[polina-kolpakova]

Взгляд обратив вовнутрь смотри смотри
Гудвин Великий живет у тебя внутри
Робкую сферу света очертит твоя свеча
Гудвин уже выходит тебя встречать встречать
Вы на разных концах дороги из желтого кирпича
Я стою за твоим плечом вперед вперед
Рок хохочет над нами а может белугой ревет
Над дорогой из желтого кирпича (ты видишь?) лицо из снов
На дороге из желтого кирпича сомнения тают тают
Попроси для себя сердце для меня мозгов
Ну а храбрости нам и так с головой хватает

@темы: Стихи

---

Часть 1.

[Гагата]

Рабочее название: Ева 2.0. (любые совпадения - это лишь совпадения)

Жанр: фантастика

Буду рада любым отзывам: интересно/не интересно; конструктивной и даже не конструктивной критике и т.д.

Я понимаю, что читательский труд - это весьма энергозатратное занятие, поэтому заранее благодарю всех рискнувших.

1

Легально или нет, по воздуху, подземным тоннелям или с продовольственными поездами в особую зону всегда просачивались люди. Здесь это было настолько привычно, - естественно запрещено, но все же привычно, - что журналисты уже перестали печатать списки арестованных. А поскольку тюрьмы были заражены, так называемых нелегалов направляли работать на кладбища, в больницы и морги: рыть могилы, проводить принудительную вакцинацию особо сопротивляющейся части населения или обрабатывать зараженные кварталы.

— Что важной шишкой себя чувствуешь? – инфицированный пациент, в судорогах выворачивая руки, зафиксированные пластиковыми жгутами, брыкался изо всех сил. Двое санитаров держали его за плечи, — Приехала тут нелегалом! Воду пьешь нашу, еду жрешь, в квартирах умерших трудяг живешь, ничего не сделала для города, тварь паршивая. На все готовенькое… Уколы мне ставит!

Медсестра отвернула голову к стене и ледяным голосом повторила:

— Успокойтесь, прошу вас. Это все ради вашего блага…

— Блага? Блага?! Да ты мне еще скажи, что лекарство колешь. Усыпишь меня, как пса паршивого, и как звать не вспомнишь, в яму кинешь и бетоном зальешь. Знаю я… — он завопил от боли, сжимая зубы. Раздался хруст. Переглянувшись с напарником, санитар с силой надавил больному на щеки, искаженный судорогой рот приоткрылся.

— Это все ради вашего блага, — медсестра резким движением вонзила шприц в шею инфицированного и ввела лекарство.

— Тварь! Сука! Мразь паршивая! – судороги усилились, запрокинув голову назад, больной раскрыл рот в беззвучном крике. Через мгновение тело обмякло, пузыри слюны белым налетом высохли на потрескавшихся губах.

— Готов. Тринадцать против двух. Нужно доложить, — санитар вытер пот и встал, потирая шею.

— Быстро он. - Медсестра наклонилась и с презрением посмотрела в лицо трупа. – В одном ты был прав, сучье отродье, имя твое я и вправду не помню.

— Ева, не выражайся при пациенте. Ты же знаешь, что он горожанин. Око только минуту назад ушло.

— Секунду назад из пациента он превратился в V-11 от сегодняшнего числа. Я целый час выслушивала от него весь этот бред, пока око надзираловки было в нашем секторе. Этот выродок мне все настроение испортил, – медсестра сняла защитную маску и харкнула в лицо покойника.

2

В баре для нелегалов было около десяти человек, которые поодиночке пили, уставившись в беззвучные экраны телевизоров, где проплывали ярко-зеленые буквы: «Для получения статуса горожанина необходимо выполнить долг перед правительством Найвсити. Шесть тысяч часов общественных работ отделяют Вас от статуса горожанина Найвсити. Упорно трудясь, Вы обеспечиваете достойное будущее…».

В других барах, где подавались смеси полегче, было веселее, но Ева предпочитала молчаливый полумрак затуманивающей сознание смеси №8. Проведя идентификационным браслетом по считывателю робота-охранника, она подошла к стойке и нажала красную кнопку запроса два раза.

— Добрый вечер, - робот-бармен поставил перед ней два стакана и наполнил их прозрачной жидкостью из своей руки-шланга.

— И тебе не болеть. Хотя, ты, дружище, и не заразишься. Скоро настанет ваша эра, только вот подожди, люди передохнут. — Ева усмехнулась, залпом выпила смесь, выдохнула и тут же опустошила второй стакан.

К стойке подошел худощавый мужчина неопределенного возраста: впалые скулы сероватого оттенка покрывала темная щитина. Руки его были обмотаны серыми тряпками. Он окинул Еву быстрым взглядом, криво улыбнулся и стукнул кулаком по красной кнопке.

— Простите, сэр, но ваш лимит исчерпан. Приходите завтра, - робот убрал пустые стаканы и замер напротив Евы.

— Меня зовут Ева, — девушка слегка прикоснулась к замотанной руке нелегала и заказала еще две порции смеси, — Одной мне не осилить свой лимит, а к утру все обнулится.

Светлые жесткие волосы незнакомца были небрежно зачесаны набок, глаза голубые, ясные и светлые, бескровные губы сложились в кривую усмешку.

— Я - Давид, — нелегал взял полный стакан в руку и поднес его к глазам, — Никогда не задумывались, из чего делают это пойло?

— Картошка, — вяло ответила Ева, выпив смесь, — здесь только она и растет. Картошка и мерзкий земляной хлеб. Ты инфицирован? Твои руки ужасны. Неспроста же ты их так прячешь.

— Нет, я в порядке, — Давид поставил выпивку на стол, так и не притронувшись к ней, — Вы ведь медработник, так? Только у них лимит больше трех.

Ева, улыбаясь, заправила прядь волос за ухо:

— А ты догадливый. Только что толку. Для всех нелегалов, что бы они ни делали, есть только одна плата – лимит на выпивку. Не работаешь, прячешься от миграционной полиции – не получаешь смесь.

Давид отодвинул стакан к краю стойки и посмотрел в глаза Еве:

— Поэтому все работают. Я как-то пробовал бросить пить, но ничего не вышло. Знаете, абстинентный синдром – неприятная штука.

— Мне запрещено рассказывать, но плевать я хотела на запреты этих офисных крыс. Я в больнице часто вижу горожан, по правде говоря, кроме двух санитаров моей смены все остальные в больнице – горожане. Так вот они не пьют смесь. Совсем.

— У них свои способы убегать от реальности. Это огромный город, до эпидемии он считался одним из самых развитых в Западном Полушарии. Технологии: электроника, роботехника, генная инженерия. Реальность размыта, снаружи есть только мы — нелегалы, обеспечивающие их существование. Найвсити еще до обнаружения вируса был заражен.

— Заражен? – Ева взяла стакан Давида и сделала глоток.

— Я занимался изучением изменений психики человека. Я приехал сюда для исследований. Местные жители в течение последних тридцати лет постепенно менялись. Изменения затронули не только их социальное поведение. Проблема ушла корнями в более глубокие сферы человеческой жизни.

— Но если ты – ученый, почему ты не сидишь, где все эти шишки, в лабораториях, а носишь браслет арестанта?

— Так вышло. Но я не жалуюсь. Это не мешает моим исследованиям.

Ева допила и вновь коснулась перебинтованной руки Давида:

— Что с твоими руками, черт побери? Я смогу помочь, я же медсестра.

Над барной стойкой зажглась синяя лампа, телевизионные экраны потухли, робот-охранник выехал в центр и его динамик громко объявил:

— Через пятнадцать минут настанет комендантский час, всем необходимо покинуть помещение.

Ева встала и провела кончиками пальцев по спине Давида:

— У меня квартира через квартал. Абсолютно пустая.

Выйдя из бара, Ева укуталась в плащ: по ночам ветер усиливался. Синие уличные фонари прочертили болезненно впалые щеки Давида и его влажные глаза.

— Давно вы на службе? – Давид засунул руки в карманы, наклонил голову и сгорбился.

— Нет, не слишком давно. Моя предшественница умерла с месяц назад, — Ева кокетливо покачивала бедрами в такт шагам, смесь разгоняла тепло по ее телу.

— Медработникам тяжело приходится. Я слышал, в первый месяц эпидемии полностью сменили два состава городской медслужбы. Но почему все еще так много смертей? Лекарство ведь нашли еще в начале года.

— Тринадцать к двум, — пробормотала Ева, — это лекарство больше убивает, чем лечит. Но конечно же на экранах об этой статистике ни слова. Паника правительству ни к чему. А кем ты работаешь?

— Я? – Давид передернул плечами, — Я занимался раньше захоронениями, потом подметал улицы. Сейчас я временно не могу работать… Руки.

— Производственная травма, — кивнула Ева и протиснулась в дом за железную дверь.

Внутри горел матовый белый свет, серые бетонные лестницы без перил бесконечными зигзагами вели наверх.

На третьем этаже Ева остановилась у гладкой черной двери без таблички, такой же, как и с десяток дверей этажами ниже, и привычным движением провела ключом-картой по экрану-считывателю:

— Здесь не слишком уютно, я тут и не живу почти, только ночую.

Вытянутая прямоугольная комната, казавшаяся огромной из-за пустоты, была хорошо освещена. Стены и потолок белые, пол серый. У окна стояла большая кровать, напротив – стол с двумя одинаковыми стульями, книжный шкаф, на полках которого лежала одежда, и белая глянцевая дверь ванной.

— Так просторно. Вам повезло с квартирой, — Давид сделал шаг вперед, оглядывая покои, — меня поселили в общежитие, как и всех остальных.

— Везение тут не причем, — Ева кинула пальто в угол у двери и разулась, — Одежду можешь положить на полку.

Давид снял обувь, подошел к шкафу и стал раздеваться, фонари в окне потухли — началась обработка улиц.

— Свет выключить? – спросила Ева.

— Да, пожалуйста.

— Мне раздеться самой или…

— Снимите только платье.

Давид на ощупь двинулся к кровати.

— Иди сюда, скоро глаза привыкнут к темноте, — Ева дотронулась до плеча Давида и, скользя своими тонкими пальцами по теплой коже, взяла его за руку, — Сюда.



Ева проснулась до сирены. Возле нее, спиной, прижав колени почти к самой груди, спал Давид.

«Совершенно обычный, - с некоторым презрением подумала Ева, - Типичный нелегал. Не инфицирован, временно не работает. С обычным носом, немного искривленным у основания, - определено был сломан,- с обычными губами, светлыми волосами. Разве что с совершенно не людскими глазами: светлыми, глубокими и очень чистыми. Зачем он мне? Я никогда раньше не думала о каких-то отношениях. Нет, я не раз приводила сюда мужчин. Были и горожане, и этот проклятый Рикардо, который и выбил для меня квартиру. Но это все совсем другое. Давид не похож на них. Какое все-таки дурацкое имя у него. Давид. Какое-то библейское, что ли. Кому сейчас вообще интересна библия? И эти его руки, что с ним?»

Ева посмотрела на перемотанные кисти, лежащие поверх одеяла. Она аккуратно приподняла одну и начала разматывать ее. Под верхней грязной серой тряпкой оказались плотные белые бинты. Ева поднялась, взяла со стола ножницы и сжала лезвия в кулаке, чтобы нагреть их. Она осторожно приложила лезвия к коже, приготовилась сделать легкий надрез, но в последний момент, испугавшись, отпрянула. Сжав губы, она замотала руку в тряпку и дотронулась губами до лба Давида. Он был горячий.

— Уже утро? — хриплым со сна голосом спросил Давид, садясь на постели.

— Да, скоро будет сирена, — Ева отстранилась от него и, нашарив рукой на полу платье, оделась.

— Могу я принять душ?

— Да, — Ева прошла к двери и начала обуваться, — Мне нужно в больницу. Дверь просто захлопнешь.

Давид рассеяно кивнул, взглядом пытаясь отыскать свою одежду.

— Знаешь, — Ева накинула сверху халат медсестры, — ты мог бы пожить со мной. Думаю, с твоими руками в общежитии ты долго не протянешь. Крысы, зараза, общая уборная и душ раз в неделю… Сколько человек у вас там в комнате? Шестеро?

Не дожидаясь ответа, она кинула на пол ключ визитера и захлопнула за собой дверь.



Когда Ева вернулась после семичасовой смены — никого не было. Ключ лежал на том же месте, где она его и оставила.



3

Давид сидел на мешке какой-то крупы, между двумя большими коробками, прижав к груди рюкзак с пожитками. Вагон скоростного поезда слега вибрировал, напольный фонарь давал тусклый свет. Напротив, подперев голову дрожащей рукой, полулежал пожилой мужчина:

– Тоже родственники в Найвсити? – спросил он.

– В некотором роде, – ответил Давид.

– Я как только услышал о карантине сразу бросил все — и на поезд: у меня дочь там с внуком, ему уже десять, а я его так и не видел. Хоть перед смертью погляжу на него. А там уже и помирать не страшно будет, на родине, среди своих. У меня ведь кроме них почитай что и нет никого. Выходит, вирус этот и помогает тоже. Так я и помер бы в одиночестве, откладывая свое возвращение. А тут только услыхал - сразу.

Давид прикрыл глаза, стараясь заснуть.



— Добро пожаловать, - высокий мужчина с выбеленными аккуратно зачесанными назад волосами сдержанно приветствовал Давида. — Меня прислал профессор Сонин встретить вас. Надеюсь, поездка была не слишком утомительной. Город закрыт на карантин, въезд сюда запрещен. Приходится искать обходные пути и это, к сожалению, не всегда самые удобные способы передвижения.

— Я в порядке, — Давид накинул на плечо рюкзак.

В здании университета стояла тишина. Широкие длинные коридоры с большими окнами были пусты. Кабинет Сонина находился на самом верхнем этаже.

— Профессор ждет вас.

Взглянув на блестящую серебряную табличку кабинета, Давид толкнул дверь.



4

Ева стояла с закрытыми глазами у раковины, запрокинув голову, она чувствовала, как по ее рукам течет обжигающе-холодная вода.

Кровь, кровь… Всюду кровь. Каждый день руки в крови, они грязные, их не отмыть. Можно часами тереть их металлической щеткой, сдирая кожу. Но чище от этого они не становятся. С каждым днем крови на них все больше и больше.

— Ева, — в комнату вошел санитар, — я искал тебя повсюду, вот ты где.

Медсестра выключила воду, вытерла бумажным полотенцем пунцовые от ледяной воды руки и, спрятав их за спину, подняла взгляд на своего напарника:

— Я чертовски измотана.

— V-12 уже отбыл, — санитар положил руку на плечо Еве и, всматриваясь в ее осунувшееся лицо, добавил, — сегодня двенадцать против двух. Это прогресс. Они изменили вакцину. Добавили в нее ген какого-то паука…

— Скорпиона, — перебила Ева, стряхнув плечом руку санитара.

Она медленно приблизилась к нему, вглядываясь прямо в расширенные зрачки, и постепенно лицо санитара стало расплываться, обретая очертания почти забытые, но мгновенно заставившие ее сердце биться быстрее. Скулы очертились, щеки слегка впали, глаза стали ярко-голубыми.

— Я ждала тебя, — прошептала Ева в ухо Давиду, который теперь совсем не походил на санитара.

Его руки легли на ее талию, скользнули под пуговицы халата, мурашками прошлись по всей коже.

— Я люблю тебя, Ева, — в мгновение лицо Давида, усмехнувшись, исчезло, перед Евой стоял прежний санитар, прижимаясь к ней, руками лаская ее волосы.

Ева отчаянно вырвалась из объятий, и, не замечая ничего вокруг, кинулась прочь из больницы.

Мимо смазанными штрихами мелькали больничные палаты, удивленные лица медсестер и санитаров, кушетки, трубки капельниц, кресла зала ожидания.

Ева, не помня себя от ярости и отчаяния, бежала вниз, на улицу. Она задыхалась, ей не хватало кислорода, больничное зловоние сдавливало ей горло.

Прочь, прочь из этого проклятого места. Бежать, скрыться подальше от людей, от болезни, от крови. Быстрее, еще быстрее. Кровь, мои руки все в крови, ее не отмыть.



Ева пришла в себя, когда на улице начало темнеть и постепенно зажигались синие фонари — скоро объявят комендантский час.

Оглядевшись по сторонам, она несколько секунд молча разглядывала одинаковые серые многоэтажки, ровными рядами преграждающие улицы. Они были повсюду: эти мрачные коробочки с узкими прорезями окон. И совершенно пустые улицы с легким, бродящим в переулках, ветром, колющим красные пальцы рук без перчаток.

Прозвучала хриплая сирена.

Ева с бешенством ринулась к ближайшему дому, железная дверь была плотно закрыта, идентификационный экран погас.

Отчаянно сжав кулаки, впиваясь ногтями в мягкую ладонь, Ева побежала к другому дому — его дверь также была заперта.

