[Морга]

Пишет  Anguis in herba:
Сижу в уголке, прилепившись к страничкам
Каких-нибудь глупых, навязчивых сказок.
Я губы грызу по противной привычке –
Без этого книг не читала ни разу.

А сказки одна на другую похожи,
Я знаю, что будет на следующей строчке:
Там боль на беспомощность автор помножит,
Расставит тире, запятые да точки,

Добавит любовь и щепотку сомнений,
Добавит друзей и предательство их же...
Напишет, конечно, что всё лечит время –
Я эти слова в каждой сказочке вижу.

Там может быть сколько угодно страданий,
Судьбы поворотов, коварных препятствий…
Но нету интриги, я всё уже знаю –
В конце каждой сказки объявится счастье.

А в жизни оно, разумеется, так же,
Но есть один пунктик, смешной и дурацкий:
Без чисел листы. Только время покажет,
Какой же длины эта чёртова сказка.

@темы: Стихи, Философия

---

Слова влюбляются

[Visioner]

слова влюбляются в слова
а за словами
мы с тобой
захлёбываемся тем
что за словами

@темы: Стихи

---

[Тедди-Ло]

Название: Девять кругов
Размер: 9814 слов
Краткое содержание: Человек-ружьё стреляет в последнем акте.
Примечание/Предупреждения: смерть персонажей, смерть животных, нецензурная лексика, эротические сцены.

Круг первый

Аня сидела на расхлябанных железных качелях и наблюдала за тем, как взрослые таскают наверх старую мебель из прежней квартиры. Всё время перед переездом мама твердила, что «нужно выкинуть половину этой рухляди», но в итоге выкинули только старую Анькину кроватку и гигантское бабушкино трюмо. Мебели было много, пока всю её не перетаскают в квартиру, пока всю её не расставят там, в дом Аньку не пустят. Папа так прямо и сказал: «не путайся под ногами» и «если уйдёшь со двора — пришибу». Детей во дворе не было, в этом дворе вообще ничего не было, даже голубей. Только старые качели. Ане было тоскливо и скучно. Качели противно скрипели, стоило Ане пошевелиться, поэтому она старалась не двигаться совсем. Старый дом остался всего в двух кварталах отсюда. Ане не хотелось переезжать, она даже ревела несколько раз ночами, гладила старые шершавые обои, на которых знала каждое пятнышко, залезала на подоконник, — посмотреть на тополь под окном и на голубятню. Как-то по-особенному посмотреть, по-прощальному. «Аня, у тебя там будет своя комната! Бабушка будет жить в зале». Очень Ане была нужна своя комната, как же. Да ещё и школу пришлось поменять. В этом году Аня перешла в шестой класс и ей было очень жалко оставшихся в классе подруг. Самое обидное, что они все жили далеко от школы, и то, что папа специально искал дом поближе, — чтобы продолжать ухаживать за своей голубятней, видится с подругами Ане помочь не могло. Зато Аня всегда может придти и просто навестить свой двор... Если папа разрешит.

Тем временем ей стало не только скучно, но и жарко. Деревья, которые могли бы дать тень, в этом дворе не росли, только чахлые пыльные кусты торчали по обеим сторонам от дома и между гаражами. Гаражей вокруг было целое поле — разноцветные одинаковые железные коробки стояли плотными рядами, одна к одной. Аня подумала, что здесь гаражи для машин со всего города, и что, когда закончится рабочий день, всё наполнится лязганьем металлических дверей и чиханьем автомобильных моторов, как на гонках.
В этот момент из второго подъезда вышли двое черноволосых мальчишек в белых майках и штанах защитного цвета. Они выглядели чуть постарше Ани. А ещё они были похожи, как две капли воды. Не обращая никакого внимания на суету у соседнего подъезда (что удивило и немного разочаровало Аню), оба быстро завернули за угол дома и скрылись в кустах. Вид у них был ужасно деловой и таинственный. Прежде чем их белые спины скрылись из виду, Аня разглядела, что у одного был с собой большой игрушечный автомат, а у второго — настоящая военная сумка. Как у папы. Анюта не удержалась, спрыгнула с качели и тоже пошла к кустам. Ей было так скучно, что она бы пошла следом за бродячей кошкой или собакой, за голубем, не то что за мальчишками. Она бросила опасливый взгляд на фургон с мебелью. Папа стоял спиной к ней и ругался с дядей Борей. Аня уговорила себя, что территория за кустами — это практически двор, так что папа её не «пришибёт», и нырнула в кусты.
Те оказались совсем негустыми, но Аня всё равно не могла понять, куда идти, чтобы нагнать мальчишек. Она пошла к стенке красного гаража, видневшейся из-за пыльной листвы и казавшейся ей своеобразным сигнальным знаком. Вокруг было совсем тихо, даже воробьи не чирикали. Анюта дошла до гаража и стала обходить его кругом, прислушиваясь, чтобы хоть по звуку попробовать определить, где сейчас мальчишки.
Вдруг раздался глухой стук: кто-то спрыгнул с крыши гаража совсем рядом с Аней. Она не успела оглянуться, как её пребольно схватили за волосы и дёрнули в сторону.
Аня удержалась на ногах. Она завизжала и замахала руками, стараясь достать того, кто её держал. Но держали её крепко.
— Не дёргайся, шпионка, — зло гаркнули над ухом.
— Пусти, — визжала Аня, — псих, мой папа тебя пришибёт!
— Твой папа тебя не узнает, — пообещал её обидчик. — Сейчас мы придумаем, что с тобой сделать... Илья!
Аня увидела как с крыши гаража прыгает мальчишка — тот самый — в белой майке и «военных» штанах. Второй, очевидно, сейчас держал её за волосы. Ане стало страшно и захотелось разреветься, но она только сосредоточенно пыхтела, стараясь освободиться из рук мальчишки, не желая радовать «этих уродов» слезами.
— Чё ты, Сань, девчонка же... — заговорил Илья, рассматривая извивающуюся Аню.
— Отвечай по уставу, — рявкнул Саня и закрутил волосы Аньки так, что она взвизгнула ещё раз. Она не знала, услышат ли папа и остальные, если она будет долго и громко визжать, но почему-то не решалась попробовать. А вдруг этот псих ей рот заткнёт грязной тряпкой или ударит?
— Так точно, сержант Роджерс, — крикнул Илья вытягиваясь и отдавая честь.
— Вольно, рядовой, — ответил Саня; судя по его голосу, он был доволен. — Я поймал тут вьетнамскую шпионку... Ты плохо следишь за территорией, мать твою... Давай-ка придумаем, что с ней сделать...
— Допросить? — предположил Илья, почёсывая руку, искусанную комарами. Он смотрел на Аньку с состраданием, так, что у неё появилась надежда на спасение.
— Ничего она не скажет. — Саня снова дёрнул её за волосы. — Руки ей держи, эта коза меня исцарапала всего... Вьетнамки настоящие бестии. Если бы я её не заметил, весь отряд бы положила, маленькая сучка.
Илья, извинившись одним взглядом, осторожно, но крепко перехватил оба её запястья. Аня перестала дёргаться и бесстрашно посмотрела ему прямо в глаза: справились, двое на одного, да?
— Придурки, — заговорила она, стараясь, чтобы голос не дрожал от обиды и страха. — Я с вами не играю в вашу дурацкую войнушку. Отстаньте от меня, мы только сегодня переехали...
Но Саня её перебил:
— Видишь, рядовой, её не расколоть просто так. Нужно пытать эту дрянь, пока у неё мозг из носа не полезет.
Илья с тревогой перевёл взгляд с Аньки на Саню. Саня продолжал:
— Давай отстегаем её по ногам крапивой, а? До крови. Или засунем по колено в муравейник.
Аня чувствовала себя точно как военнопленная. Только эти двое были фашистами, а она — советской партизанкой. Илья молчал.
— Или нет... давай свяжем её и бросим в гараж... Пусть её разговорят крысы. Объедят ей лицо, — не останавливался Саня. Хватка у него была железная. А вот из рук Ильи Аня, пожалуй, могла бы вывернуться. Но от страха совсем ослабела. Крыс она боялась до обморока.
— Нет у вас никаких крыс и никакого гаража, — звенящим голосом крикнула Аня, снова дёргаясь. — Врёте вы всё... гады, фашисты.
У Ильи стал совсем виноватый вид, он ещё больше ослабил хватку. Но Аня этого даже не заметила.
— Тварь, — коротко сказал Саня, дёргая её так, что Аня подумала — сейчас скальп снимет. — Сама себе приговор подписала, коза... Зажигалку дай. — Это было сказано уже Илье.
Тот, воспользовавшись моментом, отпустил Аню и поспешно начал копаться в своей сумке на боку.
— Спалим ей волосы, — спокойно сказал Саня. Аня поняла, что в этот раз её уже не просто пугают, что мальчишка сейчас действительно подожжёт её. — Вспыхнет, как та кошка.
Аня не стала дожидаться, пока Илья найдёт в сумке зажигалку. «Бей врага в колено», — всплыли в голове слова папы. Аня изо всей силы лягнула садиста Саню, стараясь попасть ему прямо по коленной чашечке. Попала она или нет, ей повезло: Саня взвыл и хватка, стягивающая ей волосы, исчезла. Тут же Аня бросилась бежать, не разбирая дороги, лишь бы подальше от братьев-психов.
— Догоняй! — орал кто-то из них сзади.
Аня услышала, как за ней кто-то шустро захромал. И хромоты в его шагах было всё меньше, а двигался он всё быстрее. Мимо просвистел камень. Потом второй. Аня даже не поняла сначала, что кидают в неё.
— Хватит!
После этого крика шум шагов сменили звуки борьбы. Аня мельком оглянулась и увидела, как двое сцепившихся мальчишек катаются по земле. Через несколько секунд она выскочила к дому из кустов, красная, перепуганная и растрёпанная.
Аня примостилась на подоконнике второго этажа в подъезде и наблюдала сверху, как в квартиру заносят оставшуюся мебель. В квартиру её так и не пустили: ещё не закончили расстановку. И всё же здесь Аня чувствовала себя в большей безопасности, чем во дворе. Отец сначала наорал на неё, но потом махнул рукой: она действительно здесь никому не мешала.
Внизу хлопнула дверь, и Аня увидела одного из мальчишек, взлетающего через ступеньку вверх по лестнице. Он выскочил на площадку первого этажа, поднял голову, и они встретились глазами. Он что-то нёс в горсти, и Аня даже не хотела знать, что это могло быть. Она начала лихорадочно озираться, соображая, как и куда ей удрать. Она и подумать не могла, что мальчишки так обнаглеют, что придут за ней на виду у взрослых, но именно сейчас взрослых в подъезде не было. Мальчишка, уловив, что Аня прицелилась сбежать, остановился и вытянул вперёд руки, сложенные лодочкой. В руках у него было что-то красное. Аня вздрогнула: ей показалось, что это кровь. Но потом она разглядела, что в ладонях он держал крупные яркие ягоды виктории. Во всём его жесте было столько отчаяния, раскаяния и покорности судьбе, что Аня мгновенно почувствовала, — он пришёл извиниться, опасности нет. Аня осталась сидеть на окне, напустив на себя выражение высокомерного равнодушия, хотя её до сих пор колотило. Мальчишка в несколько скачков одолел лестницу и оказался рядом. Он снова вытянул руки перед собой, предлагая ягоды Ане.
Она помедлила несколько секунд и нерешительно взяла одну ягоду. Мальчик тут же сел рядом на подоконник, как будто она дала ему сигнал.
— Тебя как зовут? — хрипловато спросил он.
— Меня — Аня, а тебя — Илья, — ответила она, не глядя ему в лицо, и взяла ещё одну ягоду. Она была уверена, что это не Саня.
— Точно! — обрадовался Илья.
Некоторое время они сидели молча, ели викторию и барабанили пятками по батарее под окном, наблюдая как в Анину квартиру заносят последнюю (оставшуюся?) мебель и вещи. У Ани вертелось на языке всё, что она думала по поводу Сани, но она не стала ничего говорить.
— А что это у тебя? — спросила она вместо этого, указав на маленький синий крестик на верёвочке, видимо, выбившийся у него из-под майки во время бега. Илья лапнул его, оттянул в сторону и посмотрел, скашивая глаза:
— Это просто мой крестик, — сказал он, пожимая плечами. И убрал его под майку.
— Красивый, — сказала Аня, качая ногами, и взяла сразу несколько ягод. — А у меня нет, я некрещёная.
— Хочешь, подарю? — неуверенно спросил Илья.
— Так не положено, — возразила Аня. Илья опять пожал плечами. Он рассказал ей, что других детей во дворе нет, поэтому они с Саней привыкли считать тут всё своим. Рассказал, что на Саню «иногда находит», и чтобы она его не боялась. Аня рассказала ему про голубятню и свой старый двор. В середине рассказа на площадку вышла Анина мама и, наконец-то, позвала её домой, неодобрительно глянув на мальчишку.
— Пока, — пробормотала Аня, соскальзывая с подоконника.
— Пока, — торопливо ответил Илья и тоже слез с подоконника. Аня сбежала по лестнице и шмыгнула за дверь, даже не посмотрев на него.

Круг второй

Илья проснулся рано, но всё же не раньше, чем Саня. Илья лежал в своей кровати, отвернувшись к стене и слышал, как Саня гремит чем-то в углу, где у них хранились инструменты. Солнце косыми пятнами ложилось на обои, день обещал быть хорошим, но у Ильи на душе было паршиво. Вчера Саня ничего не сказал ему по поводу той девчонки, Ани. По поводу его «военного преступления». Но Илья слишком хорошо знал брата, чтобы решить, будто он спустит измену просто так.
— Вставай, уже семь, — раздалось над ухом. Илья повернулся и посмотрел на Саню — тот был одет и экипирован: за спиной висел автомат, а на ремне болталось «секретное оружие» — дальнобойная рогатка, которую они вдвоём делали два дня. Саня обещал, что если испытания пройдут успешно, второй экземпляр достанется Илье. Саня считал себя старше Ильи — фактически так и было. Он был старше на целых пять минут.
— Что будем делать? — спросил Илья, садясь на кровати и протирая глаза.
— Казнить дезертира, — насмешливо ответил Саня и вышел из комнаты.
Живот у Ильи противно сжался, а сердце заколотилось быстрее. Ясно, кто будет дезертиром. Но несмотря на это, Илья быстро оделся и выскочил за дверь. На кухне он густо посыпал сахаром два куска хлеба и затолкал их в сумку вместе с бутылкой воды. За провизию в отряде отвечал он. Саня был сержантом и генералом, а Илья — рядовым, капралом, фуражиром, рекрутом, подрывником, разведчиком... одним словом — всеми остальными, кто был младше по званию на момент игры.
Отец ушёл на работу, а мама пока спала. Саня, очевидно, уже был на улице. Илья на цыпочках прошёл в прихожую, обул растоптанные кроссовки, открыл дверь, стараясь не греметь замками. Огромными скачками спустился по лестнице и выбежал из подъезда. В глаза ему ударило солнце. Сани нигде не было видно. Илья поправил сумку и пошёл к гаражу. Ощущение у него было такое, какое бывает в день похода к зубному или перед контрольной по математике.
Он издалека увидел Саню: как он хмурился, шевелил губами и ходил взад и вперёд вдоль красной стены гаража. «Репетирует приговор», — определил Илья, подходя к нему. Желудок снова неприятно скрутило.
— Рядовой Джонс, — гаркнул Саня, как только увидел его, — к стене!
Илья вздохнул и шагнул к уже нагретой солнцем стене гаража.
— Лицом к стене!
Илья повернулся и стал смотреть в стену. Вблизи краска оказалась мелко потрескавшейся, слоящаяся чешуйками, которые немедленно захотелось отковырять.
Это был не первый расстрел Ильи. Обычно Саня полосовал его крест-накрест из автомата-воздушки. Это было не очень больно. Но сам факт расстрела, ожидание и приговор — всё было неприятно, оставляло мерзкое чувство. Илья не любил играть в это.
Саня молчал ещё некоторое время. Илья слышал, как он ходит взад и вперёд за его спиной. Наконец он остановился и не без холодной торжественности начал:
— За предательские действия по отношению к своему командиру, за халатность на боевом посту, за преступные сношения с врагом и шпионаж в его пользу...
Илья невольно дёрнулся. Игра впервые показалась ему дурацкой... Тоже мне, шпионаж... преступные сношения.
— За трусость на поле боя, из-за которой отряд потерял взятого врага, рядовой Джул Джонс приговаривается к расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно.
Что-то не понравилось Илье в тоне Сани. Он беспокойно повёл лопатками, но не обернулся.
Саня притих, очевидно, доставал оружие и целился. Илья задержал дыхание. Перед его глазами по стенке гаража ползла божья коровка. Илья подумал, что нужно на неё что-то загадать, но все мысли занимал Саня и его приговор.
Рядом с локтем Ильи раздался металлический звон. Илья скосил глаза. В одном месте краска осыпалась, в стене появилась небольшая свежая вмятина. Илья похолодел: Саня стрелял в него металлическими шариками из подшипников. Из дальнобойной рогатки. Практически в упор. Спина, затылок и шея Ильи как будто загорелись — такими незащищёнными показались они ему.
Раздался ещё один такой же металлический звук. На этот раз совсем рядом с его ухом. Илью прошиб пот. Саня хорошо стрелял — может, он просто пугает его... Или пристреливается к новому оружию?
И тут Илья совершил ещё одно военное преступление — сбежал из-под ареста, не дожидаясь, когда Саня влепит ему металлический шарик промеж лопаток.
Он сорвался с места, бросился в сторону и вломился в густой кустарник слева от гаража. Сразу за гаражом начиналась заросшая крапивой канава: туда Илья прыгнул, не смотря под ноги, не дрогнув, а потом что есть духу припустил по канаве, подстёгиваемый обжигающими прикосновениями крапивы.
Он понимал, что фору ему даёт неожиданность. Саня наверняка несколько секунд был в ступоре оттого, что Илья удрал с казни. Но потом он, конечно, пришёл в себя.
Саня преследовал его безмолвно — Илья слышал только треск кустов позади и бежал всё быстрее, лихорадочно думая: куда дальше? Куда дальше, если все укромные места известны им обоим?
Канава закончилась, и Илья вылетел на небольшой пустырь за домом, вдали от гаражей. На пустыре сидела та самая вчерашняя девочка, Аня, и во что-то играла сама с собой. От неожиданности он остановился. Руки горели огнём. Аня при виде Ильи торопливо и испуганно поднялась с места. Они смотрели друг другу в глаза не больше секунды. Илья тяжело дышал и прислушивался, далеко ли от него Саня. Он никак не мог заставить себя оглянуться.
Аня, не говоря ни слова, шагнула вперёд, взяла его за покрытую крапивными волдырями руку и потащила прочь с опушки. Илья не сопротивлялся.

