Не шалю, никого не трогаю, починяю примус
Мой город спит. Я люблю слушать его сонное дыхание. Я ловлю каждый его вздох как чуткая мать. Потому что он мой – всецело. Потому что он во мне, в моей голове, в моём странном мозгу. Потому что это я его создала.
Ведь на самом-то деле нет этих зелёных черепичных крыш и бледно-жёлтых стен, выложенных песчанником. Нет крошечных сквериков на одну-две скамейки под золотистым фонарём в форме поникшего тюльпана. Нет такого густого утреннего тумана, текущего по извилистым переулкам прибрежных кварталов. И нельзя в пять часов утра выйти на набережную, стать спиной к флегматичной воде и полной грудью вдохнуть воздух, сдобреныый привкусом корицы, ванили и тёплого дрожжевого теста – запахов поспевающего хлеба и утренних булочек.
Нет больших часов на крыше самого низкого дома, стоящего на самом высоком месте в моём городе. Поэтому белый циферблат с пересыпающимся в нём синим песком видно почти отовсюду.
И на самом деле не льнёт речная вода к тёмным доскам парома, ждущего своего часа у затонувшего в тумане причала.
Мой город спит на подушке в этой комнате. И часовой на верхней площадке пожарной каланчи смотрит на чешую зелёных крыш моими прищуренными от утреннего света глазами. Сейчас город растает в рассветном зареве, и я забуду его до следующего утра, когда сквозь пробуждение я вновь увижу глубокую медленную реку и отблески солнца в медных флюгерах.
И я снова увижу мой город – мой, и только мой, город! Там есть что-то, чему нет места в этой жизни, куда я просыпаюсь каждое утро. И на границе сна и яви есть ощущение, что есть нечто большее, чем просто сон и явь.
Возможно, когда-нибудь от моего сна останется не только послевкусье булочек с корицей…
Ведь на самом-то деле нет этих зелёных черепичных крыш и бледно-жёлтых стен, выложенных песчанником. Нет крошечных сквериков на одну-две скамейки под золотистым фонарём в форме поникшего тюльпана. Нет такого густого утреннего тумана, текущего по извилистым переулкам прибрежных кварталов. И нельзя в пять часов утра выйти на набережную, стать спиной к флегматичной воде и полной грудью вдохнуть воздух, сдобреныый привкусом корицы, ванили и тёплого дрожжевого теста – запахов поспевающего хлеба и утренних булочек.
Нет больших часов на крыше самого низкого дома, стоящего на самом высоком месте в моём городе. Поэтому белый циферблат с пересыпающимся в нём синим песком видно почти отовсюду.
И на самом деле не льнёт речная вода к тёмным доскам парома, ждущего своего часа у затонувшего в тумане причала.
Мой город спит на подушке в этой комнате. И часовой на верхней площадке пожарной каланчи смотрит на чешую зелёных крыш моими прищуренными от утреннего света глазами. Сейчас город растает в рассветном зареве, и я забуду его до следующего утра, когда сквозь пробуждение я вновь увижу глубокую медленную реку и отблески солнца в медных флюгерах.
И я снова увижу мой город – мой, и только мой, город! Там есть что-то, чему нет места в этой жизни, куда я просыпаюсь каждое утро. И на границе сна и яви есть ощущение, что есть нечто большее, чем просто сон и явь.
Возможно, когда-нибудь от моего сна останется не только послевкусье булочек с корицей…