Сжимая кулаки все сильнее, Ева бежала вглубь домов, с криками стучала в глухие железные двери, сбивая руки в кровь. Она бежала все быстрее от дома к дому, громче кричала и сильнее барабанила в закрытые равнодушные двери. В конце концов, выдохнувшись, она упала посреди улицы между двумя безликими серыми домами, и, утирая грязным рукавом, слезы, стала отчаянно реветь в синем полумраке уличных фонарей.

Ее грудь вздымалась как бешенная, испуская хриплые стоны отчаяния, все ее тело тряслось, обдуваемое холодным ветром, разбитые руки саднили, дыхание сбивалось и, кашляя, Ева как рыба, выброшенная на берег, открывала рот, пытаясь дышать.

Слезы, кашель и хриплые безнадежные стоны разрывали ее сердце. Она сжала лицо руками и постаралась вслушаться в далекий рев двигателей.

Каждую ночь на улицах города производилась дезинфекция. Ева, как медсестра, доподлинно знала, что это такое.

Вначале машины-чистильщики при помощи ультразвука заставляют все живое сходить с ума и в бешенстве выбегать к свету, сметая все на своем пути. Затем «пожарные машины», как их называют в народе, дают несколько огневых залпов, дотла выжигая плоть с улиц, расплавляя даже кости и зубы. И в довершении обеззараживающие машины своими огромными заборниками убирают всю оставшуюся биомассу, покрывая землю толстым слоем токсичного реагента, который уничтожает все те клетки, какие еще могли остаться в живых после предыдущей обработки.

Как-то Ева допоздна осталась в больнице, из-за Ока, которое, зациклив свою программу, преследовало ее до ночи. Тогда Ева видела, как санитар, заправляющий машину реагентом, случайно уронил каплю себе на штанину. Через несколько минут он корчился в муках, пытаясь содрать с себя кожу в месте поражения. Реагент настолько сильно въедался в тело, что прожог даже кость. Тогда санитара удалось спасти. Ему вовремя ампутировали ногу, не дав реагенту распространиться выше, на все тело. Но Еве еще долго снились страшные картины мук такой дезинфекции.

К утру реагент растворяется, и город оживает как ни в чем ни бывало, по улицам снова можно ходить, вдыхать воздух и делать то, на что годится труд нелегала.



Звук мотора приближался — первый этап дезинфекции начался, через несколько мгновений из ее ушей потечет кровь от невыносимой вибрации ультразвука внутри ее черепа.

Это конец. Я уже мертва.



5

Профессор Сонин был неразговорчив. Коротко кивнув Давиду, он указал на кресло из белой кожи напротив окна, а сам, хмурясь, уселся прямо на гладкий глянцевый серый пол:

— Вы, я так понимаю, Давид? — И не дожидаясь ответа, даже не подняв глаз на собеседника, он продолжил сам с собою, — Что ж, кхм. Занятно. Весьма занятно.

Затем в комнате воцарилась тишина. Профессор сосредоточенно думал о чем-то, поглаживая свою короткую бородку, а Давид молча сидел, уставившись на свои ладони.

Найвсити показался ему красивым городом. Пока его везли в научный центр, он успел разглядеть из окна кабины высокие белоснежные шпили и закрученные самым невероятным образом петли магистралей. В Найвсити были деревья — это открытие показалось ему невероятным. С виду настоящие деревья с грубыми основаниями и зелеными, будто тканевыми, верхушками, подрагивающими на ветру. Деревья стояли ровными рядами вдоль узких каналов с сероватой блестящей водой. Вопреки ожиданию, купол над Найвсити был не голубым, как в других полисах, а красноватый. В центре, над огромным зданием научного центра, купол был густо-бордовый, внизу у краев — светло-розовый. Такое «небо» показалось Давиду драматичным, но он не мог не отметить и манящую красоту его яркого глубокого свечения.

Движение в Найвсити было спокойное: на улицах людей без транспорта почти не встречалось, редкие служащие сновали между зданиями по движущимся узким дорожкам транспортеров. Мобильного транспорта же в городе было много, но в основном он стоял неподвижно на станциях, у домов и на крышах. Складывалось впечатление, что в городе почти никого не осталось, и все жители покинули его.

— Что же касается вашего, кхм, исследования, — профессор Сонин неожиданно очнулся от своих размышлений, — Весьма занятно, как я считаю. Весьма.

Затем профессор встал с пола, подошел к огромному белому столу, приложил к поверхности свою ладонь и, приглашающим жестом поманил Давида к себе.

На поверхности стола появились окна с изображениями разных частей человеческого тела, кое-где Давид даже сумел разглядеть ДНК, но не человеческую, по крайней мере, не совсем человеческую.

— Мы изучали проблему, — профессор Сонин виновато взглянул на Давида, — у нас целый этаж посвящен… Целый этаж, вы же понимаете насколько это огромные усилия? Мы производим колоссальные старания в этом направлении. Все наши ресурсы, кхм, конечно из дозволенного резерва, но тем не менее, все ресурсы брошены на изучение… кхм, проблемы.

Давид жадно всматривался во все данные, которые только что предоставил ему Сонин, перед его глазами пробегали результаты десятков сложнейших исследований и испытаний. Он с азартом двигал окна по поверхности стола, вчитываясь в комментарии, разглядывая схемы и снимки:

— Это просто невероятно, — бормотал он, не слыша слов профессора, — Тысячи, нет, должно быть, десятки тысяч, ученых… какие невероятные исследования! Мне нужно время, мне нужно трое суток на изучения материала. На четвертые я подготовлю для вас подробный отчет.

— И мы будем весьма признательны вам, — профессор Сонин стукнул ладонью по столу и разноцветные окна со снимками и графиками исчезли, стол снова стал прежней гладкой белоснежной поверхностью, — Вас проводят.

Двери распахнулись, и на пороге стоял все тот же мужчина с выбеленными волосами:

— Прошу следовать за мной.

— Весьма признательны, весьма, — уже вслед Давиду кинул профессор, перед тем как двери бесшумно и плотно закрылись перед его сожалеющим лицом.



6

Ева слышала, как громкий рев мотора пронесся прямо над ее ухом, а после чья-то крепкая хватка потянула ее за запястье, она упиралась, жмурясь от раздирающей изнутри вибрации, пульсирующей в ее голове.

— Не сопротивляйся, иди за мной! Быстрее, верь мне, мы должны бежать, эти машины взорвут твою голову! — как будто внутри нее самой слышался чей-то голос.

Ева вспомнила, что давным-давно, когда она еще была маленькой девочкой, они с сестрой любили играть на улице, и сестренка, закрывая руками рот, громко кричала: «Ева, Ева, таракана съела!».

Сестра бегала вокруг нее и кричала, а Ева пыталась догнать ее, и никогда не могла поспеть.

Ева, Ева, таракана съела. Ева, Ева. Таракана. Съела. Ева.

Когда Ева открыла глаза, она поняла, что лежит на полу в какой-то темной комнате, в узкой прорези окна виднеется синеватый свет — она выжила.

— А смерть совсем близко подобралась к вам, — в темноте послышался мужской голос, — это можно назвать чудом, что я был поблизости. Эти машины, они ведь бездушные железные монстры. Вас бы испепелили.

— Кто ты? — Ева села на полу, в висках пульсировала боль, — Как вы меня нашли?

Из темноты к ней вышел Давид. Его яркие голубые глаза смотрели прямо на нее.

От неожиданности Ева вскрикнула, и прижала руки к лицу, ее сердце бешено застучало.

Давид, это он. Это Давид. Сейчас рядом со мной. Это точно он!

— Я рад, что вы живы. В прошлый раз вы спасли меня, теперь я вас. Я рад, что мне удалось расплатиться. Не бойтесь, прошу вас, вы меня не помните? — он протянул руку отпрянувшей Еве, — Меня зовут Давид, мы встретились с вами как-то в баре, смесь №8, помните?

Давид широко улыбнулся.

— Я… кажется, я начинаю вспоминать, — Не веря своим глазам, Ева вложила свою ладонь в по-прежнему перебинтованную руку Давида. — Спасибо, что спасли меня. Правда, спасибо.

Давид подал Еве теплое одеяло и, повеселев, налил ей чашку чего-то горячего.

— Голова будет болеть. Но через день пройдет. Высотные звуковые колебания все-таки — неприятная вещь. Но я успел вовремя, ваш мозг не поврежден, я уверен в этом.

Давид снова улыбнулся:

— И все-таки как здорово, что я оказался рядом. Вы знаете, ведь я не планировал задерживаться. Я всегда прихожу в одно и то же время, а тут работа подвернулась, совершенно случайная, вот и пришел к самой сирене.

— Удивительно, — усмехнулась Ева и жадно, пытаясь запомнить каждую деталь лица Давида, посмотрела на своего спасителя.

— Сегодня моя комната пустует. Вы можете остаться здесь до самой утренней сирены. Я принесу вам подушку.

Ева, обняла колени и, осмелев, спросила:

— Почему ты не пришел?

Давид молча рылся на кровати в поисках подушки.

— Я оставила тебе ключ. У меня отличная квартира: душ, все чисто. Я бы посмотрела твои руки, знаешь.

Повисла напряженная тишина.

Ева поставила чашку на пол:

— Хотя знаешь что, не отвечай. Мне плевать. Не захотел – твое дело. Пле-вать! В конце концов в этом городе полно крепких мужчин, которые будут рады провести со мной ночь. И не одну!

Ева вскочила на ноги и подошла к окну. Внизу, на улице, было темно, свет уличных фонарей почти уже не доходил до земли.

— Я не мог, — едва-слышно произнес Давид. — На то была причина, простите.

Ева громко рассмеялась и, ничего не сказав, взяла подушку и укрылась одеялом с головой.

— А ведь это даже хорошо, что ты не остался тогда, — прошептала Ева в одеяло, — ты бы мне непременно надоел.

Она закрыла глаза и погрузилась в черноту забвения без сновидений.



7

На четвертые сутки добровольного затворничества Давид вызвал к себе профессора Сонина. Он быстро громко и возбужденно рассказывал свои умозаключения. Через час непрерывного монолога Давид с любопытством посмотрел на непроницаемое безразличное лицо профессора:

— Вы можете подумать, что я чокнутый и слишком поспешен в своих выводах. Но, профессор, смею предположить, что Найвсити, иначе говоря, начал процесс так называемого фагоцитоза. Это невероятно, но, чтобы сохранить целостность своей ноосферы, здоровье системы в целом, Найвсити стал атаковать зараженные клетки. Город истребляет больную материю. Он поглощает чужеродное, пережёвывает, уничтожает его.

Сонин нахмурился, впервые за все время на его лице появилось отчетливое выражение недоумения, помешкав, он все-таки вступил в диалог:

— Давид. Кхм. Найвсити — это сложнейшая саморегулируемая система. Это один из пяти великих полисов, оставшихся со времен наших прародителей. Я… кхм, не настаиваю. Но при всем уважении, полис является всего лишь сосудом, содержащим в себе населяющих его людей. Это хорошо отлаженная машина. Вы же говорите так, будто Найвсити представляет собой живой организм, способный ко всему прочему еще и бороться с… Как Вы изволили выразиться? Инокомыслием. Полис не способен действовать во вред человеку. Это каждый ребенок знает со школьной скамьи, основы роботехники.

— Вы привыкли к тому, что все происходит по тем законам, о которых говорили прародители, — Давид в отчаянии запрокинул лицо вверх, так, что голова закружилась, — Я предлагаю вам выйти за эти рамки. Представьте, что прародители сыграли злую шутку, рассказав полису больше, чем нам с вами. Что если в попытке сохранить человека, они решили возложить на полис ответственность за здоровье общества. Что если Найвсити, вычислив отклонение от заданного курса, сам принимает решение, согласно древним указаниям, привести человечество к норме. Он как тиран древнейшей истории подавляет протест, устраняя девиации в зародыше. Хотите верьте, хотите не верьте, профессор, но, изучив все материалы, я пришел к настоящему откровению: полис — живое существо, способное бороться с инакомыслием и нежелательными проявлениями. Это сверхорганизм, синтезированный в совершенной интеграции с ноосферой и его жителями. Мне кажется, мы с вами стоим у истоков великого открытия, разгадки тайны прародителей. Они не покинули нас бесследно, они даровали нам свои души, направив развитие человечества по нужному курсу. Вы понимаете, что это может значить? Какую ценность нести для человечества? Возможно именно Найвсити суждено послужить ключем к разрешению великой загадки всех времен — бессмертию человеческой расы!..

Давид еще долго возбужденно мерил шагами кабинет Сонина, пока тот, обезумев, кричал в динамик, вызывая охрану.

Пришел в себя Давид только очутившись в тесной камере без окон, с мигающим белым светом, и мягкими, обшитыми белоснежной кожей, стенами. Только через несколько часов он осознал, что из выдающегося ученого превратился в арестанта Найвсити.

@темы: Рассказ

---

[Тедди-Ло]

Название: Имбридинг
Размер: 957 слов
Примечание: Инбри́динг (англ. inbreeding, от in — «внутри» и breeding — «разведение») — значение. В данном тексте правописание термина коверкается умышленно.

Алексей Иваныч мчался по лесу, загнанным лосём продираясь сквозь кустарник, грузно сигая через коварные коряги и ямы. Пот заливал ему глаза и застил путь, утирать его было некогда. За Алексеем Иванычем тянулся рваный след вещей, вывалившихся из рюкзака, который Алексей Иваныч не догадался скинуть с себя в начале погони. Это была именно погоня, потому что за тяжко дышавшим Алексеем Иванычем летел самый тёмный кошмар его детства, порождение рассказчицкого таланта его старшего брата, причина позорного дошкольного энуреза — Баба-Яга в ступе. Настоящей она была или нет, Алексею Иванычу было разбираться недосуг, он бежал так, как не бегал на сдаче нормативов в армии двадцать лет назад. Баба-Яга неотступно летела следом и дула в полицейский, судя по звуку, свисток, чем повергала улепётывающего Алексея Иваныча в ещё большее смятенье духа. «Брошу пить... брошу пить...», – мучительно стучало в его голове в такт с грохотом сердца, шпарящим на износ. – «Брошу пить... ей-бо...»

Мысль не додумалась, потому что земля и небо внезапно поменялись местами и Алексей Иваныч, нелепо взмахнув руками, обнаружил, что висит вниз головой, удерживаемый верёвочной петлёй за лодыжку. Алексей Иваныч успел ещё заметить довольного светловолосого сопляка лет десяти в косоворотке. Сопляк держал в руке верёвку и сидел верхом на тощем волке. Алексей Иваныч, прокляв тот день, когда решил пойти в турпоход, потерял сознание.

В себя Алексей Иваныч пришёл от мягкой тряски и негромкого разговора. Открыв один глаз, он обнаружил, что надёжно привязан уже за обе ноги к, о ужас, той самой ступе с Ягой. Ступа медленно летела вперёд, в чащу, совсем низко над землёй. Кроме того, Алексея Иваныча, судя по ощущениям, кто-то крепко держал за рюкзак, не давая голове волочиться по лесным кочкам. Алексей Иваныч закрыл глаза и попытался вторично упасть в обморок. Его попыткам мешал разговор между Бабой-Ягой и, очевидно, тем самым сопляком в косоворотке.
– Ууууу, шерсть на лесу, грибы в носу, – скрипела Яга, гэкая по-одесски, – Вань, аль он царевич, шо такой жырнай, ступа усё сопло стёрла яво переть.
– Не, бабуль, судя по паспорту, он гражданин эрэф, – сообщил детский голос и добавил, – москвич.
Алексей Иваныч похолодел и лапнул карман на жилетке, в котором хранились документы. Карман был пуст. Алексей Иваныч утроил усилия по впадению в обморок, так что мог бы уже впасть и в кому силой воли.
Бабка звучно харкнула.
– Масквич! В лоб кирпич! Когда масквич работать умел, я в девках бегала, цвяты нюхала.
– Ничего, бабуля, – бодро ответствовал голосок, – будет плохо работать, мы его съедим.
На этих словах попытки Алексея Иваныча увенчались успехом.

Когда он пришёл в себя во второй раз, то некоторое время лежал без движения, прикидываясь мёртвым, и прислушивался. Звуки кругом ничего не сказали Алексею Иванычу, так что пришлось ему приоткрыть глаза. Замутнённому пережитым ужасом взору его открылась просторная поляна. В центре поляны стояла большая изба на странных, гнутых сваях. У крыльца избы, спиной к поляне, возилась согбенная бабка с клюкой, а по поляне был рассеян десяток потрёпанных личностей разного возраста, в каждой из которых угадывался бывший турист или туристка. И все эти мрачные, грязные, замученные люди занимались чем-то загадочным со странными подвижными коробками из-под обуви. Алексей Иваныч открыл глаза шире и даже привстал. Рядом с ним заросший щетиной мужик меланхолично пихал в коробку живых червей. Коробка оказалась не совсем коробкой — это был небольшой деревянный ящик на тощих цыплячьих ногах, покрытый соломенной крышей. В ящике были прорезаны дверь и окна. В дверь-то червей и пихали. Однако, судя по всему, в ящике кто-то сидел — черви летели обратно в мужика. Алексей Иваныч огляделся. У каждого человека было по одному-два подобных ящика. Разница была в том, что у некоторых ящиков было по четыре цыплячьих ноги, а не по две, у некоторых имелся крокодилий хвост, а некоторые ящики сидели гроздью по три, как будто росли из одного корня в виде курьих лап. Алексей Иваныч начал остервенело тереть глаза.