— Что это такое? — с недоумением спросил Илья, почёсывая горевшие локти и озираясь, когда они поднялись в тесную клетушку, стоявшую на сваях в незнакомом ему дворе.
— Ты что, голубятен никогда не видел? — удивилась Аня и откинула назад волосы, собранные в хвост. Илья покачал головой.
— Это — голубятня, она моего папы, — объяснила Аня, — пойдём, покажу голубей.
Она открыла маленькую дверку, и из одной клетушки они попали в другую, побольше. У этой были сетчатые стенки и множество карнизов, по которым сидели самые разные голуби. Илье показалось, что тут пахнет, как в курятнике его бабушки. Голуби, потревоженные детьми, курлыкали на все лады.
— Круто, — сказал Илья. — А они умеют письма носить?
— Почтовых тут всего два, — с сожалением и одновременно с гордостью сказала Аня. — Вот они, смотри.
Она сняла с карниза красивого белого голубя. Второй такой же остался сидеть на прежнем месте.
— Можешь его погладить.
Илья осторожно, одним пальцем провёл по спинке и головке птицы. Голубь глухо курлыкал и смотрел на Илью то одним, то другим глазом, беспокойно поворачивая голову.
— Его как-нибудь зовут? — спросил Илья.
Аня отрицательно покачала головой.
— Давай их выпустим, пусть полетают. Папа разрешает мне без него их выпускать и кормить. Ему так даже проще, он же работает.
Аня отдала голубя Илье и ловко вскарабкалась по приставной лесенке к потолку. Подёргала за железный засов, потом за верёвку, приставленную к крышке люка, крышка со щелчком и лязгом отскочила вверх. Голуби заволновались сильнее.
— Гони их, — крикнула Аня, — свисти, руками махай!
И тут же подала пример, пронзительно, не хуже любого мальчишки, засвистев. Илья заорал: «Хей-хей-хей!» и замахал руками. Птицы с шумом стали подниматься в воздух и вылетать в открытый люк. Аня выгнала самых ленивых с насиженных мест и полезла на крышу голубятни. Обернувшись к Илье, она сказала, поправляя выбившиеся льняные прядки волос:
— Давай за мной, без нас они даже два круга не сделают, лентяи толстые. — И впервые улыбнулась ему.
У Ильи вдруг занялось дыхание, ему показалось, что он никогда не видел ничего более красивого, чем эта улыбающаяся под потолком голубятни девочка с испачканными травой коленками. Как будто что-то изменилось именно в этот миг — он увидел её по-другому и видеть опять, как раньше, не мог. Он смотрел на неё, а она уже отвернулась и выбиралась на крышу. Он опомнился, только услышав второй её пронзительный свист, и полез наверх, за ней следом.
На голубятне они пробыли до вечера. В меньшей каморке у Ани оказались припасены большой пакет чипсов и две шоколадки. Илья запоздало обнаружил, что его сумка с припасами осталась либо у гаража, либо в канаве, по которой он убегал — пить им было нечего. Но Аня быстро сбегала к бывшей соседке и вынесла целую полуторалитровую бутылку домашнего кваса.
Загнав голубей внутрь и закрыв люк, они сидели на крыше голубятни и хрустели остатками чипсов. Было уже часов восемь вечера, оранжевое тёплое солнце бросало на них прощальные лучи, постепенно опускаясь за зубчатый горизонт города. Редкие тополиные пушинки лениво плыли в безветренном воздухе. Илья и Аня молчали, но в их молчании не было неловкости.
— От кого ты убегал утром? — вдруг спросила Аня.
Илья часто заморгал, собираясь соврать, но ответил почти честно:
— От военного суда.
— Ясно, — коротко ответила Аня. Илья подумал, что она, конечно, догадалась, что военный суд — это Саня.
— Ты завтра выйдешь? — спросил он.
— Выйду, только в вашем дворе гулять не буду, — ответила Аня, не глядя на него.
— Из-за Сани? — чувствуя вину и неловкость, уточнил Илья.
Аня пожала плечами. Илья хотел было сказать, что Саня её больше не тронет, но это было бы очевидным враньём. Он не хотел, чтобы она считала его вруном и балаболом.
Илья никогда точно не знал, что у Сани на уме. Некоторые люди думают, что близнецы буквально могут читать мысли друг друга. Может так и бывает, но не с Ильёй.
Пока он мучительно выбирал, что сказать, глядя на Анин профиль, ему вдруг страшно захотелось поцеловать её. Как в кино целуются взрослые. И он забыл, что искал только что какие-то слова, потянулся к ней, заворожённый, не думая о том, что будет дальше, что сделает или скажет она.
Мимо его уха что-то просвистело, глухо стукнуло и, отскочив, зазвенело по жестяной крыше голубятни. Аня вскрикнула. Илья растерянно проследил взглядом за крутящимся металлическим шариком от подшипника. Шарик был вымазан красным. Илья посмотрел на Аню. Она держалась за голову. Из-под её пальцев ручейками струилась кровь. Илья обалдело, медленно, как во сне повернул голову в сторону выхода со двора: он успел заметить белую спину и чёрный затылок брата, мелькнувшие и исчезнувшие за поворотом дорожки.

Круг третий

Неделя прошла с того дня, как Саня впервые её увидел. Более того — он увидел её первый. И что теперь? Теперь он стоял один в середине их с Ильёй комнаты, чтобы его не заметили с улицы, и наблюдал в окно, как она бегает по двору с его братом, как они обливают друг друга водой из пластиковых бутылок. Белый пластырь у неё на лбу — его, Санина, отметина.
В другое время брат и девчонка не смели бы так спокойно развлекаться во дворе, Саня бы им не позволил, но сейчас он уже третий день сидел дома — был наказан за то, что побил из новой рогатки почти все стёкла в чужой теплице за домом, разорил клубничные грядки. А ведь всё из-за неё. Саня невольно сжал кулаки.
Илья хотел тоже сидеть дома, но отец почти силой отправлял его гулять.
Так что сейчас Сане не перед кем было держать марку, и он не старался напускать на себя надменно-равнодушный вид. Он то и дело утирал набегающие злые слёзы. В конце концов Саня забрался на второй ярус кровати, лёг ничком и накрыл голову подушкой.
Слёзы всё текли и текли, сами по себе. От этого Саня злился ещё сильнее — распустил нюни, как девчонка. Но сейчас ему было больнее, чем когда он в прошлом году сломал руку, ныло больше, чем кровавая ссадина, жгло сильнее, чем крапива. Сжигало всё у него внутри и никак не отпускало — уже неделю.
Почему его никто не предупредил, что бывает такая боль? Почему ему никто не сказал, как от этой боли избавляться? Что ему делать?
Родители вечно долдонили: не играй с острым, не суй пальцы в розетку, не трогай горячее — будет больно. Почему же они не рассказали, что если девочка с белыми волосами и синими глазами смеётся вместе с твоим братом, а на тебя даже не смотрит — это гораздо, гораздо больнее? Больнее всего на свете.
От того, что предал собственный брат — только горько, не больно. Илья всегда был слабаком. Но почему же тогда она предпочитает слабака? Саня тихо замычал и стащил подушку с головы. Он снова посмотрел в окно — та же картина. Играют и смеются, даже не думают о нём — ни он, ни она. Она никогда не смотрит на него так, как на Илью, и она никогда не путает их. Это нечестно! Так не должно быть! Саню вдруг охватила такая ярость, что он задрожал.
Нечестно, что он так мучается из-за этой девчонки, а она даже не пытается ему помочь. Нечестно, что из-за неё его предал брат. Она должна понимать, что Илья принадлежит Сане! А она всё равно дружит с ним! И раз так, её просто не должно быть. Не должно быть на свете таких красивых белых волос, к которым он не может притронуться, таких синих глаз, которые смотрят не на него.
Саня сел на кровати. Слёзы высохли, кулаки сами собой сжались. Ярость билась в его груди, как огненная змея. Илья и Аня смеялись на улице, и он слышал их смех. «Нужно спалить её волосы — пусть ходит лысой, нужно выколоть ей глаза — пусть ни на кого не смотрит. Пусть её не будет, не будет, не будет!»
Саня снова упал на кровать и заплакал бессильно, судорожно всхлипывая.

Продолжение следует

@темы: Рассказ

---

[Морга]

Пишет  _=Unreal=_:
Ты слышишь, как рвется подземная буря?
Ты слышишь, как бьется горячее сердце,
Тягуче гоняя железную кровь?

Ты чувствуешь воздух, заживо прожженный?
Ты чувствуешь, солнцем ужасным убита,
Отравлена ядом, уходит вода?

Ты видишь, как люди рукою кровавой
Рубят под корень жизни начало?
Ты слышишь, как тихо под нами
Стонет Земля?

---

Стигийского воспоминанье звона

[Visioner]

я в хоровод теней топтавших нежный луг
с стигийской нежностью вмешался
слепая ласточка бросается к ногам
с певучим именем и веткою зелёной

земли девической упругие холмы
и выпуклая радость узнаванья
и зрячих пальцев стыд и звук в персты
и в милой тени растворился

(хотелось бы узнать ваше мнение о стихотворении)

@темы: Стихи

---

только текст

[демодок]

Очень прошу откомментировать текст. Пожалуйста, только текст. Написанный не столько мной, сколько моим персонажем.

Есть исступленье в любви...
Скольких же я перетрахал
против веленья судьбы,
против желанья и страха!

Только с тобой — не то,
только с тобой — не так:
то ли живу мечтой,
то ли совсем дурак,

то ли попал в струю
и восхотел забот...
Может, любовь свою
выбросить мне за борт?

Очередной искус?
Иль увлечение?
Но самый устойчивый курс —
плыть против течения,

против велений судьбы,
против желаний и страхов,
против сомнений любых
и зодиакальных знаков!

Может быть, я не вернусь
из приключения.
Но самый устойчивый курс —
против течения...

---

[Морга]

Пишет  Acraloniana:
Ориджинал. А люди ли?

