восстанавливаю запись 'As they sing the wolves?'

[consolo]

Правила удаления текстов приведены в эпиграфе.
автор:  Volchonok2012
было размещено в сообществе: пн., 15.11.2010, 20:48

As they sing the wolves?
About freedom?
Sometimes the cubs play in their parents. Yet they don't know about death and sadness. Their life is game. But they are already filled with song night. Is it freedom? Yes, I think...
As they sing the wolves?
About their life?
Wolves survive to eat and eat to survive. They don't recognize nor happiness nor sorrow. But only wolves know the truth about difference between pride and arrogance.
As they sing the wolves?
May be, about Paradise?
There is legend that When our world will plunge into darkness only wolves been able to find the road to Paradise. It amusingly, doesn't it?
When people cry, we say that they have hurt the soul.
Wolves don't cry.
They know where is Paradise.
Nowhere.
So... As they sing the wolves?


What do you think about?
It is very bad or very-very bad?

@темы: Мысли вслух, Философия, Чувства

---

[Unexplainable]

Ты неистово так, играючи,
Чувства все на поверхность выволок,
И глаза неизменно алчные,
Как волков страшных серых выводок.

Я тебя не люблю по пятницам -
Лишь четыре дня исключения.
Каждый месяц так долго тащится,
Принося мне одни огорчения.

Ты целуешь меня по вторникам,
Как подарок или иллюзия
Эти несколько слов оторванных
Образуют смертельный узел.

Я себя убиваю средами
И не жду уже воскрешения,
Ты откуда вообще? Неведомо,
Но ты ждал моего крушения.

Ни один четверг не добудится,
Солнце вниз к горизонту катится..
Неужели когда-нибудь сбудется?
Вот она, долгожданная пятница..
(с)мое

@темы: Стихи

---

[drunkin_unicorn]

всех приветствую. конструктивная критика, i need you

здравствуй, красавица.
город не нравится?
ты заблудилась, замерзла ведь, да?

нас не касается.
жизнь не сломается
если одной провожать поезда.

вкусная осень ли?
вновь меланхолия
рвётся отчаянно к нам на порог.

диагоналями
мимо внимания
в даль ускользает едкий дымок.

разве дозирован
яд никотиновый
в день. ты им дышишь, ведь так?

голос резиновый,
взгляд кофеиновый...
выпить б тебя натощак...
(15.11.10)

@темы: Стихи, Творчество

---

Что-то из области романтизма

[Друг Человека]

Мой король.

О, мой король, я рада видеть Вас!
Без Вас неделями тянулся каждый час,
И Вы пришли - о, как я Вас ждала!
Страница жизни девственно бела.

О, мой король, что мы напишем в ней?
Хотите - одиночество ночей?
Хотите, с Вами подвиг совершим,
О, мой король, навек непобедим?

О, мой король! Простите, все ушло.
И след в истории давно уж замело.
А из врагов - лишь мельницы и смерть,
И в ногу с временем давно уж не успеть.

О, мой король, но это ли важно?
Пусть нам драконов побеждать не суждено,
Все так же дремлет зло в тени равнин -
Клянусь, Вы не останетесь один.

О, мой король, монархия мертва -
Прошу простить за дерзкие слова.
Все изменилось. Мир уже другой,
Но в этом мире Вы навеки мой король.
(16.10.10)

@темы: Стихи, Философия

---

[Варвара Лесная]

Название: Моей принцессе
Автор: Варвара Лесная
Жанр: рассказ
Примечание: Повествование ведется от лица любящего дядюшки. Рассказ состоит из пяти частей.

Моя принцесса

Жила-была на свете прекрасная принцесса. Она была очень доброй и милой девочкой, с прекрасными мечтами и чистым сердечком. Королевство ее было совсем маленькое, но очень дружное и мирное. Жила она в красивом замке, с башенками и флагами, с резными оконцами и самым настоящим рвом. Только крокодилов там не было, а были лишь золотые рыбки, плескавшиеся в чистой воде.

Просыпаясь ранним утром, принцесса напевала незатейливую песенку, открывала окно и здоровалась со своим небольшим королевством. Она улыбалась ясному солнышку, приветливо махала рукой зверюшкам и весело подмигивала Нянюшке, копавшейся в саду.

Нянюшка просыпалась еще раньше принцессы, а порою и не засыпала вовсе. Она копалась в саду, выращивая прекрасные розы и клубнику. Или рассказывала сказки всем деткам королевства. Детей было не очень много, только Анна, Джул и Кевин, сын кухарки. Ну и конечно же принцесса. Они часто сидели у камина и слушали сказки про храбрых рыцарей, огромных драконов и великих волшебников. Дети ведь очень любят волшебство...

- Дядюшка, - слабый голосок моей племянницы оторвал меня от книги. - А как же принцесса сидела с кухаркиным сыном? Ведь это не принято...
- А ты как думаешь? - Я знал, что у малышки есть ответ на этот вопрос. Она была очень сообразительным ребенком. Даже сейчас, спустя много лет, я поражаюсь этому. Это был поистине светлый ребенок.
- Она была простой? Ведь не важно, кто ты и кто твои родители. Люди все одинаковые.
- Да, малышка. Все люди одинаковые.
Моя девочка улыбнулась мне слабой сонной улыбкой.
- Тебе уже пора спать, солнышко. А сказку мы дочитаем завтра.
- Спокойной ночи, дядюшка. - Пролепетала сонное дитя и закрыла глазки.
- Спокойной ночи, моя милая. - Я поцеловал ее в лоб и поправил одеяльце. - Сладких тебе снов.

Девочка сразу же уснула, а я сел в кресло в углу комнаты и лишь устало прикрыл глаза. Впереди была еще одна длинная, бессонная ночь.

Однажды в маленьком королевстве произошло чудо. Да-да, именно чудо. В королевстве появились гости. Их там никогда не было, и поэтому все были очень удивлены. Приятно удивлены. И даже восхищены необычностью и новизной. А гости были самые обычные - принц из соседнего королевства и его фрейлина. Нянюшка, знающая о порядках, принятых в соседнем королевстве, сделала почтительный книксен фрейлине и уважительно поклонилась иностранному принцу. А вот юная принцесса, воспитанная как обычная девчушка, завидев гостей из окон одной из башен, приветливо закричала и замахала рукой. Быстро сбежав по винтовой лестнице, запыхавшаяся и раскрасневшаяся принцесса распахнула двери гостиной и нетерпеливо произнесла.
- Добро пожаловать, дорогие гости. Мы очень рады вас видеть.
Фрейлина, высокомерная и чопорная дама, лишь презрительно фыркнула, а принц насмешливо оглядывал принцессу.
-Неужели этот маленький тайфун и есть прекрасная принцесса? Какой моветон.

Принцесса, не знавшая ни презрения, ни насмешки, даже не подумала о том, что ее гости чем-то недовольны.

Нянюшка пригласила гостей к столу, а сама направилась в кухню, что бы подавать. И тут юная принцесса поступила не по-королевски, чем вновь не угодила гостям. Она поспешила помочь нянюшке накрыть на стол, и стала раскладывать на столе салфетки и фужеры. На помощь ей пришла Анна, которая, почтительно склонив голову, забрала из ее рук приборы и сделала все сама, очень проворно и ловко. Уходя, Анна приободряющее подмигнула принцессе.
- А не изволит ли Её Величество переодеться к ужину? - удивленно и возмущенно спросила фрейлина.
- Садиться к столу в прогулочном платье? Какой моветон. - Фыркнул принц.

Смущенная принцесса извинилась перед гостями и отправилась переодеваться...

- Дядюшка, разве так можно? - Возмущению моей девочки не было предела.
- Милая моя, а разве они не правы? Ведь есть же принятые нормы поведения в обществе...
- Да, да... - перебила она меня. Она очень часто меня перебивала, словно зная, что я скажу дальше. - Но ты же сам учил меня, что в чужой монастырь со своим уставом...

Малышка закашлялась. Сильно и сухо. На ее ресничках появились слезинки, которые она поспешила скрыть от меня.

Прошло так много времени, но я до сих пор помню, как она скрывала любое проявление слабости и боли. Этот милый, добрый ребенок. Она так боялась сделать мне больно или просто огорчить меня. Она всегда и всем говорила, что ее дядюшка любит сильную и смелую племянницу, и поэтому ей нельзя быть слабой и трусливой. Я никогда не забуду, как она старалась быть сильной.

Все произошло внезапно. Она в один день слегла. Простуда дала тяжелейшие осложнения. Моя малышка держалась до последнего, и не показывала своей боли и печали. Лишь по ночам можно было слышать, как она тихонько плачет, думая, что никто этого не слышит. Она не хотела нас расстраивать и делать нам больно.

Принцесса плохо уживалась с гостями. Они норовили везде внести свои собственные изменения, все сделать по своему. Где, когда и как улыбаться, говорить, смеяться... Все это было так непривычно и странно для принцессы, что она даже не находила слов, что бы возразить. И через какое-то время от прежней милой принцессы остались лишь легкие и невесомые воспоминания. Теперь не звучал в замке звонкий смех, не слышался топот королевских ножек. Принцесса ходила вальяжно, размеренно и с гордо поднятой головой. Она говорила очень редко, холодным тоном. И не улыбалась вовсе. Ничего не осталось от милой принцессы.

Нянюшка, Анна, Джул и Кевин, сын кухарки ушли из замка. Не осталось там друзей принцессы. Там были лишь слуги, чопорная фрейлина и насмешливый принц. Не осталось в замке радости и веселья. Не осталось в королевстве спокойствия и мира.
- Какое у вас маленькое королевство. - Возмущалась фрейлина.
- Вы даже ни с кем не воюете? Какой моветон. - Поддакивал принц.

И начиналась война. Бессмысленная и беспощадная. Она несла лишь разруху и боль. И таяло королевство. По каплям исчезали леса, моря, горы... Все подлежало разрушению и переработке, ведь нужны были ресурсы для бесконечной войны.

- Дядюшка, мне так жаль принцессу. - прошептала моя малышка. Она слабела с каждым днем. Словно таяла на глазах. Её некогда сияющие локоны тускнели, кожа становилась бледной. Болезнь пожирала ее изнутри, не давая спокойно дышать.
- Милая моя, мне тоже ее очень жаль. Но ведь она сама виновата. - я лишь печально улыбнулся.
- Но как она выгонит своих гостей? - моя собственная принцесса удивилась. - Это же моветон, как бы сказал принц.

Она тихонько рассмеялась и закашлялась. Казалось, что этот кашель способен разорвать мою девочку изнутри. Мое сердце до сих пор обливается кровью, как я вспоминаю об этом.

Пролетали годы. У власти стояли фрейлина и принц. Принцесса же была куклой в их умелых руках. Лишь ночами можно было слышать, как принцесса пела песни. Да и те стали совершенно другими. Теперь это был плачь человека, потерявшего все. Не о власти идет речь, а о друзьях и своем собственном мире. Ничего этого не осталось у принцессы...

- Дядюшка, это очень печальная сказка. - Тихо сказала моя племянница.
- Да, деточка моя, но если мы будем надеяться...
- Ты главное надейся, дядюшка, надейся. - Неожиданно быстро зашептала девочка, вновь перебивая меня. - И люби меня, дорогой мой, люби. Как я тебя люблю. Все сердцем, всей душой. И никогда, никогда не забы...

Её дыхание прервалось. Глаза, сверкнули последний раз и остекленели. Эти живые и чистые глаза. Последний вздох она потратила на то, что бы сказать мне, как она меня любит. Моя милая малышка. Мой светлый ангелочек.

Темная ночь придала принцессе решимости. Сняв очередное пышное платье, распустив высокую прическу девушка посмотрела в зеркало и улыбнулась своему отражению. Улыбнулась так, как улыбалась в детстве. И воспоминания захватили девушку с головой. Она закрыла глаза и тихо рассмеялась. Взяв в руки нож, девушка обрезала свои пшеничные косы. Надев на себя самое простое платье, она сложила в льняную сумку гребень, полотенце и кусок хлеба. Махнув на прощанье отражению, принцесса выпрыгнула в окно и побежала прочь от замка...

Моя принцесса оставила меня, одинокого и печального. Но я знаю, что она меня любит. Что она там, где не бывает слез и боли. Я знаю, что она самая сильная шестилетняя малышка, которую я встречал. За свою маленькую жизнь она сумела сделать очень важное. Она сумела подарить надежду и свет другим. Лишь одно дело осталось не совершенном...

Моя малышка так и не узнала, чем закончилась история принцессы...


Рождественский ангел.

В гостиной пахло елью, мандаринами и рождественским пирогом. За окном кружился легкий снежок, в камине потрескивали дрова и звенели колокольчики проезжающих мимо саней. Везде парил дух рождества. Из кухни доносился легкий говорок поварихи, прерываемый грохотом кастрюль и шипением масла...

В замке принцессы все готовились к встрече рождества. Анна и Джул украшали рождественскую ель, Нянюшка развешивала носочке на камине, а принцесса, кухарка и ее сын Кевин пекли рождественское печенье. По замку разносились веселый смех и звон колокольчиков. Все пело и сияло. В маленьком королевстве был самый настоящий праздник...

То рождество не было веселым и радостным. Оно было омрачено смертью моей дорогой племянницы. Жена моя не понимала моего горя, для нее это была лишь обыкновенная девчонка, скончавшаяся от чахотки. А для меня это было единственное близкое существо. Мой маленький ангел был мне дороже всего на свете. Теперь, без ее смеха, мой дом стал пустым.

Я все время сидел в своем кресле-качалке и смотрел на огонь, пляшущий в камине. Сидел и молчал. Мне не хотелось ничего говорить. А плакать я не мог. Просто не было слез. Столько всего было недосказано, столько недоделано. Малышка моя ушла, оставив после себя лишь недочитанную сказку про принцессу...