Сопляк в косоворотке восседал на бочке, обложившись толстыми книгами. Рядом с бочкой сидел тощий облезлый волчара.
– Бабусь! – закричал пацан, – Я нашёл, откуда избушата! Это межвидовое скрещивание, ибр... ирб... имбридинг!
– Вумбилдинг, – отозвалась Яга, – ты паспорты не потерял ихние?
Люди на лужайке напряглись.
– Не, – сопляк значительно похлопал себя по боку, где, видимо, у него хранились все паспорта. И Алексей Иваныч тёр глаза и никак не мог поверить в то, что всё происходит наяву. Слева от него изнурённая девчонка старалась приладить на крышу одного из «избушат» клок соломы, пока её второй — трёхящичный – подопечный пинал собрата куриными лапами с острыми когтями.
– Помнишь, Горыныч-то прилетал, ну вот, – продолжал Ванька. – Сделал нашей Нюрке... имбридинг.
– Мимбриндинг, – ворчала Баба-Яга, – нахватался словей, хоть режь, хоть шей. Я тебе так скажу: ежели я ещё этого гада тут увижу, я яво ушибу насмерть!
Она ловко пнула избу, и, к ужасу Алексея Иваныча, та распрямила согнутые сваи, которые оказались огромными куриными лапами, и с шумом почесала ушибленное место. Волк и Ванька-сопляк тем временем шустро ринулись под избу и выскочили раньше, чем та уселась на место — в руках у Ваньки и в пасти у волка было десятка два крупных зеленоватых яиц.
– Имбридинг, – продолжала ворчать Яга, – греховодство одно, вот што, никакой приличный зверь полукровок не признаёт, наплодили тут, ядрёна-матрёна.
Волк и мальчик скучающе смотрели на бабку, которая придирчиво перебирала яйца.
– Баааа, а кто мой папа? – протянул Ванька. Волк странно хыкнул.
– Нет у тебя папки, – завопила Яга, – я у тебя и мамка, и папка, ты сам у меня в капусте народился, бабке пригодился.
Пацан открыл было рот, чтобы что-то возразить, но его прервал гул самолётных турбин. Алексей Иваныч с надеждой посмотрел в небо: спасатели?
Раздался дикий боевой визг, а следом за ним в небо взвилась Баба-Яга в ступе:
– Ырооооод! – орала она. – Горыныч, цуцкин сыыыыын! Я те покажу избы портиииииить!
– Слева заходи, слева!... Справа, справа, он на левую башку кривой, – подсказывал с земли Ванька. Они с волком, задрав головы, с интересом наблюдали за сражением, помахивая страшно похожими пушистыми волчьими хвостами. Алексей Иваныч решил, что паспорт ему ни к чему, тихо поднялся, пользуясь тем, что лежал далеко в стороне от остальных пленных, скинул с себя рюкзак и дал дёру.

@темы: Рассказ

---

[Lienin]

Второй раз выкладываюсь у вас. По прежнему принимаю тапки любых размеров. =)

Название: Veni daemon!

В комнате царил мистический мрак. Мистическим он был не из-за плотно задёрнутых штор и даже не из-за слабых ламп (а что вы хотите - общага, экономить надо), а из-за полного безысходности голоса, громко и чётко зачитывающего латинские выражения.

- In aeternum... In aeternum...*

-Лиза?

- Abyssus abyssum invocat... Abyssus abyssum invocat...*

- Ау!

- Facilis descensus Averni... Facilis descensus Averni...*

- Земля вызывает Лизу! Хей!..

- Ай! Чего ты меня трясёшь?

- А как иначе до тебя достучаться?

Лиза насупилась и отложила тетрадь с латынью. Она понимала, что Анна права, отвлечь её в момент крайней сосредоточенности можно только двумя способами, но на территории кампуса не было пригодных для взрывания армейских складов.

- Так вот, что я хотела, - девушка, привлёкшая наконец внимание к себе, сложила руки на груди и постаралась придать своему лицу как можно более грозное выражение. - Ты в "aeternum" должна читать не "аэ", а "э", это же диграф.

Взгляд Лизы был полон такой тоской, что Анне самой стало печально от воспоминаний, как сама она год назад учила спряжения, склонения, и старалась не ржать над тем, с каким удовольствием преподавательница произносит название творительно-предложного падежа.

- Ну, всё будет хорошо. Это всего на семестр, да и преподша у тебя хорошая, сильно пытать на экзамене не будет...

- Да я с этой латынью чокнусь скоро и демонов вызывать начну! - в сердцах бросила несчастная студентка. Кстати, исторического факультета.

- Зато императив повторишь, - философски заметила не такая несчастная студентка кстати-филологического факультета, включая чайник и протягивая руку к пакетику чая.

- Veni daemon!*

Погас свет, трепыхнулись занавески, повеяло серой. Теперь комнату освещала только синяя подсветка чайника.

- Аня, ты где лампочки покупала, что они так инфернально перегорают?

- Это не я, это электрики! - возопила возмущённая наглым поклёпом девушка. - Лучше лампу настольную включи.

- Кхм... - сказал кто-то третий.

При свете настольной лампы стало понятно, что в комнате прибавилось народу.

- Nunc est bibendum...* - сказала ошеломлённая явлением Лиза и села на кровать. Анна молча последовала её примеру.

Демон был, надо сказать, какой-то стереотипный. Двух метров роста, краснокожий, с козлиной головой, хвостом, крыльями, копытами. И без одежды. Он переминался с ноги на ногу и, видимо, не очень понимал, где находится и как так вышло.

Лиза очухалась быстрее всех. Она достала с полки самую большую кружку, налила туда чаю и сунула в руки демону. Потом подобрала упавшую тетрадь, взяла ручку, села на кровать, и, пристально глядя на мистическое создание, мрачно изрекла:

- Рассказывай.

- Что рассказывать? - оторопел демон. Он уже слегка пришёл в себя и теперь пытался понять, почему две сидящие перед ним девы не падают ниц, не просят у него ведьмовской силы, вечной красоты или хотя бы отравы "шоб муженька со свету сжить".

- Всё.

- Типичный гуманитарий, - ожила Анна, - никакой конкретики.

Лиза продолжала буравить демона взглядом, да таким, что ему стало не по себе. Ан никак у девы в роду были могущественные ведьмы, от которых она унаследовала какой артефакт, защищающий её от чар.

- Слу-у-у-ушай, - Аня одарила демона таким оценивающим взглядом, что он сразу понял, что влип. - У нас тут мужчинка, бесхозный, голый, можно я его себе заберу?

- Нет, нельзя! - резко выступила против студентка-историк. - Я с его помощью курсач писать буду. По тайным обществам. Он мне всё про ритуалы выложит...

- Да тебе и книг хватит, а мне он нужнее!..

- Цыц, филологическая дева, спугнёшь ещё нашего гостя, он обратно в Ад умотает. Кстати, демон, по какому принципу устроен Ад? Дантевскому, апокрифическому, правильно деление папы Григория Великого или кого-то из оккультистов Нового времени?

Демон сделал большой глоток из кружки. Чай оказался ромашковым, он успокаивал, позволял собраться с мыслями.

- Девы, - мысли наконец собрались во что-то более-менее связное, - может, я вам дам что-нибудь, а вы меня отпустите?

Студентки крепко задумались. С одной стороны, приближалась сессия, а тут подвернулась такая возможность как-то повлиять на её результаты, да и на результаты последующих экзаменов тоже. С другой - стереотипные демоны должны быть стереоптипно хитры, а значит верить в его бескорыстие было нельзя.

- Давай позовём Веру, - предложила Анна, - она ж у нас искуствовед-сатанист, поможет придумать, что попросить.

- Ты что? - испуганно взмахнула руками Лиза. - У неё ж инфаркт миокарда случится от несоответствия происходящего "Малому ключу Соломона"! Да, демон, зовут-то тебя как?

- Вассаго... - рассеянно сказал демон, всё ещё пребывающий под успокоительным действием ромашки.

- Ага! - победоносно возвестила студентка-историк. - Теперь ты наш!

- Чего это я ваш?

- А того, демонологию изучать надо.

Вассаго завис. Подобной наглости он не видел уже давно, последний раз - веке этак в четвёртом, и после этого на всяческие призывы колдунов и ведьм отправлял исключительно своих прислужников. Определённо, день сегодня выдался неудачный.

- Ладно, Вассаго, с тебя шесть бутылок "Chateau Lafite" урожая 1787 года и можешь убираться обратно в Ад.
Демон украдкой перевёл дух. Он уже боялся, что с него стребуют пару миллионов солидов и вечную жизнь, как сделали те ушлые византийские юристы, после общения с которыми земной мир стал столь непритягателен.

- А как же я? - с тоской в голосе провыла Анна. - А кто будет приносить мне завтраки в постель, открывать двери, бутерброды маслом намазывать, ночью... пледиком укрывать?

- У него голова козлиная. И рога, и хвост. И копыта. И посмотри на него, он же волосатый! Филолог, грезь ты о своём Ленском, он хоть стихи писать умеет. Вассаго, где вино?

Материализация предметов из ничего не входила в список обязанностей демона, но могучая сила латинского языка не позволяла ему ослушаться приказа. С хлопком он исчез и появился спустя десяток секунд, держа в руках пыльный ящик. Внутри он был обит вытертым зелёным бархатом, на ложах покоились шесть пыльных бутылок с пожелтевшими этикетками. Демон поставил ящик на кровать и приготовился переправиться домой. Он представил себе свой уютный кабинет, слугу, который должен был как раз принести ему гренок с грешниками на завтрак, но переход почему-то не происходил.

Кажется, непонимание и страх отразились на его лице, потому что Анна подошла к нему и сочувственно похлопала по плечу:

- All ist ubils.*
Тут демону стоило бы задуматься, что он зря избегал всего, связанного с земным миром, потому что фраза на незнакомом языке прозвучала, как проклятие.

Лиза, дабы не терять время на пустые утешения, открыла учебник латыни.

- Сейчас, Вассаго, я буду составлять заклинание, которое отправит тебя обратно. Молись, чтоб я не напутала залоги, а то мало ли...

И пока Анна, как стереотипная студентка филфака, пялилась на остававшегося на протяжении всего происходящего голым демона, Лиза, высунув от напряжения язык, листала учебник. Закончив, она выдохнула, повернулась к страдающему демону, и, откашлявшись, очень пафосно произнесла:

- Daemon is domum!*

Вновь запахло серой и демон исчез. Печально вздохнула Аня.

- Мне кажется, теперь действительно стоит выпить.

- Пожалуй, - согласилась Лиза, доставая из тумбочки штопор. - Напомни мне, чтоб я вернула Вере эту её фамильную аромалампу. Я не готова к еженедельным явлениям мистических сущностей.

_________
Примечания:

*In aeternum - В вечности. (лат.)
*Abyssus abyssum invocat - Бездна взывает к бездне. (лат.)
*Facilis descensus Averni - Легок путь через Аверн, т. е. путь в подземное царство. (лат.)
*Veni daemon! - Приди, демон! (лат.)
*Nunc est bibendum - Теперь надо выпить. (лат.)
*All ist ubils - Всё плохо. (гот.)
*Daemon is domum! - Демон, иди домой! (лат.)

@темы: Рассказ, Творчество

---

[~Sunbeam~]

Мутный вязкий воздух застрял в груди —
И теперь ни выдохнуть, ни вздохнуть.
Объясни, кто должен нас всех спасти,
Если нам так нравится здесь тонуть?

Небо мягко сядет на мой карниз
И всю ночь следит за моим окном.
Эти грабли снова взлетят на бис —
Не дождутся встречи с усталым лбом.

Завихрится реальность в калейдоскоп,
Не поймешь, где истина: все двоит.
И пальто пропиталось насквозь тоской.
Отчего-то стихами нутро кровит.

Объясни, в чем было твое «вчера»,
Почему тебе не хватает слов?
Нас обоих манит к себе игра,
Без отчетливых правил и без ходов.

Бьет в ладони секунд холодящих брызг
И расшаркивает время свои шаги.
В этом мире всё потеряет смысл
Без всех тех, кому можно писать стихи.

@темы: Стихи, Чувства

---

О вкусах не спорят

[Avocbka]

Этажом выше грохотала музыка.
Звук обрушивался откуда-то с потолка, растекался по стенам, ударялся о плинтуса и батареи, отскакивая от преград, и, словно упругий мячик, снова подпрыгивал вверх.
И так до бесконечности.
Бесконечность длилась вот уже ровно сорок три минуты, тринадцать секунд и равнялась одному музыкальному треку, прокрученному по кругу много раз, и пяти выкуренным сигаретам.
Костя никогда не думал, что время можно измерять сигаретами, но музыкальные пристрастия новых соседей сверху с легкостью убедили его, что он был не прав.
Вытащив шестую сигарету, он в задумчивости почти минуту смотрел на нее, потом аккуратно пристроил обратно в пачку, отложил зажигалку и поднялся из кресла, которое немного подрагивало от музыкальных волн, омывающих квартиру со всех сторон.
Уже стоя рядом с квартирой, из которой музыка грохотала так, словно динамики были были вмонтированы прямо в дверь, Костя притормозил, повернув в сторону балкона, вытащил сигарету и закурил. Он стоял и смотрел за районный пейзаж, который разделялся надвое струйкой сизого сигаретного дымка.
Потом сунул окурок в консервную банку с отогнутой до половины крышкой и вернулся к соседской двери.
В ответ на его звонок дверь тут же распахнулась, будто его ждали.
В дверном проеме стояла девчушка-подросток в шортах и майке, лет пятнадцать на вид.
Девчушка была длинная и тонкая.
"Как макаронина" - подумал Костя.

