Дед был старым, сколько Костя его знал. С его ранних фотографий смотрел стройный молодой мужчина с волосами без единой сединки, и Костя не мог понять, как этот человек превратился в его деда. читать дальшеКогда он родился, деду исполнилось шестьдесят семь лет: костин папа был его младшим сыном, и у него уже были взрослые внуки. Старших детей дед не ждал в гости, не говорил с ними по телефону – разговаривал лишь с костиной семьей и со своим фронтовым другом.
Родители Кости недолюбливали деда, но папа все же обменял с доплатой старую квартиру, где тот, разведясь с бабушкой и оставив детям полученную в шестидесятые большую квартиру, жил один, на однокомнатную квартиру в соседнем с костиным доме – это произошло вскоре после дня рождения Кости, хорошо ему запомнившегося: родители подарили ему ноутбук – никто в костином классе и не мечтал о подобном подарке.
Тогда Костя ходил в гости к деду два-три раза в неделю. Стоило ему позвонить и сказать: «Дед, я сейчас приду», - как в трубке раздавался трескучий голос: «Приходи», - и дед отправлялся кипятить чайник. Костя приходил, дед на кухне тушил сигарету – не любил курить при внуке – и они пили чай с шоколадом или сахаром прикуску – дед дожил до старости с тридцатью двумя зубами; потом играли в домино – дед играл лучше, но Косте иногда везло – либо смотрели новости – дед был в курсе мировых политических событий.
Новости дед черпал и из прессы: каждое утро покупал свежую газету и читал – если погода была теплая, то на скамейке неподалеку от детского сада, где играли ребятишки, своими неловкими движениями и голосами вызывавшие у деда улыбку; если было холодно, то дома. Дед читал только газеты: не окончил школу из-за того, что время тогда было голодное, и приходилось помогать своему отцу прокормить семью, да потому не приохотился к чтению.
Костя пересказывал деду истории из книг, а тот вспоминал случаи из своей жизни – их было бесконечно много, и он почти не повторялся. Говорил дед долго, беспрестанно перескакивая с мысли на мысль и отвлекаясь на мелкие подробности, но всегда заканчивал свою историю. Костин папа терпеть не мог этих рассказов: посидев немного, ссылался на недостаток времени и уходил. У Кости было много свободного времени, и он слушал, но порой и его раздражала болтливость деда.
Беседовал дед спокойно, только в двух случаях оживлялся и говорил с чувством: с обидой, когда речь шла о бабушке Кости – из-за разлада с ней говаривал внуку: «От девок добра не жди»; и с непривычной нежностью о своей матери – любил ее и, хоть и отрицал, что верит во что-нибудь, кроме коммунизма, завещал похоронить себя по церковному обряду, потому что она ходила в церковь.
Были у деда причуды. Как-то раз он обнаружил, что стоявший в углу комнаты мешок с одеждой – там было множество старых и новых вещей, и большую часть дед не носил – прорвался, и с тех пор рассказывал, что в квартире живет крыса. Костя поверил, и они долго передвигали мебель, заглядывали в укромные уголки, но не нашли ни крысы, ни иных следов ее существования, после чего дед устало крякнул и сказал, что крыса, видно, издохла. Вечером Костя поведал папе о поисках вредителя, на что тот, усмехнувшись, заметил, что, во-первых, в новых домах крыс не бывает и, во-вторых, ему дед жаловался на крысу еще три месяца назад, и с той поры она не давала о себе знать. Когда Костя изложил деду эти доводы, тот насупился, помолчал и сказал, что крыса все равно есть, ведь больше некому было прогрызть мешок. Костя про себя посмеялся над дедом и не стал спорить.
Выходя на улицу, дед всегда клал в карман верхней одежды остро заточенный большой складной нож и никогда не отвечал толком на вопрос, зачем он нужен. При мысли о том, что восьмидесятилетний, пусть и без посторонней помощи гуляющий по улице, дед уверен, что сможет, если понадобится, пустить нож в дело, по губам Кости расползалась усмешка.
У деда была красивая позолоченная зажигалка: давным-давно кто-то привез ему из-за границы. Дед ей очень гордился и – это забавляло Костю – почти никогда не пользовался, раскуривая сигареты при помощи спичек.
