Разбирала на досуге я свои старые почеркушки и увидела стихотворение. Вроде как и ничего выглядит, рифма есть, но что-то мне не нравится. Выношу на ваш суд, прошу помочь с нахождением этого "что-то", которое стоит исправить. Хотя, наверное, просто ритм хромает на обе ноги.
У неё были сны и звезды, Всё, что нужно, белые зубы. У меня – чернила и вёсны, Любовь, время, бледные губы.
читать дальшеУ неё были ночь и сласти, Принцы, вера и храм над рекой. У меня – лишь мечты и счастье, Друг, улыбки и кот Дикой.
У неё вдруг не стало света, Электричество всё – долой! У меня – не стало ответа На вопрос очень, очень простой:
«Скажи, милая, где ночуешь Это ночью без снов и звезд? Скажи, милая, где ночуешь Без чернил моих и без вёсн?»
Пиши, не думая, и будешь признанным; придурков много, а ты — особенный, ты их не слушай, они — неумные, они завидуют твоим способностям. Побольше пошлости, поменьше ритмики, плевать на грамотность, блевать на правила. Ломай упорностью и ярким опытом.
Когда-нибудь я смогу сыграть мелодию подземных дождей на сломанной скрипке под удары солнечного там-тама
У Алисы поехала крыша, А Шляпник помчался за ней. Не видит, не слышит, не дышит В запутанных сказках людей, читать дальшеНе ведает ограничений, Пускается в вольный полёт: Наш малый компьютерный гений Дал точный кровавый расчёт. В графических чётких текстурах Прописан печальный мотив: Алиса теперь - просто дура, Проекция уличных див. Нам скажут: «Без боли – куда же? К чему эти чувства, любовь?! Теперь всё для смеха и блажи! Запросы на мясо и кровь!» Сюжет мясорубки дан «свыше», А сказка – в слияньях теней. У Алисы поехала крыша, И Шляпник умчался за ней.
А помнишь, всю зиму ты проходила в сапогах-демисезонках? читать дальше Без колготок и постоянно в платьях, сарафанах, юбках. Вся такая легкая и воздушная не улыбалась без повода и смотрела томно. Он спрашивал: "Ты не замерзла? Они ведь осенние!". А ты действительно страшно мерзла тогда, но смеясь отвечала: "Да брось! Я ведь никуда и пешком-то не хожу. Ты меня сам везде возишь.". В реальности ты много ходила одна по морозу. Особенно когда утром выбегала из его роскошной квартиры одна, пока все спят, пока даже дом.работница тетя Женя спала. Ты собирала волосы в пучок, надевала пальто, сапоги и выбегала из дома. Тебя всегда замечал только консъерж у выхода, а ты постоянно накручивала себя: "наверное он думает, что я проститутка. Конечно, я ведь появляюсь здесь каждые выходные после полуночи, а ухожу, пока еще темно." Ты так не хотела, чтобы его родители знали тебя, а еще больше не хотела, чтобы он видел тебя утром "живой": без прически, одежды, макияжа. Просто ты заранее, еще на подсознании знала, что не нужна ему и совсем не понимала, зачем он тебя держит. Всякими средствами пыталась удержать занавес красоты между вами, не открывать сцену с голыми и помятыми героями в воскресенье утром. Ты даже не пускала его к себе домой. Ни единого раза. "у меня вечно бардак, да к тому же не дай бог он зайдет в ванную, там все мои средства по уходу, он не должен думать, что красота дается усилиями, да к тому же бабушка... Зачем ему видеть все это?". И действительно, полки в ванной были завалены скляночками с прикленными на них бумажками с надписями "чистотел", "алоэ", "череда" и другими. Эти настойки делала бабушка по маминой линии, на покупку средств известных марок денег у тебя просто не оставалось. На белом мраморном умывальнике, в мыльнице лежало темно-коричневое мыло в резким специфическим запахом - дегтярное. Им ты умывала лицо. Реалиями своей жизни ты просто боялась спугнуть его, идеального мальчика, из идеальной семьи. Ведь идеальных сказок про золушек не случается, и им приходится много врать и порой, показывать принцам жизнь, которой на самом деле не существует.
