Сливочные дни. (Тщеславная Муза Слова. Часть III)

[Фолк]

Я не имею права на сливочные дни, но мне их дают в красивой десертной чашке, расписанной моим именем. Отпечатки сахарной пудры везде, где я сказала "Да..". За это меня видят яблочной девочкой и преподносят еще килограммы сладкого. Шоколадные ресницы, клубничные румяна и малиновая усмешка в уголок губ - по-щенячьему восхищаются, не подозревая, что, если прибавить температуру, все это стечет грязью по мне.
Я ловлю этот кайф вместе с Рене Обри. Танго на перекрестке зеленых свечений старинных ламп, стоящих на Ее прикроватном столике. Матрица. Изгибы симметричны движениям. Об этом никто не узнает. Мне можно все, но при условии, что Ты будешь адмиралом моих слишком похотливых желаний. Я люблю нарушать запреты и проезжать на красный свет, если только при этом будет обещаны погоня с вертолетами и мой расстрел в конце.
За мое отсутствие рядом Она меня проклинает так, что я это слышу сквозь неровное дыхание в шею. Она уже давно готова сломаться передо мной, но держится на уровне нежных слез на подушке утром. А я так насмешливо накручиваю планы на вечер вместе с Ее светлым локоном. Меня все чаще нет рядом... Она откровенно скучает по моим духам. Если бы мы были парой, я бы позволила Ей украсить мои волосы цветами. Но между нами лишь аккуратные родинки на внутренней части фарфорных ножек.
Я не скрываю свои связи от Тебя. Люблю твою неумелую ревность, которую даже называть ревностью-то смешно. Скорее с привкусом восторга бешенство, что Ты быстро выкуришь в холодном подъезде, прижав телефон с моим голосом к плечу.
Пока Тебя нет, я проверяю на прочность мой организм. Вчера сердце почти остановилось, застряв в горле. Пульс буйствовал, вознося под потолок корицу и лимонные корки. Обещала сниться, но мой разум простужен бессонницей и черной пеленой вместо утренних снов. Это не ломка, просто в крови не хватает тебя. Ты терпишь все мои издевательства, но я паникую, если кто-то посмел причинить тебе большую боль, чем я. Или если кто-то восхищает тебя больше, чем мои миниатюры и руки. Терплю феноминальную боль в области Тщеславия, когда Он с кошачьей грациозностью может и убить, и обнять тебя.
Самоубийственно как-то, не считаешь?
Под моими ногами шуршат купюры и фотографии. Уткнувшись лбом в холодный глянец кукольных улыбок, выжидаю самого яркого взрыва эмоций. Скоро мясники будут с особой злостью рубить прогнившие куски моих принципов. Я уже сейчас, закрывая глаза Ее письмами, вижу, как буду вгрызаться из последних сил в то, что принадлежит мне, но не смогу в итоге удержать даже самыми вишневыми поцелуями. Перехожу на украинский в надежде на безопасность. Она этого не оценит.
Получаю каждый день по новой порции сладких предательств, отправляю сознание беременной кошки в тепличную осень и так редко искренне верю в запах спирта на снежных простынях в одиночестве.
Ведь правду говорили про нас. Я лишь маленький щен в Ее мягких ладонях, отчаянно вылизывающий свои лапки в засохшей молочной крови. Восемь месяцев игры в дочки-матери раскрылись королевской лилией неумелой нежности по вечерам, теперь даже час без - страшно представить.
А что касается до остальных - шоколадные крошки в сливочных моих днях.

8 января 2010 - 15 января 2010

@темы: Рассказ

---

В ожидании Тебя

[Фолк]

Перекатываясь с букв на цифры, музыка Placebo мариновалась в белом вине.
Я с легкостью пера скользила по собственным мыслям, но черным лаком липла к голосу в трубке. Смеялась так ломанно, отчаянно ждала ответа на все просьбы. Боролась с приступами злости, с желанием впиться губами в разорванную моими ногтями артерию. Таяла нежным воском под колыбельную Твоего далекого голоса.
Сознание уже давно переключилось на цинично-холодные камни, но Ты все также имеешь право успокаивать меня, пеленать в тепло и дарить надежду на не бесцельное ожидание десяти дней.
Заочно прятала в красные коробки истерии, расписанные на три года. У нас все еще впереди.
Оставь свои прожженные грубости на смирение моих реальных слез.
Я с преданностью щенка благодарна за то, как Ты неумело расчесываешь мое Тщеславие по изгибам моей слабости, о которой знаешь только Ты, как Ты хаотично бесишься от моей глупости, придуманную мной лишь для того, чтобы прожить еще парочку десятков часов на исступленных болью мечтаний о спокойной жизни без Других наших частичек, без которых ни ты, ни я уже не можем.
Я немного верю в то, что скоро они тоже уйдут, как те, что были до них. Уйдут, но мы все равно останемся, остаемся несмотря ни на что.
Ты в чем-то права, да. Если бы Ты была как Они, мои, как Ты их называешь, фрейлины, у меня давно бы пропало все, что так накрепко поселилось во мне через Тебя. Слишком много чувств и эмоций. А все для того, чтобы дышала почти в такт.
Против всех. Мы оставляем слишком больные и горячие следы в жизнях всех, кого хотя бы раз называли по имени, забывая уже через секунду, кого с напущенной нежностью обнимали, целуя, представляя все равно не их глаза и имена.
Но есть те, кого хочется независимо от нас с Тобой.
У Тебя - Он, у меня - Она. Чтобы быть с полноценным сознанием, чувством насыщенности, что все есть, все на своих местах. Чтобы прожить оставшиеся года с мыслью, что были, есть, но навряд ли еще такие будут. Просто у Тебя нет расчета на завтра, а у меня все слишком непрочно на близжайшее будущее. Но сейчас хорошо - этим и живем.
Пьяный разум засыпает под гитарные ритмы Placebo.
Предчувствуя разлуку, сердце уже не трепыхается подбитой птицей. Успокаиваю снами, сообщениями, музыкой.
Береги себя там, без меня. Держись на уровне, посылая всех и вся, без крови в алкоголи.
Люблю, целую и очень жду.

2 января 2010 в 15:39

@темы: Рассказ

---

Критикуйте, пожалуйста. Хорошо критикуйте! :)))

[Led Moth]

Глиша и Лилия
(по мотивам сна)

… Я ещё смутно помнил, как мы наблюдали за движением звёзд: множества ма-леньких – по ночам, и одной яркой – днём. Как мыслили, и мысль наша способна была изменить мир вокруг. Мы были, и мы были не зря, и ничего не нужно было нам, всё было – звёзды были, река была. Что ещё? Кажется, мы были счастливы в своём единстве, вдохновлены окружающим нас идеальным миром. И ничто было не сон. Это была явь, но другая явь, а оттого не менее настоящая. Меня не было. Я был, но это и были мы. Мы – это я. И так не скажет каждый. Потому что не было каждого по отдельности. Я – это мы.
Был.
Пока не опустились под воду чьи-то тёплые пальцы и не отщипнули меня от нас. Но сожаления или удивления не было. Мне – теперь уже МНЕ – показалось, что я ждал этого очень долго. Под сильными, умелыми ладонями я покорно принял форму, которую подарил мне таинственный создатель – я стал шаром, умещающимся у него на ладони. Я увидел, как он улыбнулся, взвешивая меня, а затем наклонился и оставил на земле.
- Меня зовут Гончарычем, - сказал он, поглаживая бороду. Я ждал, что он добавит ещё что-то о себе, но он замолчал, только внимательно смотрел на меня.
- А меня… - я запнулся. – А меня?..
- А тебя я буду звать… - он подумал секунду. – Глиша.
- Потому что я из глины?
- Тебе не нравится?
- Нет, почему же… Мне нравится. Правда. Хорошее имя.
- Пойдёшь со мной?
- Пойду!
И я покатился следом за ним. Я даже не спросил, куда он держит свой путь. Мне бессмысленно было это спрашивать, ведь я только что родился, и не знал ещё всего мира. Хотя мне показалось, что где-то в глубине души я когда-то знал, всё знал… Но нет – это мне, наверное, только показалось. Как я могу помнить то, чего не могло быть со мной? Пока мы шли по лесу, Гончарыч достал из своей дряхлой сумы какой-то белый, не такой круглый, как я, предмет с дырочками по бокам, спереди и сзади. Он поднёс эту штуку ко рту, вдохнул воздух и подул в одну из дырочек. Тотчас этот странный предмет издал громкий звук, и я вдруг подумал (хотя этого, конечно, тоже не могло быть), что слышал когда-то нечто подобное в исполнении ветра… Гончарыч подул ещё и стал быстро поднимать и опускать свои пальцы на дырочки по бокам этой штуковины. И получилась музыка. Я катился и заворожено слушал, как он играет, и странное чувство восторга наполняло мою душу, и я подумал, как было бы здорово, если бы я тоже мог создавать такую музыку. Я присмотрелся – из чего сделан этот инструмент? Я не мог понять, но мне захотелось тоже стать таким однажды. Когда Гончарыч закончил, я спросил его, из чего эта волшебная вещь в его руках?
- Из глины, как и ты, - ответил он.
У меня перехватило дыхание.
- Значит, и я могу стать таким же, и ты сможешь играть на мне такую же чудесную музыку?
- Ты сможешь стать таким же, - отвечал он, - если наберёшься нужных свойств. Не каждая глина подходит для того, чтобы из неё сделали окарину.
- А если я пойду с тобой, я наберусь нужных свойств?
- Как знать, - сказал он, задумчиво погладив бороду и обратив свой взгляд в сторону. – Всё зависит только от тебя.
И я решил, что всё равно не знаю мира, а Гончарыч настолько мудр, что, покатившись за ним, я наверняка наберусь нужных свойств. И мы продолжили путь.
Вскоре я заметил, что катиться стало тяжелее. Гончарыч был уже далеко впереди, а я всё никак не мог за ним поспеть. Я рвался вперёд, но меня откатывало назад. От обиды я чуть не заплакал, но Гончарыч увидел мою беду и вернулся ко мне.
- Да, в гору тебе в таком виде идти будет тяжело, - сказал он.
И тогда он взял и вылепил из меня нечто, весьма похожее на него самого. Даже повыше ростом. Закончив, он удовлетворённо посмотрел на меня и сказал:
- Вот теперь тебе идти будет легче.
И я впервые в жизни пошёл. Двумя ногами. Но это было легко, как будто я умел это всегда, и словно всегда ждал этого момента. Я опять не удивлялся произошедшему. Я следовал за мастером, уверенный в том, что только так я смогу чему-то научиться в своей новой жизни. И, в конце концов, я надеялся, что он из меня тоже сделает окарину.
Мы поднимались довольно долго. Когда мы делали перерыв, я с восторгом и страхом смотрел на открывавшиеся виды – как велик был мир! Наконец, мы поднялись на самую вершину. А на этой вершине стоял храм – большой и красивый, богато украшенный, роскошный. Настоящий дворец. Вокруг храма, заходя и выходя из него, или просто стоя на свежем воздухе, были люди в одинаковых одеждах. Таких как мы с Гончарычем было немного – тоже пришедших снизу. Никто из людей в одинаковых одеждах практически не обращали на нас внимания. Никто ни с кем не разговаривал. Когда я хотел шёпотом спросить у Гончарыча, что это за место, на меня тут же устремились укоризненные взгляды, и я смиренно замолчал. Мы сели на свои места среди полупустых рядов в полутёмной зале. Сзади и с боков стен не было, были только балки, поддерживающие крышу. Перед нами возвышался подиум с невысокой тумбой посередине. На тумбе я разглядел деревянную доску с какими-то фигурами. А за тумбой была единственная в этом зале стена. На ней висел гобелен с живописно изображённым булыжником. Настолько живописно, что мне он показался прекрасным. Я с интересом ждал, что будет дальше. Со двора вернулись люди в одинаковых одеждах, которые до сих пор ещё дышали свежим воздухом, расселись по местам и в молчании стали тоже ждать.
На подиум откуда-то сбоку вышел человек, чьи одежды были похожи на одежды остальных, работающих в этом храме, но у него они были длиннее (за ним тянулся длинный хвост из золотисто-красной материи, а два человека несли этот хвост за ним), ярче и богаче, чем у остальных. Голову его украшала высокая шапка, прямая у основания и круглая на верхушке – она вызывала ассоциации всё с тем же булыжником на гобелене.