Рождественские хлопоты захватили все волшебное королевство. Принцесса кружилась по комнатам, развешивая гирлянды и раскладывая подарки. Она пела и смеялась. Радость и веселье овладевали каждым, кто смотрел на принцессу. Она напевала веселые песенки и звонко смеялась. За окном звенели бубенцы проезжающих мимо саней, и каждый житель небольшого королевства зажигал рождественскую свечу. Эти свечи ставили на подоконник. Это значило, что сегодня тебя встретят в этом доме как самого долгожданного гостя. И без подарка ты отсюда не уйдешь. Принцесса тоже зажгла такую свечу и поставила на подоконник в своей спаленке...

Тоска. Бесконечная и жестокая. Она не давала мне покоя. Я постоянно прислушивался, надеясь услышать ее нежный голосок, уловить топот ее маленьких ножек. Но нет, гнетущая тишина накатывала на меня. Я становился замкнутым и нелюдимым. И никто не мог подойти ко мне и заговорить. Моя бедная жена не знала, что со всем этим делать. Она лишь поправляла плед, или подкидывала дров в камин.

Праздник приблизился тихо и неожиданно. И предрождественские хлопоты моей жены еще сильнее расстраивали меня. Я вспоминал прошлое рождество. Моя милая племянница была истинным ангелочком. Златокудрая и изящная, наряженная в белое платьице она кружилась по гостиной и напевала рождественские хоралы. Она звонко смеялась и дарила радость своему дядюшке. Мы были счастливы и беззаботны.

Воспоминания нахлынули на меня, захватили всю мою сущность и перевернули все с ног на голову. Я даже встал из злосчастного кресла. Я стал ходить по гостиной, не находя себе места. А моя жена стояла и смотрела, не зная что сказать и как меня успокоить. Может быть она была и рада, что я наконец-то встал из кресла. Бедняжка, она все таки любила меня.

Наконец, накинув куртку я выскочил на улицу. Шагая по городу, я не смотрел по сторонам, я лишь знал, что мне нужно как можно быстрее дойти до магазина. Я решил купить подарок моей дорогой племяннице. Это сейчас я понимаю, насколько это была глупая и бессмысленная идея, но тогда она мне казалась спасительной. Я верил, что девочка придет за подарком, а я смогу удержать ее.

Принцесса готовила подарки для своих друзей. Для Нянюшки она нарисовала рождественский пейзаж, на котором был изображен их замок, красивая ель и звездное небо. Анне и Джул принцесса решила подарить броши в виде звезд. Они ей напоминали Вифлеемскую звезду. А Кевину в подарок был приготовлен почти настоящий лук. Принцесса знала, что Кевин мечтает стать рыцарем. А так как меч и щит у него уже были, лук был незаменимым подарком...

Не помню, как я дошел до магазина игрушек, но там я все таки оказался. С витрины на меня смотрела уменьшенная копия моей милой девочки, выполненная в фарфоре. Это была кукла - принцесса, наряженная в кружево и шелк, увешенная всяческими украшениями. Её пшеничные волосы были завиты в нежные локоны, а серые глаза сияли точь-в-точь как глазки моей племянницы. И я купил именно ее.

Принеся домой, я завернул подарок в блестящую бумагу и перевязал атласной лентой. Положив сверток под ель, я снова сел в свое кресло. Немного посидев в тишине, я позвал жену. Она была очень удивлена и обрадована. Я попросил ее сыграть мне на рояле, и она, улыбаясь, заиграла. Мелодия лилась по гостиной, проникая в каждый уголок комнаты и прогоняя тишину. Из кухни выглянула служанка, удивленная и радостная.

А музыка лилась и лилась. А я снова сидел в кресле и молчал. Часы пробили одиннадцать, и жена ушла спать. И я покинул свое кресло и сел под елью. Обняв подарок, я смотрел в окно и ждал. Я верил, что моя милая девочка придет ко мне, обнимет своего дядюшку и останется с ним. Я верил в чудеса.

Бой часов заставил меня встрепенуться. Я, верно, задремал. Взглянув в окно я замер. По лунному лучу ко мне спускалась моя милая племянница, сияющая в нежном свете звезд. Она была ангелом. Самым настоящим. Светлым и волшебным ангелом.

- Дядюшка. - Прошептала она улыбаясь, и по ее щечке покатилась сверкающая слезинка. - Мой милый дядюшка. Я столько хотела тебе рассказать...
- Милая моя! Как же мне тебя не хватало. - Я обнимал моего ангелочка, стирая ладонью ее слезы. - Ты же останешься? Правда?
- Нет, дядюшка, я не останусь. - Девочка очень по-взрослому вздохнула. - Нельзя, мой дорогой дядюшка. Никак нельзя.

Я обнял моего рождественского ангела крепче и заплакал. Впервые. Я плакал, а она собирала мои слезы в свои крохотные ладошки. Я готов был вечность простоять на коленях, лишь бы моя крошка не уходила. Но так не бывает. И моей милой девочке тоже пришлось уйти.

Я не мог ничего сделать. Я стоял на коленях и смотрел, как она, держа мои слезы в ладошках, поднимается по лунному лучу. Она обернулась и улыбнулась мне на прощанье.

- Я люблю тебя, дорогой дядюшка. - Прошептала она и растаяла в сиянье звезд.

Я не нашел в себе сил, что бы встать и идти, я лишь на мгновенье прикрыл глаза...

Звонкий смех разносился по замку. Это принцесса открывала рождественские подарки. Она радовалась им и восхищалась. Но самым большим чудом была кукла. Одетая в кружева и шелк, она была похожа на живую девочку. Ее пшеничные волосы были завиты в нежные локоны, а серые глаза сверкали немного печальными искорками...


Рассвет

Когда рассвет захватывает небо, не остается мыслей о грусти и боли. Моя малышка любила встречать рассветы. Она вставала на подоконник, придерживаясь маленькими ручками за оконную раму, и приникала к стеклу. Дыхание ее замирало, сердечко билось тише и медленнее и взор устремлялся в бескрайние дали, за линию горизонта.

В королевстве принцессы рассветы были столь же прекрасны, как и сама принцесса. И каждое утро все королевство поднималось на гору, что бы увидеть, как просыпается самая прекрасная звезда...

Для того, что бы встретить рассвет, моей малышке приходилось просыпаться очень рано. Отчаянно путаясь в подоле своей ночной рубашки она вбегала в мою спальню, и не дожидаясь, пока я проснусь, начинала забираться на подоконник. Но у нее никогда это не выходило и ей приходилось будить меня.

- Дядюшка, дядюшка! - Она прилагала все усилия и стягивала с меня одеяло. - Ну проснись же наконец! Какой же ты соня!

Да, в те годы я любил поспать. Точнее я любил читать настолько, что гасил свет незадолго перед рассветом. И только я засыпал самым сладким сном, ко мне в спальню влетал маленький тайфун. И сон уходил. Конечно же я поднимался с постели, хотя и не с особым желанием. Покорно подходил к моему маленькому тайфуну, поднимал ее на подоконник и терпеливо ждал.

Принцесса, охваченная золотистыми лучами больше походила на прекрасную фею, чем на обыкновенную земную девочку. А ведь она ничем не отличалась от остальных. Такие же перемены происходили и с Анной, Джул и даже Кевином. На рассвете он уж никак не походил на сына кухарки. Даже Нянюшка сказочно молодела...

В те годы я не находил ничего привлекательного в рассвете. Для меня он был лишь восходом солнца, лишенным какой-либо прелести, кроме как сияния. И каждый рассвет был похож на предыдущий. Но моя малышка видела все по своему. Она узнавала в позолотевших облаках диковинных животных, рассказывала мне сказки о добром волшебнике, зажигавшем солнце и о других, таких абсурдных и глупых, но в то же время милых и наивных чудесах. Она в них верила.

А теперь в них поверил я. Теперь я просыпаюсь как можно раньше, а порою и вовсе не засыпаю, что бы встретить рассвет. Единственный и неповторимый. Присаживаюсь на подоконник, приникаю к стеклу и замираю. Так, что бы не пропустить ни мгновения. Я смотрю вдаль, за линию горизонта и ищу мою маленькую принцессу среди золотых облаков и огненного сияния.

Золотые облака кружатся над маленьким королевством. Они отражают сияющие лучи восходящего солнца и окрашивают небеса во все оттенки алого. Солнечные лучи отражаются от шпилей башенок и рассеиваются, осыпая жителей замка золотым дождем. Нет ничего прекраснее рассвета в маленьком королевстве…

Я верю, что каждый рассвет моя маленькая фея сидит на каком-нибудь особенно красивом облаке, напоминающем прекрасного пегаса, и смотрит на меня. Она радуется рассвету, тому что я тоже полюбил его. Я просто в это верю.


Семья

У прекрасной принцессы не было ни мамы ни папы. Принцесса была сиротой. И первое время она очень сильно плакала. Ведь у нее не было семьи. Ей казалось, что она никому не нужна. Но немножко повзрослев она поняла, что те, кто ее окружал и были ее семьей...

- Дядюшка, а моя семья это ты? - спросил мой ангелочек, когда мы гуляли с ней по парку.
- Конечно милая. Ты да я одна семья. - Я улыбнулся ей самой бодрой улыбкой, на которую был способен.

Я по себе знаю, какого это жить без родителей. Но у меня была старшая сестра. Она всегда мне помогала и поддерживала. Она заменила мне мать, отца и всех остальных . А когда она вышла замуж, она подарила мою милую племянницу. Я был тогда совсем юн и заводить свою семью мне было рановато. Мне было всего 17.

Малышка была сущим ангелом и я только радовался всем ее проказам. Мы были неразлучны. И когда моя сестра с мужем собрались в дальнюю поездку, приболевшую трехлетнюю малышку оставили со мной.

Никто не знал, что их поездка так завершится. А вместе с поездкой и их жизни. А мне было всего двадцать. И я остался совсем один, с маленьким ребенком на руках.

Сестра смогла оставить мне громкое имя и какое-никакое состояние, так что я мог себе позволить оставить наш дом, и даже небольшую прислугу. Так что голодать нам не приходилось. Но и о разгульной юношеской жизни пришлось позабыть. Теперь я должен был воспитать достойную леди, мою милую племянницу.

Малышка росла послушным и добрым ребенком, ее всегда окружали веселые и интересные люди. Мы часто посещали наших соседей, наносили визиты уважаемым людям и посещали театры. В свете никто не видел более очаровательного ребенка, чем моя милая племянница.

Принцесса не знала бед со своими друзьями. Она росла счастливой девочкой и делала массу интересных открытий. Она научилась видеть солнце на капельке росы и слышать тонкую музыку шелеста листвы. Она научилась любить мир...

По парку прогуливались пожилые джентльмены, и когда моя племянница встречала их, она делала почтительный книксен и говорила

- Добрый день, сер. Как вам нравится сегодняшняя погода?

Она, как и е мать была прекрасна и изящна даже в столь юном возрасте. И джентльмен, снявший перед ней свой цилиндр, склонял голову и улыбался.

- О, встретив ангела, я не могу задумываться о погоде. - Слышала ответ моя девочка и звонко смеялась.
- Сер, вы ошибаетесь, - говорила она улыбаясь. - Ангелы лишь на небесах. А я лишь скромная племянница вон того господина.

И она указывала на меня, сидящего на ближайшей скамье и увлечено что-то читающего. Странно, но таким способом я познакомился многими людьми.

Ангелы лишь на небесах... Как же часто я вспоминаю ее слова, звучавшие тога смешной прибауткой. Но кто же знал, что они окажутся правдой.

Незадолго до своей смерти племянница познакомила меня с моей будущей женой. Это показалось многим странным, но свадьба состоялась всего через месяц после похорон моей малышки. Это не значит что я забыл о ней. Нет. Я лишь исполнил ее желание. Она сама назначила эту дату. И я по началу даже хотел все отменить, но моя жена настояла. Она надеялась, что это поможет отвлечь меня.

Бедняжка, она любила меня. А я не мог думать ни о ком, кроме моей принцессы. Жена думала, что собственные дети отвлекут меня от скорбных мыслей, но их не случилось. Бедняжка так и прожила всю жизнь со мной, молчаливым и угрюмым. Лишь изредка ей удавалось оживить меня. Но и то не на долго.

И по сей день я хожу в тот парк, и здороваюсь со знакомыми джентльменами. Очень часто меня спрашивают о судьбе моей племянницы и порою я вру. Вру о том, что она удачно вышла замуж и подарила мне прекрасных внуков. Или о том, что она сделала блестящую карьеру и уехала из страны. Я и сам порою начинаю в это верить. Я знаю, что если бы моя девочка осталось жива, все бы так и было. Ведь она была особенной девочкой.

Принцесса радовала окружающих своим легким характером и любознательностью и не было в королевстве того, кто не любил бы принцессу...


Фарфоровая кукла.

Моя милая девочка очень любила подарки. Вы скажете, что все дети любят, когда им дарят игрушки. И вы будете совершенно правы. Но для меня моя девочка всегда будет особенной. Она радовалась не только новым нарядам, игрушкам и сладостям. Она радовалась абсолютно всему, что ей дарили. Но еще больше она любила делать подарки сама.

Она ходила со мной по магазинам, выбирая очередную вещицу в подарок кому-нибудь из знакомых. Или же делала подарки сама. Она была очень талантливой девочкой, и к шести годам довольно ловко управлялась с иглой. Вы может быть осудите меня, что я позволял маленькому ребенку трогать такие опасные для него предметы, но я видел в ней настоящую леди. Она могла не только вышить на салфетке цветочный узор, ну конечно же с моей помощью, но и заштопать дырку на шторах. Она была хозяйкой в моем доме. И вела себя соответствующе.

Так вот, она дарила подарки всем своим знакомым. И они могли быть самыми разными. Например доктору она подарила куклу, сшитую из пестрых лоскутков. Это был ее самый последний подарок. После ее смерти, я хотел выкупить у доктора эту игрушку, но понял, что моя девочка сама захотела подарить ее ему, и передумал.

Когда моей милой племяннице исполнилось шесть, я подарил ей большую, ростом с шестилетнюю девочку, фарфоровую куклу. У куклы были рыжие кудряшки, изумрудные глаза и радостные веснушки. Моя малышка очень любила свою фарфоровую подружку и часто менялась с ней своими платьицами.