читать

Как ни странно, все мы люди. Одни инстинкты, похожие жизни, хотя бы, судя по отрезку времени, данному на нее. Что отличает меня от того же соседа? Две руки, две ноги, голова, заполненная серым веществом, именуемым в иных слоях общества мозгом. Не так уж много существенных отличий. Однако, встреть Вы нас в одно время в одном месте, меня бы Вы послали к Лешему, а его пригласили к себе. Разумеется, если заложенные в Вашу голову стандарты позволили бы это сделать.
Он успешен, и люди на это ведутся. Он притягивает к себе взгляды, не прилагая особых к тому усилий - он остается собой и этого достаточно, чтобы на него обратили внимание. Мало того, что он выделяется, так еще и остается в памяти людей. Благодаря тому самому серому веществу он вырвался из своей клетки, стал птицей свободного полета. Ему больше нет нужды пресмыкаться перед начальством, потому что он сам себе начальник. Нет, конечно, и над ним кто-то стоит, это само собой разумеется, однако теперь его Уважают. Над ним больше не смеются, как то было на первых курсах - зубрила, очкарик, урод. И где он теперь? Владелец собственной фирмы, поставки, перевозки... Не силен я в этой сфере, но слухи то ходят. Ан те, кто показывал на него пальцем, называя неудачником, просиживают задницы в подъездах, раздумывая только о том, где бы достать еще сотню на очередной косяк.
Мы растем, время неизбежно течет вперед, не оставляя нам выбора - жить или нет. Жить, да, конечно жить. Бросить все легко, жить - сложнее. Приходится ежедневно решать возникающие снова и снова проблемы. Покончить с этим - переложить их решение на кого-то другого. Еще время лечит, так говорят. Кто-то с этим не соглашается, ссылаясь на жизненный опыт. Что ж, Ваше право... Забыть - невозможно, но любая рана постепенно затягивается, а чем чаще вспоминать, расчесывать ее, тем дольше будет процесс заживления. Боль все же притупляется - хоть какой-то плюс от времени. И, все же, признаю, она никуда не уходит.
Что касается мужчины, о котором я начал, выделяться он не стремится, несмотря на то, каких высот достиг. Он помнит, и всегда будет помнить, людей, с кем был вынужден сосуществовать сколько-то лет назад, а поэтому не станет вести себя как они. Он уверен, что только дураки учатся на собственных ошибках, и предпочитает учиться на чужих. Не говорю, что он совершенен, и не допускает ошибок сам. На одни и те же грабли он не наступит дважды, хоть сколько их ему подкидывай. Оступившись однажды, он поднимется, отряхнется, и пойдет дальше. Исправит ошибку, и постарается о ней не вспоминать, но не будет и пытаться забыть.
Ему тридцать три. Женат, в следующем году будет десять лет, двое детей, девочке восемь, мальчонке почти шесть. Примерный семьянин, хороший отец, завидный муж. Он устроил свою жизнь вполне успешно, не полагаясь ни на чью помощь, кроме собственной.
Его жена - коллега по работе. Служебный роман не наложил отпечаток на трудоспособность обоих, в рабочие часы они в действительности занимались только работой, позволяя себе разве что улыбнуться друг другу, не так, как остальным, если случайно оказывались в одном помещении.
Она довольна привлекательна, не скрою. Озорной блеск в глазах, которыми она зачарует любого встречного, однако, не позволяет приблизиться к ней ближе чем на пару метров, в те моменты, когда муж не с ней. Такое случается не часто, коллегам известен ее партнер, а без него ей скучно находиться где-либо. В иные же моменты она просто притягивает мужские взгляды, а ее муж - противоположного пола. С такой парой я встретился, признаюсь, впервые, а поэтому меня не удивило даже отсутствие ревности по отношению друг к другу.
Разумеется, у каждого свои скелеты в шкафу, и у них наверняка тоже найдется парочка. Однако, откуда я знаю о них столько? Нет, что Вы, я не шпионил за ними. Дел поинтереснее у меня что ли не найдется? Занимайся я этим, наверняка бы знал и то, о чем они не говорят. Нет, они просто интересные люди. Я частенько бываю у них в качестве желанного гостя. Мне всегда предлагают обед или ужин, в зависимости от того, в какое время мне приспичит их навестить, от которого я всегда отказываюсь. Утренние посещения отпадают, это как минимум невежливо.
Меня приводит в восторг их дочь, мелкая, счастливая, до невозможности живая, наслаждается всем, чего коснется ее крохотная ладонь. За несколько лет общения с ними я ни разу не слышал ее плача и не видел ее слез. Даже падая она не хнычет, понимая, что легче от слез не станет, только зареванные глаза будет хотеться тереть. На жалость она не давит, случись что, ей и без этого помогут.
Иногда я помогаю ей с домашней работой, если сама она не справляется. Такое бывает редко, но идет она, на удивление, не к отцу, а ко мне. Может, нравлюсь я ей... Она до ужаса сильно напоминает мне сестру, с которой я не виделся, дай бог памяти, двадцать лет, и больше не увижусь.
Забавно, ни мое мнение о них, ни их обо мне не изменилось даже тогда, когда я притащился домой пьяный посреди ночи и спутал этажи. Мне открыла его жена, после того, как я долго пытался вставить ключ в не предназначенное для него отверстие. Свет на площадке горел всю ночь. Кажется, я пытался зайти внутрь и даже схватить ее - как казалось, видение - за руки, но количество выпитого одолело меня, и я прислонился к открытой двери, пытаясь сфокусировать взгляд хоть на чем-то.
Пришел в себя я на собственном диване, ненадолго, правда. Меня кто-то раздевал, и я неосознанно притянул его к себе, яростно целуя. Наличие щетины меня отрезвило на какое-то время, и мои руки безвольно упали на диван. Да, я целовал Его. Хорошо, что мои глаза были закрыты, и мне не пришлось видеть реакцию на это действие. И не пришлось оправдываться. Он же, наоборот, уходить не спешил, и закончил начатое - раздел до боксер и укрыл одеялом. Напоследок я услышал стук связки ключей о стол и захлопнутую входную дверь - совсем отдаленно, проваливаясь в сон.
Ни жуткое похмелье, ни стыд за поцелуй, меня не остановили. Приняв душ, я направился к ним - единственный раз, когда я зашел в их квартиру спозаранку. Однако, никакой разницы - я проспал довольно долго, время подходило к полудню. Я нажал на дверной звонок будучи красным словно рак, нечасто я испытывал вину за собственные действия... Он открыл мне, как ни в чем не бывало, улыбнулся и пригласил внутрь. Превозмогая смущение я сделал шаг вперед и, когда он прикрыл дверь, почувствовал себя пойманным в капкан. От похлопывания по плечу я вздрогнул. Мы пересекли гостиную, где я встретился взглядом с его женой, просматривающей некий неизвестный мне боевик, которая помахала мне рукой. Кажется, в ее взгляде была насмешка, надеюсь, мне казалось.
Он проводил меня на кухню и усадил в кресло, ничего не говоря. Утопая в обивке, я следил за его передвижениями по кухне. Через несколько минут передо мной оказалась тарелка с легким супом и дымящаяся чашка, содержимого которой по запаху я сразу не разобрал.
- Ты прости, я обычно в состоянии добраться без происшествий... - начал было я, но был прерван ложкой с супом, оказавшейся у меня во рту.
- Ешь.
Когда я ем, я глух и нем. Понял, понял. От меня не требовали объяснений. Мне не собирались читать нотаций. Он вел себя как лучший друг, без лишних слов понимающий состояние, словно был там вместе со мной вчера. Друга же мне самому пришлось доставить домой, и после отправляться к себе. Его девушка меня, почему-то, не выносила, и захлопнула дверь перед носом, как только я сгрузил его в коридор.
Тарелка была опустошена в рекордные сроки, не ресторанная еда, но она не оставила меня равнодушным. Спрашивать, кто из них двоих готовил, я постеснялся, мне до сих пор не давал покоя ночной поцелуй.
Он сидел в соседнем кресле, поджав ногу под себя, и следил за мной, налегающим на еду. В его руках была такая же чашка, однако - с кофе. В моей же помимо этого напитка был еще и виски. Что ж, может так я и приду в себя окончательно, избавлюсь наконец от непонятно откуда взявшейся стеснительности и извинюсь, как подобает мужчине. Одна мысль об этом вызвала смех, и я невольно выплеснул часть содержимого чашки на себя. Зашипев от температуры жидкости я оттянул футболку, отчаянно радуясь тому, что кофе успел остыть за время моего поглощения супа. Сосед протянул мне полотенце, и мы случайно соприкоснулись пальцами. Заряд. Хорошо, что на этот раз чашка была на столе, а не в другой руке, иначе весь остаток был бы на мне. Или на кресле. Или на нем. Он не отводил взгляда, словно ища ответ на незаданный вопрос в моих действиях. А я тер грудь, пытаясь хоть как-то снизить боль от поверхностного ожога, и боясь даже дышать.
- Не беспокойся ни о чем.
В два присеста опустошив полчашки я резко поднялся, непременно наткнувшись на стол, поблагодарил его, извинился за все, и поспешил уйти. Нет, не уйти. Я позорно сбежал, не выполнив той цели, которую поставил перед собой, нажимая на дверной звонок. Я не попрощался с его женой, вылетев пулей, захлопнул дверь в их квартиру - не нарочно, руки тряслись, а сердце выпрыгивало из груди. Как добрался до своей - словно выпало из памяти. Помню только что осел на пол, опираясь спиной о входную дверь, в попытке отдышаться и собрать мысли в кучу. Еда помогла, процесс пошел. Благодаря кофе голова не трещала. Вопрос с поцелуем до сих пор был поднят. В руке оставалось зажатое полотенце из их квартиры. Футболка липла к телу. Во рту оставался привкус виски. Память хранила случайное соприкосновение пальцев. Мне снова нужен был душ, а лучше - ванная. Забыть я не надеялся, но это могло отсрочить момент, когда придут мысли об этом событии опять.
Кажется, я слишком увлекся, и до сих пор не представился. Хуже того, не представил Вам моих знакомых. И ничего не рассказал о себе. Надеюсь, Вы простите мне это.
Я назовусь Алексом. Почему назовусь? Нет ни одной достойной причины, поэтому их озвучивать я не стану. Максим и Аня - мои соседи вот уже шесть лет.
В отличии от того же Макса, я не добился многого. Мне двадцать семь. Как и у большинства, мое высшее образование для галочки - имеется и хорошо. Работаю я, однако, далеко не по специальности. Фотограф местного журнала, к счастью, работа эта чаще с неодушевленными предметами, нежели с людьми. Выбрать подходящую позицию человеку труднее, чем машине, ее хотя бы уговаривать не нужно подвинуть колесо или приоткрыть бампер.
Моей основной целью в жизни было - не выделяться. Как бы мне ни хотелось сделать что-то, что у других не получается, я не мог. Вернее сказать, наоборот. Если у меня что-то вышло лучше, чем у остальных, я не стремился об этом кричать на весь мир. Не раз случалось, что в школе я решал сложную задачку первым - и правильно, но решение не показывал. Не раз даже выходило так, что учитель считал вырванный лист с решением шпаргалкой от кого-то из отличников, несмотря на то, что те сами не успели решить и перешептывались, пытаясь понять, от кого же я ее получил. Я не оправдывался и не защищал себя. Я был лучшим для себя самого, а как думают те, кто вокруг, меня не касалось. Жить в своем мире, как оказалось, проще и удобнее.
Возвращаясь к началу, я сравнивал нас с Максимом, говоря об инстинктах и жизни. Основные инстинкты человека - жить, защитить себя, завести семью и содержать ее. Время на пару с эволюцией добавили к этим четырем еще и обучение. В итоге, что мы имеем? Люди есть люди. Чем бы мы ни занимались, кем бы ни были, мы все равно будем схожи.
Жить - трудно. Всегда на пути будут возникать препятствия. Иногда придется биться головой о стену, не видя возможности ее перелезть. Иногда будут опускаться руки, когда-то мы будем падать. Главное, что мы поднимаемся и собираем силу воли в кулак, чтобы треснуть им по той самой не поддающейся ранее стене.
Защита - разная. Я прятался под маской безразличия ко всему, что меня окружает, даже в те моменты, когда чувствовал необходимость признаться кому-то в чем-то, накричать или доказать свою правоту. Я молчал. Своеобразный способ защиты. Так мне было проще. Так - я чувствовал себя сильным, сильнее, чем в те редкостные моменты, когда маска спадала.
Что делал Макс для того, чтобы защитить себя? Наши разговоры никогда не заходили на эту тему, я могу только делать выводы, исходя из его поведения в то время. Вряд ли можно написать о ком-то лучше, чем о себе. Сомневаюсь, что можно понять другого, плохо понимая себя... Думаю, он тоже прятался. За книгами, сломанными очками и собственным умом. Он знал, чего добьется сам, и где окажутся насмехающиеся над ним. Знал, и это давало ему силы продолжать борьбу с собой и несправедливостью мира. Игнорирование и вера в себя помогли ему пройти через трудности тогда. А теперь его защита - в построенном им же мирке, в который он впускает немногих, в числе которых, безусловно, жена и дети. И, кажется, я, в какой-то мере.
Семья - ненавистный мне пункт, пожалуй. Недопонимание в моей собственной надолго отвадило от меня желание жениться. Меня не интересовали долгие и прочные отношения. Секс ради секса. Тоже просто. С теми, кто живет так же. Не приходится оправдываться перед половинкой, где провел такой то вечер, почему не взял с собой, с кем был... Я не знаю, как построены отношения в остальных семьях, мне довелось наблюдать отношения только между родителями. До Ани с Максом. И в моей семье действительно имели место быть такие сцены очень часто. О своих соседях я уже рассказал, не стану повторяться. Мой идеал семьи. Однако, не думаю, что у меня получится также. Но, как говорят, не попробуешь, не узнаешь.
Содержание - так как семьи у меня нет, я мог бы пропустить этот пункт. Мог бы, но не стал. Зарабатываю я самостоятельно, этих денег хватает, чтобы оплатить ежемесячные коммунальные услуги, поесть и загулять. Последнее случается не так часто, но тоже является частью ежемесячных трат. Для обновок существует счет, пополняемый мною изредка, - деньги, оставленные мне дедом по завещанию. Родители съехали отсюда, получив его дом в пригороде, оставили мне прописку. Так было лучше всем. Видеться с ними чаще раза в полгода у меня не оставалось никакого желания, а пить они могут и в пригороде...
Таким образом, квартира, прописка, деньги у меня были. Не самое лучшее, что могло бы быть, но и этого достаточно. Я неприхотлив.
Я отвлекся от мыслей ненадолго. Но вскоре они обрушились на меня яростным потоком. Пожалуй, главное - моя ненормальная реакция на мужчину. На человека, которого я считал другом, пусть и не самым близким. Кто он для меня теперь? Друг, кто же еще. Пьяный поцелуй, похмельное случайное прикосновение. Любой дурак спишет это на алкоголь. Ну, сосался ты с парнем в пьяном бреду, но до этого то последним воспоминанием была его жена, так что какие вопросы?
Это немного успокоило. Сослаться на видение прекрасной девушки и не разобрать с ходу, с кем находишься, было довольно хорошим объяснением. Проблема состояла в другом. В моих реакциях. Один поцелуй, казалось, обнулил несколько лет нашего знакомства. Видеть давно знакомого человека в другом свете было ненормальным. Макс хороший семьянин, и тут я... О чем это я?
С той ночи, находясь рядом с ним, я не провел ни минуты, не краснея. На счастье, пока то были всего лишь минут пятнадцать на кухне в его квартире. Но что дальше? Мне следовало разобраться с этим не медля. Так продолжаться не могло.
С одной стороны, я мог наплевать на случившееся. Примерным сынком я, равно как и мои родители, никогда не был. В своем вечном стремлении не выделяться, я не мог сказать наверняка, какому полу я отдавал предпочтение. Девушки были частью моей жизни, но не особо важной. Попробовать с мужчиной? Учитывая, что мне изначально было глубоко плевать на чужое мнение, я мог. Оставалось не афишировать... если что-то будет.
Зачерпнув воды ладонями, я плеснул ее себе в лицо. Что делать? Лучшим вариантом мне казалось - ничего. Пустить все на самотек, когда-нибудь все вернется на круги своя.
Сделать так оказалось несложно. В свою конуру их семью я не приглашал никогда, без приглашения сами они бы не пошли, разве что дочь, но наши с ней дружеские отношения никак не изменились. А через пару недель она собиралась уехать в пансионат, рассказывала мне, что папа достал две путевки, и что сгорает от нетерпения там оказаться. Добровольно заглядывать к ним я не собирался. Мне требовалось время, чтобы то краткое воспоминание не тревожило меня всю оставшуюся.
Дни шли своим чередом. Работа - любимая непостоянная величина. Ежедневный звонок туда, проверить необходимость присутствия. Нет - гуляй, Лекс, свобода ждет. Да - тащи сюда свою задницу, и чем быстрее, тем меньше шансов порки от босса. В те дни, когда работа была, я стремился выйти пораньше, чтобы не пересечься случайно с соседями. Три недели спокойствия и без единой мысли о допущенной ошибке.
Однако вернулся я к тому, от чего ушел, уже скоро. День начался банальным опозданием. Я вышел на час позже обычного - и услышал их голоса. Я сразу же рванул вниз по лестнице, не дожидаясь лифта. На такой скорости можно было его обогнать и не встретиться с ними. После - выволочка от шефа, после которой мне было никак не сконцентрироваться на работе, хотя обычно эффект от разговоров с ним абсолютно противоположный. Еле дождавшись окончания смены, я забежал в кафе на углу, но и тут меня ждало разочарование, любимый сорт кофе испарился, а других я даже пробовать бы не стал. Ограничившись чаем и чем-то, отдаленно напоминающим обед, я попросил счет и понял, что пролетел еще раз. Заказ превысил норму, рассчитанную мной на эти сутки, и теперь мне было не на чем добираться домой. Такси отпадало сразу, что там... У меня и на автобус не наскреблось. В препаршивейшем настроении я был вынужден плестись домой пешком, гадая, насколько дерьмовыми окажутся сделанные сегодня фото при печати.
К моменту, когда я подходил к своему дому, ноги меня почти не держали. Оставалась надежда на лифт, который добродушно доставит меня прямо к порогу квартиры, и на припрятанную ко дню рождения бутылку рома, что непременно снимет напряжение и позволит расслабиться хотя бы до утра.
Очередной провал. Череда неудач должна была непременно закончиться, рано или поздно, но, судя по всему, Там решили, что с меня на сегодня не достаточно, и устроили технический ремонт лифту. Честное слово, я бы предпочел застрять в нем и просидеть до утра, чем тащиться по лестнице на свой этаж. Пить сегодня я передумал. Наверняка еще и захлебнусь под конец. Или вывалюсь из окна. Или еще что...
Еле передвигая ноги, я преодолел половину пути. Завтра будет хуже, давно я таких пробежек не устраивал. И, честно, спокойно обошелся бы без них еще столько же...
..Захлопнулась дверь в подъезд. Это мог быть кто угодно, соседи снизу, или с моего же этажа, паниковать было рано. Однако, судя по частоте моих сегодняшних неудач, это были именно Максим и Аня. Голос любого из них я распознаю, наверное, в любое время дня и ночи. И вот сейчас, услышав ее вздох, вероятно, прочитавшей о поломке лифта, а вскоре и смех, когда он поднял ее на руки, я попытался ускориться, однако безуспешно. Мышцы начинало сводить при резких движениях, и я понял, что другого выхода, кроме встречи с ними, у меня нет.
К тому моменту, как они нагнали меня, мне оставался один пролет до забытия в собственной квартире. День был по определению не из лучших.
- Лекс, вот это встреча. Давно не виделись!
Я натянуло ему улыбнулся. Вдвоем они представляли ту еще картину - "я несу сумки, а ты - меня". Сам я выглядел не лучше, уставший, вспотевший, желающий только добраться до кровати и забыть о существовании пешего передвижения.
- Ты идешь с нами, поешь и отдохнешь. В таком состоянии я не могу позволить тебе остаться одному в этот вечер, - прощебетала Аня, прося супруга отпустить ее, и процокала каблучками в направлении своей квартиры.
Несмотря на мои попытки отказаться от предложенной помощи, Макс закинул мою руку себе на плечо, буквально таща наверх. Весьма прозаично... Отрыв в три недели позволил мне не шугаться, перешагивая порог их квартиры в темноте, зная, что позади меня Максим.
- В твоем распоряжении пятнадцать минут, - она вынырнула словно из ниоткуда, вручая мне банный халат и полотенце. - Если что будет нужно, не стесняйся, бери. Мы будем ждать на кухне, сегодня в меню китайская пища.
Похоже, ванная и их семья скоро станут неотделимыми вещами для меня. Засиживаться в прихожей долго я не стал, скинув кеды. Принимать ванную в чужом доме, когда свой находится этажом ниже, было непривычно и странно. Но спорить с ними я не мог. А в данный момент и не хотел. Пятнадцати минут мне хватило с лихвой, чтобы сложить свои вещи, смыть с себя грязь сегодняшнего дня и еще раз убедиться в том, что я полный неудачник, когда душевой шланг выскользнул у меня из рук. К тому моменту, как мне удалось поймать его и выключить воду, вся моя одежда оказалась насквозь мокрой.
Ну, до тех пор, пока на мою голову не начали падать цветочные горшки, я спокоен. Неудачники живут. Поменьше, чем те, кому везет, но жизнь, тем не менее, остается в их руках. Я закутался в махровый халат, размером превышающий мой этак на два, и помолился, дабы не поскользнуться на плитке.
С кухни доносился аромат экзотики, пищи, которой я даже не пробовал раньше. Запахи - терпкие, сладкие, в меру острые, сразу бьющие в нос. Я довольно долго мялся в дверях, наблюдая за ними, казавшимися мне такими самодостаточными вместе, что это невольно зарождало в моей голове прежние мысли, которые, казалось, успели меня покинуть. Моему уязвленному эго становилось непонятно, на кой черт я уговорил себя придти в то место, которого до трепетной дрожи боюсь.
Вдох, выдох, и я готов зайти туда.
Ширма, отгораживающая шкафчики, несколько свеч за ней, для атмосферы. Возможно, кто-то из Аниного рода, был именно китайцем, она отлично смотрелась в их традиционном одеянии и с волосами, заколотыми палочками на затылке, немного неумело, наверняка наспех, но это ничуть не лишало ее обаяния. Вероятно, традиции были ей знакомы... Не все, не наизусть... Однако, если не обращать внимания на мелочи, я бы мог согласиться, что нахожусь в китайском доме. Никакого света, только огонь свечей. Стол и кресла благополучно испарились, наверняка, в соседнюю комнату. Их заменило несметное количество подушек, раскиданных на полу вокруг низкого столика из дерева. На нем я заметил несколько коробочек, с содержимым которых еще предстояло познакомиться.
- Располагайся, - Макс, прищурившись, кинул в меня подушку.
Расслабиться до конца я не мог довольно долго, отсутствие белья на мне пугало. В чужом доме, фактически нагой - ты только потяни за пояс, и все увидишь. Хорошо хоть пригласили, а не сам зашел. Хозяйка дома прервала мои не совсем радостные мысли и маячащие пути к отступлению ослепительной улыбкой, и я снова опустил руки. У меня не оставалось ни малейших шансов выйти из игры с неизвестными мне правилами, игры, основателями которой являлись мои давние соседи, ставшие со временем и весьма неплохими приятелями. Аня приподнялась на коленях и ловко ухватила мою ладонь. Вырвать - значит обидеть, поддаться - признать свое участие. Я поддался и следом за ней опустился на пол. Под ними была только плитка, изящно выполненная, цвета бирюзы с черными на ней абстрактными узорами и редкими белыми вкраплениями. Я отчетливо помнил, что пол этот даже зимой оставался теплым, а значит неудобства никто не испытает, окажись он голым задом на нем.
Ситуация выбила меня из колеи еще тогда, и мне, надо же, до сих пор не собраться с мыслями. Как ни крути, я ждал подвоха в каждом их движении, слове и взгляде. Но, нет. Она помогла мне устроиться, а после протянула коробку с едой и палочки. Ее щеки порозовели, вот только не от смущения, - на столе помимо шикарной китайской кухни находилось не менее интересующее меня красное вино. Мне, не будучи знатоком в этой области, один вид бутыли давал понять, что вино того стоит, а стоит оно по меньшей мере столько же, сколько я отдаю ежемесячно за квартиру, а то и за несколько месяцев... Раскошелиться на такое самому было свыше моих сил, да и другого подобного случая не представится в течение еще многих-многих дней, а раз уж у меня сегодня настолько "замечательный" день, почему бы не сделать хоть его окончание интересным и приятным? Провозившись с палочками порядка пяти минут, я так и не смог подцепить ими ничего, помимо длиннющих макарон. Я зашел за ширму в поисках вилки, женщина понимающе улыбнулась, когда я вышел оттуда с торжествующим видом и обыкновенным столовым прибором в руке, в то время как ее муж, не скрывая интереса ко мне, особо выделенного в прищуре, протягивал мне наполненный бокал. Присутствие Анны успокоило меня и, к тому моменту, как я принял бокал из рук Максима, страх перед ним уже отступил.
Они говорили о различных традициях, о других странах, в которых побывали и которые только планируют посетить. Мне было гораздо интереснее слушать их голоса, чем вставлять свои неуместные реплики, внося тем самым дисбаланс в происходящее. Вино оказалось невероятно сладким и в момент уносящим в запределье. Мой мозг уже вовсю работал, представлял, как их усадить, чтобы вышел необычный кадр, под каким углом снимать, и какие эмоции я смогу увидеть на снимках. К сожалению, люди - не моя специализация, но, будь у меня камера под рукой, я бы снимал эту пару вечно. Увы, ее здесь не оказалось.
Разговор о культуре плавно перетек к еде. Аня даже произнесла их названия и потом долго смеялась, когда я пытался воспроизвести сказанное ею. С блюд - на напитки. К слову, мой бокал не пустел. Я даже не различал, когда Максим подливал еще вина... Я с восхищением смотрел на них, а время и пространство отошли на задний план. Мне было неизвестно, сколько времени я провел здесь, в их компании, в какой я стадии опьянения. Я даже не мог понять, насколько они сами пьяны. Речь воспринималась отчетливо, равно как и смысл сказанного, а вот тело, кажется, меня уже не слушалось. Едва тема коснулась моды, Аня подобралась ко мне поближе, в то время как я неотрывно смотрел на Макса. У него пересыхали губы. А мне хотелось исправить это положение. Ее руки я почувствовал на шее, нежные, чуть холодные, пальцы. Они скользнули на плечи, тем самым настойчиво обнажая мой торс от халата, и где-то на краю сознания промелькнуло, что вся моя одежда находится в ванной. Мысль, как ни странно, ни к каким особым действиям не привела. Пожалуй, игра началась. А, может, это просто следующий этап, а первым стала минута, когда мы пересеклись в подъезде. Даже в таком состоянии я умудрялся думать. Думать, чувствовать ее ладони на плечах и спине, кажется, хрупкие ладошки, которыми она сейчас уверенно разминала затекшие мышцы, показывая собственную нежную силу; расслабляться и с ужасом понимать, что мечты таки осуществляются. Нельзя сказать, что я мечтал именно об этом... Аня невыносимо привлекательна и сведет с ума любого, если только захочет... Меня же всегда останавливало одно слово - муж. Что же касается Макса, я снова вспомнил те два отнюдь не дружеские касания. Но на этот раз я не испытал ни боли, ни сожаления. Более того, я был готов повторить. Вот уж чистая правда, алкоголь раскрепощает...
Максим приблизился так, что я ощутил его дыхание на своей коже. Рвануть вперед в попытке достать его губ мне не позволила его же жена. Удивительно, всем, что она делала, был легкий расслабляющий массаж, однако я не мог противиться этим рукам... Макс наклонился ко мне, дразня манящими губами, находившимися в этот момент в непосредственной близости от моих, и столь же быстро отстранился. В его руках были палочки, коими еще минуту назад были заколоты Анины волосы. Он держал их не в первый раз и создавалось впечатление, что с их помощью он может не только поужинать. Нутро не подвело меня, он ловко подцепил ими пояс, развязывая его. А всего через секунду он уже сам терзал мои губы. Матерь божья. Я ждал этого момента, пожалуй, еще три недели назад. Ждал и даже отчаялся в возможности сего. Жизнь не приучила к подобным подаркам, поэтому я и считал, что надеяться бессмысленно.
Он подхватил меня на руки, обнаженного, и ловко поднялся. Мои губы были заняты, а мозг отказывался сопротивляться. Пальцы вплелись в его волосы, слегка сжимая, позволяя мне самому поверить в то, что это реальность, не сон. Чуть жестковатые пряди, поцелуй-укус... Нет, такого я не смог бы создать ни в каком из своих самых смелых снов. Меня опустили на роскошную кровать, и одним выдохом в губы попросили не сопротивляться. Я обещал, так же шепотом, что буду стараться. Улыбка-оскал скользнула тенью по его лицу, и я понял, что этот раунд мною снова проигран. Даже если так, игра стоила свеч.
На мое удивление, мною занялась Аня. Гибкая, нежная, сильная. Ей удавалось расслаблять меня и в то же время следить, чтобы я ее не касался. Пытка, своеобразная... Изящное тело, впечатляющие формы... Нельзя прикоснуться. Но, как бы хороша она ни была, я хотел не ее. Она отлично знала, как расслабить и как возбудить, настолько хорошо, что мне даже почудилось, что это не первый их опыт. Может, так и было. Может, это было как раз тем, о чем я не знал из обычных разговоров с ними. Может...
Тело пылало, прося большего, ласк не было достаточно. Опьянение мало-помалу сходило на нет, я все больше понимал, чего хочу и как. Но для начала нужно было не подчиниться и вопреки запрету сжать ее бедра, провести ладонью по груди и удостовериться, что она столь же упругая, как кажется. Нет... Стоило мне пошевелить пальцами и только подумать о запретном плоде, меня прижали к кровати, едва заметно покачивая головой и щелкнув зубами у самого уха. В глазах ее пылал огонь, губы расплывались в улыбке. Максима я по-прежнему не видел - отвести взгляд от Ани было невозможно. Она зачаровывала взглядом, а руками и губами творила чудеса. Я был в состоянии только жадно глотать воздух, словно рыба на суше.
Моя жажда не осталась незамеченной, и уже скоро мне позволили глотнуть вина, приподнявшись на локтях. Голова казалась на удивление легкой, словно то был всего лишь компот, а не вино, но ощущения врать не могли. Я был пьян, и меня поили еще...
После этого дня я не раз думал о них и понимал, что ничего на самом деле о них не знал и не знаю. Психи, да, безумцы. Забавно, но это так заразно... И очень маняще. И я не сдержался.
Мне опять не удалось понять, в какой момент она оставила меня, когда исчезли ее руки и куда. Времени на долгие размышления не осталось, потому как их, даже не начавшиеся, прервали губы Макса. Я опять поддался...
Он позволял касаться себя, в отличие от дамы. Позволял, но это не лишало меня понимания, что он ведет игру, а не я. Да, мне дали какое-то подобие свободы выбора. Не достаточно... Я старался урвать каждое прикосновение к нему, запомнить таким, диким, безудержным, таким, каким я никогда его не видел раньше. Я пытался запомнить каждое его движение, каждый вдох и собственные ощущения. Подобных отношений у меня обычно не случалось, и я не знал, как реагировать и что делать. А еще я боялся. Того, что такого больше не произойдет.
Мне понадобилось совсем немного времени на растяжку. Эта парочка умудрилась до такой степени расслабить меня, что я слабо ощущал собственное тело. Мышцы более не были скованы суточным напряжением, я неведомым образом отсеивал то, что хочу чувствовать и ощущать от не желаемого. Я не чувствовал боли при проникновении, но, признаться, по постели я метался со рваным дыханием и широко распахнутыми глазами. А он не двигался, давая мне время. Его собственное нетерпение было явным, но, сдается мне, игра продолжалась, и их задача в этом туре состояла в том, чтобы доставить удовольствие мне любым способом, даже если им самим это будет непросто. Вдох, выдох, вдох. Я вспомнил как будет правильно, и дал ему понять, что готов.
Движения плавные, пугающе размеренные. Если и существуют пытки ласками, надеюсь, до смерти они никого не довели. Мне бы не хотелось увидеть в собственном некрологе - "залюбили". Но, черт возьми, как хорошо...
- Лекс... Ты хотел узнать о наших запрятанных скелетах... - его горячий шепот у самого уха никак не вязался с текстом.
"Хотел" и "хочу" таки два разных слова. Мне было глубоко плевать, откуда Максиму это известно, но я не был уверен, что это подходящий момент для того, чтобы рассказать о них. Он не прекращал движений, и я видел, что ему это приносит не меньшее наслаждение. Однако мысли наши различались хотя бы тем, что моя голова была пуста, и не желала появления никаких других, а вот его... Не знаю, о чем они, но, судя по всему, вещь то была серьезная.
Он позвал ее, но звук показался мне искаженным. Вместо обычного "Аня" я услышал "Аннья". Неспроста. Потому как она услышала зов, вот только вместо красивейшей женщины я увидел змею. Я снова забыл как дышать, пораженный и испуганный. Пожалуй, любые мои фантазии могли стать явью, будь то обыкновенный секс с ними обоими. Но как мой воспаленный мозг мог придумать такое? Она прошипела что-то Максиму, он улыбнулся, коснулся ее мимолетно, и позволил приблизиться ко мне. Его ли внушение или самовнушение, я поверил, что вреда мне она не причинит. Раздвоенный язык, проникший в ушную раковину, не принес страха, только очередную дрожь по телу. По сути, между человеком по имени Аня, моей соседкой и приятельницей, и змеей, именованной Аннья, не было никакой существенной разницы. Они были одинаково гибки, одинаково сумасшедши, одинаково чарующие.
Отвлекшись на змею, я утратил на некоторое время контроль над действиями Макса. А теперь кончики его пальцев были объяты пламенем. Снова подумав, что такое и в жутчайшем кошмаре не предвидится, я попытался сосредоточиться на ощущениях. С чисто физической стороны разницы я не чувствовал. Но как только языки пламени были замечены мною, их обладатель расплылся в улыбке и начал водить ими по моему телу. Видимых следов на коже так и не проявилось, но боль... боль, боль, боль... Я был уверен, что не выдержу ее, и у меня остановится сердце. Так и случилось. Оно замерло... и забилось с новой силой. Чистая боль, без малейших примесей, стала наслаждением. Вскоре я вспомнил, кем являюсь, и где нахожусь. Чем занимаюсь. И как раз эти примеси сыграли свою роль, я достиг пика, я прожил собственную жизнь заново за несколько мгновений, я переродился, в старом теле, другим человеком, помнящим все, что произошло с ним, чувствующим так же, вот только думающим уже иначе.
Проваливаясь в темную бездну я успел различить довольное лицо Максима, позволившего себе наконец снять маску и предстать передо мной в своем истинном образе, как то сделала Аня. Он был демоном. И развлекались они, коллекционируя чужие грехи, изредка предаваясь им сами. В реальном мире перед ними не устоять, в нижнем им было слишком скучно.
Проснулся. Первым делом сосчитал до десяти. Вдохнул. Живой, соображаю. Голова не болит, даже странно, учитывая, сколько мы выпили. Мы. Мысль пробудила и все остальные воспоминания. Я продрал глаза. Так точно. Та самая квартира. Та самая кровать. И ощущения соответствующие, если верить моей бедной заднице... Но не подняться, в чем же дело? Пошевелив рукой я понял, что меня всего-навсего привязали к кровати. Я улыбнулся в надежде, что они хотя бы дома, а не оставили меня в таком состоянии и улизнули на работу. Уж не знаю, что за чертовщина случилась вчера, сколько я выпил или обо что так сильно приложился головой... Самым разумным объяснением был, конечно же, алкоголь. После того поцелуя я вообще зарекался пить, а теперь уже чертики появляются... Но, кто сказал, что объяснение должно быть разумным?
- С добрым утром, Лекс. Паникер, - Аня рассмеялась, садясь рядом со мной. На ней по-прежнему ничего не было, но мокрые волосы давали понять, что душем они решили заняться без меня. Она заметила взгляд и провела волосами по моему животу, хихикая.
- Аааня... Лучше будь другом, развяжи и освежи мою память на счет вчерашнего вечера.
О, ну разумеется, чтобы отвязать меня от кровати, было непременно необходимо оседлать мои бедра. Вот уж сравнивая кого с животным, я никак не смог бы назвать ее гадюкой. Скорее, тигрицей. Уж слишком она игрива. В комнате появился и Макс, становясь за креслом, с улыбкой наблюдая мое смущение. Интересно, все-таки, с каким счетом завершилась игра... Аня примостилась в кресле, а он коснулся ладонью ее щеки. Это показалось мне неправильным. Я снова был во власти вечера-сна - я так и не определился, явью то было, или вымыслом. И случившееся вчера подсказывало мне, что происходящее сейчас слишком наиграно, слишком... не натурально. Я прикрыл глаза на минуту, справляясь со смущением и помогая воображению воссоздать образы, увиденные мною несколькими часами ранее. В кресле был должен находиться демон, а змея - обвивать его тело. Так - правильно. Я видел это так же отчетливо, как их самих, и не хотел открывать глаза...
- Ты прости нас, Лекс... Обычно мы более сдержаны с людьми. - С людьми. Либо это намек на то, что все имело место быть, либо акцент делался не на этом. - Но ты всем своим видом кричал - да, возьмите меня.
Услышать такое от женщины мне было в новинку. Я усмехнулся, вспомнив себя вчера.
- По-моему, мой вид кричал - не трогайте меня. Но, спасибо, что его не послушали.
- Рано или поздно ты все равно оказался бы здесь. Тебе понадобилось шесть лет, веришь, нет? А все случилось за какой-то месяц. И... Мы будем рады, если ты составишь нам компанию еще разок.
- Только на трезвую голову. А то привидится еще чего...
Его улыбка так и осталась загадочной. На тумбе я обнаружил свою одежду, выстиранная, выглаженная. Когда только успели? Я оделся и приблизился к ним. Теперь, казалось мне, они не столько совершенны. Образы демона и змеи не шли у меня из головы, и теперь они стали для меня идеалом...
Я позволил себе два поцелуя. С ней - нежный, осторожный, недолгий. Но даже за эти крохотные доли секунды я словно ощутил ее раздвоенный язычок... С ним - страстный, долгий, я поддавался ему, я млел в его руках. Аня казалась только приложением к нему, и, пусть и была весьма хороша собой, мне был нужен он. Кажется, она это тоже понимала.
Выйдя из их квартиры, я не смог зайти в свою. Вспомнив о поломанном лифте, я сбежал вниз по лестнице, распахнул дверь из подъезда и понял, что что-то не так. Жизнь шла своим чередом. Люди оставались такими же, какими были вчера. Что, в чем дело? Ответ прост. Во мне. Люди остались людьми, а я... изменился. Я не знал, какие именно изменения во мне произошли, но они случились, неожиданно обрушились мне на голову. И теперь предстояло понять, на что они повлияют.
Кажется, раньше я говорил о том, что все мы люди, подобные, одинаковые. Бред. Кто знает, что на самом деле? Да, мы похожи. Но никто не сможет дать точного ответа, какие внутри, и почему эта разница не может быть замечена с первого взгляда. Я провел ладонью по животу, вспоминая вечер, языки пламени на его пальцах, и с удивлением и легкой тоской понял, что ощущаю под ними тот узор, узор боли, подаренный мне Максом. И понял также, что этот узор - всего лишь имя, с которым мне придется идти дальше...

