на Бога не пеняй, живя убого: Бог всем даёт. Не все берут у Бога.
Русь запредельная. Глава из романа
Тапков мне!Глава 4. На борту «Гостомысла»
— Давайте разберёмся, княжна, — предложил князь, когда Леночка, засморкав и заплакав три носовых платка, взяла у него четвёртый, чтобы подправить расплывшийся макияж.
— Только не надо оправдываться, — заявила она, демонстративно не глядя в его сторону. — Я всё видела своими глазами — так что никакие истолкования вам не помогут!
— Оправдываться я не буду, — пообещал князь, — потому что незачем и не в чём. А видели вы не всё. Вы не могли не зажмуриться, когда начался бой.
Вот этого ему говорить не следовало ни в коем случае. Не потому, что Леночка могла рассердиться или обидеться, нет. Наоборот: ей стало жалко князя. Последняя фраза обнажила в нём заносчивого и застенчивого отрока. Мальчишку, который до отчаянности хочет казаться взрослым и стыдится быть самим собой, но иногда не замечает своих мальчишеских привычек — например, презрения к девчонкам, происходящего от страха перед ними... Но жалеть князя Леночке ни в коем случае не следовало. Пусть даже и мальчишка в душе, а всё равно он был разбойник с большой космической дороги, главарь пиратской шайки, грабитель и, может быть, даже убийца.
— Я видела достаточно, — сухо сказала Леночка.
— Нет, Елена Сигизмундовна, это не так. Вы не были на борту «Золотой звезды» ни во время штурма, ни после. И вы не могли видеть подробности боя из абордажного шлюза. Даже с открытыми глазами не могли... Простите меня за этот мальчишеский выпад и позвольте мне рассказать вам то, о чём вы не знаете.
— Неужели эти кровавые подробности так важны?
— Нет. Важны результаты.
— То есть, награбленное добро в трюмах «Гостомысла»? Вы что, намерены раздать его бедным?
— Нет. Я намерен извлечь из него прибыль. Бедные всё равно не смогут это сделать. И вообще вряд ли обрадуются такому подарку... Но я хотел бы рассказать не о намерениях — неважно, моих или чьих бы то ни было, — а о фактах. О фактах, которые вам пока неизвестны.
— Из тяжёлой жизни грабителя?
Надо было бы уже остановиться, но Леночка не могла. Истерика закончилась, и начиналась злость. Глупая злость — Леночка понимала это, она прекрасно знала, что злость не бывает умной, — но что же было делать, если её распирало от этой глупой и, может быть, уже опасной злости?.. Впрочем, князь без видимых усилий держал себя в руках — наверное, ему очень хотелось оправдаться. Что ж, пусть попробует.
— Я не прошу вас верить мне, — терпеливо сказал он. — Я прошу только выслушать.
— Я слушаю... — хрипло сказала Леночка, прокашлялась в платочек и повторила: — Я слушаю.
— Разрешите мне сесть, — неожиданно попросил князь.
— Садитесь. — Леночка пожала плечами и, не глядя, повела рукой в сторону надувного кресла. Оно уже стояло на своём обычном месте, отделённое от кровати лишь узеньким откидным столиком.
Игорь Андреевич почему-то мешкал усаживаться и всё топтался в дверях, пока Леночка наконец не сообразила, что ему мешают её ноги, вытянутые перед креслом. Почему-то даже на самых роскошных яхтах одноместные каюты не могут быть достаточно просторными для двух человек, желающих непринуждённо побеседовать... Леночка скинула шлёпанцы и забралась на кровать с ногами, набросив на колени плед. В результате князь получил возможность разместиться в кресле, что и проделал немедленно и с облегчением. Наверное, очень устал, пока вместе со всеми таскал чужое добро из трюмов ограбленного корабля в трюм своего «Гостомысла»... Теперь они сидели рядом, почти бок о бок, и смотрели в одну сторону, в дверцы стенного шкафа. Леночка — в правую, Игорь Андреевич — в левую.
