Вселенная. Пусть.

[Сэнсэй]

Вселенная не пуста.
И ты - часть не-пустоты.
Кажется? Именно ты
Жизнь проживаешь с листа.
Устал?

Я тебя никогда не узнаю -
Конечно, это взаимно.
Было бы очень наивно
Считать, что мы выпьем чаю,
Себя изучая.
Мы строчки на разных страницах,
В проспектах и закоулках,
Мы неоправданно гулки.
Мы лишь восьмой день седмицы,
Тени на лицах.

Мы непересекаемы - пусть.
Мы не увидимся, нет.
Вопросом не станет ответ,
Я не уйду/не вернусь.
Пусть.

@темы: Стихи, Философия

---

Нелюбимые

[Tonja]

I.

В тесной комнатке с безвкусными обоями в полуночный час по потолку ползали густые всегда беспокойные тени. Я узнавала в них трех плечистых мужчин, а чуть реже вывороченную наизнанку болезную душу женщины-самоубийцы, жившей тут до нас и полетевшей навстречу асфальту вот из этого мутного окна с зеленоватыми стеклами. Но с нашим заселением забавно зеленоватое дневное солнце и бирюзовое небо стыдливо прикрылись бесформенным куском серого от времени и грязи тюля, который отец по нелепой уверенности называл «занавеской», и спорить было бесполезно.
Я зябко куталась в короткое одеяло, тщетно пытаясь сделать все возможное, чтобы были прикрыты одновременно ноги и плечи, глядела на серо-черный ночной потолок. Оттуда на меня надвигались три мужские фигуры.
Я чувствовала происходящее внутри меня некое изменение, подобное тому, что случается в жизни юной девочки, когда наутро, проснувшись, она обнаруживает, что стала девушкой. Или ночь навеяла мне очередной вкрадчивый страх? Но за окном мгновеньем позже опасных мыслей прошумела одинокая машина, и скрылась за поворотом, оставив тонкий разрыв в плотной газовой тайне сонной тишины. В образовавшуюся щель грубо вторгся голос средней сестры Зарины:
-Наська, не спишь же!
Заскрипела соседняя кровать, и младшая Настасья устроилась полуночничать:
-Чего надо? Я почти заснула.
-А вот чего: мазню свою в следующий раз складывай к себе на кровать, - свистяще рычащий шепот, каким могла обладать только Зарина, очень любил повелевать в ночи, особенно, когда отца не бывало дома: - Забыла сказать еще: сегодня рыжий укурок приходил, тебя спрашивал. До сих пор перед ним ноги раздвигаешь что ли?
-Да пошла ты! – шепотом же взвилась Настасья: - Если сама рожей не вышла, какого черта моих парней отваживаешь? Зависть заела, признайся! Завидуешь-Завидуешь, Зариночка! Злюка-сука ты, потому ни у одного мужика на тебя не встанет! Ты же со свету сживешь кого угодно! И не только моей популярности завидуешь, таланту моему тоже! Зариночка – чмо ты бесталанное, и других в том же обвиняешь.
Я затаила дыхание, глядя в потолок, и постаралась не слушать продолжающийся спор со всеми подробностями интимной жизни Настасьи. Настырная боль от воспоминаний скользнула холодной требовательной лапой, разорвала грудную клетку и сжала трепыхающееся мое сердце. Я старательно сделала вид, будто сплю, но громким голосом бессонного сознания заставляла себя развенчивать образы с потолка: патлатая голова первого мужика – это искаженная тень от вороха не глаженного постельного белья на столе; плечи – стопка журналов под ней. Второй – лысый в гадах и косухе – тени от шкафа с ободранным глобусом наверху. Всё просто! Третья тень – не тень вовсе, а Настькина мазня черной краской из болончика – она рисовала Кипелова. Вот уж не похож совсем!
Шепот, переходящий то в свист, то в шорох, замер и притих обиженный. Стон в подушку совсем не к месту. Всплеск Настькиного задорного смеха, опять тишина. Я прислушалась к переполненной невидимой жизнью комнате. Она опять молчала, но теперь словно раздумывая, чем бы разорвать в клочья ширму безмолвия, приготовилась к главной атаке. Накинулась не медля.
-Вероника-а-а! – ехидству Настасьиного шепотка не было предела, Зарина неожиданно бодро подхватила:
-О ком замечталась, родная?
-Да пошли вы обе!
-Зарин, понимаешь ли, Вероника не скажет тебе – это тайна, как она думает. На самом деле, она представляет себе того мужика из тату-салона, как он хлещет ее, связанную по спине, плечам, жопе. О, точно! Давненько ей не влетало, Заринка! Стукни ее, что ли, в бок! Да, детка, да! – Настька расхохоталась.
-Фу, Настя, за кого ты меня держишь? – ответил ехидно Заринин голос.
Я закрыла глаза, насторожившись: показалось, лифт ржавой дверью скрипнул на нашем этаже и брякнули ключи. Отец вернулся?.. Девчонки, словно услышав громкие мои мысли, замерли тоже. Точно. Он дома, но не один.
Слишком резко ударили в нос чужеродные запахи – он пьяный и с женщиной, у той плохие духи, месячные и неприятный визгливый смех. Отец, судя по возне, громкому причмокиванию и шарканью, нетерпелив, но едва держится на ногах. От него пахнет мужчиной, как от трех теней на потолке. Просто странно, что я все это так ярко почувствовала… Что-то изменилось за последний месяц.
-Это еще что за потаскуха у нас дома? – Заринин всегда недовольный голос: - Пойду подгляжу.
Темнота натужно зашевелилась, глотая ошметки тишины, замелькали белые ноги у двери, шваркнул на пол альбом с Настиными рисунками, полоска оранжевого света стала чуть шире, затем исчезла – дверь в соседнюю комнату глухо стукнулась о косяк, ноги замелькали назад к кровати:
-Баба его, наверно, ровесница Любки нашей. Спит она, да? – Я ощутила на себе три пары глаз: - Спит. Хорошо. Так вот, невзрачная она, с пузом поверх джинсов, будто родила недавно. Бухие оба, противно аж!
Ржавая пружина под Зариной поддакнула: «Угу», сестра отвернулась к стене:
-Что вы все повскакивали? Спите уже! Не мне завтра учиться ехать!
Я зажмурилась сильнее, чтобы увидеть радужные круги под веками вместо теней трех мужчин на потолке, они там последний месяц сидят как сычи. Обосновались, наверно, прогнали беспокойную женщину, всегда убегавшую от света фар проезжавших далеко внизу машин. А завтра с утра надо будет достать коробочку из-под простыни – в бок колет острым картонным углом. Засыпать мешает, тревога одна.

II.