Удар. Еще удар. Меч прошел совсем рядом с лицом защищавшейся девушки, однако ей удалось уклониться. Нападавший сделал несколько атакующих выпадов, однако Шейла успела выставить блок и резко развернулась, целясь нанести удар по плечу противника, но нападавший мужчина был опытным воином и предвидел эту атаку. Одним движением руки он остановил ее, и нанес резкий удар ногой по ребрам. Шейла упала и ощутила солоноватый привкус крови во рту. Боль, словно каменная плита, сдавила грудь. - Вставай, - холодно произнес Рихард. – В настоящем сражении никто не будет ждать пока ты отдохнешь. Он был прав и девушка это знала. Она медленно поднялась и облизала губы. Мужчина наступал, нанося серию ударов по нижней половине тела. Шейла старалась уклониться и сохранить устойчивое положение, но за каждым ее движением следовал новый яростный выпад, и ей приходилось ограничиться глухой защитой. Что бы она не делала, ей не удавалось его достать. Рихард предугадывал все ее движения, а затем обтекал их как вода. читать дальше- На сегодня всё, - наконец произнес он, и, убрав мечи в заплечные ножны, покинул зал. Девушка осторожно опустилась на маты, лежавшие у входа. Шейла догадывалась, что у нее сломано ребро, возможно даже несколько, однако сейчас у нее не было никакого желания двигаться, бой ее совершенно измотал. Девушка закрыла глаза и облокотилась головой о стену. - Ты выглядишь, словно была на войне, а не на тренировке, - услышала она знакомый голос и открыла глаза. В дверях стоял усмехающийся Страйп. - Ты же знаешь, Буран легендарный воин. Его атаки беспощадны, - ответила Шейла и попыталась встать, однако резкая боль пронзила бок и девушка тихонько охнула. - Не двигайся, я отнесу тебя в Сад Геллерты, - произнес Страйп и легко поднял девушку. - Спасибо, - улыбнулась Шейла и обвила руками его шею (изменить?) – Не боишься, что тай-Гиола будет недовольна? - У меня будет хорошее оправдание, - засмеялся Страйп. - Насколько мне известно, Сады - место отдыха и восстановления. А у меня сейчас на руках молодая студентка, получившая серьезные травмы во время тренировки, которой тяжело двигаться. Я был просто обязан помочь ей, как и подобает истинному воину. Девушка хотела засмеяться, но новая вспышка боли заставила ее сдавленно охнуть, и она замолчала, пытаясь абстрагироваться от боли. Страйп был ровесником Шейлы, однако ему удалось попасть в Академию Сильвер намного раньше. Чистокровный эльф, он с малых лет умел обращаться с оружием. Как и все эльфы, Страйп был великолепным лучником и следопытом, однако именно цвайхандеру было предназначено завладеть его сердцем. Многие Тайхо и Старейшины видели в нем большой потенциал и предполагали, что со временем он станет одним из Мастеров. Именно так иногда называли Тайхо. (изменить?) И Страйп оправдывал их надежды. Ежедневно он проводил по шесть часов утомительных тренировок, оттачивая свое мастерство. Эльф, с девушкой на руках, прошел по просторному белому коридору, ведущему в одну из многочисленных медицинских частей. На первый взгляд это была небольшая комнатка, с резким запахом медикаментов и элегантными шкафчиками. Однако за стеной одного их них скрывался проход в целительный Сад. Страйп ловко открыл дверцу шкафа и переставил местами несколько препаратов. Стенка быстро отъехала в сторону, открывая проход, однако он оказался слишком узким для него. -Похоже дальше тебе придется идти одной, - произнес Страйп и осторожно опустил Шейлу на пол. -Я справлюсь, не переживай, - усмехнулась девушка и проскользнула внутрь. Нажав на камень-рычаг она закрыла дверь. Ранее неоднократно ей приходилось проходить по этому коридору, однако только теперь Шейла поняла, для чего в проходе были поручни. Пока она шла, у нее дважды подгибались колени, от боли и усталости, и лишь только благодаря этим поручням, за которые она хваталась каждый раз, когда боль давала о себе знать, девушка не падала. Шейла миновала проход довольно быстро и через несколько минут перед ней открылся изумительный вид. Сад