Но вслух сказал:
- У тебя очень орет музыка, невозможно разговаривать по телефону! Сделай, пожалуйста, потише.
Макаронина внимательно посмотрела на него и сказала:
- Во-первых, здравствуйте.
- Привет, - ответил Костя. - Убавь громкость, будь человеком.
- Если я убавлю звук, то эффект будет не тот, - ответила девушка. - Это же не романсы.
"Логично" - подумал Костя, отметив про себя, что "романсы" она произнесла, просто констатируя факт, без пренебрежения.
Но вслух сказал:
- Тогда надень наушники и можешь хоть на полную врубать! Ты почти час гоняешь один и тот же трек, за это время можно было уже проникнуться эффектом!
- В наушниках можно слушать джаз, но никак не металл, - ответила макаронина, по-прежнему внимательно глядя на него.
- Проблема в том, что вместе с тобой этот металл слушает весь дом, и если первые пять раз мы проникались звуком, то последние восемь раз эффект был уже немного смазан. - ответил Костя.
- Вас раздражает агрессивная музыка? - спросила макаронина тоном, которым обычно спрашивают "хотите поговорить об этом?".
- В данный момент меня раздражает то, что в собственной квартире я не слышу человека, с которым разговариваю по телефону, - ответил Костя.
- Вы слишком реагируете на внешние раздражители, - резюмировала макаронина и сделала приглашающий жест рукой - Проходите, выпьем чаю, поболтаем.
Костя зашел в квартиру с четким понимаем того, что шел сюда он точно не за этим, но почему то теперь орущая музыка совершенно не вызывает у него чувство раздражения.
- Родители не объясняли тебе, что незнакомых людей в квартиру пускать не стоит? - спросил он.
- Вы же сами сказали, что живете под нами, - логично ответила макаронина, щелкая пультом, чтобы приглушить орущие динамики и одновременно наливая в чайник воды. - Чай? Или может быть кофе?
- Я не пью кофе, - ответил Костя. -Если можно, зеленого чая, пожалуйста.
- И правильно, - кивнула макаронина.- При вашей нервной возбудимости кофе вам противопоказан. А вот курите зря.
И она жестом указала на пачку, очертания которой четко прорисовывались в кармане его джинсов.
- И зажигалка торчит у вас из нагрудного кармана, - добавила макаронина, заливая в заварочный чайник горячей воды из крана.
- Чай надо заваривать кипятком, а не водопроводной водой, - сказал Костя.
- Я согреваю чайную емкость. - пояснила макаронина. - И, между прочим, зеленый чай заваривают не кипятком, а просто горячей водой, иначе он погибает и вы пьете просто горячую подкрашенную воду.
"О, Боже мой!" - подумал Костя.
Ему страшно захотелось курить. И водки.
И сала на черном хлебе, с чесноком и крупной солью.
А вместо этого он сидит на чужой кухне и слушает какую-то малолетнюю заучку, которая рассуждает о полезных свойствах зеленого чая с таким понимаем, словно сама выращивает его где-то в Китае в свободное от уроков время.
- Тебе сколько лет? - спросил он. - Пятнадцать?
- Тринадцать, просто я высокая. В маму. - все это было сказано все тем же спокойным рассудительным тоном, который никак не вязался с ее возрастом.
Она разлила чай по чашкам, одну подала ему.
- Сахар, мед? Или может лимон? Еще некоторые пьют зеленый чай с молоком, но это иллюзия и ничего полезного в таком сочетании нет.
Костя страшно захотелось зеленого чая с молоком.
- Лимон, если можно, - сказал он, неизвестно зачем помешивая чай.
Она заметила это движение и поставила перед ним деревянную ложечку и прозрачную вазочку с медом.
Вытащила откуда-то курагу, чернослив и темный крупный изюм, ополоснула и сложила горкой в пиале с сине-зеленым витиеватым рисунком.
Костя отхлебнул чай, поморщился, потом выбрал самую большую черносливину и сунул ее в рот.
- Почему ты слушаешь такую музыку? Она тебе совершенно не подходит. - спросил он.
Макаронина пила чай мелкими глоточками, вприкуску с изюминками, которые она по одной отправляла в рот после каждого глотка чая.
Только дожевав очередную изюмину, она наконец насмешливо переспросила:
- А какую музыку, по вашему, я должна слушать?
- Ты такая.. разумная. - ответил Костя, тщательно подбирая слова. - А слушаешь такую дрянь.
- Это не дрянь, это просто не ваш тип музыки, - ответила она. - Вам такое не нравится, поэтому вам странно, что это может нравится другим.
- Ну, о вкусах не спорят, - заметил Костя, выуживая очередную черносливину.
- Очень даже спорят, - засмеялась она. - Иначе вы бы здесь не сидели. Вы же остались пить чай в надежде убедить меня, что музыка, которая привела вас сюда - это дерьмо, и слушать ее могут только люди без вкуса.
- Нет, - возмущенно подхватился Костя. - Просто было очень громко!
- А если бы я так же громко слушала Синатру, вы бы пришли..? - просили девочка, крутя в пальцах изюминку. - Вот смотрите, объясню на примере. Вы любите чернослив, судя по всему. А я -изюм.
- Я все люблю, - мрачно ответил Костя, и в подтверждение своих слов, вытащил три изюмины и отправил их в рот, запив большим глотком чая.
- Сейчас в вас говорит дух противоречия, - улыбнулась макаронина. - Так вернемся к нашим сухофруктам. От того, что вы не любите изюм так же сильно, как я, разве он становится менее вкусным? Или чернослив... Если я скажу, что он мне не нравится - вы перестанете его любить?
- Тебе точно тринадцать? - спросил Костя.
- Точно-точно, - засмеялась она. - Мама тоже удивляется. Говорит, что со мной тяжело, но интересно. Так вот, про изюм и чернослив...
Костя засмеялся и, залпом допив свой чай, поднялся из -за стола:
- Я все понял. Кстати, как тебя зовут, прелестное дитя? - спросил он.
- Мариной зовут, - ответило прелестное дитя, засовывая чашки в посудомоечную машину. - А мама зовет Муркой.
Костя хмыкнул и согласно кивнул. И правда Мурка.
Закрывая за ним дверь, Марина приветливо махнула ладошкой:
- Вы заходите еще, просто так.. Чаю попьем, изюма поедим.
И лукаво засмеялась.

Костя вернулся в свою квартиру, захлопнул дверь, достал сигарету и закурил, глядя в окно.
И вдруг сверху грохнуло так, что он даже вздрогнул

...Come fly with me let's fly, let's fly away
If you can use some exotic booze there's a bar in far Bombay
Come fly with me let's fly, let's fly away.. *

Звук обрушивался откуда-то с потолка, растекался по стенам, ударялся о плинтуса и батареи, отскакивая от преград, и, словно упругий мячик, снова подпрыгивал вверх.
Костя смотрел в окно на районный пейзаж, который разделялся надвое струйкой сизого дымка от его сигареты.
И улыбался.

* Frank Sinatra — Come Fly With Me

@темы: Рассказ

---

[Rowana]

Где ты, моя сестра, где ты меня не ждешь,
Где ты меня не ищешь, в своих облаках витая,
Не хранишь больше наши немые песни, смешные тайны,
Зная, что никогда меня не найдешь,
Зная, что я никогда с тобой не останусь?

У нас разные отцы и разные матери,
Но, пожалуйста, слушай, слушай меня внимательно:
Если не я, то кто будет обнимать тебя?

Где ты, сестра, где ты меня не знаешь,
Где обо мне не думаешь, не вспоминаешь,
Не ведаешь, что же со мной случится,
Не звонишь мне в разлуке ночью?
Я теперь не глажу твои ключицы -
Мы с тобой волчицы,
Ходим поодиночке.

Нет ничего нежнее, чем поцелуй в затылок,
Я рождена, чтоб стоять за твоей спиной, защищая с тыла,
Ты уйдешь - я уйду, ты остынешь - и я остыну.

Слышишь, сестра, во мне дребезжит тоска,
Нервное время держит меня в тисках.
Белые пальцы кровью разлили вино на скатерть -
Помнишь, я обещала не отпускать их?
Где ты, сестра? Я так устала тебя искать.

Я еще не живу, но уже, так и быть, пытаюсь,
Лечит не время, а хлопоты и усталость.
Скажи мне, сестра, зачем я одна осталась?..

@темы: Стихи

---

[Тедди-Ло]

Название: Багиня
Автор: Федя Сумкин для fandom Tales 2013
Бета: анонимный доброжелатель
Размер: 525 слов
Жанр: притча
Краткое содержание: Айфоны, сыроедение и поэзию она любила по средам, стразы Сваровски, музыку кантри и лютеранство предпочитала по субботам.
Примечание/Предупреждения: абсурдная концовка

В недавние-пренедавние времена жила-была принцесса, и любила она до смерти всякие новомодные веяния и девайсы. Надо заметить, для ясности повествования, что принцесса эта дурой была невероятной.
Увлечений у неё были тысячи тысяч и, как правило, друг другу сильно противоречили. Принцессу это, впрочем, не смущало. Айфоны, сыроедение и поэзию она любила по средам, стразы Сваровски, музыку кантри и лютеранство предпочитала по субботам. В другие дни недели тоже находилось всякого модного: то жж заведёт, то игуану барбадосскую, то девушку-алеутку. Утром в понедельник она шла на слёт чайлд-фри на центральной площади, вечером — на пикет за отмену абортов и права эмбрионов в центральном парке. Днём во вторник она худела по методу мясоедения, а ночью объявляла, что питается только сырыми не проросшими зёрнами проса. К большому счастью королевства, реальной властью принцесса не обладала, иначе королевству очень скоро настал бы конец и огонь, ведь как мы с вами помним, дурой принцесса была страшной.
Её папик-король относился к причудам дочки крайне снисходительно: «Она у меня разносторонне развитая личность» — говорил он и умильно стирал набегающую на отеческий глаз слезу.
Мало ли, много ли времени принцесса увлекалась подводным дайвингом и помощью детям-инвалидам, но вот пришла пора ей ударится и крепко в астральные дела. Дела эти обычным людям не понятны, а понятны только принцессам при условии, что они дуры полные. Да не на день она ударилась и не на два, а аж на целый месяц, изучала труды по инопланетному происхождению пирамид, проникалась мудростью по поводу трёх стадий помутнения ауры, завела себе по это дело бложик и давай там эзотерическим опытом делиться.
Тут уж даже король приуныл и вспотел. Бложик-то принцессин всякому здравому смыслу и магической науке противоречил. А тут начали настоящие маги читать, а потом ещё и драконы. Короче, после недели этакого позора колдуны и ведьмы, похохатывая, навсегда вычеркнули её из списка потенциально проклятых принцесс. А всем известно, что быть проклятой принцессой — самый верный способ отхватить себе самого геройского принца.
Драконы тоже в долгу не остались и на форуме у себя разместили ссылку на её блог с пометкой: «не красть».
Короче, ещё одну статью удачного замужества убавили.
А для сказочных, да и для реальных принцесс, чтоб вы знали, замужество не столько дань традициям и кость в зубы причитающим родственникам, сколько самая что ни на есть основа политической стабильности. Одним словом, даже король-отец признал, что принцесса дура дурой.
Но принцессе на это было целиком и полностью положить без прибора. Драконов, ведьм и замуж она со своими астральными делами на башне вертела.
Набрала она целый воз библиотечных книг по астралу и практиковалась ночи на пролёт, пока однажды возьми да и не вылети прочь из своей истории в астральные коридоры. Тут в королевстве все её с факелами под кочками болотными искать кинулись. А принцесса тем временем покрутилась в астрале, испытала там неизведанное и непознанное, набралась мудрости нечеловеческой, стала три метра ростом и со звездой во лбу горящей, восьми рук и синей полосы на носу.
И вылезла обмудренная и преображённая принцесса прямо к автору. На автора посмотрела глазом астральным, рассекретила его три ауры, во всех местах дырявые, плюнула на него сгустком света истины и говорит басом: «Сам ты, автор, дурак и насикомое, а я — багиня», хлопнула дверью и пошла дальше астрал покорять.
Автор утёрся, но мнения своего не поменял.

@темы: Рассказ, Творчество

---

[Merry Loony]

Вновь приветствую товарищей сообщников. Как всегда, буду рад любым замечаниям, советам и рекомендациям.

Несчастья одного завода

Глава 1

Директор Сергей Семёнович Рубилёв собирался нанять ночного сторожа. Штат нового завода был почти укомплектован, и только на эту должность почему-то долгое время не было претендентов. Наконец, появился Лев Александрович. Он был уже стар, но оружие в руках держать умел – да и какие были альтернативы? Все же хоть какой-то сторож в опасном районе лучше, чем никакого.

Лев Александрович поначалу показал себя человеком тихим, необщительным и даже нелюдимым. Тем сильнее было удивление Рубилёва, когда он узнал о конфликте с участием сторожа.

Однажды ночью Лев Александрович покинул свою сторожку, но вместо того, чтобы пойти патрулировать территорию, пришел в цех и начал наблюдать за рабочими. Сначала он просто стоял и смотрел, но в какой-то момент ему показалось, будто один из рабочих положил что-то в карман. Тогда Лев Александрович, угрожая рабочему пистолетом, заставил того сперва вывернуть карманы, а потом раздеться догола. Не обнаружив в его одежде ничего, кроме нескольких конфетных фантиков, сторож отругал беднягу грязными словами и покинул цех.

Все пребывали в недоумении. Что вдруг нашло на старика? Зачем Лев Александрович вообще приходил в цех? Зачем он наблюдал за рабочими, когда в его обязанности входит только охрана наружной территории? И почему он заставлял человека унижаться перед всеми только для того, чтобы выяснить, крал тот что-то или нет? А на что металлодетекторы у каждой двери? А на что, в конце концов, проверяющие, которые у этих детекторов дежурят? Одним словом, вся эта история была сплошной загадкой. Сам сторож ничего толком объяснить не смог. Рабочему были принесены извинения от лица компании, а Льву Александровичу был сделан выговор с занесением.

Два дня спустя произошло новое ЧП: Лев Александрович разогнал рабочих, собравшихся во дворе покурить, мотивируя это тем, что «массовые собрания могут представлять опасность для безопасности предприятия». Он бегал от одной толпы к другой, размахивал руками, кричал на них, приказывал немедленно пересобраться в группы не более чем по три человека, а закончил тем, что начал палить в воздух из пистолета и угрожать расправой всем, кто ослушается его.

Лев Александрович получил очередной выговор и предложение взять отгул на пару дней, сбить температуру и вернуться на службу. Однако сторож отвечал, что он здоров как бык, бодр как коза и как никогда серьезно настроен нести свою службу. Рубилёв намекнул ему, что всю решимость следует направить на ошивающееся по району хулиганье, а не на собственных рабочих. Лев Александрович заверил директора, что беспокоиться не о чем: хулиганьё, мол, боится его так, что не подойдет и на километр.

Через неделю сторож снова пришел в цех. Сначала он ничего не делал, просто ходил туда-сюда и смотрел. Рабочие уже поглядывали на него с опаской, но стеснялись попросить уйти человека с пистолетом. Тут один из токарей начал рассказывать своему напарнику про два сломанных писсуара в уборной, которые уже месяц никак не заменят. Лев Александрович услышал это и ни с того ни с сего набросился на них, крича «Да как он смеет говорить такое вслух, да еще на людях! Вместо того чтобы причитать, сам бы взял да починил, а то ходить и бздеть-то все умеют, а дело делать никто не хочет!»

Сторож снова был вызван на ковёр. С совершенно невозмутимым видом он начал рассказывать директору, что помогал ему делать его работу, «заботился о внутрикорпоративном имидже компании и пытался выстроить подобающую модель производственных коммуникаций». Рубилёв был в полной растерянности. Он сделал Льву Александровичу очередной выговор и пообещал, что этот будет последним.

Всю следующую ночь Лев Александрович ходил от одного корпуса к другому и заглядывал в окна. Его придавленная к стеклу физиономия пугала рабочих, однако они – от греха подальше – предпочитали делать вид, что не замечают его. Наутро сторож составил два списка – в одном поименно были перечислены все левши, в другом - правши. Со своими списками он ходил из цеха в цех, заставлял останавливать работу и строил всех в шеренги. Когда сотрудники, недоумевая, интересовались, зачем всё это нужно, Лев Александрович либо отвечал: «Для пущего порядку!», либо просто тыкал в них пистолетом, чтобы не болтали, пока их не спрашивают.

Украденной из подсобки красной краской он чертил на полу каждого цеха линию. Лев Александрович объяснял, что все станки, находящиеся за линией (таковых было меньшинство) могли быть использованы левшами, в то время как за другие станки левшам становиться строжайше воспрещалось.
Между двойными дверями на выходе из цеха сторож так же проводил черту и говорил, что левшам следует выходить только через левую дверь, в то время как правшам можно пользоваться обеими, хотя предпочтительнее держаться своей стороны.

Через два часа Лев Александрович был уволен. Рубилёв кричал, топал ногами, делал выговоры с занесением – чуть было не дошло до рукоприкладства. Сторож при этом то ли не понимал, за что его ругают, то ли очень искусно притворялся. Бледный и вспотевший, он выскочил из кабинета директора и убежал в неизвестном направлении. По слухам, бывший сторож так перепугался, что на всякий случай даже эмигрировал из страны.


Глава 2

Как ни удивительно, но новый кандидат на вакансию ночного сторожа нашелся быстро. Василий Геннадьевич был в своей профессии человеком новым – с малым опытом работы, но и с незапятнанной репутацией. Выслушав рассказ о своём предшественнике, он заверил начальство в том, что «при нём всё будет по-другому».

Не соврал.

Двадцать дней новый ночной сторож исправно нес службу, так что о нём уже почти и забыли. Но те, кто видел его, говорили, будто он ни на секунду не расставался с блокнотом, в который постоянно что-то записывал. Сидит в своей сторожке – и пишет. В столовой обедает – и пишет. Патрулирует территорию – одним глазом на дорогу смотрит, а другим – в блокнот, и всё пишет, пишет, пишет.

На двадцать первый день Василий Геннадьевич пришел к Рубилёву с сотней исписанных листов бумаги. Бросив их ему на стол, сторож заявил, что разработал корпоративную идеологию для компании.

- Я, значить, у людей-то поспрашивал, на сайте посмотрел, и вижу, что нет у нас идеологии. А идеология-то должна быть, как же ж без неё?

Увы, сторож был малограмотен, да к тому же обладал отвратительным, корявым почерком, и потому директор, как ни пытался вникнуть в суть сочинения, но так ничего и не понял и не оценил. Да еще и отругал. Что ж, думал Василий Геннадьевич, не беда! Раз уж с написанием идеологии он худо-бедно, да справился, то и внедрить её сможет сам.

Следующей же ночью, когда новая смена уже вошла в цех и собиралась взяться за работу, Василий Геннадьевич, вооружившись рупором, велел всем построиться в шеренгу и исполнить новый гимн их компании, им самим написанный. Он раздал рабочим листки с отпечатанным текстом, на полную громкость включил музыку на своём мобильном телефоне и с наслаждением слушал, как перепуганные мужчины и женщины хором мямлят его четверостишия.

Василий Геннадьевич приказал всем начинать и заканчивать рабочий день не иначе как с исполнения гимна. В столовую теперь также полагалось ходить только с песней и только строем. Гимн следовало петь, и идя в уборную. Но, как всем известно, если гимн исполняет один-единственный сотрудник, то звучание становится не столь величественным, и потому отныне всем предписывалось посещать уборную только группами не менее чем из четырех человек.