Любимым занятие куклы, как говорила моя девочка, была прогулка с ней и дядюшкой по парку. Девчушка, надев на куклу самое парадное платье, заплетала ее непослушные кудряшки в две косы, оплетала их шелковой ленточкой и надевала на свою подружку прогулочную шляпку. Поставив ее перед входной дверью, проказница забиралась в шкаф и оттуда кричала мне:

- Дядюшка! Я уже оделась. Пора выходить на прогулку!

И я всегда бежал в парадную, натягивал ботинки и накидывал куртку. После, мельком взглянув в зеркало я брал маленькую ручку в кружевной перчатке… И понимал, что я держу за ладошку фарфоровую куклу. А моя маленькая девочка хохотала от радости.

Я же ничуть на нее не сердился. Мне даже нравилось, что моя малышка так хитра. Она всегда придумывала интереснейшие занятия для нас троих, себя, меня и фарфоровой куклы. Мы ходили на выдуманные балы, на которых мы вели светские беседы и танцевали. Моя девочка даже ругала меня, если я уделял кукле слишком мало внимания. Она была маленькой леди, самой настоящей. А кукла всегда улыбалась, и казалось что она любит девочку так же сильно, как и я…

Но все это было так давно. Сейчас, вспоминая все это, мне кажется, что это был самый прекрасный сон. Лишь проходя мимо детской, в которой все так и осталось по прежнему, я осознаю, что все это не снилось мне. В комнате, которую занимала моя милая племянница ничего не изменилось. Я не разрешил жене ничего там трогать, лишь раз в неделю горничная прибирает там, стирая пыль и проветривая комнатку. Каждая кукла стоит на своем месте, так как ее поставила своими ручками моя девочка. И даже небольшой столик, сервированный ее маленькими ручками к чаепитию стоит на своем прежнем месте. Я не позволяю даже входить в комнату, не то что передвигать или изменять в ней что-то.

Лишь фарфоровая кукла покинула свое привычное место. Она поселилась в моей комнате. И теперь уже я переодеваю ее в различные платьица моей милой племянницы. Она слушает меня, сидя на подоконнике, и когда окно открыто, ее рыжие кудряшки пляшут даже от самого легкого дуновения ветерка. Порою мне начинает казаться, что кукла оживает и ее взгляд становится печален от того, что ее подруга оставила нас. Но потом наваждение проходит и я вновь вижу перед собой веселую веснушчатую девчонку, выполненную в фарфоре.

Я даю ей в руки книгу со сказками о прекрасной принцессе и закрываю глаза, вспоминая, как их слушала моя дорогая племянница. Она знала все истории наизусть, кроме самой последней, которую она так и не дослушала до конца.

Темная ночь придала принцессе решимости. Сняв очередное пышное платье, распустив высокую прическу девушка посмотрела в зеркало и улыбнулась своему отражению. Улыбнулась так, как улыбалась в детстве. И воспоминания захватили девушку с головой. Она закрыла глаза и тихо рассмеялась. Взяв в руки нож, девушка обрезала свои пшеничные косы. Надев на себя самое простое платье, она сложила в льняную сумку гребень, полотенце и кусок хлеба. Махнув на прощанье отражению, принцесса выпрыгнула в окно и побежала прочь от замка...

@темы: Рассказ

---

Мое сердце полно тобою

[|Иона|]

Мое сердце полно тобою –
Вот сейчас, вот сейчас через край,
На сухие сады водою,
В небеса криком птичьих стай!.
Но деревья не станут цвести,
В их ветвях не поселятся птицы…
Если б мог ты меня унести
Из моей темной-темной темницы…
Если б мог ты напиться воды,
Что мутна и горька от соли,
Будто это святые ручьи,
Исцеляющие от боли…
Умираю…спаси, спаси,
Подхвати меня и неси,
С каждой раны по капле крови
На холодный песок сцеди…
Зацвети мой сад… зацвети…
Еще можно… ведь можно успеть?
Мне бы радость другим нести,
Мне бы песню сложить и петь.
Мои мысли полны собою,
Я не знаю куда себя деть.
Мне бы облаком стать над рекою
И лететь бы, лететь, лететь…

@темы: Стихи

---

[elen_botari]

Название: Оно
Фандом: Star Trek TOS


-Что это, черт возьми? Нет, я хочу знать какого черта тут происходит? – владелец сердитого голоса приближался к мостику. Кирк, сидя в кресле, заулыбался, предвкушая потрясающее представление, которое сейчас произойдет.

Спок поднял бровь:
-Капитан, вы разве не говорили доктору?

-Нет конечно, Спок. Это бы испортило весь праздник.

-Праздник, сэр?

-Спок, не делайте вид, что вы меня не поняли. Вы прекрасно знаете, что я имею в виду!

-Все сошли с ума!!! Вы все сошли с ума!!! Это совершенно определенно!!!

-Капитан, вам не кажется, что это слишком необду…-Спок осекся на середине фразы.

На мостик влетел МакКой, бешено вращая глазами и не размениваясь ни на какие приветствия выпалил:

-Джим, это сумасшествие!!!

Кирк спрятал улыбку и попытался придать своему лицу как можно более серьезное выражение.

-Прошу прощенья, Боунс?..

МакКой сердито фыркнул:

-Джим, не делай из меня дурачка! Что ЭТО делает у меня в лазарете?

-ЭТО, доктор?

-Да, Спок, ЭТО!!! что оно делает у меня в лазарете?? в моем лазарете, черт возьми???

Джим примирительно поднял руку:

-Боунз, послушай, давай успокоимся и все обговорим.

-Обговорим??? Черт, Джим, ты говорил со мной, когда соглашался брать ЭТО на корабль? А когда сунул ЭТО мне в лазарет??? Я категорически против того, чтобы ОНО находилось там и дальше! Я выкину ЭТО сам в открытый космос, даже если мы будем лететь на максимальной варп скорости. И выкину вас всех вместе с ним, если попытаетесь мне помешать!!!!

Капитан был не совсем готов к такому напору, не даже нашелся сразу что сказать и с надеждой посмотрел на Спока. Тот уткнулся в свою научную станцию и, капитан мог в этом поклясться, спрятал улыбку. Оставшись без поддержки своего первого помощника, капитан оказался лицом к лицу с разгневанным доктором, глаза которого метали молнии. Капитан Кирк за свою жизнь повидал сколько, что уже ничему не удивлялся и уж, тем более, мало что могло его испугать. Но при взгляде на сердитого доктора, который, казалось, хотел его съесть с потрохами, съежился в кресле. Теперь идея, которая поначалу казалась ему просто замечательной, таковой уже не была. Он попытался принять непринужденный и расслабленный вид.

-Доктор МакКой, вы слишком преувеличиваете ситуацию. Все не так пло...

-НЕ ТАК ПЛОХО???!!! Я не знаю, что может быть хуже присутствия целого вулканского семейства, которое сидит у меня в лазарете и ухаживает за своей ужасной орионской ЯЩЕРИЦЕЙ, которая только и делает, что постоянно исчезает и оказывается у меня на голове, как только я туда захожу, бегает у меня по кабинету, сбивая все на своем пути, пугает всех, появляясь то тут, то там..И при этом почему-то считается, что она является редким видом, поэтому все с ней носятся и считают её прелестной, хотя на мой взгляд более уродливого и жуткого существа придумать нельзя! И вообще мне кажется, она меня преследует! Она постоянно находится рядом со мной!!! Она оказывается у меня на подушке ночью, когда я сплю! Она, черт возьми, оказалась у меня в тарелке за обедом, хотя я просто не представляю, как она это сделала!

МакКой возмущенно фыркнул и замолчал. На мостике воцарила тишина.

-Доктор, - тишину первым нарушил Спок. - Я никогда не думал, что вы боитесь пресмыкающихся.

МакКой непонимающе уставился на него.

-Это нормально, не стоит беспокоится. Это просто одна из разновидностей ваших человеческих фобий.

-Фобий, Спок???

-Конечно, это совершенно нормальная реакция на новое инопланетное существо, которое вызывает отторжение у многих рас, не только у людей. Так что доктор, ваша реакция совершенно логична.

Боунс открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная на берег.

-Тем более, доктор МакКой, у орионских ящериц сильно развита способность, которая усиливает чувства. Они, говоря вашим языком, зависят от эмоциональных проявлений. Так что ваша реакция совершенно нормальна. К счастью, для вулканцев это не проблема.

Доктор наконец все же решил, что с закрытым ртом все-таки лучше. Он сощурил глаза и уставился на Спока.

-Спок, вы что-то много разговариваете в последнее время! Что, ваша научная станция уже ничего не показывает? Или вам просто захотелось поговорить со мной? Или вы...

Он резко замолчал и уставился на свою ногу. Джим, слушавший до этого диалог двух друзей, перевел взгляд вниз и непроизвольно раскрыл рот. Спок тоже посмотрел вниз, поднял бровь и произнес.

-Вот это и требовалось доказать. Ящерица чувствует малейшее проявление эмоций и старается присоединится к наиболее эмоциональному существу рядом с ней. Да, теперь я понял, чем была вызвана её болезнь, когда она оказалась на вулканской обсерватории на Орионе, и почему ей было плохо на корабле. Рядом с ней всегда находились техники с Вулкана...

@темы: Рассказ

---

Новая жизнь

[Mad Gwynbleidd]

Мой маленький растерзанный мирок
После недолгого тревожного молчания
Начнёт вращаться среди жгучих строк,
Неспетых гимнов сбывшимся желаниям.
И кокон из расплавленных зеркал
Переживёт небесное вторжение:
Светило даст очередной накал,
Явя на свет живое отражение.
Он станет тем, чем может быть в руках
Неопытного маленького чуда,
И каждый раз, когда возникнет страх,
Я стану повторять ему: «Я буду».

@темы: Стихи

---

сентябрь

[бегущая по граблям.]

Бабочки в животе: восторг поднимается из глубин,
Я дождалась: вот осень, можно дарить цветы –
Тем, кого я люблю, кто меня любил –
К ним мои бурные реки давно сорвали мосты.
Я дождалась: вот осень, можно читать взахлеб,
В море цветаевской прозы пойти ко дну.
Атлас учить наизусть: вот здесь моя жизнь живет,
Кофе_с_собой – и в город, и в листья, и в тишину.
Я дождалась: вот осень, можно нажать «repeat»,
Заново все начать – я и он, SMSки, явь.
…Я не могу стереть то, что вечно во мне болит.
И не могу вернуть его сердце – однажды взяв.
Я дождалась: вот осень. Можно… мне можно все.
Душу отдать, на сцене кружится голова.
Жизни в глаза глядеть, ловить взмахи рук ее.
Ведь она – дирижер, а значит всегда права.

---

[С-ал-о-мейа]

Мой маленький будда
Саломея Славянова
Мой маленький будда, ты знаешь старую сказку
О том, что добро всегда побеждает в итоге,
О том, что любовь - это больше, чем нежные ласки,
О том, что война остается всегда за порогом?

Мой солнечный мальчик, прости, но придется поверить,
Я видела многое, многих ждала и любила...
На нашей планете раскинулось празднество смерти,
И солнце для нас - нет, не бог, а всего лишь светило.

Мы слишком горды для того, чтоб от сердца молиться,
Мы слишком боимся другим показать свою слабость.
Род людской никогда не сумеет смириться
С тем, что все мы равны. Есть ли смысл ради нас так стараться?

Мой маленький будда, этот мир для тебя слишком грешен,
Ты станешь таким же, теряя кровь в битве за славу,
За деньги, за власть, за тела опустившихся женщин...
Здесь нет места тем, кто сумел бы отдать жизнь за правду.

Мой сын нерожденный, найди себе мир, где есть вера
В любовь и добро, где есть мысли о свете и боге.
Я буду любить тебя, милый, всем сердцем, безмерно.
Пусть солнечный луч для тебя станет верной дорогой...

@темы: Стихи

---

[Rowana]

Выстукивать каблуками ритм ненаписанных стихотворений.
После бессонной ночи счастье становится пряным, острым.
Осень еще не в груди. Осень приходит незваным гостем,
Слегка простуженным горлом, густым засахарившимся вареньем.
Я засыпаю, и в этом сладком, солнечном ноябре мне
Тепло и просто.

