Mr. Круп, Mr. Вандермар
Дама червейЧтобы летать восьмилетняя Аня использовала самое обычное средство – зонтик. Она выходила на балкон, щёлкала кнопкой, и над её головой раскрывался огненно-красный купол, уносящий девочку под облака, чёрные и лохматые, как шесть на загривке её пуделя. Иногда Аня цеплялась за лучи звёзд, за свет фонарей, за мерцание ламп, горящих в пустой квартире, но с возрастом это происходило всё реже. Горящая в пустой квартире лампа – это отпечаток истории, присказка или эпилог сказки, а у Ани своя сказка уже была, поэтому вслушиваться в чужие ей не хотелось.
Чаще всего она летала осенью, под тихий шорох умирающих листьев. Деревья наливались красками и китайской тушью, но почти каждую ночь дождь смывал их со своего полотна, как какой-нибудь пробующий палитру художник. Осенью лужи наполняла обморочная зелень, которую лакали дворовые коты, и пару раз, когда Ане удавалось погладить такого кота, его шёрстка начинала светиться.
Она летала под своим зонтиком, перебирая в воздухе короткими ножками, такими короткими, что когда папа сажал её в метро на турникет, они беспомощно болтались, не доставая земли и, если бы Аня не умела летать, расстояние между её ножками и землёй в те моменты, когда папа сажал её на турникет, чтобы отойти и поговорит со своими друзьями, казалось бы ей невыносимо далёким. Но летать Аня умела, поэтому, когда родители снова начинали ссориться, когда за стеной слышались громкие злые слова и звон битой посуды, она выходила на балкон и щёлкала кнопкой зонтика.
- Привет, - здоровался с нею ветер, вытягивая из тела длинную блестящую нить. Ветер всегда говорил, что это пряжа с веретена Спящей Красавицы, но Ане уже давно не было больно настолько, чтобы боль мешала ей разглядеть, что он вытаскивает обычную леску.
Она летала над игровыми площадками, над многоэтажными зданиями, где её друг-ветер играл в ураган, и, промёрзнув, спускалась на площадь, к памятнику знаменитого земного царя, где её ждал ещё один друг, которого ветер называл Шакалом.
Шакал берёт её за руку, и Аня чувствует исходящий от его кожаной куртки запах сигарет и выпивки, так часто пахнет от её папы, но Шакал куда элегантнее. У него тонкие кисти и пальцы, острые скулы, пронзительные, всё подмечающие глаза. Девушки, рядом с которыми Аня его часто видит, называют Шакала «Кот», и Аня никак не может понять какое её друг на самом деле животное, и как его следует называть ей. Но это почти никогда не требуется, ведь Шакал редко с ней разговаривает. Обычно он просто проводит её по мосту, под которым сидит золотоволосая чешуйчатая русалка, мимо огненных великанов и звенящих доспехами рыцарей, в маленькую каморку старой тряпичницы, бросающей щепки в погасший костёр. Тряпичница жена привратника, который смотрит на неё глазами, полными печали и грусти, а она жмётся к холодному очагу и всё повторяет:
- Я собираю истории… Истории прощания…
- Никаких изменений? – спрашивает Шакал.
- Никаких изменений, - со вздохом повторяет привратник, и Шакал недовольно морщится, почти до боли сжимая Анину руку, и тянет её за собой дальше, по коридорам дворца, где всегда сыро и пахнет яблоками.
Яблоками пахнет потому, что в большой затхлой кухне, наполненной связками лука и жаром печных заслонок, пекут пирожки старухи в дырявых платьях, ловко орудуя скалками и кочергой. По мере приближения к кухне, запах яблок тает, запах лука усиливается. Шакал проносит Аню через кухню на руках, потому что девочка может потеряться в этом скворчащем шипящем аду, которым заправляют старые женщины с засохшими цветами в волосах. Одна из таких женщин принимает Аню под своё покровительство, когда Шакал сбрасывает свою потертую кожаную куртку и исчезает за печной заслонкой, настрого запрещая девочке идти за собой.
- Да она и не может пока, - говорит, улыбаясь, старуха, протягивая девочке пирожок, в котором Аня каждый раз находит игральную карту – дама червей, с одной стороны цветущая девушка, с другой – высохшее, усталое существо, почти мумия.
Аня выбрасывает и пирожок, и карту, но потихоньку, так, чтобы приставленная к ней старуха ничего не заметила. Шуршит печной заслонкой, задвигая и отодвигая её, пока среди мелькающих в огне картинок не увидит ту, в которую ушёл Шакал. Тогда она заворожено прилипает к печке, забывая на несколько секунд даже о том, что ей нужно дышать. Потому что Шакал всегда танцует на скрипящем паркете красивой сумрачной залы, где вместе с ним кружатся ещё две дюжины пар – кавалеры в смокингах и дамы, чьи подолы слуги полощут в крови специально для этого бала.
Драгоценности этих дам отлиты из самых чистых детских слёз, а волосы переплетены жгутами человеческой боли – это всё очень дорогие украшения, наверное, поэтому девушки, одевшие их, кажутся Ане такими красивыми, и она не замечает червей, ползущих по их запястьям и лодыжками, тонущих в шёлке, копошащихся в волосах.