@темы: Рассказ

---

[Морга]

Пишет  _Margaritka_:
Не знаю, что это, и не помню, когда это было написано.
Но хотелось бы услышать Ваше мнение.

Если ты оказался в таинственном поле, то успей пересечь его до заката и не иди на звук манящего пения. Иначе ты рискуешь расстаться со своей душой...


_____________
Запоздалый странник, чей путь тянется по усыпанной пылью и мелкими камнями тропе, рискует застать закат, так и не дойдя до дома. Вокруг серая, высохшая и ломкая трава. Едва ощутимый ветер теплым дыханием вечера радует уставшее лицо. Вдалеке стадо коров, подгоняемое весёлым пастухом, непринужденно мычащее и идущее в деревенские стойла далёкого хутора.

Но вот настаёт момент, когда дорога и поле вокруг становятся совершенно пустыми и безлюдными. Ни единой души, ни единого звука… Ноги от усталости идут куда медленнее. Глаза уже с надеждой ищут окончания пути, но дорога тянется дальше, не уставая бежать до самого горизонта, исчезая в далёкой поросли леса.

Зевая и неловко отворачиваясь от уходящего вдаль пути, странник идёт дальше, скрывая занудное желание сесть и отдохнуть. Он смотрит на бескрайние просторы поля, а потом, слегка приподняв очки, лениво потирает тонкими пальцами переносицу и уставшие за день глаза. Ветер уже не дует, и всё вокруг медленно останавливается, напоминая старую сказку. Часы на руке больше не тикают, давая понять, что время никуда не спешит и, может быть, уже давно остановилось. И когда столь резкая мысль возвращает из мира раздумий, он понимает, что не один и что поле не одиноко. В двадцати шагах сидит на коленях закутанный в сиреневую накидку незнакомец. Он что-то шепчет, но ничего не слышно. Только хорошо видно, как мёртвые губы шевелятся, произнося, как скороговорку, заклинание. Вместо глаз на поле смотрят два чёрных пятна, скрывая завесой тайны зеркало души сидящего. Почему-то от этой картины становится жутко. Хочется идти быстрее, и, не выдерживая, путник срывается на бег, но, сколько бы он не бежал и как бы ни удалялся, невидящие глаза сидящего на земле существа продолжают преследовать его. Они смотрят прямо в душу, извращают добро внутри, давая только безумный страх и беспричинную печаль. Сидящий кого-то ждёт. И юноша чувствует очередную волну страха.

Их двое... Внутренний голос парня уже во всю глотку кричит ему: « Беги! Успей до захода солнца... До того, как наступят сумерки...» И он снова бежит, ища глазами конец дороги или хотя бы поворот, чтобы глаза сидящего навсегда перестали смотреть ему в спину.

Как мерзко ощущение в лопатках засевшего там страха, отдающего дрожью в кончики пальцев, заставляющего бежать ещё быстрее. Кому-то везёт... Кому-то нет... И призрачные фонари зажигаются на обочине. Еще мгновенье и наступают сумерки. Путник не замечает этого. Он до последнего не верит... Однако фигура сидящего на поле человека становится ещё осязаемее, ещё реальней. Бежать больше нет смысла… Погасли последние лучи солнца, и конец дороги давно поменял направление.

Дыхание тяжело восстанавливается в груди, но путник не слышит его. Сознание парня притягивает другой звук… Это похоже на биение сердца… Незнакомая музыка доносится сбоку, расстилается в пространстве и почти осязаемо танцует, заставляя пойти за ней или хотя бы повернуться в сторону, откуда она исходит. И он поворачивается...

На поле всё также сидит неподвижная фигура. Она давно не смотрит на тебя и слушает, о чем говорят небо и земля. И теперь уже видно, что это некромант, в превосходстве владеющий силами призыва духов мёртвых.

И чудеса его - игра с жизнью и смертью, происходят только при закате солнца, там, где его не может видеть ни одна живая душа. Силы тьмы пробуждаются, восставая из пепла и поднимая свои безобразные тела из жухлой травы. Чудеса великие, но страшные, творятся, когда он поднимает руки к небу и призывает души умерших людей. Людей, неспособных более существовать вне силы его заклинаний, потерявшихся и отвергнутых. Он впитывает их энергию, использует их души, играется их судьбами... Но, подобно крикам петуха для всякой земной нечисти, ему страшны блики солнечного света. Они вызывают в некроманте жуткую депрессию и уничтожают его плоть, заставляя её сгорать и покрываться тленом, точно таким же, как тот, из которого он черпает свою силу. Процесс нельзя остановить. И, вынужденный прятаться в тени, он навсегда принял в себя темноту сумерек и поклялся мстить живущим, способным видеть свет и чувствовать его касания на своем теле. Он несчастен, и боль глубоко в чёрном сердце не дает ему покоя...

Но не это привлекает путника, ведь музыка доносится не от сидящего. Другое… Голос… Женский голос... Лёгкое пронизывающие пение, отчуждённая тоскливая осенняя песня… Неподалёку от неподвижной фигуры стоит девушка. Её белая кожа мерцает в сумерках, давая разглядеть красивые черты ее лица.

Даже если бы это оказалось сном, он никогда не смог бы забыть её глаз даже с приходом рассвета... Её глаза безумно живые, уводящие, ласкающие и вместе с тем срывающиеся на крик. Такие глаза невозможно стереть из памяти. Они будут рядом, как сон, давно перешедший в явь.

Белое платье теряется в траве и растворяется в воздухе у самого низа. Её алый шлейф будто соткан из крови, настолько он ярок и неподвластен ни времени, ни солнечным лучам, ни сумеркам. Тот, кто видел её, сидящей на поле, лишался разума от безумной красоты, сводящей с ума и одновременно трепещущей, как цветок... « Прекрасна », - когда-то говорили подданные и склонялись при виде её. « Божественна! » - кричала толпа, и каждый стремился положить цветущую розу к её ногам... Ногам, которые сейчас идут по жухлой траве, по выгоревшему от солнца полю. Говорили, что она управляет снами. И это было правдой... Шептались о том, что следы её крохотных ножек превращаются в алые маки. Тоже правда. Но только ее верный спутник - некромант, который некогда оживил королеву и, влюбившись в нее, не смог забрать силу у столь прекрасного создания, знал её самую большую ложь. Королева снова хотела быть человеком...

Страх не закончился, но новое неподдающееся описанию чувство расцвело на его ростках. За гранью понимания оно взорвалось глубоко внутри десятками тысяч искр неудержимого счастья, там, где до этого скрывалась душа.

И путник сходит с тропы, привлеченный, как мотылек, столь мощным огнем, ведь от него невозможно отвернуться и уйти… Только желание, чтобы музыка длилась, и движения танца не заканчивались. Она заметила его. Она улыбается ему. И он перестает мыслить, понимая, что уже давно сложил своё сердце к ногам королевы в белоснежном платье. Парень приближается к ней все ближе и ближе, с каждым шагом понимая, что желает, чтобы эти мгновения не кончались, чтобы эта сказка длилась вечно. Его русые волосы слегка развеваются на ночном ветру, а глаза цвета рассветной зари излучают нежность.

Королева никогда не видела такой красоты. Она впервые ощутила на себе взгляд, полный добра, нежности и заботы. Как же прекрасен был путник, он словно сошел со страниц книг про смелых и отважных принцев, которые ей когда-то очень давно, еще в прошлой жизни, читала мама перед сном. Зря он оказался в этом заброшенном поле после заката, зря он сейчас идет навстречу к ней, ведь один раз взглянув на него, она больше не захочет отводить от него глаз. Да, она влюбилась, даже материально не обладая сердцем, и девушка готова сделать все, лишь бы хоть на мгновение прикоснуться к нему, ощутить его тепло, почувствовать его сердцебиение и дыхание. Закон был писан ей, и любовью был тот закон...

Алые ленты её платья развеваются, умирая и возрождаясь на ветру. Её душа подобна лучу солнца кровавого заката древней легенды, а в ее зеленых глазах одновременно отражаются и радость, и тоска, и боль… Королева тянется руками к приближающемуся путнику, и песнь ее души становится все слышнее.

Когда путник оказывается на расстоянии шага от девушки, он останавливается, чтобы уже вблизи насладиться ее красотой. Он подходит еще ближе и обнимает ее, не обращая внимания на то, как холодна ее кожа. И они сливаются в медленном танце, плавно перемещаясь по опаленной поверхности поля, словно летая. Чувство полета... Вечное, бесконечное, божественное чувство полета. Мы все желаем летать, как птицы, но... Если нам дано служить земле, это желание так и останется несбыточной мечтой. Мечтой, ради которой хочется жить и подниматься ввысь плодами своих поступков и деяний, трудом своих эмоций и желаний... Но они летали. Две души, которые слились воедино и существовали сейчас как одно целое.

Она держит его за руки, она касается его, но не может ощутить тепла, поэтому некромант решает пойти против всех законов природы. Конечно, он знает, что, скорее всего, ему придется рисковать ради этого своей жизнью, но желание сделать королеву более живой сильнее собственного страха.

Он возводит руки к ночным звездам и читает множество заклинаний, которые эхом, словно молитвы, доносятся до небес, и с каждым новым словом девушка обретает все более реальную плоть, по ее жилам начинает течь кровь, на щеках появляется румянец… Да, он отдаст много сил, но ради улыбки на лице королевы он готов на любые безрассудные поступки. Жаль, что он не сможет даровать ей жизнь навсегда, а лишь оживит ее на одну ночь, но он сделает все, чтобы магия смогла продлиться до самого рассвета.

Теперь она может чувствовать, как тепла и нежна кожа парня, она может ощущать его дыхание и дышать с ним в унисон, может слышать его сердцебиение, которое звучит гораздо явнее, чем звуки природы. И, кружась в медленном вальсе, девушка смеется. Ее смех разносится по всему полю, раздаваясь даже в самых отдаленных уголках, и путник улыбается ей в ответ. Его улыбка... Она кажется ей самой прекрасной, столько добра, столько нежности, что только ради того, чтобы всегда видеть ее на его лице, стоит жить. И она живет, она, наконец-то, живет. Ее мечты стали реальностью и воплотились в столь счастливые моменты. Голова кружится от счастья. Боже, как же давно она не ощущала столько ярких эмоций.