дочитывать будете?

Человек остановился у тумбы и сказал:
- Братья!!!
Голос у него был сильный и после всеобщего молчания и тишины был внезапен, как гром. Я даже слегка подпрыгнул, чем снова обратил на себя внимание людей в одинаковых одеждах, бросивших на меня неодобрительные взгляды. Я искоса взглянул на Гончарыча – он, подобно другим прихожанам, смотрел на человека у тумбы. Но в его глазах не было того трепета, какой был у них. В его глазах было нечто иное. И я понял, что скоро пойму, что именно. Человек у тумбы тем временем продолжал, подняв одну руку, обращаясь в зал:
- Братья! – повторил он, хотя среди прихожан я заметил двух женщин. Я обернулся к ним, очевидно, опять нарушив правила поведения в храме, и человек у тумбы это заметил. Однако вопреки моим ожиданиям, он ничего не сказал мне, а добавил с теплотой в голосе: - И сёстры.
Женщины опустили кроткие взгляды.
- Благословит вас Мать-Земля, пришедшие с подножия Горы Грома, преодолевшие тяжёлый подъём, оказавшиеся ближе к Грому! Вы не зря проделали свой путь – это были первые шаги к очищению и принятию вашей обновлённой, истинной сущности, отмытой от ненужной грязи, от земных страданий и лишений! От тягот сомнений и борьбы за выживание! Путь к вечному блаженству и радости! Хоть вас пока и немного, но вы теперь станете частью общего блага, вы поможете другим заблудшим! Нас станет больше, и мы донесём до оставшихся истинную нашу веру – веру в Гром-камень!
Человек у тумбы отошёл, указывая рукой на гобелен, восхищённо посмотрел на изображение великого Гром-камня и снова повернулся к залу, как бы ожидая увидеть во всех глазах торжественный трепет перед таинственностью и силой того, о чём он говорил. Я незаметно посмотрел на сидящих людей в одинаковых одеждах – их глаза светились повиновением, но в них не чувствовалось безрассудного желания повиновения. Я подумал – они не в первый раз слышали подобную проповедь, а потому были относительно спокойны к словам человека у тумбы. А вот несколько прихожан с восторгом смотрели на гобелен, желая подчиниться и, как сказал человек у тумбы, очиститься. Я, сколько не пытался, не мог разделить этого восторга. Не знаю, что видели они, но я видел обыкновенный булыжник. Я вдруг подумал, что я ведь уже выбрал свой путь – я иду за Гончарычем. И, быть может, эти люди тут просто потому… что им не за кем идти?
- Когда-то давно, - продолжал проникновенно человек у тумбы, - Гром-камень упал с небес прямо на эту гору и не скатился вниз, а остался на вершине. Все мы знаем, как сложно подняться наверх, и как втройне тяжелее остаться наверху. Но Гром-камень смог! А потом мы все произошли от этого камня, и каждый из нас носит в себе частичку его сущности, а потому мы все должны быть неразрывно связаны с ним. И мы – служители его и те, кто последует за нами, - мы должны охранять его, ибо он один способен дать нам силу, благо. И он единственный сможет сохранить нас ближе к небу, если мы поможем ему своей верой, своей искренной и нерушимой верой – но она должна быть тверда, как камень! Как Гром-камень! Он очистит ваши души, если вы согласитесь вверить ему их – без колебаний, без тени сомнения! Согласны ли вы?
С задних рядов послышалось неуверенное «да».
- Готовы ли вы?! – громче спросил человек у тумбы.
- Да! – ответило несколько голосов. Мы с Гончарычем промолчали.
Меня стали грызть сомнения. Что-то не так было в его словах, что-то не вязалось в том, что он говорил.
- И если нет вопросов… - человек у тумбы и не хотел слышать никаких вопросов, собираясь продолжить, но запнулся, увидев мою поднятую руку, - Есть вопросы?..
- Да, - сказал я и встал, почувствовав на себе взгляды всех, кто находился сейчас в зале. Кроме Гончарыча, как ни странно.
- Что ты хочешь спросить, брат? – нетерпеливо, но учтиво спросил человек у тумбы.
- Я хотел спросить - как понять, что твоя сущность грязна и ей нужно очищение?
Человек вздохнул (как мне показалось, с облегчением) и улыбнулся мне, как ребёнку:
- Никто не бывает чист изначально, брат. Это грех, считать себя абсолютно чистым.
- А вы разве не считаете?
Улыбка сперва исчезла с его лица, но вскоре вернулась – более напряжённая, чем была. Лицо его стало красным, но он по-прежнему сдержанно и вежливо ответил:
- Ведь мы уже прошли обряд очищения. Пройдёшь ты – и ты тоже станешь чистым – и думать об этом будет не грех.
- Тогда почему никто из нас не чист от рождения, если все мы произошли от ВЕЛИКОГО Гром-камня? Значит, камень не так уж чист?
В зале кто-то ахнул. Люди в одинаковых одеждах встали. Человек у тумбы злобно прокричал:
- Как ты смеешь, негодяй?! Как ты посмел осквернить святилище своими чернейшими, низменными мыслями?! Поймать его! Сбросить его в АД!!!
- Кажется, нам тонко дают понять, что пора уходить, - негромко сказал мне Гончарыч, вставая и летя к выходу, чему я даже успел удивиться – в такие годы такая прыть… Я побежал следом, успевая уворачиваться от цепких рук людей в одинаковых одеждах. Мы выбежали из храма и на секунду затормозили у почти крутого обрыва. Следом вышел человек, стоявший у тумбы – двое людей, державших сзади подол его одежд, едва успевали за ним.
- Гром-камень покарает вас! В Ад! В Ад, изменники!!!
И правда – в небе собрались чёрные тучи, и молния полыхнула где-то совсем рядом.
- Всё! Только вниз! – крикнул мне сквозь грохот грома Гончарыч и толкнул вперёд.
Сначала я полетел. Я успел испытать страх высоты, почувствовав, что под ногами нет никакой опоры. Я не мог уже восхищаться видом, кок мог, когда мы только взбирались на гору. Потом я ударился о землю и оттолкнулся, потеряв форму. Ещё раз – было не больно. И ещё раз, пока не почувствовал, что качусь. Тогда я понял, что снова стал шаром. «Так даже легче катиться, - подумал я, - прочь от этого безумия!». Но, как ни странно, я почувствовал землетрясение. Я оглянулся и увидел, что сверху на меня катятся огромные булыжники. Должно быть, молния ударила прямо в землю, вызвав камнепад. Огромные камни стремительно нагоняли, и вдруг я разглядел в них знакомые черты людей в одинаковых одеждах. Это были части их тел, осознанно катившиеся вслед за изменниками во имя Гром-камня. И тут я понял – они действительно были сделаны из камня. А не из глины. А я не поверил!.. Вдруг рядом появился другой глиняный шар и сказал знакомым голосом:
- За мной! Здесь щель, мы сможем укрыться!
Я послушно покатился в сторону, ибо каменные люди сверху уже нагоняли – они ведь гораздо тяжелее глины. И действительно – вскоре показалась пещера, и я чуть было не прокатился мимо, но мягкая глиняная рука Гончарыча вовремя схватила меня и притянула к себе. Мы укрылись в расщелине, и тут же с грохотом покатились вниз тяжёлые булыжники, а через некоторое время их грохот стих. У меня звенело в ушах (хотя как таковых их у меня сейчас не было). Я удивлённо оглянулся на Гончарыча. Рядом со мной находился такой же глиняный шар, как я сам, разве что, чуть более красного оттенка и побольше размером.
- Я не думал, что ты тоже из глины… - сказал я.
- А из чего же?.. Все в этом мире из глины… До поры до времени…
- А эти люди? Я видел, это были не камни, это были те самые люди их храма!
- Приходит время, и многие перестают быть из глины. Это всё… - он посмотрел на меня – по крайней мере, я почувствовал на себе его взгляд, - зависит от условий, в которых они находятся. И от свойств, которых они набираются каждый за отдельный период времени. Кто-то меняется раньше, кто-то позже. Но это происходит неизбежно со всеми.
Я задумался. И пока мы спускались к подножию горы, никто из нас не проронил ни слова. То место, где мы впервые встретились осталось по ту сторону Горы Грома. Я шагал, снова приняв форму человека, и увидел, что здесь начинается посёлок - полуразваленный, наверняка очень старый, но всё же обитаемый и живущий своей всегдашней жизнью. По улицам в резиновых сапогах ходили туда-сюда люди – в основном пьяные мужики, недоверчиво поглядывающие на чужаков; слышался лай собак за заборами, кудахтанье кур и карканье ворон. Дороги были размыты недавними дождями и теперь представляли собой тягучее грязевое месиво. На тех местах, которые можно было назвать тротуарами, было не суше. Периодически через лужи и лужицы были разбросаны доски, шины и даже металлические балки, но в основном у подходов к воротам . В грязи дороги же тянулись две колеи от часто проезжающих здесь автомобилей. Это и был Ад, если верить человеку у тумбы.