@темы: Стихи, Я

---

Сумасшедшая с надеждой

[Julie 6777]

Название: Сумасшедшая с надеждой
Фандом: Оригинальный
Автор: Julie 6777 или Мальвина) (в общем я)


Белая палата. Зарешеченное окно. Стерильность и запах лекарств. Резкий, неприятный, но такой привычный. Тишина. Оглушающая, добавляющая свою долю адреналина. Люди. Странные и вызывающие боль. Она одна из них. Сошедшая с ума, но еще сохранившая возможность мыслить. И вот сейчас, забившись в угол, сидя на деревянной кровати, она снова что – то обдумывала. Цеплялась за последнюю надежду, не хотела тонуть в своем сознании. Элиз хотела жить, снова увидеть солнце и почувствовать бездонность моря. Поговорить с нормальными людьми об искусстве и пойти работать. Она хотела выучить иностранный язык и уехать за границу. Хотела освоить технику икебаны. Завести котенка, маленького и пушистого, чтобы он встречал ее нежным: «Мяу» и терся об ее ноги, согревая и напоминая, что она не одинока. Элиз хотела. Но потеряла свой шанс. У нее осталась только способность дышать и мечтать. И только. На ее лице застыла гримаса безразличия. И лишь глаза: широко раскрытые и, внутри которых затаилась боль и отстраненность. А еще отчаяние, которое выжигает всю душу. Но ничего уже не будет как прежде. Нет шансов. И этот взгляд. Взгляд сумасшедшей.
Девушка часто уходила в себя. Ей нравился выдуманный мир. Там она жила по своим законам. Не хотела возвращаться в реальность. И лишь один человек мог вытащить ее. Мог подарить ей тот последний шанс жить нормально. Исполнить ее мечты. Она ждала его. День за днем . Неделя за неделей. Но он не приходил. Элиз понимала, что она ему не нужна, но душой продолжала верить… А вдруг?… А если?... И так сутками. Ожидание. Она летала в мечтах, иногда в воспоминаниях. И всегда хотела вернуться. В свой старый дом, к нормальной жизни. Для этого нужно было одно, просто чтоб он пришел… Повседневность. Каждый день одно и тоже. Выводить какие то пометки в блокноте, что – то чертить. Но молчать. Постоянно молчать. Она все держала в себе. Сильная. Просто верила, что так он быстрее вспомнит о ней. «Марк, Марк, Марк – тихий беспрерывный шепот. – Вернись, я жду…» И снова: « Марк…». Она жила своей надеждой, воспоминаниями. Помнила его карие глаза, нежные губы, умелые руки. Знала его страсть к кофе и шелку. Ее тело до сих пор хранило его ласку, а порой грубость. Он обещал прийти за ней. И она ждала.
Дверь распахнулась. К ней зашла медсестра. Странно. Вроде еще рано для таблеток. Да и Элиз не шумела. Она всегда тихо что – то шептала или писала в блокноте, но никогда не кричала. Ее душа замерла на мгновение. Возможно ли?...
И она услышала те слова, о которых мечтала: «К вам посетитель». Сердце екнуло. Неужели? Он вернулся? Он сдержит свое обещание? Ее взгляд был направлен на дверь. Вот только увидела она не того, кого хотела. В комнату зашел человек, его друг. Симпатичный парень, коллега ее любимого. Марк доверял ему. Да и Элиз тоже когда-то была с ним в хороших отношениях. Странно. Неправильно. Что он здесь делает? И снова неловкое молчание.
"Элиз, я пришел… Блин… Это трудно… Я не знаю как сказать… Но… В общем прекращай его ждать. – девушка застыла. Ей послышалось? Это шутка? Что он от нее хочет? А парень продолжал – Марк он… Ну… Понимаешь… В общем, он погиб. Утонул в речке. Несчастный случай. – его речь стала сбивчивой, он говорил все быстрее, но наткнулся на стену молчания. - Но… Он любил тебя. До конца. Слышишь? Вот его письмо. Марк просил передать тебе, если ты не дождешься его". Девушка дрожащими руками взяла лист бумаги. Что это? Его почерк. Такой каллиграфический. Марк всегда выводил буквы. И писал он скорей всего своей любимой черной ручкой. Элиз поднесла конверт к лицу и втянула такой родной запах. Стоп. Утонул. Не ждать. Любил. Письмо… Мертв? Марк? Ее Марк? Невозможно. Неверие. Неприятие. Она разорвала конверт, в поисках объяснений. Они все врут. Он ведь обещал…

Родная моя, солнце мое…
Никогда не думал, что буду писать подобное письмо. Но ты же знаешь, мало ли… Если ты читаешь, значит я не сдержал свое обещание. Прости. Я не смогу придти к тебе и забрать с собой. Знаешь, я всегда думал, что мы будем вместе. Но все так сложно. Я очень по тебе скучаю, по твоему смеху. Ты словно солнышко приносила радость в мою жизнь… Когда ты сош…
Нет не так. Когда ты сломалась, в моем сердце исчезли эмоции. Но я продолжал верить, что все будет хорошо. Ты нужна мне. Как воздух. А помнишь мы сидели на море и смотрели на закат? Ты тогда облила меня водой и я бегал за тобой по пляжу в желании отомстить? Помнишь как мы смотрели ужасы, а ты прижималась ко мне и тряслась от страха?
Я до сих пор храню твоего зайца… А еще ты мне снишься…По ночам. Постоянно. Солнышко мое, как же я по тебе скучаю. Наверное ты знаешь, но я люблю. Любил. Всегда. Прости меня, родная. Ведь это из-за меня ты сломалась. Тогда… Если б я не пошел к ней… Ненавижу себя за слабость… Ты бы была рядом… У нас был бы ребенок…. Но это из-за меня. Выкидыш. Какое ужасное слово. Боже, помоги мне. Я постоянно просыпаюсь от твоего крика. Я не спас тебя. Не сберег. Ни тебя. Ни сына. У нас должен был быть мальчик. Мы хотели назвать его Джоном.. Помнишь мы мечтали как у него появится сестра… Но та ночь… Я виноват… Ты потеряла ребенка, а меня не было рядом. Я не мог утешить. Прижать к себе. Обнять. Сможешь ли ты простить меня, за то что я убил твою душу? Убил нашего мальчика? Только не надо. Не кричи. Я слышу их… Вижу твои слезы… Это мучительно. Прости меня… Я тебя умоляю, родная, прости. Я снова виноват. Я не сдержал своего обещания. Я не пришел к тебе. Прости меня. Но только не сдавайся, прошу, не уходи в себя. Живи. Ради меня. Ради себя. Просто живи. Вспомни чувство счастья и живи ради него… Солнышко мое, живи. Умоляю… Родная моя, котенок, я очень тебя люблю… Прости меня… Сможешь ли? Люблю… Люблю… Люблю…

Неприятие. Отрицание. Элиз давала волю чувствам. Письмо было мокрое от слез. Она снова вспоминала, переживала свое прошлое… Тогда они были счастливы. Собирались пожениться. А она забеременела. Мальчик. У них должен был быть сын. Влюбленные… Будущие родители светились от счастья… Придумали имя. Казалось что их счастье можно было потрогать. Марк носил Элизу на руках, дарил цветы и терпел ее любимую классическую музыку Шопена… Он мог даже напевать ее как колыбельную. И каждую ночь, ложась спать, он повторял: «Все будет хорошо». Но тогда, в ту ночь, он не вернулся. Не пришел домой. Оставил ее одну. Девушка не находила себе места от беспокойства, в то время как ее любимый в минуты умопомешательства провел ночь с секретаршей. Бурно, грязно, пошло. На утро заявился с цветами, но в глазах не было раскаяния. Слезы. Горячие, соленые слезы потекли по ее щекам…А ведь она обещала, что никогда не будет плакать. Обещала ему. Но теперь... Измена. Она ждала чего угодно, но не предательства. Марк пытался успокоить Элиз. Что – то шептал, гладил ее волосы. Но она оттолкнула его. Нет . Только не прикосновения. Этими руками он ласкал другую. Нет. Опять слезы. Резкая боль в животе подействовала отрезвляюще. Дальнейшее всплывало в памяти отдельными кадрами. Вот ее везут в Скорой. Здесь она кричит от боли. Потом, очнувшись, она помнила кровь. Много крови. Детские части тела. Кровь. Все красное. Ее ребенок. Мертв. «Выкидыш» - слово как приговор. И вновь беспамятство. Она помнила свои крики. Попытки самоубийства… Таблетки… Веревки… Все что угодно лишь бы причинить себе боль. Но всегда одно и то же. Она помнила кровь и крик, который разрывал ее легкие.
Постепенно Элиз закрывалась в себе. Она не верила, что ее сына нет. Ее части души. Не верила, что Марк предал. Забрал еще кусочек души. Так по частям она постепенно умирала. Но она и не боролась за жизнь, ей это было не нужно. И тогда она оказалась здесь. В сумасшедшем доме, больничной палате номер пять. Ирония судьбы. Именно на пятом месяце произошел выкидыш, именно пятого числа ее забрали сюда… Через некоторое время она успокоилась и обрела способность думать. И ждала. Она всегда его ждала. А теперь. Письмо помято и отброшено в сторону. Почему? Зачем забирать тех кто дорог? Крик. Она давно так не срывалась. Эти слезы. Истерика. Она била кулаком об стену, разбивая руки в кровь. И крик. Она кричала, умоляла. Где то на фоне медсестра звала персонал. Но это было неважно. Больше Элиз ничего не интересовало. Последняя надежда разбилась вдребезги. И она кричала. Умоляла спасти. Помочь. Ее руки были заломлены за спину. Врач что – то твердил, пытался успокоить. Бесполезно. Она не слышала. Просто внезапно затихла. Медсестра с облегчением вздохнула: «Наверное кризис миновал»… Но вдруг тишину разрезал смех: адский, постоянный, громкий, истерический, сводящий с ума окружающих… И резкое молчание… Тишина, которая после срыва так давила на уши…
И диагноз: «Безумие. Она навеки потеряла желание жить. Не вернется. Она теперь в своем мире. Возможно, там спокойнее. И когда забудет как дышать – умрет, обретет спокойствие. Там она будет счастлива. Она не выдержала давления. Ее психика слаба. И она уже не вернется. Ведь у нее нет желания. Но никто не узнает кто из нас всех больший псих: она – у которой забрали все самое ценное, или окружающие – которые содействовали этому. Подумайте об этом. А ее лучше оставить в покое. И не мешать жить хотя бы в виртуальности». И снова пустоту разрушит смех. Смех сумасшедшей…

@темы: Рассказ, Творчество

---

[demodok]

Ошибка поэта —
Господень каприз.
Фальшивит не флейта —
фальшивит Флейтист!

---

[Варвара Лесная]

Название: Злая елка
Автор: Варвара Лесная, то есть я
Жанр: хм... скорее оглашенный поток сознания

Злая елка

Зима. Самая ее середина. Новый год. Все гуляют, у всех праздник. А я сижу. На подоконнике. Одна. Мерзну. Глупость какая-то получается. Ведь праздник, Новый год. Я же готовилась, ждала, надеялась...

Как люди готовятся к Новому году? Тортики там, салатики. У меня тоже. И тортики, и салатики в холодильнике. А еще подарки. Их тоже припасено в огромном количестве. Для всех. Для друзей. Друзей... Друзья... А кто это? Хотя это не так важно... Важнее, где МОИ друзья? Они все вместе... А я на подоконнике. Одна. Мерзну. И это в праздник.

А с утра было такое хорошее настроение. Праздник. Или это было вчера? А может дня два назад. Ну, точно на этой неделе. Хотя... Ну, в этом месяце точно. А точнее уже в прошлом. Новый год же все-таки наступил. Новый год. Новый...

А почему Новый? Тоска старая осталась... Не хочу! Хочу как у нормальных людей - елку, мандарины, шампанское. А у меня? подушка, телевизор, телефон. Телевизор все транслирует всякую всячину, а телефон... Последний, как назло, молчит. Ни звоночка, ни смс-очки. Ну, точнее сообщений пришло не мало, но все не те, да не от тех...

Так и куранты пробили... Желание, правда, загадала, и даже не одно... До часу еще как то сидела, потом ушла. Жутко хотелось реветь и кричать. Но я пообещала не плакать в Новогоднюю ночь. Кому пообещала? Да в пустоту. И обещать то некому... И кажется, плакала. Не знаю... Не уверена.

Мамка ругается, говорит, что я похожа на злую елку. А ну и ладно, зато я такая одна. Одна. Опять одна. Нет, мне это очень не нравиться... Я снежинка, и нас много! И мы вместе. Хотя...

Ну, какая из меня снежинка? Я скорее сосулька - только плакать и умею. Или я свеча. Горю и таю. И снова слезы. Нет, слезы мне не нравятся. Придумала, я стеклянный шарик. Как раз подходит. Упаду, разобьюсь, и останутся осколки. Да, было время, многие ходили по осколкам моего разбитого сердца.

Сердце. Я его так старательно собираю, склеиваю. И для чего? Для того, что бы его снова разбили. И снова прошлись по осколкам. Но я все равно соберу, опять склею... И опять буду дарить...

Дарить... Подарки. Праздник. Новый год. Он снова прошел. Прошел мимо меня. И я сижу на подоконнике. Темно. Холодно. Одиноко. За окном люди, праздник, жизнь. А я уже умерла... Умерла, когда поняла, что я злая елка...

@темы: Мысли вслух

---

[demodok]

«Вон там Полярная звезда,
а за берёзкой — Орион...
Скажи мне "да", скажи мне "да"!» —
мечтал и врал про звёзды он.

Она смотрела на звезду,
в глазах была усталость.
«Сейчас уйду, сейчас уйду!» —
твердила, но осталась...

Он так настойчив и умён,
за ним — всё воинство небес.
Она глядит на Орион,
а он её уводит в лес.

...И были счастливы они,
но лишь наполовину,
стрелу Эрота заменив
железною дубиной*.

_______________
* Оружие охотника Ориона - не лук со стрелами, а железная дубинка.

@темы: Стихи

---

Дождливый Лондон

[Мокрый Трамвай]

Выкладываю первый раз на данном сообществе, до этого, в принципе, сие творение рук моих почти нигде не публиковалось. Думаю шапка тут будет лишней так как ни рейтинга ни дисклейма нет и ориджиналом это не назвать в связи с кривоватым сюжетом. Скорее такая себе зарисовка на тему. Текст ползет одной сплошной, только иногда разделяясь на схематические куски, так что этот набор букв и слов можно назвать как очень длинным рассказом, так и сомнительной не разбитой на части повестью.

Писалось примерно года полтора-два назад. Грамматика/пунктуация хромает, так как бэты вовремя не нашлось а сейчас уже пожалуй смысла нет. Диалоги слабые - знаю, но к сожалению тогда моего творческого полета на больше не хватило. Большинство смысловых ляпов вижу сам, но мне все равно оно нравится и мнение ваше по этому поводу интересно. Надеюсь что вам не удастся меня в этом разубедить, а если удастся, то, что поделать?