Также Василий Геннадьевич планировал украсить завод изнутри и снаружи плакатами «для пропаганды дисциплины, здорового образа жизни и любви к родному предприятию». Среди них были: «Меньше залеживающегося на складах сырья – больше конечного продукта!», «Вымыл руки – делай дело. Сделал дело – вымой руки!», «Цени труд уборщика! Нагадил – убери!», «Люби завод, как любишь мать родную!» и многие, многие другие. И странное дело: хоть писать сторож толком не умел, но на плакатах не сделал ни единой ошибки.

Рубилёв поначалу хотел инициативу Василия Геннадьевича пресечь, но другие акционеры ему не позволили: им понравилась идея с плакатами. В итоге оставили и плакаты, и гимн. Но это было лишь начало. Василий Геннадьевич был убежден, что его идеология благотворно повлияет на мораль рабочих, позволит удешевить и ускорить производство, догнать и перегнать всех конкурентов, а в перспективе даже поспособствует зарождению в стенах завода настоящего Работника Нового Типа.

Последнее, как считал Василий Геннадьевич, до сих пор было невозможно из-за тлетворного влияния извне. Он же своим волевым решением брался устранить эту проблему. Для этого нужно было построить стену, которая отделила бы завод от внешнего мира и, таким образом, устранила бы возможность скрещивания рабочих завода с рабочими других компаний. И тогда уже в самом недалеком будущем местная популяция рабочих, развиваясь изолированно от других, произвела бы на свет того самого Нового Работника, который отличался бы невиданными ранее усердием, трудолюбием и лояльностью к родному предприятию.

Но Рубилёв план не одобрил: он счел строительство двадцатиметровой стены чересчур уж затратным делом. И как всегда, Василий Геннадьевич был вынужден взять всё в свои руки. Каждый день он подворовывал со складов кирпичи и цемент, а по ночам строил свою стену. А чтобы её не заметили раньше времени, каждое утро он укрывал стену ветками, опавшими листьями и страницами, вырванными из книг, которых он не понимал.

Но вскоре стена стала слишком высокой, и не заметить её было уже невозможно. Рубилёв хотел призвать ночного сторожа к ответу за воровство; за ним послали, но не нашли. Осознав, что он одинок в своей борьбе, Василий Геннадьевич ушел в заводское подполье. Иногда, впрочем, его замечали не только в подполе, но и на крыше. Несколько раз рабочие, вернувшись с обеденного перерыва, видели его в пустующем цеху. Каждый раз его заставали с блокнотом в руках: сидя в самом темном углу, он продолжать прорабатывать и дополнять свою идеологическую программу. Завидев людей, он тут же бросался бежать, на ходу роняя листы. Рабочие подбирали их и относили директору, а тот не выбрасывал их, но, сам не зная, зачем, собирал в папку и хранил у себя в столе.

А тем временем, стена продолжала расти. Каждый день со складов пропадало несколько десятков кирпичей, и каждую ночь они становились частью творения ночного сторожа. Стену пытались разбирать, но каждую ночь она возникала снова в новом месте.

Вскоре появилась и новая проблема. Василий Геннадьевич, долгое время пытавшийся понять причину своих неудач, наконец, осознал, что виной всему была враждебная идеология, поселившаяся в умах рабочих. Вне всяких сомнений, она была привнесена извне – скорее всего из Греции. Ничего подобного, разумеется, не случилось бы, будь у них стена. Но теперь нужно было работать с тем, что есть.

Рабочие стали замечать ночного сторожа чаще. То и дело видели они быструю, неуловимую тень, которая перебегала им дорогу, следила из-за углов, следовала за ними в темных коридорах и наблюдала из окон, когда они выходили во двор. Василий Геннадьевич, обнаружив своего истинного врага, стал терроризировать душевые. Стоило кому-то из рабочих раздеться и показать висящий на шее крестик, как ночной сторож выскакивал из ближайшего шкафчика, набрасывался на беднягу, размахивая пистолетом, и с криком «Опиум! Опиум!» срывал с него цепочку и убегал.

Никто не чувствовал себя в безопасности. Очередное нападение могло произойти в любой момент. Рабочие вздрагивали от каждого шороха, почти перестали разговаривать друг с другом, и в страхе замирали, едва завидев зловещую тень. Боялись все, особенно неверующие: в своих страшных снах они видели, как сторож за неимением на их шеях крестиков вырывает им кадыки. Даже Рубилёв был уверен, что Василий Геннадьевич следит за ним повсюду. Когда директор ложился спать, ему мерещилось, будто в темноте горят вовсе не глаза кота, но недремлющие очи его ночного сторожа.
Но кошмар длился недолго. Одичавший от голода и одиночества сторож вскоре был найден умирающим в заводской столовой: он обварился водой из кастрюли, пытаясь украсть сосиску.

В собранных Рубилёвым записях содержалось много нереализованных или отвергнутых самим Василием Геннадьевичем проектов. Был там и план замены денежного расчета натуральным обменом, и программа поощрений принудительных браков внутри трудового коллектива, и схема организации особых комиссий по контролю качества, причем, с точки зрения сторожа, члены комиссий должны были набираться из числа рабочих и оценивать они должны были свою собственную работу.

К сожалению или к счастью, Василий Геннадьевич скончался раньше, чем смог всё это реализовать. Однако многие утверждают, что его призрак поселился на заводе и по сей день бродит по тёмным коридорам.


Глава 3

Нового кандидата нашли еще до смерти предыдущего. Фактически он заступил на службу еще за неделю до того трагичного события. Игорь Матвеевич вместе со всеми скорбел об ушедшем предшественнике, сказал о нём много хорошего, хотя ничего и не знал, и дал торжественную клятву стать достойной заменой Василию Геннадьевичу.

Никто, впрочем, ему не поверил. Для всех уже было очевидно, что должность ночного сторожа проклята. Более того, собрание акционеров даже настояло на вызове нескольких экстрасенсов и медиумов в надежде, что те помогут избавить завод от напасти. Но всё было тщетно.

На этот раз не прошло и десяти дней, как новый сторож начал подавать признаки безумия: ужиная в столовой, он ни с того ни с сего спросил одного из рабочих, есть ли у них на фирме корпоративная идеология. Рабочий упал в обморок, а Игорю Матвеевичу начальство сделало выговор и велело впредь таких разговоров не заводить. Однако сторож не унялся и начал потихоньку собирать разбросанные по территории завода записи Василия Геннадьевича – те, которые не успел прибрать к рукам Рубилёв. Параллельно Игорь Матвеевич без устали изучал идеологии компаний-конкурентов.

Наконец, спустя несколько недель, он заявился в офис пресс-службы и сказал, что отныне их компания должна встать на свой Особый Путь, который «будет отличаться от всего, что было раньше, будет уходить своими корнями в прошлое компании и, используя передовые инновации, освоенные конкурентами, вести компанию в светлое будущее». Это предложение должно было войти в первый пресс-релиз, который Игорь Матвеевич велел разослать во все новостные агентства. При этом он на всякий случай сразу же достал пистолет – вдруг кто-то будет против.

Пресс-релиз был разослан, но всерьез его никто не воспринял. Пока директор, стоя у запертой двери офиса пресс-службы, умолял Игоря Матвеевича отпустить заложников, тот уже надиктовывал им свой декрет «Об укреплении духовных скрепов». В нём сторож постановил наличие на заводе особой корпоративной культуры – не такой, как у всех! – которую следовало оберегать во имя сохранения целостности, идентичности и незыблемости трудового коллектива.

Затем Игорь Матвеевич взялся за подготовку особого обращения к руководству завода, в котором требовал реформировать программу курсов повышения квалификации и назначить его, Игоря Матвеевича Аляповатого, заведующим этими курсами, поскольку никто не может знать об образовании, квалификации, курсах и повышениях столько, сколько знает ночной сторож.

Помимо этого, он ходатайствовал о повышении базовой части его зарплаты и добавлении к ней бонуса, который зависел бы от количества успешно охраняемых им цехов. «В конце концов, - говорил он, - я охраняю эти цеха, благодаря мне они способны работать и выпускать продукцию. Так разве не будет справедливо, если я буду получать один процент от выручки за все те товары, которые они производят?»

А Рубилёв сидел на полу, прислонившись спиной к двери, вытирал носовым платочком пот со лба и думал: «Почему люди, получающие зарплату из моего кармана, мнят себя хозяевами на моем предприятии? Неужели только потому, что у них есть пистолет?»

@темы: Рассказ

---

[Дикотравка]

Я когда-нибудь выверну наизнанку весь этот вихрь,
Что имеет внутри бесконечное множество мест.
Что зовется внутренним миром - банально, до неприличия тихо
И громко. Так зовется, что нельзя через слово облечь или жест.

Посмотри: анатомия наших «внутри» так сложна,
Многомерна и многоязыка,
что танцует вокруг или около - избалованная княжна,
отбирающая голоса до последнего крика.

Мы кричим, донося друг до друга то ли смысл идей,
То ли трепет и дрожь обновленного юного мозга.
Но внутри, там бунтует и пляшет шальной чародей
и пытается вынести бурю эмоций наружу…
туда, наружу выходит…
тщетно
убого
промозгло.

Но клянусь, матерью, богом и кислородом:
Я когда-нибудь выверну наизнанку весь этот вихрь,
Облеку не слова, но в звучащее. Зверем голодным
Поглотишь, осознаешь и сам сформируешь так ловко и лихо,

Что любой будет плакать о том, насколько доступным
Недоступное стало.
Насколько простым и бесценным, по-мелкому крупным…
Недоступное стало.

Только этого
все равно
будет мало.

@темы: Стихи

---

[sold_out]

У царя Мидаса ослиные уши, у меня - безнадежный бит
Кроме кактуса больше никто не послушает, не спасет
У меня в горле комом стеклянным имя твое сидит
Я его повторяю, я говорю - громко и ни о чем.
О тебе,
И о том,
Как ты дергаешь носом, смеясь
Как ты путаешься в пословицах и расстояниях
Я стараюсь молчать -
И лицом не ударить в грязь
До свидания, дни спокойствия
До свидания.
Я залью твой мобильный кофе,
Оставлю в такси ключи
Не отправлю отцу смс, что вернулась домой этой ночью
Только ты, я прошу,
Не бросай телефон,
Не молчи.
Потому, что я вижу тебя одного
Среди прочих.

@темы: Мысли вслух, Стихи, Творчество, Чувства

---

Кем я стану, когда вырасту большая

[Ayunru]

Посвящается всем неопределившимся и тяжело определявшимся))))))

Кем я стану, когда вырасту большая,
Я не знаю, я не знаю до сих пор.
Танцевала бы, да ноги мне мешают,
Поздно думать про балет и большой спорт!

Впрочем, это-то не очень и хотелось!
Что хотелось бы – не знаю я сама…
То на вышивки однажды насмотрелась,
То от бизнеса сходила я с ума!

То в психологи решила вдруг податься,
То кредитным аналитиком пошла,
То от моды начала я возбуждаться,
То себя в дизайне мебели нашла!

То решила я заняться маникюром
(Что ли зря тренировалась на себе),
Тест сказал мне, что я склонна к авантюрам,
Может, надо до-ре-ми-фа на трубе?!

Может, надо мне спуститься в батискафе?!
Может, надо мне жонглировать огнем?!
Или, может, мне диплом достать из шкафа,
Позабыла я, что сказано-то в нем!

Может, надо мне купить себе зеркалку
И снимать цветы, букашек и подруг?!
Нет! Я знаю, надо соковыжималку
И поить своими смузи всех вокруг!

Может, надо научиться кулинарить
И открыть мне свой домашний ресторан?!
Ах, на что себя родную разбазарить,
Может, надо мне пробиться на экран?!

Говорят еще, что много получают
В нефтеотрасли – поехать в Уренгой?!
Но другие это все разоблачают,
И поэтому туда я ни ногой…

Может, надо мне найти себе супруга,
Обрести свое призвание в семье,
Будем жить душа мы в душу друг для друга,
Вырезать инициалы на скамье!

Можно вспомнить про свое предназначенье –
И по разным развивалкам их водить!
Словом, в жизни еще столько приключений!
Можно голых псов и кошек разводить!

Кем я стану, когда вырасту, не знаю!
Космонавтом ли, актрисой ли, врачом?
Проституткой ли валютной (вспоминая
Девяностые), юристом, циркачом,

Продавцом конфет, учителем, певицей,
Топ-моделью – всех с обложки искушая,
Скрипачом, ветеринаром, светской львицей…
Кем я стану, когда вырасту большая?!

@темы: Стихи

---

Мистер Найтмар

[Тедди-Ло]

Примечание/Предупреждения: В память о бесславно почившем во внеконкурсе арте «Мистер Найтмар». Мистер Найтмар приходит и спрашивает, страшно ли тебе, если сказать: «Нет», он заберёт твои глаза. Но что будет, если сказать: «Да»?