Мой день вот уже четыре года как начинался в пять с припадочного вопля будильника, слепого ощупывания пространства возле себя в поисках заветной кнопки. Нажать, и благодатная тишина.
В это время сестры еще спали, а я, слезая со второго этажа кровати, спрятала за пазухой узкую полоску заветной коробочки. Надела поверх вытянутой отцовской майки вязаную кофту, сунула руку в карман и выпустила драгоценное содержимое, несколько дней назад унесенное из Настиных тайных запасов. Теперь можно идти будить отца – ему тоже на работу. Просто странно, как его по сей день не уволили. Добрые люди, должно быть…
Я на цыпочках пробралась в коридор. У порога в груде хорошо знакомой обуви обнаружились лакированные женские ботинки на безумной платформе, такие мои сестры не носили – дорого. На вешалке изношенный кожаный плащ, бывший некогда довольно модной среди готов вещицей, а ныне едва ли напоминающий себя во времена былой новизны. На дверной ручке рюкзак-гробик с крестом посередине. Я поморщилась, вспомним довольно точные слова Вероники, придерживающейся в одежде готических мотивов: «Попса и безвкусица!» Теперь согласна.
Дверь в отцовскую комнату с недавних пор прилежно красовалась дырой от немилостивого Зарининого кулака, и, присев на корточки, можно стало разглядеть, что делалось внутри. Среди белых нагромождений одеял и подушек местами проглядывали незнакомые оголенные части женского тела. Немого разозлившись, я толкнула дверь, и та отозвалась приветственным скрипом. Отворилась.
В крохотной комнатке обнаружился не выветриваемый тяжелый дурман алкоголя и невкусных женских духов. Я зажала нос и коленом толкнула спящую девицу:
-Просыпайся!
Та, не реагируя соответствующе, отвернулась от меня и обняла за талию храпящего моего папашу.
Я вновь толкнула девицу коленом:
-Ты! Готесса немытая!
-М-м-м…, - она потерла ладонями некогда обильно накрашенные глаза, размазав остатки туши и теней по нижним векам. Проморгалась, удивленно, но мало что соображая, поглядела на меня:
-Ты кто такая?
-Жена его. Убирайся давай!
Девица, если представить ее лицо отдельно от размазавшейся маски из некачественной косметики, действительно, была моей ровесницей, она скомканными нервозными движениями попыталась разбудить отца:
-Сережа, ты не сказал мне, что женат!
Сквозь сон, неразведенный мой папа, но живший без супруги уже пятнадцать лет, ничего, конечно, не сообразил:
-Женат, да. Но какое это имеет значение, если жены у меня все равно нет?
-Ну, ты..! Привел меня, а тут твоя! Кобелище!
-Чего-о-о? – отец, наконец, проснулся, а я поспешила на выход: дело было сделано – все проснулись, а некрасивая готесса больше никогда не согласится посетить наш безумный негостеприимный дом.

III.

Холодными слезами вода скатывалась по коже вниз, сливалась с общим потоком, утекала через дыру в канализацию. Я стояла под душем, подставив лицо колким струйкам, вяло думала о картонной плоской коробочке, сейчас прикрытой ворохом грязного белья в корзине для стирки. Вечером следовало бы заняться уборкой. Но сначала…
Я вылезла из ванны, укутала плечи маленьким полотенцем с детским рисунком и погляделась в запотевшее зеркало. Но, даже не видя во всех подробностях, я знала, что там отражаются усталые, будто старческие, черты лица восемнадцатилетней девушки, руки с большими жилами и грубыми крестьянскими пальцами, расфокусированный усталый взгляд. Я.
Сколько лет уже такая? Вечно уставшая, тягавшая на тонкокостных плечах семейные неурядицы, головные боли о деньгах, сестрины однообразные войны… И сколько еще предстоит… слушать яростное чертыханье Заринки, грозящейся сегодня-завтра устроиться на работу, бежать скорее из мрачной типовой двушки, забыть наши лица и имена.., поднимать каждое утро отца на работу, отпаивать минералкой или рассолом, проветривать пахнувшую перегаром комнату, а вечером после изнурительной работы, тащиться на квартирник к кому-нибудь из его приятелей-хиппанов, друзей давно изменяющей с другими молодости… А сколько тянуть на мизерную зарплату непутевую Настьку, замороченную Веронику? Сколько еще зваться Любой, но никогда не быть любимой?
И что есть «любовь»? То ли, что сегодня она разрушила в отцовской комнате? То ли, что испытывает к Настьке ее очередной ухажер? То ли, о чем мечтает по ночам Вероника? Что..? Неужели, то самое, что случилось месяц назад в моей жизни?
Знакомая холодная лапа сжала сердце до боли. Я осела на плиточный пол и обняла себя за махровые плечи, зарывая пальцы в тепло короткого полотенца. Зачем я в тот день пошла за отцом? Почему не плюнула, не отправилась сразу домой? Почему каждую ночь я одна вижу на потолке тени троих мужчин.
Нет! Не думать! Забыть! Все давным-давно кончилось.

IV.