заранее извиняюсь за все возможные ляпы, большая просьба не устраивать веселую, полную ироничных комментариев перловку, а дать адекватную оценку а еще лучше - конструктивную критику.
Текста много, может оказаться тяжелым к восприятию в связи с крайне и крайне своеобразной стилистикой. На высокое искусство не посягаю (писательство доя меня не более чем хобби звездной болезнью не болею)

заранее спасибо всем осилившим и дочитавшим до конца.(Все не влезло в пост, продолжение в комментариях)



Дождливый Лондон

читать

Финчь сегодня был такой удивительно улыбчивый, что это даже заражало, и мне тоже хотелось улыбаться и забывать дома зонт. Сегодня Дождливый Лондон лишь слегка накрапывал на плечи кожаных курток. У него было облачное настроение и смешные завитушки тумана где-то в укромных уголках.
Я был как всегда немного небрит, немного не выспавшийся, и держал в руках тяжелую печатную машинку, которой сбил почти все ногти на руках до черной корки. Финчь и не думал помогать мне, демонстративно не замечая моего усталого лица. Он вообще редко обращал внимания на что-то материальное и реально-существующее. Дождливый Лондон в очередной раз как старый приятель принял нас в свои холодные объятья.
Я всегда считал, что Дождливый Лондон был городом «для двоих». Здесь даже небо было такое свое, странное. Здесь нельзя было гулять шумными компаниями и с радостными пьяными воплями швырять бутылки в бездомных кошек. Просто нельзя. Не знаю, как это объяснить. Дождливый Лондон был городом для двоих. Говорят, его придумал какой-то безумный гений, но мне всегда хотелось верить, что его придумал я. С тех пор как я попал в Дождливый Лондон, мое время стало капать сквозь пальцы сахарным желе. Мне сложно это объяснить.
Я часто расспрашивал жителей Дождливого Лондона о том, как они сюда попали. Была масса версий и каждая смешней другой, но факт оставался фактом: в Дождливый Лондон приходили только те, кто в свое время не сумел сшить свое порванное сердце стальными клепками, но побоялся умереть, и бестолково прикрывал ладонью бьющую потоком воспоминаний аорту. Все мы здесь были неудачниками.
Только Финчь мне никогда не рассказывал. Он казался таким странным среди серых домиков и резных перил. Финчь, со своей неизменной бардовой шевелюрой, с отросшими подло-русыми корнями, в нелепой растаманской шапочке.
Финчь был мне не то, чтобы друг, а скорее сожитель. Мы нашли однажды с ним этот смешной дом, первый этаж которого по щиколотку был залит дождевой водой, крыши которого протекали и тяжелыми кусками штукатурки падали на гнилые матрасы. Мы назвали его «Тихий Дом», и дом был действительно тихим. В Дождливом Лондоне вещи всегда стараются соответствовать своим названиям. И только вечерами Финчь усаживался на залитый до середины ножек стул перед старой пианолой, и играл мне лунные сонаты. Мне казалось, что она давным-давно должна была прогнить, покрыться сизыми водорослями старости, перестать играть, но Финчь при этом неизменно каждый вечер садился перед пианолой и играл. Он часто рассказывал мне, что в детстве мать так сильно била его по рукам за неправильную ноту, что к вечеру его пальцы опухали и становились сизыми, а на следующий день почти не сгибались.
Чаще всего, я слушал его сонаты молча, только изредка позволяя себе вздохнуть. В Дождливом Лондоне было не скопище разбитых сердец, и даже не общество взрослых детей, отчаянных придурков и меланхоличных писателей. Нет-нет. В Дождливый Лондон попадали только те, кто больше не умел улыбаться глазами.
Моя история началась именно с этого города. Во всяком случае, мне хотелось так думать. О своей прошлой жизни я любил забывать почти на целые месяцы. Но прошлое все равно волочилось за мной. Дождливый Лондон никому не разрешал забывать. Порой я находил свои старые, пропаленные фотографии в Портсигарах Финча или утром спускаясь на первый этаж, я видел как к лестнице водой приносило отрывки моих писем или дневников.

Я правда был простым парнем. Таким простым, который никогда бы не приглянулся вам на улице. Таким как все, и совершенно непохожим на вас. Я в этом уверен.
Моя «уникальность» не была на виду. Я не мог похвастаться ею на виртуальных дневниках и форумах, не мог написать о ней матери и рассказать младшей сестричке. Я болел астмой и искренне верил, что просто иногда этот мир начинает так сильно меня не любить, что нарочно сгущает воздух в моих легких.
Я был потеряшечкой. Мне часто очаровательно улыбались. В школьные годы я даже немного писал стихи как многие в свои славные шестнадцать, но я всегда внутренне чувствовал, что чем-то отличаюсь от других. Люди вокруг меня были такие разные. Один я – одинаковый. Какой-то несвойственный и совершенно не подходящий к окружающей меня обстановке.
И однажды я просто закрылся в комнате. Плотно-плотно закрыл дверь и окна, выключил одинокую, потрескивающую лампочку, зажмурился и стал молить о смерти. Только не о той смерти, о которой вы подумали, и мыслями о которой часто страдают депрессивные подростки в наплывах юношеского максимализма. Для меня она скорее представлялась на тот момент своеобразным забвением. Растворением в чем-то другом. Я был трусом и никогда бы не смог убить себя сам полностью. Мне больше нравилось растягивать это странное, диковинное удовольствие.
Чаще всего я наедался снотворного и ждал. Ждал «первого прихода». Если переждешь его и не проблюешься, начиналось самое интересное. Медленность. Так я называл вторую фазу.
В этот момент ты начинаешь очень остро чувствовать жизнь. Очень остро чувствовать жажду к ней. Твое сердце замедляется, лениво толкает кровь в вены, глаза закрываются и больше всего на свете хочется упасть на подушки и больше не вставать. Но ты знаешь, что если сделаешь это – то назад дороги уже не будет. Ты чувствуешь эту грань «смерть/жизнь», коротая отделяет тебя и кровать. Чувствуешь, как закрываются глаза, как обескровливаются губы и немеют пальцы на ногах. И тогда ты начинаешь карабкаться.
Самое главное – не уснуть. Ты понимаешь это так очевидно, будто эту простую истину тебе в голову вдалбливали с самого рождения. И чтобы не уснуть, ты начинаешь ходить по комнате кругами. Сперва ты держишься неплохо, но триумф не долог, и совсем скоро начинается самая мучительная вторая фаза, когда сопротивляться почти невозможно. Тогда ты опираешься плечом об стены и упорно продолжаешь.
Главное не делать передышку. Если ты прекращаешь двигаться, ты можешь упасть в обморок. Особенно легко ты можешь сделать это, если в комнате темно. А обычно в комнате темно, так как акт суицид мне всегда было проще начинать вечером. Я не знаю почему мне так всегда казалось, да и не решусь объяснять. Но люди, которые хоть раз пробовали, меня поймут.
И вот ты ходишь. Сперва ноги отдаются лишь легким покалыванием. Ты отчетливо понимаешь то, что ты делаешь, твои глаза открыты, хотя это и тяжело, и каждый шаг ты осмысливаешь и осознаешь как что-то действительно происходящее. Прощупываешь подовой ног ворсинки ковра или рельеф паркета.
А потом ты начинаешь выпадать. Это случается моментами. Мысли в голове смешиваются в кашу, картинка отпечатывается на сетчатке глаза и ты не видишь проходишь ли ты шкаф, или уже миновал стол, ты только отчетливо понимаешь, что надо идти, иначе случится что-то непоправимое. Ты уже не считаешь шаги, это ритмичная, повторяющаяся тяжесть у тебя в ступнях – все, что ты имеешь. И ты идешь-идешь, медленно ползешь вдоль стены с невидящими глазами. Ты чувствуешь, как отказывается от жизнедеятельности твое сердце. Как мозг выкидывает пачку успокоительного в кровь, чтобы замедлить твои действия. Сердцу тяжело, оно не осиливает. Твои скорбные шаги воспринимаются этой смешной мышцей как три километра бега что есть мочи. И оно начинает дрожать, сокращаться, но ты уже не видишь подушки и кровати, ты не думаешь о том, что нужно держаться, ты идешь. А в голове у тебя кто-то убежденно забивает гвозди в виски.
Рассвет – это финишная прямая. Если ты дотянул до рассвета – значит ты уже формально жив. Значит, организм победил яд, печень создала еще одну гвардию клеточек крови и твоему сердцу его работа уже не кажется надрывной и такой мучительной. В такие моменты в голове царит туман. Не единой мысли, только легкое покалывание в желудке, а после, преждевременная очистка. Склонившись над туалетным бочком, и чувствуя все новые и новые приступы тошноты, ты понимаешь, что в твоем желудке еще даже не успели до конца растворится пластиковые оболочки таблеток.
Я подвергал себе такому испытанию несколько раз. И каждый раз я делал все с надрывом и остервенением: глотал за раз по пачке снотворного, носился по комнате, ожидая первого прихода, а на утро чувствовал себя так спокойно и так удивительно пусто, что хотелось плакать.
После каждой процедуры «Очищения» я чувствовал себя смешной оболочкой от пилюли без содержимого. И эту пустоту теперь могли заполнить совсем другие чувства. Вчерашние разочарования и обиды, скандалы и нервы я смывал в канализацию.
Но все это было глупостями. Я никогда не доводил начатое до конца. Каждый раз я ночь напролет ходил по комнате в некотором предвкушении: убью ли я яд в своей крови или он убьет меня? Это было похоже на азартную игру в карты со смертью, и каждый раз я выигрывал.
Когда покалывания в сердце стали частыми, я понял, что если я опять соглашусь на партию, то проиграю свою жизнь, и с таблетками пришлось завязать.
Тогда я осознал красоту лоснящегося, тонкого-тонкого, как будто из жидкого металла, лезвия.
Я резал вены медленно и со вкусом, если конечно такие слова вообще уместны к подобным вещам. Не вдоль а поперек, чтобы не потерять много крови. В конце концов, это была лишь очередная партия, и я не решался ставить на кон все.
Сперва я лишь пугливо царапал кожу. Синие провода вен у меня на запястья были такими толстыми, что у мене казалось, что если сильнее надавить лезвием, то они разойдутся как резиновые канатики, и кровь уже будет невозможно остановить. Но совсем скоро я понял что никакого голливудского фонтана крови не будет. Стоило мне царапнуть чуть глубже, как на моем запястье набухли крупные бусинки капель вдоль ниточки тонкого пореза, и просто медленно покатились вниз. Я пугливо перевязал руку, но это медленное чувство вытекающей жизни опьянило меня. Я снова почувствовал себя абсолютно пустым. Как будто с этими тремя каплями из меня опять выпотрошили все дерьмо. После таких сеансов я снова мог улыбаться.
В следующий раз, сразу после горячей ванны я царапнул распаренную кожу еще глубже, и очень удивился, когда она стала выворачиваться наизнанку розоватой пастью, совсем без крови. И я повторил. Царапнул еще глубже и еще, и только через пару минут почувствовал всю глубину раны и просто закричал от какого-то нестерпимого ужаса. У меня не было крови. Не было крови. Не было, хотя я распорол, кажется, до самого сухожилия. Мне стало страшно
Лезвие вошло в мою руку до середины.
Так глубоко. Мне казалось, я влез лезвием в самую душу. Кровь пошла только спустя две минуты, медленной, непрекращающейся струйкой, решительной, не сдерживаемой ни одним полотенцем. И перед обмороком я запомнил только до пошлятины банальную картину залитой кровавыми разводами белой раковинными и кафеля в ванной.
Тогда я впервые проиграл. Я сдался. Я отказался продолжать партию. Родители суетливо везли меня в больницу, обмотав руку какой-то тряпкой, а я сидел, и снова чувствовал это смешное покалывание в кончиках пальцев и мерную пульсацию крови.
Смерть смеялась мне в спину.
После этого я пообещал матери что больше никогда-никогда так не сделаю. Она рыдала так громко и так надрывно, винила отца, винила себя, говорила, мол, плохие родители, чего-то не дали, и прочие до глупости банальные вещи, которые в такие моменты всегда зачем-то накручивают себе окружающие, и которые никоим образом не соответствовали действительности. Они расспрашивали меня о моих проблемах, о моей эфемерной, так называемой «личной жизни», и все время звучало это тошнотворное «Почему ты это сделал». Почему, почему, почему. Как я мог объяснить им?
После этого случая я больше не играл в карты со смертью. И жизнь опять стала наполнять меня будничными серыми «вынеси мусор», «дай списать курсовую», «мне кажется, или я опять пополнела?».
Я чувствовал как моя голова набивается всем этим до отказа. Меня мучили ужасные мигрени.
Знаете такое состояние абсолютной смертной скуки? Когда ты уверен, что даже если сейчас перед тобой разобьется лайнер из него выбегут 12 карликов и станцуют чечетку – тебя это совершенно не удивит. Когда время тянется как резиновая жвачка. В институте, дома, на лекциях, в гостях. Шум телевизора и пылесоса сливаются в один мерный, мерзкий гул, которой зажеванной пленкой въедается в мозг. И ты сидишь, слышишь как протекает кран, как ругается мать с соседкой, как отец хрустит своими отвратительными чипсами, и понимаешь, что больше всего на свете хочется сдохнуть.
И вот в один из дней я сорвался. Я сорвался, съехал с катушек, сошел с ума, двинулся, называйте как хотите.
Я улыбнулся вечером матери, прошел мимо клокочущего в кружку пива отца, неизменно сидящего перед телевизором, зашел в свою комнату, плотно закрыл дверь, и, проветрив помещения, закрыл и окна тоже. Выключил свет, сел на кровать, подтянув к себе колени обтянутые новыми узкими джинсами, которые, по словам матери, она выбирала «с большой любовью» и в которых мои тонкие ножки казались хрупкими конечностями какого-то особенно мерзкого насекомого, и, закрыв глаза, подумал о том, что хочу умереть. Я молча просил кого угодно: Бога, дьявола, Будду, космические силы во главе с шушпаничками: «пожалуйста, дайте мне умереть. Прямо сейчас прямо тут. Спокойно и незаметно как умирают старики». Я молил о забвении.
Я сидел и ждал, когда хоть что-то произойдет. Моя комната дышала пылью и сомкнула вокруг меня холодные объятья не отапливаемого поздней осенью помещения. Оно дышало на меня изморозью, облепившей прогнившие старые оконные рамы, и облепиховым чаем, чаинки которого плавали в забытой мной возле компьютера кружке.
Я ждал. Ждал чего угодно: молнии, грома, божественного света, но ничего не происходило. В моей комнате стояла оглушающая тишина. Я не слышал ничего, даже характерного рева телевизора, маминого фена, хруста отцовских тошнотворных чипсов. Тишина, которая давила на барабанные перепонки и крошила череп. Врезалась пальцами в бугристую субстанцию мозга, и со вкусом раздирала ее ногтями.
Я, как и все люди, никогда не замечал того переломного момента, когда заканчиваются твои мысли и начинается сновидение. И на этот раз я тоже не заметил этого. Я думал о том, как мучительно больно тишина заливает в уши свинцовую тяжесть, думал о том, что за все то время, которое я играл в карты со смертью мои родители поймали меня на этом только сейчас, думал о том, что так хотел бы, чтобы у меня в душе опять стало пусто-пусто. Только толку с этой пустоты, если она все равно никогда не заполнялась чем-то толковым? Ведь опять будут отцовские чипсы, шум телевизора, нервный сон на лекциях, бестолковые одногрупницы с лишним весом и какие-то сомнительные пьянки.
Когда я проснулся утром, все еще находясь в состоянии полусна, я с замиранием сердца ждал чего-то. Стука в дверь, маминых криков, и просьб «Открой немедленно!», отцовского низкого баса, треска дверного проема или щелчка замка от запасного ключа.
Но ничего не было. И, как ни странно, ушла куда-то давящая на барабанные перепонки тишина. Я чувствовал себя легко, и дыхание мое, обычно мерзкое и тошнотворное по утру, казалось мне легким.
Я впервые за долгое время почувствовал себя заполненным чем-то еще, кроме будничных вещей, разрушающих мозг. Я почувствовал это странное, летящее чувство «бабочек в моей голове». От привычных мигреней не осталось и следа. Я чувствовал тотальную тщетность в моих попытках найти следы от грязных, половых тряпок повседневности у меня в душе.
Все пропало, и даже не хотелось себя жалеть. Не хотелось написаться и снова банально и тошно плакать в ванной, уверяя себя в том, что по щекам текут горячие капельки хлорированной воды.
Я открыл глаза не сразу. Мне казалось, что если я сделаю это, все пойдет прахом. Все исчезнет к чертям. Это летящее чувство. Что я увижу унылые стены своей комнаты со старыми, пузырящимися у потолка от вечных «потопов у соседей», обоями. Увижу трещину на плохозаштукатуренном потолке, увижу свой письменный стол, печально урчащий компьютер и старый, савдеповский, лакированный шкаф, с отражающимся в нем омерзительным силуэтом светящейся лампочки, забитый кучей разного хлама. И все повторится опять.
Набраться мужества открыть глаза было куда тяжелее, чем в свое время набраться мужества глотнуть первые восемь таблеток.
Когда я сделал это, мне в зрачки впился пронзительный, но все равно как-то холодный и туманный, свет. Я очнулся в «Дождливом Лондоне»

