – его мать. Внезапно толпа оказывается позади и паренёк оказывается на пути у повозки. Время почти останавливается. Вот, испуганное лицо кучера. Он тщетно пытается остановить лошадей. Те оглушительно ржут. Кто-то из толпы поворачивает голову в их сторону. Парнишка стоит неподвижно с широко распахнутыми глазами. Рот медленно открывается для крика. Внезапный толчок и время словно срывается с поводка. Вайес лежит в паре метров, от места где стоял пару секунд назад и потирает ушибленный бок. В ногу ударяется катящаяся луковица и мальчишка резко оборачивается, забыв обо всём.
- Тпру-у-у-у-у, поглоти вас Бездна! – Кричит кучер. Толпа уже окружила повозку. Вайес медленно поднимается с земли и, с застывшим взглядом идёт к толпе. Люди совершенно его не замечают.
-Да вытаскивай же её, рохля!
-Да замолчи уже! Лошадей напугаешь и я под ними окажусь!
- Врача скорее!!
-Да не стойте же вы!!!
Услышав голоса, Вайес начинает двигаться быстрее, расталкивая остальных. В голову приходит ужасная мысль, а на глазах появляются слёзы.
-мама…мама…мама..мама… - не переставая шепчут губы ребёнка.
- Нет… не жилец.
-Жаль бабёнку…Хороша…
Пробившись через толпу, мальчишка видит лежащую на земле мать. Копыта конец нанесли много увечий. Она еле дышит. Голова поворачивается и взгляд упирается в сына.
-М-А-М-А!!! – кричит мальчишка, срываясь с места.
Ребёнок вцепился в мать словно клещ, но поздно.

Вайес слегка дёрнулся. Рука сама потянулась к сердцу и стала разминать грудь. Скривившееся было лицо, понемногу разгладилось и парень вновь взглянул на небо. Одинокая цикада замолчала, словно понимая. В ушах остался лишь шум травы.
-Проклятый купец! Если бы не он… Он лишь посмотрел на нас снисходительным взглядом и скомандовал ехать дальше. – Из груди вырвался рык. – Но я навсегда запомнил это лицо!
Раздался глухой удар. Вайес повернул голову. Рядом катилось яблоко. Вновь подала голос цикада. На лице сама собой появилась лёгкая улыбка.
-Но мы выдержали, пап. Ещё долгих пятнадцать лет! Твоя мясная лавка отлично нас кормила, хотя было и тяжёлое время. Я помню и тот день… Я как раз возвращался домой после работы. Помнишь, как ты радовался когда я устроился плотником у старины Лома? Ведь я всегда любил дерево, а он как раз начал новый дом строить. Эх…


Дверь была сломана.
-Какого…? – Вайес рванулся в дом. Увидев, что происходит, он так и застыл в дверях. Шестеро чужаков. Двое держали отца, а третий не переставая, бил его. Ещё двое ходили по лавке и крушили всё что видели деревянными дубинками. Последний как раз следил за дверью. Они одновременно заметили друг друга. Вайес среагировал быстрее. Кулак врезался в лицо незнакомца. Тот закрыл руками лицо и осел на пол. Не замечая боли в руке Вайес закричал и с силой ударил того, что избивал отца. Удар пришёлся ногой в спину и несчастный полетел вперёд подминая под себя отца и дружков. Что-то врезалось в плечо – Видимо опомнились ребята с дубинками. Не успел Вайес развернуться, как получил второй удар в голову. Земля рванулась навстречу и мир померк.
Когда Вайес очнулся, болело всё. Глаза не хотели открываться. Видимо ему хорошо досталось, пока валялся без сознания… Рядом раздался голос:
-Вот теперь всё чин по чину. Рейхо будет доволен.
-Шутишь? Это всего лишь утешит его. Не более.
-Жизнь за жизнь. Его сын умер траванувшись мясом этого ублюдка, а теперь умер и сам ублюдок…
Они засмеялись. Сердце сдавило болью, но попытки пошевелиться ни к чему не привели.
-Что с этим пасынком?
-Своё получил? Будет знать как с Рейхо связываться. Подожди, отойдёт. Ещё спасибо скажет, что живым оставили… Пошли уже.

«Дурацкое сердце! Сколько можно меня мучить?!» Рука вновь потянулась растирать грудь.
-Пап…знаешь, после этого я понял: наша жизнь состоит из равновесия. Это весы, пап. Такие же весы, которыми ты мясо взвешивал. Я много думал. Очень. И понял что это всё непросто. Жизнь сама подтолкнула меня к нужному пути и ваши смерти не напрасны. Око за око. Рейхо потерял сына и решил найти козла отпущения. Он покачнул весы, но они встали наместо. – Вайес привстал на локте и заговорил чаще. – То, что я понял вбило весы на место. Я был избран жизнью! Да! Она освободила меня от обыденности. Пусть болью! Но эта боль теперь всегда со мной. Из-за неё я помню о предназначении. Я был выбран для поддержания равновесия! Око за око!! Кто – то должен быть руками Бога, его карающим мечом, справедливостью!! – Вайес спешно говорил, проглатывая слова. В глазах – огонь. – Я пришёл к Рейхо… К тому самому Рейхо, пап! Знаешь, он визжал не хуже любой свиньи, увидевшей нож. Он пролил кровь и даже не задумался что может пролиться его. Десять лет… Десять лет меня не было тут. Я был карающей дланью Бога, самой Жизни! Может показаться, что ваш сын свихнулся, но нееееет… Это не так. Признаюсь некоторое время, я думал, что рассудок покинул меня, но Жизнь вновь указала путь! Она дала мне Силу, пап, Силу!! После этого я понял что выбрал правильный путь. Ведь если ты всю жизнь заставлял страдать других, должен понимать, что рано или поздно, будешь страдать сам! Это Равновесие!! – Вайес почти выкрикнул последнюю фразу и сразу же замолчал. Он поднялся и взглянул на небольшой лесок между ним и деревней. Ветер затих и деревья уже не качались в одинаковом ритме. Внезапно из-за верхушек вылетела стая птиц. Вайес повернулся.
-Я скучал. Простите, что не приходил к вам все эти годы. Мммм… - сердце вновь сдавило болью. – Мне пора. Мам…Пап… Я люблю вас.
За спиной светловолосого парня в лёгкой одежде развернулись громадные крылья серого цвета. Морщины на лбу пришли в движение. Вайес покачал головой, взглянул вверх и резко взлетел…
Почти в то же время из леса появилась толпа людей, человек 50. Кто-то нёс вилы, кто-то топоры, кто-то факелы. Увидев улетающую фигуру они разразились гвалтом. Вайес пролетел над их головами и исчез за верхушками деревьев. В стороне, где деревня, в стороне, где толпа не наткнётся на два одинаковых могильных камня…

---

..

[DIrre]

Ох, обманщик подлый. Нет, не смей мня касаться!
Ты так любил распевно говорить "мой друг", "друзья",
Так окажи же другу своему услугу:
Избавь мой мир, мой дом, мою особу от себя.

