[Свезу Марво]

Ты человек-этап в моей паршивой жизни,
осталось докурить и в ночь уйти.
А в голове больной барахтаются мысли-
в догонку не услышу пожожди!
И все бы ничего, этапных много было.
Смеялась, плакала, губила не любя,
похожее в бразильских сериалах мыло.
В твоем же сериале больше нет меня.
Я бумерангом в жизнь твою хочу вернутся.
Пробраться вором к сердцу и украсть его.
Мне носом в камень суждено уткнуться,
этап закончен." ВМЕСТЕ" НЕ ДАНО.

@темы: Стихи

---

Кровавая Мэри

[Zona Rosa]

There was a map of Vietnam on the wall of my apartment in Saigon and some nights, coming back late to the city, I'd lie out on my bed and look at it, too tired to do anything more than just get my boots off. That map was a marvel, especially now that it wasn't real anymore.

Michael Herr, "Dispatches"

Открытая дверь, ворох карт на столе, мятый флаг -
Там, в штабе, сидят офицеры, считают потери,
Пока ты вгрызаешься в память и чувствуешь как
Ползет темно-красной змеею Кровавая Мэри.

Ты спасся почти, на минуту сбежал в этот рай.
Барменша мешает коктейли из спирта и крови,
Она любит тех, кто уже насмотрелся за край -
Да кто их не любит, пропахших Кхе Саном героев.

Лишь Мэри стреляет в тебя метче, чем в остальных -
Ты сам угодил в ее плен, подписал ей расписку,
Советы - всё громче при каждом ударе под дых -
Спасаться, бежать со всех ног и свалить в Сан-Франциско.

Полгода ты в этой войне, будто пуля в виске .
Почувствуй ее, запиши ее так как ты можешь,
На стенах, шли маме в конвертах, рисуй на песке.
А если сотрется - ещё и загонишь под кожу

Автографы Мэри - на память о вечной тоске.

@темы: Стихи

---

[Shelen]

Доброе утро!Я здесь новенькая...А посему,"критикуя и рецензируя",не будьте уж очень строги,..пожалуйста...

За днями дни в копилку лет
Монеты прошлого бросаю...
Но день придет, и скоро мне
Платить за все,я точно знаю.
Счета предъявят,и тогда,
Копилку расколов на части,
Отдам ли то,что сберегла
От разорений и напастей?..

Монеты звонкие к ногам
Надменных судей вряд ли брошу-
Всё то,что свято берегла,
Для них-лишь горстка медных грошей.
Их запечатанным ушам
Неведомы раскаты грома,
И разноцветье по лугам
Слепым глазам их незнакомо.
Не исказит застывший лик
Отчаянье тоски и боли,
И счастья сладостного миг
Улыбкой нежной губ не тронет.

Безропотно ваш приговор
Моей душою будет принят,
Но вверх взметнувшийся топор
Монет волшебных не отнимет.
Вершители моей судьбы,
Вы лишь над памятью не властны...
Я дней минувших медяки
Не разменяю понапрасну,
Не выкуплю остаток лет
Ценой минут неповторимых,
Отдам друзьям-пусть обо мне
Поплачут над моей могилой...

И я,как старый нумизмат,
Перебираю дни за днями-
Прошедших лет бесценный клад,
Монеты счастья и печали...

@темы: Стихи, Творчество

---

[Всё Пиздато]

из ненаписанного (12)

как рыбе, выброшенной из воды на воздух,
мне просто
грустно,
так рвет грудь снарядом,
окропляя все тепло-розовым,
после -
как в зыби сна, рядом валькирии,
значит не будет проседи
посреди боя,
значит просто погибли мы.
-я прошел испытание?
или не в той войне бился,
либо мой ориентир мнимый?
-ты храбр был, воин,
не каждому дан шанс сразиться с принципами,
с самим собой
ради своей любимой.
но раны твои не смертельны,
хорошо ли то, плохо ли,
просто знай, что умерев в постели,
а не в боя копоти,
ты, как другие, не станешь за слабость растением,
а будешь долго сходить с ума в аду
своей комнаты.

-через глаз окна плохо видно
внутри черепа происходящее-

но в твоих силах только
сделать так, чтобы ларец
не стал заколоченным ящиком.
развеялось дымом видение,
но грудь не срослась и сердце из нее на грязь выпало.
я, даже будучи привидением,
буду тебя петь песню,
из себя все мерзкое выполов.

---

[ЛеЕра]

Здравствуйте! Интересно было бы узнать ваше мнение...

Антивера

Мы не верим тому, что разносит молва.
Мы не верим болезненной честности глаз.
И когда в наши души возносят слова,
Тяжкий груз антиверы довлеет на нас.

«Веры нет, - мы кричим в перекрестье путей, -
Этой пошлой борьбе или призракам слез,
Лживой тени свобод и проклятью идей,
Безразличности счастья, бесправности грез…»

Наши уши закрыты от чуждых надежд,
Наша речь запечатана сотнями фраз.
Мы способны заткнуть миллионы невежд
Лишь одним мимолетным раскрытием глаз.

Мы не верим себе, и нет веры другим.
Нам в потёмках за истиной долго блуждать.
Что позволит поверить слепым и немым,
Чтоб в неверии тщетно себя оправдать?..

@темы: Стихи

---

[Corsaire]

Вот серебро,загадочный металл,
Всегда,во все века его шлейф тайны покрывал,
Но в горне кузнеца,под инструментом ювелира,
Он принимал все формы мира.

Священное распятье на груди,
Серебряная ложечка сервиза,
А может быть изысканый виток
На гербе благородного маркиза...

Распались прахом бренные тела,
Ушли великие и гордые столетья,
Забылись громкие дела
Уснув под грузом многолетья,

Но даже всемогущее,нетлеющее время,
И золота огромнейшая власть,
Затмить ни разу не сумели
Металл,чье благородное призвание Сверкать!

---

Полёты под полной луной

[Искренность]

А вослед хохочет луна –
Полная, как безумие,
Как полный вперёд,
Как полное погружение
В бездну весеннего неба,
Как в черноту твоих глаз.
И моё полное сердце
ПолнО весны и отчаянья
Оттого, что уже весна,
И что вслед несётся
Хохот колдуньи-луны.
А земля под крылом полна
Молоком материнской ласки
Ещё не родившихся трав,
Не расплесканной мартовской нежности,
Не вспорхнувших песен и смеха
Колдуньи полной луны.
10.03.09

@темы: Стихи

---

Про мышей и пузырей

[Принцесса Сальмонелла]

Жалко, что нет тэга "эпос"


ПРО МЫШЕЙ И ПУЗЫРЕЙ

Они умеют летать. Вас это удивляет? Многих удивляет. Вообще, это не полет. Это скорее плаванье. Но не в жидкости, а в воздухе (это смесь газов). Впрочем, о воздухе вы, надо думать, знаете достаточно. А вот о них...
Они – пузыри; это такие удивительные и даже разумные организмы. Самое удивительное: они легче этой самой смеси газов – воздуха. Как это получилось? Ну, эволюция, привычка и прочие скучные, маловероятные вещи. Но результат!..
Вот послушайте: с виду они почти круглые, оболочка тонкая, но прочная, плюс подшерсток (или там – пух). Питается всякими мелкими летучими и нелетучими (рот очень небольшой). Способ движения - реактивный. Маневренность, скорость – ого! (когда не ленятся). Внутри все ещё интересней, но утомительно в описании, малоизученно и интимно.
Пузырь любит пищу. Иначе сказать нельзя: ведь съесть много – значит, утратить возможность летать, т.е. плавать. Поэтому их любовь к пище драматична. Да.
Но без мышей пузырь – ничто. С мышью же он пузырь в полном смысле слова. Пузырь, способный МЫслить, исполненный сМЫсла... как-то так (тут я перескакиваю, но это слишком важно, да и говорить о них отдельно невозможно).
Так вот: в сущности, они антиподы. Пузырь легкий, круглый, КРУПНЫЙ. И довольно пустоголовый. Летает Плавает.
Мышь: довольно тяжелая (конечно, в смысле плотности). Продолговатая. Мыслит рационально, хотя и не без суетности. Способна быстро бежать (и чаще так и поступает).
Еще различий много, и они будут выявлены позднее. Пузыри и мыши, в сущности, комплементарны. Так распорядилась природа. Вместе они – цивилизация (довольно громко сказано, однако так они сами считают). «ЦИВИЛИЗАЦИЯ ДРЕВНЯЯ И МОГУЧАЯ»... хоть это уже совсем смешно звучит. Но, однако: история, культура, вообразите, технология, наука, войны, и прочие тонкости и гадости.