Дождливый Лондон был городом мечты каждого неудачного поэта. Здесь не было правил, сводки законов, скучных новостей, бездарных американских комедий. Здесь были только мечты. Казалось, воздух наэлектризован ими. Мечты жили в каждом кирпичике каждой сырой стены, в каждой покинутой когда-то комнате, в каждом сломанном стуле, выброшенной кукле, грязной, кислой тряпки, которая когда-то была вечерним платьев.
Вещи тут хранили тепло душ своих владельцев. Боги, так много хлама, как в Дождливом Лондоне я не видел нигде!
Старые шкатулки, разбитые зеркала, сломанные тумбочки, детские игрушки, лопнувшие фарфоровые куклы, ветхие книги, старые наряды, венчики сухих полевых цветов. Все это можно было найти в каждом заброшенном домишке, в каждой сырой комнатушке.
Дождливый Лондон умел хранить секреты своих жителей. Он давал каждому лишь маленький кусочек тепла чужих рук, но никогда не дарил полностью. Дождливый Лондон знал: чужие мечты не приносят счастья. Их можно делить напополам с любимым человеком, и только тогда они становятся общими. Дождливый Лондон каждому давал плато для мыслей, для фантазий. Он воплощал в реальность все то, что ты хотел, но о чем давно перестал мечтать, но давал тебе понять, как бесполезны твои мечты в его пределах, и как важны чужие. Дождливый Лондон существовал до тех пор, пока были те, кто мог по нему скучать.
Я познакомился с Финчем совершенно случайно. В Дождливом Лондоне вообще все события – исключительно случайности. Теория вероятности тут не действует. Кинь монетку десять раз по двадцать заходов, и, если тебе этого очень хочется, все эти десять на двадцать выпадет решка. Обыденности здесь приобретали форму чуда.
Дождливый Лондон был городом грёз. Люди здесь не были обязаны проходить «период отработки собственной вежливости». Ты мог просто подойти к человеку, и, даже не зная его имени, пригласить погулять, попросить помочь или даже поцеловать. Все эти придуманные людьми «правила приличия» – формальности. А формальности не действовали в Дождливом Лондоне, также как и кредитки, мобильные телефоны, карточки и даже деньги. В Дождливом Лондоне вещи становились тем, чем они были на самом деле. Деньги в дождливом Лондоне были просто бумажками. Городом свободных художников, мечтательных поэтов и потерявшихся ассоциативных отшельников. И каждый был до такой степени одинаковый внутри себя и до такой степени разный для реальности, что не мог представить себя еще где-то, кроме Дождливого Лондона.
Финчь был фотографом. Он был фотографом-неудачником, потому, что он отказывался фотографировать на свадьбах, для школьных альбомов и для гламурных девиц в безвкусных сарафанах, которым нечем толковым было заполнить альбомы на виртуальных серверах для общения с такими же бестолковыми девицами и мужчинами, и срочно требовалось так называемое «портфолио». Финчь фотографировал исключительно душу. Души случайных прохожих, души встречных. Даже друзьями он пренебрегал. Он утверждал, что поймать за хвост саму сущность можно только того человека, которому незнакомо твое лицо. Друг на друга незнакомые люди всегда смотрят слегка удивленно, немного растеряно и так по-человечески. Финчь однажды поймав глаза одного незнакомца, больше не мог фотографировать кого бы то ни было из своих друзей. Все их взгляды и улыбки в камеру казались ему сплошь фальшивыми и пустыми.
С тех пор как он перестал фотографировать и друзей тоже, дела у него пошли особенно худо, и Дождливый Лондон нашел его. Так же, как в свое время нашел меня.
Те, кто попадали в Дождливый Лондон, никогда не удивлялись, очутившись в совершенно незнакомом, и таком знакомом одновременно, месте. Некоторые приезжали сюда на случайных трамваях или поездах, кто-то поворачивал в знакомый тупик и с удивлением обнаруживал, что вышел на какую-то улицу, а кто-то вроде меня, просто однажды утром просыпался в этом месте. В любом случае, Дождливый Лондон всегда заранее находил своих жителей и бережно собирал их в свои тонкие грани.

Сегодняшнее утро в Дождливом Лондоне было таким чудесным, что у меня перехватывало дыхание. В груди поселилось чувство полного, детского восторга и счастья. Дождливый Лондон поймал нас в свои узкие улочки – венозные потоки, и разрезал мягкое брюхо туч редкими солнечными лучами. Я дышал глубоко и часто, чувствуя это резкое и такое острое чувство полного эйфорического счастья. Мое сердце с каким-то особым рвением разгоняло кровь по тонким, закупоренным никотиновым венкам. В Дождливом Лондоне я начал курить. Не потому, что мне было желание что-то кому-то оказывать. Просто начал. Как можно не курить в Дождливом Лондоне? И даже полюбил каким-то образом кофе. Мили до Франции стали для меня короче. Иногда я забывал в Тихом Доме зонт, и с удовольствием мок под Лондонским дождем. Он ничуть не напоминал мне дождь в моих родных землях. Хотя бы потому, что прикосновение ледяных тонких капель не раздражало тонкие кожные покровы. Я ловил их пальцами и зажмуривался от удовольствия, отчаянно промокая под Лондонским дождем. Мои волосы охотно впитывали влагу и начинали едва-едва кучерявиться на концах. Мягкими колечками они обрамляли затылок и сворачивали челку на одну из сторон, и я начинал казаться себе каким-то смешным одуванчиком.
Финчь стоял на крыльце и ждал меня, белозубо улыбаясь. Он вообще был очень странным, этот Финчь. В своем потертом, лоснящимся на манжетах пиджачке и растаманской шапочке. На нем всегда были просто безобразно порванные джинсы, протертые до зверских дыр на коленях и швах у ступни, висящие на нем как на бестолковой вешалке, и собранные низко-низко на выпирающих тазобедренных косточках грубым, тугим ремнем из бечевки и кожи.
- Трудные подростки нынче в хорошем настроении?
Я улыбнулся ему кончиками губ. Это было так в его духе. Он часто придумывал мне все новые и новые прозвища, и каждый раз попадал в точку.
- Я хотел поздороваться с городом.
.. и он понимающе кивнул. Знаете, за что я больше всего любил Дождливый Лондон, так это за то, что здесь людям ничего не надо было объяснять. Понимающий. Город понимания. Ты мог сказать любую чушь, главное – вкладывать в нее, хотя бы для себя, какой-то смысл. Какие-то чувства. И тебя всегда поймут. Даже бессвязный поток пьяной речи.
Я разматывал в руках метры липкой пленки. Фотоснимки Финча. Смешные, непонятные фотоснимки Финча, на которых оставались в вечность опущенные, отпечатки моих пальцев на масляной поверхности пленки.
- Мне они все равно не нравились – спокойно сказал он. И я не увидел в его глазах не капли сожаления, даже, отчасти, какие-то смешинки. В Дождливом Лондоне нельзя было уничтожить что-то действительно красивое. Город просто не разрешил бы мне этого. Дождливый Лондон умел хранить свои реликвии.
Я обернулся назад, вглядываясь в трещины на нашей скрипучей двери, в пустоту коридора с черно-белыми обоями, и думал о том, что случайности не случайны.
И мы побежали. Просто, не сговариваясь, сорвались с места и побежали. У меня в ушах свистел ветер. Я мог поспорить, что в жизни никогда так не бежал как сегодня. Под ногами жалобно плескались лужи, до меня долетал едва-едва различимый смех Финча. Он бежал позади, как-то разлаписто брызгая грязной водой. Я чувствовал, как промокают насквозь мои кеды в Лондонских лужах, и бежал все быстрее и быстрее. Бежал и смеялся как обезумевший.
В Дождливом Лондоне меня часто посещали бессонницы. Но они были не тягуче-мерзким состоянием между бодрствованием и сновидениями. Бессонницы в Дождливом Лондоне были похожи на действие Героина. Я лежал на спине, на нашем старом матрасе, повторял про себя тексты моих любимых песен и улыбался. А в голове – полная пустота, и пепельница полная тлеющих окурков. Бессонницы в Дождливом Лондоне были лучше чем все что я в свое жизни испытывал. Полная, осознанная релаксация. Для меня это состояние было сравни самым лучшим оргазмам и симуляторам. В такие моменты моя голова полностью пустела. Никаких воспоминаний, никаких мыслей. Я – большая черная воронка. Большая черная влюбленная в жизнь воронка. Я засасываю случайных прохожих в своих жизнелюбивые, оргазмирующие объятья. Я дышу, я качаю кровь по венам, я улыбаюсь. Чудесные. Лондонские. Бессонницы.
В дождливом Лондоне я научился спать на подоконниках и писать письма.

Через несколько часов мы с Финчем сидели в каком-то смешном местечке, которое местные почему-то называли библиотекой, хотя я бы скорее назвал его «кладбищем книг», и пили Кофе. Здесь пахло пылью, пол был покрыт сантиметровым слоем дождевой воды, в котором плавали отрывки из страниц, и вовсе не обязательно было тихо говорить. А еще напротив сидела совершенно незнакомая девушка в фиолетовом берете, и держала в тонких пальцах томик Булгакова. Тоненькая девушка с полупрозрачными пальцами и ранками от ногтей на щеках. Ее губы были обветрившимися, нос веснушчатым а глаза такими проникновенно-внимательными, что мне стало больно и хрупко смотреть на нее, и я повернулся обратно к Финчу.
- А напиши-ка мне сказку, Золотой Мальчик – вдруг заявил Финчь. Я удивленно посмотрел на него, после некоторой задержки – улыбнулся, и уронил на пол кружку. Нет, я не был ошарашен. Такие заявления были вполне в душе Финча, просто мне вдруг мучительно захотелось услышать этот странный гулкий звук «чашки которая ударяется об пол одетый в старый ковер». Остатки кофе зернистой кашицей теперь виднелись на ковровых ворсинках маленького, незатопленного островка пола, который я себе выделил. Я заворожено смотрел на это и думал о девушке с прозрачными пальцами.
- Так что там со сказкой? – Финчь был удивительно невозмутим. Его глаза с голубыми радужками внимательно смотрели на меня, из-под полуопущенных, прозрачных век в сеточке хрупких капилляров.
- Я плохой сказочник, Финчь.
- Зато ты хороший поэт.
Он одобрительно похлопал меня по плечу. Я еще раз взглянул на девушку с полупрозрачными пальцами и вздохнул.
- У меня все сказки грустные – жалобно протянул я, усаживаясь на скрипучий стул с подгнившими ножками. Подошвы моих кедов утопали в воде.
- А я люблю грустные сказки. Точнее сказки с грустным концом.
- А если сказки с грустным началом?
Финчь всерьез задумался, подняв горе очи к потолку, и через некоторое время изрек:
- И такие сойдут.
Я тихо рассмеялся. Не знаю что меня так позабавило, но в этот момент девушка в фиолетовом берете оторвалась от книги, внимательно заглянула мне в душу, и снова опустила глаза. Я так четко уловил этот момент, что у меня вдруг даже сердце ёкнуло, от ее проникновенных глаз, и мне показалось, что ее полупрозрачные пальцы за это мгновение успели запустить острые ногти мне прямо в грудную клетку, с усилием раздвигая бледные прутья ребер и хватаясь за самое мое естество.
- Хорошо Финчь.
Мой голос звучал на удивление сухо, а мысли кружили совершенно в другом направлении. Жизнь казалась двойной зеркальной призмой. Вот я сижу, смотрю на девушку, которая уткнулась в Булгакова, и одновременно с этим вижу со стороны себя. У меня на удивление бледное, спокойное лицо, с черными пластиковыми дужками моих любимых очков, уходящих в ворох волос куда-то за уши. Губы мои пересушены и покусаны, глаза спокойны, на сгибах носа мелкие черные точки забитых пор, а глаза широко открыты. Рядом маячит Финчь, но это формальные глупости. Я смотрю на девушку с полупрозрачными пальцами, которая меня совершенно не замечает.
- Так что там c сказкой?
Внимательные глаза ловят меня в любопытные сети. Я перевожу взгляд на Финча и слышу, как мое сердце пропускает пару ударов. Как будто я снова заглотал пачку снотворного. Как будто снова внутри меня растет сосущее чувство полной пустоты.
Я – огромная черная воронка. Я ловлю в свои объятья случайных прохожих. Я большая, черная, влюбленная в девушку с легкими пальцами, воронка.
- Ты слышал когда-нибудь сказку о Снежной Королеве? – спокойно спрашиваю я. Финчь довольно быстро припоминает и начинает кивать.
- Это про Кая и Герду?
- Да, это про Кая и Герду.
- Но эту сказку не ты придумал.
Я задумчиво хмыкаю, не отрывая взгляда от легких пальцев. Мне кажется, они вот-вот растают.
-Кто знает? Кстати…
Я нахожу в себе силы перевести взгляд. Не смотреть на прозрачные пальцы маленькой Герды. Не смотреть.
У Финча на лице скучающее выражение. Он ковыряет широким ногтем трещинку в лаковом покрытии стола. Он ее совсем не видит.
- Финчь, ты никогда не думал, что маленькие девочки отдают свои сердца первым встречным куда охотней, чем маленькие мальчики? А маленькие мальчики куда охотней идут на помощь к маленьким девочкам, и наоборот? И что втаптывать букеты роз в землю могут только маленькие капризные девочки, а маленькие мальчики редко отходят от теплых каминов?
Мой сожитель пару раз моргнул, на лице его отобразилось совершенно обескураживающее счастье. Я знаю, Финчь любил такие игры в «додумай за меня»
- Думаешь, это не Геда спасала Кая, а наоборот? – задумчиво протянул он, облизнув пересохшие губы. Он как будто пробовал эту теорию на вкус, и, судя по выражению лица, она ему понравилась.
- Твоя теория интересная, но зачем тогда Снежной Королеве понадобилась маленькая капризная девочка? Дамы бальзаковского возраста предпочитают молодых юношей бледных со взором горячим. Они вообще, знаешь ли, поклонницы пафосной художественной литературы.
Я ловлю себя на том, что опять улыбаюсь.
- А если она была просто одинока? А может, она уже давно разочаровалась в любви и именно поэтому заперла свое сердце в ледяном замке? Говорят, материнские инстинкты куда сильнее, чем какие-то там фимиамные, сомнительные чувства к бледным юношам. Может Снежная Королева просто очень хотела дочку, когда-то. А потом она сделала аборт своему счастью и сковала сердце льдом. Знаешь, не все маленькие девочки к бальзаковскому возрасту становятся Снежными Королевами, но что можно сказать с точностью, так это то, что все Снежные Королевы в свое время были маленькими девочками.