Да я не верю ни единому тобою сказанному слову,
Все твои жертвы и признанья – только тонкая игра.
Ну, замолчи! Ты словно подливаешь в чашу яда.
Пойди да поищи получше дурака.

Ты жалкий гад. Я думал, что нашел по духу брата!
Что бескорыстно примет и хоть чуть поймет меня,
А встретил, вот: двуликого ублюдка,
Что из-под приторной лучины смотрит мне в глаза.

Нет, стой. Не подходи. Я буду защищаться.
И я готов вонзить кинжал по рукоять,
Хоть и противно будет даже так соприкасаться…
Ну вот и кровь ручьем, в моей груди дыра…

@темы: Стихи

---

[Возможность.]

Доброго времени суток, дорогие графоманы и критики.
Прошу вновь оценить мою работу. Исправленную и дополненную.

Медсестра Татьянка

-
- А у бабушки летом в саду растет такая вкусная клубника, которую она собирала по утрам для меня. Когда я просыпалась, на кухонном столе всегда стояла железная миска полная красной, сочной, крупной клубники – думала Таня. – Вот вернусь домой, первым делом пойду в огород и наберу бабушкиной клубники…
Она вспоминала свой дом, который покинула полтора года назад. Перед ней всплывали картины из прошлой жизни. Жизни до…
Война застала Танечку на первом курсе института, она была еще совсем девчонкой. Но уже тогда считала себя взрослой и большой, для того, чтобы принимать решения. Сначала она устроилась медсестрой в госпиталь, где работал отец, но он, оберегая дочь, загружал ее бумажной работой, не подпуская к палатам с ранеными. А Тане хотелось бинтовать их израненные тела, подносить воду к потрескавшимся губам, держать солдатика за руку, когда тот, впадая в бред, начинал говорить с ней, как с мамой. Все это она слышала от таких же молодых и зеленых медсестричек, которые вместе с ней пришли после курсов медсестер. И они смотрели на нее свысока, ведь она не спасала жизни, не слышала последний вздох, от которого сжималось сердце, и не ругалась, поймав солдатика, курящего в форточку. А Танюша бессонными ночами во время дежурств представляла себя на поле боя, с оружием в руке, всей душой желая защищать свою родину.
С каждым днем становилось трудней, свободных палат давно не осталось. Койки ставили везде, где их можно было поставить. Таня забыла, когда отец последний раз ночевал дома.
И, если бы не она, он перестал бы и есть, и спать, борясь за жизни бойцов.
- Папа, подожди 5 минут, выпей чаю, - Татьянка бросалась на отца из-за своего стола и висла на его шее, лишь бы остановить старика, который не мог позволить себе провести и минуты на месте. – У меня даже сахар есть, тут в столе. Давай попьем чаю… - девушка жалобно глядела на него, стараясь изобразить, что это просто ее детская прихоть.
Если рядом были медсестры, они отводили глаза, поджимали губы, всем видом показывая, что она – Танюша – отвлекает Доктора от работы. А он рассеяно целовал дочь в лоб, вспоминая, что не завтракал, и присаживался за ее столом.
У него не было времени, чтобы говорить с ней о том, что последнее время волновало Танечку. Он прекрасно понимал, что она полностью готова работать и медсестрой, и санитаркой, только бы работать… Но порой, даже ему было сложно взглянуть на ранения солдата – душу рвало наизнанку. А бойцу нужно было обещать выздоровление, долгую-долгую жизнь, врать, отводя глаза… И поэтому ему казалось, что Татьянка не выдержит, что не сможет… Пусть уж лучше сидит за столом, принимает карты и пишет, пишет, пишет…
Госпиталь находился в тылу, далеко от огневого рубежа. Таня порой думала «А не сбежать ли мне на фронт?», только мысль об отце останавливала ее от этого. Прошло пол года, больные выздоравливали и вновь возвращались в строй, кто-то так и не встал с больничных коек, их хоронили в отдельных могилах, и с момента начала войны городское кладбище сильно разрослось.
Однажды ночью, когда дежурила Таня, привезли очередную машину с тяжелоранеными солдатами. Девушка не растерялась – для нее уже не было новым делом принимать больных и размещать их по палатам, если таковые имелись. Вдруг, ей показалось, что кто-то зовет ее по имени.
- Татьянка, - жалобно тянул голос.
Девушка подошла к бойцу, подумав, что у него начался бред. Но через грязную, окровавленную повязку, закрывавшую пол лица, она вдруг разглядела знакомые черты.
- Павлик! – вырвалось из ее груди, и слезы покатились градом из ее глаз.
Перед ней на носилках лежал ее бывший одноклассник – Павел Соколов. Она ничего не слышала о нем после того, как они выпустились из школы. И вот, он, раненый, зовет ее по имени в ночном госпитале, переполненном солдатами. Глядя на него, она впервые поняла, как близко вдруг оказалась война. Всю ночь она не смыкала глаз, то и дело заходила в палату, где лежал Паша. Она хотела помочь ему, хотя бы просто сесть рядом и забрать всю его боль себе, лишь бы забыть этот жалобный вскрик «Татьянка».
Девушка сдала дежурство и быстро побежала в палату к солдату, который был когда-то мальчиком, к солдату, которого она дразнила в школе, к солдату…
Она не помнила, как выходила из госпиталя, как шла по городу. Очнулась около дома и тут же присела на лавочку. И только заметила, что забыла снять халат, косынку на голову повязала, а по улицам шла в медицинском халате. Павлик умер. Рано утром. Она знала, что в больничной карте напишут «ранение, несовместимое с жизнью», его вычеркнут из списка больных. И все. Словно и не было Пашки в госпитале, словно не было Павла Соколова в ее классе, словно не было…
Бабушка была в городе, так как папа считал, что в деревне находиться опасно. Танечка тихо прошла на кухню, где старушка готовила скудный обед. Продуктов в городе становилось все меньше – приходилось отстаивать большие очереди за хлебом, сахаром и картошкой.
- Татьянка, ты что-то припозднилась сегодня, я уж было начала волноваться, - тут бабушка перекрестилась по старой привычке. – Ну, мой руки и садись скорей за стол, будем обедать.
- Бабушка, научи меня молиться, - вдруг произнесла Таня, даже неожиданно для себя. – Так надо, научи.
Теперь в ней не осталось сомнения в том, что она должна пойти на фронт. Воевать, защищая бабулю, отца, родной город. Родину.
« Пойти на курсы связисток, что недавно открыли в городе? Но сколько пройдет времени, пока меня научат всему, сколько продержат в тылу, может, так и никогда не окажусь на фронте», - размышляла девушка весь день, перебирая разные варианты. Но все они возвращали ее к госпиталю.
- Папа, прости, но уже пол года прошло, как я работаю в госпитале. Пол года, как я сижу за столом, и ничего не делаю, кроме как пишу, пишу, пишу… Сжалься над дочерью, ты же знаешь, как добросовестно я буду работать. Не могу я так, отец! Война! Настоящая! Я сбегу на фронт, если … - полтора часа он разговаривал с дочерью и не мог отговорить девчонку от этой затеи. Он знал, что когда-то она заведет этот разговор. Знал, но каждый день надеялся, что он произойдет не сегодня, что он найдет слова, которые смогут ее убедить.
Но в этот раз Таня была непреклонна. И ему пришлось уступить.
Она уставала ужасно. Порой приходилось не спать по трое суток, но ни разу она не попросила поблажки, ни разу не сказала, что ей сложно. Теперь девушка чувствовала ответственность перед отцом, перед собой, перед всем госпиталем. И поэтому бралась за любую работу. Перебинтовать раненого – легко, сделать укол – пожалуйста, застелить постель – еще проще. А когда выдавалась минутка, она помогала самим бойцам – читала письма, если солдатику закрывала глаза повязка, и тот не мог прочитать сам; пела песни, только очень тихо, чтобы старшие медсестры не ругались. Порой, одной улыбки достаточно было, и тем самым поднять бойцовский дух, чтобы надежда не умирала.
Больше всего в госпитале Таня боялась, когда наступало утро. Почему-то под утро всегда привозили раненых. Теперь она чувствовала боль каждого, хотела каждого пожалеть, обнять, как мать обнимает сына…
Впервые в городе объявили воздушную тревогу, когда Таня была дома, отдыхая после дежурства. Прослушав сообщение о надвигающейся опасности, девушка тут же отправила бабушку в бомбоубежище. А сама отправилась в госпиталь, зная, что сейчас там она нужна.
Таня пробегала мимо операционной, в которой, пятый час без отрыва работал отец. Менялись больные, а он все стоял у операционного стола. Вдруг, что-то дернуло ее зайти. И она осталась.
- Сестра, - холодно обратился к ней отец. – Зажим.
Она выполнила указание отца, подавая необходимые предметы.
- Зашивайте, - в конце сказал он.
И девушка четко выполнила его требование.
- Таня? Что ты здесь делаешь? – вдруг мягко и удивленно спросил он, когда больного увезли на каталке, словно только заметил дочь.
- Тоже самое, папа, что и ты… тоже самое, - тихо ответила она и обняла отца.
Именно в этот день - день первой бомбежки, между ними стерлась какая-то грань. Отец наконец понял, что его Татьянка выросла.
Дни в госпитале тянулись один за другим, город иногда бомбили, немцы были в паре сотне километров, что казалось так близко, и в тоже время далеко. Работы становилось все больше, теперь и Таня проводила целые сутки возле раненых, забыв о доме, сне и еде. Она стала часто ассистировать отцу во время операций, видела, как тяжело ему приходиться. И делала все, что могла, для того, чтобы облегчить его работу.
Ей давно стало ясно, что война затянулась надолго, и нет этому ни конца, ни краю. А Танечку продолжало тянуть на фронт. Одна медсестра при разговоре с ней случайно проронила, что хочет пойти записаться в пехотную дивизию. И впервые, не спросив совета отца, девушка приняла решение: идти на фронт медсестрой. Это все, что она могла сделать. Это все, что она была обязана сделать.
Отец, давно не покидавший стены госпиталя, пришел домой. Бабушка закрывала рот рукой, сдерживая всхлипы.
- Ты знаешь, я хочу, чтобы ты осталась, - вдруг, нарушив тишину, холодно проговорил отец.
Таня лишь пожала плечами.
- Я сплю и вижу фронт, там гибнут люди, которых я могу спасти, которым я могу помочь, - так же холодно отвечала его дочь. Дочь достойная отца.
- Меня не жалеешь, бабушку пожалей! Она, волнуясь за тебя, сойдет с ума! – он сорвался на крик, стукнул кулаком по столу и еще раз пристально посмотрел на Татьяну.
- Нет, я все решила. Я буду писать, правда, - быстро заговорила она, боясь, что сейчас не выдержит отцовского напора и поменяет решение, а больше уже никогда на это не отважится.
- Я дал тебе хорошие рекомендации в военкомате, работай честно и упорно, чтобы никто не попрекнул тебя, - опять спокойно произнес человек, сердце которого, кажется, навсегда ухнуло вниз, от понимания того, что, возможно, он больше никогда не увидит свою родную дочь.
Она тихо встала, поправила косынку и направилась к выходу.
- Не смей! Не пущу! – бабушка вскочила к двери, закрывая ее от внучки. Но этот минутный порыв закончился, она навзрыд зарыдала, целуя Татьянку, и отступила.