Мы шли босиком по дороге, не ища сухих путей, утопая в грязи и едва не поскальзываясь. Я думал о том, что говорил мне Гончарыч. Я думал и о том, что говорил человек у тумбы. Я думал о людях в одинаковых одеждах и о прихожанах в храме. Если все мы сделаны из глины, то почему же те люди оказались из камня? Неужели потому, что они в самом деле искренне, отбросив все сомнения, поверили в то, что произошли от Гром-камня? И что будет с прихожанами, которые тоже поверят? Они тоже превратятся в камень? Но зачем, почему им нужно становиться каменными? Неужели хуже быть из глины? Те каменные люди не смогли стать шарами, как мы с Гончарычем, потому разбились, пытаясь нагнать нас. Пока ты из глины, ты можешь принять любую форму, какую захочешь. Или какой-нибудь мастер может вылепить из тебя нечто совершенное, как, например, окарину. Но постойте… Ведь окарина так же тверда, как камень. Значит, стать камнем – неизбежно?.. Ведь Гончарыч так и сказал: «Кто-то меняется раньше, кто-то позже. Но это происходит неизбежно со всеми». И, став однажды твёрдым, я уже больше не смогу измениться. Я смогу только разбиться на куски, и никогда не соберусь воедино снова. Я… умру?... Так зачем же я иду за ним? Зачем мне это? Почему я так легко поверил в его слова? Так же легко, как поверили прихожане словам человека у тумбы. Неужели потому, что мне… не за кем было идти?.. И я пошёл – не разобравшись, не задав вопросов, о которых я просто не мог знать. А Гончарыч ничего мне не сказал…
Я шагал и не чувствовал, как ноги мои уже по колено размыло грязной водой дороги. Это заметил Гончарыч, обернулся и, вздохнув, скатал из меня опять глиняный шар. Но я больше не хотел быть таким податливым в его руках, и потому шар получился неровный и некрасивый. Я грубо оттолкнулся от него и прыгнул, - мне было совершенно всё равно, куда. Я попал в древнюю железную бочку с накопившейся здесь дождевой водой. Медленно опускаясь на самое дно я подумал, что не вылезу отсюда никогда. Мне ничего не нужно в этом жестоком мире, где ты неизбежно становишься холодным, твёрдым и таким недолговечным камнем. Зачем? Зачем вообще я родился на свет?! И откуда… откуда вообще я такой взялся? Я уже едва припоминал, что была какая-то другая жизнь раньше, но всё это казалось не больше, чем домыслами, словно кто-то шепнул мне это когда-то на ушко, как чью-то больную фантазию, а я принял это за свою собственную мысль. Так пускай же вода проникнет в моё тело, расплавит навсегда, только я не хочу и не собираюсь никогда превращаться в камень. Никогда!
Она сказала:
- Ты не умрёшь, даже если захочешь. То, чего ты хочешь, сделает твоё тело слабым и бесфор-менным. Ты станешь просто никем. Просто никем…
- Кто это? – спросил я.
- Никто, - сказала она.
- Это лучше, чем быть камнем! – сказал я.
- А ты хоть раз был им?
Я замолчал.
- Ты хотя бы пробовал?
- Стоит попробовать – и назад дороги нет, - парировал я.
- Откуда ты знаешь? Откуда ты всё знаешь? – насмешливо спрашивала она, и я почувствовал, что меня это укололо. Я же сам недавно говорил, что ничего не знаю об этом мире.
- А ты? – спросил я тоже с насмешкой. – Ты что, знаешь больше меня?
- Возможно… Я знаю только, что лежу здесь больше твоего. И что я теперь никто. А могла быть кем-то…
- И что же?..
- А то. Не обязательно я стала бы камнем. Я только теперь поняла, что всё зависит от того, каких свойств я набралась бы. Какими свойствами ты обладаешь, то из тебя и получится. Но лёжа здесь я не набралась абсолютно никаких свойств, даже напротив – растеряла и то, что приобрела за свою жизнь… Но для меня теперь слишком поздно… А ты ещё можешь всё исправить.
- Ты тоже знаешь про свойства?.. – удивился я и вспомнил, как полюбил я звук окарины и как страстно хотел стать таким же прекрасным инструментом. – А кем хотела стать ты?
Немного помолчав, она ответила с грустью:
- Я хотела быть вазой… Красивой фарфоровой вазой, в которой стояли бы самые красивые цветы. Я очень люблю цветы… Я бы заботилась о них, и они бы никогда не вяли. Но теперь этому не суждено сбыться… Никогда…
- Суждено!.. – сказал я. – Суждено! Гончарыч! – закричал я. – Гончарыч!!
Я вдруг испугался, что он ушёл и не откликнется на мой зов, но над бочкой, закрывая свет, склонилась чья-то голова. Гончарыч молча засучил рукав и опустил руку по самую грудь в глубокую бочку, чтобы достать меня. Он чуть не уронил меня – от воды я стал скользким, я потерял часть глины, но я был жив и полным раскаяния взглядом я посмотрел на своего первого и единственного учителя, опустил глаза, а затем опустился на колени.
- Прости меня, Гончарыч! Прости, я был такой дурр-рак!..
- Встань, встань… - устало, но ласково сказал он, положив руку мне на плечо. – Всё хорошо. Я тебя прощаю.
- Там… Там в бочке лежит… Помоги ей! Молю тебя, Гончарыч!..
- Посмотрим… - сказал он, снова опуская руку в бочку.
Я с замиранием сердца смотрел, как он искал что-то на дне. Я изо всех сил молился, чтобы она нашлась. Не может быть, чтобы она стала совсем никем! Она говорила со мной! Значит она не никто! Через несколько секунд он вылез, и я испугался – с пустыми руками!..
- Неужели?..
- Да погоди ты… - усмехнулся он и стал стягивать с себя рубашку. Затем вдохнул побольше воздуха и нырнул в бочку обеими руками, с головой. И вскоре вынырнул, держа в ладонях комок жидкой глины.
- Держи-ка, - сказал он мне и положил эту массу в мои ладони.
Я боялся расплескать её, но Гончарыч сложил свою рубашку в два слоя и сказал:
- Клади сюда. Когда вытечет вся жидкость, из неё вполне можно будет лепить.
Мы осторожно сложили её, завязали рубашку в узелок и пошли дальше по дороге.
Вскоре мы остановились у одной неприметной калитки, где на толстых жердях висели глиняные горшки и кувшины. Гончарыч отпер ворота и вошёл. Я помедлил, а он оглянулся и сказал:
- Проходи, не бойся. Это мой дом. Здесь я работаю.
Во дворе залаяла собака, но, увидев, что хозяин сам впустил чужака, подбежала ко мне, обнюхала и вернулась на своё сторожевое место. Я прижал её к груди и сказал ей мысленно: «Не бойся. Теперь всё будет хорошо». Я был уверен, что она прочитает мои мысли.
Мы вошли в дом. Точнее, это была мастерская. Здесь стояла большая печь, станок для изго-товления кувшинов, грязный стол с кучей инструментов, а за столом уснул мальчишка-подмастерье, опустив лицо на сложенные, все в глине, руки.
- Васька! Ты что спишь? Глина высохнет!
Мальчик встрепенулся, подняв своё измазанное глиной лицо, и удивлённо посмотрел сначала на мастера, а потом на меня.
- Дядя Гончарыч, я даже не заметил, как уснул! Погода такая, вот и разморило.. Я нечаянно.
- Ладно, ладно… Иди-ка лучше за углём. Печь надобно растопить. Да поскорей!
- Есть! – ответил Васька и молнией вылетел из мастерской.
- Ну что, - сказал Гончарыч, садясь на стул. – Глиша, ты решил? Хочешь ли, чтобы я сделал из тебя окарину?
- А разве что-то зависит от моего решения? – удивился я. – Ты ведь сказал, что только если я наберусь нужных свойств…
- Балда, я потому и спрашиваю, не передумал ли ты, ведь ты уже готов к этому, - ответил Гончарыч с доброй улыбкой.
- Правда?! – обрадовался я, но тут же успокоился и спросил взволнованно: - А она?..
- С ней придётся подождать несколько дней.
- Она хочет быть фарфоровой вазой…
- Я знаю, - улыбнулся Гончарыч. – Я сделаю из неё фарфоровую вазу, но нужно подождать дня три.
- Тогда и я подожду, - сказал я.
- Вот как? Что ж, воля твоя. А не передумаешь? – прищурившись, спросил он.
- Нет! Теперь нет, - и я прижал к груди узелок с ней.
- Васька! – крикнул Гончарыч. – Отдыхай!
И через три дня он вылепил из меня окарину, обжёг в горячей печи, и я научился музыке. Это было чудесно! Но чудесней всего было то, что из неё он сделал красивую вазу, а Васька не по-детски красиво и живописно её расписал. Гончарыч не забыл и ей дать имя – поскольку она любила цветы, он назвал её Лилией. И так исполнились наши мечты. Мы стали теми, кем мы хотели стать. Но, не пройдя всего того, что мы прошли, разве мы набрались бы нужных свойств?