* * *

Где, как, когда – не будем уточнять, но было вот что...
Нет, будем последовательны. Лучше начнем с истории. Или: как все предположительно начиналось.
Согласно летописи (1), Бул I (личность мифическая, культурный герой и т.д.) довел свой народ до невиданной высоты. В прямом смысле: пузыри поднялись выше облаков и обрели новые места кормежек (много мелкой летучей еды). Победили племя каменных цуцеров (2), (как эти летают, вообще непонятно, но летают!). Имена вожаков история умалчивает. Известно только, что племена (точнее, стаи) были примитивные, варварские и очень плохо пахли. Как победили пузыри, тоже известно не наверное, но, скорее всего, нахрапом, числом и примитивными каменоломными орудиями. И стали господствовать в небе, сделавшись мирными и легкомысленными.
Ну, а внизу зародились новые враги. Вернее, пришли и расплодились. Все по принципу замещения. Названы они были просто цуцеры (3). Очень мелкие, гораздо меньше каменных. Внешне – пузыри, тоже плавают. С виду – чепуха, не противник. Но, увы, только с виду.
Дело в том, что цуцер имел острый ороговевший клюв и легко пробивал тонкую шкуру пузыря: «П-сссс...» Не смертельно, но удержаться в небе оказывалось невозможно. Собственный легкий газ пузыря печально утекал через дыру. И с тихим «п-сссс» он неудержимо падал наземь. А эти твари – цуцеры – были ловки и на земле. Тут же набрасывались и истребляли сдувшиеся тушки. Это стало бедствием.
Бул 4,5 (получил прозвище за малые - в сравнении с предками - размеры) был пленен со своей гвардией. Армия оказалась разгромлена, а все живые попали в рабство: непосильные грузовые перевозки и унизительное добывание неаппетитной пищи для коварных и мелких поработителей.
Бул 4,5 бежал в горы. Именно сбежал, ведь он был дыряв и измучен (да и не сбежал, а почти уполз). С парой соратников. К горе Кукиш.
Там, в высоких травах, они спрятались, чтобы залечить раны и обдумать отчаянное положение предметов. Бул 4,5 понимал, что все плохо: цуцеров много, и плодятся они жутко. Откуда они пришли, неизвестно. Наглые, прожорливые, говорят на диком и неприличном наречии - ничего не понятно. Старыми методами воевать с ними оказалось совершенно бесполезно. В общем, полное поражение.
Пузырям предстояло умирать. Бул 4,5 это уже понял и пребывал в угнетении: не ел, не пил, а только все время лежал. Но тут всё изменилось, и явилась МЫШЬ. Цециния 2128-ая (а также: Зуза Лулла Митиша и т.д.; не хватает места!.. у мышей так: народ древний, тысячи лет письменности, библиотек, летописей; к себе относились внимательно).
Бул 4,5 забыл о всенародном горе и о собственных неприятностях. И вообще обо всем (в летописи этого нет, но я не сомневаюсь). Она была совершенна (ну, вот об этом там сказано). И совершенно другая. То есть: совершенно не пузырь. Он был, сначала, более чем удивлен (и заинтересован). Ну, а потом просто сделался влюблен (чего ранее никогда не умел). Плюс чувствительный ландшафт горы Кукиш: медленно передвигающиеся дергуны – толстые, покрытые прозрачной стреловидной листвой; бархатистые и ломкие присоски двуснастника, заполнившего весь западный склон и свистящего на ветру; икающие по весне шыхи; и... [но это я опять уклоняюсь от темы!..] - где все и происходило.
Бул 4,5 Цецинии тоже, в общем, понравился. Странные формы, грубоватая непосредственность, да и какая-то беззащитность, несмотря на размеры. Ну да, это, конечно, не страсть, но для мыши в юной поре это и так много (они ведь очень осторожны!). В летописи сказано, что она сразу разглядела в нем царственность, и они беседовали «о житии народов своих, и о бедах их, и чаяниях» (а я думаю, там было больше личного).
Он рассказывал ей об облаках – ведь у него больше ничего не было; она – про клады в норах предков, и про искусство сложения стиха длиной в один стебель травы со. Им трудно было понять друг друга. Ведь все по-разному (а куда в это время делись соратники, ничего не сказано).
И тут Бул 4,5 пожаловался. Ему не хотелось терять достоинства... но вообще, пузыри жалобщики. А тут такое горе, и все - правда (они и приврать могут!). Мыши же сострадательны, и у них чувство долга сильнейшее. Ну, в летописи говорят про угрозу и для мышей: цуцеры добрались уже и до предгорий Кукиша, дрались со сторожами, лезли в кладовые, портили запасы. Ничего мышиного они не ели, но вредили, исходя из своих принципов, о коих нам ничего толком не известно, кроме того, что цуцер последовательно агрессивен, и главное, чтобы все раскусить, взрезать, и, прошу прощения, вывалить наружу.
Царица оценила угрозу: возможный хаос и гнусный запах в упорядоченных кладовых. А, все-таки, Бул 4,5 понравился ей (пусть – только понравился), но – сразу! Она пообещала поддержку военную и научно-техническую. Старые методы боевого пузыриного нахрапа были неприменимы во всех отношениях (кроме, разумеется, умения плавать в воздухе – это она оценила). Бул со всем согласился, пошел на все условия, принял критику. Он сделался бодр и активен – просто неуемно. Правда, говорил больше невпопад и все смотрел и смотрел на царицу (ее даже чуть-чуть раздражала эта возникшая пучеглазость). Она пригласила его (ну, про двух соратников точно забыли! но потом они появятся) в гости, оказала, как и положено, царский прием (Була даже кормили довольно изысканной пузыриной едой; монаршие повара едва не отравились при готовке).
Да, он был устыжен мышами. Литература, живопись на растительных листах, резьба скорлуп, языки одиннадцати континентов (включая подводные)... архитектура, естествознание, философия, изощренное военное дело и многое другое. Молодой и неискушенной цивилизации пузырей только предстояло до этого дорасти, если предстояло.
Но напомню: мыши не умели плавать по воздуху. Хотя многие из них говорили, что «этого им только недоставало!..» и презрительно относились к летающим крохам, вроде трубокрылых и лаполетающих. Но пузырь – совсем другое. Это - громада (даже при небольших размерах Була 4,5)! Не лезет ни в какую нору. Поднимает (зачем?!) громадные камни и роняет. Хотя, кажется, вполне безвреден и понятлив. Кормилица королевы Цецинии, подслеповатая старуха, говорила даже, что он похож на раздутую мышь, и что вот ее собственная бабка была ТАКОЙ жирной, что...
Бул же 4,5 многое узнал и освоил (пузыри вообще схватывают все налету). Они с царицей решили создавать первую в истории мышепузыриную армию. И тут военный гений Цецинии породил невероятную по хитрости и разрушительности идею совместного воздушного боя. Мышь помещалась в плетеной корзине, подвешенной к пузырю, и могла вести бой длинным копьем, дротиком и ядовитыми бомбами (4), стрелять из маленького лука или духовой трубки. Арсенал пузырей был также обновлен, и на смену всему тупому и грубому пришло все изящное, удобное и по-мышиному острое. И еще – латы из прочных красивых скорлуп из ореха хим, связанных волокнами (ну, про волокна в первоисточнике неподробно).
Теперь цуцер не мог нападать сзади, сверху и с боков. Бесполезно. Ну, а спереди он и раньше боялся (вот тут объявились соратники: племянник Булен и староста Пузес).
Нужно было освободить из тяжкого плена хотя бы часть пузырей. Под покровом ночи в каменоломнях у оз. Дохлого, где плененная гвардия Була изнурялась ломанием, глотанием и перетаскиванием камней (произвол завоевателей), отряд мышей и племянник Булен провели знаменитое «Освобождение от Пут». То есть, мыши перегрызли веревки и выпустили в небо помятую гвардию.
Конечно, всем требовались лечение и отдых. Но вот, наконец, пузыри вновь округлились и повеселели, и тогда была создана воздушная гвардия двух королевств: Пузырилья, «Летучая Смерть». Грозное зрелище: пузыри - в латах, мыши - в прочных корзинах, кольчугах, с длинными копьями-прободателями, под лапкой – ядовитые бомбы. И всё сверкает.
Итак, все воодушевились и решили дать бой цуцериной орде. Поймали в кладовых пару вредителей и отпустили к вождям, сообщив о намерениях. Историческое сражение произошло под горой Кукиш, в урочище, ранее называвшимся Прихватами (из-за гриба, в изобилии растущего, липнущего, и так и норовящего впутаться в шерсть), позже названном Победным (ясно, почему).
Цуцеры запрудили долину. Их были полчища. Шесть вождей семи племен (?!) (на вид они различались цветом шкуры) решили наступать на восставших рабов и примкнувших всем стадом. Исколоть, превратить в лохмотья гнусное племя, а этих мелких закопать в собственных норах и исполнить сверху победный танец – вот чего они хотели. Бессчетные толпы, ороговевшие клювы, застилавшая ложные глаза ярость – вот что у них было.
Да, мышей и пузырей было гораздо меньше. Однако – вооружение и мышиная стратегия!.. Пузырилья была спрятана в роще. Вперед, в гущу врага была брошена отборная кавалерия с иглами, верхом на рослых пскукерах. Следом шли отряды грозных отравителей, вооруженных спринцовками, наполненными вытяжкой из грибов уже упоминавшейся неходухи. По флангам ударила быстрая легкая пехота, ну, и лучники. Так цуцеры еще не воевали.
Мыши разрезали фронт напополам своим клином, и обхватили вражеские войска с флангов. Это было кровопролитнейшее сражение! Цуцеры бросались на мышей с неба, но тех укрывали панцири и боевые зонты. Так что схватки шли на земле. А уж тут мышам не было равных по ловкости и смелости! Цуцеры, впервые встретившиеся с подобным натиском, несли огромные потери. Но их было слишком много, из расчета на одну сражавшуюся мышь.
Богатырша Миссета-Гора (ростом с полпузыря!) поразила в этом бою 105 (!) цуцеров. Восемь она нанизала на копье зараз. Но их, все-таки, было СЛИШКОМ много. Мышиное контрнаступление превратилось в утомительную оборону, финал которой был не близок, но очевиден.
Тут, по плану Цецинии, и ринулась в бой Пузерилья. Впереди был 4,5 с наспех сшитым знаменем дома Булов. Он был великолепен! В корзине, грозная и прекрасная, как богиня войны, Цециния с легендарным «Прободателем Твердынь» (5)наперевес, на кольчужке и шлеме – символы Мышиной горы.
Пузырилья с боевым писком понеслась в бой и, разметав удивленно гудящий нестройный рой цуцеров, обрушились сверху на стан шести предводителей семи племен (?!). Смерть их, наверное, была мгновенна и ужасна (если такое сочетание возможно). Примитивные племена оказались без своих властителей и из слабо организованной орды превратились в толпу малознакомых, ни к чему не причастных цуцеров.
Спасая серые пупырчатые шкуры, они разлетелись и рассеялись (разумеется, только те, которых не изловили и не распотрошили распалившиеся союзники). Грозные отравители поливали их ядом из спринцовок, как соусом. А Пузырилья во главе с Булом и Цецинией бросилась вдогонку. Сотни пришлых варваров полегло в рощах и полях, вплоть до оз. Дохлого (из шкур тех, что не были безвозвратно испорчены, после кропотливой выделки потом шили прочные накидки и чехлы, росшие в цене с годами).
Увлекшись погоней, Бул не заметил, как оказался в лесу. Корзинка с Цецинией зацепилась за верхушки высокого торчельца, и царица, не переставая яростно верещать, выпала вместе с прободателем. Бул 4,5 стремительно ринулся на помощь и успел ухватить ее за кончик хвоста в самый последний момент. Сам же, безвыходно запутавшись в сложной упряжи и сильно исколовшись, повис вверх... э-э, нижней стороной тела. Он спас ее, и это для него было главным. И она, не веря еще в свое спасение, не зная о полной победе над цуцерами, смотрела на него (сколько позволяло ее положение в пространстве), смотрела... и решила, что он – герой, что он – прекрасен, и что он – ее избранник (а недостатки? у кого их нет!.. разве, что у нее).
Победа была одержана дорогой ценой. Было много раненых и погибших среди мышей и пузырей (особенно опасны оказались долго незаживающие раны от цуцериных клювов!). Мыши держали многотысячный натиск, а на всех пузырей не успели сделать латы – ведь многие примкнули к восставшим прямо перед боем. Погиб отважный староста Пузес, придавленный и лопнувший под горой цуцеров. Прекрасная смерть для солдата!..
Траур смешался с праздником победы. Цветные головные уборы из перьев шести вождей семи племен (все-таки, тут есть какая-то неясность!) были сохранены в тронном зале под г. Кукиш. Вообще же, эпический размах сражения не удалось передать по соображением краткости изложения; тут можно обратиться к первоисточнику. Впрочем, об этих событиях сложено много сказаний; существует и позднейший, но признанный серьезными историками эпос Экмусия, а также романтическая поэма «Бул и Цециния: небеса и твердь».
Король Бул 4,5 и царица Цециния 2128-ая, носимые и возимые на руках и спинах ликующих народов, не могли оказаться наедине, чтобы выразить друг другу свои чувства (или хотя бы перемолвиться словом). Мышиный двор был очень церемонен и требовал того от других – тем более, в мирной уже жизни. Все, что они могли себе позволить, это – редкие и выразительные взгляды (зато взаимная пучеглазость никого уже не раздражала).
И все же, я думаю, влюбленные боевые соратники сбежали ото всех и спрятались, например, в нижней кроне того самого торчельца, где и произошло памятное падение/спасение, и они сказали друг другу все, что хотели, и даже более. Но они не знали, что со всем этим делать, вот ведь как! И Вы подумаете, что причина трудностей – политическая, экономическая, и т.д.? Нет, конечно же, нет. И тут необходимо всё – что позволяет предмет! – объяснить.
Все мы уже не дети, а если кто и считает себя ребенком, хотя бы изнутри, то те, кто снаружи, все чаще ему напоминают, что это неправда уже несколько десятков лет, откуда ни погляди. И они (те, кто напоминают, и те, кто снаружи), делаются все настойчивее. [...]