- Татьяна Александровна, скажите, а вы любите цветы? – услышала она уже знакомый голос рядового Алексеева, который стоял в метре от нее, наблюдая, как она стирает бинты.
Она даже растерялась, не зная, что ответить этому белокурому солдату, который без смущения разглядывал ее.
- Рядовой, я люблю здоровых людей. А вы уже третий раз за неделю наведываетесь в санчасть. Что на этот раз у вас болит? – строго спросила Таня, стараясь не смотреть в глаза парня.
- Сердце. У меня болит сердце, знаете, как только я вас увидел… - тихо и быстро говорил он.
- Так, кругом, шагом марш, кажется, у вас болит голова и вас пора комиссовать – с долей шутки ответила она, не желая слушать продолжение этой болтовни, которая отнимала ее время.
- Будет бой, я вам докажу, что я абсолютно здоров, - дерзко отвечал рядовой.
- Молодец, боец, а пока иди, готовься к бою, или пожалуюсь командиру взвода, что ты бездельничаешь и меня отрываешь от работы. Он назначит тебе наряд вне очереди, и сразу сердце болеть перестанет, - проговорила Татьяна, возвращаясь к стирке.
Ее руки еще в госпитале стали шершавыми, мозолистыми. Она давно забыла, что когда-то своими мягкими, нежными ручками, тонкими пальчиками играла на пианино. Пальцы огрубели и не всегда хотели повиноваться хозяйке. Сейчас ведь даже и не вспомнит хоть одной приличной пьески. Зато она четко знала свое дело. Бинты, перевязки, анестезия, наложение швов: любая помощь, которую она могла оказать в этих полевых условиях. Порой было достаточно этого, а порой, приходилось отправлять бойцов в госпиталь.
Бои были тяжелыми, не раз девушке приходилось покидать окоп. Она пробиралась по полю боя, не боясь пуль, снарядов, любого вражеского огня. Каждая жизнь была дорога ей, как своя. И она была готова ко всему, лишь бы помочь, лишь бы спасти…
Немцы любили наступать на рассвете, чтобы застать врасплох. И Танечка боялась засыпать ночью, потому что, проснувшись, могла не досчитаться хоть одного бойца. Их смертей она себе не прощала. Они тяжким грузом ложились на сердце, и приходили во снах, просили помощи. Еще чаще ей снился ее одноклассник Пашка Соколов.
Он появлялся в ее снах всегда маленький, нескладный, каким он был в детстве. Но каждый сон заканчивался его тяжелым стоном «Татьянка», отчего она просыпалась в холодном поту. Спустя время, теперь ей казалось, что еще тогда, в детстве, она любила его. Любила, как только может любить маленькое девичье сердце – преданно, верно. Но почему-то раньше только не понимала этого, а теперь… было поздно.
Казалось бы! Она не могла быть виновата в его смерти, не виновата в том, что не всех бойцов можно было спасти, просто помочь. И зачем себя винить? Но чувство ответственности за каждого из них полностью поглотило ее.
И грянул бой, о котором так мечтал Алексеев. Немцы не заставили себя ждать. Обдав Танюшу многозначительным взглядом, Алексеев бросился в атаку. Девушке стало страшно за него. И боялась она как-то по-особенному, ведь он дал ей слово… И тут она увидела, как этот солдатик словно столкнулся с невидимой преградой и резко упал наземь. Танечка бросилась за ним, слыша крик командира, пытавшегося ее остановить. Она доползла до него, уже заметив, что парень ранен в голову. Стараясь не подниматься от земли, Таня нашла в сумке бинт. И, осторожно, стараясь все делать быстрей, перевязала его. Теперь оставалось самое сложное – дотащить бойца до окопа. Кое-как, в очередной раз обдирая коленки о сухую землю, Танюша ползла обратно, тащив на себе молодого бойца. Его, как и многих раненых в тот день, ей пришлось отправить в госпиталь.
Так прошло полтора года. Таня давно покинула родные края, двигаясь вместе с линией фронта. Письма из дома приходили редко – тяжело было работать почте. Да, и ей самой сложно было найти минутку для того, чтобы черкнуть пару строк отцу и бабушке.
Теперь Татьянка больше всего мечтала оказаться дома – обнять родных, расцеловать, посмотреть в добрые бабушкины глаза, поговорить с отцом о чем-нибудь пустом, бездельном, как раньше, как до…
За эти полтора года мимо Тани пролетали все пули, словно та была отговорена от любых опасностей, что могли ее поджидать. И тут неожиданно для нее самой какой-то фриц ранил ее! Пуля прошила плечо навылет, так что она сама смогла себя перебинтовать и никому ни слова не сказала до тех пор, пока не утихли последние канонады. Но ранение дало осложнение – неделю Татьяна провела в беспамятстве, мучаясь от лихорадки. Вдруг, она очнулась холодным осенним утром, тихо встала с кровати и вышла на крыльцо санчасти. На улице светало. Как-то по-особенному было свежо, а самое главное – тихо.
Вдруг, отчетливо послышался стук колес, недалеко проходила железная дорога. Танечка слушала, как мерно стучали колеса та-та-та. И тут, разрывая предрассветную тишину, раздался взрыв. Эшелон подорвали! Она быстро забежала в санчасть, стала собирать бинты, лекарства - все, что сейчас было нужным. Бойцы, разбуженные взрывом, уже выдвинулись в сторону железки. Началась бомбежка, девушка боялась, что так и не добежит до поезда.
Стиснув зубы, она молила Господа помочь. И, видимо, услышав ее горькие молитвы, кто-то сжалился перед ней. Бомбить стали реже, дальше.
Это был эшелон красного креста, полный больных, раненых солдат. Татьяна увидела два вагона, искореженных взрывом, спасать там уже было некого…
Бои, бои, бои… Бесконечная война. Уже два дня не приходила машина за ранеными. Места в санчасти не было. Лежали на койках, на носилках, на быстро постеленной простыни. Таня металась от одного больного к другому. Она уже больше не думала о том, что ей хочется подать воды, держать за руку… Важней было спасти их жизни, а с душами как-нибудь потом разберутся. У одного начался перитонит, нужны были антисептики, которые давно закончились. Другой потерял ногу, и ему нужна была срочная операция, которую медсестра провести не могла. Она и санитарка Василиса едва справлялись с нахлынувшей работой.
Татьяну схватил за руку больной, мимо которого она проходила.
- Дочка, болит очень, печет, сделай что-нибудь… - шептал он, моля о помощи.- Ты же умная, в институтах, поди, учишься, - продолжал мужчина. – У меня дочка ровесница тебе, тоже учится, все над книжками до войны сидела, к экзаменам готовилась, - бормотал он и неожиданно расплакался. Танину руку он не отпускал. – Дочка, спаси меня, я должен домой вернуться, как же мои там…без меня будут, дочка…
На нее нахлынули слезы, которые она сдерживала. Слезы боли, усталости, безнадежности… Таня вырвала руку и побежала прочь из санчасти. Вновь она стояла на крыльце и слушала. Разрывались снаряды, шла бомбежка с воздуха, выстрелы… Слезы по лицу бежали ручьем, от слов умирающего солдата, от звуков войны, от бессилья.
- Татьяна Александровна, один умер, его бы вынести, дабы место освободить – это говорила Василиса, которая вышла за ней на крыльцо.
- Василиса, ну, не я же буду выносить его, - холодно ответила Татьяна. По телу бежали мурашки. Холод чувствовался по всему телу. – Позови кого-нибудь, попроси помочь…
День подходил к концу, машина из госпиталя так и не приехала.
- Татьяна Александровна! – ночью с криком в санчасть ворвался боец.
- Тише, ты мне всех больных распугаешь… - недоуменно ответила она, глядя на запыхавшегося рядового.
- Вам срочно нужно эвакуировать раненых, мы отступаем, это приказ командира.
- И что он мне предлагает? Всех на себе унести? Машины нет второй день, посмотри, мне уже больных класть некуда! – уже сама закричала Таня.
- Будет вам машина, Татьяна Александровна, только поторопитесь. Она еще днем подъехала, стоит в паре километров отсюда. Надо дорогу водителю показать.
- Голубчик, что же ты стоишь, у меня тут люди гибнут, скорей иди за машиной, - девушка не верила своим ушам, еще чуть-чуть надо продержаться, бойцов госпитализировать и выбираться из окружения вместе с остальными.
- Пойдемте со мной, я сам плутал, добираясь до вас, - смущенно ответил рядовой, опуская глаза.
- Василиса, я пойду за машиной, скоро буду. Приготовь тяжелых к транспортировке, и поменяй бинты Васильеву, - на скорую руку собираясь, давала указания Таня.
Где-то вдалеке раздавались редкие глухие очереди автомата. На улице было холодно, девушка куталась в шинель, продрогнув от осенних ночных морозцев. Боец шел чуть позади нее и все молчал.
Татьяна слушала ночную тишину. Ни тебе стонов больных, ни жалоб Василисы. Вспомнилась почему-то бабушка, а она так давно не писала! И среди этой тишины Танечка ясно услышала звук летящих самолетов. Рядовой тоже их расслышал и поднял голову.
- Немцы! Ложись! – крикнул он, повалив ее на землю. Рядом раздался взрыв.
- А у бабушки летом в саду растет такая вкусная клубника, которую она собирала по утрам для меня. Когда я просыпалась, на кухонном столе всегда стояла железная миска полная красной, сочной, крупной клубники – думала Таня. – Вот вернусь домой, первым делом пойду в огород и наберу бабушкиной клубники…