В Тихий Дом мы вернулись только к вечеру, когда накрапывающий дождь окончательно перерос в такой сформировавшийся, уверенный ливень. Я еще на пороге сбросил промокшее пальто на тумбочку, и влез ногами в мерзкие, холодные и мокрые тапки. Пол первого этажа опять покрывал двухсантиметровый слой дождевой воды. Мокрые. Замерзшие ноги быстро дали о себе знать, и уже через пару минут я сидел на столе в кухне с соплями, и выразительно чихал. Иногда мне казалось, что Дождливый Лондон – город хронического насморка.
Финчь в свою очередь выглядел очень живо и даже как-то вдохновлено. Он бегом поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж бубня про себя что-то про бездарно написанные сказки. Я не решался его отрывать. Люди, которые жили в Дождливом Лондоне, в определенный момент ловили за хвост вдохновение, и в такие минуты им ни в коем случае нельзя было мешать. Дождливый Лондон не ловил в свои объятья тех, кто не знал этого простого правила.
Остаток вечера и предстоящую ночь я провел в безглазых мечтах о моей Герде. Ее образ теперь стоял перед глазами как какой-то параноидальный заир. Всю ночь меня терзали холодными, солеными губами странные галлюцинации, в которых моя Герда опять и опять приходила ко мне. Ее скулы были такими синими, что казалось, будто они сделаны изо льда, и стоит только неосторожно коснуться их, и хрупкая оболочка треснет, обнажая связки мышц.
В моих странных ведениях Герда улыбалась треснувшими губами и касалась кончиками пальцев моих висков, и мочек ушей. Ее руки были такими холодными, что в тех местах, где она прикасалась ко мне, на моей коже оставались синеватые следы ее льдинок.
А к утру она начинала плакать, роняя ледяные, тающие на ходу алмазные сосульки слез, и медленно таяла прямо у меня на глазах. С тех пор она являлась ко мне каждую ночь.

Я не предпринимал попыток снова найти ее, потому что знал: если Дождливому Лондону будет угодно, он непременно сведет нас снова. А если нет, то ни в коем случае не допустит нашей встречи. На следующий день Финчь взял с собой свой старенький палароид, заправленный картриджами квадратиков для оттиска фотографий – каждый по пять штук, и потащил меня в сердце города.
По дороге, я поймал себя на том, что мое собственное сердце вздрогнуло, когда мы прошли мимо той самой странной библиотеки. Но я не позволил себе оборачиваться. В Дождливом Лондоне можно оборачиваться только тогда, когда тебя зовут. Иначе, случайно обернувшись, ты рискуешь встретиться глазами с прошлым, которое непременно волочится позади, поджидая нужной минуты. Я знал это.
К тому времени как мы добрались до сердца города, у меня уже начала кружится голова. Морозный, колючий осенний воздух опьянял, и врезался упругими толчками в легкие и альвеолы. Я, кажется, почти физически чувствовал, как моя кровь наполняется микроскопическими молекулами кислорода. Свежим дыханием мокрых улиц.
Со скользкой черепицы крыш на нас падали редкие капли – летчики камикадзе. Они преодолевали долгий путь по рельефам каменных плит лишь для того, чтобы потом на последней сорваться, и капнуть случайному прохожему на щеку, напоминая о ночном дожде. На перекладинах труб свисали порванные телефонные шнуры/провода. Дождливый Лондон не любил пустых разговоров. Лишь изредка он звонил проходящим мимо телефонных будок, пронзительно и громко, и, после, долго и томительно молчал в трубку голосом самых сокровенных человеческих тайн.
В сердце города было не слишком людно. Лишь несколько прохожих, таких же, как и мы, неудавшихся художников/мечтателей/писателей и просто влюбленных. Город приветливо шуршал обрывками пакетов и остатками опавших, гнилых листьев. Я поймал пальцами пролетающую мимо паутинку. Дождливый Лондон был городом вечной, поздней осени.
Финчь кутался в свой смешной пиджак. Я совершенно не понимал, почему он так упорно носил его, хотя погода давно обязывала к тяжелым пальто. В этом был весь Финчь. Он никогда не шел на поводу у обстоятельств. И, как ни странно, Дождливый Лондон все равно принимал и любил его. Порой он даже позволял ему какие-то вольности. Даже в таком странном месте, как Дождливый Лондон Финчь умудрился сохранить индивидуальность.
В сердце города я освоился достаточно быстро, хотя был тут впервые. В центре стоял мраморный, огромный и холодный фонтан, который по виду заржавевших железных стержней, уже давно не работал, что не мешало скапливаться в нем дождевой воде, которая не успевала бежать по заполненным водостокам. На ее поверхности плавали редкие, не сгнившие еще кленовые листья. Ярко-красные, с выпуклыми прожилками и острыми, не завернувшимися еще кончиками. Один из них я ловко поймал пальцами, и покрутил в руках.
- Эй, Финчь, ты никогда не думал заниматься гербарием? Знаешь, в детстве я собирал такие вот листья и сушил в…
Договорить я не успел. Меня на секунду ослепило вспышкой, и в это же мгновение перед носом возник маленький прямоугольник фотографии, зажатый между широких, с покусанными ногтями, пальцев Финча. С фотоснимка на меня смотрел забавный на первый взгляд паренек, подросток, в ярком, полосатом шарфе, пластиковыми дешевыми очками и каштановыми, засаленными кудряшками на голове. Глаза у него были перепуганные, удивленные, а рот приоткрытый, как будто он вот вот собирался что-то сказать. С фотографии на меня смотрел Кай, безнадежно влюбленный в свою Герду. С фотографии на меня смотрел я.
- Говорят снимки – это пойманные за крылья бабочки души – спокойно сказал Финчь.
Я растеряно моргнул, наблюдая за тем, как это невероятный тип бережно засовывает фотографию в кармашек свой почтовой сумки, и, перехватив фотоаппарат в другую руку, дружелюбно подмигивает мне.
- Я давно хотел это сделать. Я редко фотографирую тех, с кем знаком, ты сам прекрасно знаешь. Но если и фотографирую, то только в тот момент, когда они меньше всего ожидают этого. Неожиданность делает лицо человека точным отражением его души. Его настроения. Это как будто подписка о неразглашении, и я рад, что твоя душа получилась такой растерянной и забавной. Куда хуже, когда на случайных снимках лица людей становятся уродливыми, скривившимися, как будто сделанные из пластилина и случайно задетые неумелыми пальцами. Порой даже озлобленными, или мерзкими. И это самое ужасное.
Я согласно кивнул. Я совершенно ничего не смыслил в фотографии, но то, как об этом рассуждал Финчь, мне всегда очень нравилось. Он вообще был толковым парнем, этот Финчь. Только немного грустным, но вполне толковым.
Он вдруг неожиданно рассмеялся, и махнул рукой.
- И все-то ты понимаешь, Золотой Мальчик. Ладно. Пошли в вон тот кривой сквер. Я всегда мечтал о том, что когда-нибудь наткнусь там на шоколадницу, и надеюсь, что сегодня это все таки случится.
Когда мы завернули в тот самый сквер, я заметил, что на так понравившийся мне фонтан уселось сразу четыре человека. Два парня и две девушки. Все один были такими живыми, веселыми и реальными, что я усомнился в том, что они действительно могут существовать в этом месте. Они смеялись так искренне, и у них были такие искренне-человеческие, раскрасневшиеся от холода носы и щеки, что я на секунду снова почувствовал себя законченным параноикам. Ибо мои смешные галлюцинации теперь отражали что-то, что я, наверное, навсегда потерял, с тех пор как стал играть со смертью в карты.
Организм человека должен вырабатывать вещества - маленькие тельца счастья, для того, чтобы даже в самых тяжелых жизненных ситуациях у человека не возникало мысли о суициде. Саморазрушение противоестественно человеческой сущности, это - неправильно. Если организм не вырабатывает эти вещества и молекулы чистой, светлой и искренней радости не заполняют кровь, не поступают в мозг, значит, что-то сломалось. Что-то не так. Сейчас я чувствовал эту разницу, эту грань между «ими» и «мной». Я казался себе маленьким кусочком тотального, генно-биологического провала. Пробный, неудачный образец нового человека. Я глотал снотворное пачками, чтобы чувствовать как замедляется сердце. Молекулы «близости смерти» заменяли моему мозгу молекулы счастья. Я глупо симулировал его. Я был болен и принимал за счастья любые, немного выбивающиеся из повседневной жизни, вещи. Я ловил их губами, и трепетно складывал в маленький ящичек своего сознания «только для меня». Это как онанизм и секс. И я онанировал свое счастье.

@темы: Рассказ, Творчество

---

[Achenne]

Фэндом: оридж
Персонажи: свои
Рейтинг: PG-13
Жанр: сказка

картинка, автор Fuco Ueda

Cтарейшины деревни совещались три дня. Чудовище тем временем выходило к самой кромке леса, оставляло следы, которые полнились кровавой росой; зубами – зарубки на деревьях, где тут же заводились крупные белые черви. И каждый в деревне чуял дыхание Чудовища – густое, пахнущее гнилой плотью и болотным туманом.
- Ему нужна жертва, - заявили старейшины на четвертый день.
- Девственница, - добавили, чуть подумав. – Тогда оно успокоится.
"На какое-то время", - подумали они, но жители уже обрадовано гикали, потрясая вилами и факелами. Девственница – эка невидаль, пусть хоть десяток забирает, только бы убралось подальше, в самую топь, черную топь, где шепчутся безглазые мертвецы.
Шагала толпа мимо справных домов, мимо хижин – искала, кого бы в жертву принести.
Красива была мельникова дочка, но выставил отец десять мешков муки и красным кулаком пригрозил: не уйдете – не будет хлеба.
Старейшины муку-то прибрали, а толпу дальше повели.
Прелестна была кузнецова сестра, но вышел на порог сам кузнец – каждая рука с дуб толщиной, поигрывал кованым молотом в рост человеческий. Переглянулись старейшины, отступили.
Так добрались до заброшенного угла, где жила Кари-сиротка. Без отца, без матери, без братьев и сестер росла она, а всего имущества – хижина, старая коза и несколько кур. Столпились люди вокруг дома:
- Выходи, - кричат. Послушалась Кари-сиротка. Некрасивая, с раскосыми глазами, в штопанном платье, черные волосы встрепаны, коленки ободраны. Но старейшины снова переглянулись:
- Решено, - хором сказали, - она будет жертвой.
Заплакала, закричала Кари-сиротка, но кто ее слушать будет? У каждого по домам дочери да сестры, своя рубашка ближе к телу. Связали ей руки, потащили к болоту. А соседи уже кур делят и козу мельникова теща прибрала.
Отвели к черной топи да привязали к коряге, чтобы не сбежала. Вот, мол, чудовище, подавись.
Плачет Кари-сиротка, а ей болотные духи отзываются, жалобно стонут. Кусает губы Кари-сиротка, а к обгрызенным губам мошкара липнет, жалит и терзает. Вокруг тьма угольная, смоляная, беспросветная стелется.
Выступил из темноты олень – шерсть золотая, рога охряные, а зубы хищные, волчьи. Забилось сердце Кари-сиротки.
- Ты, - говорит, - Чудовище. А меня к тебе в жертву назначили, только не тяни, быстрее ешь.
Походил вокруг олень. Глаза огнем полыхают, с рогов кровь капает. Наклонился к связанной.
Только чувствует Кари-сиротка: онемевшие руки свободны. Пошевелила: так и есть, вместо веревок огрызки. Шагнула она к Чудовищу, погладила по золотой шерсти, мягкой, как лён, прижалась щекой к шее. А Чудовище не страшное вовсе, теплое и молоком пахнет, вовсе не мертвечиной.
Олень лизнул ее шершавым языком:
- Я король леса, болотной нежити. Будешь моей женой?
Подумала Кари-сиротка, вспомнила, как козу с курами делили, и кивнула. Потом рассмеялась так, что черные тени в болоте завыли по-волчьи:
- А теперь, нареченный мой, пойдем за свежей кровью, пойдем охотиться. Моя деревня к югу отсюда.