Вдруг, совершенно случайно, она путается в длинном полотне шлейфа и теряет равновесие, но путник успевает подхватить ее хрупкое тело и не позволяет упасть. В его руках чувствуется сила и нежность. И королева благодарна за такую заботу. Устав от танца, они присаживаются на траву, которая сразу же зеленеет и становится мягчайшим покровом под действием неконтролируемых эльфийских чар. Королева аккуратно снимает с юноши очки, чтобы взглянуть в его глаза без мешающей поверхности тонкого стекла. И вновь она восхищена взглядом парня. Кажется, что его глаза, чуть прикрытые длинными ресницами, - это бездонные озера, в которых хочется тонуть вновь и вновь. Девушка касается лица парня своими губами, и тот через мгновенье, открыв глаза, понимает, что теперь прекрасно видит. Она нежно проводит ладонью по его щеке, все еще не отводя взгляда с его лица, словно хочет запомнить его, сохранить в своей памяти каждую родинку, каждую ресничку... Путник ласково убирает ее руку со своего лица и целует ее так невесомо, словно крылья бабочки, боясь, что спугнет ее. Но она отвечает ему, упиваясь вкусом его губ и поклявшись, что не забудет этих мгновений никогда.

Но ночь - хозяйка этого времени суток, и каждый живой организм имеет недостаток в виде усталости, поэтому девушку, переполненную богатой палитрой эмоций, начинает клонить в сон. Королева ложится на плечо парня и, все еще прислушиваясь к его дыханию, медленно засыпает, чувствуя, как при каждом вздохе приподнимается его грудь. Путник нежно обнимает ее и укрывает шлейфом, который закрывает обоих. За мгновение до сна королева слышит "Люблю...", произнесенное почти шепотом бархатным голосом уставшего парня.

Все волшебство ночи заканчивается с появлением зари, и королева просыпается от чувства, что магия некроманта постепенно покидает ее тело. Вдруг ее глаза распахиваются от испуга, ведь путник, казалось бы спящий рядом с ней, холоден…

Каждый, кто познает истину, должен заплатить за это высокую плату. Он должен отдать свою жизнь… Ведь увидев прекрасную королеву эльфов, невозможно ее забыть, хочется лицезреть ее снова и снова, хоть она безмолвна, холодна и никогда не отвечает на чувства путников. Ее время – ночь, когда горизонт освещает луна, и темнота полностью закрывает мир вокруг. С рассветом королева исчезает, как сон, безумный, полный романтики и надежды. И каждый заблудившийся в сумерках ночи обречен на вечные скитания по полю в поисках своей музы, поэтому, чтобы облегчить их страдания, некромант забирает у них жизненные силы, превращая в своих слуг.

Но сейчас все идет не так, как всегда. Королева плачет, умоляя некроманта вернуть путнику его силы и душу. Девушка готова на все, лишь бы ее возлюбленный снова открыл глаза. Тогда некромант отвечает ей, что он может снова вдохнуть в него жизнь, но путник должен будет забыть все, что произошло этой ночью.

Она не увидит его больше никогда, не почувствует на себе доброту во взгляде его небесных глаз, не поймает легкой улыбки на его губах. Она должна будет стереть из памяти звуки его смеха, голос, нежность его рук. Говорят, чтобы девушка позабыла свою любовь, ей нужно ровно половина времени, которого она провела с возлюбленным. Но королева будет помнить его вечность и никогда не простит себе разлуки с ним. Однако девушка будет нескончаемо благодарна некроманту, который вновь читает, словно мантру, заклинания над телом юноши, возвращая тому жизнь.

Когда сердце в груди путника снова забилось, некромант посмотрел на королеву и со словом «пора» протянул ей руку. Девушка с тоской в последний раз взглянула на возлюбленного и нежно поцеловала его. С первыми лучами солнца она исчезла, растворилась в свете зари цвета его глаз, и лишь солнце знало, что за мгновение до этого она лишь одними губами прошептала: «Люблю…». Но юноша никогда не узнает об этом.

Путник проснулся только тогда, когда солнце было уже высоко в зените. Он лежал на все том же поле, вот только ландшафт заметно изменился. Вместо опаленных жарким солнцем травы и земли перед ним расстилалась прекрасная поляна, покрытая красной россыпью маковых цветов, на лепестках которых слезинками блестела роса, чудом сохранившаяся в столь солнечное утро. Он приподнялся на локтях, осматривая преобразившуюся местность и пытаясь вспомнить, как оказался здесь, почему не дошел до дома. Но память отказывалась слушаться его. Да, он не помнил ничего за последние часы, да, он забыл прекрасную девушку, которой признался этой ночью в любви… И лишь тоска, разрывающая его сердце, да лоскуток красной, словно крови, ткани в его ладони говорили ему, что он потерял что-то дорогое с приходом утра, что за одну ночь изменилась вся его жизнь, что он забыл то, чего забывать не имел права…

@темы: Рассказ

---

Норби. I.

[Морга]

Пишет  Лиза Брайт:
Автор: Лиза Брайт.
Фэндом: Ориджиналы.
Рейтинг: NC-17.
Жанры: Гет, Ангст, Драма, Фантастика, Экшн (action), Психология, Философия, Даркфик, Hurt/comfort.
Предупреждения: Смерть персонажа.

Описание:
В мире, где каждая секунда имеет вес золота, судьбы многих предрешены задолго до их рождения. Родился на Островах? Будь счастлив. Ты живешь в мире красоты и богатства. Родился в Нижних Городах? Не стоит плакать, твоя жизнь всего лишь будет состоять из работы и попытки успеть.

Шестьдесят часов наказания.

Читать первую главу.

- Папа... меня уволили... - едва слышно произнесла Джи. Никто не мог представить себе, насколько тяжело было сознаться в том, что потеряла работу. Девушка, практически вчерашняя школьница, понимала, что отец будет недоволен, разочарован. И сделать с этим она ничего не могла, равно как и утаивать информацию об увольнении.
Опустив голову, она сжала кулачки и прикусила губу. Лишь бы несильно ругал, лишь бы не напомнил ей о другой вине, более крупной.
На отца ей было страшно смотреть. Боялась увидеть в его глазах жесткость и услышать тот приказной тон, который он использовал для подчиненных.
В чем-то она действительно была права. Айку и правда очень сильно не понравился тот факт, что его младшая дочь осталась без работы. Содержать ее всю жизнь он не собирался: на его взгляд, для нее он сделал достаточно. Айк всегда старался держать себя в руках во всех делах, что касались Джи. Принесла замечание или записку о штрафе? Надо просто молча оплатить. Вызвали в школу из-за проделок дочери? Просто сходить и даже не наказать Джи дома. С того времени, как Джи окончила школу, прошло три месяца. Он ни разу не упрекнул девушку в том, что работает не настолько усердно, чтобы не получать штрафы. Вот только сейчас он вспылил. Разозлился сильно. Пощечина. Ему не важна была реакция Джи, он дочь все равно не понимал. Не обращал внимания и на то, что она всего лишь сжимала кулачки и пыталась не расплакаться.
- Папа...
- Ни слова! - он окинул дочь взглядом. Затем посмотрел на настенные часы. - Время не столь позднее. Наверняка он на работе. Немедленно отправляйся к нему и сделай все, чтобы он вернул тебя на работу!
- Но...
- Джи! - Айк стукнул кулаком, но на этот раз по столу. - Если тебя не возьмут обратно, домой можешь не возвращаться.
Джи с раннего детства знала о том, что с отцом лучше не спорить. Отец никогда не изменит своего мнения, всегда поступит так, как считает нужным и верным. Она была уверена, что если не вернется на работу, то о доме можно будет забыть - слова отца были не просто угрозой. С невеселыми мыслями она подходила к высокому зданию. Оно значительно уступало в высоте Цитадели, но все же было выше многих. Когда Джи еще училась в школе, то часто любовалась Зеркальным Зданием. Оно манило ее, вызывало любопытство и надежду на то, что когда-нибудь она гордо будет проходить сквозь стеклянные двери и подниматься на один из этажей для работы. Тогда, будучи школьницей, она мечтала работать в Цитадели. Теперь же, идя к владельцу завода, она проклинала все свои детские мечты. Плечи опущены, смотрит в пол и все же продолжает идти. Машинально достала пропуск и показала охраннику. Тот несколько долгих минут проверял информацию.
- Проходи.
Джи удивилась. Пропуск еще работал, и это было странным, ведь ее уволили. Две минуты до стеклянного лифта, минута до восьмого этажа и четыре минуты до кабинета того, в чьих руках ее судьба. Вдох. Выдох. Стук в дверь.
Джи слышала каждый удар своего сердца. Стоя перед дверью, с закрытыми глазами, она оттягивала момент. Решение все же пришло само. Дом и семью терять не хотелось, и именно поэтому она просто была обязана быть учтивой и вежливой, сделать все, чтобы вернули на работу.
Джи потянулась к дверной ручке, положила на нее ладонь. Та поддалась, и дверь была открыта. Войдя в кабинет, она выдохнула. Самое сложное было сделано. Закрыв дверь, прислонилась к ней спиной, бросила взгляд на владельца завода и предпочла смотреть в пол.
- Здравствуйте... - слова давались с трудом. Она буквально ощущала какой-то металлический привкус во рту. - Вы еще на работе... и я пришла просить вас восстановить меня на работе, не увольнять.
Беглый взгляд на владельца завода, и Джи вновь смотрит в пол. Он был похож на свое имущество. Наверное, правду говорят, что дети похожи на своих родителей. Крупный завод, один из самых крупных в городе, был на хорошем счету и всегда выполнял рабочую норму. Процент смертности был низким. Руководителей уважали и боялись, а о владельце говорили исключительно шепотом. Еще бы! Владелец был с Островов. Было в нем нечто такое, что заставляло смотреть на него снизу-вверх.
Молчание тяготило. Было неуютно и хотелось, чтобы он хоть что-нибудь сказал. Но владелец молчал и, казалось, даже не замечал девушку.
- Пожалуйста. Восстановите меня на работе. Я знаю. Это в ваших силах.
Джи рискнула. Осмелилась поднять голову и посмотреть на мужчину. Поймав его взгляд на себе, испуганно опустила голову.
Взгляд у него был тяжелый. Джи показалось, что на нее давит неподъемный груз прожитых этим человеком лет. Еще была насмешка. Он насмехался над ней. Он был уверен, что она вернется, придет просить прощения. Он слишком хорошо знал людей.
- А зачем мне работник, который не выполняет свою работу и перечит начальству? - голос его был тихим и немного скрипучим. Джи казалось, что так должны скрипеть шестеренки в больших и очень старых часах, отсчитывающих столетия. - Ты поступила очень некрасиво сегодня. Твоя гордость погубит тебя. Женщине нельзя быть гордой. Это лишнее качество, которое ей не к лицу.
- Я прошу прощения. За те слова. - сказала Джи уверенным голосом, в котором все же проскользнул страх. - Простите меня. Я выполняю свою работу и не буду вам перечить. Вот только...
- Только что? - спросил мужчина, глядя на нее в упор. Глаза его были похожи на глаза ящерицы - казалось, он никогда не моргает.
Он был доволен. Почти рад, ведь его предположения оправдались. Этим миром правят те, у кого есть чем платить. Пока у него есть время, ему будут подвластны все жизни, а оно у него будет еще очень долго, в этом он был абсолютно уверен.
Стоящая перед ним Джи теперь казалась ему совершенно не такой привлекательной, как раньше. Такая же как все, просто девчонка. Девчонка, чья гордость ломается так же просто, как и у остальных. Стоит лишь ему пожелать.
- Я отвечу на вопрос. - храбро сказала Джи, позволив себе улыбнуться. Она, наконец-то, справилась с собой и теперь смотрела на владельца завода, от которого, по иронии судьбы, зависела и ее собственная судьба. - Только сначала восстановите меня на работе.
- Наглость - тоже не самое подходящее качество для женщины. Она должна быть кроткой и послушной. Разве отец не учил тебя этой простой истине?
Мужчина покачал головой и стал похож на фарфорового болванчика, который кивает в такт шагам, если нести его во время ходьбы. Джи будто ступила на тонкий лед, а мужчина качал головой, отсчитывая шаги, которые она успеет сделать прежде чем провалится. Может и не провалится. Всегда есть вероятность того, что ей удастся перейти на другую сторону реки по льду целой и невредимой.
- Я похожа на свою мать.
Ложь. Джи и сама это знала. Внешне Джи и правда похожа на свою мать, но характером - нет. Милая и заботливая Кана была светлым лучиком в этой жизни. Она была той, которой следовало жить долго, и было что-то несправедливое в ее смерти.
- Вы ведь были уверены, что я вернусь, - заметила она очевидную истину, которую гнала от себя прочь. - Вы были уверены. Более того. Ждали. Я права?
Хозяин завода усмехнулся, глядя на нее свысока, словно Джи была размером с наперсток. На его лице читались самодовольство и некоторое ехидство. Конечно же, он был уверен, что она вернется. Конечно же, он ждал. Ведь это было так приятно - чувствовать свою власть над людьми.
- Твоя мать закончила не самым лучшим образом. Ты жаждешь такой же судьбы? - спросил он насмешливо, намеренно делая вид, что не слышал последних ее слов. Его взгляд сам отвечал на этот вопрос. Слова тут были ни к чему. - Запомни, девочка, в этом мире выживают только сильные и послушные. Мужчина должен быть сильным, а женщина послушной. Это золотой закон нашего мира. Всегда помни, что ты - женщина. И женщина обязана во всем слушаться мужчину. Ты меня понимаешь, Джи?
Джи, смотревшая на него, слишком долго обдумывала его слова. Машинально помотала головой. Нет. Она не хотела повторения судьбы мамы, несмотря на то, как сильно ее любила. Джи все же сильнее любила саму жизнь и не готова была с ней распрощаться. Машинальный взгляд на часы. Те отсчитывали ее время. Без работы долго не проживет. После штрафов на эту секунду у нее оставалось полных четыре с половиной месяца.
- Я понимаю то, что вы говорите, сэр, - вежливо ответила Джи. - Как дочь, я слушаюсь своего отца и ему послушна. Я уважительно относилась к своему руководству и вам. Не позволяла себе сплетни, клевету и плохие отзывы. Я была не на плохом счету. Ведь так?
- Не думай, что ты действительно умна, лишь потому, что хорошо выполняла свою работу. Это не делает тебя мудрой.
Он помолчал, глядя на нее тем взглядом, каким обычно смотрят на жука, пришпиленного булавкой к деревяшке, но все еще продолжающего трепыхаться. Возможно, для него Джи и была таким вот жуком. Жуком, которого он пришпилил своей силой-булавкой, а он все равно продолжал трепыхаться, не осознавая того, что никакого выхода у него нет.
- Что мне сделать ради восстановления на работе?
Джи не замечала главного: мужчину начинал раздражать этот разговор. Он шикнул на нее, скривив полные выразительные губы, и отвернулся к большому окну. Он начинал жалеть о том, что вообще впустил ее. Ему не нравилось, когда что-то шло не так, как он задумывал. А сейчас все шло не так.
- Я приму тебя обратно. Но назначу тебе штраф. Большой штраф, которого ты заслуживаешь.
- Какой штраф? - упавшим голосом спросила девушка.
Мужчина молчал, продолжая глядеть в окно и размышлять. У него уже был готов ответ на ее вопрос. Давно готов. Но он получал удовольствие, ощущая ее растерянность и страх.
- Три дня, - его голос прозвучал сухо и напоминал резкий треск ломающегося дерева. Ему не было жаль Джи. Ни капли. Тот, у кого есть власть, всегда прав. В это хозяин завода верил больше, чем во что-либо еще.
Три дня. Не минуты, не час... до этого момента, на взгляд Джи, самый большой штраф, который она получала - восемь часов. Но он забирает семьдесят два. Семьдесят два часа - это шесть дней работы. Вот только штрафы не снимут с зарплаты. Кто поверит девчонке? Никто. Штрафы забирали всегда сразу.
Она поджала губы. Сердито посмотрела на мужчину. Все, что у нее осталось - это эмоции. Но и те улеглись. Вдох. Выдох. Это всегда помогало. На негнущихся ногах она подошла к его столу. Протянула руку, чтобы он забрал время.
- Возьмите три дня, - девушка не стала оспаривать его решение.
Для него три дня были мелочью, но он знал, что для Джи это была большая цена. Мужчина ожидал хоть какого-то выпада, попытки торговаться. Но этого не было. Это даже разочаровало его, и он вновь закачал головой как фарфоровый болванчик. Только на этот раз он отсчитывал не воображаемые шаги, а вполне реальные дни, которые забирал у этой девочки. Он смотрел на часы. Стремительный отсчет сокращающейся жизни. Жизни, до которой ему нет совершенно никакого дела.
- Хватит! Не надо! Я не настолько сильная, чтобы как взрослые равнодушно смотреть на убывающее время! Не могу! Я не такая и взрослая... - Джи опустила голову.
Она до последнего пыталась быть взрослой и сильной, но не справилась. Ей было четырнадцать и ей было страшно. На двадцать седьмом часу она вырвала руку. Брови мужчины сошлись на переносице, образуя глубокую складку. Возмущен, Джи знала этого, но не стремилась извиниться и исправить ситуацию, не осознавала того, что владелец завода вправе потребовать больше времени, ведь ему не отдали то, что он уже начал забирать.
- Ай-яй-яй... - его голова вновь качнулась вбок, отсчитав последнюю отобранную минуту. - Ты обещала быть послушной, но вновь перечишь. Разве это верный поступок? Я согласился вернуть тебя на прежнее место, так прояви благодарность и смирение.
- Я послушна! - нервно сказала Джи. На кон поставлено слишком много. Ее время, которого не будет, и ее дом, ведь отец не пустит обратно, если она не вернется на работу. - Двадцать семь часов. Этого ведь достаточно. У вас ведь много времени... не то, что у меня. Ну, пожалуйста! Давайте я лучше за бесплатно... четыре дня поработаю... чем вы сразу заберете столько времени. Идет?
Мужчина продолжал глядеть на нее хмуро, с некоторой укоризной во взгляде. Он вновь смотрел на нее как на трепыхающегося жука. Джи выглядела испуганной и растерянной. Ему доставляло удовольствие созерцание такого ее положения. Она была в его власти и все же продолжала трепыхаться. На ее предложение он не спешил отвечать, заставляя девушку нервничать, давая ей время бояться, мысленно представляя, как она борется сама с собой в подсознании, как сжимается от страха ее сердце, и звенят в голове до предела натянутые нервы. Мужчина представлял это так ярко, что даже на пару секунд забыл о том, с чего начинал думать.
Джи в какой-то момент показалось, что хозяин завода похож на большую хищную рыбу. Такие рыбы всегда не прочь съесть кого-то еще, даже когда сыты.
- Пять дней. Ты будешь работать без оплаты пять дней. За то, что вновь стала мне перечить.
Джи честно пыталась обрадоваться такой новости и поблагодарить, уйти. Вот только прежде чем она взяла себя в руки и согласилась с его условием, девушка вспылила:
- Но это почти четыре дня! - возмутилась Джи. - Вы забрали у меня двадцать семь часов и хотите забрать еще два с половиной дня?! Мы договаривались на штраф в три дня!
И все же она взяла себя в руки. Вдох. Выдох. Мысленно спрятаться за старшим братом. Это почти всегда помогало успокоиться, перестать нервничать и говорить глупости. Сегодня Джи будет послушной. Ради дома.
- Простите... вы правы. Пять дней без оплаты. Я буду честно работать... спасибо, что восстановили на работе. Мне пора. Домой. Да. Мне пора домой.
- Иди, - только и ответил мужчина, с некоторым любопытством пронаблюдав столь внезапную и яркую сцену ярости.
В его скучной и однообразной жизни, длящейся уже долго, было слишком мало моментов, насыщенных эмоциями. Но сегодняшнее происшествие, этот маленький взрыв Джи, насытил его на какое-то время. Теперь он еще больше походил на сытую рыбину. Он и чувствовал себя примерно так же. Захотелось уединиться и насладиться этим чувством, пока оно было свежо и ярко, поэтому он поторопил Джи, подгоняя ее взмахами кисти, будто отгонял назойливое насекомое.