@темы: Рассказ, Творчество

---

***

[Электрический Фенек]

Звенит надорванно струна

Звенит надорванно струна,
Гитара плачет в голос.
Из одиночества стена.
Мрак грязно-серых полос, -
Соленых капель бытия,
В безумии пролитых,
Где долго шла по краю я,
Вплетая в грех молитвы.

Реальность пряча за мечтой,
Жила и догорала.
Не здесь. Не рядом. Не со мной.
Так много. И так мало.
Так много, чтоб сойти с ума.
Так мало чтобы выжить…
Будь счастлива! Сама, сама
Бесславно и бесстыже

Ты проиграла этот бой!
Бери свою награду!
Не здесь. Не рядом. Не со мной.
Сама хотела! Правда..?
Кричишь: «Не знала, что творю!»
И свечки зажигаешь.
В любимом маленьком раю
Рассудок запираешь.

Звенит надорванно струна,
…А я порвалась в клочья.
... А я теперь всегда одна.
В нелепом многоточье
Последней точкою стою,
И жажду продолженья.
В любимом маленьком раю
Испито утешенье.

Сгорели прошлого листы,
Огарок тонкой свечки
Застыл надгробием мечты,
Увы, ничто не вечно.
Испито все. Любовь мою
Бронею льда сковало.
Гитаре вторя, я пою
Надорванно... Устало...

@темы: Стихи

---

[Возможность.]

Доброго времени суток, уважаемые критики.
Прошу оценить мой рассказ, посвященный теме В.О.В.

Медсестричка Танюша. Госпиталь.

- А у бабушки сейчас наверно поспела клубника, которую она собирала по утрам для меня. Когда я просыпалась, на кухонном столе всегда стояла железная миска полная красной, сочной, крупной клубники – думала Таня, как можно сильней кутаясь в шинель. – Вот вернусь домой, первым делом пойду в огород и наберу бабушкиной клубники…
Она вспоминала свой дом, который покинула полтора года назад. Перед ней всплывали картины из прошлой жизни. Жизни до… как говорили многие в ее отряде.
Война застала Танюшу на первом курсе института, она была еще совсем девчонкой. Но тогда она считала себя взрослой и большой, для того, чтобы принимать решения. Сначала она устроилась медсестрой в госпиталь, где работал отец, но он, оберегая дочь, загружал ее бумажной работой, не подпуская к палатам с ранеными. А Тане хотелось бинтовать их израненные тела, подносить воду к потрескавшимся губам, держать солдатика за руку, когда тот, впадая в бред, начинал говорить с ней, как с мамой. Все это она слышала от таких же молодых и зеленых медсестричек, которые вместе с ней пришли добровольцами для помощи. И они смотрели на нее свысока, ведь она не спасала жизни, не слышала последний вздох, от которого сжималось сердце, и не ругалась, поймав солдатика, курящего в форточку. А Танюша бессонными ночами во время дежурств представляла себя на поле боя, с оружием в руке, всей душой желая защищать свою родину.
С каждым днем становилось трудней, свободных палат давно не осталось. Койки ставили везде, где их можно было поставить. Таня забыла, когда отец последний раз ночевал дома.
И, если бы не она, он перестал бы и есть, и спать, борясь за жизни солдатиков.
- Папа, подожди 5 минут, выпей чаю, - Танюша бросалась на отца из-за своего стола и висла на его шее, лишь бы остановить старика, который не мог позволить себе провести и минуты на месте. – У меня даже сахар есть, тут в столе. Давай попьем чаю… - девушка жалобно глядела на него, стараясь изобразить, что это просто ее детская прихоть.
Если рядом были медсестры, они отводили глаза, поджимали губы, всем видом показывая, что она – Танюша – отвлекает Доктора от работы. А он рассеяно целовал дочь в лоб, вспоминая, что не завтракал, и присаживался за ее столом.
У него не было времени, чтобы говорить с ней о том, что последнее время волновало Танюшу. Он прекрасно понимал, что она полностью готова работать и медсестрой, и санитаркой, только бы работать… Но порой, даже ему было сложно взглянуть на ранения солдата – душу рвало наизнанку. А бойцу нужно было обещать выздоровление, долгую-долгую жизнь, врать, отводя глаза… И поэтому ему казалось, что Танечка не выдержит, что не сможет… Пусть уж лучше сидит за столом, принимает карты и пишет, пишет, пишет…
Госпиталь находился в тылу, далеко от огневого рубежа. Таня порой думала «А не сбежать ли мне на фронт?», только мысль об отце останавливала ее от этого. Прошло пол года, больные выздоравливали и вновь возвращались в строй, кто-то так и не встал с больничных коек, их хоронили в отдельных могилах, и с момента начала войны городское кладбище сильно разрослось.
Однажды ночью, когда дежурила Таня, привезли очередную машину с тяжелоранеными солдатами. Девушка не растерялась – для нее уже не было новым делом принимать больных и размещать их по палатам, если таковые имелись. Вдруг, ей показалось, что кто-то зовет ее по имени.
- Танечка, - жалобно тянул голос.
Девушка подошла к бойцу, подумав, что у него начался бред. Но через грязную, окровавленную повязку, закрывавшую пол лица, она вдруг разглядела знакомые черты.
- Павлик! – вырвалось из ее груди, и слезы покатились градом из ее глаз.
Перед ней на носилках лежал ее бывший одноклассник – Павел Соколов. Она ничего не слышала о нем после того, как они выпустились из школы. И вот, он, раненый, зовет ее по имени в ночном госпитале, переполненном солдатами. Глядя на него, она впервые поняла, как близко вдруг оказалась война. Всю ночь она не смыкала глаз, то и дело заходила в палату, где лежал Паша. Она хотела помочь ему, хотя бы просто сесть рядом и забрать всю его боль себе, лишь бы забыть этот жалобный вскрик «Танечка».
Девушка сдала дежурство и быстро побежала в палату к солдату, который был когда-то мальчиком, к солдату, которого она дразнила в школе, к солдату…