был наполнен звонкими песнями птиц и пряными ароматами лесных трав, а в густых кронах деревьев таились прекрасные дриады, всегда готовые развлечь разговором пришедших. (Мне кажется или действительно складывается ощущение о болтливости дриад?) Посреди Сада был расположен огромный каменный бассейн, наполненный целебными водами, в котором отдыхало несколько девушек. -Бог мой, что с тобой случилось, - ахнула одна из них, когда Шейла подошла к краю резервуара. -У меня была тренировка, - усмехнулась девушка, и, избавившись от одежды, погрузилась в воды бассейна. Легкое голубое сияние окутало ее тело, принося облегчение и расслабляя уставшие мышцы. - Такое впечатление, что он готовит тебя в Патрули, - улыбнулась сидящая рядом блондинка. - Кто знает, - поморщилась Шейла и ушла с головой под воду. Боль постепенно отступала, и ее сменяло приятное легкое покалывание. Постепенно девушка начала расслабляться и перед ее глазами стали проплывать воспоминания.
Может быть, он видел ее однажды в театре, может быть, читал о женщине в тонкой белой вуали с изящным бледным лицом и глазами, выражение которых кажется смутно знакомым, но не понятным, не объяснимым. Только в последние несколько месяцев не проходило ни ночи, чтобы она не снилась ему, ни дня, чтобы ему ни казалось, что она, невидимая, где-то совсем рядом. Не то чтобы она за ним наблюдала. Может быть, и наблюдала, конечно, но как-то холодно, отстраненно, хотя от этого не менее пристально. Будто он стоит в долине, а она – на холме и видно, что голова ее повернута в его сторону, но из-за большого расстояния, из-за закатного солнца, освещающего ее фигуру сзади, невозможно разобрать смотрит ли она на него или на деревья за его спиной, а может быть просто стоит, закрыв глаза, и слушает ветер. - Если я от страха жмусь в угол, она делает два шага навстречу, если остаюсь на месте – один, если иду к ней – отступает. И тогда я бегу, запираюсь в спальне родителей, а она открывает балконную дверь и идет по коридору ко мне... Коллега на работе рассказывает сон, но все замолкают, как только человек входит в комнату. А это о ней, он знает, он чувствует – о ней. На обеде он идет в кафе, чтобы выпить кофе. Молодая девушка в узких джинсах разговаривает по телефону, и он слышит обрывок истории: - … а она ему говорит: когда умерла твоя мать, я положила тебе в постель флейту… почему ты никогда не играла на ней? Он идет следом за девушкой в надежде услышать еще что-нибудь о даме из сна (ведь о ком еще она могла говорить?!). На улице мокрый снег – весь мир кажется скрытым вуалью. Из-за холодного ветра не разобрать чужих слов. Девушка скрывается в здании музея и он, не зная, что делать, входит за ней следом, долго бродит по тихим полутемным залам. Его не оставляет ощущение, что ему нужна лишь одна маленькая подсказка, лишь один знак, чтобы понять, кто эта дама и какое значение в его жизни имеет ее взгляд из-под вуали. Он входит в зал сюрреализма, и сердце его начинает биться сильнее. Картины проплывают перед глазами как пейзажи, которые видишь из вагона поезда, но он уже чувствует, он уже знает, что ответ там, на конечной станции, в глубине комнаты. Не глядя, он подходит к хорошо освещенной картине и медленно поднимает глаза. Это «Влюбленные» Магритта. Мужчина и женщина, чьи лица скрыты тонкой тканью, сливаются в поцелуе. Кто-то подходит к нему сзади. Он чувствует легкий запах сладких духов. Это женщина с изящным бледным лицом и глазами, выражение которых кажется смутно знакомым. Человека прошибает холодный пот. - Одна из моих любимых работ, - говорит женщина. – Многие искусствоведы полагают, что это иллюстрация старой идеи о том, что когда мы любим, мы слепы, но есть и такие, кто утверждает, что так художник представлял себе Смерть. - Значит, я умру? – голос его дрожит, в глазах – белый туман, отчего бледное лицо женщины кажется скрытым вуалью. От возрастающей слабости, ноги его подкашиваются, и он падает вниз, падает вниз и чувствует, как его подхватывают мягкие нежные руки.