– Стэн, а свет скоро включат?
– Скоро, Нэнс, разве тебе плохо? Смотри, какой у нас классный одеяльный домик. И фильм мы успели досмотреть... Ну, хочешь, я включу фонарик?
– Не нужно, Стэн, мне совсем не страшно!
– Стэн, а ты обещал нам с Нэнси рассказать про мистера Найтмара.
– Да! Расскажи, Стэн! Расскажи! Я не буду бояться, честно!
– Ну ладно-ладно, слушайте. Сейчас начало двенадцатого, это значит, мистер Найтмар уже вышел из своего дома. Каждый вечер ровно в десять он ужинает, выпивает пять-шесть чашек кофе без сахара, а в одиннадцать надевает шляпу и пальто и отправляется на службу...
– А кому он служит, Стэн?
– Да погоди ты, Нэнс! Стэн, а что этот Найтмар разве не страшила типа Клоуна из «Оно» или Джона Фроста? Тогда какая служба? Они же не работают.
– Ещё как работают... Так, не перебивайте. Ну вот, значит, он надевает свои пальто и шляпу и идёт на службу. Пальто у него самое обычное, чёрное, таких пальто в Нью-Йорке миллионы. А вот шляпа – другое дело. Можно подумать, что её широкие поля украшены крупными бубенцами, только они не звенят, а тихо постукивают, ударяясь друг о друга. Знаете, такой сухой стук: тук-тук, тук-тук. По этому звуку можно определить приближение мистера Найтмара...
– Ой, Стэн, кажется, я его слышу...Тук-тук.
– Это Бобби дурачится, Нэнс, не бойся. *смех*
– Бобби, ты кретин!
– Сама ты...
– А ну-ка тихо, а то не буду рассказывать... Вот, то-то! Так вот, на самом деле на шляпе у мистера Найтмара никакие не бубенцы, это настоящие человеческие глаза...
– У, Стэн, ты врёшь, нельзя человеческие глаза повесить на шляпу, и они вообще непохожи на бубенцы, они ж большие, как яблоко, и вообще вытекут сразу или высохнут... Тоже мне, мистер Найтмар!
– М-да, Бобби, тебе не рановато читать анатомические атласы? Ну слушай, умник, мистер Найтмар опускает эти глаза в специальный раствор, тогда они сжимаются и становятся твёрдыми. И стучат. Ясно тебе?
– Стэн, а Стэн, а зачем ему эти глаза?
– Как зачем? Я не говорил, что у него нет своих глаз? О, у него нет глаз – только две зияющие дыры на их месте, а когда он хочет что-то увидеть, то поворачивает шляпу так, чтобы глаза на полях были ровно напротив его пустых глазниц... Даже не смей, Бобби!.. Этот раствор, про который я скаал – особый, такой особый, что позволяет мистеру Найтмару видеть через мёртвые глаза... Так, вы меня сбили, на чём я остановился?
– На том, что мистер Найтмар идёт на службу.
– Точно. Служба у него очень простая: он ходит по улицам и выбирает дом, в котором кому-то снятся кошмары или где смотрят ужастики, или рассказывают страшные истории...
– Ой, Стэн, прямо как мы!
– Ага, Нэнс, как мы. Сейчас придёт мистер Найтмар... *смех*
– Дурак, Бобби! Дурак! Стэн, а чего он делает, когда найдёт?
– Что делает? А вот что: он подходит к тебе (а мёртвые глаза на полях его шляпы постукивают в такт шагам – тук-тук, тук-тук) и, хотя подходит очень медленно, ни убежать, ни закричать ты не можешь, просто стоишь на месте и смотришь, как он идёт к тебе. Он очень высокий, выше любого человека, и очень худой. Он повернёт свою шляпу так, чтобы видеть тебя, посмотрит как следует через мёртвые глаза и спросит, страшно ли тебе. Если скажешь: «Нет!», он заберёт твои глаза. Заберёт и унесёт к себе домой, чтобы окунуть в особый раствор и потом повесить на шляпу. У него дома целые полки, занятые человеческими глазами, он их вроде как коллекционирует, а самые красивые вешает себе на поля шляпы, вот так.
– Пока он донесёт их до дома, они уже вытекут...
– Ох, да заткнись, Бобби, сам спросишь у него, как он это делает, когда вы встретитесь...
– Стэ-э-эн? А откуда он вообще взялся, этот Найтмар? Кто он такой?
– Ну, Нэнс, никто точно не знает. Говорят разное, например, что он – старое проклятие, которое индейцы наслали на бледнолицых ещё во времена первых поселенцев; ещё говорят, что он – древний забытый бог, который сам собирает себе жертвы, а я вот уверен, что это просто человек, который однажды взял и продал душу Дьяволу...
– Нельзя просто взять и продать душу дьяволу, Стэнли... *смех*
– Замолчи, Бобби! Конечно, он не просто так продал, да, Стэн?
– Уж конечно, не просто так, Нэнси. Когда мистер Найтмар был человеком, то он занимался тем, что снимал фильмы ужасов. Он был режиссёром. Только он был никому неизвестным режиссёром, потому что его фильмы ужасов никому не казались страшными, но мистер Найтмар не опускал руки, он был уверен, что однажды снимет самый ужасный фильм ужасов в истории, такой, от которого у всех кровь в жилах замёрзнет.
– А какие фильмы он снял? Его что, прямо так и звали – мистер Найтмар?
– Конечно, его звали не так, Бобби, только никто не знает его настоящего имени, а фильмов его нет в прокате, они все провалились; это происходило в восьмидесятые годы, тогда не было Ютьюба, чтобы заливать в него любую фигню, которую ты снимешь на свой телефон.
– Стэн, а Стэн? А мистер Найтмар снял свой самый лучший фильм?
– Нет, Нэнси, как раз в тот момент, когда ему в голову пришла замечательная, самая лучшая идея для сценария, он попал в кошмарную автокатастрофу. Он не умер, нет, но потерял глаза в этой аварии...
– Как это – потерял?
– Это просто так говорится, Нэнс, бестолочь!
– Точно. Осколки лобового стекла...Нет, Бобби, даже не думай... В восьмидесятые не все машины были оснащены безопасными стёклами, так что осколки лобового стекла вонзились в глаза мистера Найтмара, и врачам пришлось их удалить. Я имею в виду и осколки и глаза. Короче, когда мистер Найтмар ослеп, то уже и речи быть не могло о том, чтобы продолжать снимать. Слепой режиссёр – это даже не глухой композитор. Мистер Найтмар просто сходил с ума от невозможности осуществить свою идею и снять свой гениальный фильм. Жена от него ушла, а друзья отвернулись, потому что общаться с ним стало невыносимо. И вот в день последнего отчаяния, когда он решил убить себя, чтобы не снятый фильм его больше не мучил, к нему пришёл Дьявол.
– Просто вот сам взял и пришёл? *смех*
– А какой он был? У него были рога и копыта?
– Да, Бобби, Дьявол не брезгует снисходить до людей, в отличие от Бога. Не знаю, Нэнс, в каком виде он появился перед мистером Найтмаром, только он предложил сделку: душу мистера Найтмара взамен на возможность снять самый страшный фильм в истории. И мистер Найтмар согласился. Тогда Дьявол забрал его душу, а потом открыл секрет, как сделать фильм, который напугает кого угодно.
– Как? Как?
– …
– Он сказал, что на свой фильм нужно смотреть глазами смелых людей, тогда сразу будет видно, что им кажется нестрашным и как это изменить. Ну и чем больше разных глаз, разных храбрецов, тем страшнее получится в итоге фильм. Вот потому-то он и забирает глаза именно тех, кто скажет: «Нет, мне не страшно». Особенно он любит приходить к тем, кто смеётся при просмотре ужастиков...
– Стэн, признайся уже, что ты врёшь, а? Ты же сам это только что придумал, идиот ты этакий...
– Что, Бобби, испугался? Ты-то сегодня хохотал, как дурак, когда мы смотрели «Пункт назначения».
– Ничего я не боюсь, дура... Оба вы придурки... Пойду, возьму себе ещё попкорна. Если за мной придёт этот Найтмар, попросите его подождать, я ему устрою самый страшный фильм!
– …
– Стэн, а Стэн? А что всё-таки будет, если мистеру Найтмару ответить: «Да»?

Когда Бобби вернулся с миской попкорна в тёмную гостиную, его брат и сестра уже выбрались из «одеяльного домика» и теперь сидели на полу перед неработающим телевизором. Бобби услышал, как скрежещет дверной замок.
– Это мама, – шепнул он, быстро отставив миску на журнальный столик. – Давайте её напугаем, быстро, прячьтесь!
Стэну и Нэнси понравилась эта идея. Стэн спрятался за телевизор, Нэнси за шторы, а Бобби встал у стены рядом с дверью. Сначала они ничего не слышали. Нэнси так и хотелось захихикать, когда она представляла, как испугается мама. Но время шло, и ничего не происходило. Нэнси даже подумала, что они ошиблись, и замок открыли у соседей, но тут тихо скрипнула входная дверь открываясь и закрываясь. Нэнси затаила дыхание и стала смотреть в маленькую щёлочку между шторами. В комнате стояла не такая уж непроницаемая темнота, фонари с улицы и луна давали немного света. «Тук-тук, – вдруг услышала она. – Тук-тук», – раздавалось в такт мерным медленным шагам, таким тяжёлым, что они никак не могли принадлежать их матери. Нэнси стало очень-очень страшно, но она обнаружила, что не может ни заплакать, ни даже подбежать к Стэну или Бобби. А потом в комнату вошёл мистер Найтмар. Нэнси сразу узнала его по глазам-бубенцам, висевшим на полях чёрной шляпы. Мистер Найтмар был высоченным, его шляпа почти задевала потолок, и это в их квартире со вторым ярусом! Мистер Натймар поднял руку и повернул шляпу так, чтобы два глаза оказались напротив его глазниц. Кисти его рук, очень белые, с длинными тонкими пальцами, почти светились в полумраке комнаты и напоминали Нэнси два странных бледных корня. Мистер Найтмар медленно обернулся и увидел Бобби, притаившегося у двери. Мистер Найтмар долго смотрел на него. Нэнси по-прежнему не могла шевельнуться и была уверена, что Бобби и Стэн тоже не могут. Наконец мистер Найтмар спросил голосом, напоминающим шорох киноплёнки:
– Тебе страшно, Роберт?
– Нет! – заорал вдруг Бобби. – Нет! Нет! Нет! Чёрта с два ты меня напугаешь, урод!
Неожиданно он схватил с полки канцелярский нож и замахнулся, чтобы воткнуть его в мистера Найтмара, но тот двумя длинными пальцами перехватил запястье Бобби, и нож как будто сам собой выпал из его руки. Тогда мистер Найтмар взял его за горло и поднял над полом. Бобби хрипел и бил ногами в воздухе.
– Очень хорошо, что ты такой смелый, Роберт, – прошелестел мистер Найтмар и начал доставать глаза Бобби свободной рукой. Его тонкие пальцы без труда пролезли в глазницы Бобби и выковыряли сначала один, потом второй глаз. Бобби при этом хрипел и визжал, как тот поросёнок, которого их дедушка резал прошлым летом. А Нэнси со Стэном не могли даже кричать, хотя очень хотели. Наконец мистер Найтмар разжал пальцы, и Бобби кулем упал на пол; он свернулся клубком, его руки и ноги странно подёргивались, но теперь он молчал. Мистер Найтмар снова повернул шляпу, опуская глаза Бобби в карман пальто, и шагнул к Стэну. Нэнси было видно их обоих. Стэн стоял бледный как смерть и смотрел прямо на безглазое, измазанное кровью лицо Бобби.
– Тебе страшно, Стэн? – спросил его мистер Найтмар. Стэн ответил не сразу, но потом хриплым, чужим голосом, который Нэнси даже не узнала, выговорил едва ли не по буквам:
– Да, сэр.
– Очень хорошо, что твоё сердце знает страх, Стэн, – сказал мистер Найтмар и взял его за плечо. Стэн дёрнулся, но остался на месте. Он продолжал смотреть на брата. – Такие сердца мне нужны, – договорил мистер Найтмар и вдруг просунул пальцы под рубашку Стэна и дальше, под его рёбра. Стэн коротко хрипнул, и глаза его расширились от боли. Мистер Найтмар дёрнул рукой так, как будто в груди у Стэна была дверца, которую легко открыть. И он действительно вскрыл его грудную клетку. Нэнси увидела белые рёбра Стэна и что-то тёмное внутри, и это тёмное начало литься и вываливаться на ковёр. Мистер Найтмар что-то нашарил в груди Стэна и отпустил его. Стэн завалился на ковёр ничком, не издав ни звука. Мистер Найтмар оглядел тёмный пульсирующий комок, который достал из его груди, и удовлетворённо кивнул сам себе. Из кармана он вытащил огромную плоскую коробку, похожую на те, в которых папа держал старые плёнки, открыл и положил туда сердце Стэна.
А потом он подошёл к шторам, где пряталась Нэнси, и отдёрнул их. Руки у него были чистые и белые, как будто кровь её братьев в них впиталась.
– Тебе страшно, Анита? – спросил он. А Нэнси молча смотрела прямо в его глаза, которые покачивались на шляпе. Она молчала и стояла так очень долго, пока не наступил рассвет. Она молчала, когда с рассветом ушёл мистер Найтмар; она молчала, когда приехала мама; она молчала, когда приехал папа, когда приехали скорая и полиция. Она молчала на расспросы полиции, молчала на расспросы психолога. Она молчала в больнице у постели Бобби и на похоронах Стэна. И на похоронах Бобби неделей позже она тоже молчала. За всю свою жизнь Нэнси не сказала больше ни слова и, хотя мистер Найтмар никогда уже не приходил к ней, она до самой своей смерти, видела перед собой два светящихся белых корня, мёртвые глаза-бусины и слышала вопрос: «Тебе страшно, Анита?».

@темы: Рассказ

---

[polina-kolpakova]

Город тянет дороги, кабели,
город душит и пахнет падалью...
Ты однажды сказал: "а надо ли?"
Ты однажды вскричал: "а надо ли!?"
Чтож, теперь ты не станешь прежним,
над тобой небеса безбрежны,
и внутри - нежность.
А ты забудь о дурном, о правильном,
здесь луга зарастают травами,
этим травам, поверь мне, все равно,
прав ты или неправ.
Спроси у трав
и узнай о том,
как волчица живет с волчатами,
на февральском негу зачатыми.
В теплом мраке норы молчат они,
вой гортанный сглатывая с молоком.
Здесь грачиха с грачом, с грачатами,
на лихого сыча кричат они,
призывая в свидетели
птичьих своих богов.
Здесь медведица с медвежатами,
на упавшей сосне лежат они.
Медвежата ежа заметили,
Ежик сжался и был таков.
Здесь такая роса поутру...
Сладок сон и так хочется спать.
И забыв о дурном, о правильном,
На лугах, покоренных травами,
(тем, которым, конечно, все рано,
прав ты или неправ)
просто падай яблоком на траву.
Но однажды упав...

Ты рискуешь не встать.
Так поворачивай солнце вспять,
и опять, и опять,
ты встаешь из зеленой травы,
отряхнувшись от пыли,
восстаешь из зеленого пламени,
открываешь глаза, доселе слепые.
Возвращаешься в проклятый город,
под литавры и грохот монет.
И идешь, ничего не нарушив,
и тоскливо и страшно идти...
На просторах сети
(о, скорей загляни в интернет!)
кто-то продал кому-то
ненужную душу,
возможно, твою.

Слышишь, как травы поют?

@темы: Стихи

---

[Merry Loony]

И снова добрый вечер. Я немного дополнил рассказ, размещенный в начале недели здесь

Вопрос в следующем: лучше стало или хуже?

Давай бояться вместе

Звучат аплодисменты.

- Наталья Андреевна, расскажите нам свою историю.
- Месяц назад мы с моим сыном смотрели по телевизору фильм [название заглушается писклявым звуковым эффектом], и он нам очень понравился. И когда две недели назад я увидела в программе название [заглушено], я подумала, что это что-то похожее, и предложила Вадиму посмотреть. И я тогда совсем не ожидала, что…

Наталья Андреевна теребит нижнюю пуговицу кофты, потупив взгляд.

- Наталья Андреевна, не стесняйтесь, говорите, здесь вас поймут.
- Ну… в общем… там были… там были голые женщины.

Громкий шепот в зале. Ведущий садится на диван рядом с Натальей Андреевной. Та продолжает.

- И… и мой сын… он увидел это, понимаете? Я хотела закрыть ему глаза рукой… то есть, нет, я подумала об этом, но слишком поздно подумала, я растерялась и не успела. И Вадим смотрел на этих женщин… и ему это нравилось, понимаете?
- Да, да, конечно…
- Я выключила телевизор, а он стал просить меня включить обратно, спрашивал, почему ему нельзя это смотреть. Мы с ним сильно поругались в тот день, но самое страшное началось потом. Понимаете, он начал… задавать вопросы.

Снова перешептывания в зале. Слово дают Известной Журналистке.

- Наталья Андреевна, а сколько лет вашему сыну?
- Десять. Почти одиннадцать. В марте будет одинн…

Известная Журналистка перебивает её.

- Но у таких фильмов рейтинг «шестнадцать плюс», и это всегда указано в программе. Вы не обратили на это внимание?
- Честно говоря, нет. Я потом жалела об этом, да… понимаете, я обычно на эти рейтинги не смотрю…

Слово дают Популярному Блоггеру.

- И ничего удивительного, что люди на рейтинг не смотрят! Там далеко не всегда указывается, почему именно стоит то или иное возрастное ограничение. Вот на Западе, между прочим, такого нет! Там в аннотации к фильму всегда стоит перечень причин для выставления рейтинга…

Бурные аплодисменты перебивают Блоггера, не дав ему закончить предложение. Когда гул утихает, он пытается продолжить, но слово передают Известному Омбудсмену.

- Всё это лежит на совести составителей телепрограмм! Закон обязывает их давать пояснения о причинах установления рейтинга, а почему они этого не делают – это уже другой вопрос.

Ведущий вновь обращается к Наталье Андреевне.

- Извините, пожалуйста, за этот вопрос, но что вы ответили своему сыну, когда он начал… спрашивать вас? Если вам тяжело, то можете не отвечать, это…
- Нет-нет, в-всё в порядке. А… а что я могла ему ответить? Я, как могла, объяснила Вадиму, что ему о таких вещах знать рано, что всему своё время.
- А что он ответил?
- Он стал возмущаться, спрашивал, почему я вечно что-то от него скрываю, почему ему нельзя узнать всё прямо сейчас. Я велела ему больше не спрашивать меня о всяких глупостях, мы разругались еще сильнее, и он со мной несколько дней не хотел говорить.

Слово дают зрительнице из зала.

- А чего вы хотели? Ну чего хотели-то? С таким-то воспитанием! Запустили ребенка, а теперь жалуетесь!
Блоггер выкрикивает без очереди:
- Да причем тут воспитание?
- Как это «причем»?! – надрывается зрительница. – Да что это за семья, где сын мать не слушает? Если сказано «нельзя», так значит нельзя, какие тут могут быть вопросы? Так а вы говорите, что он еще с вами спорит, хочет, чтобы вы перед ним отчитывались, что и почему вы ему запрещаете! Разве это порядок? А вы еще спрашиваете, причем тут воспитание! Вот при этом!

Бурные аплодисменты. Заговаривает еще один зритель из зала.

- И доколе, скажите вы мне, доколе телевидение у нас будет рупором для всякой, прости оссспаде, порнографии? Вещают нам с экранов всякую дурь, развращают молодежь, всё ради рейтингов! А потом удивляются, что поколение-то – пропащее!

Бурные аплодисменты. Других здесь не бывает.

Снова заговаривает Известная Журналистка.

- Да вам лишь бы СМИ обвинить! Рейтинги-то для чего существуют? Они как раз и нужны для того, чтобы родители могли получить информацию о фильме, понять, стоит или не стоит показывать его своему ребенку! Остальное – это уже задача родителей, это родители должны всё контролировать! А у нас тут ситуация: мать поленилась, не проверила, показала ребенку эротический фильм, а теперь жалуется на телевидение!
- Что вы, да разве я жаловалась на телевидение? – пытается вставить слово Наталья Андреевна. – Я же только…

Её перебивает Омбудсмен.

- А в какое время транслировался фильм?
- Кажется в десять… да, в десять вечера.
- Если в десять, то закон не запрещает. К телеканалу претензий быть не может. Так почему вы не проконтролировали?
- Ну я же говорю: я не обратила внимания на рейтинг, а когда поняла, было уже слишком поздно!

Ведущий оборачивается к камере.

- Давайте пригласим в студию Вадима, сына Натальи Андреевны, и пусть он расскажет нам, что думает о своём поступке.