@темы: Рассказ, Творчество

---

[Reine Salvatrise]

Снарный цикл. Книга первая. Единственный волшебник.


Жил-был дракон цвета пламенной зари. И на всём белом свете не нашлось бы существа подобного ему, повелителю бурь и ветров. И когда его тень падала на Снарные воды, все морские жители замирали и молча, застыв в восхищении, смотрели ему вслед. Дракон поднимался к звёздам и танцевал с ними до упоения, а по утрам люди часто путали его огненное дыхание с восходом солнца. И приветствовали его как избавителя от тьмы.

отрывок 1

Однажды летом властитель неба заметил, что ночи становятся длиннее, а дни короче и холоднее. Но то не зима приближалась. А солнце слабело, и лучи его не грели. Мир погружался во мрак, и в сердцах людей селился страх.
Ткань времени рвалась, поглощая свет и выплёвывая чёрную жижу пустоты. Люди растворялись, исчезали, и никакие стоны и заклинания не могли их вернуть. Птицы не пели, и бабочки, сложив крылья, ждали конца. А на месте городов появлялись чёрные дыры, заполненные пеплом.
И дракон был опечален тем, что его любимый мир умирает.
Он полетел в самое сердце хаоса, где смешались тьма и безвременье, в бездну, затерявшуюся в беспокойных водах Снарного моря. И там, разрывая когтями грудь, изливая кровью сердце, красный дракон смешался с пустотой, штопая ткань мироздания своей жизнью.
И утром солнце принесло тепло, бабочки расправили крылья, запели птицы, и страх был изгнан из людских сердец. Мир вновь стал прекрасен.
Но над землёй уж больше не парил дракон цвета пламенной зари.


В Снарном мире любят рассказывать сказку о красном драконе, но каждый на свой лад. В одной версии дракон погибает. В другой возрождается и вырывается на свободу, разрывая морскую гладь. Ещё шепчут, что каждый дракон когда-то был человеком.
Не знаю, было ли что-то из этого на самом деле или всё выдумка. Но я расскажу вам свою сказку, хотя, конечно, это не сказка, а чистая правда. Но кто мне поверит?

Часть 1. Царство крыс

Сейчас, много лет спустя, странно вспоминать то время, когда я не знала простых правил мироздания и мне было невдомёк, что тот мир, откуда я родом, лишь песчинка среди сотен других. Да, бывают места, усыпляющие тишью и благодатью, и места, пугающие кровавыми реками и мостовыми из человеческих зубов. А в иных мирах всюду преследует тонкий аромат волшебства: запах миндаля или перечной мяты. Я даже забредала туда, где и вовсе нет разумной жизни — только фиолетово-жёлтые всплески энергии, пересекающие пространство.
И хотя всё это случилось безумно давно, но, закрывая глаза, я всё ещё могу вспомнить мельчайшие детали. Надеюсь, у меня достаточно времени, чтобы по порядку рассказать о себе, о волшебнике Септимии Крауде, смерти которому не желал только ленивый, и о красном драконе.
Первое правило, что мне предстояло усвоить: меж собой миры соединены подчас толстой, непробиваемой стеной, а порой совсем тоненькой перегородкой, как дверь на чёрную лестницу, за рифлёным стеклом которой всегда видны лишь расплывчатые очертания неизведанного.
Никогда не любила этой двери: в детстве я насмотрелась передач об убийствах в тёмных закоулках и всё ждала, что кто-нибудь выскочит из-за неё.
Сказать по правде, в моей голове и без того обитало много тараканов, одним больше, одним меньше – какая разница? Конечно, многовато для будущего клинического психиатра, и мне стоило бы сначала себя привести в порядок, а уж потом лезть со скальпелем в чужую душу. Но я всегда выкручивалась, и никто не подозревал, какая каша порой творилась в моей голове! Видимо, я была тем типичным случаем, когда человек лезет в психиатрию не чтобы помогать другим, а чтобы разобраться в себе. Но в этом малюсеньком секрете я с трудом признавалась даже самой себе.
Ну и пусть! В те времена я просто радовалась, что никто не замечал, как сильно билось моё сердце всякий раз, когда я помогала профессору во время бесед с пациентами. Нашла кого бояться! Впрочем, спасало не актёрское мастерство, а то, что мало кого волновала стажер с чашкой кофе. Невысокая, со стрижкой-каре и задумчивым лицом – серая мышка.
Жили мы тихо и скромно. Отец целыми днями трудился в лаборатории, изучал бактерии и микробы. Виделись мы редко. В детстве, помню, любила заглядывать в его портфель, всё надеялась найти что-нибудь интересное, но он никогда не приносил домой сюрпризов. И лишь захлопывал дипломат у меня под носом и укоризненно грозил пальцем.
Мать металась между драгоценным хозяйством и работой бухгалтера. Она относилась к тем людям, у которых всё непременно должно быть идеально, и особо её волновала оценка соседей. Да, она жаждала быть лучшей во всём. Наверное, поэтому я оказалась для неё сплошным разочарованием. Я не любила институт, который она выбрала для меня, скрупулёзно изучив все справочники, не писала гениальных курсовых или статей в научные журналы, не поражала соседей успехами. Я старалась жить тихо и скромно, игнорируя всё, что не попадало в круг моих интересов.
Ещё была Светка: милая сестричка постоянно норовила занять мой письменный стол красками, пастелью и альбомными листами, мол, места ей не хватает в своей комнате. Временами я дико завидовала Светке. Обладая большими недостатками, чем я, она умудрилась снискать больше любви и ласки. Она могла залить акварелью всю кухню, но это не вызывало у матери такого огорчённого выражения лица, как моя четвёрка. Наверное, весь фокус заключался в том, что несмотря на приносимый хаос, Светка хорошо рисовала, особенно портреты, она улавливала главное в человеке и умело переносила на холст. Соседи и учителя хвалили Светку, что льстило матери, которая, впрочем, не оставляла попыток её переделать: «Если ты ещё кухню мыла после себя!»
Я почти всё время сидела дома, если не считать походов в институт и двух-трёх в неделю вылазок на практику в клинику. Я жила в мире учебников, книжек со старыми сказками и потёртых кед. Мама не возражала бы против учебников, будь это книги по выбранной специальности, экономике, но их я принципиально не брала в библиотеке, а рефераты скачивала в Интернете и через пень-колоду пересказывала на семинаре. Ах, да, в Снарном мире нет такого понятия, как Интернет, поэтому попробую объяснить: это огромный массив информации, который существует в «вымышленном» пространстве, если хотите – мире, и доступ к нему осуществляется с помощью особых механизмов - компьютеров.
Вместо экономики я с удовольствием изучала психологию, раз за разом проваливая контрольные по экономическому анализу. И даже моя стажировка в достаточно крупной клинике не считалась успехом.
В отличие от некоторых сверстников я остерегалась гулять по вечерам, ходить в клубы и на дискотеки. И даже это матушка записала мне в минус. Хотя шатайся я по клубам, она требовала бы прекратить это безобразие. Но при текущем положении вещей моя нелюбовь к развлечениям лишь говорила о моей ненормальности и отколотости от общества.
Временами я чувствовала, что нахожусь не на своём месте. Вероятно, потому так легко и позволила втянуть себя в эти абсолютно не нужные мне и разрушившие все планы приключения.
Порой накатывала скука. Дома мне не с кем было обсудить «Толкование сновидений». Никто не хотел говорить со мной о Достоевском, и даже Светку больше волновали мальчики-одноклассники, чем разговоры с сестрой. Мы жили на разных планетах. И мне казалось совершенно невозможным и удивительным, что мы были одной семьёй.
Но и другим моя жгучая мечта казалась странной. Фи! Целыми днями взаперти просиживать над книгами, а затем до пенсии гладить по головке неудачников и анорексиков! Не чушь ли?
Всё началось с трёхчасового знакомства с шарлатаном-психотерапевтом, которого маме присоветовала тётя Вера, соседка и заядлая сериаломанка. За три часа уплачена половина месячного заработка — и вот я выслушиваю лекцию о смысле жизни глазами окружающих и не могу понять, почему должна наматывать на ус советы тех, кто живёт не так, как я мечтаю? Мне настолько опротивело это бесцеремонное выворачивание истины, что я поклялась стать самым лучшим специалистом, чтобы никому больше не пришлось переживать таких унижений.
С тех пор я носила чёрную повязку-браслет на правом запястье.
И каждый день до позднего вечера просиживала над книгами или мечтала о белом халате и чернильных кляксах Роршаха. Конечно, я делала это больше ради себя, чем ради спасения других, но, думаю, всё-таки стала бы психиатром. Возможно, даже не самым плохим.
Но случилось иначе.
Мой фальшиво-сладостный покой нарушило вторжение человека по имени Септимий Крауд.
Он был выше меня на голову, и я смотрела на него снизу вверх. Всё в нём говорило о решительности и суровом характере. Тёмные волосы оттеняли светлую кожу, и казалось, он пришёл откуда-то издалека, где редко не светит солнце. Серые глаза напоминали пастельные мелки моей сестры, и сосредоточенный умный взгляд говорил о том, что он пережил так много, что хватит не на одну жизнь. Но в то же время Крауд не казался старым. Я бы ни за что не смогла назвать его возраст, только если плюс-минус десять лет, что уж совсем точностью не пахнет.
Раньше я не видела. Не знаю, как давно он жил в нашем доме. Месяц? Полгода? Удивительно, но за всё время нашего знакомства я его об этом так и не спросила. Крауд мог оказаться кем угодно и сколь угодно долго жить в нашем доме. До поры до времени он оставался для меня загадкой, которую я силилась разгадать. Да чего уж юлить? Я и сейчас не уверена, что знаю его. Слишком многое он не рассказывал, о многом я и не спрашивала.
А теперь уж поздно.
В тот апрельский день Крауд, в чёрном пальто с поднятым воротом, стоял у подъезда нашего дома и что-то искал в мобильном телефоне. Увидев меня, он произнёс:
— Девушка, не подскажете, как пройти к метро? А то машина сломалась, на работу не доехать.
Наш дом находился не так далеко от подземки, чтобы не знать дороги до станции. Потому вопрос удивлял.
— Метро там, — махнула рукой в сторону. — Идёте вдоль белого дома, сворачиваете на аллею, метров через сто будет станция.
— Спасибо. Ты – Вики?
― Да, ― замешкалась я. Откуда он знает моё имя? Быстрый взгляд: нет, вроде мы раньше не говорили. Столь пронзительный взгляд серых глаз я бы запомнила.
― Септимий Крауд. Прекрасного дня, фея.
И, улыбнувшись, ушёл.
Улыбка, похожая на мимолётный солнечный луч, тёплая и ласкающая. Поражённая, я простояла минут пять и лишь потом опомнилась.
Больше я никогда не видела этой волшебной улыбки на его губах.
На некоторое время и я думать о нём забыла, полностью погрузившись в свои проблемы. Мама собиралась пристроить меня в компанию к знакомым, чтобы они сделали из меня первоклассного экономиста, а я думала о том, как мне после стажировки получить место медсестры в стационаре. Конечно, это не то же самое, что иметь уютный кабинет с кушеткой и кофейным столиком и принимать уставших от офисных дрязг и домашних неурядиц, но надо же с чего-то начинать. К тому же клиника – отличное место, чтобы получше познакомиться с самыми тяжёлыми случаями и узнать, до чего может дойти, если вовремя не заметить признаки душевного расстройства и пустить дело на самотёк. Вся проблема заключалась в том, что для серьёзной, для настоящей работы мне требовалась одна небольшая бумажка – диплом по психиатрии. А меня ждала корочка экономиста. И я совершенно не видела выхода.
Вскоре я ещё раз столкнулась с Септимием Краудом, и эта встреча выбила меня из колеи. После – всё валилось из рук, и я не знала, что мне делать.
Мы с Машкой как раз выходили из института, обе обеспокоенные навалившимися контрольными работами и недописанными курсовыми.
Подруга жужжала о вселенской несправедливости, когда я заметила Крауда, прислонившегося к автомобилю. Он махнул мне рукой.
— Подвести?
— Нет, спасибо.
Я намеревалась пройти мимо, но Машка застыла как вкопанная.
— Да ладно тебе, Вик! Давай прокатимся. Это ведь твой знакомый?
— Ну да, в одном доме живём.
— Супер! — Машка уже забиралась в машину, но я и не подумала двинуться с места.
— Садись, — пригласил мужчина. — Я как раз в сторону дома еду.
Неожиданно для себя довольно улыбнулась.
— Не могу. Мне надо на практику в клинику, а затем в книжный магазин.
Крауд внимательно посмотрел на меня и усмехнулся.
— Ты учишься на экономиста, а работаешь в психушке. Разрываешься между двумя делами и толком не делаешь ни то, ни другое, а на самом деле просто не знаешь, кем хочешь быть. А это означает, что ты занимаешься не своим делом. Подумай об этом.
С этими словами он сел в машину. В окне мелькнуло довольно лицо Машки. И они оба уехали.
Знаете, в глубине души я, наверное, завидовала Машке: высокая, симпатичная, общительная и бесстрашная. С ней мы сдружились случайно: сели за одну парту на английском и разговорились. Машка не боялась завязывать новые знакомства и всегда добивалась своего, для неё точно не существовало никаких преград! А я так не умела и потому молча поплелась к автобусной остановке. Машка-то справится и с контрольными, и с курсовыми, и с летней практикой, а я – вряд ли.
В клинике никак не могла отделаться от мысли: вдруг я, правда, занимаюсь не своим делом? Да что этот пришлый незнакомец может знать обо мне и моих желаниях?
В конце концов, всё закончилось тем, что я перепутала отчёты, пролила на них кофе для начальника и осталась до позднего вечера, чтобы переделать работу.
Домой я вернулась только к половине одиннадцатого.
Этим вечером я должна была отложить в сторону всё, что мне любо-дорого, и сосредоточиться на курсовой, которая никак не хотела выстраиваться в связный набор предложений.
Но погрузиться в работу мне опять не дала мысль, преследовавшая меня весь день: ты занимаешься не своим делом.
— Ну, что за наказание!
Я выползла на кухню. Там уже обосновалась Светка. Разложила десятки альбомных листов с набросками и огромный ватман, на который старательно переносила что-то с эскиза.
— Что делаешь? — я подвинула несколько листков и села на край стула. — Тебе не пора спать? Уже поздно.
— В школе конкурс, — отмахнулась сестра.
Не помню, чтобы когда я училась, у нас бывали конкурсы. Жизнь моей сестрёнки была интересной, и уж Светка никогда не засомневается, своим ли делом она занята.
Я принялась заваривать чай. Чашки уже дымились, когда на кухню вошла мать.
— Что за бардак? Света, быстро собери и иди к себе. Опять же проспишь!
Мы молча наблюдали, как сердитая Светка сгребает вещи. Наверняка, останется после уроков и будет всё доделывать в школе, а завтра вечером мать её немного пожурит за позднее возвращение домой, но похвалит за отличный рисунок.
— Вика, ты написала курсовую?
Матери всегда нужно всё контролировать. Теперь, когда Светка ретировалась с кухни, мишенью стала я.
— Ещё нет.
— Уже апрель. Разве тебе не нужно торопиться? Ты уже выбрала, где летом будешь проходить практику? Я уже говорила, что могу порекомендовать тебя в одну компанию помощником в аналитический отдел.
— Посмотрим. Ладно, уже поздно. Мне завтра к первой паре. Спокойной ночи.
Прекрасно знала, что вместо первой пары пойду гулять. Мне надо проветрить мозги и найти какой-то выход.
Конец апреля выдался на редкость неприятным из-за дождей. Но мне нравился запах мокрых распускающихся листочков и вспышки луж.
Под пальто я надела шерстяную кофту, чтобы не замёрзнуть. Неторопливо прогуливалась по дорожкам парка, и мирно плавающие утки меня успокаивали.
— Неужели тебе нравится такая погода?
Вновь этот странный мужчина. Из-под куртки торчит ворот белого свитера, руки в карманах, а волосы растрёпаны ветром.
— Мне нравится любая погода. Главное, чтобы тихо и можно было помечтать.
— А я ненавижу дожди, сырость и ветер. Там, откуда я, почти всегда тепло. Только зимой идёт дождь, но тогда можно уехать на юг.
— Вы, наверное, из Европы?
Но он лишь едва заметно усмехнулся. И я не могла отделаться от мысли, что он что-то скрывает.
— Хочешь кофе?
Пожала плечами. Что преступного в том, чтобы немного посидеть в уютном кафе? К тому же мне, как будущему специалисту-мозгоправу, полезно изучать людей.
Тихая музыка, деревянные столики и кованые крючки для верхней одежды – всё располагало к неторопливой беседе. Крауд заказал американо для себя, латте – для меня. Он знал, что я люблю, не спрашивая.
— Зачем мы тут?
— Погреться.
Когда принесли кофе, он отнюдь не спешил пить, а обхватил кружку руками, чтобы согреться. Я улыбнулась и сделала так же. Если мы и были в чем-то похожи, так это в том, что оба не переносили холода.
Я заметила у него шесть перстней с огромными голубыми камнями. Несколько больше, чем нужно мужчине.
— Раньше я не видела у вас колец. Зачем так много?
От его взгляда мне стало не по себе, исподлобья, чуть безумный.
— Стало быть, мне так надо.
Мы ни о чём не говорили. Я смотрела по сторонам. И время от времени ловила на себе его пронизывающий взгляд. Отворачивалась, позволяя ему изучать себя, но не узнавая о нём ни капли. Мне хотелось встать и уйти, но я никак не могла себя заставить. К тому же официант принёс мой любимый торт-медовик, хотя я и не помнила, чтобы просила. Пришлось остаться.
Конечно, я бы могла принять Крауда за маньяка, выслеживающего жертву, или просто за типа со странностями и послать куда подальше, избегать общения, но любопытство меня пересилило. Да и в облике его не было ничего отталкивающего, если не считать подчас пронзительного взгляда.
К полудню он расплатился за кофе и молча ушёл, даже не осыпав меня парочкой колких наставлений или советов, коих я ожидала. У меня осталось неприятное чувство, будто меня обманули.
Больше он не искал со мной встречи, а я, уязвлённая, прицепилась к нему как банный лист. Наверное, мне хотелось доказать, что он не прав: я занимаюсь своим делом, знаю чего хочу. Я достаточно интересный человек, и одного утра в кафе мало, чтобы изучить меня.
Наступил май, и, наконец, потеплело. В прошлом году я любовалась зелёной листвой с балкона, но из-за Крауда стала чаще выходить на улицу. Сидела с Киттри на лавочке, ждала своего таинственного незнакомца, следом за ним юркала в подъезд. Он не заговаривал со мной больше, а я жаждала той пленительной улыбки, что в первый раз. И, честно, его молчание безумно оскорбляло. Крауд превращался в навязчивую идею.
В то время я, наконец, выбрала свой путь - психиатрию, начисто отказавшись от экономики. И настала пора от теории переходить к практике. Не всю же жизнь кофе профессору приносить? Конечно, к настоящим душевнобольным меня бы никто не допустил, поэтому я решила опробовать способности на новом жильце, быстро и метко распороть его, изучить и прилепить поразительно точный ярлык. Возможно, если мне удастся написать небольшое исследование, то меня возьмут на работу и без диплома. Главное доказать, что я чего-то стою. Мне предстояло решить лишь одну небольшую проблему: с чего начать?
Крауд казался холодным и отстранённым, и меня бросало в жар от одной мысли, что я заговорю первой.
Возможно, мне стоило бы молча за ним наблюдать, но разве так насобираешь материал? Я должна была вызвать его на откровенность, завязать доверительный разговор или взорвать, заставить вылезти из ледяного кокона и выложить всё как на духу. Иначе как мне выяснить, имеют ли основания мои выводы? Мне нужно было доказательство, одно неосторожно оброненное слово, которое раскроет его душу.
Тогда я не знала, что Крауд не бросается словами и если злится, то злится строго по расчёту. Жизнь научила его играть, а мне лишь предстояло освоить это искусство.