У меня в руках было пять минут, они вибрировали и дрожали, натужно отсчитывали секунды, но никак не хотели утекать быстрее. Пять минут не становились четырьмя, тремя, двумя, минутой, не роняли последние секунды в бездну невозвратимого прошлого. Пять минут все так же нагло дрожали в моих руках, будто намекая: время специально замедлило свой ход, чтобы я успела почувствовать все оттенки предвкушения нового знания, пугающего своей категоричностью, но неизбежного.
Я сидела, запершись в туалете, попой на сливном бачке и смотрела на раскуроченную картонную коробочку, незатейливую изнутри, но пока еще хранящую мою тайну даже от меня. Я ждала, считала секунды, стараясь не глядеть на тонкую полоску, вынутую оттуда и пристроенную рядом для удобства. Внутри не оказалось даже инструкции, жалкое ее бесхитростное подобие было изложено мелким шрифтом на ярко-розовом куске плоского прямоугольного картона – пресловутой упаковке.
По ту сторону, очевидно, отец мокро целовал похихикивающую любовницу – прощался. Было обидно, что они все-таки помирились, но ничего не попишешь, не мое дело. Из кухни доносились сонно поскрипывающие голоса Настьки и Вероники:
-Некрасивая какая-то, жопа у нее жирная, а колготки тупо драные, чтоб все видели, как профессионально она под карбонат в сеточке косит. Охренеть можно! И ты видела этот гробик и плащ? Кто же так ходит?
-Ага. Тоже мне «гот», - подхватила Вероника с набитым ртом: - Неизысканно слишком. Готика – это не гады и гробы, а рюши и юбки. И кто так красится? Кошачьи стрелки смотрятся только на очень бледной и хорошей коже. Она вообще когда последний раз корни волос подкрашивала? Ненавижу, когда красятся в черный, больше цветов будто нет. Но, знаешь, Насть, чем-то она мне маму напоминает на той фотке…
Я снова явственно расслышала неприятный смех пришлой девицы и отмела в сторону одну минуту. Осталось четыре.
Настька доверительно понизила голос:
-Вероник, я очень скучаю по маме, мне кажется, будто чувствую ее теплое присутствие рядом, могу обнять. Я помню, как классно прижиматься к ее груди, какое чувство защищенности это приносит…
Вероника неожиданно громко засмеялась:
-Уморила, сестрица! Как же ты можешь помнить маму, если тебе три месяца было? Дура ты!
Помолчали. Капнула, звеня, в пустоту еще минута.
-Слушай, - Вероника вновь обратилась к Насте, минуя обиженное молчание: - Я вчера вечером себе пупок опять проколола. Гляди!
-Вероника! Ты психопатка! – Настасьин голос был полон отвращения: - Тебе мало этих огромных дыр в ушах?!
Из коридора донеслись звуки грузных шагов заспанной Зарины, всегда недовольной и злой из-за ранней побудки. Она хрипло бросила отцу:
-Папаш, на какой помойке она валялась?
Входная дверь возмущенно хлопнула и затихла. Я с любопытством и благоговейным ужасом покосилась на интригующую полоску, но одернула себя: «Рано!» Где-то в районе раскаленной лампочки зудела заблудившаяся жирная муха, отвлекая меня от анализа внутреннего оцепенения как-то вдруг сграбаставшего в стальные свои объятья. Поняв, что ничего у меня не выйдет, я постаралась прислушаться к жизни семейства по ту сторону клеенчатоопилочной двери на хлипком, но всегда заедающем замке.
Настасья и Вероника, слышавшие, судя по их бурно выраженному восхищению, фразу Зарины, встретили старшую сестру овациями и по-девичьи невнятным свистом. Отец, попытавшийся было восстановить давно утраченный авторитет единственного в доме мужчины и главы семейства, получил слаженный отпор и в весьма грубых выражениях моментально был выпровожен на работу.
Часы принялись за обратный отсчет последних шестидесяти секунд перед наступлением долгожданной, но такой неизбежной теперь правды. Все внутри меня затрепетало, сердце ударялось гулко и сильно в уши, в виски, даже в кончики пальцев. Пятьдесят секунд.
Я укусила со всей силы красноватый немаленький кулак в ярко-синих венах, зажмурила глаза, но резко открыла их – надо все время следить за часами. Сорок секунд.
На тридцатой секунде ком подкатил к горлу и задавил голос. Даже если бы я захотела вскрикнуть, у меня ничего не вышло бы тогда. Я схватилась за горло, вскочила на ноги, присела. Двадцать секунд.
Дрожащими пальцами я потянулась к полоске, коснулась ее не глядя, поднесла к глазам, всмотрелась хорошенько. Десять секунд, увы, роли не играют, и ничего не изменилось, если б мне в голову пришло вытерпеть оставшиеся время. В чтении инструкции необходимости уже не было – две яркие полоски поперек не нуждались в бесстрастных разъяснениях мелким шрифтом на ярко-розовом фоне. Все было предельно понятно с первого взгляда.
Я съехала вниз спиной по стене, уселась на пол и закрыла лицо руками. Судя по звукам, доносившимся из кухни, что-то не поделили и теперь дрались Настасья и Зарина. Вычурно громко пела в ванной Вероника. Никому не было дела до моей передавленной комом в горле истерики, дрожащих рук, в одночасье превратившейся в пропащую неизвестность жизни.
Как быть? Как же быть?
Я в спешке вытирала подолом футболки солоноватые на вкус слезы, прятала по карманам коробочку, отдельно ее содержимое, но неожиданно для себя ослабла, легла на плиточный пол, свернувшись эмбрионом, и пожелала навсегда исчезнуть, чтобы стать легкой пушинкой, нестись к солнцу, танцевать с ветром и однажды быть прибитой к земле неумолимой каплей дождя. Достойная гибель простой пушинки…

V.

По вторникам традиционен поход за продуктами на заплетающихся от усталости и дополнительной ноши ногах. В последний раз меня мотало по всей ширине тротуара – настолько неподъемными казались сумки, и кружилась голова. Теперь я знала, отчего… и знала причину ежеутренней противной тошноты, полуобморочных состояний в метро, обостренного обоняния…
На работе я была рассеяна, получала четвертую неделю только выговоры, а через вторник еще и урезанную зарплату. Значит, опять предстояло две недели провести семейству на картошке и рисе. Дешево. И надоело. От этого тоже тошнота и рвота с желчью. Организм, заживший своей особой, тайной жизнью требовал вкуснейших свежих огурцов, жирного козьего сыра и клюквенного морса. Нельзя. Зарплату из-за опозданий еще урезали.
Целлофановые пакеты с эмблемой самого демократичного магазина в округе, славившегося прямо-таки легендарными по длине очередями, резали мозолистые слабые пальцы. Я в который раз остановилась у обочины, разогнулась, желая размять ноющую поясницу и плечи. Широким шагом навстречу шли трое мужчин: один косматый, другой лысый в косухе и гадах, третий, косящий под Кипелова, но похожий на него не более Настькиного нарисованного под потолком портрета. Говорят, днем ночные кошмары не достают. Неправда.
Я ссутулилась, пытаясь стать еще незаметней, взяла сумки и скорым шагом пошла домой. Стирать, убираться, гладить, готовить ужин, вызванивать отцовских приятелей в поисках пропащей душонки пропойцы-папаши. Лишь бы не думать, лишь бы знать, что меня не узнали, не заметили, не отследили и не окликнули в глухом переходе через сплошь выстроенные гаражи в жалких ста шагах от родного воняющего хлоркой и бомжами подъезда. Скорей-скорей! Домой! Дома родные стены в безобразный цветочек, Настина мазня, властный Заринин голос по ночам, ехидные обсуждения ребят из тусовки в исполнении полупьяной Вероники.

VI.

