Munu ósánir akrar vaxa, böls mun alls batna
государь - пастору
Святый отче, я грешен, как люди грешны,
королевский венец не залог покоя.
Мудрый отче, ты мог бы меня утешить,
объяснить неизбывность монаршьей доли?
Только сердце не внемлет молитве старца.
Оттого ли на нем так темно и мутно,
что тоскует о друге. Я рад стараться
позабыть, но стоит перед взором путник.
Отпусти! Не грехи, отпусти в дорогу,
проводи до границ, пожелай удачи.
Видишь, небо, почуяв мою тревогу,
бухнет тучами серо, дождями плачет.
Что играют его золотые струны?
Где сверкают в его волосах рассветы?
Он ушел вникуда, озорной и юный,
он в беде - я помыслить страшусь об этом.
Знаю, скажешь, по чину ль такие страсти!
Королевство сиротить, бросать - могу ли?
Разреши мне своею священной властью.
Или без отпущения, так - уйду я.
Там, где зорями утро штрихует небо,
может статься, что снова душа воскреснет,
если, с кем бы он ни жил, и кем бы ни был,
отыщу я свою золотую песню.
Святый отче, я грешен, как люди грешны,
королевский венец не залог покоя.
Мудрый отче, ты мог бы меня утешить,
объяснить неизбывность монаршьей доли?
Только сердце не внемлет молитве старца.
Оттого ли на нем так темно и мутно,
что тоскует о друге. Я рад стараться
позабыть, но стоит перед взором путник.
Отпусти! Не грехи, отпусти в дорогу,
проводи до границ, пожелай удачи.
Видишь, небо, почуяв мою тревогу,
бухнет тучами серо, дождями плачет.
Что играют его золотые струны?
Где сверкают в его волосах рассветы?
Он ушел вникуда, озорной и юный,
он в беде - я помыслить страшусь об этом.
Знаю, скажешь, по чину ль такие страсти!
Королевство сиротить, бросать - могу ли?
Разреши мне своею священной властью.
Или без отпущения, так - уйду я.
Там, где зорями утро штрихует небо,
может статься, что снова душа воскреснет,
если, с кем бы он ни жил, и кем бы ни был,
отыщу я свою золотую песню.