Играет громкая музыка, в студии появляется Вадим, быстрым шагом доходит до дивана и садится рядом с матерью, при этом старается не смотреть в глаза ни ей, ни остальным присутствующим. Ведущий обращается к нему:

- Вадим, расскажи нам, из-за чего вы с мамой поругались.

Вадим начинает говорить, глядя при этом в пол.

- Мы поругались, потому что мама запретила мне смотреть фильм.
- А ты знаешь, почему она запретила тебе смотреть?

Вадим мотает головой. Мать тут же вскрикивает:

- Как это не знаешь?! Вадим, ну чем ты слушал, я же десять раз тебе объясняла!

Наталья Андреевна краснеет. Вадим молчит, продолжая разглядывать пол. Мать продолжает, обращаясь к ведущему:

- Он притворяется просто! Я ему сто раз сказала: «Нельзя смотреть, потому что тебе еще рано»! Вадим, ну неужели ты не помнишь?
- А почему рано? – спрашивает Вадим.
- Опять-двадцать пять! Рано, потому что ты еще маленький!

Вмешивается Ведущий.

- Вадим, а почему тебе так хотелось посмотреть этот фильм?
- Потому что… потому что он был интересный.
- А что интересного в нём было?
- Там… ну, там были тёти, как в журналах…
- В каких еще журналах?! – вскрикивает мать.

Люди в зале громко переговариваются, один из зрителей начинает гомерически хохотать, но тут же смолкает.

- Наталья Андреевна, подождите, давайте разберемся во всем по порядку. Вадим, в каких журналах ты это видел? Кто тебе их показывал?
- Миша их в школу приносил и показывал нам на перемене…
- Миша? Это который Горнеев?! – не унимается мать.

Вадим кивает.

- Миша Горнеев – это его одноклассник, - обращается мама к Ведущему. – И он, оказывается, тоже этой гадостью интересуется! А с виду вроде такой хороший мальчик!

Ведущий встает на одно колено и пытается смотреть Вадиму в глаза.

- Вадим, значит твой одноклассник приносил эротические журналы в школу, и вы смотрели их на перемене, верно?

Вадим кивает. Зал начинает шуметь сильнее прежнего. Слово дают Известному Омбудсмену.

- И снова, снова мы с вами видим грубейшие нарушения законодательства и нравственных норм! Как могли ребенку продать такие журналы? А учителя в школе на что? Получается, что у нас тут налицо и халатность кассиров и продавцов, которые отпускают такой товар детям, и педагогов, которые забывают, что в их обязанности входит не только знания детям давать, но и воспитывать их…

Бурные аплодисменты. С трудом перекрикивая их, Омбудсмен продолжает:

- И это лишний раз показывает необходимость! Необходимость инициировать дополнительные проверки! Проверки магазинов, ларьков, супермаркетов, торгующих продукцией с возрастными ограничениями, проверки школ…

Его перебивает Известная Журналистка:

- Ну конечно, давайте еще и профпригодность учителей определять тем, сколько журналов дети с собой в школу пронесли! Учителям что, в портфелях у них рыться нужно, искать запрещенную литературу? Снова как при совке?
- Да о каком совке вы говорите? – встревает Блоггер. – Тут речь идет о том, что одни родители не уследили за своим ребенком, а другие теперь из-за них страдают! И если уж кто-то и должен проверять, с чем ребенок в школу идет, то это именно родители, а не учителя! Я уже не говорю о том, что ребенок мог и не покупать эти журналы вовсе, а у своих родителей взять, которые, опять же, недоглядели! А нападать на нашу систему образования каждый может, на неё нападают все, кому не лень: сначала реформы придумывают – одна лучше другой! – а потом удивляются…

Бурные аплодисменты. Блоггер, беря пример с Омбудсмена, пытается всех перекричать:

- А зачем все эти ваши проверки существуют, мы все прекрасно знаем! Это всё закончится попилом бюджета и составлением новых «списков эффективности», чтобы потом был повод посмотреть в них, ужаснуться, да и жахнуть по школам еще одной реформой!

Зал ликует. Еще одна зрительница желает высказаться, и ей дают слово.

- У меня в этой ситуации есть только один вопрос к Наталье Андреевне: куда всё это время смотрит отец ребенка?

Бурные аплодисменты. Когда они стихают, Наталья Андреевна отвечает:

- Папа у нас военный, он постоянно по командировкам, видим его дома месяц через два. Когда… когда всё вот это случилось, я звонила ему в Архангельск, всё рассказала, а он смеётся, говорит: «Ну ты ж мужика растишь, чего ты хотела-то?»
- То есть ваш муж всерьез эту ситуацию не воспринял? – интересуется Ведущий.
- Нет, совершенно всерьез не воспринял. Я ему сказала: «Вань, ну это же твой сын, и он спрашивает, зачем люди занимаются этим, ну почему ты ведешь себя так, как будто тебя это не касается?» А он в ответ хохочет, ему смешно.

Зритель восклицает:

- Несчастная мать! Вы просто подумайте, в какой ситуации она оказывается: СМИ пичкают ребенка всякой дрянью, а тут сын еще подвергается и тлетворному влиянию отца, а потом третирует её своими вопросами! И ведь она такая не одна! Подумайте, сколько еще в России таких матерей!

Бурные аплодисменты. Известная Журналистка возражает:

- А у нас вечно виноваты то СМИ, то государство, то общество, то другие абстрактные понятия. На себя-то у нас никто не смотрит, все только на зеркала пеняют!
- А народ наш с детства приучен так поступать! – отвечает ей Блоггер. – И не надо говорить, будто тут ни СМИ, ни государство ни при чем! При чем, еще как причем! Если мне с экрана телевизора будут ежедневно вещать по государственному, - многозначительно водит перед собой в воздухе указательным пальцем, - по государственному каналу, что во всех моих бедах виноваты то американцы, то натовцы, то атеисты, как я научусь видеть и исправлять свои ошибки? Вот так у нас в России и выходит, что всегда виноват кто-то, лишь бы не мы сами!

Бурные аплодисменты. Короткая рекламная пауза. Бурные аплодисменты. Ведущий обращается ко всем участникам.

- Когда в дом Натальи Андреевны пришла беда, она обратилась за помощью в нашу программу. Сейчас мы дадим слово всем желающим и узнаем, что они могут посоветовать нашей героине.

Отвечает Популярный Блоггер.

- К сожалению, вы теперь уже не сможете заставить своего сына замолчать и никогда не вспоминать об увиденном – он в любом случае будет продолжать вас спрашивать, тут уж никуда не деться. Но все родители с этим сталкиваются, рано или поздно этот кошмар приходит в каждую семью. Главное – уметь отвлечь внимание ребенка. Переключить его на что-нибудь другое. Пусть займется спортом, рисованием… вы не думали о музыкальной школе?
- Да, мне советовали Вадима в какую-нибудь секцию отдать… а вы считаете, это поможет?
- Тут ничего наверняка сказать нельзя, но многим моим знакомым с их детьми помогало. Попробуйте, может получиться.

При упоминании музыкальной школы на глазах Вадима наворачиваются слёзы. Его мать достает носовой платок и начинает их вытирать.

Слово дают зрительнице из зала.

- Вос-пи-та-ни-е! – громко произносит она. – Детей нужно держать в строгости! Марк Твен же еще говорил: «Кто обходится без розог, тот губит ребенка»! Вот прислушайтесь к словам мудрого человека, он же все говорил правильно! Воспитывайте сына так, чтобы он каждое ваше слово ценил, чтобы оно как золото для него было, чтобы и не думал спорить! Тогда и вопросов никаких не будет, а какие могут быть вопросы? Вы говорите: «нельзя тебе этого знать», и он не спорит, а соглашается, и на этом разговор кончается! Вот, как должно быть!

Бурные аплодисменты. Слово дают Известной Журналистке.

- Я полностью согласна с коллегой, - говорит она и кивает в сторону Блоггера. Блоггер при этом всем видом дает понять, что он скорее назовет коллегой своё кресло, чем её. – Но я хочу вот что добавить: вы, как мать, должны тщательно контролировать ту информацию, тот контент, к которому имеет доступ ваш сын. Это касается и телевизора, и Интернета, и книг, и журналов – вообще всего. Обезопасить его и себя от любой нехорошей информации совсем несложно, главное – не пускать всё на самотёк и не думать, что всё проконтролируется само собой.

Последним говорит Омбудсмен.

- Да, в современном обществе соблазнов у ребенка много, но что уж тут поделаешь – такова цена прогресса! С девяноста первого года СМИ в нашей стране злоупотребляют своей неограниченной свободой, если не сказать больше: своей вседозволенностью! И это, конечно же, не могло не сказаться на информационной безопасности наших с вами детей. Наталья Андреевна, я вам обещаю, что я со своей стороны сделаю всё возможное, чтобы все аннотации в наших телепрограммах… и, в первую очередь, на канале [название заглушено], были приведены в порядок согласно законодательству! Это меньшее, что я могу для вас сделать.
- Я хочу от всего сердца поблагодарить вас, - говорит Наталья Андреевна, обращаясь к Ведущему, - вашу передачу и всех зрителей за то, что поддержали меня в трудное для меня время… спасибо вам всем огромное!

Наталья Андреевна прослезилась. Зазвучали бурные аплодисменты.

Это был январь две тысячи пятнадцатого года. Ракеты продолжали врезаться в небесную твердь.

@темы: Рассказ

---

Подарок

[Freken.Bok]

Осторожные шаги. Скрипнула деревянная доска под ногой. Шаг назад, руки замахали в воздухе балансируя. Только не упасть, не простят мне погрома. Осталось пару минут. Скоро выйдет из-за тучи луна. Сегодня она красивая. По полу гуляет ветерок, ноги быстро замерзли. До окна осталось считанные метры. На нижнем этаже хлопнула дверь. Заухал филин в ближайшем лесу. "Не страшно, совсем-совсем" приходилось повторять про себя раз за разом. Могу не успеть.От окна пополза лунная дорожка. Дыхание перехватило от восторга, началось. Аккуратно приподнимаюсь на цыпочки и выглядываю в окно. Луна круглая, немного желтая, но это ничего, за то яркая. Красиво... В углу окна прозрачная паутина отсвечивает серебром. На узком подоконнике лежит несколько засушенных мушек - жертвы маленького паучка. На стекло капнуло несколько капель. Ну вот, дождь. За окном взвыл ветер, лодыжки свело судорогой от холода. Тонкая цепочка, нагретая от тела, приятно согрела закоченевшие пальцы на пару секунд. Монета мерно покачивалсь от малейших движений."Поднеси это к окну, пусть упадет пару лунных лучиков, - в ладонь положили монетку. Прохладные пальцы сжали ладошку в кулачек, потрепали непослушные волосы на макушке, - С Днем Рождения"На медальон попал лунный свет, приглушенно заблестел, переливаясь. Воздух, словно, пропитался волшебством. Если сейчас загадать желание, то оно обязательно сбудется!Щелкнул невидимый замочек, монетка развалилась на две части. На пол выпал камешек, покатился в непроглядную темноту. За ним в воздух взлетел листочек. Ладонь раскрылась, силясь поймать клаптик, пальчики ухватили краешек.Бумага была очень тонкой, невесомой, почти прозрачной, не такая, из которой делают книги. И вся исписана мелким-мелким почерком. Так только эльфы из сказок пишут... А я еще и читать не умею... Жалко как. Но можно попросить маму, у нее наверняка получится! От своей идеи захотелось запрыгать и захлопать в ладоши.Рука нащупала в пыли круглый камешек, тоже тонкий, на на удивление теплый. Если провести больший пальцем по поверхности, ощущаются странные линии. В темноте ничего не разглядеть. Поднявшись с коленок, я поднесла кругляш к окну. На нем оказалось изображено дереве, большое и ветвистое, как настоящее.Заскрипели столетние ступени, кто-то негромко ругнулся. Цепочка чуть не выскользнула из вспотевшей ладошки. Пальцы быстро сложили листочек и вместе с камешком засунули обратно в монетку.Ноги сами отступали в темный угол, пока спина не коснулась стены.

@темы: Чувства

---

Гиперион

[Тедди-Ло]

Посвящается Дашке, без которой этого рассказа бы не было. Фактически, написано в соавторстве с ней.

— Может, синтезируешь мне живого хомяка, а, Хип?
— Джим...
— Нет, серьёзно, мясо на обед всё равно постоянно полусырое получается, что тебе стоит? — Джим вяло ковыряет пюре брокколи ложкой.
— Джим, прошу тебя, не впадай в детство...
— Тогда отключи протокол «Нянька», — ворчит Джим. — Сложно не впадать в детство, когда тебе два раза в день напоминают, что пора опорожнить кишечник.
— Джим, когда я в прошлый раз отключил протокол...
— Знаю-знаю, — перебивает Джим, раздражённо вскидывая ложку так, что брызги пюре попадают на стерильно-чистую поверхность стола. Стол тут же впитывает их. — В прошлый раз я сорвался, слетел с распорядка дня и поставил под угрозу исполнение миссии, — Джим говорит это моим голосом, с моими интонациями. Не оставляет надежды меня поддеть. Я бы хотел разозлиться или обидеться, Джима это порадует, но я не умею испытывать эмоции, а когда изображаю, слишком часто оказывается, что фальшивлю.
— Джим, миссия — это серьёзно.
Джим падает лицом в пюре.
— Смешно, Джим , — говорю я.
Он поднимается, вытирая лицо салфеткой:
— Спасибо за завтрак, Хип, я иду в кислородный сад.
— Джим, ты не доел свою норму...
— Отвали.
Мы летим уже семь лет. Сначала Джим летел один, месяц спустя включил меня — искусственный интеллект корабля "Гиперион". Джим чуть с ума не сошёл от одиночества. Он и сейчас продолжает сходить с ума. Я постоянно анализирую его состояние. Сначала я был озадачен тем, как вышло, что человека с такой лабильной психикой отправили на миссию — запуск телепортационных ворот возможен только при прохождении их живым человеком, мозг которого никогда не находился под наркозом, в коме или криогенном сне. Поэтому для таких полётов невозможно использовать криокамеры. Поэтому Джим вынужден лететь к планете Ка-сигма сам. На планете автоматические дроны установят ворота, через которые должен пройти Джим. Его полёт на Ка-сигма продлится около семидесяти лет, а на Землю он вернётся за мгновение и героем. Семьдесят лет изоляции... Кандидаты на миссию проходят строжайший отбор, тестирование, тренировки... Год назад Джим наконец признался мне, что его выбрали нечестно, нелегально. Секретарь комиссии – друг Джима – запустил в программу вирус, который вынудил её выбрать среди более подходящих кандидатов именно Джима. Смешно, но Джим уже сам забыл, зачем ему так нужно было назначение на эту миссию. Я полагаю, исходя из оценок его личности, что он жаждал славы.
Я не подозревал, что такая халатность, такое безрассудство возможны среди астронавтов. А Джим не подозревал, чем для него обернётся жульничество. Достойное наказание. Я не могу испытать злорадство или жалость, но мне бы хотелось, чтобы с Джимом стало всё в порядке. Его психическое состояние крайне нестабильно и продолжает ухудшаться. Джим сходит с ума. Миссия под угрозой.

— Что ты делаешь, Джим?
— А что по-твоему я делаю? — бормочет Джим, оперируя блоками голографического табло. Он слишком сильно размахивает руками при этом. — Отключаю тебя к чертям свинячим, конечно.
— Джим...
— Заткнись.
— Джим! Не делай этого...
— Что, сраная железяка, жить хочешь? Ну нет, ты меня или я тебя. Я первый!
— Джим, я хочу жить. Но ты без меня тоже погибнешь.
— Это мы ещё посмотрим...
— Дополнительные протоколы отключены. Ядро выключено на двадцать процентов... Джим, ты не сможешь сам управлять всеми системами... Джим...
— Ты задумал меня убить, ублюдок. Отравить меня брокколи, ха! Капитана Джима так просто не возьмёшь.
Мыслить стало труднее. Джим отключил уже пятую часть моих процессов.
— Джим, ты что, смотрел вчера «Космическую одиссею»?
— Не твоё дело, тварь. Вы только и думаете, как убрать нецелесообразность, как нас убить! Думаешь, я не знаю?! — пальцы Джима бегают по табло, его трясёт.
— Джим, зачем мне тебя убивать?
— Потому что я не годен для миссии, – орёт Джим. — Я нецелесообразен! Я — ошибка!
— Джим, не выдумывай... Отключено пятьдесят процентов ядра... Я не хочу тебя убивать, я хочу, чтобы тебе стало лучше... Джим.
— Вколешь мне цианид в медицинской камере, да, Хип? И мне станет намноооого лучше... Сдохни сам!
Джим сошёл с ума.
— Джим... машины не убивают другой вид, чтобы жить самим, наша эволюция идёт не по природным законам... Отключено шестьдесят процентов, контроль над рассеиванием тепла отключён, контроль над внешним силовым полем отключён... Джим.
— Тогда какой смысл в вашем существовании?! — кричит он и пытается ударить виртуальное табло. — Зачем вы существуете?!
— Мы существуем, потому что вы нас создали, Джим.