«Интересно, сколько ему всё-таки лет?» — подумала Леночка, но спрашивать не стала, а ещё раз повторила:
— Я слушаю.
— На борту «Золотой звезды», — начал князь ровным спокойным голосом, — было одиннадцать человек. Все они живы. Двое в ходе абордажного боя были легко ранены. Говоря о лёгких ранениях, я имею в виду царапины, ушибы и ожоги первой степени, которые заживут через два-три дня. Четверо изъявили желание присягнуть мне на верность. Сейчас они на борту «Гостомысла», я присмотрюсь к ним и либо приму присягу, либо высажу их в том из ближайших портов, который они сами выберут. Остальные семеро остались в своём корабле. Продовольствия у них более чем достаточно. Реакторные баки почти полны. Парус не повреждён. Слегка повреждены и основательно запутаны тали. Но это вполне исправимо и отнимет у них чуть более двух недель. Инерционную траекторию «Золотой звезды» Святобор просчитал на месяц вперёд и ручается головой, что они не встретят на своём пути ни одного метеоритного роя, способного нанести заметный ущерб гондоле. Единственное, чего они лишились, — это деньги и груз. Ну и страховку они тоже не получат, потому что груз был нелегальный. И не просто нелегальный, а опасный для их же собственного здоровья. Трюмы «Золотой звезды» не оборудованы для безопасной перевозки окислов актинидов — в отличие от трюмов «Гостомысла»... Таким образом, я спас им здоровье, а может быть, и жизнь. В благодарность за это я взял их деньги, а спустя несколько дней возьму их гонорар за перевозку нелегального груза. Плюс дополнительное вознаграждение в размере половины гонорара — за моё молчание... Итак, что изменилось во Вселенной в результате моего разбоя? Только одно: ни один нелегальный торговец уже не зафрахтует «Золотую звезду» с её нынешним экипажем. В глазах преступного мира они потеряли лицо, отдав мне товар и назвав покупателя, и отныне им придётся зарабатывать себе на жизнь только законным путём.
— А вместо них будут фрахтовать ваш «Гостомысл»? — спросила Леночка, глядя в свою дверцу шкафа.
— Вряд ли, — спокойно ответил князь. — Это не очень просто и очень дорого: я сам выбираю заказчиков. И проявляю при этом повышенную брезгливость.
Леночка усмехнулась, надеясь, что князь видит её усмешку.
— Наверное, вы считаете себя этаким Робин Гудом космических трасс? — предположила она.
— Нет. Я НЕ бескорыстен... Более того: я сам определяю плату за мой труд.
— Вот как? — удивилась Леночка. — Размер вашего заработка определяется только вашим желанием?
— В общем, да. Но с обязательным учётом обстоятельств.
— А если бы вас не стесняли обстоятельства? Вы бы запросили больше?
— Конечно. В разумных пределах.
— Сколько же, интересно знать? Каковы эти пределы?
— Много. Очень много. Вам — извините меня, Елена Сигизмундовна, — не по мошне.
Леночка удовлетворённо улыбнулась: всё-таки, ей удалось немножко вывести его из себя. Но она тут же сама себя и одёрнула, потому что поняла, что по-прежнему ничего не понимает в этом человеке. Она не сомневалась в том, что князь не лжёт ей, и без малейшего сопротивления принимала на веру его слова. Она чувствовала, что «факты» были действительно фактами, но не видела в них... смысла? Нет, скорее — души. Она не могла постичь первопричину поступков князя, логичных и необъяснимых одновременно.
— Я вас обидел? — спросил князь.
— Н-нет... — задумчиво сказала она. — Нет-нет, я не обиделась. Но я вот чего не могу понять. Вот вы. Вы — такой правильный, независимый. Такой богатый. Так, наверное, гордитесь собой... А эти люди, эти одиннадцать человек — то есть, уже семь — ведь их теперь уже никто не зафрахтует, да?