Спящему человеку снятся черные и белые птицы, которые как яйца высиживают человеческие сердца. Кто виноват в том, что его сердцу досталась черная птица? Чья заслуга в том, что о его сердце заботится белая? И какая птица укрывает крылом его собственное маленькое испуганное сердце? Черные птицы кричат, точно целый лес вековых деревьев скрипит перед грозой. Белые птицы молчат, смотрят внимательно и осторожно. Спящему человеку снится, что его сердце вот-вот станет очень горячим, расширится и заставит, наконец, треснуть сковывающую его скорлупу. Одеяло сползает на пол, от волнения он ворочается с одного бока на другой, прикусывает губу во сне. Стены спальни покрываются сетью трещин, через которые брезжится слабый утренний свет. Не страшно потерять привычное: комнату, тело и даже мысли – это не более чем скорлупа. Но страшно, так страшно и так волнительно увидеть над своей головой крыло. Черное или белое. От утреннего сна не остается ничего кроме смутного воспоминания. Нужно бежать на работу, сегодня так много важных дел! На улице зябко и холодно. С голых ветвей деревьев с шумом срываются вороны. И что-то неясное вдруг защемит в груди человека, когда он остановится, чтобы посмотреть на них, кутаясь от холода в тонкое осеннее пальто. И что-то внутри всколыхнется, когда два потрепанных белых голубя подойдут совсем близко к его ногам, так близко, что можно будет коснуться озябшими пальцами их жестких перьев.
Хочу узнать у вас - есть в этом что-то осмысленное или со мной случилось творчество в стиле вконтактного статуса? Хочу узнать у вас - есть в этом что-то осмысленное или со мной случилось творчество в стиле вконтактного статуса? Капля рижского бальзама в кофе - и день чернее ночи, а сердце не бьётся - отточиями трепещет и запинается, спрашивает, сомневается, продолжает изнашиваться. Мир никак не раскрашивается - плевать... на кончик карандаша химического, горького, неэстетически грызенного посередине - между синим и красным. Мир просто обязан быть разным.
Январский ветер забрался не то что под свитер, а под ключицы, И ты идешь в гости, сама не зная, что может теперь случиться, Когда одинаково славно поется, плачется и молчится В компании тех, кого видишь всего второй или третий раз, Где много улыбок, смеха и даже любви, а тебе все мало, И ты, улыбаясь, пытаешься снег вытряхивать из карманов, Зная, каждая женщина тебе здесь сестра и вторая мама, А каждый мужчина - друг и любимый оболтус-брат. Но ты принесла эту боль, этот ветер, спрятанный под одеждой, Внутри тишина: не осталось ни слов, ни доводов, ни надежды, Но здесь невозможно плакать, не хочется спрашивать больше "где ж ты?", А хочется танцевать, смеяться, печь пироги и варить узвар. И ты до последнего держишь себя в руках, на ладонях, в пальцах, А после всего вдруг разом снимаешь с себя и броню, и панцирь, И как хорошо, как нелепо и как же правильно просыпаться В компании тех, кто почти случайно тебя позвал.
читать дальшеЕл я её горячей. Было! Жадно давился кусками пряными. От наслаждения челюсть мою сводило. Месть – это вам не сухие пряники! Месть – это блюдо солёно-острое. Месть остывает крайне долго… но бьёшь застывшего жира коросту и жрёшь её оголодавшим волком! Ел я её и холодной тоже. Тонко на мысли слезой намазывал. Мерно катал желваки под кожей, разгрызая змеищу эту стоглазую…
Местью моею мост я вымощу. Задрожит тетива под два мегагерца. Выйду на мост, стрелу пущу. И застрелю. Себя. В сердце.