Она не помнила, как выходила из госпиталя, как шла по городу. Очнулась около дома и тут же присела на лавочку. И только заметила, что забыла снять халат, косынку на голову повязала, а по улицам шла в медицинском халате. Павлик умер. Рано утром. Она знала, что в медицинской карте напишут «ранение, несовместимое с жизнью», его вычеркнут из списка больных. И все. Словно и не было Пашки в госпитале, словно не было Павла Соколова в ее классе, словно не было…
Бабушка была в городе, папа считал, что в деревне находиться опасно. Танечка тихо прошла на кухню, где старушка готовила скудный обед. Продуктов в городе становилось все меньше – приходилось отстаивать большие очереди за хлебом, сахаром и картошкой.
- Танюша, ты что-то припозднилась сегодня, я уж было начала волноваться, - тут бабушка перекрестилась по старой привычке. – Ну, мой руки и садись скорей за стол, будем обедать.
- Бабушка, научи меня молитвам, - вдруг произнесла Таня, даже неожиданно для себя. – Так надо, научи.
Теперь в ней не осталось сомнения в том, что она должна пойти на фронт. Воевать, защищая бабулю, отца, родной город, Родину.
- Пойти на курсы связисток, что недавно открыли в городе? Но сколько пройдет времени, пока меня научат всему, сколько продержат в тылу, может, так и никогда не окажусь на фронте, - размышляла девушка весь день, перебирая разные варианты. Но все они возвращали ее к госпиталю.
- Папа, прости, но уже пол года прошло, как я работаю в госпитале. Пол года, как я сижу за столом, и ничего не делаю, кроме как пишу, пишу, пишу… Сжалься над дочерью, ты же знаешь, как добросовестно я буду работать. Не могу я так, отец! Война! Настоящая! Я сбегу на фронт, если … - полтора часа он разговаривал с дочерью и не мог отговорить девчонку от этой затеи. Он знал, что когда-то она заведет этот разговор. Знал, но каждый день надеялся, что он произойдет не сегодня, что он найдет слова, которые смогут ее отговорить от глупых юношеских затей.
Но в этот раз Таня была непреклонна. И ему пришлось уступить.
Она уставала ужасно. Порой приходилось не спать по трое суток, но ни разу она не попросила поблажки, ни разу не сказала, что ей сложно. Теперь девушка чувствовала ответственность перед отцом, перед собой, перед всем госпиталем. И поэтому бралась за любую работу. Перебинтовать раненого – легко, сделать укол – пожалуйста, застелить постель – еще проще. А когда выдавалась минутка, она помогала самим бойцам – читала письма, если солдатику закрывала глаза повязка, и тот не мог прочитать сам, пела песни, только очень тихо, чтобы старшие медсестры не ругались. Порой, одной улыбки достаточно было, чтоб поднять бойцовский дух, чтобы надежда не умирала.
Больше всего в госпитале Таня боялась, когда наступало утро. Почему-то под утро всегда привозили раненых. Теперь она чувствовала боль каждого, хотела каждого пожалеть, обнять, как мать обнимает сына…
Впервые в городе объявили воздушную тревогу, когда Таня была дома, отдыхала после дежурства. Прослушав сообщение о надвигающейся опасности, девушка тут же отправила бабушку в бомбоубежище. А сама побежала в госпиталь, зная, что сейчас там она нужна.
Таня пробегала мимо операционной, в которой, пятый час без отрыва работал отец. Менялись больные, а он все стоял у операционного стола. Вдруг, что-то дернуло ее зайти. И она осталась.
- Сестра, - холодно обратился отец. – Зажим.
Она четко выполнила указание отца, подавая необходимые предметы.
- Зашивайте, - в конце сказал он.
И девушка с холодной четкостью выполнила его требование.
- Таня? Что ты здесь делаешь? – вдруг мягко и удивленно спросил он, словно только заметил дочь.
- Тоже самое, папа, что и ты… тоже самое, - тихо ответила она и обняла отца.
Именно в этот день - день первой бомбежки, между ними стерлась какая-то грань. Отец наконец понял, что его Танюша растет и делает успехи в сестринском деле.
Дни в госпитале тянулись один за другим, город иногда бомбили, немцы были в паре сотне километров, что казалось так близко, и в тоже время далеко. Работы становилось все больше, теперь и Таня проводила целые сутки возле раненых, забыв о доме, сне и еде. Она стала часто ассистировать отцу во время операций, видела, как тяжело ему приходиться. И делала все, что могла, для того, чтобы облегчить его работу.
Ей давно стало ясно, что война затянулась надолго, и нет этому ни конца, ни краю. А Танюшу продолжало тянуть на фронт. Одна медсестра при разговоре с ней случайно проронила, что хочет пойти записаться в пехотную дивизию. И впервые, не попросив совета отца, девушка приняла решение. Идти на фронт медсестрой. Это все, что она могла сделать. Это все, что она была обязана сделать.
Отец, давно не покидавший стены госпиталя, пришел домой. Бабушка закрывала рот рукой, сдерживая всхлипы.
- Ты знаешь, я хочу, чтобы ты осталась, - вдруг, нарушив тишину, холодно проговорил отец.
Таня лишь пожала плечами.
- Я сплю и вижу фронт, там гибнут люди, которых я могу спасти, которым я могу помочь, - так же холодно отвечала его дочь. Дочь достойная отца.
- Меня не жалеешь, бабушку пожалей! Она, волнуясь за тебя, сойдет с ума! – он сорвался на крик, стукнул кулаком по столу и еще раз пристально посмотрел на Татьяну.
- Нет, я все решила. Я буду писать, правда, - быстро заговорила она, боясь, что сейчас не выдержит отцовского напора и поменяет решение, а больше уже никогда на это не отважится.
- Я дал тебе хорошие рекомендации в военкомате, работай честно и упорно, чтобы никто не попрекнул тебя, - опять спокойно произнес человек, сердце которого, кажется, навсегда ухнуло вниз, от понимания того, что, возможно, он больше никогда не увидит свою родную дочь.
Она тихо встала, поправила косынку и направилась к выходу.
- Не смей! Не пущу! – бабушка вскочила к двери, закрывая ее от внучки. Но этот минутный порыв закончился, она навзрыд зарыдала, целуя Танюшу, и отступила.