Вот и дома.
Я обессилено выпустила из потных пальцев пакеты, откинулась спиной на неожиданно холодную стену, поднесла ладони поближе к близоруким глазам и посмотрела на них. Желтые мозоли на красных лапищах, в белых полосках, не разгибающиеся до конца после носки продуктов из магазина. Все-таки далеко идти, даже с двумя передышками немыслимо добраться с нормальными руками. В ночь на среду они всегда болят до плеч…
Вот эти уродливые ладони тоже хотели знать что-то еще, кроме бесконечной невыносимой тяжести груза ответственности. Эти самые руки, на которые больно просто смотреть, хотели не только стирать, зарабатывая очередную трещинку и не проходящую неделями кожную сухость, но и ласкать, ощущать родное тепло… Эти руки…
Эти самые руки доведенными до автоматизма движениями взялись за веник и совок, потом за утюг и тряпку. Они выстирали сами все серо-коричневые вещи, развесили их на балконе сушиться и взялись за перила, отделяющие известно и привычное от асфальтовой беспощадности. Руки даже как-то слишком робко коснулись живота и будто почувствовали слабое биение за плотностью настырно самостоятельного тела.
Перед этим я старалась ни о чем не думать, выгребая из-под Зарининой кровати пустые бутылки, перепрятывая подальше Настины запасы противозачаточных таблеток и тестов на беременность, один из который неделю назад бесследно исчез, чем вызвал у хозяйки настороженно любопытствующий взгляд, старающийся уличить похитительницу, но так и не сверкнувший искрой узнавания при взгляде на виновную. Это, конечно, была я, ведь никому больше и в голову не могло придти залезть однажды с тряпкой в расселину между грузной тумбой и исполином шкафом.
Я сменила опять грязные и давно и безнадежно ветхие от частых стирок простыни на отцовской кровати, Вероникины угольно-черные вещи я развесила в шкафу, полюбовалась, опять машинально отметив, что у этой моей сестры имелся отменный вкус и умение даже в самой финансово безнадежной ситуации всегда выглядеть особенно хорошо.
Вялотекущие мысли собрались жгучим сгустком где-то в районе балкона. Я поспешила туда, споткнулась о рваный томик «Анны Карениной». С обложки, отлетевшей в сторону, укоряя, поглядел на меня сам Лев Николаевич. Я вырвалась на воздух. Он закружил мне голову ничуть не хуже тяжелой духоты метрополитена.
Я посмотрела вниз, но мне почему-то не было страшно. Я знала, что на тумбе в коридоре лежат на счетах по квартплате необходимые для погашения долга деньги, остальные рассованы по заначкам сестер, так чтоб отец не нашел. Я знала, что в эту самую минуту мне должно было быть невыносимо, а на деле оказалось глухо и молчаливо. Еще я догадывалась, что раньше всех домой должна заявиться Заринка, поворчать под нос о моей недогадливости спрятать подальше Настины засохшие краски…, и… и пойти на балкон курить…
Заждавшаяся моего сосредоточения мысль взорвалась в голове, причинив тупую неизбежную боль понимания…, осознания, что ничего не пройдет, что надо незамедлительно предпринимать какие-то решительные, но вдумчивые действия или выходить из игры. Сдаться. Поставить невиданным усилием жирную безапелляционную точку. Навсегда покончить со случившейся в моей нервозной, но такой простой и понятной жизни неизвестностью.
Я словно стальной робот, обтянутый чувствительной кожей, запрограммированный быть человеком, всю жизнь ходила известными дорогами, говорила простые всем понятные слова тихим голосом, принимала необходимые решения, так как рано повзрослела – вынужденная гиперответственность. Теперь оказалось, что я не робот, и мое начиненное будто бы стальными нервами и безошибочным машинным разумом тело живет своей собственной жизнью: его тошнит, оно угадывает мимолетные запахи, резко отрицательно реагирует на них и дрожит то ли от холода, толи от страха перед иным, нежели заранее предусмотренным будущим, в котором нет и не подразумевалось никогда места для еще одного ненужного, всеми покинутого человека, нелюбимого и нежданного ребенка. Ведь я не имела права на выбор: у меня уже были три младшие сестры, ведущий себя как неразумное дитя отец и их насущные проблемы, а того, кто завладел моим бестолковым телом и подчинил его собственным нуждам, никто не ждал в этом глубоко несчастном мире.
Я посмотрела на далекий серый асфальт, представила его горячую шероховатую структуру, закрыла глаза. Ночные потолочные тени ожили под веками, стали выпуклыми, потянули ко мне руки.
Нет!
Я вернулась в комнату, опять споткнулась об книгу, побрела на кухню, оттуда в ванную, напустила воды в раковину и под горячие струи сунула руки. В голове вертелись неслучайные слова:
…нечастным…
…желаю, чтобы вы…
…безучастна к вашему будущему…
…все равно, что будет…
…мама нас не любила, и отцу мы были не нужны…
…нежеланные дети…
Я вынула руки из раковины, спустила мутно-белую воду и побрела в комнату, чтобы написать записку, а затем решительно выйти.
Жаль, что так и не смогла я собрать все слова воедино, уловить то нечеткое движение мысли, едва напоминающее размеренное хождение всегда только вперед при обычных моих логически механических размышлениях. Увы, я все-таки не робот… Увы, я человек, да уже не один.

VII.

Нескоро я вернулась на балкон, но все же сделала это. Идея с письмом родным была отметена в сторону. Они даже если захотели, ничего не поняли бы. Я коснулась рукой живота, и вдруг почувствовала внутри чужеродное движение, отозвавшееся на случайную ласку. Как он там был, маленький сгусточек крови и нервов? Не боялся ли чего? Не предчувствовал ли? Может, пытался отговорить меня этим глупым шевелением? Или, напротив, поддерживал в мрачном решении?
Мне вдруг сделалось интересно, каким он мог бы стать, если бы… Мне подумалось, что это должна быть девочка с ясными бабушкиными глазами, запомнившимися мне из далекого феничкового и бобмарливого детства, когда почти все время пузатая мама с цветастой полоской поперек лба рассказывала что-то картавым будто мурлыкающим голосом. Еще у моей девочки могли бы быть кучерявые пшеничные волосики и своенравный вздернутый носик. Но, если бы… А вдруг характером в сестер?
Нет-нет-нет-нет! Только не так!
И мне совсем не было страшно, когда я села на перила балкона, перекинула одну ногу за другой и аккуратно наступила на шаткий карниз по ту сторону известности. Я все еще держалась сильными руками за спасительное ограждение пропасти, но уже все знала наперед. И чувствовала спиной, что сзади стоят плотные тени трех мужчин: косматого, лысого и косящего под любимого Настиного певца. Они пьяными потусторонними голосами глумились надо мной и моим неоригинальным положением, даже делали ставки, прыгну я или нет, рассуждали, стоит ли подтолкнуть или подождать.
В коридоре хлопнула входная дверь, и я отпустила руки.

VIII.

Через несколько недель:
-Зарина, сегодня твоя очередь тащиться отца забирать!
-Еще чего! Я на прошлой неделе ходила. Пусть Вероника идет.
-Не готское это дело – по старперовским квартирникам расхаживать!
-Тогда сама иди.
-Я?! Ко мне в прошлый раз три мужика прицепились, еле ноги унесла! Мудакам девочка свеженькая понадобилась.
-Так чего ты меня посылаешь? Хочешь, чтоб они меня трахали? Во! Видала?!
-Вы чего спорите?
-Отец в слюни. Иди, забирай.
-Вот еще!
-Я же говорила: не готское это дело!
-Настя, заткнись уже! Не умно это!
-Сами заткнитесь, и уже валите кто-нибудь за папашей!

@темы: Рассказ

---

[mad-red]

это стихотворение - своего рода подражание Бодлеру. интересно, получилось ли?

Поэтический образ богини разврата,
Облачённый в слова полупьяных лжецов,
Тонок стан и волшебно прекрасно лицо,
И за смелость любовь – невысокая плата.

Проходя вдоль облитых шампанским столов,
Вдоль изнеженных тел герцогинь и баронов,
Невзначай подцепляешь ногою корону –
И король стать рабом твоим вечным готов.

О, богиня всего, что грешно и гонимо!
Я к ногам твоим душу свою положу,
Я отныне тебе беззаветно служу!

И пускай тебе дьяволом данная сила
В мире боли сплетёт Ариаднову нить,
Чтоб уйти от страданий и горе забыть.
2002

@темы: Стихи

---

Вселенная. Наедине.