(1) Летопись, хранящаяся под г. Кукиш, писаная [...]
(2) Летучие существа с минеральной оболочкой. Разумность многими исследователями ставится под сомнение, хотя несомненно наличествуют развитые рефлексы и инстинкты. Все виды обитают крупными стаями. Хищники.
(3) Как Вы уже понимаете, ничего общего с каменными. Интеллект более сложен и изощрен; группировались в племена под предводительством «вождей» (цветные особи), со смутной идеей мирового господства. Почти всеядны и неаккуратны.
(4) Мешки с сушеными и перетертыми в пыль ядовитыми грибами неходухами.
(5) На архаическом пузырином наречье это оружие именовалось «Большое Протыкло» (или просто «Тыкло»). Сейчас, впрочем, пузыри не любят вспоминать состояние устной и письменной речи той поры.

---

Кровь Сидхэ

[Ticky]

Помещаю начало произведения. Очень хочется услышать отзывы. Даже отзыв "не смог дочитать" будет для меня ценнее, чем молчание (а если человек еще и скажет, почему не смог...).

Ниже - что-то около 5 страниц.
Примечание: после ворда в тексте остались переносы. Я быстро перечитала и вроде их все убрала, но могла какие-то не заметить. Поэтому, если увидите дефис в неположенном месте - возможно, это перенос.

Пролог. От лица Марка Барри

Шумиха вокруг Этэйн МакОк только набирала обороты, когда я выловил Рори МакГуайера, неизвестного в широких кругах фотлландского сценариста, и попросил его написать историю для фильма "Кровь Сидхэ".
В дорогом кафе "Пес Кулана" Рори смотрелся белой вороной: джинсы, местами протертые до дыр, пиджак с вытянутыми локтями, трехдневная щетина. Он нуждался в деньгах и в помощи, но в ответ на мое предложение лишь покачал головой и улыбнулся.
- Мистер МакГуайер, я собрал информацию о вас. Режиссеры отказываются от ваших сценариев не из-за сюжета – из-за финала. В наше время, учитывая засилье Голливуда, популярнее драматические, а то и трагические концовки. На ваших глазах разворачивалась история, к которой теперь прикованы глаза людей всего мира. Я прошу лишь записать ее.
- Хотите сделать на мне рекламу? – неожиданно спросил Рори.
- Я вас не понимаю.
- Я друг Этэйн. И это - замечательная реклама фильму. Про Этэйн МакОк расскажет человек, близко знавший ее! Аншлаги в кинотеатрах, награды на фестивалях, мое имя – в заголовках газет… Но вы ведь знаете: мне не позволят рассказать правду. Ее цензура не пропустит. Фотлланду такая правда не нужна! Этэйн превратиться в стерву, которая использовала мужчин, в бессердечную эгоистку. И под этой ложью будет стоять мое имя!
- Вы слишком критично воспринимаете все, мистер МакГуайер. Я думаю, нам стоит обсудить гонорар, и тогда вы взглянете на ситуацию ина…
- Мистер Барри, - прервал меня Рори. – Если я буду писать этот сценарий, я вас жестоко разочарую. И знаете почему? У моей истории обязательно будет счастливый конец.

1. Киллиан Линч

У каждого человека – свой талант. У меня талант случайно находить приключения и потом от них маяться, у Мари Торме – варить кофе, а у Рори МакГуайера – появляться не вовремя. Рори может часами высчитывать, когда бы лучше позвонить, чтобы не застать человека врасплох, или когда удачнее зайти. Но будь встреча хоть трижды назначена, Рори все равно придется не к месту. Это дар небес, и никуда тут не денешься.
Так что вы совсем не удивитесь, если я скажу, что история началась в тот миг, когда мой друг, как всегда, слегка небритый и с сияющими глазами, ввалился ко мне в воскресенье в восемь утра с радостным криком:
– Киллиан, собирайся немедленно! Мы едем на выставку Этэйн МакОк!
Собираться немедленно у меня не было никакого желания. Я впервые в жизни слышал об этой МакОк, и ночь у меня выдалась бурная. Адреналин шел на спад, усталый организм мечтал об одном из двух: об ударной дозе кофеина или, что го-раздо привлекательнее, о теплой и мягкой постели, в которой можно будет спать В ПРЯМОМ СМЫСЛЕ этого слова.
Я вообще из тех людей, которые предпочитают ночью спать, но вокруг меня всегда хватало безумцев, пытающихся перевернуть мой режим с ног на голову.
– Иди. А я сплю.
– Ты спишь?! – в голосе Рори послышалось такое возмущение, будто я решил освободить уличного сидхэ. – Там Этэйн МакОк, совершенно одна, а ты спишь?!
– Спасибо, я ночью был у Эри.
– Да чего стоит Эри по сравнению с Этэйн? – возмутился Рори еще сильнее. – Этэйн богиня, красавица, самая талантливая девушка Мойтура, цветок, фея, к тому же вытащить ее в людное место – это многоступенчатый квест с толпой монстров на каждом уровне!
Мозг по–прежнему что–то вяло бормотал про сон, но любопытство уже проснулось и начало возражать, что поспать я всегда успею.
– Да врешь ты все. Просто она еще не успела тебя отшить.
– Ты как всегда любезен. Но я даже пытаться не буду за ней ухаживать. Во–первых, она несколько не в моем вкусе, во–вторых, она слишком талантлива и непредсказуема для меня.
Девушка не во вкусе Рори и при этом "цветок" и "фея"? Это уже что–то новенькое. На моей памяти, не во вкусе Рори были только старушки и маленькие дети. Один раз он даже встречался с безногой девушкой – правда, она была мила и изуми-тельно готовила. Поэтому "красавица", за которой мой друг не пытается приударить, должна была представлять из себя нечто абсолютно фантастическое.
– Говоришь, ее трудно вывести на люди?
– Ужасно трудно! Второй раз я могу не справиться.
– Ты?! Не верю!
– Зря, – грустно сказал друг. – Тут даже я могу оказаться бессилен.
Я тяжело вздохнул. Если эта Этэйн еще и способна отбиться от назойливости Рори, то с ней стоит встретиться – поучиться.
– Ладно. Сдаюсь. Едем, – выдохнул я.
– Ура!!! – воскликнул Рори. – Ты не пожалеешь, обещаю тебе! Картины Этэйн – просто чудо!
– Меня не интересуют ее картины, ты обещал мне саму Этэйн.
– Сама Этэйн – генератор чудес! – Рори радостно понесся к машине, я залпом проглотил две чашки эспрессо без сахара и последовал за ним.
Когда мы выехали на проспект, не было и девяти чесов. В воскресенье в такую рань гулять желающих мало, и на улицах была лишь пара зазевавшихся сидхэ–дворников, спешно дометавших дороги, чтобы успеть скрыться в подземелья до ут-ренних колоколов.
"Совсем распустили, – подумал я, глядя на тощего сидхэ с голубоватой кожей и стальными обручами на руках и шее. – Надо предложить на городском собрании, чтобы усилили контроль. Подвалы раньше закрывали. А то по утрам эту шваль ви-деть никакой радости, только настроение портить…"
Я сказал об этом Рори, но тот лишь плечами пожал и пустился в рассуждения о картинах Этэйн. Мы выехали из центра, мимо поплыли высокие заборы частных домов, за которыми виднелись причудливо–витиеватые очертания зданий.
– В общем, я тебя только об одной вещи предупредить хочу, – сказал вдруг Рори. – Ты слишком быстро не говори, и от нее не отворачивайся. И, если говоришь, проследи, чтобы она на тебя смотрела.
Я посмотрел на друга непонимающе.
– Этэйн… Она говорит бойко, но ответ читает по губам. Она глухая…