@темы: Рассказ

---

"Когда боги улыбаются тебе... "

[Бродяга с Изнанки]

Текст удалён по просьбе автора. Комментарии - тоже. Модер Морга.

@темы: Рассказ

---

Второй восстановленный текст.

[Морга]

Автор  Iroona
Рожденные дважды

Мы все взрослеем. Я не знаю плохо это или хорошо, но знаю что процесс этот невозможно остановить. И именно поэтому как ничто в нашей жизни нам всем так хочется это сделать - остаться такими какие мы есть. Мы меняемся повзрослев и так же меняются люди вокруг нас вместе с нами и без нас. И все потому, что не бывает иначе, что должно быть детство, юность, зрелость и старость, потому что просто не может быть по другому. С широко раскрытыми глазами мы смотрим с удивлением на людей окружающих нас и шепчем себе почти не слышно под нос знакомые всем слова, как заклинание

«Я не изменюсь. Я всегда останусь такой».

И так же точно удивляются друзья, не видевшие нас год-два, думая про себя: «Как она изменилась!».
Нам проще судить чужих, но не себя. Себя не видно, не охота и в конце-концов, просто больно и стыдно. Ведь с самим собой нам приходится жить вечность, в отличие от близких друзей и знакомых. Мы рождаемся такими какими нас хотят видеть родители, превращаемся в тех (кого как нам кажется) хотят видеть окружающие и наконец, умираем такими какими мы есть на самом деле – сами собою. Если в жизни есть свобода, то никто и никогда ее не знал и не видел. Это как миф, который должен существовать ради процветания и стремления к счастью. Человек считавший себя свободным - дурак и лжец лишь потому, что свободными могут быть только птицы, которые летают высоко над землей в поисках пищи и воды.