@темы: Рассказ

---

Предчувствие

[Luis Alvaro]

О чем опять все думаешь над пяльцами
Полночи зябко вслушиваясь в дождь?
Чей вензель ты негнущимися пальцами
С улыбкой странной кровью обведешь?

Попала в такт примет разноголосица
Но смысла фразы все не различишь.
Котенком черным горе в двери просится
И прошмыгнет едва ты отворишь.

Треск нитей жизни безвозвратно рвущихся
Сливается в невыносимый хор,
Когда в глазах, пока еще смеющихся,
Судьбы читаешь смертный приговор.

@темы: Стихи

---

.

[Erick-York]

олимп

когда остановится сердце последней птицы
и в белое небо с кровью уйдут ракеты
за нами придут убийцы, а их убийцы
заставят молчать богов
последняя тишина на пределе лета
громче любых слов

когда остановятся стрелки в последней башне
и дрожь не уймут таблетки и уговоры
за нами придут другие, кому не страшно
всю жизнь превратить в спор
и щелкает в голове, и сгорают воры
не сняв вовремя убор

когда остановятся время, вода и мысли
в остывших руках истлеют романы с ветром
за нами вернутся, ведь ты остаешься чистой
я вылил все на свой счет
сейчас замолчи, сейчас придержи ответы
пока еще всё течет

---

[демодок]

Он трижды прав, свой гений пестуя
(ну кто на гения обидится?).
Ему комфортно между бездарей,
где равных нет и не предвидится.

---

[White fluffy hedgehog]

Как тебе там спалось, в душной маленькой Окаяме?
Мне снилась Фудзи и пряди твоих волос.
Здесь, в Подмосковье, погода с утра буянит,
Ветер холодный пронизывает насквозь.
Как тебе там спалось? Мне тут впору терять рассудок,
Нервно курить и бить себя по рукам.
Эти японцы, наверно, смешные люди?
Любят, как я, обижаться по пустякам.
Как тебе там спалось? В сентябре, в декабре и в марте.
Здесь прошел год, а сколько у вас прошло?
Знаешь, мне кажется, Бог часовую карту
Красил таким идиотам, как мы, назло.

Сын меня будит. Он добрый, смешной и шумный.
Муж, уходя на работу, целует в лоб.
Как перестать, просыпаясь, зачем-то думать,
Как тебе там спалось?

---

Escape

[Морга]

Пишет  Raven al Lilas:
Удалено модератором по просьбе автора.

@темы: Рассказ

---

На дне

[Агния А]

Если быть честной - ты мой билет на дно,
Вновь шаг вперед и десять шагов назад.
Лучше бы в рай, но не пустят. За мной
Невидимой тенью бредет персональный ад.

Мне не сломиться бы - будет тяжелым спуск.
Сопротивляюсь, за воздух руками цепляюсь,
Но мертвое сердце слишком тяжелый груз.
Я в глубине, из какой еще не выбирались.

Если быть честной, ты здесь совсем не при чем.
И мне тут не плохо, пока кислорода хватает.
Тянешь мне руку, но не возьмусь - горячо,
Хочешь помочь, но каждое слово сжигает.

Все глубже и глубже, ну скоро уже финал?..
По венам вода, и плавится тело от соли,
И пульс не молчит, но становится интервал
Все длинней с каждым несказанным словом.

Двум сумасшедшим не место на этой Земле.
Твои небеса? Забирай, мне наверх не подняться,
Точно не всплыть, и дышать здесь все тяжелей.
Хочешь на дно? Научись так нелепо влюбляться.

@темы: Стихи

---

Про звезды

[Aliza]

Если вдруг будут звезды, то дай мне знать.
Я-то уж точно проснусь и примчусь смотреть.
Там на чернильном небе сплошная знать,
Вся королевская рать раскинулась в сеть.
Жаль я не принц, не рыцарь и власти нет.
Нет ни волшебного скипетра, ни меча.
Есть у меня в руках только южный крест,
Да на балконе ровно горит свеча.
Глядя в ночную высь, можно вникнуть в суть.
Если бы только ты у меня спросил
мантию неба взять, на землю стянуть,
Мне бы хватило сил.

@темы: Стихи, Чувства

---

[Merry Loony]

Взялся за продолжение вот того
Получилось

это

Лживые дары

Вскоре после захода солнца на деревню обрушился студеный горный ветер. Под его напором шумели листья и травы, скрипели стволы деревьев и стены домов, а часовые у ворот закутывались в плащи, нехотя вставали с насиженных пней и ступеней и принимались топтаться на месте или ходить взад-вперед вдоль стены, чтобы хоть как-то согреться.

- Что бы там ни говорили местные, - произнесла Тналу, обращаясь как будто ко всем, а как будто и ни к кому, - а этой ночью будет снег.

Они провели в этой деревне уже семь дней, и каждый день Тналу говорила, что вот уж сегодня-то у неё точно неспроста ноет шея, сегодня-то уж точно пойдет снег, – но снега все не было. Однако даже если бы он именно сейчас вдруг выпал бы наперекор всем законам природы, это уже не сделало бы сегодняшнюю ночь еще более значимой и запоминающейся.

Этой ночью они ожидали посланников от двух весьма значительных людей. Оставались открытыми два важных вопроса: встретились ли посланники друг с другом по пути, и если нет, то кто идет первым? Ответ должен был вот-вот явиться: некоторое время назад на серпантине неподалеку мелькнул огонёк – не иначе, как факел. Ждать оставалось недолго.

Вскоре тот же огонёк вышел из-за поворота дороги и направился в сторону ворот. Тналу различила в его свете двух всадников – и если ей не изменяло чутье, это были именно те, кто нужен. Когда они приблизились к воротам, Тналу поднялась на помост и спросила, кто они и зачем прибыли.

- Мы – посланники судьи Шавинна из Лгорифара, - ответил один из всадников. – Мы ищем вождя. В Вавеннорте нам сказали, что он направился сюда.

Тналу подала знак воинам, стоявшим у ворот. Загрохотали скобы засова.

- Добро пожаловать. Я провожу вас к вождю.

Все дома в деревне были почти одинаковыми: деревянные полуземлянки с травяными крышами, не более чем на пятнадцать локтей возвышавшиеся над землей. Здание, к которому Тналу вела гостей, отличалось лишь тем, что к нему был пристроен загон – в нём вот уже неделю ночевали не только животные, но и несколько воинов. Оставив там своих лошадей, посланники вслед за Тналу прошли в дом через черный ход.

Тгарават ожидал их в небольшой комнатке, заваленной хламом: вдоль стен здесь были расставлены нетёсаные доски, пара лопат, колун, обода от колес и бочек, а в углу висела рыболовная сеть – судя по всему, давно не использовавшаяся.

Вождь сидел за столом, усыпанным кусками веленя и отрезками пеньковой веревки, над которыми возвышался тройной подсвечник. Подойдя ближе, прибывшие заметили неподалеку от стола сундук, на котором спал одетый в доспех человек.

- Это посланники из Лгорифара, вождь, - сказала Тналу, захлопнув дверь у них за спиной.

Посланники поклонились. Один из них передал Тгаравату порядком измятое письмо.

Судья Шавинн – седьмым по счету – спешил доложить вождю о появлении червя-торговца. Здесь, однако, было кое-что новое: в Лгорифаре между червём и горожанами завязалась драка, в ходе которой погибли девятеро, а сам хозяин подземелий скрылся.
Тгарават, нахмурившись, перечитал письмо пару раз.

- Увы, у меня не так много времени. Надеюсь, судья примет мой устный ответ? Вы ведь сможете запомнить и в точности передать мои слова?
- Мы сделаем, как ты скажешь.
- Хорошо. Червя считать обычным нарушителем границ и расправляться соответствующе. Точно так же впредь поступать с каждым, кто решит, что может приходить на нашу землю без спросу, будь он человек, животное, хозяин или кто угодно еще. В отношении других – сразу копья ломать не стоит: пусть пытаются договориться по-хорошему, а уж если не получится, тогда ломать – и копья, и кости. А по поводу этого червя… - Тгарават сгреб в кучу несколько писем и потряс ими у посланцев перед глазами, - а по поводу него вот, что…

Перевернув послание судьи Шавинна, Тгарават обмакнул перо в чернильницу и вывел на обратной стороне: «Отрезать голову».

- Это передайте заодно всем поселениям, которые посетите по дороге. Пусть узнают, где видели червя в последний раз и куда он направлялся, и подготовятся его встречать. Только пусть сделают так, чтобы всякие идиоты больше не лезли вперед стражи. И тут не написано – что сделали с зачинщиками драки?
- Их было всего пятеро, четверо умерли от ран. А пятый без правой руки остался и без правого глаза. Его высекли.
- Выжил?
- Выжил.
- Удивительно… ну да ладно, до него нам дела нет. Судья приказал вам доставить послание и немедленно возвращаться к нему с ответом, верно?
- Разумеется…
- Я прошу вас нарушить его приказ и выполнить вместо этого мой. Мне нужно, чтобы вы отправились отсюда другой дорогой – через перевал. Если верить донесениям, червь все это время двигался на северо-восток, а это значит, что на пути у него окажутся деревни к востоку отсюда. Им узнать о черве и о моём решении насчет него гораздо важнее, чем судье. В конце концов, хозяин подземелий вряд ли вернется в Лгорифар, не так ли?
- Это крюк в два лишних дня, вождь. Даже в три, если нас застигнет непогода.
- Она уже застигла вас, - Тгарават положил на стол несколько серебряных монет. – Дороги развезло, и вы прибыли в наше товарище на несколько дней позже срока. Я подтвержу это, если судья меня спросит.

Посланники переглянулись и, едва заметно кивнув друг другу, взяли деньги.

- Увы, мне некого послать, кроме вас, - продолжал Тгарават. – Все мои люди нужны мне здесь. Вы ведь знаете, почему мы тут? Наверняка встречали кого-нибудь по дороге, да?
- Никого из людей.
- Вот как? - Посланники не обратили на это внимания, но Тналу заметила, как просветлело лицо вождя. – А черных летающих чудовищ размером с корабль?
- Да, мы видели его. Это тот самый?
- Он. Но завтра его не станет.
- А разве Кёрст может выйти за пределы своих угодий…
- А причем тут он? Да, его помощь была бы нам кстати, но она вовсе не обязательна. В этот раз мы справимся своими силами.
- В таком случае мы желаем тебе удачи в бою, вождь.
- А я желаю вам удачи в пути.

***

- Мы видели их!
- Видели!
- На дальней дороге!

Часовые заговорили, перебивая друг друга, едва завидев Тналу.

- Большой отряд? – спросила она.
- Не знаем!
- Огонёк был всего один.
- Вряд ли. Двигались быстро – там всего пара-тройка верхом!

Это были обнадеживающие новости. Впрочем, расслабляться было рано: иногда и один человек может стоить сотни. Одним из таких людей Тналу считала саму себя.

- Готовьте луки. Только не вздумайте показываться раньше времени.

Часовые не ошиблись: всадников оказалось всего трое. Один из них – юноша лет двадцати – нес голубое знамя дома Цепи.

- Страж! – крикнул знаменосец, обращаясь к Тналу. – Мы посланники Аргверна из рода Ивстана Цепи. Мы разыскиваем вождя. Не знаешь ли ты, куда он направился?
- Нет. Вы опоздали: вождь был здесь, но два дня назад он с частью отряда отправился дальше. Он не сообщил, куда именно.
- Благодарим тебя от имени Аргверна, страж. Ты откроешь нам ворота?
- Нет. Вождь не велел никого пропускать.

Лица посланников Аргверна исказило недовольство.

- Страж, но вы перекрыли единственную дорогу на перевал! Как мы сможем последовать за вождём, если ты не пропустишь нас?
- Это не моё дело. Я здесь, чтобы не пускать никого до тех пор, пока вождь велит не пускать.
- Быть того не может! Как вождь мог приказать перекрыть единственную дорогу? Мы имеем для него важное донесение, и…
- Это не единственная дорога, - перебила его Тналу. – Вы можете спуститься вниз, обогнуть горы и по…
- Ты предлагаешь нам потратить три дня на крюк вокруг горы?! – вскричал знаменосец. – Ты думаешь, что посланникам Аргверна нечем больше заняться, кроме как…
- А ты, - крикнула Тналу в ответ, - предлагаешь мне нарушить приказ вождя только ради того, чтобы облегчить твою жизнь?! За кого ты меня держишь, посланник? Эти ворота не откроются ни для тебя, ни для кого-то другого, пока не прикажет вождь.

Всадник, державший факел, потянулся свободной рукой к поясу, но знаменосец, заметив это, схватил его за запястье.

- Мы поняли тебя, страж, - сказал юноша. Мышцы на его лице все еще заметно подрагивали, но он старался придать спокойствие своему голосу. – Мы уходим. Если встретишь вождя раньше нас, передавай ему наилучшие пожелания от имени дома Цепи. И не забудь сказать, что ты не пропустила посланников с важным сообщением для него.
- Непременно. Прощайте.

Тналу была горда собой: видимо, она произвела нужное впечатление на знаменосца, раз тот не дал своему товарищу взяться за кошелек.

- А снега нет, - ехидно заметил один из часовых, когда всадники скрылись за поворотом.
- Да пусть он пропадет! – Тналу спустилась со стены и бегом бросилась к дому вождя.

***

- Ты их спровадила? – Тгарават встал из-за стола и аккуратно протиснулся между его краем и сундуком, на котором спал Фаулим.
- Да. Вождя нет, никто про него не знает, внутрь не пущу. Развернулись и поехали обратно. Сколько им до дома?
- Три дня. Три дня туда, три дня назад… хотя они вряд ли поедут назад. Они поедут сразу в Лгорифар, постараются прибыть туда раньше нас или сразу же за нами.
- Значит мы не едем через перевал?
- Нет, думаю, нам стоит возвращаться тем же путем, только теперь в объезд всех городов. Если нам повезет, то мы отправимся уже завтра...

Тгарават обернулся к небольшому окошку, которое находилось под самым потолком.

- …или, правильнее сказать, сегодня. Скоро рассвет.

Вождь сгреб всё, что лежало на столе, на край и свалил в холщовый мешок.

- Хорошо всё-таки, что Шавинновы гонцы их опередили.
- А что будем делать, если люди Аргверна опередят нас? Что если они раньше нас прибудут в Лгорифар?
- М-м… нет, не прибудут. Это очень маловероятно.
- Маловероятно – значит всё-таки может быть?

Тгарават улыбнулся.

- Может быть, но тогда меня заранее об этом предупредят, и мы остановимся не в Лгорифаре, а где-нибудь в половине дня пути. Они не доберутся до нас раньше, чем мы разберемся с Канертером. Потому что мы контролируем ситуацию, а они – нет. Кстати. Давай-ка его сюда, потолкуем еще раз, пока время есть.
- Опять?
- Тналу, не забывайся. Это приказ.

Соседний дом был со всех сторон окружен стражей. Не меньше воинов было и внутри – Тналу с трудом перешагивала через спящих на полу бойцов, пробираясь к каморке, в который был заперт их пленник.

- Опять? – прошептал кто-то из темноты.
- Угу, - ответила Тналу и сняла с двери засов.
- Или эти его забирать приехали?
- Нет. Приехали, но не забрали. Дурачье.

Растолкав Канертера, Тналу подняла его с койки, набросила ему на плечи кафтан и поволокла за собой. Спросонья он не понимал, что происходит, и послушно следовал за Тналу к дому Тгаравата. Пытаясь переступить порог, он споткнулся и упал бы, если бы Тналу не схватила его за шиворот. Тгарават сдвинул подсвечник в сторону, сел на стол и уставился на пленника, который еле стоял на ногах. Канертер, казалось, все еще не понимал, где он находится.

- Если нам повезет, то сегодня мы покинем эти места, - начал Тгарават.

Услышав его голос, Канертер вздрогнул. Сонливость мгновенно прошла.

- …и если сегодня твоя память к тебе вернется, то мы не заберем тебя с собой.
- Вождь, - прохрипел Канертер в ответ, - з-зачем ты снова меня мучаешь? Я же…
- Это я уже слышал. Скажи что-нибудь новое.
- Я уже всё сказал… всё, что мог…
- А я так не думаю. Давай вернемся к тому, на чем остановились в прошлый раз. Помнится, ты начал было уверять меня в том, что домоправитель моей сестры – тот человек, что находился рядом с ней ежедневно на протяжении нескольких лет, - знает о её жизни меньше, чем знаю я. Звучит как полная чушь, не так ли?
- Вождь, я не могу…
- Это твой последний шанс, Канертер. Я в последний раз спрошу тебя, и если ты мне не ответишь, то останешься моим пленником до тех пор, пока я не найду ответ. И тогда тебе останется только надеяться, что у других людей память окажется крепче, чем у тебя. Но зачем надеяться на других, если можно освободить себя самостоятельно?
- А ты считаешь, мне хочется быть пленником? – даже в полумраке было заметно, что у Канертера заслезились глаза. – И я остаюсь здесь… р-ради забавы? Ты так думаешь?
- Но ты же трус, разве нет? Быть может, ты боишься наказания и думаешь, что если не сознаешься в проступке, то наказание будет менее суровым. Или за тобой есть и более тяжкие преступления, и ты боишься, что, начав говорить об одном, выболтаешь и другое.

Канертер молчал.

- Ты будешь обузой на нашем обратном пути. Я хочу отпустить тебя здесь. Или даже доставить тебя домой, в Вавеннорт. Предлагаю новое условие. Весь двор Ригнвиг указал мне на тебя, как на единственного, кто якобы оставался ей верен до самого конца, на единственного придворного, кого она не звала предателем, выступая в поход. Именно поэтому здесь сейчас стоишь ты, а не кто-то еще. Но давай допустим, что ты действительно не знаешь, что побудило Ригнвиг пойти войной на собственного отца. Однако она не могла принять такое решение, ни с кем не советуясь и ни с кем его не обсуждая. Должны быть посвященные. Если не ты, то кто-то другой. Укажи мне на них. Скажи, кого я должен допросить, и если они сообщат мне то, что мне нужно, ты будешь свободен.
- Вождь, я не могу ни на кого указать. Они… они правы, я действительно знал больше всех. Если бы у твоей сестры был какой-то замысел, то она наверняка поделилась бы им со мной… скорее со мной, чем с кем-то другим, но она этого не сделала, она ничего не обсуждала, не спрашивала моего совета, просто в один день заявила, что соберет войска и с оружием в руках будет отстаивать своё право на эти…
- Это было после того, как она узнала о завещании, а что было до?
- Ничего! Клянусь, в тысячный раз тебе клянусь – ничего! Она ничего не говорила мне, в последний год она вообще ни с кем не разговаривала ни о военных делах, ни о семейных…

Пленник на мгновение умолк, но вождь не перебил его – Тгарават, казалось, на мгновение о чем-то глубоко задумался. Канертер решил, что вождь хочет, чтобы он продолжал.

- Все заметили, что она стала неразговорчива. Мне казалось, что всё дело в смерти вашей матери… Ригнвиг стала избегать людей, а я поначалу не придавал этому значения, я думал, что её горе пройдет со временем, как проходит у многих, но…
- И убитая горем от потери матери, она, полтора года спустя, решила пойти и потерять отца? Ты хоть понимаешь, какую чушь несешь?
- Не веришь мне? – Канертер часто-часто моргал глазами и шмыгал носом. – Ну и пусть! Не верь! Но ты ведь веришь тем, кто указал на меня? Веришь им? А они говорят, что твоя сестра повредилась рассудком! И то же самое говорили те, кто был в её последней армии! А теперь так все говорят! Почему ты не хочешь принять то, во что верят они? Что изменится от того, что ты узнаешь правду, когда все уже нашли то, во что они могут поверить?
- Что изменится, если я узнаю правду? – вождь впервые за весь разговор повысил голос, отчего Канертер, вздрогнув, отступил на шаг. – Ты обретешь свободу – вот, что изменится. И я, кажется, уже говорил об этом. Но ты слушал невнимательно. Тналу! Уводи его. И буди всех – мы выступаем.