2. Киллиан Линч

Рори не лгал. Этэйн действительно замечательно читала по губам. Миниатюрная, по–детски хрупкая, с тяжелыми золотыми волосами, закрывающими всю спину, и тонкими чертами лица… Когда она бросилась нам навстречу с радостной улыб-кой, она была подобна порыву свежего ветра в загазованном воздухе города.
– У меня хотят купить картину! – воскликнула девушка, повиснув на шее у Рори. – Ту самую, с колоколами, которую ты ненавидел! А ты опоздал.
– Она мне просто не нравилась, – Рори, с трудом устоявший на ногах, улыбнулся ей, как любимому ребенку. – И у меня была серьезная проблема. Я одного соню из постели вытаскивал, – добавил друг, кивнув в мою сторону.
Этэйн посмотрела на меня, и в ее взгляде была смесь любопытства, интереса, смеха и чего-то темного, совсем не детского. То ли грусть, то ли страсть. Загадка, делавшая ее глаза такими притягательными.
– Ты нас представишь? – спросила Этэйн у Рори, но смотрела она на меня. – Или мне угадать имя с трех попыток?
– Лучше с четырех, – ответил я. – Так интереснее. Три – слишком банально.
– Договорились. Я подумаю над вариантами, – Этэйн подошла ко мне и взяла под локоть. Оказалось, что она едва доставала мне до подбородка. – Пойдемте на выставку. – Она улыбнулась, и улыбка эта была такой же загадочной, как и взгляд. – А пока я буду звать тебя мистер Кисть.
– Почему Кисть? – удивился я.
– Первое, что в голову пришло, – ответила девушка. Но мне показалось, что на самом деле все гораздо сложнее…

3. бин-сидхэ

Каждый день они звонят трижды: в девять утра, в три часа дня и в девять вечера. Бьются, раскачиваясь в колокольнях, сверкают золотыми боками – прекрасные и несущие ужас, сияющие и ввергающие в безумие. Их звук чист, их песнь разлива-ется над городом, проникает сквозь двери и стены.
Блестящие символы человеческой власти, оружие и украшение, стражи и пугала… Я ненавижу их, но не могу отрицать их красоту, так же, как я ненавижу людей, но не могу отрицать их таланты…
Сидхэ смутно помнят, как оказались в рабстве. Помнят ли это люди? Нас ослабили бесконечные войны за власть, и они пришли как раз вовремя, чтобы подчинить тех, кто не ждал нападения.
Дедушка Мидхир рассказывал мне историю о том, как были разрушены наши сидхи. По утрам люди приходили с лопатами и рыли холмы, в которых мы скрывались, – Бри Лэйт, Бруг–на–Бойн… А вечером посыпали землю солью и уходили. Если мы выходили на поверхность, нас отпугивали звоном колоколов.
Люди не шли на переговоры, не собирались сдаваться. И в тот миг, когда солнечный свет попадал в сидх, холм разрушался, оставляя нас бездомными…
Ни одного сидха не осталось, ни одного места, где мы могли бы скрыться, ни одного места, куда бы мы могли сбежать. У нас больше нет родины…
Мы смирились, века рабства сломят кого угодно, и разговоры о восстании для нас все равно, что для людей – рассуждения о Конце Света.
Ведь ничто не вечно, а значит, однажды это прекратиться… Обязательно прекратит-ся.
Но мы ничего сделать не можем – ведь нет у нас силы…
И звенят колокола, блестят золочеными боками на солнце, и разливается их песнь над городом – песнь господства, песнь власти, песнь безумия и боли…

4. Киллиан Линч

Нехватка сна и общество красивой девушки – вот вещи, которые пьянили меня в то утро сильнее, чем могло бы пьянить вино… Я не люблю банальные сравнения. Поэтому я не хочу рассказывать вам о том, как Этэйн очаровательна, жизнерадостна и нежна, и как она напоминает ангела. Я не смогу описать, чем она пьянила меня, не смогу объяснить. Но с ее появлением краски стали ярче, а воздух стал казаться перечным и терпким.
Вы могли бы назвать ее тощей или плоской, но мне нравилась ее фигурка. Этэйн с пышными формами уже не была бы той легкой и солнечной Этэйн.
Поэтому давайте сэкономим время. Мне не вспомнить те слова, что я шептал на ухо девушке с внешностью ребенка и глазами зрелой женщины, то забываясь, то понимая, что она не слышит, а только чувствует дыхание. Мне не передать то упоение, с которым я ловил каждый ее жест и взгляд. В то утро все происходившее было словно в тумане, и единственное, за что цеплялась память – это Этэйн, то невинная и нежная, то загадочная и прекрасная. И еще – ее картины.
Пока мы шли мимо полотен других начинающих художников, я пытался представить ее работы. В моем воображении всплывали сказочные замки, залитые солнечным светом рощи, картины из мифов и легенд. Сияющие картины с непременно эротическим оттенком. Как банально…
Я по наивности ожидал, что творения Этэйн будут похожи на нее саму… Но это чудесное, легкомысленное, ангелоподобное создание рисовало картины, достойные самого дьявола. Она брала бытовые сцены: людей на улице, влюбленных, старый дом, – и разбавляла их видениями потустороннего мира. Ссорящаяся пара оплетала друг друга похожими на лианы щупальцами и резала острыми зазубренными когтями до крови; усталые прохожие, бледные до синевы, напоминали бесцельно бредущих мертвецов; в доме аккуратной старушки вся мебель – от старого шкафа до украшенной ажурной салфеткой тумбочки – была покрыта сероватой пушистой плесенью. И каждая мелочь на картинах была выписана с такой тщательностью, что становилось тошно.
Я замер посреди зала, не в силах произнести ни слова. Совсем некстати всплыла в голове фраза Рори: "Она слишком талантлива для меня…"
Неужели в картинах этой жизнерадостной девушки нет хотя бы капли надежды? Я пробежал взглядом по залу в поисках спасения, и увидел еще одно видение влюбленных. Юные, худенькие, в рваной одежде. Держась за руки, они брели среди развалин, уходя прочь от зрителя, и освещали серые камни стен собственным сиянием…
– Не смотрите так долго, скажите хоть что–нибудь, – взмолилась Этэйн, и ее нежный голос резко диссонировал с обликом ее картин. – Мне неуютно, когда на мои полотна долго и молча смотрят. Я так и жду слов: "А вот здесь ошибка…"
– Нет у тебя ошибок, Этэйн, нет, – примирительно сказал Рори, отвернувшись от картин, чтобы художница могла видеть его лицо. – Все просто бесподобно.
– Врешь ведь, – засмеялась девушка.
– Я? – возмутился Рори. – Да как ты могла подумать! У меня область мозга, отвечающая за вранье, выдыхается при написании сценариев. Вслух я могу говорить только правду!
– А ты что скажешь? – Этэйн обошла меня, чтобы видеть лицо.
– Любопытно, что творится в душе у человека, способного изобразить подобное, – осторожно сказал я.
Этэйн улыбнулась.
– Не принимай все близко к сердцу, – сказала она вдруг. – Если художник хочет чего–то добиться, он должен изо всех сил выпендриваться, вытаскивать из себя все самое дикое, жуткое, необычное. И давать этому жизнь. Иначе никак. Сейчас в Фотлланде мода на ужастики, на мрачные финалы и кровавые истории.
– Хочешь сказать, ты просто следуешь моде? – спросил я.
– А вот это – секрет, Киллиан, – хитро улыбнулась девушка.
– Ясно, – сказал я, и с опозданием понял… – Стой. Откуда ты знаешь мое имя?
Этэйн сунула руку в карман, достала мое водительское удостоверение и медленно прочла:
– Киллиан Линч… Надо же, кажется, я и впрямь угадала, – поймав мой удивленно–ошарашенный взгляд, девушка рассмеялась и заметила: – Оно у тебя в кармане пиджака лежало. Было очень легко вытащить.
На выходе из зала я увидел уже проданную картину с колоколами, выписанную с той же тщательностью, с тем же педантичным вниманием к деталям, но лишенную козырной карты Этэйн – мистики. Колокола раскачивались и звенели, сияли на солнце, и были абсолютно реалистичны…

5. Киллиан Линч

Я едва запомнил момент, когда Рори сбежал, пожав мне на прощанье руку и обняв Этэйн. Но стоило ему скрыться из вида, как художница повернулась ко мне и спросила с самым невинным видом:
– Я угадала твое имя с одной попытки вместо четырех. Мне полагается награда?
– Вряд ли чтение чужого документа можно назвать попыткой угадать… – задумчиво ответил я. – Я бы сказал, что это жульничество.
Этэйн так расстроилась, услышав эти слова, что мне ничего не осталось, кроме как сдаться и отправиться с ней на набережную в поисках мороженного и приключений.
Мне было трудно поверить, что она действительно не может слышать. Я все время пытался с ней заговорить, когда она стояла ко мне спиной. И лишь обидевшись, что она не отвечает, вспоминал о маленьком недостатке Этэйн.
Она могла, не смущаясь, пройти босиком по тротуару, просто чтобы почувствовать ступнями раскалённый асфальт. Могла радоваться мороженому, как ребенок, а потом надолго замереть, глядя на океан. Ей хотелось побывать всюду, будь то новенькая колокольня или заброшенный дом.
Да, Этэйн была непредсказуемой, но эта непредсказуемость была естественной и легкой, как и она сама.
За один час мы успели сделать столько, сколько не успеешь порой и за день. А потом художница с серьезно–торжественным выражением лица произнесла:
– Я хочу пригласить тебя в гости к одному нашему общему хорошему знакомому… Он очень добрый человек и, я уверена, он нас пустит на чай. А, возможно, даже покормит.
– К Рори?
Этэйн помотала головой.
– Нет, не к Рори. Но он знаком с Рори. Этого человека зовут Киллиан Линч. Ну что, ты согласен пойти к нему в гости? – деловито уточнила девушка. – Или вы в ссоре?
– Мы вообще–то часто в ссоре, – ответил я, не зная, смеяться мне от такой наглости или злиться. – Но тебе очень повезло. Мы как раз сегодня утром помирились.
– Вот и замечательно! – обрадовалась Этэйн. – Только я не помню дороги к его дому… Но ты ведь нас доведешь?