@темы: Рассказ

---

[Тэ-Ра]

Воздушный змей, скользящий в облаках,
Струящийся форелью в поднебесье.
И что-то есть змеиное в шагах,
Застывших эхом в скрипе старых лестниц.

И я змеей скольжу сквозь толщу лет,
Века, часы, минуты и секунды.
И на скрижалях времени оставят след
Моей судьбы серебряные струны...

@темы: Стихи

---

Сны

[Rowana]

Леденцовый рассвет, из снов выходить пустыми -
Без надежд и прощаний, без зова стаи.
Леденцовые дни не выбелить, не оставить
Звенящими песнями, словом, что лечит боль,
Сединой в волосах, солнцем, родинкой над губой.
Что мне делать, проснувшись: плакать, сжигать мосты ли,
Пить вишневый сироп, целовать уста ли?
Леденцовое небо с оттенком стали,
Карамельное море и сахарный твой прибой.
Леденцовые сны: в рассвет выбегать босыми,
Незнакомыми городскими бродить местами,
На чужом запястье слушать набатный бой.
Леденцовое лето, простой седовласый бог,
Облака над макушкой, молочная пена стынет.
Леденцовое небо словит, когда устанем,
Леденцовое счастье - из снов выходить с тобой.

@темы: Стихи

---

Дикий Лес.

[Человек За Стеклом]

Ввиду того, что от друзей и знакомых конструктивной критики не дождешься, свято верю, что смогу найти помощь здесь. Произведение само по себе назвать маленьким сложно, поэтому я надеюсь услышать не столько критику по сюжету (что, впрочем, тоже было бы неплохо), а скорее критику в отношении моего слога или несоответствия каких-то фактов. Может быть где-то что-то стоит дополнить или наоборот. В общем все что у вас возникнет в голове от деталей до общего впечатления))))

Лес, ставший частью бесконечно долгой легенды, что осмеливаются рассказывать лишь шепотом, под заглушающий слова шелест листвы. Порожденный своевольной вечностью, не слушающий законов и правил, придуманных природой, и порой не подвластный даже его величеству Мирозданию. Мир, где потоки времени устремляются непредсказуемыми путями, и ярче колючих северных звезд могут быть лишь янтарные глаза затаившегося в ветвях хищника. Лес, где каждый день расцветает кровавыми брызгами на пепельной траве, поведав, что ночью кто-то оказался слабее судьбы. Где страх проникает в каждый уголок души, сжимая ее в ледяных объятьях, опутывая живыми, незримыми лентами, нашептывая единственную правду жизни – прятаться негде, прятаться бессмысленно. Лес, лишенный зимней тоски, но всегда навивающий сердцу мертвящий холод. Обделенный жаром любви и светом понимания, но всегда фанатично привязанный к кровавым сказкам, бессердечной жестокости и сводящей с ума боли. Где смердящие болота тянутся на километры, а земля хранит сотни навечно плененных душ. Это лес, где никогда не найдется место человеку. Лес, о котором не желают вспоминать. Он один – один Дикий Лес.

Шаг первый. Тени крадущиеся в полночь.