Через два года после того, как дед переехал, умерла костина бабушка. Она жила в Рязани, Костя редко видел ее. В семье было сдержанное горе. Костя впервые за неделю позвонил деду, и тот ответил, что не стоит приходить, потому что он занят уборкой. Узнав об этом, мама сказала:
- Начинается… - а папа пожал плечами. Несколько дней спустя дед показался Косте постаревшим и осунувшимся. Впоследствии Костя не слышал, чтобы он плохо говорил о бабушке.
Вскоре родители поссорились с дедом: зашли поздравить с днем рождения – Костя гулял с друзьями – и вернулись раздраженные, недовольные; закрылись в спальне, и оттуда донесся прерывающийся голос мамы:
- Бессовестный… неблагодарный…
Костя сидел за ноутбуком и не стал узнавать, что случилось. С тех пор родители перестали бывать у деда и только звонили; Костя ходил раз в месяц.
Спустя полгода теплым сентябрьским вечером редко выходящий на улицу после обеда дед пошел прогуляться. Он посмотрел, как на детской площадке все в лучах заходящего солнца резвятся малыши, купил хлеба в булочной, побродил по парку и пошаркал домой. Войдя в темный подъезд, дед разглядел, что на лестнице какой-то парень прижал девку, заткнул ей рот и не пускает; забыв о радикулите, бросив палку, дед проворно взбежал по ступенькам и, судорожно нырнув рукой в карман, другой схватил парня за воротник; тот выпустил немедленно завизжавшую девчонку, зло выругался, дохнув перегаром, с силой толкнул немедленно закувыркавшегося вниз деда; за дверью ближайшей квартиры кто-то зашевелился, и парню пришлось слететь с лестницы, перепрыгнуть через лежащего деда и выскочить из подъезда.
- Угораздило же… Вот всегда надо сунуться… - узнав, сказал папа.
Родители Кости недолюбливали деда, но папа все же обменял с доплатой старую квартиру, где тот, разведясь с бабушкой и оставив детям полученную в шестидесятые большую квартиру, жил один, на однокомнатную квартиру в соседнем с костиным доме – это произошло вскоре после дня рождения Кости, хорошо ему запомнившегося: родители подарили ему ноутбук – никто в костином классе и не мечтал о подобном подарке.
Тогда Костя ходил в гости к деду два-три раза в неделю. Стоило ему позвонить и сказать: «Дед, я сейчас приду», - как в трубке раздавался трескучий голос: «Приходи», - и дед отправлялся кипятить чайник. Костя приходил, дед на кухне тушил сигарету – не любил курить при внуке – и они пили чай с шоколадом или сахаром прикуску – дед дожил до старости с тридцатью двумя зубами; потом играли в домино – дед играл лучше, но Косте иногда везло – либо смотрели новости – дед был в курсе мировых политических событий.
Новости дед черпал и из прессы: каждое утро покупал свежую газету и читал – если погода была теплая, то на скамейке неподалеку от детского сада, где играли ребятишки, своими неловкими движениями и голосами вызывавшие у деда улыбку; если было холодно, то дома. Дед читал только газеты: не окончил школу из-за того, что время тогда было голодное, и приходилось помогать своему отцу прокормить семью, да потому не приохотился к чтению.
Костя пересказывал деду истории из книг, а тот вспоминал случаи из своей жизни – их было бесконечно много, и он почти не повторялся. Говорил дед долго, беспрестанно перескакивая с мысли на мысль и отвлекаясь на мелкие подробности, но всегда заканчивал свою историю. Костин папа терпеть не мог этих рассказов: посидев немного, ссылался на недостаток времени и уходил. У Кости было много свободного времени, и он слушал, но порой и его раздражала болтливость деда.
Беседовал дед спокойно, только в двух случаях оживлялся и говорил с чувством: с обидой, когда речь шла о бабушке Кости – из-за разлада с ней говаривал внуку: «От девок добра не жди»; и с непривычной нежностью о своей матери – любил ее и, хоть и отрицал, что верит во что-нибудь, кроме коммунизма, завещал похоронить себя по церковному обряду, потому что она ходила в церковь.