6. бин-сидхи

Дедушка Мидхир был чуть ли не единственным из живущих ныне сидхэ, знавшим свободу. Я не знаю, каково было ему, прежде сильному, подобно богу, стать обычным ремесленником в рабстве у людей. Но Мидхир никогда не жаловался, всегда ходил с гордо поднятой головой и на все мои возмущения отвечал неизменно:
– Дагда Эохайд Аллатор был дважды нашим правителем. Но после того, как Оэн-гус хитростью получил его лучших холм, Бруг–на–Бойн, Дагда отказался от власти и стал поваром. Нет работы хуже или лучше. Быть правителем или ремесленником – небольшая разница. Я мог бы поднять восстание и пойти в бой. Я мог бы храбро сражаться и погибнуть. Но я предпочитаю иное. Я буду жить здесь – и жить очень долго, – и каждому, кто захочет слушать, я буду рассказывать о прежней жизни. Я буду хранить нашу историю и нашу память. Для этого нужно больше храбрости и стойкости, чем для смерти во время бессмысленного бунта.
На такие слова нечего было возразить. Когда наступал вечер, и работа кончалась, мы собирались вокруг Мидхира, и он рассказывал нам истории. Он рассказывал, как наш народ боролся с фоморианами, как явился Луг, наполовину фоморианин, владеющий всеми искусствами, и повел нас в бой. Он рассказывал, как явились люди, как мы построили дома в холмах – сидхи – и ушли под землю. Но и под землей мы были опасны для людей.
– Люди очень сильны, – говорил Мидхир. – Если мы чего–то не понимаем или боимся – мы стремимся уйти, избежать конфликта, найти компромисс. А если не удается – мы уничтожаем врага. Но человек… человек – другой. Если человек чего–то боится – он пытается разгадать это, как головоломку. Понять, объяснить. А потом – заставить работать на себя.
Когда мы слушали Мидхира, Кэй всегда начинал злиться. Что бы ни рассказывал прежний хозяин Бри Лэйта – все неизменно заканчивалось вспышкой гнева.
– Какого черта мы терпим все это? – воскликнул он как–то. – Давайте восстанем и перебьем людишек!
Мидхир едва заметно улыбнулся.
– "Какого черта"? Если хочешь победить людей, победи их сначала в своем разуме. Если ты сидхэ – говори, как сидхэ. У нас нет чертей. Их нам заменяют люди.
Ответом на его слова был взрыв смеха. В прогнившем, пропахшем плесенью бараке одетые в лохмотья сидхэ радостно смеялись над любой шуткой, которую говорил бывший хозяин Бри Лэйта и правитель острова Мэн, а ныне – презренный раб человеческий.
– Но в одном слове Кэй прав, – добавлял Мидхир. – И это слово – "мы". Наша жизнь стала короче, мы лишились своих сил. Но нас много. И если мы хотим победить, нам нужно научиться думать, как победители. Отказываться от малой победы, чтобы одержать большую. Затаиться, копить силы и ждать, когда враг даст слабину… И тогда можно будет обрести свободу…
Он улыбался, и эта улыбка – самое светлое, что было в моей жизни в то время.

@темы: Творчество

---

Альтер эго

[To-be-Me]

* * *
Загляни ей в глаза.
Точно с ветки
И на ветку -
Прыжки, как узор.
Видишь, видишь
Ее предка? -
Косоглазый,
Надменный монгол.
Так зрачками блеснет -
Не спасешься.
Снова в бездну -
На то сто причин.
Она щурится только на солнце...
А еще: ненавидит мужчин.

@темы: Стихи

---

[Леди Лайя]

кажется, словно мы чей-то мерцающий сон
будто в глухой пустоте жгучей искрой - в полет
вышитый шелк простыней и слова в унисон
воздух отравлен, здесь встретились пламя и лед

запах корицы и меда повсюду кругом
тонкий хрусталь наших звезд безнадежно разбит
серая сталь... и на черном упрямый огонь
целую вечность я буду тебя не-любить

рыжее пламя взметнулось в холодной ночи
краткий полет, разрывающий вечную тьму
голос твой сломанной скрипкой чуть слышно звучит
но я тебя не отдам
никому
никому

@темы: Стихи, Творчество, Чувства

---

Али не царевны мы с тобой, подруга?

[vergeben]

Али не царевны мы с тобой, подруга?
Али не седлали диких жеребцов?
Не тушили избы? Не рожали деток?
Не носили дважды жёлтое кольцо?
Что же раскисаем мы в хоромах знатных?
Отчего же слёзы прячем от семьи?
Будет всё в порядке, будет всё как надо,
Может быть немножко сердце поштормит,
Устаканим слабость, ушатаем принцев,
Выпустим в окошко птенчиков - щеглов.
Бережённей нервы, вдохновенье чаще -
Иногда полезна жизнь без мужиков.

2009

@темы: Суюрова Елена, Стихи

---

[Цинциана]

Цинциана злая. Вот скажите мне на милость, что можно противопоставить взбунтовавшемуся компьютеру? Компьютеру, который выдвинул лозунг: «Ни одного включения без приключения!». Разве что вот это:

ШУТОЧНАЯ БАЛЛАДА,
СЛОЖЕННАЯ ПОСЛЕ ОЧЕРЕДНОЙ ПОЛОМКИ КОМПЬЮТЕРА

Есть у меня чудесный аппарат,
Который называется компьютер.
Он к Интернету подключен. Ура!
Компьютер с Интернетом – это круто!
Под гром в душе звучащего салюта
Я письма шлю в различные места.
Минута – и послание уж там,
Дошло быстрей, чем срочная повестка.
Но как реальность сделалась пуста…
Как тяжело зависеть от железки…

Решила в дневники зайти с утра,
Подумала: меня, наверно, ждут там,
Мне к «графоманам» заглянуть пора.
Что там у них творится? Да не тут-то:
Опять в неподходящую минуту
Компьютер мой против меня восстал,
Опять нарушить он решил устав,
Опять завис, все планы руша с треском.
Какая это, право, маята,
Как тяжело зависеть от железки!

Я точно знаю, что и как набрать,
Иду давно проверенным маршрутом.
Все будет хорошо на этот раз.
Да только мед мешается с мазутом,
И техника сбоит, назло как будто.
Была б она «безглючна и чиста»,
Тогда была б, конечно, красота;
Но эти глюки в качестве довеска…
От них – хоть головою вниз с моста -
Так тяжело зависеть от железки.

Компьютер! Как же ты меня достал!
И я решила, от тебя устав,
Балладу сочинить тебе в отместку -
Про то, как жизнь с тобою непроста,
Как тяжело зависеть от железки.

@темы: Стихи

---

прошу критики. очень. только не по поводу темы, если можно)

[Пузик]

восьмимартовское

пятница. вечер. «удачных Вам выходных,
Анна Сергеевна». молча кивает, сонная.
и безразличный взгляд - как удар под дых.
кутает плечики в складках демисезонного.
не провалиться сквозь землю б от этих глаз…

…ужас подземки. час пик. добираюсь ощупью.
«кто там на месте водителя? жми на газ!»
я от тебя – как с парада на Красной Площади
в бой – ухожу, ухожу, ухожу…

…ухожу
в ежевечернюю схватку с авитаминозами,
в малосемейку - под старенький абажур,
в душную комнату с шариками мимозными.
мятые шторы. густой сигаретный дым.
эти попытки уснуть под мерцанье телека…

Аня, а помнишь, как вместе по выходным,
не расставаясь до самого понедельника?
помнишь, как плечи, колени, ладони, лбы?
пальчики скрещены. даже ресницы скрещены.
ты говорила, что это, мол, день борьбы
за равноправие женщин.
в постели.
с женщиной.
как мы смеялись, стеснялись соседей и
так целовались, что губы без краски алые.
самые первые: «Анечка, проходи»…

…и обреченное: «не уходи, пожалуйста».

@темы: Стихи, Чувства

---

***

[Aliza]

говорят,
ты меня не полюбишь даже
если я перекрашусь в красный
и накрашу ресницы сажей.
если стану злым и ужасным.

если я передвину стены,
заварю бергамот с шафраном,
если перетерплю три смены,
притворюсь знахарём-шаманом.

в роли личного бармаглота
прошагаю с тобой до края.
если стану я идиотом...
впрочем, вряд ли оценишь, знаю.

даже если я стану первым,
поменявшим местами звёзды.
раскачавшим их ровно, мерно
и взорву их. да, я серьёзно.

я сломаю в еловой роще
для тебя сто пятнадцать веток.
можно было бы сделать проще,
заперев тебя в серой клетке.

вызвать снайпера и нацелить.
и пусть сильно болит в груди.
я прошу, ибо я уверен.
...дорогая, не полюби.

---

[Vistrel]

***
У старости любовь – с детскими глазами,
С молчанием из губ
в губы, приоткрытые
Так нежно и с таким трепетом и болью,
Что каждый поцелуй – важен,
как рождение
И как «пообещай жить: хотя бы долго
И с памятью о днях, вместе
нами встреченных
Сто месяцев назад…
Ты
о тех щенятах,
Которых я нашёл, помни…
и прости меня
За то, что не дожил вечности
с тобою…» -
И старые глаза
смотрятся, по детскому,
В последнюю любовь, с кофе вместо секса, -
И губы чуть дрожат
бледные…
вот тАк и я
Смотрю в твои глаза милые
ребёнком,
Доверив все стихи,
песни свои поздние
Тебе только…
вздохнув,
я,
всё же стесняясь,
Держу крепко в руках
пальцы твои тёплые

---

Безумие Альберта Грая

[Черный*]

Здесь, в посте, находятся восемь вируальных страниц, исписанных двенадцатым шрифтом - рассказом о безумном человеке.

****

- Посмотри вокруг, посмотри в себя. Ты увидишь его.

Я уезжал из Ара. За одну неделю мой дом переменился до неузнаваемости: комнаты, лишенные мебели и подметённые, стали вдруг громадными и гулкими; в окна, не сдерживаемый шторами, лился солнечный свет, отражаясь от блестящего начищенного паркета, и в его ярких бликах я угадывал картины далекой южной страны, ждущей меня. Одна только комната оставалась жилой, содержа минимум вещей, нужных человеку – кровать, стол и стул составляли её обстановку. На столе лежала небольшая стопка книг, просматриваемая мною вечерами, когда только шорохи и скрипы в пустом доме делили со мной одиночество.