[Сэнсэй]

Малый обжитый кусочек того,
Что ты привык называть своим
Домом, работой - не всё ли равно? -
Был и остался чужим.
Светом из-за плеча осветил
Место перед тобою фонарь:
Здесь, неподалёку, ты жил.
Память сложи на алтарь
И гекатомбой тянувшихся дней
Вырази рвущийся внутренний глас:
"Прошлое - пыль", и расстанется с ней,
С памятью искренних фраз
Твоё настоящеe - то, что текло
Как кровь из пробитой груди,
И всё то, что сбыться могло,
Осталось всегда впереди.
__________

Возможное начало цикла.
И да, всем доброго времени суток)

@темы: Стихи, Философия

---

Панда и Тигренок 2

[Bastard K. Dragon]

Я уже писал про них ранее, но вот само собой сложилось небольшое продолжение. Что-то мне начинает нравится детская сказка))

В известном на весь мир своими необычными питомцами зоопарке, где в одном вольере жили тигрица Годзянг Мйяо и панда Чу Тао, царил переполох. Две подружки рассорились. Если бы люди могли понимать язык зверей, они бы слышали, что Мйяо и Тао просто ругаются. Но стороны все выглядело так, будто Годзянг сейчас съест маленькую Чу, и люди волновались за них.

- Я разговаривать с тобой после этого не хочу! – панда бросила ветку в сторону подруги. – И спать ко мне не приходи, мерзни калачиком снаружи, ясно?! – обиженно заскулив, она ушла в пещеру.
- Но, Чу, я же извинилась?! – тигрица поскреблась лапой в камень у входа, и, получив по носу осколком разбитой миски, ушла в другой уголок дуться на подругу.
Собственно, с миски панды все и началось. Играя со своим любимым мячиком, Годзянг разбила любимую мисочку Тао. Панда обиделась и накричала на тигрицу, а теперь вот еще и спать не пускала. В вольере было тепло. Летом, в жаркие дни, они даже вытаскивали циновку и спали прямо посреди поляны. Просто с тех пор, как Мйяо демонстративно «переехала» (а если быть точной, попросту перетащила под покровом ночи все свои вещи) к Чу, они всегда были счастливы в обществе друг друга и почти все делали вместе. Поддержка и уважение, понимание и тепло общения помогли построить самую прочную дружбу на свете. И кто бы мог подумать, что ее разрушит пара трещин на дурацкой миске?
- Сяоцзе*, что случилось? Весь зоопарк переживает. – тигрица подняла голову, услышав глухой голос, – с той стороны вольера на нее смотрел черный голубь. – Я ненадолго. С дипломатической миссией. Я тоже приехал сюда из Китая. – его воркующий акцент немного поднял настроение тигрице, и девочка села прямо, поджав под себя лапы.
– Я случайно разбила ее миску.
- Но ты извинилась? – голубь наклонил голову, придирчиво осматривая Годзянг. Тигрица покраснела, хотя румянец за толстой шкурой не был виден, и смущенно повела ушами.
- Ну... Не сразу.. Она сначала на меня накричала, и я... Я обиделась и тоже накричала в ответ. А потом пришла и извинилась. Я же не знала, что ей так дорога эта мисочка!
- Да ну? – голубь все время двигался, его перья отливали матовым блеском на солнце, и Мйяо, залюбовавшись, прослушала ответ. – …Эй! Тигрица, ау! Я с тобой тут разговариваю, между прочим. Как тебе не стыдно? Большая, а такая глупая! Хотя, вы же ровесницы, да? Ну, значит, обе глупые. Позор. Все за них волнуются, а они рычат на весь зоопарк и бамбуком бросаются. У нас тут дети плачут, между прочим.
- А я что могу поделать?! Ей приспичило на меня дуться! – тигрица шлепнула лапой по стеклу, и голубь по привычке отскочил.
– А кого учили не валять дурака в доме?! Сяоцзе, вас бы в угол поставить и папиной лапой выпороть за такое поведение. Думайте над моими словами. Как не стыдно - столько моментов счастья ради глупой миски спустить... И вы, кстати, в данную минуту тоже дуетесь. Как воздушный шарик. – голубь взмахнул крыльями и взлетел, подняв маленький столб пыли. Годзянг погрустнела и зажалась в уголок – наверное, если они не помирятся, их расселят и Мйяо продадут в цирк… Она тихо расхныкалась, пряча усатую мордашку в лапах.

-Глупый комок полосатой шерсти! – Чу злилась и грызла бамбук, не замечая никого вокруг.
- Сяоцзе, вы хотите лопнуть? – панда вздрогнула и обернулась. Черный голубь сидел на выступе у входа. – Прекратите. Вы уже достаточно пообедали сегодня.
- Хочу и грызу! – панда обиженно засопела, поворачиваясь к голубю спиной. Для юной леди это было очень неприлично и против всех норм воспитания, но она была абсолютно не в настроении.
- Почему вы злая, сяоцзе? Я ведь вам ничего не сделал. – голубь аккуратно обошел панду и попытался заглянуть ей в глаза. – Наверное, потому что вы поссорились с госпожой Мйяо?
- Я поссорилась?! Это она своим мячищем мою миску расколола!
- Но... Она ведь извинилась.
- Это, по-твоему, извинения?! Пробормотать своим полоскам что-то вроде «я больше так не буду» - это извинения?! Да сдалась мне эта миска как будто... Отстаньте от меня все! – панда разрыдалась и, повернувшись, бросилась из пещеры на улицу. Совсем не думая, что же она делает, панда по инерции нашла Годзянг и ткнулась носом в ее загривок, продолжая громко плакать. Удивленная, тигрица обняла подругу хвостом и молча стала лизать ее в лапу. Саму Мйяо это очень успокаивало в детстве.
- Глупый голубь! – проревела Чу куда-то пониже левого уха. Тигрица поморщилась: в силе голоса Тао вполне могла посоревноваться с пароходной сиреной. Тем не менее, она мурлыкнула «да» в ответ.
-И Годзянг! Я не хочу ее потерять, не хочу ее в цирк! Но она совсем меня не слушается!! Дурочка Мйяо!!! – еще громче проревела Тао.
- Совсем дурочка, ага. – тигрица улыбнулась. – Но она очень постарается поумнеть ради тебя. - Чу затихла. Она вдруг поняла, к кому первой прибежала за помощью. К той же глупой, меховой шубке, которая таскала ей молоко, играла в мячик и в грозу громко урчала, отвлекая маленькую панду от страха. – Тао, прости меня еще раз. Я знаю, как тебе была дорога эта мисочка. Я отдам тебе свою, ты только не плачь, прошу тебя… - она лизнула панду в нос и вздрогнула от криков. Оказывается, за стеклом уже давно толпились дети. Они, затаив дыхание, смотрели, как мирятся подружки, и сейчас визжали от восторга и громко аплодировали.
- Не надо мне твою.. Мне новую утром дадут, я слышала. Ты просто.. Просто постарайся иногда не только слушать, что я говорю, но и слышать. Хорошо? – маленькая панда улыбнулась, обнимая тигрицу как можно крепче.
- Вот и славно. – черный голубь сидел прямо над ними, удобно расположившись на ветке. – В следующий раз, когда вновь будете ругаться, вспомните, как из-за какой-то ерунды вы чуть не потеряли все, что у вас было нажито за прошлые времена, и спросите себя – а стоит ли эта ерунда и в самом деле такой ссоры? Гордость, девочки, это, конечно, полезное качество. Но никогда не позволяйте ему вырасти дальше ваших чудесных носиков. – и упорхнул к северному крылу зоопарка, где находились птичьи вольеры, проворковав напоследок: - Хорошего вам дня!