Мы рождаемся невинными, наивными и глубоко духовными детьми, превращаясь порой в пустых, грубых и циничных взрослых. Вы думаете мы меняемся? Нет, ничего подобного. Мы просто рождаемся заново. И вот когда нас второй раз выносят самим себе завернутыми в пеленку, наши матери уже не плачут умиленно вглядываясь в наше ангельское личико. Они строги и серьезны, потому что знают через что нам всем еще предстоит пройти. Знают, потому что еще свежи воспоминания в их памяти о самих себе.
Мы становимся чуть грубее, сердце наше уже не так яростно вырывается из груди при виде нечаянно сбитого животного на дороге. Нам становится все равно что творится вокруг и волнует только одно - наша семья и близкие. Мы закрываемся в своем собственном мире, отделяя себя каменной стеной от внешнего жестоко мира и сами того не понимая становимся еще бессердечнее и жестче, чем были до.
Нам кажется, что стена наша это крепость добра и мира, охраняющая нас и наших родных от злобы и хамства. А на самом деле весь ужас происходит именно в стенах той самой осады, у нас в душе. Я не люблю людей, потому что их проще не любить, нежели наоборот. Проще говорить о любви, чем проявлять ее. Проще верить, что тебя обманут и ранят, нежели попытаться доказать обратное. Мы делаем так всегда и будем делать вечно, то что проще для нас, то что не доставит хлопот.
Мы рождаемся дважды, чтобы умереть один раз.
Кто знает, может там, высоко на небе, мы наконец полностью обретаем самих себя и свободу.

Комментарии к тексту

 Морга
Это не рассказ. Это псевдофилософская дневниковая запись. Ошибки в основном пунктуационные. Смысл как таковой - выпадает. Хотя бы потому, что неясен момент второго рождения, на который так упирает автор. И кто сказал, что дети глубокодуховны? Идеализация и подмена понятий - не лучшая основа для рассуждений "за жизнь".

2010-05-04 в 10:41
 Iroona
Марго, за критику спасибо еще раз)))
Я исправлю с "рассказа" на "записи")))
Дети духовные))) Своего рода пластилин, что слепишь - то и получишь...
А если есть чистота, то есть и духовность)))
Опять же. это мое субъективное мнение...
Спасибо что потратили время и прочитали...)))

---

Восстановлено Моргой. За двойное нарушение правил автору двойное предупреждение.

[Морга]

Автор  Iroona
Сразу прошу меня извинить за орф. ошибки.
Проверяла несколько раз через разные интернет программы и ворд.
Буду рада комментариям и критики.
Сразу хочу предупредить, что данный рассказ никакой худ. или литер. ценности не несет))

Равнодушие

Знаете, что самое страшное в жизни? То, что поражает до глубины души настолько, что ты разочарованно смотришь не только на своих близких, а на весь мир окружающий тебя. Равнодушие. Равнодушие ко всему окружающему нас и нами. Мы все равнодушны и так же точно нам равнодушны в ответ. Безразлично и равнодушно смотрят на нас прохожие мимо люди в серый и дождливый день и так же точно порой, на нас смотрят наши знакомые, считающие себя нашими близкими друзьями. Почему я всегда воспринимаю безразличие так сложно и беспринципно? Почему не могу так же точно не обращать на него внимания и делать вид что привыкла? Я заканчиваю предложение и понимаю, что всем все равно. В происходящее тяжело вериться, ведь когда-то же мы общались и находили общий язык. А может я была другой? Может они все были другими и вообще мир изменился с тех пор? Но оглядывая знакомых, детально изучая лица я понимаю, что ничего – совсем ничего не изменилось, просто многие вещи на расстоянии более заметны нежели в упор. Она сейчас как и тогда делала вид что слушает меня внимательно, точно так же ровно пять лет назад удивлялась узнав что я вегетарианка и на реплику «Я тебе уже несколько раз говорила», точно так же невозмутимо добавляет «Я не знала! Ты мне не говорила». Я уже не спорю. Зачем нужен спор, когда и так все ясно. Ясно что ей и сидевшей рядом с ней девчонке все равно что с мой жизнью и по какому склону я лечу вниз. Я останавливаю себя и мысленно пытаясь утихомирить свои эмоции отмечаю про себя «скорее всего день такой. Сегодня все как-то не так пошло, убив настроение с самого утра». И действительно день не задался с самого начала. Я проспала и не успела на автобус, опоздав на работу, на которую ну ни как нельзя было опаздывать. Недовольный взгляд начальства только добавил перца, после потеря кошелька в общественном транспорте. Ладно деньги – там документы были! И тут еще это...дружеская встреча после долгого расставания. Я почти и не готовилась. Все вышло спонтанно. Позвонила некогда близкая подруга и предложила встретиться всем нам троим с еще более некогда близкой подругой. Перебрав все происшествия дня я останавливаю свой взгляд на стеклянно-безразличных глазах «подруги».

-Так чем ты сейчас занимаешься?,- спрашивает беззаботно знакомая навинчивая суши.
-Работаю,- совсем без охоты отвечаю я и чувствую как во мне начинает подниматься злость.

Причем с таким нарастанием, что я прошу извенить себя и выхожу в туалет. Кто сказал не ворошить прошлое? Классики? Правы они, сто раз правы! Только прошлого нет, есть история. И у каждого она своя в зависимости от окружающей его среды и обстановки. А может это я фальшивлю, делая вид что мне интересно что происходит у них всех в жизни? Может, все на самом деле намного проще чем кажется? И они все правы и совсем не кривят душой безразлично интересуясь моей личной жизнью?

-Ты ешь,- говорит вторая знакомая, заботливо пододвигая тарелку в мою сторону.
-Мы же не жрать пришли сюда, а разговоры говорить,- не выдержала я.

«Поесть я всегда смогу, а вас не видела вечность»,- неужели такие мысли только у меня в голове?. И натолкнувшись на непонятливые взгляды, понимаю что «да». Что рождает равнодушие? Безразличие, эгоизм, самовлюбленность и инфантильность со склонностью к себялюбию? Откуда нам знать! Если бы мы знали как им заражаются, то рано или поздно открыли бы противоядие, как это часто бывает. В такие моменты я больше всех злюсь на себя. За то что пришла, за что надеялась на лучшее зная чего ожидать, за то что их это не волнует и почему-то только меня беспокоит. Злюсь на осеннюю преждевременную погоду на улице, на плохой рабочий день, на то что в автобусе меня толкнул какой-то парень и даже не извинился , и самое главное, на то что японского официанта история моей жизни волнует намного больше нежели это волнует сидящих напротив. Неужели мы все в душе настолько эгоистичны? Со временем маска становится обузой и мы ее спокойно сбрасываем? Равнодушие самый страшный грех, который только подвластен человечеству. Равнодушный человек страшнее самых злых грубиянов. Вернувшись домой я еще долго сижу одна на диване, глупо уставившись на яркую желтую лампу. В голове проносятся картинки сегодняшней встречи. Кто сказал что прошлое нельзя ворошить? Классики? Видимо и к вечности приливает всякая зараза, навроде вируса безразличия....

Комментарии к тексту

 consolo
простите, я вас не понимаю.
на орфографию не смотреть.
ценности не несет.
но критику давайте.
Какая же критика вам тогда требуется?
Я вам покажу портрет, вы мне скажите, как он... только я не умею рисовать и хотел нарисовать человека, а вышла дыра в холсте. Но критика и комментарии приветствуются.
Завидую вашему оптимизму, но я лично проигнорирую и читать не буду.
Здесь не только я модерирую; думаю, коллеги решат, следует ли оставлять помехи между каналами, как в старом телевизоре, стОит ли "проматывать" произведения автора, который, видимо, не откажет себе в количестве публикаций.