Я укладывал костюмы в чемодан, прикидывая, хватит ли им места, когда у входа раздался какой-то шум. В дверь постучали. Всю неделю ко мне забегали знакомые и незнакомые люди – агенты, покупатели, друзья; я так привык к суете, сопровождающей отъезд, что, не вставая с места, крикнул:
- Входите! Открыто!
Послышался скрип отворяемой двери и дробный стук каблуков по паркету. Я обернулся, в комнату стремительно вошла закутанная в шаль женщина.
- Добрый день, - сказала она низким голосом, стягивая перчатки и разматывая шаль. - Как хорошо, что я вас застала. Сказать правду, я очень боялась, что вы ушли.
Это была Джилиан Сандерс, сестра Альберта Грая. Я знал её много лет, еще нескладным подростком, с тех пор как, будучи ребёнком, познакомился с Альбертом. Я вскочил и предложил ей стул.
- Спасибо, - она опустилась на жесткое сиденье, бросив перчатки на стол, и сцепила руки. Было заметно, что Джилиан волнуется и пытается скрыть свое волнение: её пальцы ни на минуту не находили себе покоя, то нервно сжимаясь в замок, то теребя ткань перчаток. Я, извинившись, опустился напротив нее на кровать – больше сидеть было негде.
- Не беспокойтесь, - сказала Джилиан. – Мне сейчас не до условностей. Нужно, чтобы вы просто выслушали меня. Я страшно поссорилась с Альбертом.

У Джилиан было странное лицо, я еще не встречал подобных лиц: брови слишком высоко поднимались вверх, ко лбу, изгибаясь крутой дугой, а глаза были круглые, чуть навыкате. Когда она внимательно и прямо смотрела на собеседника, тому начинало казаться, что женщина чем-то изумлена. В первый раз мне попался человек, которому сама природа помогла стереть иные эмоции, оставив только одну; лишь по рукам Джилиан я мог догадаться об охватившем её волнении; когда же она взглянула мне в лицо, я прочитал на нём одно удивление.
- Мне жаль... – осторожно ответил я. Джилиан нетерпеливо махнула рукой, призывая к молчанию.
- Для жалости нет времени, его осталось слишком мало. Вы друг Альберта, и даже не так: мой брат нелюдим, и вы являетесь единственным его другом. Я прошу помощи у вас.
Она умолкла, и несколько мгновений тишины повисло между нами, пока я решился сказать:
- Джилиан, конечно, я сделаю сейчас всё, что смогу, чтобы примирить вас с Альбертом.
- Вот это лишнее, - вдруг холодно ответила она и отвернулась.

Я снова замолчал, теперь точно не зная, что говорить её; с каждым мгновением всё меньше понимая, что случилось на самом деле, я решил подождать. Мой расчёт оказался верен: Джилиан повернула ко мне лицо и, улыбнувшись, сказала мягко:
- Простите меня, не вы виноваты в том, что случилось. К сожалению, мне не нужно примирение с Альбертом, и это теперь невозможно: нами было сказано то, что не стоило говорить. Теперь эти слова не забыть ни ему, ни мне… потому я не прошу мирить нас. Но между нами осталось одно дело, которое необходимо завершить, и только Ал… Попросите его выслушать меня снова – ради вас.
Невидимые часы отмеряли во мне удары – один, второй, третий. Джилиан сидела тихо, словно человек в глубокой задумчивости.
- Попросить, и всё? Почему вы обратились именно ко мне? – спросил я.
- По двум причинам, - ответила она. – Не стану скрывать, что это дело семейное, и мне не хотелось бы, чтобы о нём познали другие. Я давно знакома с вами, что иногда мне кажется: всю жизнь мы прожили рядом. Ваша деликатность мне известна. Не раз я ловила себя на мысли, что у меня два брата, а не один. Да и Альберт сильно привязан к вам; возможно, что вы именно тот человек, кто сможет переломить его нынешнее упрямство. Мне это оказалось не по силам.
Она чуть запнулась, но произнесла:
- А вторая причина в том, что через два дня вас уже не будет в городе…

Я и сам мог бы догадаться, что послужило главным козырем в игре. Далёкая страна, с каждой минутой становящаяся всё ближе, через два дня властно и настойчиво позовет меня, сказав «Пора!», и я не смогу противиться жаркому зову. И такая непостижимая даль протянется между мною и Аром, что сотрёт все связи и разорвет привязанности; я окажусь в одиночестве. Это понимала и Джилиан, раз обратилась ко мне - одно расстояние между нами послужит залогом моего молчания. Что же, так и будет, но теперь я имею право ведать большим, чем мне сказали.
- Вы что-то не договариваете, Джилиан, - тихо заметил я и взглянул на нее. – Я должен пойти к Альберту и попросить его выслушать вас еще раз, ведь так? Всего одна пустяшная просьба, и такие меры…
- Да, вы правы!
Её пальцы сжались и побелели, когда твердым голосом она сообщила, не отрывая взгляда от моего лица:
- Мой брат сошел с ума.

На этот раз молчание было долгим и звенящим. Джилиан смотрела на меня, и лицо её отражало такое удивление, точно это я сообщил ей подобную новость. Брови еще выше взлетели к вискам, и только в круглых глазах отражалось непонятное мне чувство, от которого хотелось встать и уйти. Позже я понял: это была уверенность в том, что она говорила, уверенность в каждом произнесенном ею слове.
- Вчера мы встречались с Альбертом, - заметил я. – Ненадолго, но этого хватило, чтобы я не подметил в нём никаких перемен. Он удручён моим отъездом, но это всё тот же Ал, которого я знаю. Или он сошел с ума за одну ночь? Абсурдно.
- Тем не менее, - вздохнула она.
Я вскочил с кровати.
- Джилиан, то, что вы сказали, слишком серьёзно, чтобы быть простой шуткой. Однако я допускаю шутку, и не рассержусь, только скажите мне – вы меня разыграли?
- Я сказала правду, - твердо ответила девушка.
Одно мгновение полной, чистой тишины. Я разорвал его, как туго натянутую ткань.
- Тогда я вынужден извиниться перед вами, Джилиан: сейчас я очень и очень занят. Я еду к Альберту, развеять свои сомнения или получить подтверждение тому наихудшему, что могло случиться.
Она тоже вскочила со стула и загородила мне выход. За ее спиной было окно, сверху донизу затопленное весенним солнцем, и она стояла в его светлом потоке – маленькая решительная женщина с изумленным лицом и побелевшими пальцами, сжатыми в кулаки.
- Вы поедете, но не сейчас, позже, с моим поручением.
Она подошла ко мне так близко, как позволяли приличия, и, глядя на меня снизу вверх, добавила:
- Мне нужно немногое: всего лишь уговорите его выслушать меня, пусть Альберт даст вам слово, тогда он выполнит его. Вот что я прошу от вас.
- Но я не представляю, сложным ли окажется ваше поручение, - возразил я. Она нетерпеливо махнула рукой.
- Я поссорилась с братом очень сильно. Между нами был неприятный разговор, как всегда бывает при ссорах, и что мы кричали друг другу в запальчивости, я точно не вспомню. Но то, что сказал мне Альберт, заставило меня усомниться… - она замялась. – Усомниться в его здоровье… Возможно, я ошибаюсь, и была бы этому страшно рада… но прежде мне необходимо еще раз поговорить с ним. Понимаете, меня он не хочет слушать, и даже не желает встречаться. Вот уже три дня он никого не принимает, но с вами виделся вчера. Потому мне и нужна ваша помощь, просто скажите Альберту, что сестра хочет поговорить с ним – мне больше ничего не нужно от вас.
Она ждала моего ответа, не двигаясь с места. Мне стало жаль девушку.
- Хорошо, - ответил я, и лицо её тронула счастливая улыбка. – Я сделаю всё, Джилиан, и надеюсь, что вы ошиблись.

**
Интересное действие оказывают на нас чужие слова. Были две чаши весов: брат и сестра; два груза: слова Джилиан и моя вчерашняя встреча с Альбертом, ещё не отравленная ядом подозрений. Я мог верить собственным глазам или послушать чужие слова, и выбрал последнее. Чаша весов склонилась в сторону маленькой черной фигуры на фоне светлого окна, с упрямо сжатыми кулаками. Нервная дрожь не раз кидала меня в озноб, пока я торопился к дому Альберта Грая, прохожих на улице словно стало вдвое больше обычного, и все они старались загородить мне дорогу. Не раз чертыхался я про себя, пытаясь обогнуть особо медлительного господина.
Вот, наконец, показалась знакомая дверь. Я заколотил в неё что было сил, и лишь потом сообразил, как должно быть смешно выгляжу. Несколько людей на улице обернулись и наблюдали за мной; мне долго не открывали.
- Альберт! – крикнул я в дверь, - Открой!
Заскрежетал засов, и из распахнувшейся двери выглянул Грай. Я впился глазами в его лицо, пытаясь читать – что? в прихожей было темно.
- И ты, Брут, - раздался тихий голос моего друга, - Что ж, проходи.

Он стремительно ушел вглубь дома, оставив меня одного в прихожей, впервые так поступив за все наши встречи. Мне пришлось самому вешать пальто и шляпу. Я пошел следом, зная, что найду его в библиотеке, более не удивляясь его поведению – казалось, что Джилиан была права.
Альберт сидел в широком низком кресле, лениво перелистывая толстую книгу. Когда я вошел, он поднял на меня глаза; облик его оставался прежним, а вот слова зазвучали странно:
- Напрасно ты пришел, - вместо приветствия сказал Альберт. – Кто угодно мог придти, ты же – не должен был. Но я рад тебе; садись. Нам предстоит долгий разговор.
Тихой печалью веяло от его слов.
- Я не мог не придти, - ответил я и сел напротив него. – Когда услышал ужасную новость.
- А, Джилиан, - усмехнулся Альберт. – Узнаю сестру. Что она сказала? Что я сумасшедший?
- Да, – ответил я и вздохнул с облегчением. – И, похоже, она ошиблась.
- Ошиблась… - повторил за мной Альберт с блуждающей улыбкой на губах. Он отложил книгу и внимательно смотрел на неё, словно та была собеседницей, и к ней он обращался. Солнце властвовало и здесь: через широкое, как у меня, окно, лучи свободно ложились на старые полки, книги, дубовый паркет, превращая всё в золото. Как растопленный мёд стекали они по стенам, обитым светлой тканью. И в рамке из золотого света сидел в кресле высокий задумчивый юноша с тонким лицом, неуловимо похожий на морскую птицу. Его глаза, когда он бросал взгляд на меня, были безрадостными и ясными.
- Должно быть, Джилиан в самом деле здорово прижало, если она обратилась к посреднику, - тихо сказал он книге и погладил кожаный переплёт. – Мне неприятно, что она выбрала тебя, но сестра умна и знает, что делает. Я никогда не поверю, что её рассказ ограничился только новостью о моём сумасшествии.
- Да, - отвечал я. – У меня ещё есть и просьба. Джилиан просила, чтобы я уговорил тебя встретиться с ней, чтобы я взял с тебя слово. Она хочет помочь тебе…
- Нет! – воскликнул Альберт и от волнения одним прыжком стремительно вскочил с кресла. – Не помочь! Уговорить!