Усталая, сонная земля погрузилась в благодатный мрак. Небо дышало безграничной свободой космоса. А искристые звезды, заполонившие его чернильную глубину без остатка, сплетались в изящные кружева, осыпая мир призрачным светом, ложившимся на кроны высоких деревьев подобно тончайшему шифону.
Малахитовую гладь бескрайних лесов нарушало огромнейшее здание, захватившее в свои владения обширные территории, и величественно возвышавшееся над ним подобно гротескной скале. С каждой его безупречной грани слетало таинственное дыханье старины, в каждой тени, казалось, прячутся сокровенные знания. Школа. Место, чьи стены хранят призрачные отпечатки несметных переживаний, смазанных вереницами дней и переборами сухих книжных листов; мнимых радостей, сплетенных из закатных лучей, скользнувших по цветастым витражам, и теплых полу улыбок; мгновения веселого торжества, расцвеченного терпким, трепетным возбуждением, и непоправимого поражения, отравленного ядовитыми языками зависти. Место, где зарождаются еще робкие, наивные грезы и самые дерзкие намерения, расцветают первые сильные чувства, словно негатив, навеки запечатленные в душе, и незабвенные воспоминанию, что обретают с годами все большую привлекательность, теряя в перламутровой дымке прошлого незначительные, порой досадные мелочи. Эта школа, помнившая, возможно, больше чужих чувств и секретов, чем кто бы то ни было, хотя бы потому, что была одной из самых старинных, уже обрела ту неуловимую душу, что незримо присутствует во всех многовековых зданиях, получивших возможность творить свою собственную историю.
Ломкие лунные лучи неторопливо крались по ее шершавым стенам, пробирались сквозь не зашторенные окна в комнату и, никем не замеченные, обволакивали ее мистическим, голубоватым светом. В помещении было довольно пусто: пара десятков дорогих, деревянных кроватей с резными ножками, столько же не менее изысканных прикроватных столиков и необъятный встроенный шкаф, где извечно царил удручающий беспорядок. Часы в стиле хай-тек, явно выбившиеся из общего интерьера, отображали время – полночь, если быть точнее.
Размеренное дыхание сна неизбежно прерывалась храпом и сопением, и лишь над одной из кроватей царило подозрительное молчание. Выждав определенное время, его владелец, подобно бесшумной, невесомой тени, скользнул на пол и, натянув на ноги кеды, направился к двери. Бронзовая ручка предупредительно обожгла холодной сталью, и полуночник по привычке помедлил мгновенье, пока она не напитается его теплом. Это лишь подогревало удовольствие от всепоглощающего азарта, раскаленным металлом растекавшегося глубоко внутри. В лаковой поверхности двери мелькнула посторонняя тень, перекрывая размытое отражение окна. Более шумно и менее грациозно она подобралась к выходу из комнаты и остановилась.
Полуночник резко, но без малейшего намека на напряжение обернулся, чтобы увидеть пред собой юношу лет восемнадцати со всклоченными, черными волосами, чьи попытки сделать грозный взгляд придали лицу лишь уныло-обиженное выражение. Подошедший выдал заплетающимся языком несколько шипящих, сбивчивых фраз и выжидающе поджал тонкие губы. Полуночник, невозмутимо наблюдавший за сим действом, приподнял одну бровь:
- Олег, я много раз уже говорил, что не намерен выслушивать твои нелепые аргументы. Если ты добровольно выбрал поражение, это не значит, что следует тянуть за собой и всех остальных, полагая свои суждения единственно верными. Тем более что ты знаешь, как я ненавижу проигрывать.
- Ты слишком цепляешься за свои принципы, Ксимо. Я всегда нутром чую, когда что-то не так, и ты не раз убеждался в моей правоте. Поверь мне и теперь – сегодня неудачная ночь. Даже для таких, как ты! – Олег чуть повысил голос, безуспешно стараясь вплеснуть в него хоть немного убедительности.
- Ха! – Максим позволил себе легко улыбнуться. – Я продумал все слишком хорошо. Ошибки быть не может. Кроме того, моя интуиция подсказывает, что я, во что бы то ни стало, должен оказаться этой ночью в библиотеке.
- Ты слишком самоуверен! – осуждающе прошептал Олег. – В прошлый раз это не довело тебя до добра…
- Виноват я тогда был только в том, что положился на это блондинистое недоразумение, именуемое Владом… Ладно. У меня нет времени с тобой пререкаться. Иди спать. Я уже сделал свой выбор, - Максим приоткрыл дверь и мягко ступил в коридор, оставив Олега с его предрассудками позади. Если уж идти на риск, то уверенно. В противном случае следует поостеречься.
Окна в коридоре оказались открыты настежь, позволяя ночному ветру беспрепятственно продувать помещение. Максим качнулся с пятки на носок и вдохнул холод мрака. Ночь – это прекрасно!
Причиной, подвигнувшей его покинуть этой ночью умиротворенную спальню, послужили карты, принадлежащие временам Двенадцатого Миллениума, годам еще более ранним, чем Эра Хаоса. Они поступили в закрытую секцию школьной библиотеки первого мая, и готовились ее покинуть всего четырьмя днями позже. Возможно, лет так эдак через десять, когда карты будут досконально изучены, их разрешат выставить в историческом музее. Возможно, ради подобной чести несколько тысяч управляющих зданиями культуры будут дебатировать до хрипоты и грызть друг другу глотки. Возможно, карты даже станут главным достоянием страны. Максим, кого подобная перспектив ни в коей мере не устраивала, решил сократить прогнозируемый срок до самого минимума.
Основой всяких рискованных действий он считал непоколебимо прочный план, оный был сформирован в кратчайшие сроки и дважды редактирован. Бесспорно главной проблемой, требовавшей к себе неотрывного внимания, выступало проникновение на седьмой этаж, где и расположилась необъятная библиотека с другими не маловажными кабинетами. Для внушительного замка к коридору в книгохранилище не подошла бы ни одна отмычка, разве что крепкий ломик, однако, Максим не признавал грубую силу. Ключи были только у трех человек: директора, библиотекаря и школьного старосты Константина, которому и выпала нелегкая участь стать частью плана.
Ведь любым, даже самым беспристрастным на первый взгляд людям, не чужды искушения. Максиму не составило никакого труда втянуть Константина в карточную игру, каждой партией зарождая в нем самоуверенность и подогревая тщеславие. А когда староста укрепился в убеждении относительно своих выдающихся способностей, Максим выдвинул, несомненно, выгодное предложение поставить его лучший слежер против ключей от библиотеки. Константин, которого захлестнула коварная волна эйфории, без малейших подозрений согласился… После, ведомый отчаянным желанием отыграться, граничащим с легкой истерикой, он, судя по всему, приготовился возобновлять свои безуспешные попытки, даже если это потребует расстаться со всем имуществом, но только вернуть доверенный ему предмет. Максиму удалось утихомирить старшекурсника, полагавшего, что по теории вероятности он когда-нибудь да выиграет, пообещав возвратить потерю в скором времени. Сейчас эта тяжеленькая связка открывала любые требуемые двери, подпуская полуночника все ближе к желаемому. Свобода – вот истинное наслаждение.
Однако пренебрегать осторожностью Максим вовсе не собирался. Была опасность встретить в коридорах охранника или еще какую-нибудь подозрительную личность, решившуюся на позднюю прогулку. Одев наушник и активировав прикрепленный к нему экран, закрывавший правый глаз, Максим запустил саморучно сконструированный слежер. Маленький полупрозрачный шарик свободно повис в воздухе, а из наушника тут же вырвались малейшие ночные шорохи многократно усиленные специальным микрофоном, заставив Максима поморщиться. На небольшом экране высветилась картинка, четко отображавшая пустой коридор.
- Эффект «черная дыра». Код 28 – библиотека, - негромко скомандовал Максим. Все программы к слежеру он писал самостоятельно, преследуя единственную цель – упростить себе управление, чего, в конечном счете, удалось добиться. Шарик, например, получил ценную способность к импровизации.
Слежер, окутанный слабым прозрачно-голубым свечением, тут же потух и потемнел, сливаясь с мглой и тенями переходов. Осознать его исчезновение удалось бы, лишь взглянув на экран, где с приемлемой для восприятия скоростью проносился соседний коридор, в сторону которого ускользнул шарик. Максим настроил микрофон, чтобы избавиться от лишних, маловразумительных звуков, и бесшумно отправился следом.
Вскоре он оказался в лабиринте исполинских книжных шкафов красного дерева, уходивших ввысь под своды библиотеки и терявшихся в непроглядном мраке, который могло разогнать разве что солнце. Комнату обволакивала священная тишина, сплетенная из молчания сотен книг. Воздух наполнял ни с чем не сравнимый аромат пыли и старой бумаги, мистическая атмосфера, присущая лишь опустевшим библиотекам.
Для Максима любая книга является чем-то большим, нежели стопкой листов, перепачканных типографическим шрифтом. Она дарит редкую возможность соприкоснуться с энергией тех, кто ранее брал ее в руки, уловить мощные волны чужих эмоций. Черные строки не бездушны, не могут быть бездушны, напротив распространяют самую живую, несгибаемую силу. Чем старше книга, тем отчетливее трепещет под тронувшими обложку пальцами ее дух, тем ярче индивидуальность, пропитавшая каждую страницу своеволием. А рукописи, не то что источают, они практичски генерируют энергию, коснуться их равно, как коснуться оголенных, пульсирующих нервов, готовых напрямую передать все, каждый всплеск чувств, малейшую дрожь, малейшее дыхание тревоги. Они не просто отражают душу писавшего - каждая буква есть прямое воплощением его мысли.
Более других внимание Максима притягивали записи непосредственно связанные с Лесом. Он прочитал уже десятки книг, получая все новую и новую информацию, доставая ее из самых защищенных источников, разыскивая, подобно оголодавшему зверю, и всегда балансирую на лезвии бритвы, порой даже между жизнью и смертью.
Слежер инициативно отправился проверять библиотеку на предмет угрозы ночному мероприятию, оставив Максима наедине с самим собой. С дверями закрытых секций полуночник справился быстро, привычно замечая, как по мере приближения к центру, полки становятся все ниже, а их содержимое приходит все в больший беспорядок. Учитель истории, ведающий всем, что касается последних секций закрытого отдела, был человеком в почтенных летах, да и склонностью к порядку никогда не страдал, что в его случае было только лишним подтверждением гениальности. Последняя дверь отварилась со знакомым визгливым всхлипом, и полуночник неторопливо втек в комнату. Сердце замирало, пропуская удары и наполняясь приторно-сладким адреналином. Максим чуть улыбнулся, позволив переполнявшему душу довольству вылиться в качестве беззвучного, сдержанно смеха.
Центральный отдел, который полуночник сегодня имел удовольствие посетить, отличался немыслимым беспорядком, не поддававшимся исправлению даже при наличии страстного желания. Хаотически разместившиеся на полу коробки и тяжелые железные стеллажи были до отказа забиты самой разной литературой от тонких несодержательных брошюрок и многочисленных ксерокопий мудреных схем до дневников с уникальной информацией, являвших собой последнее послание миру, оставленное бесследно пропавшими в лесу людьми. Пусть это все и не представляло собой какую-то исключительную ценность, но вызывало вполне закономерный интерес, толкавший некоторых нелегально навестить закрытый отдел.
Настоящие же раритеты посещали школу реже, чем того хотелось. И появление их обуславливалось поразительным количеством именитых ученых, профессоров и высококлассных исследователей, которые почли за честь преподавать здесь, в школе имени Марианны Ксарьер - лучшем учебном заведении на всем материке.
Будучи единственным учеником, имевшим наиболее полное представление о хранившемся здесь многообразии литературы, Максим любовно трогал растрескавшиеся корешки и пыльные, шершавые обложки книг, каждая из которых была неповторима и по-своему уникальна. Он шел вдоль полок, скользя по ним внимательным взглядом, но в разум, как обычно это бывало в мертвом безмолвии библиотеки, вторглась та единственная мысль, захватив его без остатка на одно короткое мгновение. Максим всегда успешно достигал поставленных целей, минуя любые препятствия и при этом, не превышая норм дозволенного, но одна постоянно ускользала от него. Вновь и вновь он терял ее призрачный след, и истерзанная нить надежды в очередной раз лопалась. Единственно, что Максим желал неизменно и непреодолимо сильно, была Темная Книга.
Будучи написана еще до начала Эры Хаоса на древнесильвийском, Книга Тьмы приняла роль священного писания в народе, носящем имя сильванеанцы. Ценность ее нельзя было сравнить ни с чем другим, даже с пресловутыми картами. И, не смотря на все усилия, людям так и не удалось в желаемой мере ознакомиться с ее содержанием, как и с религией сильванеанцев в целом. Основная часть отрывков, отвоеванных непосильным трудом, как в переводе, так и в оригинале храниться под грифом «сверхсекретно», вследствие чего Максиму посчастливилось прочитать катастрофически мало…
Отогнав навязчивую мысль, определенно потянувшую бы за собой ряд других воспоминаний о неудачах, хоть и немногочисленных, но невероятно горьких, Максим отправил слежер патрулировать вход в первый круг закрытого отдела и озаботился подготовкой к изучению карт. Прежде всего, раздобыл в кипе потемневшей бумаги современный атлас, расположив его на составленных вместе столах, а после добрался до знакомого стенного сейфа, куда вне всякого сомненья спрятали карты, и потратил несколько бесценных мгновений на подборку верной комбинации. По окончании сего незамысловатого действия Максим зажег пару кристальных ламп, праздно плававших под окном, и закрепил над столами, дабы обеспечить лучшее освещение.
До передачи людям атласы принадлежали флумеанскому научно-исследовательскому центру и хранились в одном из подводных городов, причем не просто валялись в архивах, собирая пыль, а были специальным образом «законсервированы» и не раз подвергались тщательной реставрации. Как результат столь бережного обращения, бумага не рассыпалась в руках и вполне четко отображала тончайшие линии.
Максим задержал взгляд на современной карте, чей нижний угол вольготно заняла дата «1 012 201 г.»: один громадный материк Морттеро, расшитый сапфировыми озерами и накрытый сетью широких горных хребтов, и два многоостровных архипелага – Ориго, славившийся своим бархатным климатом, благоприятным для курортной жизни, и Игнивома, законная земля крылатой расы цилестисов. Практически весь материк, оттесняя многомиллионные города, слившиеся в один необъятный мегаполис, накрыло шелковое полотно леса. В те далекие годы, когда на земле еще лежала тень Эры Хаоса, он носил величественное Имя, произнести которое было достаточно, чтобы услышать шепот его несметных душ и биение его огромного сердца, увидеть, как тебя окружают никогда не прекращающие свой бег реки мироздания и ощутить дыхание самой вселенной. Но это же имя несло в себе разъедающий ужас, боль сотен жизней, и непосильный груза знаний, вливавшихся в того, кто осмеливался его выдохнуть. И потому оно стерлось из ненадежной людской памяти, как стираются водой знаки на песке, сгинуло под толщей суетных веков, и было преданно забвению, потонув в омуте истории. Постепенно южные территории, покрытые безбрежным морем деревьев, стали зваться лишь Диким Лесом, который разумные люди обходили стороной. Это своенравный мир, добровольно отчужденный, свободный от посторонней воли, живущий по своим собственным правилам, и каждый, кто осмелиться ступить за узкую относительно безопасную полоску вынужден следовать каждому из них. Человечество оставило попытки подчинить силы Леса или даже понять их, хотя непреодолимая жажда познания продолжает губить в лесу людей.
Помедлив мгновенье, Максим перевел полный нетерпеливого ожидания взгляд на несколько длинных свитков и, подтянув к себе один из них, плавным движением развернул на соседнем столе. Пергамент явил жадному взору мир двенадцатитысячного года не имевший ничего общего с современным.
- Черт же меня побери, - прошептал Максим, снимая наушник с экраном и не отводя ошеломленного взгляда от карты далеких веков. Десять континентов, небрежно раскиданных по планете, вместо привычного одного, расположенного точно между полюсами. Шесть небольших океанов, взамен двум гигантским… Скинув овладевшее им оцепенение, полуночник лихорадочно раскрыл и остальные карты. Физическая. Этнографическая. Политическая. Атласы веером легли на столы, представляя полную картину того времени.
Максим оперся на захрипевший стол резким движением и впился в атласы предельно внимательным взглядом, доверив своему сознанию самостоятельно плести кружева размышлений и выводов.