Тгарават пнул сундук, отчего Фаулим немедленно вскочил.

- Бегом в конюшню. Пора.

***

Разгорался рассвет. По извилистым горным тропам на отрог выходили лучники, одетые не в привычные им стёганки, но в пластинчатые доспехи и закрытые шлемы. Они выстроились в двадцати шагах от обрыва, позади восьми камнеметов, нацеленных на круг из вбитых в землю сосновых колов. На сей день, впрочем, от колов осталось немного: большая их часть была разбита валунами, которые теперь валялись тут и там в высокой траве пастбища.

В нескольких сотнях шагов от подножия отрога располагалось обширное поместье, но отсюда можно было видеть лишь его часть – изумрудно-зеленый яблочный сад, который тянулся до самого перевала. Со стороны поместья на плато стали спускаться стада, ведомые десятками пастухов. Они водили скот своего господина на это пастбище каждое утро вот уже несколько лет, но сегодняшний день обещал стать особенным и запомниться им надолго.

Сопровождавшие пастухов воины помогли привязать животных к уцелевшим кольям и взялись за копья. Туши заколотых свиней, овец и коз волокли в центр круга и бросали меж валунов. Еще живые животные визжали и вырывались, пытались перегрызть веревки, укусить или лягнуть подходивших к ним людей. Некоторым удалось разорвать непрочные узлы и убежать, но оставшихся было вполне достаточно – на земле теперь лежало более трех дюжин тел, кровь которых растекалась все дальше и дальше, и местами уже даже вышла за пределы круга.

Сперва одна, потом две, а потом и пять пар черных крыльев появились в небе над плато. По мере того, как птиц становилось все больше, люди спешили убраться как можно дальше с открытого места. Воины на отроге вглядывались вдаль, вот-вот ожидая увидеть черную тень – и она не заставила себя ждать.

Стоило последнему человеку покинуть круг, как падальщики набросились на мясо. Они слетались со всех сторон десятками, если не целыми сотнями: срывались с ветвей деревьев, пикировали с небес, поднимались из высокой травы – все они стремились насытиться, пока не прибыл их повелитель, но тот дал им не много времени.

Замеченный всего несколько мгновений назад над лесом на противоположной стороне горной долины, хозяин когтей теперь был уже в нескольких сотнях шагов от жертвенного круга. Приземлившись, Хлактакаму ревом разогнал своих слуг и принялся есть, заглатывая по целой туше каждой из четырех пастей. Черная стая подобно водовороту кружила над его головой с оглушительным криком и свистом, но каждый падальщик, что осмеливался приблизиться к мертвечине, немедленно отшвыривался в сторону крыльями и лапами хозяина.

- Пли!!

Восемь воинов схватились за молоты и выбили ключи, удерживавшие тросы. Жилы, металл и дерево лязгнули подобно челюстям гигантского зверя, валуны засвистели в воздухе и, описав дугу, обрушились на Хлактакаму и его стаю. Даже стоявшие на отроге воины услышали хруст костей повелителя падальщиков – три камня поразили цель. Хлактакаму подпрыгнул было, но, едва оторвавшись от земли, тут же рухнул навзничь и, истошно вопя, завертелся на месте, пытаясь подняться на ноги.

Заскрипели тросы и рычаги – готовился второй залп; падальщики устремились к отрогу, но были встречены градом стрел. Многие из них, подстреленные, разбились о скалы, другие в страхе развернулись и полетели прочь, и лишь немногим хватило смелости напасть на людей, однако те были готовы к схватке: тяжелые доспехи и шлемы надежно защищали их от клювов и когтей, и вскоре самые смелые слуги хозяина оказались сражены ударами кинжалов и железных рукавиц. Когда остатки черной стаи схлынули с отрога, воины положили в желоба камнеметов новые снаряды и обрушили на Хлактакаму еще восемь булыжников – на этот раз менее точно: в хозяина попал лишь один из них.

Затрубил рог. Со стороны поместья к Хлактакаму направился первый отряд всадников – их лошади двигались медленно, так как не только несли на себе одетых в кольчуги воинов, но и сами были защищены пластинчатыми попонами и чешуйчатыми масками. Слуги хозяина когтей набросились и на них: те из птиц, что были размером с голубя, лишь беспомощно бились о доспехи, причиняя увечья лишь самим себе, но были среди них и гиганты, ростом в половину человеческого, которые с легкостью выбивали бойцов из сёдел. Однако столь сильных и верных слуг у хозяина когтей оказалось совсем немного. Лучники на отроге дали еще несколько залпов, и стая начала рассеиваться, открывая дорогу всадникам.

Конные воины нарушили строй и стали окружать Хлактакаму. Доспехи стесняли их движения, орудовать луком в них было неудобно, однако цель была слишком велика, чтобы промахнуться: одна за другой стрелы пронзали тело хозяина когтей, а он извивался, кричал и взрывал землю крыльями и лапами, из последних сил пытаясь взлететь. Но его правое крыло было сломано – теперь это было хорошо заметно. Воодушевленные беззащитностью врага, воины продолжили обстреливать его и его стаю – новые и новые стрелы поражали живот Хлактакаму и его рты, все больше его слуг падало замертво и все больше живых спешило снова спастись бегством и бросить своего хозяина – но теперь уже в последний раз.

Тгарават со своим отрядом спустился на плато, и они присоединились к кругу. Они продолжили стрелять, даже после того, как стая уже бросила Хлактакаму, продолжили и после того, как Хлактакаму перестал подавать признаки жизни – они продолжали бой до последней стрелы.

Но вот, наконец, она была выпущена. Приблизившись к бездыханному телу хозяина когтей, воины все еще с некоторым страхом, но и не без любопытства стали рассматривать его. Удивительно, но рана, нанесенная Кёрстом, уже успела полностью зажить, хотя с того момента прошло чуть больше сорока дней!

- Жаль, что у него нет головы, - посетовал Фаулим. – Зато есть клыки.
- Оставь два для меня, остальные пусть разбирает, кто хочет, - ответил ему воевода.

Из четырех ртов Хлактакаму воины вырезали сто двадцать девять зубов – этого хватило на всех участников битвы, переживших её. Убитыми они потеряли всего дюжину, но раненых – с разбитыми при падении головами, сломанными ногами и руками – было гораздо больше. Тгарават счел это своим просчетом: он недооценил слуг хозяина когтей; рассказы местных жителей о птицах размером с человека он счел сильным преувеличением – да так оно, впрочем, и было – но это не помешало им нанести серьезный урон отряду Ирриха, перед которым Тгарават и так уже был в долгу. Иррих, хозяин поместья и держатель четырех окрестных деревень, на протяжении недели снабжал их продовольствием, за бесценок продал Тгаравату половину своего скота и сам настоял на том, чтобы его всадники пошли в бой первыми. При этом он как мог отказывался от немедленного вознаграждения – и это немало злило Тгаравата, хоть он и не подавал виду: хитрец Иррих хотел иметь у себя в должниках самого Великого Вождя.

***

Вскоре соорудили два костра: один – для чудовища, второй – для павших воинов. Костер для Хлактакаму вышел поистине громадным – поскольку положить его на колоду не представлялось возможным, колоду возвели вокруг него, будто заключив его тело в деревянный ящик. Огонь, казалось, вознесся до самых небес, когда явился Скрефарет и принялся расспрашивать всех и каждого, трудна ли была битва и как им удалось сразить хозяина когтей. Последним с повелителем погребальных костров заговорил Тгарават, но разговор их был коротким.

- Мы в расчете, - шепнул воевода так, чтобы никто, кроме хозяина огня, его не расслышал.

И Скрефарет поклонился ему, изогнув свою длинную костяную шею.

@темы: Рассказ

---

[Rowana]

И легко танцевать, и смеяться, и петь легко,
Солнце - спелое яблоко, красное у боков,
И стучит барабан, к алтарю ведут сотню твоих быков.

И легко идти первым, без страха, не ждать того,
Как надежда прорвется наружу сквозь мой живот,
И стучит барабан для того, чтоб я знал, что еще живой.

И легко не грустить и не плакать, пить молоко,
И слова где-то в горле, но слишком уж глубоко,
И стучит барабан, тает боль под горячей твоей рукой.

И легко обещать, что забудешь, но не простишь,
Я шепчу тебе: ну, отпусти меня, отпусти ж,
И стучит барабан, чтобы после яснее звучала тишь.

@темы: Стихи

---

[consolo]

пишет  wasted time
Музыка Господа
Автор: wasted time



Фэндом: Ориджиналы

Рейтинг: PG-13
Жанры: Джен, Психология, Философия, POV, Эксперимент

Размер: Драббл, 4 страницы
Кол-во частей: 1
Статус: закончен


Описание:
Скоро и я стану таким, как они... Мои пальцы постепенно
будут покрываться пластиком, наросты его будут становиться все больше. До тех пор, пока я не превращусь в куклу, разлагающуюся до силуэта, с которого кусками будет спадать ткань, а моя душа не подойдет к последней стадии, уйдя в грязь сосудов.



Картинки сменяются. Одна за другой. Шаблонные кадры, похожие друг на друга, имеющие лишь отличия в тенях, которые они отбрасывают на пол, быстро меняются местами. Уже и не понимаешь, какая была до, какая - после.
Лишь силуэты. Там, ходящие внизу, почти что живые, они неровно перебирают ногами, с трудом переволакивают свои конечности, прикрывающие лохмотьями зияющие за частоколом ребер полные зловонного гноя сосуды. Тихо булькающая дрянь иногда выходит с громкими хлопками за пределы краев, на что они бережно собирают ее, запихивая сочащуюся наружу жидкость назад в брюшину, боясь потерять даже каплю.

Более целостные тела, чья плоть не разодрана, а внутри пустота вместо грязи сосудов, шастают рядом, хватаются своими цепкими лапками друг друга. Их лица словно залиты воском. И вот, застыв в какой-то невероятной гримасе, словно на них живые маски, передают лишь одно чувство. Глаза вертятся туда-сюда, неспособные уставиться в одну точку. Покрытые пленкой, тонкой, почти невидимой. Мертвые глаза.

Конечности, которые потихоньку с каждым днем становятся целлулоидными, дергаются, тянутся, пытаются унести уже опустошенные тела куда-то подальше от этого места. Но внутри у этих кукол пустота. По старым, сохранившимся где-то в недрах воспоминаниям, они в надежде тянутся к другим, себе подобным. Дотрагиваются руками, на которых живая ткань превращается в искусственную. Отталкиваются друг от друга и, топая ногами, как заведенные, носятся меж рядами сосудов, ища среди них собратьев. Дергают кости, срывают свисающие куски плоти, разочарованно бегут в следующий ряд.

Давно уже должно было все полететь в тартарары, но, видно, Бог забыл о никчемном плоде своих трудов. Некогда любимом, но давно заброшенном.
В свое время ошибка так и не была выявлена. Этот мир с самого начала был бракованным. Лишь только через века проявился этот сбой, который сорвал сложившуюся систему с петель.

Все списывается на устарелость системы. Переустановка и перезапуск невозможны. Смысл потерян. Нет интереса больше возвращать этих «уродов» к жизни.
Диск с историей заброшен в дальний ящик.
Бога давно не интересует, что происходит в брошенном им мире.
Лишь иногда, доставая коробку с с ним, он медленно приоткрывает крышку. И только свет, который тонкой полосой врывается туда, освещая грязь и пыль, осевшую на полках с сосудами, ослепляя сиянием нас.

Всё замирает. Все замирают. Даже куклы и силуэты пропитываются этим светом, который лишь на мгновение наполняет их опустевшие тела. Но Бог, позабыв правила игры в этой коробке, тут же прикрывает крышку.

Основные битвы отшумели, смысла в происходящем не видно.
Инерция не бесконечна. Процесс заканчивается, скорость угасает, когда сила трения и сопротивления становится больше силы, движущей эти тела.

Все замерло, осталось лишь бестолковое топтание бесполезной остаточной энергии.
Но какие они, эти «энергии»?

Наблюдаю с крыши. Один, второй, третий... Тихо ползут, еле передвигая конечности.
Скачок кого-то из них.
Вскидываю дробовик, прицеливаюсь, плавно спускаю курок. Ощущаю удар отдачи в плечо и едкий запах пороха. Дымка.
Упал. Ничего, пробило грудь, сосуд опрокинут и разбит. Что был он, что нет.
Скучно. До тошноты.
Куклы и те забавнее.
Интересно, кто в них играет?

Закуриваю, прищуриваясь, смотрю за горизонт. Эпоха заката, которая затянулась. Питаться консервами и отстреливать от избытка времени и отсутствия развлечений сосуды. Вот тебе и жизнь. Типа «живой».
А как скоро я встану в один ряд с ними? Ведь я среди них один существую с разумом и заполненностью внутри. Но ведь и я потеряюсь среди них.
Один живой среди существующих.
Нет.
Существующий среди движущихся.

Скоро и я стану таким же, как они... Мои пальцы постепенно будут покрываться пластиком, наросты его будут становиться все больше. До тех пор, пока я не превращусь в куклу, разлагающуюся до силуэта, с которого кусками будут спадать ткани, а моя душа не подойдет к последней стадии, уйдя в грязь сосудов.

Я даже хочу это проверить. Выйти, спуститься вниз и проверить, кто захочет меня? Но, видимо, я невкусный. Никто не привязывается. Я не нужен им? Или же для этого надо иметь способность отключаться? Кто знает... Но я бы не отказался.
Лучше, наверное, сдохнуть, чем наблюдать кровавый закат человечества.

Хочу живое, настоящее и теплое. Человека. Нет, даже не куклу, хотя они довольно шустры и, в принципе, сообразительны. Их интересно гонять, но не больше. Их пустота глухо ударяется о мою. Шорох. И больше ничего.
Эта не та тишина покоя. Эта тишина громкая. Давящая.

Каждый день я слышу шорохи с хлопающими звонкими бульканьями, похожими на выстрел вдали. В надежде каждый раз выглядываю в окно — быть может, это гроза? Но нет...

Грозы не было слишком давно. Она не может нарушить эту тишину своим естественным природным грохотом.
Горячий спертый воздух обжигает легкие, заставляя давиться и облизывать пересохшие губы.
Ветер.
Втягиваю запах ветра, несущего влагу.
Вот оно.

Скидываю куртку, отбрасывая дробовик и опрокидывая коробку с патронами с борта на площадку, поднимаюсь на бортик.
Начинается.
Тишина.

Если наш Бог создал все, то он создал и тишину. Музыка придумана людьми, рукотворна, но не естественна, как естественна тишина. Она антипод музыке. Она — творение Господа. Такая же сильная, как и шум, который может своей силой разорвать барабанные перепонки.
Давящая тишина.
И так каждый раз...
Хочу апокалипсис.

— Хочу, чтобы все снесло к чертовой матери! Взрыв, подобный взрыву создания Вселенной. Свет, которого тут не существовало. Он поглотит пустоту, тишину. Он даст то, что было с самого начала. Он вернет нас и меня в начало... Он даст свободу! Хочу Апокалипсис!

Ору, хрипло выкрикивая слова.
Как давно я не повышал голос!

Сиплый шепот, который, кажется, всего лишь звучал все время в голове, перерастает в вопль.
— Дайте мне взрыв! — и все внутри меня собирается. Все мертвое и серое. Собирается и копошится.

Вскакиваю из мрака полок. Куклы - в сторону! Восторженно детский азарт разливается по венам, разгоняя пустоту.
Капли дождя падают на лоб.
Мертвые ткани, опавшие от разложившихся тел. Пластиковые кости кукол сгущаются, по велению ветра выстраивают мне лестницу, на которую взбираюсь быстрым шагом.

— Представление начинается, господа! — хохочу безумно, дико, изгоняя затхлую тоску внутри себя. Как я ждал этого, как долго. — К черту консервы, к черту бубенчики, они порядком приелись!
Да будет танец, друзья мои!
Оборачиваюсь. Они все здесь. Широко улыбаясь, спрыгиваю на мягкое от жары покрытие с редкими черными точками капель на порыжевшем от жары и времени шифере, и с размаху, шаркнув ботинком, делаю разворот вокруг себя:

— Музыку мне, господа! Будьте так любезны, занимаем позиции. Билеты проданы, места заняты, участвуют все! Даже зрители! — широко машу рукой, обводя всех стоящих на крыше. — И действующие лица, — киваю туда, вниз. — Вдыхаем глубже и готовимся. Вы слышите? Вы слышите, как там, наверху, — задираю голову, ловя тяжелые капли и вслушиваясь в гул усиливающегося ветра. — Вы слышите, как они молчат?!

Там! Наверху молчат, не зная, как стереть ошибку и удалить поврежденную программу! Программу, которой нет!
Но она существует.

Опускаю голову, тихо шепча:
— Это мы с вами, господа... Программа, которая до сих пор работает среди файлов... Поврежденных, как и мы с вами. Сервер не могут отключить. Увы.
Но попытка номер хер знает какая началась!
Перекрикивая усиливающийся ветер, вскакиваю на борт крыши, цепляясь пальцами за ограждение.

— Я хочу научиться останавливать время, которого нет, — безумно усмехаюсь. Тихий шепот. Голос. Одинокий и пронзительный. — Вы понимаете, что все это лишь дыра, пустая чернота в груди того, кто умер? Нет? Зря, ибо мы тоже не живее тех, кто внизу.

Закрыв глаза, перелезаю через ограду, присаживаюсь на нее. Смотрю, прищурив глаза, тихо бормочу:
— И вас нет. Раз... И шут исчез. Два, и исчез ты, — оборачиваюсь, тыкая пальцем в сидящего в углу. — Тебя нет, вот видишь. Не трогай, — выставляю ладонь вперед. Темное, съежившееся, оно сидит в углу. Спрятавшись от всех метаморфоз, что происходят здесь. Некогда теплое... Спрятавшись даже от меня. — Не шевелись, тебя нет!
Отворачиваюсь.

Небо, укрытое черными тучами, тяжелыми, как тишина, висевшая все эти месяцы над головой, и красное слепящее солнце, которое гаснет. Вой ветра в ушах, и вас нет. Улыбаюсь падающим сосудам, сносящим друг друга и собирающим плещущую из груди жидкость. Сбиваемые с ног ветром, так и норовящим и меня скинуть, они толкаются, опрокидывая друг друга.
Куклы, с визгом пробираясь между ними, стараются спрятаться.

Нет, глупые, наслаждайтесь, мы все этого ждали!

Тихая вибрация под ногами перерастает в гул.

Ветер треплет волосы. Грохот, разрывающий изголодавшиеся по вибрациям перепонки, заполняет все. Меня самого изнутри, все органы вибрируют, накатывая легкую тошноту и выдавая новый всплеск адреналина в кровь.
Я буду смотреть это до конца.

Природа звучит голосами Бога. Она и есть его инструмент.
Посиневшие пальцы вцепляются в металлическую решетку.
Последние волны усиливаются, и земля у основания здания, не выдержав, лопается, с грохотом расползаясь и спуская фундамент, заставляя искореженное коренастое здание толчками спускаться ниже.
Зажмуриваюсь, стискивая до боли зубы.

Белый шум и красочная картинка. Падение вверх, но по законам физики чисто вниз.
Красная ветка, летящая мне в лицо.
Падаю в вонючую жижу — месиво, оставшееся от сосудов.
Вот оно, успокоение, тишина, в которой нас нет.

@темы: Рассказ