- Послушай меня, - Альберт отошел к окну, постоял там немного, трогая переплет. Я знал его слишком хорошо, чтобы точно знать: именно сейчас непонятная борьба происходит в его душе, Альберт мучался и терзался по неизвестной мне причине. Я угадал страшное напряжение его души, но сейчас мне оставалось только молчание. Наконец, он вернулся обратно и сел.
- Я правильно понял, что тебе не сказали ничего, кроме моего сумасшествия, и это хорошо. Иди обратно к Джилиан, и скажи ей – Альберт не согласился. Да, я сумасшедший, и не смогу согласиться на встречу с сестрой, - прошептал он, глядя на меня. – Но хочу, чтобы ты увидел истоки моего упрямства, единственно справедливого теперь. Только ты поймешь, что все уговоры Джилиан останутся не принятыми мною: моя вера дана умом, а не душой.

- Мне неприятно было видеть тебя сегодня, - начал он. – Потому лишь, что я дорожу нашей дружбой. После разговора с Джилиан я не угадал, насколько всё было серьёзным для неё, и не принял мер, хотя в противном случае легко можно было бы уйти от нынешней встречи. Джилиан не сказала тебе ничего, а я расскажу только ту часть, что касается меня, опустив вторую – там Джилиан. Её часть мне не принадлежит, хоть я и знаю о ней; это семейное, деликатное дело, какие бывают у многих людей, но требуют решения только в кругу семьи; даже сейчас их в Аре – сотни, подобных дел. Они скучны случайному человеку своей предсказуемостью.
А что касается моей части, то сестра сказала правду – я сошел с ума. Скоро ты поймешь, что эти слова недалеки от истины. Чтобы прослыть в Аре сумасшедшим, нужно немногое: научиться отличать добро от зла и выбрать тот путь, о котором тоскуют здесь многие души, и идти по нему, не сворачивая. Я расскажу тебе о пути; может, после сказанного он потеряет в твоих глазах всякое обаяние.

Альберт сказал это с оттенком печальной серьезности и глубокого убеждения. Я видел его сгорбленную фигуру, на которую, казалось, уже лёг груз.
- Начало всему уложится в три слова: мне приснился сон. Это случилось намедни, до этого дня я видел другие сны – уродливые, как верблюд, или пронзительные, как горе ребенка. Как и тебе, мне грезились кошмары, очнувшись от которых, я возносил хвалу, что все происшедшее явилось сонной химерой. Как и ты, я видел картины, чью красоту невозможно описать грубым человеческим языком; я купался в золотой воде, или летал над землею, презрев физические законы. Проснувшись, в дреме я пытался ухватить и продлить очарованный миг счастья, и жалел, что он – только греза.
Этот сон был совсем не похож на другие. Кроме состава, он поразил меня жесткой чеканностью линий и образов, до того не встречавшихся ни в одном из моих снов, довольно размытых и неясных. Конечно, я помню многие из них, но мои воспоминания схожи с кусочками детской мозаики: яркие и неоконченные. По ним можно угадать, что должно быть изображено на картине, но четкие линии образа ты не найдешь там.
Сначала я расскажу, что до той ночи я спал очень плохо, и так несколько дней подряд. Меня начинала мучить бессонница, неприятная спутница. Возможно, вызывало ее переутомление, и, несмотря на скопившуюся усталость, в течение трех дней бессонница неизменно приходила ко мне. Я спал от силы часа четыре за ночь, ворочаясь в постели так, словно она была наполнена гвоздями.
И в ту ночь всё было по-прежнему: я пробудился, когда часы отмерили четверть второго, и понял, что сна больше нет; к той ночи я успел смириться, пережидая свои приступы со стоическим терпением, и, лежа в постели, думал обо всём и ни о чем – надеясь, что грезы сморят уставший мозг. Долго ли так пролежал, я не вспомню, но в какой-то момент вдруг четко осмыслил, что снова сплю.
Интересное состояние ума – спать и одновременно сознавать, что спишь. Я затаил дыхание, несколько мгновений боясь разрушить непривычное мне чувство, однако оно осталось. Тогда я осмелел и попытался оглядеться: было безмолвно и темно. Я понял, что кругом меня пустота, ждущая только усилия, и тогда я сделал его. Почти бессознательно я представил последнее, что видели мои глаза – собственную комнату, и тут же она выступила из пустоты, сомкнулась вкруг меня и замерла. Комната была привычно-знакомой, и может, отличалась от настоящей незначительными деталями. Какое-то время я развлекался, усилием мысли то прибавляя в ней свет, то погружая в почти полный мрак; наконец, вызвал на стенах несколько светильников и заставил их излучать едва видный, неяркий свет. За этим занятием я не сразу заметил странной формы черное пятно в углу.
А, когда его увидел, приказал дать больше света, чтобы разглядеть лучше, что это могло быть; пятно шевельнулось и сдвинулось вперед; это был незнакомый мне человек. Минуту он стоял и смотрел на меня, затем сделал знак рукой, такой, знаешь – «Ступай за мной», повернулся и направился к двери. Я его почти не разглядел, кроме того, что это был мужчина средних лет, в наружности его не было ничего необычного, не высокий и не полный, он стоял ко мне спиной и терпеливо ждал.
Без любопытства – появилась уверенность, что всё делается как надо – я встал с кровати (на мне был костюм) и направился к незнакомцу. Он тихо отворил дверь и скрылся за нею, я повторил всё за ним.
За дверью я ожидал увидеть коридор своего дома, и лестницу в самом конце, а вместо этого очутился в незнакомой комнате, лишенной мебели, с низким потолком. Мой спутник указал рукою на угол, жестом предлагая туда идти, а сам вышел на середину и замер. Я не помню его лица, зато хорошо запомнил фигуру – поникшая, она являла покорность, как у виновного пса перед хозяином.
Я остановился там, где указали, и приготовился смотреть действо. Во мне жила уверенность, что я – только сторонний зритель, и задача моя – видеть, а не участвовать. Между тем текли минуты, и ничего не происходило; я отвлекся, рассматривая комнату, в которую попал. Она была темной, углы едва угадывались в тусклом свете, и, обводя их глазами, я понял, что комната небольшая. Стены, обитые светлой тканью, и отсутствующие окна производили впечатление, что я нахожусь внутри большого чемодана.
Я снова обратил внимание на незнакомца. Оказалось, что за всё время он не сдвинулся с места, может, даже не шевельнулся, но теперь он трясся, словно в припадке. Я замер. В комнате не ощущалось холода – его била нервная дрожь.
До сей минуты происходящее вокруг не воспринималось моими чувствами как нечто, относящееся прямо ко мне; мои чувства были схожи с теми, с какими сторонний зритель смотрит спектакль – новизна обстановки и любопытство. Однако испуг незнакомца создал в воздухе ожидание чего-то неминуемого и ужасного; по сложным, таинственным каналам это чувство передалось и мне. Я попал в волну ужаса, как чуткий нос гончей попадает в запах. Озноб прошел по моему телу. Комната наползла на меня, и показалось, что потолок шевельнулся… Я уставился на него – потолок не двигался. Затем я уловил движение сбоку (а может, мне показалось), но боялся повернуть голову – пока я смотрел на сгорбленного, сжавшегося незнакомца, у меня было чувство общности, чувство двоих; отвернись я – и остался бы один на один с комнатой.
Так продолжалось минуту… Напряжение сделалось невыносимым, и мне захотелось подойти и ударить незнакомца – всё, что угодно, лишь бы прекратился его припадок, улавливаемый мною так живо. Я уже готов был сделать это, когда раздался голос.

Альберт остановился. Я воспользовался минутной заминкой, чтобы сказать:
- Но ты понимаешь, что всё случившееся – только сон?
- Да, - ответил он. – И сразу при пробуждении, и сейчас с тобою я точно знаю, что комната и незнакомец мне снились. И дело тут не во сне, а в том, что было при пробуждении. Прошу, дай мне закончить, ты всё поймешь.
Итак, раздался голос. Я чуть не закричал, когда услышал его: так внезапно было его появление. Незнакомец последний раз дернулся и, глубоко вздохнув, вытянулся в рост – ожидание кончилось!
- Ронар Эл, - сказал голос.
- Вот имя, данное мне матерью, - прозвучал ответ.
Я узнал, как зовут незнакомца – но имя мне ничего не сказало, я никогда не слышал его. Его звуки были похожи на оскаленную пасть, на глухое рычание. Мужчина поднял голову и уставился в одну точку – огрызнувшийся зверь. Голос стал говорить. В первую минуту я плохо прислушивался к разговору, меня занимал сам Ронар, его недвижимый взгляд темных глаз. Затем я стал различать слова; перечислялись злодеяния.

Что происходило? Голос механически говорил о проступках и преступлениях; одни были пустяшными, другие – безобразными в своём обличье. Голос читал размеренно, не делая разницы между убийством или обманом; чужое злодейство разворачивались передо мной подобно нескончаемому полотну. Голос продолжал перечислять их, и появлялись всё новые волны чёрного шелка. Я помню многое, но не проси меня рассказать – это не моё злодейство… Я больше не чувствовал единства по отношению к Ронару: теперь, когда я знал всё, что он совершил, Ронар казался мне жутким, как бешеный волк. Уставшее от открывшихся знаний, моё сознание противилось пониманию, ибо всё перечисленное происходило на деле, и за сухими словами я чуял рыдания и крики. Комната давила невыносимо, воздух густел, и в нем разлился багрянец – такие ужасные слова произнес вдруг голос. Кровью пахло от них, и не выдержал Ронар. Дико закричал он и заплакал, как одержимый, завыл по-звериному, и, подхватив вой, я вторил ему.