* Сяоцзе – нейтральное обращение в стиле "девушка, барышня" в Китае.

Спасибо, что прочли)

@музыка: Kaze no torimichi (c) totoro

@настроение: сонное)

@темы: Рассказ

---

Эксперимент...

[Позачергою]

Попытался написать стих вот таким образом, что из этого вышло судить Вам!
******************************************
Ты говоришь страдаю от того я, что сам хочу так?
Ну да! согласен полностью, на сто процентов, ДА!
Время течёт, время вода, да, причина одна!
Причина одна, для того что бы жить, любить!
Страстно и самозабвенно, глазами, по венам,
Кровью стекать, вниз... где переменно,
Обыкновенно, рано с утра, как из ведра,
льются слова, смех и улыбки, тонкие нитки,
тянут за губы, по сторонам, наполняю стакан,
ещё сто грамм, ещё сто грамм, прости меня мам,
не плачь я ведь сильный, это просто любовь,
вот увидишь я стану прежним... вновь,
это не кровь, твой монитор не отражает,
Но нас сближает, и все искажает!
моя тень отправляет, короткие фразы,
но только не сразу, принимаю отказы,
ты выбрала стразы, я выбрал железо,
в бутылку залезу, плевать на порезы!

@темы: Стихи

---

Есть в нашей жизни такие вещи...

[mad-red]

Есть в нашей жизни такие вещи, на которые мне плевать.
Вроде пустых звонков, затрещин, вроде "с тапками на кровать",
Вроде храпа до дрожи в стенах, вроде "знаешь, я потерял".
Не упрекаю тебя в изменах, сердцем ведь точно не изменял.
Не завожу после секса томных и бестолковых ночных бесед.
Если тебя не дождаться ровно в семь - разве дел неотложных нет?
Я заварю себе чай и сяду с книгой. Или в бодрящий душ.
Да, мне тебя не хватает рядом, но ведь и это, по сути, чушь.
Пообещай мне, что будем вместе вечность и, может, еще чуть-чуть,
Сколько б печалей нам мир ни взвесил, вместе уж справимся как-нибудь.
Главное ты со мной, а дальше - все лишь нюансы, без них никак.
Мы будем честными в этой фальши, мы будем небо держать в руках,
Мы будем смелыми, озорными, будем на крыше ветра ловить.
Люди! Послушайте! Вы любили?!
Люди, умеете ТАК любить?
03.02.2011

@темы: Стихи

---

Неотправленное письмо

[Кристалл хрусталя]

Сессия завершилась, обострение продолжается. Долго думала, о чем бы предупредить почтеннейшую публику, решила, что публика и сама разберется неплохо... Но все же, предупреждение: автор аццкий филоложец, его учили в универе всякому странному, и он теперь умеет красиво ругаться непонятными словами. А еще автор считает себя умным человеком, да. При этом к конструктивной критике относится положительно, но только к конструктивной.

Не молчать, не услышать, не верить, не помнить, не знать,
Улыбаться сквозь сон, забывая — тебя рядом нет.
В телефонную трубку шептать — слишком тихо: «Привет...»
И, не в силах нажать на «отбой», в ту же трубку молчать.

Ну а что я скажу? Хорошо. Все в порядке. Жива.
Просто... Холодно слишком? Да нет, только ждать тяжело.
Застывает узорами снежными снова окно,
Но ведь так и должно быть. Холодное время — зима.

Рассказать ли о том, что так пусто, и просит душа,
Разговоров до ночи, улыбок и правильных слов?
Ну а чем ты поможешь? Ну ладно, пока... Будь здоров.
Все в порядке, конечно — лишь денег опять ни гроша.

Расскажу ни о чем, ты ведь знаешь, что суть не в словах
Улыбнусь. Все в порядке со мной, волноваться не смей!
Я ведь знаю, что если так надо — я буду сильней,
И, пока ты не рядом, уж как-нибудь справлюсь сама...

@темы: Стихи, Чувства, Я, Отношения

---

[gemimi-l]

Возвращается все на круги своя
Это снова ты, это снова я.
Задаю вопрос -тишина в ответ.
Снова я люблю, а ты,снова,нет...
Возвращаемся на круги своя
Ты давно не мой, да и я не твоя.
Причиняя боль - умираю я
И опять ноль-ноль, и опять ничья...
Возвращаемся по спирали вниз
Вот такой смешной у судьбы каприз.
Разомкнется круг и исчезну я
Нет в твоей душе места для меня....

@темы: Стихи, Чувства, Отношения

---

[Золотая Вирджиния]

Из безвременных рек, из глубокой ночи
Я пришел в этот мир при свете свечи
И в беззвездное небо мой дух взглянул;
Был услышан мой голос сквозь общий гул.

Я растил сорняки и топтал ковыль,
Мял из глины богов и стирал их в пыль,
Я писал в книге жизни и славил смерть,
Я смотрел, когда было больно смотреть,

Я сжигал города и строил дома,
Был себе на уме и сходил с ума,
Шел по нужной тропе и не зная пути,
Я искал даже то, что нельзя найти.

Мой поход завершился бесцветным днем.
Я ушел от начала и закончил на нем.
И в великом безмолвии, в вечной мгле
Я нашел покой, что был нужен мне.

@темы: Стихи, Философия

---

[демодок]

«Стихий» — винительный падеж.
А именительный — стихи.
Ах, где же ты, стихия, где ж?
Ах, оправдай мои грехи!

@темы: Стихи

---

Раману

[mad-red]

Пересохшее давит мне горло, до судорог сводит голени, эта злая любовь как ломка - я выживу или нет?
Обними мои щеки скорее своими большими ладонями, обними и скажи, что заранее знаешь верный ответ.
Где песок на зубах скрипит, где жестокие жаркие бури, где на мили вперед лишь солнце, барханы и миражи,
Я слепо тебе доверюсь, а дальше пусть будет, что будет, - лишь только скажи, что любишь, прошу тебя, только скажи!
Мы с тобой не желаем знать, да заранее и не узнаем, что случится, когда мы закончим наш долгий нелегкий путь.
Мы столько пролили крови, столько резвых коней загнали, что если бы и хотели - обратно не повернуть.
Но мне не страшен ни демон, ни черт, ни другие твари, не страшно, что нас поймают и выведут на костер,
Меня только твой отказ по правде способен ранить, и только твой взгляд холодный страшнее, чем приговор.
Эта злая любовь как ломка, и нет от нее спасения. Что толку перечить сердцу? Ведь я без тебя - в аду.
Мы в шаге от счастья так же, как в шаге от преступления... Скажи мне, что любишь, иначе боюсь, что я пропаду.
11.02.2011

@темы: Стихи, Чувства

---

двустишие

[демодок]

Лети на огонёк, ликуй, кружись!
Да здравствует причина смерти — жизнь!