— Никто из нелегальных заказчиков не воспользуется их услугами.
— А если они не найдут легальных? Им что — умирать от голода? Почему вы, богатый, независимый и гордый, считаете себя вправе распоряжаться их судьбой?
— Вы полагаете, что умереть от лейкемии для них было бы лучше? Уверяю вас: это не менее мучительная и столь же долгая смерть. Вы знаете, какие у них раскафы? Шорты с нагрудником поверх обычного скафандра — причём, всего из восьми слоёв парусины!.. Простите, но я повторюсь: моя акция ничего не изменила в этой Вселенной. По крайней мере — к худшему, и по крайней мере — для этих людей. Да, я не намерен улучшать этот мир! Но и хуже, чем он есть, я его всё равно не сделаю. Это уже никому не под силу.
— Перестаньте! — Леночка даже поморщилась, настолько ей вдруг стало противно. — Вы же врёте сейчас, неужели вы не чувствуете? Вы же сами на себя наговариваете! Вы настолько правильно рассуждаете, что получается... получается, что вы злой человек. Или, может быть, наоборот, я не знаю... Но то, что вы сейчас сказали — это же какая-то невообразимо умная и правильная глупость. На самом деле это всё не так. На самом деле мир не может быть настолько... настолько плохим, чтобы...
— Чтобы нельзя было сделать его ещё хуже? — подсказал князь.
— Ну вот, опять! Опять вы меня запутали. Только вы сначала сами запутались. Я не понимаю, почему вы такой? Наверное, вы только кажетесь таким, или хотите казаться. На самом деле вы должны быть добрым.
— «На самом деле»? — переспросил князь. — Ладно, давайте пока проигнорируем расплывчатость этого термина. Итак, «на самом деле» я должен быть добрым. К кому?
— Господи, да хотя бы к самому себе!
— На мой взгляд, этого маловато. Мягко говоря. Но допустим... А за счёт кого?
— Что — за счёт кого? — не поняла Леночка.
— За счёт кого я должен быть добрым к самому себе?
— Ну почему же обязательно за счёт кого-то?
— Потому что по-другому в нашем прекраснейшем из миров не получается. По крайней мере, до сих пор ни у кого не получилось. Даже у Христа. Даже у Алёши Карамазова. И даже у Воланда... Можно быть добрым ко всем — за счёт себя. Можно быть добрым к дальним — за счёт ближних. Можно быть добрым к ближним — за счёт дальних. Наконец, можно быть добрым к себе — за счёт всех. И человек всегда сам выбирает, к кому и за чей счёт он будет добрым. Понимаете, княжна? Выбирает! Всегда. Постоянно. И обязательно сам. Даже если очень не хочет делать такой выбор.
«Бедный ты мой, — подумала Леночка, глядя в свою дверцу шкафа. — Разве можно так над собой издеваться?»
— А вы, значит... — она помедлила, почему-то не решаясь спросить, но всё-таки решилась: — Вы уже выбрали?
— Да.
Леночка внимательно посмотрела в лицо князя и опустила глаза. Ей стало ясно, что она не получит от него более развёрнутого ответа, чем это короткое, решительное и, несомненно, правдивое «да». То есть, когда-нибудь князь, может быть, и объяснит ей, к кому и за чей счёт он решил быть добрым, — но вряд ли это произойдёт скоро. Во всяком случае, не сегодня. Потому что в этом, раз и навсегда принятом, решении князя как раз и содержалась его самая важная, самая сокровенная, самая выстраданная и глубоко продуманная глупость. Он был одержим этой умной глупостью — синеглазый мальчик с телом зрелого атлета и многомудрой старческой душой. Историографу Елене Воронцовой придётся очень долго ждать, пока её высокородный наниматель Игорь Андреевич Рюрик поверит в неё и доверится ей, — а ждать Леночка не умела.