«Странно… Невозможно…!!! Различия слишком уж разительные, чтобы поверить в подлинность карт. Хотя… С другой стороны, это все настолько невероятно, что может оказаться правдой… Да и в школу фальшивка бы так просто не попала… Нет. Что попусту гадать? Лучше идти по порядку – ступенька за ступенькой. Тогда истина не покажется натянутой и неправдоподобной.
И так. То, что выглядела Земля иначе, это я уже понял и углубляться в подробности пока не стану, их при желании потом можно разъяснить. Гораздо важнее то, что не лежит на поверхности, что удается увидеть лишь при втором приближении… Ага. Насколько я могу судить, люди в те далекие времена явно процветали, заполонив каждый континент..., но где же три другие расы? На картах не наблюдается никаких характерных признаков их присутствия, даже незначительных и мало уловимых. К примеру, не вижу ни одного подводного города флумеанцев… Да что уж там, вообще городов, в названии которых отчетливо, или хоть незримо, прослеживается присущее этой расе наречие латрийского. Цилестисам не принадлежит ни одного даже самого захудалого островка, не говоря уже об их излюбленных архипелагах. Сильванеанцев… Сильванеанцев здесь быть и не может, ибо это не в меру высокомерное племя ведет обособленный образ жизни в потаенных глубинах леса, которого здесь… Нет?! Никогда бы не подумал, что раньше мир был свободен от его жестокой власти и пленительного великолепия… И…
… И почему меня так тянет сделать вывод, который вызывает у ученых острое желание сменить тему. Вывод, который нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть, ввиду того, что все аргументы будут являться косвенными. Нет прямых доказательств ветхой истины, скрытой за проклятым пологом Эры Хаоса. Нельзя знать наверняка то, что было невообразимо давно, даже в тех счастливых случаях, когда есть возможность разыскать его отражение в летописях. У меня же оной возможности нет и, увы, не предвидеться, потому что о мире до Эры Хаоса, как, впрочем, и о многих веках после нее, не известно ровным счетом ничего, сколь бы прискорбной не звучал сей факт… И все же, что мне мешает развить возникшую мысль? Правильно: ничего!
В таком случае мой вывод таков: Дикий Лес и упомянутые мной три расы неразрывно связаны на духовном и энергетическом уровне. А, следовательно, без него существовать не способны…, ну или, как минимум, не могли возникнуть без его помощи. А это подталкивает к мысли…, что момент появления на планете Леса пришелся как раз на времена Эры Хаоса… Или… вызвал ее? Готов поспорить – ТАКОГО предположения до меня еще не делал никто, по крайней мере, ссылаясь на достоверные факты, чью роль сейчас играют эти занятные атласы. Хотя бы потому, что я один из первых узнаю о том, что людское племя древнее Леса и трех рас…
Так, а чем я могу подкрепить свое предположение? Если взять, скажем,... флумеанцев. Их легенды, плавно вплетенные в гобелен истории, повествуют, как дети воды начинали свой Путь на берегах рек Дикого леса, откуда спустя не продолжительный промежуток времени поспешили удалиться, в силу того, что оный Лес оказался слишком жестоким для их нежных чувств и тонкого мировосприятия. В анналах истории флумеанцев он именуется Dharsy’niell, что, к сожалению, как большинство архаизмов, дословного перевода не имеет. Наиболее близкое к истинному смыслу из найденного мной – «порождение ночи». Помню, как тогда не сразу осознал, что помимо «тьмы» ночь рождает еще и свет. Ведь именно она дает жизнь новому дню… Но действительно удивляет другое: стоит лишь поменять части имени местами - Ell’dharsyni – выйдет «наш прародитель»… Довольно недвусмысленно.
Теперь, что касается цилестисов, чьи предания вовсе подменили истинную историю,… или нет, скорее ощутимо потеснили, получив ведущую роль. Они, вроде, начинаются с того, как дети неба заключили союз с Хозяином Вулканов, который даровал им крылья… О лесе упоминается мало. Оно и понятно: цилестисы испокон веков занимали отдаленный архипелаг и с материком сообщались немного... По целлийски Лес звучит как Xegrinto, что в одном из переводов означает «Противоположности». А насколько я помню из базового курса метафизики, в целлийской философии противоположности считаются «сутью начала существующего».
Вот о сильванеанцах много не скажу – раса слишком уж скрытная. Но их образ жизни лучше всяких слов объяснял, что с Лесом они были в прекрасных отношениях и успешно процветали вдали от чужих цивилизаций. Помимо прочего в сокрытых книгах упоминается, что они не дали имя Лесу (даже скорее скрывали его) и обходились просто вежливым обращением ger Obscuro.
Для моих скромных целей сих фактов вполне достаточно… Жаль не услышу дебаты ученых, которые в скором времени ознакомятся с картами… Вот только… Возникает вполне логичный и похоже не разрешимый вопрос: если все обстоит так, как представляется мне, откуда тогда появился сам Дикий Лес?..»

@темы: роман

---

Катерина

[Падмелина]

Серый пасмурный день вместе с порывами сильного северного ветра врывался в комнату через открытое окно. Его можно было бы и закрыть, но станет душно. По крайней мере, это был отличный предлог держать окно открытым. Света было мало, а электрическая лампочка в старом светильнике над столом перегорела. И это стало не менее хорошим предлогом надеть тапочки, шаркая ногами, пойти на кухню, налить в любимую кружку горячий чай, протащить по паркету через всю комнату стул и, поставив чай рядом с собой, положив подбородок на сложенные руки, начать наблюдать. Просто смотреть в окно, не пытаясь кого-то выследить или узнать. Просто смотреть как кино, не пытаясь понять смысл.
Ветер гнал волны по лужам, оставленным вчерашним дождём. Срывал с серых мокрых деревьев мокрые яркие листья и кружил их в воздухе.
Изредка по улице проезжали машины, поднимая брызги и оставляя на земле следы шин. По тротуару шли люди. По двое, по трое или в одиночестве. Разные люди: кто-то возвращается с работы, вокруг своей мамы прыгает девочка в розовом комбинезоне , старушка в синем пальто перешла на другую сторону улицы.
Чай остыл, перестал греть, пожалуй, можно его допить.
На карниз присел маленький серенький нахохлившийся воробушек. Почему бы не покрошить ему хлеб через форточку?
Очередной порыв ветра тщетно попытался сорвать листик с отрывного календарика, висящего на стене. Но ему не удалось поторопить время – сегодня всё ещё «28 октября. Пятница».
В доме напротив одно за другим загораются тёплым домашним светом окна. Рано темнеет и становится ещё холодней. Ветер подул сильнее. Зарядил дождик. Прохожие стали открывать зонтики. Кот, спавший на батарее, потянулся, спрыгнул и сел рядом.
«Какое красивое имя...Катерина. Мне кажется, оно противоположно всему тому, что я вижу за окном…»
- Сьюзан, помоги, пожалуйста, разобрать сумки!
«…и жаль, что меня зовут по-другому».
А теперь будет неплохо закрыть окно, задвинуть занавески и поставить на место стул.
4.07.09

@темы: Рассказ

---

69

[Das kinder sing schlecht]

Бабка варит сосиску. R трясётся в углу моего сознания, я трясусь в углу сознания R.
- Отблять, холодает… - произносит R.
Моё лицо искривляется от удара полотенцем. Лица R я не вижу, но готов поспорить на откормленную крысу в клеточке, оно повторяет моё с точностью до миллиметра.
- Старая кочерыга! – слова R заставляют снова втянуть голову в плечи, будто по-черепашьи. Бабка заносит полотенце, но вода уже выкипает, а я поспешно уползаю из кухни. R, сколько я помню, всегда был смелее меня. Я всегда был материальнее R.