@темы: Стихи

---

Сеанс у психотерапевта

[демодок]

Он в душу разговорами залез,
пожал плечами, не найдя обмана,
и тихо свистнул сквозь зубной протез
семьсот рублей из моего кармана*.

*

Примечание

Семьсот - самое большое двухсложное числительное с ударением на втором слоге. А вообще-то, семь тысяч. Но мне важна художественная правда, а не финансовая.

@темы: Стихи

---

[Mary B.]

С понедельника - новая жизнь.
Вместо курицы листик салата,
Помидоры и чёрный хлеб.
И, пожалуй, во вторник не надо,
Да, конечно, во вторник не надо
Семь часов в онлайне и…
В среду спать лечь без спора пораньше,
Ну, хотя бы в четыре часа, а не
Слушать по долгу службы,
И лежать, затыкая уши,
Громко спорящие голоса.
А в четверг отдохнуть от работы,
Полежать на холодном полу,
Обложившись томами Толстого,
Повторяя заученно слово,
Слово важное – слово «могу».
Встретит пятница радостным смехом,
Небом, где ярко-алый закат вдруг
Покажется чисто-белым, как
Зима, как кусочек мела…
И февраль попрощается смело
Злой метелью, да визгом ребят.
А суббота, такая суббота, вдруг
Как сто понедельников вряд,
Не напиться до полной отключки,
Пять часов в онлайне, получше и…
В телевизоре первый канал.

С понедельника - новая жизнь.
Вместо курицы листик салата,
Помидоры и чёрный хлеб.
А сегодня так всё-таки лень,
Да, конечно, сегодня не надо,
Ведь сегодня воскресный день.

@темы: Стихи

---

пранк окончание

[suslik-n]

завуалированная попытка саморекламы? удалено до выяснения обстоятельств. consolo

---

Моя Осень

[kats_kats]

Я грезила о ней лишь ночью,
И то во сне, не наяву
Она как солнца первый лучик,
Как чашка кофе поутру
Как сигарета (лучше трубка)
С вишневым терпким табаком
Она - тех ярких листьев россыпь
Что греют как живой огонь

Она - багрянец роз увядших
И глубина зеленых глаз
Она несется непокорно
На четырех конях ветрах
Она - песнь смерти черной стали
И капли крови на губах
Она - сиреневые дали
И ветра шепот в волосах

Она манила солнца светом
И листьев золотом лгала
Она была на все ответом
И я всегда её ждала.
Всегда внезапно, беспардонно
Захватывала разум мой
А я была такой довольной,
Довольной ею и судьбой

Она с закрытыми глазами
В развратных тряпках, словно блядь,
Врывалась в дом ко мне ночами
И я могла её обнять
Почувствовать щеками руки
И губы на своих губах...
Она сорвется ранним утром,
Но через год придет опять.

@темы: Стихи

---

[Rowana]

Этому городу больше не нужен живой мессия,
Здесь весь ноябрь каблуками жидкую грязь месили,
Здесь серый асфальт, и небо давно не бывало синим:
Только блеклым, пустым, невнятным.
Здесь живут люди, которые вязнут в своих решениях,
Говорят о работе, машинах, вере, любви, траншеях,
Надевают галстуки, бабочки, петли себе на шею.
Ну, а я-то? Да, впрочем, я-то
Все время искал чьи-то волосы, губы, соски, ладони,
Видел в женщинах Еву, Лилит, но никогда Мадонну.
Я терялся в глазах их: простых, голубых, бездонных,
Беспросветных, пустых, усталых.
А Мария хранит прибрежные камешки в босоножках,
Каждую ночь достает свое сердце из теплых ножен,
Словно раньше нельзя было верить, а сегодня можно,
Но она все равно не стала.
Говорит, что волны кормят детей своих млечной пеной,
Представляет, как будет сына укачивать колыбельной
И боится увидеть, как занавеской кипенно-белой
На ладони ложится саван.
Завтра утром забудется все, о чем бы ни говорили,
Как мы вместе курили, плакали, пили, опять курили,
Как она сказала, что звать ее вовсе и не Мария,
А Марина или Оксана,
Что живет она в одной из обычных многоэтажек,
И муж у нее не плотник, а слесарь, прораб, монтажник.
Дома стирка, борщи, сплошная рутина одна и та же:
Ни надежды, ни слез, ни прока.
Как потом она улыбалась, светлая и простая,
Говорила: еще немного - скоро весна настанет,
Но пока за окном сугробы, вокруг никаких проталин
И совсем никаких пророков.
А детей у нее не будет: ни сыновей, ни дочек,
Так говорят врачи - она это слышит и днем, и ночью.
К воскресенью почти доходит до ручки, до дна, до точки,
Бьется, мечется по кровати
Вместе с городом, которому не нужен живой мессия,
Где слишком много плакали, ждали, клялись, просили.
Я кладу на ее плечо свою голову, обессилев:
Хватит плакать, Мария, хватит...

И наутро серое небо становится ярко-синим.

@темы: Стихи, очень хорошие стихи

---

Февраль

[Мастер-]

Мой мир метелями распорот
на две неправильные части.
Седой синоптик прав отчасти -
зима приходит в каждый город.
Не в срок, лениво и небрежно,
вразвалку, словно сомневаясь.
Потом шагает не скрываясь
и улыбаясь безмятежно.
Играет вьюга фуги Баха
в проулке странно незнакомом.
И треплется неловким комом
зимы последняя рубаха.

@темы: Стихи

---

Встреча

[Bastard K. Dragon]

Спасибо вам за ваши комментарии, к предыдущим работам, вы очень милые и добрые люди) я уже осознал скопище ошибок и присматриваю достойный учебник русского, может, кто посоветует?) Пора браться за это дело всерьез.
п.с не понял, в какой тег ставить. Это не рассказ, скорей заметка из жизни - поэтому "отношения".Если ошибся - простите, я поправлю.

В этот раз поделюсь реальной историей. Я ее лишь обрисовал в художественный стиль, но так оно и было в остальном, включая лица.