Тапков мне!Глава 4. На борту «Гостомысла»
— Давайте разберёмся, княжна, — предложил князь, когда Леночка, засморкав и заплакав три носовых платка, взяла у него четвёртый, чтобы подправить расплывшийся макияж.
— Только не надо оправдываться, — заявила она, демонстративно не глядя в его сторону. — Я всё видела своими глазами — так что никакие истолкования вам не помогут!
— Оправдываться я не буду, — пообещал князь, — потому что незачем и не в чём. А видели вы не всё. Вы не могли не зажмуриться, когда начался бой.
Вот этого ему говорить не следовало ни в коем случае. Не потому, что Леночка могла рассердиться или обидеться, нет. Наоборот: ей стало жалко князя. Последняя фраза обнажила в нём заносчивого и застенчивого отрока. Мальчишку, который до отчаянности хочет казаться взрослым и стыдится быть самим собой, но иногда не замечает своих мальчишеских привычек — например, презрения к девчонкам, происходящего от страха перед ними... Но жалеть князя Леночке ни в коем случае не следовало. Пусть даже и мальчишка в душе, а всё равно он был разбойник с большой космической дороги, главарь пиратской шайки, грабитель и, может быть, даже убийца.
— Я видела достаточно, — сухо сказала Леночка.
— Нет, Елена Сигизмундовна, это не так. Вы не были на борту «Золотой звезды» ни во время штурма, ни после. И вы не могли видеть подробности боя из абордажного шлюза. Даже с открытыми глазами не могли... Простите меня за этот мальчишеский выпад и позвольте мне рассказать вам то, о чём вы не знаете.
— Неужели эти кровавые подробности так важны?
— Нет. Важны результаты.
— То есть, награбленное добро в трюмах «Гостомысла»? Вы что, намерены раздать его бедным?
— Нет. Я намерен извлечь из него прибыль. Бедные всё равно не смогут это сделать. И вообще вряд ли обрадуются такому подарку... Но я хотел бы рассказать не о намерениях — неважно, моих или чьих бы то ни было, — а о фактах. О фактах, которые вам пока неизвестны.
— Из тяжёлой жизни грабителя?
Надо было бы уже остановиться, но Леночка не могла. Истерика закончилась, и начиналась злость. Глупая злость — Леночка понимала это, она прекрасно знала, что злость не бывает умной, — но что же было делать, если её распирало от этой глупой и, может быть, уже опасной злости?.. Впрочем, князь без видимых усилий держал себя в руках — наверное, ему очень хотелось оправдаться. Что ж, пусть попробует.
— Я не прошу вас верить мне, — терпеливо сказал он. — Я прошу только выслушать.
— Я слушаю... — хрипло сказала Леночка, прокашлялась в платочек и повторила: — Я слушаю.
— Разрешите мне сесть, — неожиданно попросил князь.
— Садитесь. — Леночка пожала плечами и, не глядя, повела рукой в сторону надувного кресла. Оно уже стояло на своём обычном месте, отделённое от кровати лишь узеньким откидным столиком.
Игорь Андреевич почему-то мешкал усаживаться и всё топтался в дверях, пока Леночка наконец не сообразила, что ему мешают её ноги, вытянутые перед креслом. Почему-то даже на самых роскошных яхтах одноместные каюты не могут быть достаточно просторными для двух человек, желающих непринуждённо побеседовать... Леночка скинула шлёпанцы и забралась на кровать с ногами, набросив на колени плед. В результате князь получил возможность разместиться в кресле, что и проделал немедленно и с облегчением. Наверное, очень устал, пока вместе со всеми таскал чужое добро из трюмов ограбленного корабля в трюм своего «Гостомысла»... Теперь они сидели рядом, почти бок о бок, и смотрели в одну сторону, в дверцы стенного шкафа. Леночка — в правую, Игорь Андреевич — в левую.