On Satur(n)days we used to sleep, the other side exploring, alive in our dreams ... Free from the pain, home where we belong and guarded by the shadows of the enchanted realm.
(с) Sopor Aeternus and The Ensemble of Shadows
Катанонический ступор. Задеревенелые мышцы, стиснутые челюсти и пуговичная гладь вместо зрачков. В 1874 году Кальбаум дотошно распишет симптомы. Растянутые невидимой дыбой мускулы – мышечная гипертония, зрачковый рефлекс практически отсутствует, грудная клетка под больничной робой в мелкий горошек (несколько пятен свидетельствуют о кормлении «с ложечки») почти не колышется. Легко поверить, что Лерой уже мертв, а не болен. Трупное окоченение наступает на десятом-двенадцатом часу. Труп даже не слишком свежий – губчатые борозды-шрамы не отличить от мокроватой гнили. Сиделки Лероя не любят – логики в том никакой, он самый тихий из пациентов «Убежища», за несколько месяцев (лет? Десятилетий? Безкожее лицо лишено и морщин, ему можно дать двадцать и сто лет) не произнес ни слова. «Деревенелый» он тоже не один, да и красавцев среди психов не больно-то сыщешь. Сиделки боятся Лероя – иррационально, так страшатся проходить под лестницей, черных котов и числа тринадцать. Широкобедрая квартеронка с пахнущими гусиным жиром волосами и слоем грязи под ногтями жмурится, когда переодевает или пытается накормить его – сиделкам не выдают перчаток, а жаль, прикасаться к Лерою ей противно и страшно. Он вроде паука или огромной облезлой крысы. Квартеронке всегда достаются самые мерзкие больные – кого получше да поспокойнее «забирают» себе белые. Справедливости нет. И не будет. В прозрачных, как первые капли дождя, глазах Лероя, мелькают тени и отражения. Слепой, он видит. Лерой видит старика на соседней кровати – богатый негоциант, он зажился на белом свете, сынок-транжира устал ждать наследство, да и сдал папочку в «Убежище» - мол, выжил из ума. В первые дни старик возмущался, ругал санитаров и даже пытался драться, но его связали по рукам и ногам и затолкали в рот комок собственных же панталон. Теперь бывший негоциант молчит. Лерой видит юную деву – ее лицо посрамило бы рафаэлева ангела, а телом нежна и хрупка, словно китайский фарфор. Она похожа на Деву Марию – даже до непорочного зачатия. Пока рта не раскроет – матросская и извозчицкая ругань срывается с губ грязными комьями. Иногда она обмазывает нечистотами кровать и норовит вытереть руки о сиделку или санитара. Ее наказывают голодом. Зависая, пока меняют постель (синдром воздушной подушки, позвоночник закостенел, и одновременно хрупок, как скелет ископаемой рептилии), Лерой видит и других. Некоторых он узнает. Узнает болезненного, какого-то мягкого – будто из тающего воска его слепили, текучего прозрачного воска, - юношу; юноша спит, и веки его трепещут, а рот полуоткрыт, на нем капелька слюны. Иногда юноша что-то говорит. Узнает изможденного мужчину – острые йориковы скулы, сальные космы и хитрая ухмылка, странно для того, кто не приходит в себя. Узнает аристократа – кровавая бахрома вместо губ и тени за изголовьем чуть менее аристократичны, чем следует, но не приходится сомневаться, когда-то к этому человеку обращались «сэр» и никак иначе. Узнает многих других. В течение нескольких секунд запахи немытых тел, мочи, экскрементов, подпорченной еды (пациентов кормят неплохо, но многие по-крысьи прячут под подушкой и одеялом остатки) наваливаются медвежьими объятиями; хуже всего – узнавание, краем уха ловит ворчание «Опять мне этого урода кормить, чтоб уж сдох, наконец-то!», а потом Лерою чудится, будто все спящие указывают на него недвижимыми пальцами. Лерой перестает узнавать. В Стране Чудес Безумный Шляпник просыпается с присохшим к нёбу криком ужаса.