Были у деда причуды. Как-то раз он обнаружил, что стоявший в углу комнаты мешок с одеждой – там было множество старых и новых вещей, и большую часть дед не носил – прорвался, и с тех пор рассказывал, что в квартире живет крыса. Костя поверил, и они долго передвигали мебель, заглядывали в укромные уголки, но не нашли ни крысы, ни иных следов ее существования, после чего дед устало крякнул и сказал, что крыса, видно, издохла. Вечером Костя поведал папе о поисках вредителя, на что тот, усмехнувшись, заметил, что, во-первых, в новых домах крыс не бывает и, во-вторых, ему дед жаловался на крысу еще три месяца назад, и с той поры она не давала о себе знать. Когда Костя изложил деду эти доводы, тот насупился, помолчал и сказал, что крыса все равно есть, ведь больше некому было прогрызть мешок. Костя про себя посмеялся над дедом и не стал спорить.
Выходя на улицу, дед всегда клал в карман верхней одежды остро заточенный большой складной нож и никогда не отвечал толком на вопрос, зачем он нужен. При мысли о том, что восьмидесятилетний, пусть и без посторонней помощи гуляющий по улице, дед уверен, что сможет, если понадобится, пустить нож в дело, по губам Кости расползалась усмешка.
У деда была красивая позолоченная зажигалка: давным-давно кто-то привез ему из-за границы. Дед ей очень гордился и – это забавляло Костю – почти никогда не пользовался, раскуривая сигареты при помощи спичек.
Через два года после того, как дед переехал, умерла костина бабушка. Она жила в Рязани, Костя редко видел ее. В семье было сдержанное горе. Костя впервые за неделю позвонил деду, и тот ответил, что не стоит приходить, потому что он занят уборкой. Узнав об этом, мама сказала:
- Начинается… - а папа пожал плечами. Несколько дней спустя дед показался Косте постаревшим и осунувшимся. Впоследствии Костя не слышал, чтобы он плохо говорил о бабушке.
Вскоре родители поссорились с дедом: зашли поздравить с днем рождения – Костя гулял с друзьями – и вернулись раздраженные, недовольные; закрылись в спальне, и оттуда донесся прерывающийся голос мамы:
- Бессовестный… неблагодарный…
Костя сидел за ноутбуком и не стал узнавать, что случилось. С тех пор родители перестали бывать у деда и только звонили; Костя ходил раз в месяц.
Спустя полгода теплым сентябрьским вечером редко выходящий на улицу после обеда дед пошел прогуляться. Он посмотрел, как на детской площадке все в лучах заходящего солнца резвятся малыши, купил хлеба в булочной, побродил по парку и пошаркал домой. Войдя в темный подъезд, дед разглядел, что на лестнице какой-то парень прижал девку, заткнул ей рот и не пускает; забыв о радикулите, бросив палку, дед проворно взбежал по ступенькам и, судорожно нырнув рукой в карман, другой схватил парня за воротник; тот выпустил немедленно завизжавшую девчонку, зло выругался, дохнув перегаром, с силой толкнул немедленно закувыркавшегося вниз деда; за дверью ближайшей квартиры кто-то зашевелился, и парню пришлось слететь с лестницы, перепрыгнуть через лежащего деда и выскочить из подъезда.
- Угораздило же… Вот всегда надо сунуться… - узнав, сказал папа.
-
-
22.12.2010 в 20:54«Ну чего мы тут собрались?.. Что, нельзя просто закопать?.. или сжечь?.. Ханжи… Вот, опять началось… Сколько я это уже слышал сегодня… Да-да, ну давай, кланяйся, опять одно и то же!.. Достали… Он же сам говорил, что не верит…И вы как будто верите… Святоши… Ханжи…» - крутилось у него в голове.
Наконец, все потянулись к гробу, образовав очередь: подошли родители, старшие сыновья деда – на их лицах сохранялось умеренно-скорбное и покорное выражение.
«Давайте-давайте, плачьте… Состроили такие мерзкие рожи, ханжи… Ну что, ну что вы утираете слезы?.. Неужели кому-то его жалко?.. Кому он был нужен?.. Кому он был нужен с этими дурацкими россказнями про крыс, с его глупостями, с радикулитом?..»
Приближалась костина очередь.