Встреча

Если закрыть глаза, и спрятаться в наушниках от мира, то даже можно жить. Не выживать среди пропахших спиртом стен и грохота тележек с лекарствами, шприцами, бинтами и прочим. Не хватает только чувства защищенности, которое возникает всякий раз, когда ты можешь спрятаться в своих острых коленках.
-Вы последняя, да? – За грохотом басов в наушниках с трудом чувствуешь собственное сердцебиение, но это я точно расслышала. Спешно выключаю плеер в телефоне, оборачиваюсь, на ходу говоря: «да, но еще полчаса ждать», и замолкаю от удивления.
Дедушка. В Москве мало дедушек. А с моим рабочим режимом я даже семью свою редко вижу, некогда на других смотреть. Но оторванная от нормальной жизни, ненадолго останавливающаяся, всегда очень тоскую по этим признакам уюта из далекого детства. Абсолютно седые волосы, уложенные назад, выцветший пиджак, пожелтевшая рубашка в зеленую полоску и награды. Ими усыпана почти все грудь, и я даже не знаю, за какие заслуги каждая из них. Дедушка хитро улыбается, опираясь на толстую трость из темного дерева. Трость самая обычная, с резиновой нашлепкой, прямая. И руки обычные: худые, узловатые, с выпирающими костяшками и дрожащими кончиками пальцев. Врач отошла на час, я была у нее последней, а теперь вот нас стало двое на весь этаж – вечером мало кто здесь бывает, только по записи.
- Я вам уступлю! – Вдруг спохватываюсь я, вспоминая, что ветеранам положено без очереди, хотя я бы и без того уступила в силу воспитания и люфта времени в запасе.
- Да ничего, доченька. – От его «доченька» сердце приятно екает. У меня никогда не было дедушек, все погибли. Он плохо слышит, потому что отвечает очень громко. Это признак глухоты – я помню, этим отец с детства страдал, и всегда носил за ухом приборчик специальный. Горло ненадолго перехватывает. Его нет с нами уже сколько? С самого мая. А я все еще боюсь закончить его самолеты и один корабль. Ветеран вздыхает – заметил, наверное, как резко поменялось выражение моего лица, и принял на свой счет. Он поспешно говорит: «Хорошо, спасибо», нервно крутя трость, и вновь грустно вздыхает. – А у меня и внучка есть, как ты прям такая же…
-Как я? – Я стыдливо поджимаю под лавку ноги в тяжелых сапогах, и тяну рукава водолазки, стесняясь по-детски ярких фенечек и браслетов, усыпавших запястья.
-Да. – Дедушка улыбается, и я машинально отмечаю парочку отсутствующих зубов, но это не пугает, даже наоборот, вместе с морщинами украшает его лицо, делая куда более живым на фоне пластиковых личек голливудских старлеев. Я думаю, что он похож на магов из моих любимых книг: высокий, сухой, глаза сияют внутренней силой, хоть и возраст явно почтенный. С белой бородой был бы точной копией Гендальфа или той версией Дамблдора, который появляется в первых фильмах, и чью фамилию я до сих пор не могу запомнить. Нос только у нашего дедушки прямой. Представив себя не то Фродо, не то Гарри, я хихикаю, и ветеран благодушно улыбается: - Вот-вот, такая же хохотушка и красавица. Только вот не живет с нами… - Он печально качает головой и отворачивается, что-то высматривая за окном.
-А почему? – Молчание слишком тягостно, да и ему, наверное, надо выговориться. Спрашиваю быстрей, чем положено.
-Ушла от нас. С девкой какой-то жить… - Дедушка хмурится, а я вспыхиваю. Ступила на скользкую дорожку. – И понимаешь, вот ведь что обижает… Я ж ей разве плохого чего говорил? Мы ее с Варькой… Ну, это бабка моя… – Губы старика вновь трогает мимолетная, нежная улыбка, и у меня на душе теплеет от этого проявления любви. – С детства растили - все без отказу. Игрушки, бусы всякие… Телефон вот я ей подарил с последней пенсии, без кнопок такой.
-Что же она тогда, а? – Я прикусываю губу. Может, неправильно поняла, и она просто с кем-то квартиру стала снимать? Многие в моих годах пробуют самостоятельную жизнь, и уходят из родительского дома пожить с друзьями.
-Говорит, любовь у них неземная! Тьфу ты… – Я мрачнею. Знаем мы эту внеземную, плавали... И что «взрослые» не понимают, реагируют, как на чумных – тоже знаем. Дедушка несколько минут постукивает клюкой, и вдруг, уже тише продолжает. – Ну и что, что любовь… А мы ее что, не любим теперь? Иль никогда не любили? – Он так жалостливо на меня смотрит, что хочется найти эту его разнесчастную внучку и таких пощечин нахлестать – ух! Пока у самой щеки пылать не перестанут. – Наорала на нас, дверью хлопнула и убежала. Варенька вот в больнице теперь, с сердцем плохо, я сам еле оклемался… Растили ее без отца, вот видно и выросла. – Дедушка лезет в карман и достает оттуда хлопковый платочек. Большущий такой, еще видимо советского производства. Сердце больно сжимается – я подобным последний раз в детстве пользовалась, лишь в насморк и дома - бумажные салфетки жалко было.
-А вы с ней поговорить пробовали? – Я стараюсь не смотреть, как ветеран, подаривший многим людям жизнь, не может со своей разобраться, и сейчас украдкой вытирает набежавшие слезы. Становится мучительно стыдно за этот разговор, за свои «почему», но нельзя бросать его на половине. Он ведь не зря заговорил – надеется, наверное, что я скажу ему – «блажь, ремня ей дайте и пройдет». У них ведь не было всего того, чем мы живем сейчас, не афишировалось так открыто… - Знаете, она ведь не говорила, что вас не любит, да? Она, скорее всего, просто боится, что вы будете ее ругать за каждый шаг, и ей наверняка очень больно, поэтому она предпочла первой наорать на вас. Ну, чтобы первой уйти и… - Не ко времени случившееся косноязычие путает все мысли. – Ну, вы с ней поговорите, в общем. Скажите, что любите ее, что ошибки у всех бывают… Что принимаете ее, как есть. И примите, как есть. Ей нужны свои ошибки и поступки... Ей ведь еще жить и жить. – Я виновато улыбаюсь, не зная как еще объяснить ему, что любят не за выбор, а уже только за то, что человек есть, и это любви любой касается – материнской, братской, взаимной и не очень…
-Евгений Васильевич! – В коридор вбегает медсестра, распахнутые полы ее халата, словно крылья, трепыхаются за спиной, и сама она похожа на воробушка. Такая же миниатюрная, юркая, голос щебечущий: – Мы вас потеряли! Вы почему без нас ушли, как не стыдно? – Журит полушутя она, и кричит в сторону лестничных пролетов: - Девочки, нашла я нашего ветерана!
Оттуда слышится успокоенное, с усмешками: «слава богу, нашлась пропажа», преумноженное отзвуком лестничных пролетов.
-Так я вас ждал у лифта, а тут как раз он и пришел. – Ветеран обезоруживающе улыбается, и медсестра смеется. Я тоже улыбаюсь – кажется, его печаль прошла, и вместе с ней ушло что-то внутреннее, держащее меня в тяжелой музыке металла и рисунков-капканов. Медсестра заботливо уводит ветерана в соседний кабинет, вскоре туда же забегает хирург с помощницей - молодые женщины сорока лет. Я слышу обрывок фразы: «девяносто два года ему, а сам пришел, прыткий дед», и улыбаюсь – с такой гордостью это было сказано.
Прячусь в наушники, поднимая повыше воротник – холодно, но внутри до удивления тепло, и в такт нестареющему Элвису и его “pretty woman”, быстро набрасываю в блокнот сюжет новой сказки, хотя конечно, на фоне хитросплетений нашей жизни любая сказка покажется до смешного простой и глупой.

@темы: Отношения