@темы: Рассказ

---

Не Наташа

[demodok]

удалено

@темы: проза

---

[Ночью Лето]

I Глава:

«Дома, дома, дома… Сколько ни беги по ним, они везде одинаковы. Меня забавляет форма. С одной стороны они целые, с другой обязательно разрушены. Но внутри всегда все одно.
Дома, дома… Я буду дома… Я буду бежать, искать, я приду, я вернусь».

Закрытая комната. Темно. Снова здесь. Снова ночь. Оконной рамы нет. Старый красный кирпич. Откуда здесь дверь? Этому дому столько лет… Он мог размышлять обо всём этом. Но не стал, просто пошел прямо. За дверью опять стены. Он тут уже был. Улыбка на лице. Узнал. Как же я хочу, чтобы он узнал. Этот сырой запах осенней ночи. И тишина, такая тишина, от которой страшно, хватило бы осознания это всё ощутить.
Вперёд, вперёд, просто вперёд. Столько ты здесь уже ходишь? Снова винтом лестница вниз … вверх … Грёбаный старый дом! Чувствуешь это? Агрессия! Она всегда с тобой, ведь её проще всего оставить при себе. Как тебя раздражают эти старые стены. А сначала было интересно, когда ты попал сюда в первый раз. Расскажи.

«Помню, был летний день, это начало лета, когда еще нет невыносимой жары, от которой кружится голова. Я опять был не в себе. После некоторых событий в моей жизни я часто бываю не в себе. Забываюсь. Мы гуляли по набережной, когда я впервые почувствовал, что не один. Вокруг меня всегда много людей, но одиночество... Своей душой я никого не ощущаю.
Тут то и началось это ощущение. Кровь давит на стенки кровеносных сосудов, голова тяжелеет... Но где-то там, где-то далеко внутри, мне стало намного лучше. В этот момент я понял, что держу на руках частичку себя, частичку, превратившуюся в некую сущность, которая моя, которую вижу только я. Родившаяся, пришедшая в этот мир. Еще совсем маленькая, бесполая. Не думающая о мести, о жадности, о любви.
Ощущение пришло за секунды. И вместе с этим я понял, что те люди, которые вокруг меня, эти самые люди, кто они? Они хотят уничтожить то, что вышло из глубин моего нутра и теперь находилось в этом мире. Они молчали, смотрели на меня. Я чувствовал, что уговаривают отдать им «это». Но говорят не с моим телом. Главным их аргументом было то, что этого не должно было произойти. Но произошло. Тогда я просто побежал…
И вот эта река, текущая по нашему городу, она стала совсем маленькая, речушка, и мост, совсем другой мост. А за мостом тоже самое, тоже самое! Разрушенные дома. Единственное, что было по-другому, это день, был день. Я понял, что не убегу. И решил спрятать сущность. Отпустил и сказал бежать и прятаться, и ждать меня, что я вернусь, обязательно вернусь. Я уже полюбил это существо. Я уже полюбил себя».

Легко идешь на контакт. Ты мне всегда доверял. Твоё слепое мышление говорит, что ты это я, а я это ты.
Есть мы – тебя нет. А вот и страх пришел. Интерпретируешь то, что я говорю, в страх. Что на этот раз? Какие-то существа. Да, они тоже есть в доме, как черти, как тараканы. Их в тебе пополам, вместе с прекрасным, и это всё создает тебя. Гармоничность – то, ради чего я с тобой.
Бежать, бежать. Куда ни пойдешь, такое ощущение, что ноги сами ведут туда, где страшнее. Как же успокоиться? Отвлечься…
Где же та сущность? Ведь она имела имя. Как же, ты его забыл? Ха! Оно доверило тебе имя, а ты его забыл! А ты знаешь, что её имя, это всё, что у неё было? Тогда было.

«Я уже давно тут гуляю. Эти дома. То ли каждый новый, то ли это один. Мне не хватает какого-то осознания, чтобы понять, зачем я тут. Как будто внутри меня что-то долбит, долбит, долбит! Сколько можно меня мучить, что плохого я сделал? Я просто жил! Я такой же, как все!»

Кричишь об этом, когда тебе удобно. Иначе же заявляешь о своей особенности.
Только здесь я могу тебя мучать. Только здесь я могу дать тебе прочувствовать то, насколько ты жалок в своем бренном теле. Это то самое место, в котором твой парализованный организм может позволить душе мыслить.
Да что же это такое?! Настрадался? Об этом не желает слушать ни единый таракан в этом чертовом доме. Это твой ребус, и именно из-за тебя все мы, наш мир, тоже здесь. Мы изучили здесь каждый кирпичик, каждую ступень. А ты не соизволил запомнить своё имя. Своё ли?
Отвлекись…

«Помню нашу вторую встречу, через пару лет. Я опять был в этих стенах, но в этих ли? Куча людей, какие-то хиппи. Мне предлагают траву. Я скурил, и понял что это яд. Нет, мне не стало плохо. Было конкретное ощущение, что я отравлен и сейчас умру.
Как же меня огорчает то, что я не могу доверять людям. Каждый раз заново пытаюсь, но не могу, не хочу, не буду. Больше не буду.
Оно было рядом. Парило над тем грязным полом, по которому я ступал своими босыми ногами, в этом гадком старом доме. Ничего не изменилось, только когда оно появилось, кирпич в стенах стал серым.
Это был некий джин. Я сразу его узнал, почувствовал душой, это похоже на соприкосновение нагих тел… Оно прокрутило время назад, просто ничего не сказало, вернуло на тот момент, когда я стоял один, облокотившись на стену и хотел было поджечь этот косяк.
Порой мне кажется, что оно специально задумало всё это, чтобы показать мне свою силу.
Неужели это сказочное существо частичка меня?»

Меня удивляет твоя самодостаточность. За все то время, сколько мы здесь учимся чувствовать, ты интерпретировал лишь одного человека, с которым ты имел контакт.

«Я не хожу на балконы. Когда я был маленьким, и принципы не западали в мою в голову, я стоял на балконе и у меня было четкое ощущение, что сейчас он обрушится. Что я вместе с ним упаду. Может, сначала схвачусь за периллу, но тогда будет еще страшнее, лучше уж тогда сразу и насмерть. И я стоял, зажмурив глаза, мысли витали над головой и я ждал. Но ничего не происходило.
В этом ночном доме тоже были балконы. На них не было перилл. Просто бетонная плита, выходящая вперед, в ночную мглу, и неизвестная высота. Я не входил на него, стоял внутри дома и смотрел сквозь дверной проем на то, как танцует девушка, ходя по краям этой бетонной плиты. Босая, как и я. Платье, похожее на лохмотья. Но белоснежно белые эти лохмотья смотрелись прекрасно, ветер дул за окном и сливался с её плавными движениями. Мне было очень страшно, она ходила по краю, а я стоял внутри и просто наблюдал».

А за кого из вас тебе было страшно, ты думал? Подумай. Смотрю оживился. Неужели новая мысль в голове? Когда же ты, наконец, начнешь различать мои порывы от собственных…
Давай сходим на крышу.

«Я боюсь лестниц, они всегда рушатся, стоит мне приблизиться. Иногда не сразу, и тогда я иду по ним. Но, рано или поздно, ступеней нет».

А нет ступеней, нет и пути вперёд.
Твой разум научился ходить вверх и вниз без лестниц. Ведь они тебя пугают, и надо срочно с этим что-то делать, но не бороться, а пойди по обходному пути. Разум переносит тебя сразу на то место, куда ты пожелаешь. Но ты настолько не веришь в свою божественность, что просто не замечаешь подобного чуда! Ты можешь оказаться где угодно! Но тебе так нравится этот старый, привычный дом…

«Помню, мы прыгали по крышам. Был день. Дома стояли очень близко друг к другу. Всего лишь метр пропасти. Эти люди рядом со мной разбегались и прыгали. Один, второй, третий, потом я, и кто-то еще.
Я резко оказался один, достаточно было моргнуть. Один, на краю крыши, медленно темнеет, и вот уже ночь, опять ночь. Я смотрю прямо, внизу дом без парапета. Хочу прыгнуть, но расстояние теперь очень большое. Мне страшно. И никого рядом нет, куда все делись?»

Ты тогда так и не прыгнул. Видишь, как ты зависишь от других?

@темы: Рассказ, Творчество, Философия

---

Подмастерье

[|Иона|]

Подмастерье сидел на пыльных ступенях мастерской и, жмурясь от солнца, ковырял ботинком влажную землю. Он старался не смотреть на сочные грозди рябины, свисающие над его головой справа и слева и весело качающиеся на ветру, точно убеждающие прямо сейчас бросится внутрь здания, схватить все какие есть тюбики алой краски, палитру, кисти, холсты – и рисовать, рисовать, рисовать! Мастер опаздывал уже на несколько часов, но его тень по-прежнему стояла там, где он ее оставил – у замызганной желтой стены в противоположной стороне двора – и, сложив на груди руки, бесстрастно следила за подмастерьем. Он знал, что вся ее бесстрастность лишь видимость, самая логичная и удобная форма для наблюдений, но она все равно злила и возмущала его.
Еще раз ковырнув ботинком землю, подмастерье стал думать о несправедливости жизни. Вот сейчас и только сейчас ему хочется рисовать так сильно, что просто смерть, а нельзя − Мастер приказал сесть на лестнице и дожидаться его прихода и тень свою оставил надсмотрщиком. А на той неделе, когда глаза у подмастерья слипались от тумана, зубы стучали от холода и все желания сосредотачивались исключительно вокруг одеяла и кружки горячего чая, Мастер тащил его, увешанного этюдниками и красками, на гору чтобы рисовать долину! А что рисовать, когда кругом все белое?! Только два-три деревца, смазанные, едва заметные, торчат в густой пелене тумана как лыжные палки после лавины – удручающее зрелище. Подмастерье вспомнил свой этюд: пол тюбика белой краски и все зря… У Мастера, конечно, получилось гораздо лучше…
Мальчик хмуро посмотрел через двор на стоящую у стены тень. Тень заколыхалась и согнулась от беззвучного смеха.
- Смейся-смейся, гадина… - подумал он и показал тени язык.
Может быть, от того, что всякий раз, когда он пытается что-то нарисовать, перед его глазами встает совершенная работа Мастера, у него ничего и не получается? Посмотришь на какую-нибудь его картину, даже заготовку простую – и сразу становится ясно, никогда я так не смогу, нечего и пытаться. И тень эта еще все время по пятам ходит, кривляется, смеется, как будто без нее насмешников нехватает.
С нарастающим мрачным удовольствием подмастерье представил себе худую лошадиную рожу ученика Критика, которая одновременно поднимает брови и морщит нос, смотря на его картину.
- Это ты так тени накладываешь? – осведомляется он, ехидненько так улыбаясь. - Ну-ну…
- Погоди еще, - думает подмастерье, - вот стану знаменитым мастером, вот нарисую твой портрет лошадиный, посмотрим тогда, как ты у меня запоешь...
Холодное ноябрьское солнце совсем не греет, ветер еле слышно насвистывает, качаясь на столбе и гремя фонарной цепью, должно быть от этого мысли подмастерья становятся все раздраженнее и грустнее. И расстраивает его и возмущает даже не то, что ученик Критика делает ему замечания, не то как он их делает, не то, что тени действительно почти всегда у него наложены слишком густо и откровенно криво, а то, что критик никогда не говорит ни о чем, кроме неумелых мазков и теней! От этого в сознании самого подмастерья написанная картина разваливается на кусочки, и от нее не остается ничего, кроме серого холста и непонятных мазков краски. И влюбленное в свое отражение дерево, и смеющиеся игривые яблоки на скатерти в мелкую клеточку, и пыльная старая кошка, и тень эта окаянная, и тоненькая фигурка девочки с бледным лицом и глазами, то и дело распахивающимися как двери, - все не более чем совокупность не очень умело сделанных мазков, за которыми и девочка теряется, и кошка, и тень, и яблоки, и дерево…
Еще более тошно становится подмастерью когда к Мастеру заходит сам Критик. Уже стоя у двери, он любит и работу ученика удостоить беглым взглядом. Ничего обидного Критик конечно не скажет, может быть только плечами пожмет, головой покивает или слегка изогнет бровь, но подмастерье и так все ясно. Под взглядом Критика он краснеет, запинается и чувствует огненный стыд за свои деревца, домики и девочек с голубыми глазами… Они вдруг кажутся ему такими маленькими, такими жалкими, что он мучительно волнуется, не находя для них оправдания.
Подмастерье заерзал на пыльных деревянных ступенях. А почему, собственно, он должен искать для них какое-то оправдание? Вот же они, здесь, существуют, живут, каждый день изменяются, переживают какие-то свои маленькие победы и поражения. Должен же кто-то заметить их тихую тайную жизнь, должен же кто-то заплакать, если их вдруг не станет!
Неожиданно лязгнул железный засов и следом за ним стукнула калитка во двор. Испуганная полусонная кошка довольно резво для своего возраста взлетела по стволу дерева на сухую изогнутую ветку. Тень покорно метнулась и легла к ногам хозяина.
- Ждешь, бездельник? – сказал Мастер посмеиваясь.
- Что сразу бездельник? Вы же сами сказали ждать вас на лестнице!..
- Знаю, - сказал Мастер, - но ты все равно бездельник. Вставай, бери этюдник – у меня есть для тебя потрясающая работа.

@темы: отрывок