«Интересно, сколько ему всё-таки лет?» — подумала Леночка, но спрашивать не стала, а ещё раз повторила:
— Я слушаю.
— На борту «Золотой звезды», — начал князь ровным спокойным голосом, — было одиннадцать человек. Все они живы. Двое в ходе абордажного боя были легко ранены. Говоря о лёгких ранениях, я имею в виду царапины, ушибы и ожоги первой степени, которые заживут через два-три дня. Четверо изъявили желание присягнуть мне на верность. Сейчас они на борту «Гостомысла», я присмотрюсь к ним и либо приму присягу, либо высажу их в том из ближайших портов, который они сами выберут. Остальные семеро остались в своём корабле. Продовольствия у них более чем достаточно. Реакторные баки почти полны. Парус не повреждён. Слегка повреждены и основательно запутаны тали. Но это вполне исправимо и отнимет у них чуть более двух недель. Инерционную траекторию «Золотой звезды» Святобор просчитал на месяц вперёд и ручается головой, что они не встретят на своём пути ни одного метеоритного роя, способного нанести заметный ущерб гондоле. Единственное, чего они лишились, — это деньги и груз. Ну и страховку они тоже не получат, потому что груз был нелегальный. И не просто нелегальный, а опасный для их же собственного здоровья. Трюмы «Золотой звезды» не оборудованы для безопасной перевозки окислов актинидов — в отличие от трюмов «Гостомысла»... Таким образом, я спас им здоровье, а может быть, и жизнь. В благодарность за это я взял их деньги, а спустя несколько дней возьму их гонорар за перевозку нелегального груза. Плюс дополнительное вознаграждение в размере половины гонорара — за моё молчание... Итак, что изменилось во Вселенной в результате моего разбоя? Только одно: ни один нелегальный торговец уже не зафрахтует «Золотую звезду» с её нынешним экипажем. В глазах преступного мира они потеряли лицо, отдав мне товар и назвав покупателя, и отныне им придётся зарабатывать себе на жизнь только законным путём.
— А вместо них будут фрахтовать ваш «Гостомысл»? — спросила Леночка, глядя в свою дверцу шкафа.
— Вряд ли, — спокойно ответил князь. — Это не очень просто и очень дорого: я сам выбираю заказчиков. И проявляю при этом повышенную брезгливость.
Леночка усмехнулась, надеясь, что князь видит её усмешку.
— Наверное, вы считаете себя этаким Робин Гудом космических трасс? — предположила она.
— Нет. Я НЕ бескорыстен... Более того: я сам определяю плату за мой труд.
— Вот как? — удивилась Леночка. — Размер вашего заработка определяется только вашим желанием?
— В общем, да. Но с обязательным учётом обстоятельств.
— А если бы вас не стесняли обстоятельства? Вы бы запросили больше?
— Конечно. В разумных пределах.
— Сколько же, интересно знать? Каковы эти пределы?
— Много. Очень много. Вам — извините меня, Елена Сигизмундовна, — не по мошне.
Леночка удовлетворённо улыбнулась: всё-таки, ей удалось немножко вывести его из себя. Но она тут же сама себя и одёрнула, потому что поняла, что по-прежнему ничего не понимает в этом человеке. Она не сомневалась в том, что князь не лжёт ей, и без малейшего сопротивления принимала на веру его слова. Она чувствовала, что «факты» были действительно фактами, но не видела в них... смысла? Нет, скорее — души. Она не могла постичь первопричину поступков князя, логичных и необъяснимых одновременно.
— Я вас обидел? — спросил князь.
— Н-нет... — задумчиво сказала она. — Нет-нет, я не обиделась. Но я вот чего не могу понять. Вот вы. Вы — такой правильный, независимый. Такой богатый. Так, наверное, гордитесь собой... А эти люди, эти одиннадцать человек — то есть, уже семь — ведь их теперь уже никто не зафрахтует, да?