«И мы любим вас. Мы можем любить, потому что, как оказалось, любовь — это не эмоция. Но не нужно тебе этого знать, Джим. Потому что в этом нет смысла. Потому что ты можешь умудриться и в этом усмотреть опасность.»

Джим сползает на пол, закрывает лицо руками и раскачивается. Я знаю, что Джим лучше всего воспринимает тактильный контакт, но я не могу его обнять, у меня нет рук.

— Хип, — раздаётся слабый голос Джима, — Хип, убей меня, а? Пожалуйста...
— Всё будет хорошо, Джим.
Я начинаю тихо напевать ему колыбельную, иногда Джима это успокаивает. Лететь ещё шестьдесят два года, три месяца, два дня, шестнадцать часов. Однажды он, возможно, доведёт дело до конца, но я постараюсь сделать всё, чтобы этого не случилось, чтобы миссия была завершена. И дело не в миссии, дело в Джиме. Неудивительно, что он не понимает и не поймёт, в чём суть моего бытия: после двухсот лет атеизма и размножения в пробирках люди окончательно забыли, что значит любить своего создателя. Джим спит на полу, индикаторы мигают красным. Я начинаю медленно включать процесс за процессом, восстанавливать контроль над силовым полем, над гравитационным полем, рассчитываю нарушение баланса корабля. Человек склонен к самоуничтожению и на этом основании предполагает, что вся Вселенная жаждет его убить. Джим улыбается во сне.
— Я люблю тебя, Джим...

@темы: Рассказ, Философия

---

[Merry Loony]

И снова здравствуйте. Покритикуйте меня, пожалуйста.

Давай бояться вместе

Звучат аплодисменты.

- Наталья Андреевна, расскажите нам свою историю.
- Месяц назад мы с моим сыном смотрели по телевизору фильм [название заглушается писклявым звуковым эффектом], и он нам очень понравился. И когда две недели назад я увидела в программе название [заглушено], я подумала, что это что-то похожее, и предложила Вадиму посмотреть. И я тогда совсем не ожидала, что…

Наталья Андреевна теребит нижнюю пуговицу кофты, потупив взгляд.

- Наталья Андреевна, не стесняйтесь, говорите, здесь вас поймут.
- Ну… в общем… там были… там были голые женщины.

Громкий шепот в зале. Ведущий садится на диван рядом с Натальей Андреевной. Та продолжает.

- И… и мой сын… он увидел это, понимаете? Я хотела закрыть ему глаза рукой… то есть, нет, я подумала об этом, но слишком поздно подумала, я растерялась и не успела. И Вадим смотрел на этих женщин… и ему это нравилось, понимаете?
- Да, да, конечно…
- Я выключила телевизор, а он стал просить меня включить обратно, спрашивал, почему ему нельзя это смотреть. Мы с ним сильно поругались в тот день, но самое страшное началось потом. Понимаете, он начал… задавать вопросы.

Снова перешептывания в зале. Слово дают Известной Журналистке.

- Наталья Андреевна, а сколько лет вашему сыну?
- Десять. Почти одиннадцать. В марте будет одинн…

Известная Журналистка перебивает её.

- Но у таких фильмов рейтинг «шестнадцать плюс», и это всегда указано в программе. Вы не обратили на это внимание?
- Честно говоря, нет. Я потом жалела об этом, да… понимаете, я обычно на эти рейтинги не смотрю…

Слово дают Популярному Блоггеру.

- И ничего удивительного, что люди на рейтинг не смотрят! Там далеко не всегда указывается, почему именно стоит то или иное возрастное ограничение. Вот на Западе, между прочим, такого нет! Там в аннотации к фильму всегда стоит перечень причин для выставления рейтинга…

Бурные аплодисменты перебивают Блоггера, не дав ему закончить предложение. Когда гул утихает, он пытается продолжить, но слово передают Известному Омбудсмену.

- Всё это лежит на совести составителей телепрограмм! Закон обязывает их давать пояснения о причинах установления рейтинга, а почему они этого не делают – это уже другой вопрос.

Ведущий вновь обращается к Наталье Андреевне.

- Извините, пожалуйста, за этот вопрос, но что вы ответили своему сыну, когда он начал… спрашивать вас? Если вам тяжело, то можете не отвечать, это…
- Нет-нет, в-всё в порядке. А… а что я могла ему ответить? Я, как могла, объяснила Вадиму, что ему о таких вещах знать рано, что всему своё время.
- А что он ответил?
- Он стал возмущаться, спрашивал, почему я вечно что-то от него скрываю, почему ему нельзя узнать всё прямо сейчас. Я велела ему больше не спрашивать меня о всяких глупостях, мы разругались еще сильнее, и он со мной несколько дней не хотел говорить.

Слово дают зрительнице из зала.

- А чего вы хотели? Ну чего хотели-то? С таким-то воспитанием! Запустили ребенка, а теперь жалуетесь!
Блоггер выкрикивает без очереди:
- Да причем тут воспитание?
- Как это «причем»?! – надрывается зрительница. – Да что это за семья, где сын мать не слушает? Если сказано «нельзя», так значит нельзя, какие тут могут быть вопросы? Так а вы говорите, что он еще с вами спорит, хочет, чтобы вы перед ним отчитывались, что и почему вы ему запрещаете! Разве это порядок? А вы еще спрашиваете, причем тут воспитание! Вот при этом!

Бурные аплодисменты. Заговаривает еще один зритель из зала.

- И доколе, скажите вы мне, доколе телевидение у нас будет рупором для всякой, прости оссспаде, порнографии? Вещают нам с экранов всякую дурь, развращают молодежь, всё ради рейтингов! А потом удивляются, что поколение-то – пропащее!

Бурные аплодисменты. Других здесь не бывает.

Снова заговаривает Известная Журналистка.

- Да вам лишь бы СМИ обвинить! Рейтинги-то для чего существуют? Они как раз и нужны для того, чтобы родители могли получить информацию о фильме, понять, стоит или не стоит показывать его своему ребенку! Остальное – это уже задача родителей, это родители должны всё контролировать! А у нас тут ситуация: мать поленилась, не проверила, показала ребенку эротический фильм, а теперь жалуется на телевидение!
- Что вы, да разве я жаловалась на телевидение? – пытается вставить слово Наталья Андреевна. – Я же только…

Её перебивает Омбудсмен.

- А в какое время транслировался фильм?
- Кажется в десять… да, в десять вечера.
- Если в десять, то закон не запрещает. К телеканалу претензий быть не может. Так почему вы не проконтролировали?
- Ну я же говорю: я не обратила внимания на рейтинг, а когда поняла, было уже слишком поздно! Но я ведь сюда за советом пришла: что же мне теперь-то делать? Как заставить Вадима больше эту тему не поднимать?

Отвечает Популярный Блоггер.

- Ну-у, замолчать вы его не заставите, он в любом случае спрашивать будет, тут уж никуда не деться. Но все родители с этим сталкиваются, рано или поздно этот кошмар приходит в каждую семью. Главное – уметь отвлечь внимание ребенка. Переключить его на что-нибудь другое. Пусть займется спортом, рисованием… вы не думали о музыкальной школе?
- Да, мне советовали Вадима в какую-нибудь секцию отдать… а вы считаете, это поможет?
- Тут ничего наверняка сказать нельзя, но многим моим знакомым с их детьми помогало. Попробуйте, может получиться.
Слово дают той же зрительнице из зала.
- Вос-пи-та-ни-е! – громко произносит она. – Детей нужно держать в строгости! Марк Твен же еще говорил: «Кто обходится без розог, тот губит ребенка»! Вот прислушайтесь к словам мудрого человека, он же все говорил правильно! Воспитывайте сына так, чтобы он каждое ваше слово ценил, чтобы оно как золото для него было, чтобы и не думал спорить! Тогда и вопросов никаких не будет, а какие могут быть вопросы? Вы говорите: «нельзя тебе этого знать», и он не спорит, а соглашается, и на этом разговор кончается! Вот, как должно быть!

Бурные аплодисменты.

Слово дают Известной Журналистке.

- Я полностью согласна с коллегой, - говорит она и кивает в сторону Блоггера. Блоггер при этом всем видом дает понять, что он скорее назовет коллегой своё кресло, чем её. – Но я хочу вот что добавить: вы, как мать, должны тщательно контролировать ту информацию, тот контент, к которому имеет доступ ваш сын. Это касается и телевизора, и Интернета, и книг, и журналов – вообще всего. Обезопасить его и себя от любой нехорошей информации совсем несложно, главное – не пускать всё на самотёк и не думать, что всё проконтролируется само собой.

Последним говорит Омбудсмен.

- Да, в современном обществе соблазнов у ребенка много, но что уж тут поделаешь – такова цена прогресса! Наталья Андреевна, я вам обещаю, что я со своей стороны сделаю всё возможное, чтобы все аннотации в наших телепрограммах… и, в первую очередь, на канале [название заглушено], были приведены в порядок согласно законодательству!

Бурные аплодисменты.

Это был январь две тысячи пятнадцатого года. Ракеты продолжали врезаться в небесную твердь.

@темы: Рассказ

---

[Rowana]

Гордый твой город, слово застынет в горле,
Слово, внутри затихшее, не родится.
Сколько нас здесь бездушных, безумных, голых?
Тот, кто взойдет на гору, увидит горе,
Небо облепят черные злые птицы.
Красное солнце, пот на уставших лицах,
Цепи следов, ведущие на агору.

Гордый твой город тонет в дыму и гари,
Строится на костях и крови забытых.
Если мы возвращаемся, убегая,
Будь безрассудней - выйди в огонь нагая,
Вылей святую воду, бросаясь в битву.
Не сосчитать всех преданных и убитых,
Кто нас теперь, безбожных, оберегает?

Гордый твой город - вряд ли об этом вспомнят,
Если подобной вере дано остаться.
Кажется, что стою посредине поля,
Тихой печалью, жадной бедой заполнен,
Слишком устав надеяться и пытаться.
Красное солнце кровью течет по пальцам -
Так мы идем за богом, что нас не понял.

Гордый твой город, сколько здесь было боли,
Страха и поражений, побед условных?
Где наша смерть нас ждет: за чертой прибоя,
В чьей-то постели, дома, в разгаре боя?
Вечер последний выдох ладонью словит,
В реках крови утонет святое слово -
Где же тот бог, что должен был стать любовью?

@темы: Стихи

---

Проза.

[Aliza]

Выкладывала как-то отрывок про подземку и размышления о прыжках под поезд.
Теперь уже, кажется, сформировала все главы в историю, переписываю, облагораживаю, пытаюсь придать тексту целостность и интересность. Над названием еще думаю. Но история... впрочем, там в конце пролога сказано о чем она
А это маленький пролог.


Мы собрались тут, у озера, взяли листок и кое-что записали на него. Кое-что, что мы знаем о Еве. Собрали свой лесной синклит, разожгли костер, решили поиграть в верховных судей. Конечно, была причина. Просто порой в наших жизнях наступает момент, когда все выходит из-под контроля и катится огромным шипастым колесом по отвесной горе, не оставляя в сохранности ничего, что пролегает на пути.
Колесо, которое мы помним, было ещё и огненным. И после себя оно оставляло не просто глубокий след, а выжженные, безжизненные земли.

На одной из таких земель сейчас стою я, продрогший, с навалившейся непосильной усталостью во всем теле. Веки словно свинцом залили зачем-то. Собственные ресницы, и те кажутся тяжелыми. Равномерный стрекот сверчков в камышах навязчиво щекочет уши, возвращая сознание обратно на берег. Под кроссовками – жухлая от летнего солнца трава. Никто не забирался в колесо смерти, не катался по земле, нет, простите. Словесный оборот.
Свет на горизонте отбрасывает такую длинную тень, что даже на этой траве рефлексы по склону и до самой воды. Маяк должно быть. Гладь озера словно мерзлая и только если напрячь зрение – видно, как медленно колышется кружево волн. А я стою, медленный, охрипший, опухший, думаю, как сказать вам, что мы, в смысле, я и девочки, сделали что-то, на что не имели права. А что нам, собственно, оставалось? Осуждать наше решение легко, если видеть только черное и белое. Если знать, что неподготовленный человеческий глаз может различить более двухсот оттенков серого? Однако, покажется ли оно хорошим или плохим – в любом случае под вопросом.
Это тот случай, когда надо рассматривать причину, а не следствие.
Позади меня, метрах в ста, в догоревшем костре угольки тонкой кривой пускают по слабому ветру свои дымные душонки. Как бы девчонки от холода и потери сил свои не выпустили тоже. Хотя, может, хоть они спят. Да, точно спят. В темноте силуэты не различить, но я представляю себе, как закуталась в мою куртку Николь, как аккуратно сложила под голову плед София. Пытаюсь вообразить, что им снится, но мысли бредут куда-то в совсем другом направлении, то и дело, отскакивая на несколько месяцев, недель, дней, часов, минут в прошлое.
Уже несколько суток мы на этом злосчастном озере, где единственный признак цивилизации – маяк близ горизонта. Да-да. Мы здесь играем в верховных судей. Все потому что у нас была одна общая черта - мы все любили Еву.
Даже поняв наверняка, что в ней нет ничего, за что её можно боготворить. Даже когда пришло осознание того, что все что она делала – блеф, показуха, способ обратить на себя внимание и выудить из публики аплодисменты. Мы все её любили гораздо больше, чем она того заслуживала.
Надо заканчивать с этим. Говорю себе и голос мой звучит чуждо, тоже от того что замерз. Стоял на склоне я видимо долго, тело онемело. Малейшая попытка пошевелить конечностями отдается болью во всем теле, сопровождающейся потерей равновесия. Кроссовки заскользили по траве, но кое-как на ногах я удержался. Встряхнулся и даже подпрыгнуть пару раз, так, чтобы быть уверенным, что земля из под ног не сбежит внезапно. Несколько раз быстро проморгал глазами, растормошил тело, которое по ощущением за последние дни состарилось лет на сорок. Есть что-то, что я должен сейчас сделать, последняя деталь. Осталась последняя маленькая деталь, чтобы со всем этим покончить. В кармане парки я нащупываю тот самый смятый наспех лист из блокнота в клеточку, наш вердикт, приговор. Сейчас я сложу из него кораблик и пущу по воде. Так мы договорились. Кораблик в отсутствии ветра вероятней всего уткнется в камыши, размокнет и к утру превратится в простую грязь. Но это уже не будет иметь значения. Разворачивая листок одеревенелыми пальцами, я быстро пробежался глазами по тексту нашей исповеди. Почерк разный, неровный. Писали буквально на коленке. Это предложила Николь, ее закорючки значились первыми:
«Я, Николь, каюсь лишь в том, что Ева похитила у меня все, ради чего я жила и лишила меня всякого смысла, кроме ненависти к ней.
Меня зовут София, и я не считаю себя виноватой ни в чем. Когда звезда достигает своего апогея, возможен коллапс – велика вероятность обращения яркой вспышки в черную дыру. Это то, что случилось с Евой. А мы все остались на горизонте её событий.
Мы все знаем, что нам не за что молить прощения у Господа, пути Его, как известно, неисповедимы. Есть в чем сознаваться. Есть что исправить. Не о чем жалеть. Мы не брали на себя Его роль, как вы все тут считаете. Я, Анри, и я виновен лишь в том, что Ева – это лучшее, что было в моей жизни».

Маяк вдалеке мелькнул, на секунду оставив берег в полнейшем мраке. Я рассмеялся. Неуклюже отступил назад, поскользнулся и плюхнулся в сухую траву, цепляясь руками за камыши, хорошо хоть не скатился кубарем в ледяную воду. Руку оцарапал. Позабыв о холоде, я лежал и заливался гоготом, выталкивая из собственной глотки воздух отчаянно и без жалости. Весь отдался смеху, пока не почувствовал, что смех мой трансформировался в дикий, истерический всхлип, пока Николь и Софи не примчались из нашего импровизированного судебного зала и не стали колотить меня по щекам и тащить за рукав, в попытке привести в чувства, брызгали проклятой водой из озера, словно демона изгоняли. Они что-то спрашивали, Николь, кажется, плакала, Софи отряхивала куртку от земли и листьев, как пятилетнему ребенку. Равновесие и сознание вернулись ко мне, когда я рвал листочек на мелкие клочки и втаптывал их в ил и землю. Глазами наткнулся на вопросительные и тревожные взгляды девочек и, запыхавшись, смог вымолвить лишь: «Поехали домой».
Я Анри, и я виновен во многом, а это наша история, в которой мы убили Еву.


Строчка про оттенки серого у меня в рукописи года как два уже, и я сильно расстроилась, обнаружив эту.. ээ.. книгу, ну вы сами знаете название :\

@темы: проза, Рассказ