Леди, чьи подолы слуги полощут в крови, прекрасны, и Аня знает, что однажды будет одной из них. Однажды, но не сейчас, потому что Шакал всегда её уводит, хотя с каждым годом ему это даётся ему всё труднее, и всё печальнее смотрит русалка под мостом, и всё злораднее усмехается привратник. И Аня повторяет себе всё настойчивее всё твёрже:
- Однажды… Однажды, Шакал, ты не сможешь меня увести. Я это знаю. А ты… Ты знаешь что-то другое.
Критика приветствуется
Чаще всего она летала осенью, под тихий шорох умирающих листьев. Деревья наливались красками и китайской тушью, но почти каждую ночь дождь смывал их со своего полотна, как какой-нибудь пробующий палитру художник. Осенью лужи наполняла обморочная зелень, которую лакали дворовые коты, и пару раз, когда Ане удавалось погладить такого кота, его шёрстка начинала светиться.
Она летала под своим зонтиком, перебирая в воздухе короткими ножками, такими короткими, что когда папа сажал её в метро на турникет, они беспомощно болтались, не доставая земли и, если бы Аня не умела летать, расстояние между её ножками и землёй в те моменты, когда папа сажал её на турникет, чтобы отойти и поговорит со своими друзьями, казалось бы ей невыносимо далёким. Но летать Аня умела, поэтому, когда родители снова начинали ссориться, когда за стеной слышались громкие злые слова и звон битой посуды, она выходила на балкон и щёлкала кнопкой зонтика.
- Привет, - здоровался с нею ветер, вытягивая из тела длинную блестящую нить. Ветер всегда говорил, что это пряжа с веретена Спящей Красавицы, но Ане уже давно не было больно настолько, чтобы боль мешала ей разглядеть, что он вытаскивает обычную леску.
Она летала над игровыми площадками, над многоэтажными зданиями, где её друг-ветер играл в ураган, и, промёрзнув, спускалась на площадь, к памятнику знаменитого земного царя, где её ждал ещё один друг, которого ветер называл Шакалом.
Шакал берёт её за руку, и Аня чувствует исходящий от его кожаной куртки запах сигарет и выпивки, так часто пахнет от её папы, но Шакал куда элегантнее. У него тонкие кисти и пальцы, острые скулы, пронзительные, всё подмечающие глаза. Девушки, рядом с которыми Аня его часто видит, называют Шакала «Кот», и Аня никак не может понять какое её друг на самом деле животное, и как его следует называть ей. Но это почти никогда не требуется, ведь Шакал редко с ней разговаривает. Обычно он просто проводит её по мосту, под которым сидит золотоволосая чешуйчатая русалка, мимо огненных великанов и звенящих доспехами рыцарей, в маленькую каморку старой тряпичницы, бросающей щепки в погасший костёр. Тряпичница жена привратника, который смотрит на неё глазами, полными печали и грусти, а она жмётся к холодному очагу и всё повторяет:
- Я собираю истории… Истории прощания…
- Никаких изменений? – спрашивает Шакал.
- Никаких изменений, - со вздохом повторяет привратник, и Шакал недовольно морщится, почти до боли сжимая Анину руку, и тянет её за собой дальше, по коридорам дворца, где всегда сыро и пахнет яблоками.
Яблоками пахнет потому, что в большой затхлой кухне, наполненной связками лука и жаром печных заслонок, пекут пирожки старухи в дырявых платьях, ловко орудуя скалками и кочергой. По мере приближения к кухне, запах яблок тает, запах лука усиливается. Шакал проносит Аню через кухню на руках, потому что девочка может потеряться в этом скворчащем шипящем аду, которым заправляют старые женщины с засохшими цветами в волосах. Одна из таких женщин принимает Аню под своё покровительство, когда Шакал сбрасывает свою потертую кожаную куртку и исчезает за печной заслонкой, настрого запрещая девочке идти за собой.
- Да она и не может пока, - говорит, улыбаясь, старуха, протягивая девочке пирожок, в котором Аня каждый раз находит игральную карту – дама червей, с одной стороны цветущая девушка, с другой – высохшее, усталое существо, почти мумия.
Аня выбрасывает и пирожок, и карту, но потихоньку, так, чтобы приставленная к ней старуха ничего не заметила. Шуршит печной заслонкой, задвигая и отодвигая её, пока среди мелькающих в огне картинок не увидит ту, в которую ушёл Шакал. Тогда она заворожено прилипает к печке, забывая на несколько секунд даже о том, что ей нужно дышать. Потому что Шакал всегда танцует на скрипящем паркете красивой сумрачной залы, где вместе с ним кружатся ещё две дюжины пар – кавалеры в смокингах и дамы, чьи подолы слуги полощут в крови специально для этого бала.
Драгоценности этих дам отлиты из самых чистых детских слёз, а волосы переплетены жгутами человеческой боли – это всё очень дорогие украшения, наверное, поэтому девушки, одевшие их, кажутся Ане такими красивыми, и она не замечает червей, ползущих по их запястьям и лодыжками, тонущих в шёлке, копошащихся в волосах.
Леди, чьи подолы слуги полощут в крови, прекрасны, и Аня знает, что однажды будет одной из них. Однажды, но не сейчас, потому что Шакал всегда её уводит, хотя с каждым годом ему это даётся ему всё труднее, и всё печальнее смотрит русалка под мостом, и всё злораднее усмехается привратник. И Аня повторяет себе всё настойчивее всё твёрже:
- Однажды… Однажды, Шакал, ты не сможешь меня увести. Я это знаю. А ты… Ты знаешь что-то другое.
Критика приветствуется
@темы: Творчество, Отношения