— Никто из нелегальных заказчиков не воспользуется их услугами.
— А если они не найдут легальных? Им что — умирать от голода? Почему вы, богатый, независимый и гордый, считаете себя вправе распоряжаться их судьбой?
— Вы полагаете, что умереть от лейкемии для них было бы лучше? Уверяю вас: это не менее мучительная и столь же долгая смерть. Вы знаете, какие у них раскафы? Шорты с нагрудником поверх обычного скафандра — причём, всего из восьми слоёв парусины!.. Простите, но я повторюсь: моя акция ничего не изменила в этой Вселенной. По крайней мере — к худшему, и по крайней мере — для этих людей. Да, я не намерен улучшать этот мир! Но и хуже, чем он есть, я его всё равно не сделаю. Это уже никому не под силу.
— Перестаньте! — Леночка даже поморщилась, настолько ей вдруг стало противно. — Вы же врёте сейчас, неужели вы не чувствуете? Вы же сами на себя наговариваете! Вы настолько правильно рассуждаете, что получается... получается, что вы злой человек. Или, может быть, наоборот, я не знаю... Но то, что вы сейчас сказали — это же какая-то невообразимо умная и правильная глупость. На самом деле это всё не так. На самом деле мир не может быть настолько... настолько плохим, чтобы...
— Чтобы нельзя было сделать его ещё хуже? — подсказал князь.
— Ну вот, опять! Опять вы меня запутали. Только вы сначала сами запутались. Я не понимаю, почему вы такой? Наверное, вы только кажетесь таким, или хотите казаться. На самом деле вы должны быть добрым.
— «На самом деле»? — переспросил князь. — Ладно, давайте пока проигнорируем расплывчатость этого термина. Итак, «на самом деле» я должен быть добрым. К кому?
— Господи, да хотя бы к самому себе!
— На мой взгляд, этого маловато. Мягко говоря. Но допустим... А за счёт кого?
— Что — за счёт кого? — не поняла Леночка.
— За счёт кого я должен быть добрым к самому себе?
— Ну почему же обязательно за счёт кого-то?
— Потому что по-другому в нашем прекраснейшем из миров не получается. По крайней мере, до сих пор ни у кого не получилось. Даже у Христа. Даже у Алёши Карамазова. И даже у Воланда... Можно быть добрым ко всем — за счёт себя. Можно быть добрым к дальним — за счёт ближних. Можно быть добрым к ближним — за счёт дальних. Наконец, можно быть добрым к себе — за счёт всех. И человек всегда сам выбирает, к кому и за чей счёт он будет добрым. Понимаете, княжна? Выбирает! Всегда. Постоянно. И обязательно сам. Даже если очень не хочет делать такой выбор.
«Бедный ты мой, — подумала Леночка, глядя в свою дверцу шкафа. — Разве можно так над собой издеваться?»
— А вы, значит... — она помедлила, почему-то не решаясь спросить, но всё-таки решилась: — Вы уже выбрали?
— Да.
Леночка внимательно посмотрела в лицо князя и опустила глаза. Ей стало ясно, что она не получит от него более развёрнутого ответа, чем это короткое, решительное и, несомненно, правдивое «да». То есть, когда-нибудь князь, может быть, и объяснит ей, к кому и за чей счёт он решил быть добрым, — но вряд ли это произойдёт скоро. Во всяком случае, не сегодня. Потому что в этом, раз и навсегда принятом, решении князя как раз и содержалась его самая важная, самая сокровенная, самая выстраданная и глубоко продуманная глупость. Он был одержим этой умной глупостью — синеглазый мальчик с телом зрелого атлета и многомудрой старческой душой. Историографу Елене Воронцовой придётся очень долго ждать, пока её высокородный наниматель Игорь Андреевич Рюрик поверит в неё и доверится ей, — а ждать Леночка не умела.