«Опять вы плачете… Ну будто я не знаю, что вы уже за поминальным столом будете думать о его квартире… Будто я не знаю… А вы… а вы… Да, он старый был… а вы… Никто из вас так не поступит… вы… вы и мизинца его не стоите!»
В этот миг Костя очутился перед гробом – слева колыхнулись огоньки свечей, лица стоявших там сделались чуть ближе – взглянул на деда: тихий, бледный, тот лежал с закрытыми глазами и выражением покоя на лице – подошел ближе – поднявшийся у него в горле, словно поплавок, ком прорвался наружу громким всхлипом, в глазах стало жечь невмоготу – так и не поцеловав покойного: за пять минут ему досталось столько же поцелуев, сколько за последние десять лет – вдруг не своим голосом крикнул:
- Дедушка, прости меня! – и, заметив лишь старчески-инстинктивное недоумение в слезящихся выцветших глазах сухого маленького старичка – фронтового друга деда – да нахмурившиеся брови отца, кинулся вон из церкви, расталкивая людей, - хоронили не только деда, и народу было много.
Костя долго бежал, не разбирая дороги и не ощущая, что вымок под разразившимся дождем; слезы смывались водой; иногда, разрывая пелену ливня и подпрыгивая, навстречу плыл одинокий зонтик – один раз кто-то удивленно окликнул Костю по имени; он начал приходить в себя, заметив, что бежит по знакомой улице: когда выскочил из церкви, ноги сами понесли в сторону дома; в промокшем кармане брюк обнаружил ключи от квартиры родителей и от квартиры деда – их ему дали утром вместе с поручением отключить из розеток все приборы; обойдя – бежать уже не мог – дом деда, открыл дверь в подъезд, не вспомнив про лифт, поднялся по лестнице; чувствуя, как мокрая рубашка липнет к спине, подошел к двери квартиры деда, прислушался – не только там, но и на всем этаже было тихо – с трудом вставил ключ в замок, повернул, открыл дверь и переступил через порог.
Костя ощутил тепло и всегда стоявший здесь особый стариковский запах; он, не нагибаясь, сбросил мокрые ботинки и прошагал на кухню; на столе стояла наполовину полная пепельница, и лежала пачка «Беломора»: поминки было решено проводить в квартире родителей, и тут еще не прибрались; он машинально взял одну сигарету в рот, ощутив горечь, выплюнул, увидел, что на столе нет зажигалки, припомнил, что дед носил ее в левом кармане брюк и что перед похоронами тело обрядили в новый костюм, направился в комнату, увидел висящие на стуле брюки деда; сунув руку в левый карман, ничего не нашел, в правом был носовой платок; решив, что зажигалка выпала, когда брюки снимали с тела, Костя опустился на колени и зашарил по полу; затем поднялся и, озираясь, стал рассуждать, куда бы он положил выпавшую из брюк зажигалку; ни на тумбочке с телевизором, ни на столе ее не было; представив, что зажигалка выскочила из кармана, когда дед катился с лестницы, до сих пор валяется где-то там и за ней нужно спускаться, Костя похолодел: отчего-то до дрожи не хотел выходить из квартиры – продолжил поиски, но скользил взглядом по уже осмотренным местам, подошел к кровати деда, упал на нее лицом вниз и заплакал; вспоминал бесконечные рассказы, запах табака, домино, дряблый голос и плакал долго да горько, как плакал еще недавно, совсем ребенком; когда стало невмоготу, запросил, глотая слезы и всхлипывая:
- Дедушка… дедушка… дедушка, прости… Дедушка, пожалуйста… пожалуйста, прости… Прости меня, дедушка… я… я очень прошу… Пожалуйста… прости меня… дедушка… - ощущал, как слова отдаются в висках, и вновь просил об одном и том же, пока не услышал шорох и не повернул голову: посреди комнаты сидела на задних лапах большая коричневая крыса и смотрела на него; они долго глядели друг другу в глаза, потом крыса опустилась на четыре лапы и побежала в угол; Костя проследил за ней, и уже было сорвавшееся в бездну сердце остановилось в своем падении: на низкой тумбочке со старым магнитофоном – под нее уползла крыса – отсвечивала лучи солнца зажигалка.
%