2010-05-04 в 01:59
 Iroona
Consolo)))
Спасибо за то что решили оставить)
Блавагадарю)))
А насчет кол. публиказий - это да)))) Я себе в таком не откажу))))

2010-05-04 в 02:02
 consolo
Спасибо за то что решили оставить)— так вы истолковали фразу "коллеги решат"?
я бы на вашем месте особенно не надеялся.

2010-05-04 в 02:05
 Iroona
Consolo)
Надежда она, как известно, умерает всегда последней)
Коллеги могу убрать - могут оставить...
Хотелось, конечно, чтобы оставили, но правила есть правила...
Жаль, что вы рассказ не прочитали...
Мне всякая критика важна))))

2010-05-04 в 02:12
 Sanguiss Incarnadine
орфографических ошибок совсем немного, поэтому не буду к ним придираться.
рассказ мне понравился. тем более что он сейчас мне очень кстати пришёлся.

2010-05-04 в 02:15
 Iroona
Sanguiss Incarnadine))))
Спасибо за ваш комментарий)
Рада слышать, что равнодушие и безразличие волнует не только меня)))
Спасибо

2010-05-04 в 08:50
 Морга
Ошибки есть. Есть элементарная невычитка, словно автор равнодушен к тому, что написал и потому доверил согласование слов программам типа Ворда. Вот оно - равнодушие как есть. Не встреча через годы разлуки практически посторонних уже людей, а безразличие к написанному и опубликованному слову. Своему слову, не чужому.
Что касается точки зрения автора на человеческое равнодушие, то представилась мне некая экзальтированная особа, впадающая в патетику при любом движении в её сторону. Уж слишком острым оказалось для нее "случайное приглашение подруг", которых, судя по описанию, она и сама-то не рвалась ранее увидеть, поговорить... То есть получаем на выходе рассказа центральное Я героини и касающееся её равнодушие окружающих (в автобусе меня толкнул какой-то парень и даже не извинился , ей и сидевшей рядом с ней девчонке все равно что с мой жизнью и по какому склону я лечу вниз.). День её с утра не задался, а окружающие этим ну совершенно не интересуются - что ты будешь делать, гады равнодушные...
Рассказ не о равнодушии вышел, а о том, как хочется, чтобы все тебя жалели... Героиня к примеру поинтересовалась, а не летит ли под откос жизнь её давно невиденных подруг? Ей не приходило в голову, что спустя пять лет можно действительно не вспомнить, что человек вегетарианец, что за такой срок что-то может поменяться в отношении к еде? Нет же, ей не проявили должного внимания, хотя и кошелек спёрли, и начальство окрысилось, и в автобусе толкнули.
Равнодушие, истинное равнодушие не в этом. Если бы героиня шла вся такая порватая вечером домой и увидела весь свой дружеский кружок за столиком кафе весело распивающий кофе - я бы поверила в её муки гораздо быстрее. Но и это не равнодушие.
Дай Бог вам никогда не столкнуться с настоящим равнодушием. А сейчас - подтягивайте язык, он ужасен в плане грамотности, неплох словарный запас, но согласование и подбор правильных слов хромает.

2010-05-04 в 09:21
 Iroona
Морга, спасибо за подробную критику))
Язык будем подтягивать, граммотность тоже)
Ну, героиня не идеальный человек, может, вполне оказаться и истеричной)
Мне не хотелось чтобы героине сочувствовали. Может, я и переусердствовала...))))
Еще раз спасибо за критику, Морга!

2010-05-04 в 09:25
 Морга
Iroona а ей и не хочется сочувствовать. По крайней мере, у меня она не вызвала сочувствия. Люди, требующие от мира внимания к себе, не вызывают у меня сочувствия)
Пожалуйста.

2010-05-04 в 09:29
 Iroona
Морга, да-да...герои они иногда бывают такие вот...не особо приятные и благородные)))

2010-05-04 в 10:40
 demodok
Iroona
Представьте: каково русскому языку ощущать ваше равнодушие к нему?
«извените», «ну ни как», «умерать» - это только то, что запомнилось в самом тексте (язык не поворачивается назвать его рассказом и даже зарисовкой) и в ваших комментариях. Листать обратно и выискивать прочие многочисленные ошибки неохота, потому что текст не только неграмотный - он никакой и ни о чём.

---

Фотографии

[black indigo]

Золотые нити солнца
Пронизали жизнь мою.

У заветного оконца,
Не дыша, стою.

Сквозь распахнутые створки
Вижу - снег-алмаз блестит,
В самодельных санках с горки
Девочка летит.

Расцвели румянцем щеки...

И ложится снегом лет
На последние уроки
Яблоневый цвет.

Вспышка фотоаппарата
Навсегда запечатлит -
Девочка.
И мальчик рядом
На земле сидит.

Золотые струны солнца
Пронизали жизнь мою.

Я у тайного оконца
С трепетом стою...

@музыка: Шопен Фредерик - Вальс N2 си-минор

---

Таро

[black indigo]

(немного неловко повторяться, но я сказал, что сделаю так. делаю)
(названия подлинные)


Колесо Судьбы скрипит.
Дьявол за скалой не спит.

Всадник кубком одарит.
Шут с Хозяйкой говорит.

Маг хранит тебя в ночи.
А Хозяин - помолчи.

И Шестерка бьет Туза -
Кубки искрами в глаза.

Три Меча горят огнем -
Плавится Денарий в нем.

Ах, Отшельник, не смотри,
Жезлов ровно трижды три.

Фараон один берет -
Сам собой вопрос умрет.

@музыка: Никколо Паганини - Возвращение домой (Каприччио № 24)

---

Том - Заклинатель Дождей

[Jake Enotoff]

Серые угрюмые глаза
И татуировка на руке.
Чтоб быстрее грянула гроза,
Чертит пентаграммы на песке.

Ловит дождь в открытую ладонь,
Растирает воду по лицу.
Получает от искры огонь,
Прикоснувшись к медному кольцу.

И, подбросив хвороста в костер,
Сушит мокрый плащ и сапоги.
Ставит на поляне свой шатер
У кривой излучины реки.

Так и ходит он из года в год,
Сторонясь дороги и людей.
И кто знает, что в дальнейшем ждет
Тома - Заклинателя Дождей?

@темы: Стихи

---

Без названия

[Лоторо]

***
Как будто бы и не было зимы
Сошедший снег освободил деревья.
Не узнаёшь фасады магазинов,
Не отличаешь сумерек от тьмы.
Глаза не верят больше в повторенье
Сезонов года, дней, ночей и длинных
Часов работы. В пасмурном апреле
Погоду по привычке хаем мы,
Как будто бы и не было зимы.

Как будто бы и не было тебя
Ни нежности, ни разочарований.
Мосты по-прежнему разводят над
Потоком рек. В граните Сфинксы спят.
Ни злых надежд, ни трепетных желаний,
Ни снов, ни слов под замутнённый взгляд
Сошедший снег не сохранил следа.
О новой жизни на углах трубят,
Как будто бы и не было тебя.

@темы: Стихи