Нас редко пускают на кухню одних, а когда всё же случается, ровно каждые пятнадцать минут заходит бабка.
- Небось, могилу мне роете ложками и вилками? – подозрительно спрашивает она.
- А идея-то неплоха! – смеётся R. Я замираю, пытаясь понять, насколько эта фраза является шуткой. Бабка, ворча, даёт мне подзатыльник и уходит, чтобы вернуться ещё через пятнадцать минут. R на поверхности моего сознания, я на дне сознания R.

Я напеваю Агату Кристи, R играет с битым стеклом – смотрит сквозь него на мебель, на Солнце и на меня; складывает разноцветные фигурки зверей; выцарапывает на деревянном полу «Х У Й» большими буквами. Я морщусь.
- Где ты их только берёшь?
- У тебя, - он от чего-то снисходительно улыбается.
- Ты что, больной? Я не давал тебе стекло.
- А ты не поставщик, ты – производитель.
Наверное, сейчас моё недовольное лицо, проходя сквозь желтое стёклышко, напоминает самовар, и мы смеёмся до тех пор, пока R не начинает раскладывать свои по карманам свои сокровища. В комнате пахнет жжёными ароматическими палочками.

Говорят, что со временем домашнее животное становится похоже на своего хозяина. Мы смогли в этом полностью убедиться. Наша откормленная крыса, которая в голодные годы могла бы послужить пропитанием где-то дня на три, открывала нам то, о чём мы сами старательно пытались не вспоминать. По крайней мере, иногда. Например, тогда, когда бабка забывала закрыть дверцу её клетки, она болезненно напоминала нас, курящих в окно подъезда. Она наполовину высовывалась в проём, цеплялась лапками за его края и всё тянулась к предполагаемому небу, как будто вот-вот вывалится из клетки, оглядится и увидит, что стала абсолютно свободной. Либо умрёт. Хочется заметить, что это ей так ни разу и не удалось, так же, впрочем, как и нам. В те моменты, когда крыса понимала тщетность своих усилий, она громко и пронзительно пищала. Бабка поспешно кидала ей в клетку новую порцию морковки и капустных листьев, всячески ругая животное за неуёмный аппетит. Тогда умные глаза тускнели, а усы грустно опускались. Мы с R всё понимали, поэтому никогда не кричали, даже говорить старались как можно меньше. Понятие исключения никогда не имело с нами ничего общего.

- Да сколько хоть можно?! Сколько можно сидеть и разговаривать? Посмотри на часы! – так бабка кричит на меня каждый вечер, и я покорно иду в спальню. R сидит рядом и гладит меня по голове, он обещает, что завтра мы проснёмся вместе с Солнцем. Он до сих пор верит, что эта звезда, подобно нам, засыпает и просыпается по утрам. Мы закрываем глаза, смотрим, как кто-то пляшет. Мы его помним – у него нечёткий силуэт и вместо глаз алмазы с нарисованными тушью зрачками. Меня пугает неистовство плясок существа, похожего на древнегреческие статуи, в каждом движении его - тайна. R гладит меня по голове и просит не бояться. Тогда я смеюсь, и R смеётся вместе со мной, бабка кряхтит в зале, наваждения уходят, мы засыпаем обнявшись.

Утро сегодня и не думает наступать, по крайней мере, за окном всё так же темно, как и полтора часа назад. Мы сидим на постели, взявшись за руки, и улыбаемся.
- Ох, уже без пяти семь, - произносит R, посмотрев на настенные часы.
- Ага, скоро наша очередь. Интересно, бабка хоть скучает о нас?
R только пожимает острыми плечами. Через открытую дверь врывается привычный голос, - Больной номер 69, на процедуры!
Мы хором вздыхаем и встаём. R - центр моего сознания, я – центр сознания R.

@музыка: Public Image Limited

---

Свежие ирисы на звездном небе тонких запястий

[Фолк]

Глаза слипаются от солености мыслей. Целуй, срывая с губ стоны. Мне больно по-кошачьи, я цепляюсь за стены и вырываю куски невыплаканных слов.
Убогость связи, между нами километры нитевидных нежностей. Законность натертых костей - ведь это нужно мне.
Рассеченные штрих-коды черной бритвой. Ты не посмела. Не успела войти в зеркальную сторону сонного акта повиновения.
Зверь орет в сознании, разбивая стекла, за которыми стоит словно артефакт моя выдержка.
Цементные горизонты млечных курсов. Мы лишь наблюдаем за постоянным током через отметки звездных насилий.
Стать выше, выжидая взрыва ложных дверей.
Не бойся глотать вертикальную горечь моих измен. Я изысканный предатель, заведомо страдающий между двух огней.
Минус тридцать семь и вражески настроенное настроение. До усталых всхлипов злости в сжатых кулачках хочется все бросить и сбежать в любую дверь, неприветливо-соблазнительно открытую настежь, в дверь, за которой уже тикает бомба...
Но я остаюсь ради Нее.
За что такие кошмары, в которых Она с Ним? Ревность повисла беспомощной мокрой тяжелой тряпкой на гвозде терпения. Выжидаю.
Терплю. Прячусь за ласками женских особей лиловых цветов. Они такие сладкие, яблочные, шоколадные, что хочется вновь вскрыть шрамы моих истерик. Но я не имею больше на это право.
Идеальная взаимопомощь, колыбельное доверие и радости встреч. Слияние меда и цветочных духов. Теплые руки и блестящие глаза. К черту потерянные головы от счастья находится рядом. Я бы вечность пересчитывала Ее реснички, если бы не эти сны... если бы не Ты...
Я заботливо воспитываю в Тебе мою Музу, по которой бы я сохла, мучаясь до последнего глотка, я бы давилась Твоими золотыми локонами, путаясь в них лицом во время самой яркой волны нашей близости, я бы болела Твоими простудами, посвящая жалкую лирику. Но Ты так неосторожно вырвалась из моих объятий, что мне приходится заново отстраивать Твой образ.
Скоро это закончится. Скоро Ты перерастешь меня на столько ступеней, что я просто больше Тебя не смогу видеть.

Ты лишь Муза.
А Она мне...

18 декабря 2009 - 24 декабря 2009

@темы: Рассказ

---

Просто вечер

[Фолк]

Серый дым поднимался к потолку ровно, размеренно, расстворяясь в густых сумерках холодной комнаты. Я сидел напротив окна, положив левую руку на стол, а правой - держа сигарету на уровне глаз. Мое бледное лицо освещал лишь далекий фонарь.
Я размышлял о том, что ждет меня впереди, и зачем я к этому стремлюсь.
Смысл - быть чьим-то смыслом.
Рядом играла музыка в наушниках, что лежали возле погасшего в ожидании монитора. И снова этот голос. Placebo. Какой уже вечер я бессмысленно включал подряд избранные треки этой группы и погружался в недра себя, бросая в свою внутреннюю тьму со звоном вопрос за вопросом. Ответ можно придумать любой, но ни один еще не подходил так, чтобы успокоить и зажечь в остывших углях веру. Хотя бы слабый огонек - но нет, все не то. Ответы шуршали книжками, говорили голосами близких, но ничего не могло успокоить меня надолго. Снова срываюсь, курю и думаю.
— Что делаешь? - теплым шепотом возле уха проскользнули и Ее духи, и голос. Я любил это запах. Терпкий, чуть сладковатый, фруктовый. В этом Она.
— Как обычно...
Она ласково положила свои руки на мои плечи, прижавшись щекой к моему затылку. В одно мгновение Ее парфюм окутал меня всего, я не удержался и закрыл глаза, громко втянув в себя его. Она обняла меня за шею. Открыв глаза, я увидел над собой ее глаза и ровную челку. Я всегда восхищался Ее длинными густыми ресницами и челкой, мягкой и капризной, как Она сама.
С Ней я забывал о боли, о проблемах, о всем том, что по ночам вырывалось тихими истериками.Об этом я никому не рассказывал. Даже Ей. Хотя однажды в полном истощении сил признался в своей слабости, но это было давно и совсем по другой причине, чем сейчас...
— Почему все так?
— Попробуй посмотреть на это под другим углом. Расслабься.
Я очень этого хотел, но не мог. От напряжения стучало в висках.
В последнее время из-за истерик, видимо, мне стали сниться кошмары. Странные, дикие и пугающие своей реальностью. После них я постоянно просыпался с больной головой и дурным настроением. Меня было сложно чем-то улыбнуть, я ворчал и, бывало, срывался на демонстративное хлопанье дверей в знак того, чтобы не приближались ближе, чем эта дверь, ко мне.
Я закрывался от всех, от самых близких друзей и даже от Нее. Пришлось закрыться и от Любимой девушки. Ей и без меня хватало проблем и испорченных настроений.
Любимых у меня две, да. Выбор сложный, оттого его и нет. Ни одна из них, за что им спасибо, не устраивали скандалов и не ставили передо мною выбор. Лишившись одной из них, не будет меня самого как чего-то целого.
Она включила свет и ушла в сторону кухни. Оттуда до меня донесся шум: звон чашек, тихое шуршание пакета с моими любимыми крекерами, щелчок - Она поставила чайник, снова шуршание пакетика, на этот раз чайного.
Через десять минут Она принесла кофейник с отжимом, похоже, что будем пить зеленый... Хм. С мелиссой, ибо, помнится мне, с жасмином вчера закончился.
Я поймал Ее руку и поцеловал в ладонь. Она улыбнулась...