Мгновенно всё исчезло, как стёртый губкой мел. Я открыл глаза – и очутился в своей постели, в давно знакомой комнате.

**
- Вот всё, что мне привиделось, - сказал Альберт. – Во сне я смотрел и чувствовал. Позже, проснувшись, почти позабыл его, увлекшись дневной суетой, и вспоминал ночные грезы как нечто занимательное. Я считаю себя человеком, совершенно лишенным воображения, то есть способности мозга мыслить какими-то образами и тем более верить в них, и нет удивительного в том, что мне захотелось понять, что бы мог означать странный сон. Не раз в течение дня я ловил себя на мысли, что точно помню всё приснившееся – образы были яркими и чеканными; это подогревало мое любопытство. Потому вечером, неспешно прогуливаясь в одиночестве, я принялся размышлять над ними. Интуитивно я ощущал, что сон мой простой, и нужно сделать небольшое усилие, чтобы понять его; я вновь перебирал в памяти всё увиденное.
Мысленно я вызвал в памяти сгорбленную фигуру Ронара Эла и упрямый взгляд, буравящий стену. Я опять услышал голос, перечисляющий вслух преступления, одни из которых были легкими, как детская шалость, другие – жуткими. Черное полотно вновь встало перед моими глазами, и я понял, что вижу всю жизнь Ронара, состоящую из преступлений, больших и малых; им не было числа; каждый прожитый день добавлял новые нити, и шёлк тянулся нескончаемой лентой. Убийство, обман, ложь, разврат, грабеж – они шли чередой, новый день приносил новое преступление. Я рассматривал полотно жизни с каким-то извращенным удовольствием, перебирал злодеяния, ужасался им, но – рассматривал, не в силах остановиться! Не сразу я понял это, а между тем образ Ронара Эла почернел, вырос во все стороны и заполонил собой память. Он стал великим, как гора, и рос дальше, распухая; всё больше и больше, пока не достиг немыслимого размера. Я чувствовал его громадность, поистине вселенского масштаба, а Ронар продолжал расти. Наконец, он исчез – Ронар достиг таких размеров, который невозможно охватить взглядом обычному человеку.
Я давно вышел из города и стоял посреди поля, один, не двигаясь с места, размышляя. Человеческая жизнь представилась мне чередой событий и поступков, сплетенных в единое; они были её составом, её смыслом. Я видел, что оплетен множеством тончайших нитей, тянущихся во все стороны, и тысячи тех же нитей тянулись от других людей ко мне. Там, где они пересекались, возникало действие. Любое мое движение или слово вызывало колебание нитей, и кто-то откликался в ответ. Тогда нити сплетались, вызывая к жизни поступок.

Они возникали миллиардами; множество было крохотными, как пылинка, и невидимыми, но встречались крупные, словно гранитная глыба. Все они имели цвет – черный или белый, и вплетались в шёлк жизни.
Я посмотрел: черно-белые пятна пестрели на нём, и чёрного было больше, чем белого. Как случилось подобное? Я же – не Ронар. Что рождает проклятую черноту?

Машинально я произнес вслух свой вопрос, и тотчас смысл его вспыхнул, как порох. Догадка была простой. Разве случайно «бог» и «собака» записаны одними буквами? Бог и собака – две части моей души, слившиеся друг с другом в объятиях, проращенные один в другом. Чтобы не делал я, рядом с Богом всегда стоит пёс; я свободен в выборе, но почему так часто выбираю собаку? Оттого, что мне легче падать, чем подниматься. Каждый поступок отравлен зловонным собачьим дыханием; даже в молитве я возношу ему восхваление – потому что на дне самой яростной молитвы лежит лукавство… И когда я пытаюсь сделать белое, я примешиваю к нему черную краску – вот почему так много черных пятен на шелке. Множество моих поступков заполнены тёмной силой. Помню, ребенком я лепетал маме «люблю», ожидая взамен похвалы; юношей помогал одному бедному семейству, в душе любуясь собою. В церкви, где тихо дробился свет лампад, я очищал свою душу, умоляя прощения и гордясь покаянием; очищал для новых преступлений, свершенных тотчас же. Голос не делал различия между проступками, и я, лгущий напропалую и каждый день, столь же виновен, как и Ронар-убийца. Все они – и его убийство, и моя невинная ложь – вызваны к жизни одним источником, питавшим нас до рождения. И в комнате я напрасно отворачивался от Ронара, своего брата.

Той ночью, в полном одиночестве, избавленный от людей, я обрёл свою веру, идущую от ума, много крепче тех вер, что рождены в сердце. Мои воспоминания стали её фундаментом. Я помню всё, что совершил, и помню ясно, словно сделал это минуту назад: громады лжи, лукавства, тщеславия, опутывающие нитью людей, дорогих мне или незнакомых. Мое отвращение стало её молитвами. Я испытываю омерзение от одной мысли о совершённых мною поступках, омерзение более сильное, чем к Ронару. Я пытаюсь искать спасение от себя.
Прежде всего, я думаю о нитях, разбегающихся от меня и тянущихся ко мне. Без их колебаний невозможны поступки. Значит, спасение в том, чтобы они дольше сохранялись в недвижимости; контролировать то, что получится, у меня не выходит: я разбираю совершённое, и часто вижу собачий след. Пес живет в душе, я годами кормил его, пока он не отравил всё кругом. Он следит везде, даже в том, что невинно на первый взгляд; глядя на его следы, я остро чувствую, как отвратительна моя природа. Рядом со мною стоит Бог, а я не могу коснуться его, таким сильным сделался пёс. Он стал громадным настолько, что мне не охватить его взглядом, и я пропускаю его появление, и допускаю его. Но иногда я задолго чувствую жадное дыхание, угадываю, когда он хочет придти, и в моих силах тогда отрезать ему путь.
Джилиан, напрасно она просит тебя. Она не сказала всей правды, и солгала. Я не стану трогать тонкую нить деликатного, семейного дела, которое в силах решить: нить ведет к преступлению. Крохотному, пустяшному преступлению, наполненному ложью; его никто не осудит, в Аре сотни подобных дел, человеческие законы терпимы к таким вот проступкам, но еще одна черная нить вплетётся в шёлк, где нет человеческих законов, выдуманных для удобного существования, где всё другое.





P.S. Я уехал из Ара. Джилиан оказалась права: расстояние сделало невозможным все связи, и долгое время я ничего не знал о судьбе Альберта Грая. Я писал письма, но они либо не доходили до адресата, либо он по неизвестной причине не отвечал на них; через время я прекратил их писать. Прошло несколько лет, прежде чем случай донес до меня весть о давнем друге. Вестником был приезжий старик, знакомый с Граями.
Оказалось, что опасения Джилиан подтвердились. У моего друга развилась душевная болезнь, вызванная удивительным свойством его памяти – он ничего не мог забыть. Память обычного, здорового человека устроена так, что стирает многое из прожитого или смягчает то, что не в силах стереть; с годами всё свершенное нами видится как через мутное стекло. Когда-то сделанный проступок либо забывается, либо искажается его суть, доносясь до нас в совершенно новом обличье. Мой бедный друг, заболев, по чудовищному стечению лишился лекарства, предоставленного самой природой: он помнил абсолютно всё, что совершил, от неразумных лет и до последнего мига. Он толковал истоки поступков так, что быстро сделался неудобным во всяком обществе. Правда, некоторые люди находили его слова верными…

Так в моём полотне оборвалась белоснежная нить – Альберт Грай.

@темы: Рассказ

---

[raved]

Мы слабы, презренны и нелепы,
Мы смешны в попытках стать сильней.
Мы- лишь тени, мы случайно слеплены
По подобию и образу людей.

Мы никчёмны, нежеланны, ветренны,
Мы запутались в распущенных мечтах.
Мы растоптаны, но и по сей день преданны
Тем, кто нас с улыбкой на устах

Посылал за счастьем. Проклиная всё,
Мы стремились к радости сквозь боль.
Мы поверили, что время есть ещё,
И что жизнь- это не только соль.

Нам казалось, что не всё потеряно,
И, разбившись о бетонный вал,
Собирались, дури в нас немеренно,
Забирались, чтобы страх пропал.

Задыхаясь, упираясь, что есть сил,
Мы рвались вперёд, не помня сна.
Все вернулись к тем, кто стал им мил,
Ну а я узнал, что ты ушла.

---

[raved]

До свидания, пасмурный месяц Февраль,
Через год мы увидимся снова.
Расставаться с тобой мне ни капли не жаль,
Из тебя ведь не вытянешь слова.

Ты дарил нам метели, мороз по утрам,
Скользкий лёд и узоры на окнах.
Рады были твоим белоснежным дарам,
Только лета хотелось до стона.

До свиданья ещё раз, не грусти по ночам,
На весну обижаться не стоит.
Пусть она солнца свет принесёт скоро нам
И цветов королевство построит.

@темы: Творчество

---

Стихобот

[Goden Cat]

дымится_от_скорости_мысли_витая_пара
пою_я_for_you
дабл_ю
дабл_ю
дабл_ю
я_стихобот_киберпанк_юзерпик-аватара
я_в_ваши_системы_свои_стиховирусы_лью

на_восемьдесят_процентов_заполнен_диск_мой
системы_проверены_точно_прописан_путь
но_что-то_случилось_сегодня_аж_куллер_пискнул
когда_я_сканировал_в_пиксели_женскую_грудь

мне_мир_улыбается_скобкой_в_прицеле_курсора
инсталлю_&_скалю_свои_виртуальные_зубы
стоит_блокиратор_от_разного_спама_и_сора
но_память_зафлудили_пухлые_женские_губы

для_всех_настроений_есть_активатор_в_базе
рифмую_я_строки_режим_кровь-любовь_отменя
программою_вшита_уверенность_в_стихоэкстазе
раздам_я_стихи_словно_слоты_для_скачек_меня

закончится_миссия – я_удалюсь_понемногу
сотру_сам_себя_до_конца_до_последнего_файла
а_в_моду_войдут_трехмерные_новые_блоги
и_люди_ходить_будут_только_по_линкам_из_майла