23 февраля 2010 в 19:12

@темы: Рассказ

---

Новый день

[raved]

Время идолов послать к чёрту,
Время подвести черту мелом,
Время с богом отпустить мёртвых.
Время жить, а не играть в жизнь.
Время взгляды обратить к небу,
Время вновь считать свой лист белым.
Золотыми стрелами Феба
Каждый новый день окружить.

Время выкинуть часы в урну,
Время мысли разорвать в клочья,
Склеить хаотично их сдуру,
Просто чтобы было и нет.
Время обновить своё мыло,
Время изменить себе почерк,
Время обнулить всё, что было.
Я теперь другой человек.

---

Подснежник

[vergeben]

Заброшен был разведдесант
В холодный зимний сад.
На подступах главком - весна -
Идёт меня спасать.
Подснежники и тут, и там,
И солнце светит неспроста
Зима в ладонях заперта -
Я сделаю бальзам.
И если память завопит
И стих забьётся "пли!"
Я стану сотней маргарит,
Танцующих в пыли.
Надежда есть. Она - весна,
Подснежников десант...
Скорей приди в холодный сад -
Меня пора спасать...

@темы: Суюрова Елена, Стихи

---

Дом.

[Naru Nobara]

Дом был удивительный. Словно живой. Он дышал, стонал. Разговаривал с жильцами. С каждым – о своём. У него был и свой неповторимый запах.
В доме пахло временем. Старыми книгами и толстым слоем пыли с непредусмотрительно открытого чердака.
В доме пахло подтаявшими звуками.
Как будто ежевечернее одиночество и детский смех, шёпот влюблённых и тихий старческий кашель смяли в один большой бумажный ком и ком этот выбросили в широко распахнутое белое окошко.
В доме всегда пахло чем-то нейтральным. Наверное пустотой. Он как будто давал жильцам возможность заполнить и напитать его стены чем-то своим, личным. Неповторимым.
Дом был старым,а потому наверно мудрым. И верно от этой самой мудрости часто вздыхал порывами ветра.

@темы: Рассказ, Творчество

---

Рыжая Галя.

[Naru Nobara]

Я помню ее надменной ссохшейся старухой в темно-зеленом пальто,подбитом изъеденным молью меховым воротником. Тётка пахла сыростью и руки у нее были совсем холодные.
В квартире при ней,еще живой тогда, тоже было холодно.
И даже чайный дух лежал затаившись на дне белой керамической чашки, стоявшей на идеально чистых бежевых салфетках.
В ее доме было очень много книг. Просто потрясающе много.
А вот пыли от них почему-то не водилось.
У рыжей Гали на пружинном диване в цветочек лежала пушистая кошка. Она всегда спала, поэтому я и не помню цвет кошачих хитрых глаз.

Когда она умерла, стало, по-моему, еще тише.
Ни звонков, ни слёзных криков. Даже всхлипов по-моему не было слышно.
Только кошка пропала.
И на диванном подлокотнике осталось два длинных рыжих волоса.

Рыжая Галя.

@темы: Рассказ, Творчество

---

Любовь

[MoonShadovv]

Любовь слепа,
Но с ней ты видишь мир других людей.
Любовь слаба,
Но лишь любя становишься сильней.
Любовь хрупка,
Но хватит сил тебе её разбить?
Любовь легка,
Но пробовал ли ты её забыть?
Любовь нема,
Но имя прошепчи и я приду.
Любовь темна,
Но искру света без труда найду.
Любовь как лёд,
Но греет больше солнечных лучей.
Любовь как мёд,
Но горько забывать взгляд тех очей.
Любовь как миг,
Но дольше вечности он тянется.
Любовь как крик,
Но в шуме города теряется.
Любовь как дар,
Но дорого порой обходится.
Любовь проста,
Но часть себя отдать приходится.
Любовь как тень,
Но тёмной ночью освещает путь.
Любовь как день,
Но жаль, что время вспять не повернуть.

@темы: любовь

---

Кошачий приют ночи.

[Фолк]

Вялое состояние музыкальных ритмов едва дрожало в ткани, запачканной светлой гуашью, и лишь белая флейта луны сохраняла тишину. Внутренние танцы живота. Звезды немногословны в жестах циничного оскала. Я слышала собственные паузы сердца. Спокойствие зверя, затаившегося в атаке. Кожа снималась с меня тетрадями безумного графомана. Часы - коллаж безмолвных истерик.
Рассвет зыбкой зимы.
Холодный туман оглушенного крика облаков. Забившись в паутине, пила гранатовый, кислый, замерзший ветер, что пробивал скважины в моих глазах. Безнаказанность крови нудно ворчала о том, что нужно было сказать тому маленькому полосатому чудовищу о закрытых подвалах. Он долго летал прежде, чем тринадцать пуль, которые в складках плоти солью скрипели, не загноили его сердце. И упал там святым глянцем на грубый пол. Трубы загудели величественными тайнами; обои свернулись старостью и перегноем. В раскрытые окна падал свежий снег, словно лепестки сакуры. Безупречный запах новой смерти. Откуда-то с улицы струились мелодии японской печали...
Болезненное молчание.
Карусель боли и бешенства. Или просто кончик языка окунулся в горький мед?..
После всех этих не_снов до забвения лежать на плече большого теплого кота, от которого так сладно веет братской любовью. Улыбка в тени его профиля. Кайф - заботливость с примесью драки. Он выпустил из меня ночные судороги и влил три чашки грудной гармонии янтарного света.
Удивительные прикосновения ладоней и губ до моих сумбурных масок и усталой ветхости в голосе.
Его наглые глаза пытались поймать мои сны на ресницах. Он говорил мое имя так, что на зубах его шуршали осенние листья, набухая оранжевым коконом шуток и смеха до следующей встречи.
Мы -
Волчье безумство и кошачья ласка; союз стеба и трепета.

24 октября 2009 в 22:00

@темы: Рассказ

---

Нойз 21

[Фолк]

Там, где лучших большинство,
Мне пока приходится оставаться.
Я, увы, не верю в волшебство,
Правда, думаю, скоро сдаться
В мир отчаявшихся и бреда,
Где я буду просить кусочек хлеба
С вытянутой рукой мелкого самозванца.

Там, где меня скоро прикончат
Проблемы, счета и обязанности,
Будет ровная и сухая почва -
Предпреждали же "Не связывайся
Ты с ними! И мокрого места не оставят.
Подобное геройство тебя не прославит."

Здесь же я - дочка-отличница -
"Все сделаю, да, конечно",
Волк или волчица,
Неважно, только смотри - вдруг кинется.
А внутри - тьма кромешная,
Ледяная и вопиющая сквозняками,
Поэтому-то и прячусь за депрессняками,
Темными очками, за которыми пустые глазницы.

26 февраля 2010 в 22:09

@темы: Стихи

---

Никогда я не любил осень...

[Jake Enotoff]

Никогда я не любил
осень.
Не любил её дождей
морось.
Часто хочется курить -
бросил.
И немного хриплым стал
голос.

Опрокинулась на пол
чашка.
Чай разлИлся, а фарфор
целый.
Значит не видать пока
счастья.
Значит буду ждать я снег
белый.

На часах - без десяти
восемь.
За окном терзает дождь
город.
Никогда я не любил
осень -
Есть для этой нелюбви
повод.

@темы: Стихи, Творчество

---

Трансцеднт, мать его

[eno_njut]

Обновление.
Скальпелем кожу.
Я в своем мире
Снова, возможно.
Все возможно.
Апгрейд системы,
Этап обучения.
Снимем кожу,
Промоем внутренности,
обновленные тонкие пальцы,
свидетельство ебанутости?
Лицо из другого мира,
Существо тленного эфира.
Кубики сознания
Перестроились,
Сенсоры перенастроились.

@темы: Стихи, Философия

---

[яблочная бессонница]

Столкнувшись с некоторой сложностью в восприятии у людей, пишу предисторию: Это история о шпионе, шпионе опытном и с циничными взглядами на жизнь. Да вот только мало ли что в жизни бывает.

Исповедь неудачника.
С чего начиналось? Вряд ли вспомню я или еще хоть кто-то
Кажется, с серых листов – чужих тайн с наклоном влево. Письма,
Слова чужие. Не смысл запоминаю, только форму – такая работа
Дерьмовая, ни в какие ворота.

Нет…сейчас уже никаких деталей. Просто не надо было.
Помню только: тоскливо, банально, кто-то на ком-то виснет,
Измена какая-то – в общем, обычный «нож в спину», «атака с тыла»
Стандартно - только бы кровь и смыла.

Аж тошно.А дальше–больше.Пустые архивы, «правды!» им,твою мать.
Обычная блажь человека с деньгами,из высших разрядов власти
А бегать кому?Врать кому,по «кодексу тайной разведки»?Жопу рвать?
Бинго.Забыть про сон и кровать.

Дорога?Плыли мы, из n-ого порта, сами знаете.На карте –такой вот кривой.
Помню,выли квинтетом:волны,ветер в парусе,моряки,мачты и снасти.
Сколько ни пробую–никак,никогда,не забуду я этот проклятый вой
Хоть по голове бей,хоть головой.

Приплыли.Работаю,все как по маслу.И вдруг завязались узлом алые ленты.
Знаешь,ведь правду говорят–все зло от баб.«Давай бежим»,ты вроде меня любила?
В глаза врала.И как врала–даже я поверил.«А вдруг попадешь в плен ты?»
Занавес. Аплодисменты.

Такие дела.Совсем не хочу умирать.Особенно так глупо,бездарно,не ново.
А может–и заслужил.«Кто к нам с мечом…».А ты все ж приходи на мою могилу,
Приходи вникуда,дорогая,собери воды из облака дождевого
О тебе,дорогая,мое последнее слово.

@темы: Рассказ, Стихи, Чувства